<Бунин И. А, Полное собрание сочинений: [в 6 т.]. – Пг.: Изд. Т-ва А. Ф. Маркс, [1915]. Т. 6. с. 314-319>

РѢЧЬ НА ЮБИЛЕѢ ЗРУССКИХЪ ВѢДОМОСТЕЙИ.

Привѣтствую ЗРусскiя ВѣдомостиИ съ благодарностью за то, чт˜ дали онѣ русской литературѣ, и за ихъ отношенiе къ ней. Не останавливаюсь на томъ, чт˜ непосредственно прошло черезъ ЗРусcкiя ВѣдомостиИ и осталось въ литературѣ: столбцы ихъ украшались именами безспорными — именами Толстого, Чернышевскаго, Салтыкова, Глѣба Успенскаго, Чехова, Короленко. Отмѣчу только то, что имена эти были не случайными на этихъ столбцахъ, что они не терялись въ пестромъ спискѣ другихъ именъ, что до послѣдняго времени окружены они были именами, если и меньшими, то всегда приблизительно того же порядка и цѣнности опредѣленной, устойчивой, а не созданной тѣми или иными обстоятельствами. Другая заслуга ЗРусскихъ ВѣдомостейИ не менѣе, если не болѣе важна: это — позицiя, которую занимали онѣ по отношенiю къ литературѣ за послѣднiя пятнадцать, двадцать лѣтъ, и воздѣйствiе ихъ на нее, прямое и косвенное. Трудно учесть это воздѣйствiе, каждодневное воздѣйствiе всякой газеты; но несомнѣнно, что оно огромно, а у насъ и за послѣднее время — особенно. Наша читающая масса еще мало-культурна; газета для нея еще въ новинку и дѣйствуетъ на умы рѣзко. А потребность въ газетѣ растетъ съ каждымъ днемъ; растетъ и число газетъ и распространенiе ихъ. А мы — еще далеко не европейцы; мы еще не чувствуемъ въ той мѣрѣ, какъ европеецъ, грани между печатнымъ словомъ истинно-литературнымъ и такъ называемымъ бульварнымъ; да у насъ еще и не обозначилась какъ слѣдуетъ эта грань. ЗНамъ печатный листъ все еще кажется святымъИ, — сказалъ Пушкинъ, и мы еще должны помнить эти слова. У насъ не рѣдкость, что не только газета, претендующая быть литературнымъ ˜рганомъ,

// 314

но и журналъ удѣляетъ столько же мѣста и столько же серьезности при разборѣ ЗХаджи-МуратаИ, какъ при разборѣ произведенiя, недалеко ушедшаго отъ какого-нибудь ЗРазбойника ЧуркинаИ. Мы еще не совсѣмъ понимаемъ, чт˜ такое реклама, — мы, какъ провинцiалъ: видимъ вывѣску — Зцентральный магазинъИ — и полагаемъ, что этотъ магазинъ и впрямь центральный. Подумайте же, чт˜ значитъ для насъ газета въ то время, когда мы съ такой быстротой европеизируемся, демократизируемся, порождаемъ буржуазiю, пролетарiатъ, выходимъ на улицу, начинаемъ жить сложной, пестрой жизнью и все болѣе входимъ во вкусъ газеты, подпадаемъ подъ ея влiянiе! А вѣдь писатель испытываетъ влiянiе двойное, — власть и газеты и толпы. Много ли тѣхъ, чт˜ могутъ противиться этой власти, жаждѣ нравиться толпѣ, жаждѣ вырвать у нея славу, даже хотя бы скандальную? Такихъ стойкихъ всегда было мало, а у насъ, теперь, особенно мало, да иначе и быть не можетъ: вѣдь и писатель нашъ мало культуренъ, онъ не менѣе нервированъ смѣной событiй и настроенiй и столь же мало подготовленъ къ нашей новой, ломающейся жизни, не говоря уже о томъ, что русская дѣйствительность сдѣлала все возможное, чтобы искалѣчить насъ, что она дала намъ такiе ужасающiе контрасты, какъ шестидесятые, семидесятые годы, а вслѣдъ за ними — восьмидесятые, дала девяностые — и начало девятисотыхъ! Вы, господа, слишкомъ хорошо знаете, чѣмъ была русская жизнь за послѣднiя двадцать лѣтъ, знаете всѣ радостныя и всѣ уродливыя или ужасныя явленiя ея. Чѣмъ же была русская литература за эти годы? По необходимости отвѣчая на этотъ вопросъ кратко, въ самыхъ общихъ чертахъ, я долженъ твердо сказать, что уродливыхъ, отрицательныхъ явленiй было въ ней во сто кратъ болѣе, чѣмъ положительныхъ, что литература эта находилась въ перiодѣ во всякомъ случаѣ болѣзненномъ, въ упадкѣ, въ судорогахъ и метанiяхъ изъ стороны въ сторону. И тысячу разъ былъ правъ Толстой, когда говорилъ: ЗНа моей памяти совершилось поразительное пониженiе литературы, пониженiе вкуса и здраваго смысла читающей публикиИ. Толстой причину этого видитъ въ развитiи рекламы, въ приспособленiи писателей и вообще печатнаго слова ко вкусамъ и интересамъ наибольшаго числа потребителей, ко вкусамъ Звсегда грубымъ и низкимъИ, по его опредѣленiю. Но у насъ, въ Россiи, есть и другiя причины этого паденiя художественныхъ произведенiй и вообще печатнаго слова. Каковы онѣ, эти причины? На мой взглядъ, вотъ одна изъ нихъ. Былъ извѣстный укладъ въ русской жизни, тяжелый во многихъ от-

// 315

ношенiяхъ, но — укладъ. Онъ долженъ былъ разрушиться, исчезнуть — и почти исчезъ. Была извѣстная культура, не глубокая, не имѣвшая крѣпкихъ, вѣковыхъ корней: она тоже осуждена была на исчезновенiе еще въ тѣ дни, когда Зпорвалась цѣпь великаяИ. Успѣла ли эта культура создать себѣ преемницу, основать прочныя культурныя традицiи? Вы знаете, что нѣтъ. Писатель-ЗразночинецъИ шестидесятыхъ, семидесятыхъ годовъ еще дышалъ этой культурой, да и само время опредѣляло его путь, направляло его. Этотъ ЗразночинецъИ странствовалъ, спивался, страдалъ, болѣлъ, но это была другая болѣзнь, это были муки совѣсти, сердца, — и вы знаете, что это сердце бывало порою поистинѣ Ззолотымъ сердцемъИ. Теперь въ литературу пришелъ новый ЗразночинецъИ, духовный разночинецъ, уже совсѣмъ почти традицiй лишенный, сбитый съ толку годами восьмидесятыми, девяностыми, а кромѣ того и тѣмъ, чт˜ должно было встрѣтиться съ нимъ, — европейскими влiянiями. Я говорю не о всѣхъ представителяхъ современной литературы. Я говорю о типѣ писателя, еще такъ недавно преобладавшемъ. Каковъ же этотъ писатель? Онъ, мало-культурный, чуть не подростокъ во многихъ и многихъ отношенiяхъ, и началъ и жилъ эксцессами, крайностями и — подражанiемъ, чужимъ добромъ. Онъ нахватался лишь верхушекъ кое-какихъ знанiй и культуры, а возгордился чрезмѣрно. Онъ попалъ въ струю тѣхъ теченiй, чт˜ шли съ Запада, — и охмелѣлъ отъ нихъ и внезапно заявилъ, что и онъ ЗдекадентъИ, ЗсимволистъИ, что и онъ требуетъ самой коренной ломки всего существующаго въ искусствѣ и самыхъ новѣйшихъ формъ его (какъ будто форма отдѣлима отъ содержанiя, какъ будто форма не есть послѣдствiе, порожденiе индивидуальности таланта и того, чт˜ онъ хочетъ сказать). Конечно, все это было бы совсѣмъ смѣшно, когда бы не было грустно: грустно потому, что нѣтъ дѣйствiй безъ причинъ, а на причины — и горестныя — я уже указывалъ; смѣшно же потому, что развѣ не нелѣпо было это требованiе баррикадъ и битвъ за свободу въ литературѣ русской, одной изъ самыхъ молодыхъ, одной изъ свободнѣйшихъ и разностороннѣйшихъ литературъ въ мiрѣ? Понятны были литературныя революцiи въ Европѣ, эти битвы классицизма съ романтизмомъ, романтизма съ реализмомъ тамъ, гдѣ были долголѣтнiя твердыни ихъ. А во имя чего начался нашъ бунтъ? Развѣ не у насъ былъ Пушкинъ и почти рядомъ съ нимъ — Лермонтовъ, Левъ Толстой — и Достоевскiй, Фетъ — и Некрасовъ, Алексѣй Толстой — и Майковъ? Развѣ не съ чужого голоса закричали мы и продолжаемъ кричать? — Да,

// 316

такъ вотъ каково было, господа, начало. Нужно ли мнѣ напоминать дальнѣйшее? Здѣсь не мѣсто и не время для этого. Я только напомню вамъ, какое невѣроятное количество школъ, направленiй, настроенiй, призывовъ, буйныхъ славъ и паденiй видѣли мы за послѣднiе годы! Послушайте писатели новаго типа: онъ, на своемъ пошломъ жаргонѣ, своими устами или устами своего критика, — и чаще всего газетнаго, — скажетъ вамъ, что онъ создалъ несмѣтное количество новыхъ цѣнностей, преобразовалъ прозаическiй языкъ, возвелъ на высоту и обогатилъ стихотворный, затронулъ глубочайшiе вопросы духа, ЗвыявилъИ новую психику, поставилъ себѣ великiя ЗзаданiяИ, стремится къ великимъ ЗдостиженiямъИ и ЗвозможностямъИ, онъ, не стыдясь, назоветъ себя ЗмудрымъИ, ЗмногограннымъИ, ЗдерзновеннымъИ, ЗсолнечнымъИ... А межъ тѣмъ, за немногими исключенiями, не только не создано за послѣднiе годы никакихъ новыхъ цѣнностей, а, напротивъ, произошло невѣроятное обнищанiе, оглупѣнiе и омертвѣнiе русской литературы:

Немногое исчезло: совѣсть, чувство,

Тактъ, мѣра, умъ... Растетъ словесный блудъЙ

Исчезли драгоцѣннѣйшiя черты русской литературы: глубина, серьезность, простота, непосредственность, благородство, прямота — и моремъ разлилась вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, фатовство, дурной тонъ, напыщенный и неизмѣнно фальшивый. Испорченъ русскiй языкъ (въ тѣсномъ содружествѣ писателя и газеты), утеряно чутье къ ритму и органическимъ особенностямъ русской прозаической рѣчи, опошленъ или доведенъ до пошлѣйшей легкости — называемой ЗвиртуозностьюИ — стихъ, опошлено все, вплоть до самаго солнца, которое неизмѣнно пишется теперь съ большой буквы, къ которому можно чувствовать теперь уже ненависть, ибо вѣдь Звсе можно опошлить высокимъ стилемъИ, какъ сказалъ Достоевскiй. Вы вспомните, господа, чего только ни продѣлывали мы съ нашей литературой за послѣднiе годы, чему только ни подражали мы, чего только ни имитировали, какихъ стилей и эпохъ ни брали, какимъ богамъ ни поклонялись! Буквально каждая зима приносила намъ новаго кумира. Мы пережили и декадансъ, и символизмъ, и неонатурализмъ, и порнографiю — называвшуюся разрѣшенiемъ Зпроблемы полаИ, и богоборчество, и миѳотворчество, и какой-то мистическiй анархизмъ, и Дiониса, и Аполлона, и Зпролеты въ вѣчностьИ, и садизмъ, и снобизмъ, и Зпрiятiе мiраИ, и Знепрiятiе мiраИ, и лубочныя поддѣлки подъ русскiй стиль, и аданизмъ, и акмеизмъ —

// 317

и дошли до самаго плоскаго хулиганства, называемаго нелѣпымъ словомъ ЗфутуризмъИ. Это ли не Вальпургiева ночь! И сколько скандаловъ было въ этой ночи! Чуть не всѣ наши кумиры начинали свою карьеру со скандала! И какую поистинѣ огромную роль играла во всемъ этомъ газета!

ЗРусскiя ВѣдомостиИ не есть эта газета. ЗРусскiя ВѣдомостиИ одна изъ тѣхъ немногихъ газетъ, которыя никого не рекламировали, не гонялись за сенсацiей, не создавали скороспѣлыхъ репутацiй, со спокойствiемъ отмѣчали плюсы и минусы писателей и перворазрядныхъ и второстепенныхъ. ЗРусскiя ВѣдомостиИ проявляли отношенiе неизмѣнно безпристрастное даже и къ тѣмъ, которые послѣ шумной ЗславыИ падали и подвергались въ другихъ изданiяхъ, ранѣе превозносившихъ ихъ, издѣвательству. ЗРусскiя ВѣдомостиИ отмѣчали, — конечно, съ своей точки зрѣнiя, съ которой можно и не соглашаться, — все цѣнное даже и у тѣхъ, которые по общему своему направленiю совсѣмъ не подходили къ нимъ. ЗРусскiя ВѣдомостиИ замалчивали нелѣпости литературы послѣднихъ лѣтъ, справедливо полагая, что то вниманiе, которое, въ угоду толпѣ, обращалось на нихъ, лишь содѣйствуетъ ихъ развитію, ихъ популярности, хотя бы и скандальной. ЗРусскія ВѣдомостиИ протестовали противъ тѣхъ теченiй въ литературѣ, которыя задавались цѣлью совершенно устранить изъ литературы этическій элементъ, проповѣдывать полную разнузданность все себѣ позволяющей личности, прославлять подъ видомъ утонченности самый простой и старый, какъ мiръ, развратъ, искоренить идеи общественности, разрушить вѣру въ силу разума и нагонять мистическiе туманы, шаткiя метафизическiя построенiя, часто нарочито сочиненныя, собственнаго издѣлiя и весьма слабо продуманныя, прославлять смерть, квіетизмъ и даже самоубiйство. ЗРусскiя ВѣдомостиИ порою указывали и на происхожденiе того, чѣмъ жила наша литература за послѣднiе годы: на общую расшатанность, неустойчивость нашей общественной мысли и неорганизованность общественнаго мнѣнiя, на нашу подражательность Европѣ, большею частью жалкую, ученическую, очень нерѣдко сводившуюся даже къ плагiатамъ, — на низкiя стремленiя выдѣлиться не оригинальностью, а оригинальничаньемъ, на что имѣлся особо бойкiй спросъ со стороны нашей уродливо формирующейся буржуазiи и всѣхъ праздныхъ слоевъ общества, на увлеченiя нѣкоторыхъ изъ писателей, хотя и искреннихъ, но неспособныхъ вслѣдствiе отсутствiя истинной культурности разобраться въ явленiяхъ жизни, въ различныхъ теорiяхъ, смѣшивающихъ движенiе впередъ съ чисто-дикарскимъ отрицанiемъ заслугъ

// 318

всѣхъ своихъ предшественниковъ, несовершенство научныхъ методовъ съ крахомъ науки, дерзновенные полеты мысли съ дерзостью, ростъ и разносторонность индивидуальности съ развращенностью ея... Толстой въ статьѣ, которую я цитировалъ, особенно упираетъ на тѣ поддѣлки подъ художественныя произведенiя, которыя въ такомъ огромномъ количествѣ появляются въ наше время, и на роль газеты, журнала, критики, проводящихъ въ жизнь эти поддѣлки. ЗОтъ газетъ, журналовъ, критики, — говоритъ онъ, — зависитъ вся будущность просвѣщенiя европейскаго мiраИ. Господа, за ЗРусскiя ВѣдомостиИ вы могли быть спокойны. ЗРусскiя ВѣдомостиИ — одинъ изъ самыхъ благородныхъ ˜ргановъ печати во всей Европѣ. Поклонимся же имъ за это благородство.

Москва. 6. X. 1913.

__________

// 319