<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 178—182>

РУДА.

ЭПИТАФIЯ.

За крайней избой нашей степной деревушки пропадала во ржи наша прежняя дорога къ городу. И у дороги, въ хлѣбахъ, при началѣ уходившаго къ горизонту моря колосьевъ, стояла бѣлоствольная и развѣсистая, плакучая береза. Глубокiя колеи дороги зарастали травой съ желтыми и бѣлыми цвѣтами, береза была искривлена степнымъ вѣтромъ, а подъ ея легкой, сквозной сѣнью уже давнымъ-давно возвышался ветхiй, сѣрый голубецъ, — крестъ съ треугольной тесовой кровелькой, подъ которой хранилась отъ непогодъ суздальская икона Божiей Матери — покровительницы полей.

Шелковисто-зеленое, бѣлоствольное дерево въ золотыхъ хлѣбахъ! Впрочемъ, въ дѣтствѣ намъ все казалось хорошо. Тогда и хлѣба были гуще, и лѣто жарче, и небо синѣе, и зимы морознѣе, и деревня веселѣе и богаче... Когда-то тотъ, кто первый пришелъ на это мѣсто, поставилъ на своей десятинѣ крестъ съ кровелькой, призвалъ попа и освятилъ ЗПокровъ Пресвятыя БогородицыИ. И съ тѣхъ поръ старая икона дни и ночи охраняла старую степную дорогу, незримо простирая свое благословенiе на трудовое крестьянское счастье. Въ дѣтствѣ мы чувствовали страхъ къ сѣрому кресту, никогда не рѣшались заглянуть подъ его кровельку, — однѣ ласточки смѣли залетать туда и даже вить тамъ гнѣзда. Но и благоговѣнiе чувствовали мы къ нему, потому что слышали, какъ наши матери шептали въ темныя осеннiя ночи:

‑ Пресвятая Богородица, защити насъ Покровомъ Твоимъ!

Осень приходила къ намъ свѣтлая и тихая, такъ мирно и спокойно, что, казалось, конца не будетъ яснымъ днямъ. Она дѣлала дали нѣжно-голубыми и глубокими, небо — чистымъ и кроткимъ. Тогда можно было различить самый отдален-

// л. 178

ный курганъ въ степи, на открытой и просторной равнинѣ желтаго жнивья. Осень убирала и березу въ золотой уборъ. А береза радовалась и не замѣчала, какъ недолговѣченъ этотъ уборъ, какъ листокъ за листкомъ осыпается онъ, пока, наконецъ, не оставалась вся раздѣтая на его золотистомъ коврѣ. Очарованная осенью, она была счастлива и покорна, и вся сiяла, озаренная изъ-подъ низу отсвѣтомъ сухихъ листьевъ. А радужныя паутинки тихо летали возлѣ нея въ блескѣ солнца, тихо садились на сухое, колкое жнивье... И народъ называлъ ихъ красиво и нѣжно — Зпряжей БогородицыИ.

Зато жутки были дни и ночи, когда осень сбрасывала съ себя кроткую личину. Безпощадно трепалъ тогда вѣтеръ обнаженныя вѣтви березы! Избы стояли нахохлившись, какъ куры въ непогоду, туманъ въ сумерки низко бѣжалъ по голымъ равнинамъ, волчьи глаза свѣтились ночью на задворкахъ. Нечистая сила часто скидывается ими, и было бы страшно въ такiя ночи, если бы за околицей деревни не было стараго голубца. А съ начала ноября и до апрѣля бури неустанно заносили снѣгами и поля, и деревню, и березу по самый голубецъ. Бывало, выглянешь изъ сѣней въ поле, а жесткая вьюга свиститъ подъ голубцомъ, дымится по острымъ сугробамъ и со стономъ проносится по равнинѣ, заметая на бѣгу слѣды по ухабистой дорогѣ. Заблудившiйся путникъ съ надеждой крестился въ такую пору, завидѣвъ въ дыму мятели торчавшiй изъ сугробовъ крестъ, зная, что здѣсь бодрствуетъ надъ дикой снѣжной пустыней сама Царица Небесная, что охраняетъ Она свою деревню, свое мертвое до поры, до времени поле.

Поле долго было мертвымъ, но степные люди были прежде выносливы. И вотъ, наконецъ, крестъ начиналъ вырастать изъ осѣдающихъ сѣрыхъ снѣговъ. Обтаивала и горбатая унавоженная дорога, наступали теплые и густые мартовскiе туманы. Отъ тумановъ и дождей чернѣли и дымились въ сумрачные дни крыши избъ, а собаки по сугробамъ залѣзали на нихъ, такъ какъ улица превращалась въ сплошную лужу. Потомъ туманы сразу смѣнялись солнечными днями. И все снѣжное поле насыщалось водою, растоплялось и, растопленное, ярко блестѣло подъ солнцемъ, дрожа безчисленными ручьями. Въ одинъ-два дня степь принимала новый видъ: по-весеннему темнѣли равнины, окаймленныя блѣдно-синеватой далью. Выпускали шершавый скотъ изъ хлѣвовъ; обезсилѣвшiя за зиму лошади и коровы бродили и лежали на выгонѣ, а галки садились на ихъ худыя спины и дергали клювами шерсть для своихъ гнѣздъ. Но дружная весна къ хоро-

// л. 179

шимъ кормамъ, — скотъ отгуляется по теплымъ росамъ! Уже пѣли жаворонки въ ясные полдни, уже мальчишки-пастухи загорали отъ вѣтровъ и солнца, которые просушивали землю. Когда же обмывалъ ее весеннiй дождь и пробуждалъ первый громъ, Господь благословлялъ въ тихiя звѣздныя ночи расти хлѣбамъ и травамъ, и, успокоенная за свои нивы, кротко глядѣла изъ голубца старая икона. Тонко пахло въ чистомъ ночномъ воздухѣ зеленями, мирно было въ степи, тихо въ темной деревнѣ, гдѣ уже не вздували огня съ Благовѣщенья, и замирали по вечерней зарѣ пѣсни дѣвушекъ, прощавшихся со своими обрученными подругами.

А потомъ все мѣнялось не по днямъ, а по часамъ. Зеленѣлъ выгонъ, зеленѣли ветлы передъ избами, зеленѣла береза... Шли дожди, протекали жаркiе iюньскiе дни, зацвѣтали цвѣты, наступали веселые сѣнокосы... Чт˜ иное можно сказать о степной деревушкѣ? Люди родились, вырастали, женились, уходили въ солдаты, работали, пировали праздники... Главное же мѣсто въ ихъ жизни все-таки занимала степь — ея смерть и возрожденiе. Пустѣла и покрывалась снѣгами степь, ‑ и деревня болѣе полугода жила въ забытьѣ; тогда немало умирало народа отъ холода, голода и черныхъ избъ, немало замерзало въ мятели. Наступала весна, наступала и работа, скрашенная веселыми днями... Или они только снились намъ въ дѣтствѣ? Помню, какъ мягко и беззаботно шумѣлъ лѣтнiй вѣтеръ въ шелковистой листвѣ березы, путая эту листву и склоняя до самыхъ колосьевъ тонкiя, гибкiя вѣтви; помню солнечное утро на Троицу, когда даже бородатые мужики, какъ истые потомки русичей, улыбались изъ-подъ огромныхъ березовыхъ вѣнковъ; помню грубыя, но могучiя пѣсни на Духовъ день, когда мы съ закатомъ уходили въ ближнiй дубовый лѣсокъ и тамъ варили кашу, разставляли ее въ черепкахъ по холмикамъ и Змолили кукушкуИ быть милостивой вѣщуньей; помню Зигры солнцаИ подъ Петровъ день, помню величальныя пѣсни и шумныя свадьбы, помню трогательные молебны передъ кроткой Заступницей всѣхъ скорбящихъ, — въ полѣ, подъ открытымъ небомъ...

Жизнь не стоитъ на мѣстѣ, ‑ старое уходитъ, и мы провожаемъ его часто съ великой грустью. Да, но не тѣмъ ли и хороша жизнь, что она пребываетъ въ неустанномъ обновленiи? Дѣтство миновало. Потянуло насъ заглянуть дальше того, чт˜ мы видѣли за околицей деревни, тѣмъ сильнѣе потянуло, что и деревня становилась все скучнѣй, и береза уже не такъ густо зеленѣла весной, и крестъ у дороги ветшалъ, и люди истощили поле, которое охранялъ онъ. И такъ какъ бѣда

// л. 180

не ходитъ одна, то само небо, казалось, стало гнѣваться на людей. Знойные и cyxie вѣтры разгоняли тучи, подымая вихри по дорогѣ, солнце нещадно палило хлѣба и травы. Подсыхали до срока тощiе ржи и овсы. Было больно смотрѣть на нихъ, потому что нѣтъ ничего печальнѣе и смиреннѣе тощей ржи. Какъ безпомощно склоняется она отъ горячаго вѣтра легкими пустыми колосьями, какъ сиротливо шелеститъ! Сухая пашня сквозитъ между ея стеблями, видны среди нихъ cyxie васильки... И дикая серебристая лебеда, предвѣстница запустѣнiя и голода, заступаетъ мѣсто тучныхъ хлѣбовъ у старой проселочной дороги. Нищiе и слѣпые все чаще стали съ жалобными припѣвами обходить деревню. А деревня безмолвно стояла на припекѣ — равнодушная, печальная.

Тогда, точно въ горести, потемнѣлъ отъ пыльныхъ вѣтровъ кроткiй ликъ Богоматери. Проходили годы, — Она казалась безучастной къ судьбѣ своего поля. И люди стали забывать Ее. Еще нѣсколько лѣтъ потомились они въ степи и мало-по-малу стали уходить по дорогѣ къ городу. А вскорѣ прошелъ слухъ, что вотъ-вотъ Звсѣхъ погонятъ на новыя мѣстаИ. И оставшiеся въ деревнѣ съ радостью ухватились за эту вѣсть. Они прожили зиму въ ожиданiяхъ, а весной собрали свой скудный скарбъ, забили досками окна избъ, запрягли лошадей и навсегда ушли изъ деревни на поиски новаго счастья. Про ЗновыяИ мѣста они знали одно, — что тамъ лѣсу и звѣрей много; но помощи было ждать неоткуда, — нужно было итти. И деревня опустѣла.

— Ни души! — сказалъ вѣтеръ, облетѣвъ всю деревню и закрутивъ въ безцѣльномъ удальствѣ пыль на дорогѣ.

Но береза не отвѣтила ему, какъ отвѣчала прежде. Она слабо зашевелила вѣтвями и опять задремала. Она уже знала, что выгонъ въ деревнѣ заросъ высокой сорной травой, что глухая крапива поднялась у пороговъ, что полынь серебрится на полураскрытыхъ крышахъ. Степь вокругъ была мертва, а десятокъ уцѣлѣвшихъ избъ можно было издалека принять за кибитки кочевниковъ, покинутыя въ полѣ послѣ битвы или чумы. И голубецъ уже покосился подъ березой, на верхушкѣ которой торчали cyxie бѣлые сучья. Теперь, въ сумерки, когда за темными полями слабо алѣлъ закатъ, ночевали на ней только грачи да в˜роны, которые немало видѣли перемѣнъ на этомъ свѣтѣЙ

Вотъ новые люди стали появляться на степи. Все чаще приходятъ они по дорогѣ изъ города и располагаются станомъ у деревни. Ночью они жгутъ костры, разгоняя темноту,

// л. 181

и тѣни далеко убѣгаютъ отъ нихъ по дорогамъ. Съ разсвѣтомъ они выходятъ въ поле и длинными буравами сверлятъ землю. Вся окрестность чернѣетъ кучами, точно могильными холмами. Люди безъ сожалѣнiя топчутъ рѣдкую рожь, еще вырастающую кое-гдѣ безъ сѣва, безъ сожалѣнiя закидываютъ ее землею, потому что ищутъ они источниковъ новаго счастья, — ищутъ ихъ уже въ нѣдрахъ земли, гдѣ таятся талисманы будущаго.

— Руда! Скоро этотъ край закипитъ народомъ, задымитъ трубами заводовъ, проложитъ крѣпкiе желѣзные пути на мѣстѣ старой дороги и выстроитъ городъ на мѣстѣ дикой деревушки. И то, чт˜ освящало здѣсь старую жизнь — сѣрый, упавшiй на землю крестъ будетъ забытъ всѣми... Чѣмъ-то освятятъ новые люди свою новую жизнь? Чье благословенiе призовутъ они на свой бодрый и шумный трудъ?

1900 г.

____

// л. 182