<Бунин И. А. Весной, в Иудее; Роза Иерихона [и др. рассказы]. — Нью-Йорк, изд-во им. Чехова, 1953. С. 204-205>
ПОРУГАННЫЙ СПАС
— Нет, господин, не всяк Бога славит, а Бог себя явит. А когда и за что — одному Ему известно. Сколько именитых икон и соборов, сколько мощей по нашей местности! А вот было-же так: заболела смертной болезнью дочка одного нашего купца, девочка, и, Господи, Царица Небесная, чего только этот купец для своего чада ни делал! И докторов-то из Москвы выписывал, и молебны самые дорогие служил, и к мощам в Москву и к Троице возил, и все наши местные святости подымал, — ничего не помогает! А девочка все свое твердит: буду здоровая непременно, исцелюсь, мол, обязательно, только не от этого ото всего, а от Поруганного Спаса. — Ну, прекрасно, говорят ей отец, мать, верим и надеемся, только что это за Поруганный Спас и где Он находится? — А это, говорит, я во сне видела, Бог мне такое видение дал. — И того лучше, отвечают ей, но какой-же Он и где? — А вы, говорит, ищите, везде ходите и ищите. Я и сама не знаю, где Он. Знаю только, что поруганный и в большой хуле и бедности, брошен куда-то как попало и уж давно, еще при царице Василисе. — При какой такой царице Василисе? Такой, мол, и царицы никогда не было. — Ну уж этого я ничего не знаю, говорит. Знаю только, что Он совсем маленький, в одну пядь и вроде простой дощечки черной, с богохульной надписью, — только и всего. Главное то, что надо через всякую силу искать и обязательно найти… И что ж вы думаете, господин? Все
//204
чердаки по всем[1] домам и по всем церквам облазили, под всеми крышами колокольными ходили, все мусоры голубиные разрыли, и нашли же наконец того. И нашли-то где? Видели часовенку пониже базара? Лет тысячу, небось, стоит, гниет и всякое непотребство в ней бессовестным народом делается, а в ней, в мусоре, и нашли. И как только маленько, значит, обчистили, промыли, протерли и принесли в этот несчастный дом, дали девочке помолиться хорошенько на Него, приложиться к Нему и на грудь к себе взять, сразу-же девочка заплакала, зарыдала, затряслась от великой радости — и на ноги поднялась. Вскочила, бросилась к отцу-матери и кричит не своим голосом: «Милые мои родители, я теперь совсем здоровая! Зовите священников, давайте молебен служить! Это Он самый и есть, — Спас Поруганный. Гляньте, что на Нем написано!» — И что ж вы думаете? Ведь и тут правда оказалась. Обернули и прочли: «Не годится на Него молиться, годится горшки накрывать…»
Едем шагом, извозчик, рассказывая, сидит боком и вертит цыгарку, глядя в развернутый кисет. Кончив рассказ, бормочет: «Прости, Господи, мое согрешение, какие слова повторяю!» Летние долгие сумерки, Ростов Великий давно спит. Вдали все еще брезжит свет зари, но город давно пуст, безлюден, — один караульщик с колотушкой в руке медленно бредет по длинной пыльной улице. Тепло, тихо, грустно…
И несказанно прекрасны очертания церквей над сумраком земли, на чуть зеленоватом далеком закатном небе.
Париж, 1926 г.
// 205