<Бунин И. А. Весной, в Иудее; Роза Иерихона [и др. рассказы]. — Нью-Йорк, изд-во им. Чехова, 1953. С. 206-207>

СВЯТИТЕЛЬ

Двести лет тому назад, в некий зимний день, Святитель, имевший пребывание в некоем древнем монастыре, чувствовал себя особенно слабым и умиленным.

Вечером в его покое, перед многочисленными и прекрасными образами, горели лампады, а тепло изразцовой каменки и попоны, покрывавшие пол, давали сладостный уют. И Святитель, сидя и греясь на лежанке, тихо позвонил в колокольчик.

Неслышно вошел и тихо поклонился служка.

— Милый брат, позови ко мне певчих, — сказал Святитель. — Бог простит мне, недостойному, что я тревожу их в неурочный час.

И вскоре покой Святителя наполнился молодыми черноризцами, которые вошли в одних шерстяных чулках, — разулись, прежде чем войти.

И Святитель сказал в ответ на их зéмное метание:

— Милые братья, хотелось бы мне послушать мои юношеские песнопения во славу пречистого Рождества Господа нашего Иисуса Христа, Красоты нашей неизреченной.

И они стали вполголоса петь те песнопения, что Святитель созидал в своей ранней молодости.

И он слушал, часто плача и закрывая глаза рукой.

Когда же получили они отпуск и, поклоняясь, стали выходить один за другим, Святитель задержал одного из них, любимейшего, и повел с ним долгую неспешную беседу.

Он рассказал ему всю свою жизнь.

 

// 206

 

Он говорил о своем детстве, отрочестве, о трудах и мечтах своей юности, о своих первых, сладчайших молитвенных восторгах.

Прощаясь же с ним вблизи полуночи, поцеловал его с лихорадочно-сияющим взором и поклонился ему в ноги.

И эта была последняя земная ночь Святителя: на рассвете обрели его почившим, — с двоерогим жезлом в руке стоял Он на коленях перед божницею, закинув назад свой тонкий и бледный лик, уже хладный и безгласный.

Так и пишется Он на одном древнем образе. И был этот образ самым заветным у одного святого, нам почти современного, — простого тамбовского мужика. И молясь перед ним, так обращался он к великому и славному Святителю:

— Митюшка, милый!

Только один Господь ведает меру неизреченной красоты русской души.

7. V. 24.

 

// 207