<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. С. 29—36>

 

 

ВѢСТИ СЪ РОДИНЫ.

‑ А право, ‑ съ улыбкой подумалъ Волковъ, сидя вечеромъ въ собраніи сельскохозяйственнаго общества: ‑ нигдѣ такъ не развиваются способности къ живописи, какъ на засѣданіяхъ! Ишь, какъ старательно выводятъ!

Головы сидящихъ за зеленымъ освѣщеннымъ столомъ были наклонены; всѣ рисовали – вензеля, монограммы, необыкновенные профили. Чай, безшумно разносимый сторожами, изрѣдка прерывалъ эти занятія. Споръ вице-президента съ однимъ изъ членовъ общества на время оживилъ всѣхъ; но докладъ, который монотонно началъ читать секретарь, снова заставилъ всѣхъ взяться за карандаши. Разсѣянно глядя на бѣлую руку президента, въ которой дымилась папироса, Волковъ почувствовалъ, что его трогаютъ за рукавъ: передъ нимъ стоялъ его товарищъ по агрономическому институту и сожитель по меблированнымъ комнатамъ, полякъ Свида, высокій, худой и угловатый въ своемъ старомъ мундирѣ.

‑ Здравствуйте, ‑ сказалъ онъ шопотомъ: ‑ о чемъ рѣчь?

‑ Докладъ Толвинскаго: ЗИзъ практики сохраненія кормовой свекловицыИ.

Свида сѣлъ и, протирая снятыя очки, утомленными глазами посмотрѣлъ на Волкова.

‑ Тамъ вамъ телеграмму принесли, ‑ сказалъ онъ и поднялъ очки, разглядывая ихъ на свѣтъ.

‑ Изъ института? – быстро спросилъ Волковъ.

‑ Не могу знать.

‑ Изъ института, вѣрно, ‑ сказалъ Волковъ.

И, поднявшись торопливо на цыпочкахъ, пошелъ изъ залы. Въ швейцарской, гдѣ уже не надо было держать себя напряженно, онъ вздохнулъ свободнѣе, быстро надѣлъ шинель и вышелъ на улицу.

// л. 29

 

 

Дулъ сырой мартовскій вѣтеръ. Темное небо надъ освѣщенной улицей казалось чернымъ, тяжелымъ пологомъ. Около колеблющихся въ фонаряхъ газовыхъ рожковъ видно было, какъ изъ этой непроглядной темноты одна за другой неслись бѣлыя снѣжинки. Волковъ поднялъ воротникъ и быстро пошелъ по мокрымъ и блестящимъ асфальтовымъ панелямъ, засовывая руки въ карманы.

‑ И чего только ни рисуютъ: ‑ думалъ онъ. – И какъ старательно!

Темнота, сырой вѣтеръ, трескъ проносящихся экипажей не мѣшали его спокойному и бодрому настроенію. Телеграмма, вѣрно, изъ институтаЙ Да она теперь и не нужна. Онъ уже зналъ, что черезъ полмѣсяца будетъ помощникомъ директора опытнаго поля; перевезетъ туда всѣ свои книги, гербаріи, коллекціи, образцы почвъЙ Все это надо будетъ уставить, разложить (онъ уже ясно представлялъ себѣ свою комнату и себя самого, за столомъ, въ блузѣ), а затѣмъ начать работать серьезно – и практически и по части диссертаціиЙ

‑ ЗВозста-аньте изъ гробовъ!И ‑ пропѣлъ онъ съ веселымъ паѳосомъ, заворачивая за уголъ, и столкнулся съ невысокимъ господиномъ, у котораго изъ-подъ шапки блеснули очки.

‑ Иванъ Трофимычъ?

Иванъ Трофимычъ живо вскинулъ кверху бородку и, улыбаясь, стиснулъ руку Волкова своею холодною и мокрою маленькой рукою.

‑ Вы откуда?

‑ Изъ сельскохозяйственнаго, ‑ отвѣтилъ Волковъ.

‑ Чт˜ же такъ рано?

‑ ЗПо домашнимъ обстоятельствамъИ. А вы?

‑ Изъ конторы. Работаемъ, батенькаЙ

‑ У васъ, значитъ, и вечернія занятія?

‑ Да, то-есть нѣтъ, только весною – къ отчету подгоняемъЙ Да скверно, знаетеЙ Даже не скверно, собственно говоря, а прямо-таки – подлоЙ БезсмыслицаЙ

Иванъ Трофимычъ запустилъ руки въ карманы и съежился въ своемъ пальтишкѣ съ небольшимъ, потѣшнымъ воротникомъ изъ стараго мѣха.

‑ Почему? – спросилъ Волковъ.

Иванъ Трофимычъ встрепенулся.

‑ То-есть какъ почему? Да на кой чортъ кому нужна эта работа? Какой смыслъ, позвольте спросить, въ этихъ пудо-верстахъ, осе-верстахъ, пробѣгахъ и во всякихъ этихъ столахъ переборовъ и всяческихъ ахинеяхъ?

‑ Ну, положимъ, смыслъ-то естьЙ

// л. 30

 

 

‑ Белиберда! – воскликнулъ Иванъ Трофимычъ съ сердцемъ.

Волковъ снисходительно улыбнулся.

‑ Ну, идите куда-нибудь еще, ‑ сказалъ онъ спокойно.

‑ То-есть куда это?

‑ Да у васъ вѣдь имѣется дипломъ?

‑ Самый форменный.

‑ Ну, и чт˜ же?

‑ Ну и чт˜ же? – повторилъ Иванъ Трофимычъ, поднимая брови и сверкая очками. – Вы думаете, я не ушелъ бы? Да ради Бога – куда угодно! Вы подумайте только, ‑ началъ онъ съ напряженіемъ, отчетливо, беря Волкова за бортъ пальто, но Волковъ перебилъ его:

‑ Отчего же не идете?

‑ Вамъ сколько лѣтъ? – вдругъ спросилъ Иванъ Трофимычъ.

‑ Двадцать четыре года, пять мѣсяцевъ. А чт˜?

‑ Ну, вотъ видите! А мнѣ сорокъЙ И, главное, никуда, то-есть такъ-таки никуда меня не пустятъ. Я вѣдь якутскій человѣкъ. Понимаете? Вотъ теперь люди мрутъ отъ голода, есть живое, святое дѣлоЙ Понимаете? Святое! А развѣ насъ съ вами пустятъ туда?

‑ Я занимаюсь наукой и работаю, могу сказать, серьезно, ‑ сказалъ Волковъ.

‑ И пудо-верстами вы бы занялись также серьезно?

‑ Пожалуй, и пудо-верстамиЙ Я, право, не понимаю, господаЙ

‑ Прекрасно, ‑ почти закричалъ Иванъ Трофимычъ: ‑ я отлично знаю, что вы, господа, многаго дѣйствительно не понимаете! Только вотъ чт˜, батенька, ‑ утѣшаю себя недовѣріемъ, понимаете, утѣшаю себя тѣмъ, что многіе изъ васъ только играютъ въ эту трезвость! Разумѣется, уже сама по себѣ эта играЙ

‑ Именно играть-то мы и не хотимъ, ‑ перебилъ Волковъ. – Вы говорите: идите, помогайте. А мы будемъ помогать наукой, а не ЗхорошимиИ словами.

Иванъ Трофимычъ махнулъ рукой.

‑ Мы, знаете, такъ раскричались съ вами, ‑ сказалъ онъ съ улыбкой и крѣпко пожалъ руку Волкова: ‑ будьте здоровы!

И, повернувшись, съежился и скрылся за угломъ.

Волковъ постоялъ, подумалъЙ И, мгновенно забывъ объ Иванѣ Трофимычѣ, зашагалъ еще быстрѣе.

‑‑‑

Онъ торопливо пробѣжалъ лѣстницу своихъ меблированныхъ комнатъ, отперъ номеръ и при спичкѣ разорвалъ телеграмму.

// л. 31

 

 

ЗПосылаются пятницу девятнадцатагоИ, ‑ стояло въ ней.

На столѣ, кромѣ телеграммы, лежали два письма. Адресъ на одномъ изъ нихъ написанъ былъ рукой зятя. Волковъ зажегъ свѣчи, сѣлъ на диванъ и съ улыбкой принялся за письмо.

ЗЛюбезный братъ Дмитрій, ‑ читалъ онъ: ‑ мы, разумѣется, всѣ живы и здоровы, про тебя, конечно, ничего не знаемъ: какъ уѣхалъ, прислалъ два слова; пиши, братъ, пожалуйста, поскорѣе, пріѣдешь ли ты хоть къ Святой недѣлѣ. Отвѣчай поскорѣе, а то вотъ-вотъ полая вода и на станцію не будетъ ни проходу ни проѣздуИЙ

Волковъ перевернулъ страницу и сталъ просматривать конецъ письма:

ЗНевозможно проѣхать въ городъ, все мятели, а голодаютъ у насъ здорово. Впрочемъ, я тебѣ не писалъ со Святокъ, и ты не знаешь, что въ Дворикахъ умерло нѣсколько человѣкъ. Умерла, братъ, наша Өедора, кривой солдатъ воргольскій и Мишка Шмыренокъ. У Мишки прежде умеръ ребенокъ, а на первой недѣлѣ и самъ онъ – отъ голоднаго тифаЙИ

Волковъ вдругъ опустилъ письмоЙ переставилъ подсвѣчникъ и снова съ ужасомъ и напряженіемъ перечиталъ эти двѣ строки:

ЗЙ Умерла Өедора, кривой солдатъ воргольскій и Мишка ШмыренокъЙИ

‑ Не можетъ быть! – сказалъ онъ громко, поднимаясь: ‑ не можетъ быть! Мишка, другъ дѣтстваЙ головастиковъ вмѣстѣ ловилиЙ отъ голода!

Волковъ опять сѣлъ, криво улыбнулся, снова вскочилъ и торопливо пошелъ къ дверямъ. Но отъ двери онъ круто повернулся и зашагалъ по комнатѣ, быстро пощелкивая пальцами и ловя разлетѣвшіяся мыслиЙ

Онъ читалъ въ газетахъ, что тамъ-то и тамъ-то люди пухнутъ отъ голода, уходятъ цѣлыми деревнями побираться, покупалъ сборники и всякія книжки въ пользу голодающихъ или, какъ на нихъ печаталось, Звъ пользу пострадавшихъ отъ неурожаяИ. Но тѣ, пухнувшіе отъ голода, казанскіе мужики не отдѣлялись отъ газетныхъ строкъ; а это не казанскіе мужики, это истомился и свалился съ ногъ и скончался на холодной печкѣ Мишка Шмыренокъ, съ которымъ онъ когда-то, какъ съ роднымъ братомъ, спалъ на своей дѣтской кроваткѣ, звонко перекликался, купаясь въ прудѣ, ловилъ головастиковъ. И вотъ онъ умеръ, и въ распутицу для него ѣздили въ село за тесомъ на гробъ. Максимъ, колесникъ, сколотилъ этотъ гробъ, и въ него положили дѣтски-худое тѣло Мишки. У него и прежде были узкія плечи, худощавое лицоЙ Но

// л. 32

 

 

еще худѣе сталъ онъ, когда его, въ бѣлой новой рубахѣ, клали въ гробъ. И на утро этотъ гробъ поставили на розвальни и повезли по весеннимъ полямъ въ селоЙ

Наклонившись подъ кровать, Волковъ вытащилъ оттуда большой деревянный ящикъ. Въ ящикѣ лежало нѣсколько ветхихъ дѣтскихъ учебниковъ, и на исподней сторонѣ ихъ переплетовъ[1] Волковъ увидалъ рисунки Мишки: кривой домъ съ зигзагообразнымъ дымомъ изъ трубы, удивительно изогнувшійся конь съ хвостомъ, похожимъ на этотъ дымъ, и разъѣхавшіяся въ разныя стороны каракули: ЗМихаилъ КолесовъИЙ

Еще до сихъ поръ отъ этихъ книгъ пахло курной избой. Вмѣстѣ съ Мишкой бѣгалъ онъ въ Дворики учиться по нимъ у солдата Савелія. Тамъ, при тускломъ свѣтѣ коптящей лампочки, за столомъ сидѣла толпа ребятишекъ. Поминутно чмокала отворявшаяся дверь и словно вплывали въ волнахъ пара новые ученики. Шумно усаживались они за столъ и, положивъ на него локти и болтая подъ лавкой ногами, наперебой начинали долбить уроки.

‑ ЗБогородица-диво-радуйсяЙ Богородица-диво-радуйсяЙИ ‑ тоненькимъ голоскомъ заливался Мишка.

‑ ЗА ну-ка, Бишка, почитай, чт˜ въ книжкѣЙИ ‑ сосредоточенно бубнилъ старостинъ сынъ Никитка, толстый малый, который всегда сидѣлъ безъ полушубка, но въ шарфѣ.

Самъ Догадунъ, староста, коренастый мужикъ съ румянымъ лицомъ и сивыми кудрями, расчесанными на прямой рядъ, стоялъ противъ стола, опершись на сажень, съ которой не разставался.

‑ Никитъ, ‑ перебивалъ онъ иногда важно: ‑ ты чт˜ учишь?

Никитка рѣшительно откашливался, краснѣлъ и отвѣчалъ сиплымъ шопотомъ.

‑ Выучилъ?

‑ Нѣтъ еще.

‑ Ну, такъ стой, погоди, ребята, ‑ продолжалъ Догадунъ: ‑ разгадай задачуЙ А вы всѣ, ребята, тоже не дреми!

И онъ начиналъ:

‑ Шли пять старицъ и несли онѣ, ребята, по пяти костылей. На кажномъ костылю – по пяти суковъ, на кажномъ суку – по пяти кошелей, у кажномъ кошелѣ – по пяти пироговъ, у кажномъ пирогуЙ къ примѣру сказать, по пяти воробьевъ. Сколько это воробьевъ выходитъ?.. Ну-ка, барчукъ?

И съ какимъ удовольствіемъ барчукъ забивался тогда съ Мишкой въ уголъ и какимъ торопливымъ шопотомъ начиналъ считать воробьевъ, пока явившаяся за нимъ кухарка не увозила ихъ обоихъ на розвальняхъ домой!

// л. 33

 

 

Мать Мишки жила тогда у Волковыхъ. Теперешній помощникъ директора опытнаго поля ревѣлъ тогда по цѣлымъ вечерамъ, если къ нему не пускали Мишку. У Мишки болѣли съ лѣта губы отъ лопуховъ и козельчиковъ, и боялись, что это пристанетъ къ барчуку. Но Мишка успѣвалъ таки иногда удрать въ хоромы. Вечеромъ онъ внезапно влеталъ въ дѣтскую.

‑ Насилушка убёгъ, ‑ говорилъ онъ, запыхавшись, и его глазки сверкали радостью.

Отъ него пахло снѣгомъ, зимней свѣжестью; онъ летѣлъ по сугробамъ босой, въ изорванной на животѣ рубашонкѣ и коротенькихъ портчонкахъ. Нянька съ неудовольствіемъ поглядывала на него, грязнаго отъ сажи, оборваннаго и взлохмаченнаго. Но Митя испускалъ при его появленіи звонкій крикъ, настаивалъ, чтобы Мишка непремѣнно остался съ нимъ въ дѣтской на ночь. Весь вечеръ они строили на постели ЗкуткиИ, были Знарочно разбойникиИ, разглядывали и вырѣзывали картинкиЙ

Какъ же такъ случилось, думалъ Волковъ, какъ могло это случиться – эта голодная смерть?

Его повезли въ лѣтній день въ тарантасѣ въ городъ, въ гимназію. Мишка только за гумномъ успѣлъ увидѣть его. Онъ съ утра сидѣлъ въ коноплянникѣ, желая проститься съ нимъ. Въ домъ, гдѣ была суета, его не пускала матьЙ И когда Митя довольно холодно попрощался съ нимъ, онъ повернулся, заплакалъ и тихо пошелъ по межѣ къ деревнѣ, поддерживая одной рукой штанишки и ступая босыми ножками по горячей пылиЙ Митя же глядѣлъ впередъ, всѣ мысли его заняты были только новымъ кэпиЙ

Въ гимназіи онъ стоялъ на актахъ и ждалъ книжки съ золоченымъ переплетомъ, а Мишка въ это время стоялъ съ плетушкой колоса около ригиЙ Надвигались зимнія сумеркиЙ все было сѣро, тихо въ деревушкѣ, пріютившейся около лощинки, среди снѣжныхъ полей, слившихся съ темнымъ небомъЙ слышались голоса бабъ, скликавшихъ выпущенныхъ овецъ – Звычь, вычь, вычь!..И Покачивая бадьей, его мать шла въ лощинку за снѣговой водоюЙ

Митя въ безсознательномъ весельѣ напивался на первыхъ студенческихъ вечеринкахъ, а Мишка былъ въ это время уже хозяинъ, мужикъ, обремененный горемъ и семьею. Въ тѣ зимнія ночи, когда Митя, среди говора, дыма и хлопанья пивныхъ пробокъ, до хрипоты спорилъ или пѣлъ: ЗИзъ страны, страны далекойЙИ, Мишка шелъ съ обозомъ въ городъЙ Въ полѣ бушевала вьюгаЙ Въ темнотѣ брели по поясъ въ снѣгу

// л. 34

 

 

мужики, не присаживаясь до самаго разсвѣта: на саняхъ были навалены бочки съ винокуреннаго завода. Иногда весь обозъ останавливалсяЙ Сквозь вьюгу и вѣтеръ слышалась перекличка, руганьЙ Мишкѣ приходилось лазить по сугробамъ, отыскивая дорогу, или одеревянѣвшими пальцами и зубами затягивать оборвавшуюся заверткуЙ

Когда Митя пріѣзжалъ гимназистомъ на каникулы, онъ еще былъ близокъ съ Мишкой. Онъ просилъ его говорить ему ЗтыИ, они ходили съ нимъ ловить перепеловъ, вели задушевныя бесѣды, лежа по ночамъ на межахъ, среди ржей. Но потомъЙ

Волковъ закрылъ лицо руками. Онъ вспомнилъ свою послѣднюю встрѣчу съ Мишкой, ‑ мѣсяца три тому назадъ, на Рождествѣ.

Волковъ былъ въ деревнѣ. На хуторъ съѣхалось много гостей. На другой день Новаго года задумали ѣхать въ городъ, въ театръ, и ночью поѣхали на тройкахъ на станцію.

Ночь была страшно морозная и вѣтреная; сухой, мерзлый снѣгъ визжалъ и скрипѣлъ подъ санями; за необозримымъ мертвымъ полемъ всходилъ красный огромный мѣсяцъ, и въ его низкомъ свѣтѣ видно было, какъ задирала и дымилась поземка. Волковъ, отвернувшись отъ колючаго вѣтра, слушалъ визгъ саней и курилъ папиросу; вѣтеръ разносилъ красныя искры и доносилъ до него отрывки разговоровъ, смѣхъ, звонъ бубенчиковъ на другой тройкѣЙКто-то крикнулъ: ЗпошелъИ, лошади рванулись, вѣтеръ сталъ кидать снѣгомъ въ лицо и размахивать и отбрасывать обмерзшій воротникъ. Волковъ приподнялся, чтобы поправить шубуЙ Чья-то пѣшая, занесенная снѣгомъ фигура мелькнула передъ нимъ.

На станціи пришлось ждать долго, и когда Волковъ пошелъ предъ приходомъ поѣзда въ залу третьяго класса за билетомъ, то увидалъ эту фигуру около дверей.

‑ Мишка! Ты? – воскликнулъ Волковъ.

И вдругъ случилось то, отъ чего теперь у него облилось сердце кровью: Мишка, прежде веселый, бойкій, торопливо сдернулъ шапчонку и отвѣтилъ испуганно и покорно:

‑ Я-съ, Дмитрій ПетровичъЙ

‑ Ты зачѣмъ здѣсь? – спросилъ Волковъ, подавая ему руку.

Онъ былъ въ растрепанныхъ лаптяхъ, и углы воротника его рванаго зипуна торчали по-нищенски, закрывая исхудалое, больное лицо.

‑ Попроситься въ городъ, ‑ отвѣчалъ Мишка простуженнымъ голосомъ.

// л. 35

 

 

‑ Какъ попроситься?

‑ На машинуЙ

‑ Да какъ попроситься?

Мишка слабо улыбнулся:

‑ Даромъ не проѣдешь, ‑ сказалъ онъ тихо.

Волковъ купилъ ему билетъ, всунулъ его въ руку ему. Мишка, стоя безъ шапки, долго и безучастно глядѣлъ на билетъ.

Въ поѣздѣ Волковъ вспомнилъ про Мишку снова и пошелъ искать его. Въ промерзломъ, трещащемъ на ходу вагонѣ онъ увидалъ его около красной, раскаленной печки.

‑ Ты зачѣмъ въ городъ-то?

‑ Бѣда! – заговорилъ Мишка монотонно. – Може, въ городѣ чт˜ найдуЙ Совсѣмъ обезживотѣлъЙ

‑‑‑

‑ Не можетъ быть! – воскликнулъ опять Волковъ. – Не можетъ этого быть!.. Коллекціи, гербаріиЙ ЗКормовая свекловицаИЙ Какая галиматья!

И, стискивая пальцы, сталъ хохотать и качаться, какъ отъ зубной боли.

1893 г.

‑‑‑

// л. 36

 



[1] В тексте ошибочно: переплетовѣ