<Полное собрание сочинений И. А. Бунина: [в 6 т.]. — Пг.: изд. Т-ва А.Ф. Маркс, [1915]. Т. 3. >

МАНФРЕДЪ.

ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА БАЙРОНА.

There are more things in neaven and earth, Horatiо, than are dreamt of in your philosophy

Shakespeare.

DRAMATIS PERSONAE:

Манфредъ. Охотникъ за сернами. Аббатъ Св. Маврикiя. Мануэль. Германъ.

Фея Альпъ. Арианъ. Немезида. Парки. Духи.

Дѣйствiе происходитъ въ Бернскихъ Альпахъ, — частью въ зàмкѣ Манфеда, частью въ горахъ.

__________

АКТЪ ПЕРВЫЙ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Готическая галлерея. — Полночь.

МАНФРЕДЪ (одинъ). Ночникъ пора долить, хотя изсякнетъ

Онъ все-таки скорѣй, чѣмъ я усну;

Ночь не приноситъ мнѣ успокоенья

И не даетъ забыться отъ тяжелыхъ,

Неотразимыхъ думъ: моя душа

Не знаетъ сна, и я глаза смыкаю

Лишь для того, чтобъ внутрь души смотрѣть.

Не странно ли, что я еще имѣю

Подобiе и обликъ человѣка,

Что я живу? Но скорбь — наставникъ мудрыхъ;

Скорбь — знанiе, и тотъ, кто имъ богаче,

// 186

Тотъ долженъ былъ въ страданiяхъ постигнуть,

Что древо знанiя — не древо жизни.

Науки, философiю, всѣ тайны

Чудеснаго и всю земную мудрость —

Я все позналъ, и все постигъ мой разумъ:

Чтò пользы въ томъ? — Я расточалъ добро

И даже самъ встрѣчалъ добро порою;

Я зналъ враговъ и разрушалъ ихъ козни,

И часто врагъ смирялся предо мной:

Чтò пользы въ том? — Могущество и страсти,

Добро и зло — все, чтò волнуетъ мiръ —

Все для меня навѣки стало чуждымъ

Въ тотъ адскiй мигъ. Мнѣ даже страхъ невѣдомъ,

И осужденъ до гроба я не знать

Ни трепета надеждъ или желанiй,

Ни радости, ни счастья, ни любви. —

Но часъ насталъ. —

Таинственныя силы!

Властители вселенной безграничной,

Кого искалъ я въ свѣтѣ дня и въ тьмѣ!

Вы, въ воздухѣ сокрытые, — незримо

Живущiе въ эөирѣ, — вы, кому

Доступны горъ заоблачныя выси,

И нѣдра скалъ, и бездны океана, —

Во имя чаръ, мнѣ давшихъ власть надъ вами,

Зову и заклинаю васъ: явитесь! (Молчанiе).

Отвѣта нѣтъ. — Такъ именемъ того,

Кто властвуетъ надъ вами, — начертаньемъ,

Которое васъ въ трепетъ повергаетъ, —

Велѣнiемъ безсмертнаго! — Явитесь! (Молчанiе).

Отвѣта нѣтъ. — Но, духи тьмы и свѣта,

Вамъ не избѣгнуть чаръ моихъ: той силой,

Чтò всѣхъ неотразимѣе, — той властью,

Чтò рождена на огненномъ обломкѣ

Разрушеннаго мiра, — на планетѣ,

Погибшей и навѣки осужденной

Блуждать среди предвѣчнаго пространства,

Проклятiемъ, меня гнетущимъ, — мыслью,

Живущею во мнѣ и вкругъ меня, —

Зову и заклинаю васъ: явитесь!

(Въ темномъ концѣ галлереи появляется неподвижная звѣзда, и слышится голосъ, который поетъ).

ПЕРВЫЙ ДУХЪ. Смертный! На лучѣ звзѣзды

Я спустился съ высоты.

// 187

Силѣ чаръ твоихъ послушный,

Я покинулъ мiръ воздушный,

Мой чертогъ среди эөира,

Нѣжно сотканный дыханьемъ

Тучъ вечернихъ и сiяньемъ

Золотистаго сафира

Въ предзакатной тишинѣ.

Смертный! Чтò велишь ты мнѣ?

ВТОРОЙ ДУХЪ. Монбланъ — царь горъ, онъ до небесъ

Возносится главой

На тронѣ скалъ, въ порфирѣ тучъ,

Въ коронѣ снѣговой.

Лѣсами станъ его повитъ.

Громовый гулъ лавинъ

Въ могучей длани держитъ онъ

Надъ синей мглой долинъ.

Вѣка вѣковъ громады льдовъ

Вдоль скалъ его ползутъ,

Но чтобъ низвергнуться во прахъ —

Моихъ веленiй ждутъ.

Я грозный повелитель горъ,

Единымъ словомъ я

До нѣдръ ихъ потрясти могу —

Кто ты, чтобъ звать меня?

ТРЕТIЙ ДУХЪ. Въ тишинѣ заповѣдной,

Въ синей безднѣ морей,

Гдѣ сирена вплетаетъ

Перлы въ зелень кудрей,

Гдѣ во мракѣ таится

Водяная змѣя, —

Гуломъ бури твой голосъ

Долетѣлъ до меня.

Мой чертогъ изъ коралла

Онъ наполнилъ собой —

Чтò ты хочешь, о, смертный?

Духъ морей предъ тобой!

ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ. Гдѣ нѣдра вулкановъ

Кипятъ въ полуснѣ

И лава клокочетъ

Въ гудящемъ огнѣ.

Гдѣ Анды корнями

Ушли въ глубину, —

Вершинами гордо

Стремясь въ вышину, —

// 188

Во мракѣ подземномъ

Тебѣ я внималъ,

На зовъ твой покорно

Изъ мрака предсталъ!

ПЯТЫЙ ДУХЪ. Я духъ и повелитель бурь,

Я властелинъ вѣтровъ;

Свой путь къ тебѣ я совершалъ

Средь молнiй и громовъ.

Чрезъ океанъ несъ ураганъ

Меня на голосъ твой:

Плылъ въ морѣ флотъ, но въ безднѣ водъ

Онъ будетъ предъ зарей!

ШЕСТОЙ ДУХЪ. Духъ Ночи предъ тобой, духъ темноты —

Зачѣмъ меня терзаешь свѣтомъ ты?

СЕДЬМОЙ ДУХЪ. Твоей звѣздою правилъ я

Въ тѣ дни, когда еще земля

Была не создана. То былъ

Мiръ дивный, полный юныхъ силъ,

Мiръ, затмевавшiй красотой,

Теченьемъ царственнымъ своимъ,

Всѣ звѣзды, чтò блистали съ нимъ

Въ пустынѣ неба голубой.

Но часъ насталъ — и навсегда

Померкла дивная звѣзда!

Огнистой глыбой безъ лучей,

Зловѣщимъ призракомъ ночей,

Безъ цѣли мчится въ даль она,

Весь вѣкъ блуждать осуждена.

И ты, родившiйся подъ той

Для неба чуждою звѣздой,

Ты, червь, предъ кѣмъ сконяюсь я,

Въ грули презрѣнье затая,

Ты, властью, данною тебѣ,

Чтобы предать тебя Судьбѣ,

Призвавшiй лишь на краткiй мигъ

Меня въ толпу рабовъ своихъ,

Скажи, сынъ праха, для чего

Ты звалъ владыку своего?

СЕМЬ ДУХОВЪ. Владыки горъ, вѣтровъ, земли и безднъ морскихъ,

Духъ воздуха, духъ тьмы и духъ твоей судьбы —

Всѣ притекли къ тебѣ, какъ вѣрные рабы, —

Чтò повелишь ты имъ? Чего ты ждешь отъ нихъ?

МАНФРЕДЪ. Забвенiя.

// 189

ПЕРВЫЙ ДУХЪ.              Чего — кого — зачѣмъ?

МАНФРЕДЪ. Вы знаете. Того, чтò въ сердцѣ скрыто.

Прочтите въ немъ — я самъ сказать не въ силахъ.

ДУХЪ. Мы можемъ дать лишь то, чтò въ нашей власти:

Проси короны, подданныхъ, господства

Хотя надъ цѣлымъ мiромъ, — пожелай

Повелевать стихiями, въ которыхъ

Мы безгранично царствуемъ, — все будетъ

Дано тебѣ.

МАНФРЕДЪ. Забвенья — лишь забвенья.

Вы мнѣ сулите многое: ужели

Не въ силахъ дать лишь одного?

ДУХЪ.                                                          Не въ силахъ.

Быть-можетъ, смерть…

МАНФРЕДЪ.                              Но дастъ ли смерть забвенье?

ДУХЪ. Забвенiе невѣдомо безсмертнымъ:

Мы вѣчны — и прошедшее для насъ

Сливается съ грядущимъ въ настоящемъ.

Вотъ нашъ отвѣтъ.

МАНФРЕДЪ.                     Вы надо мной глумитесь;

Но властью чаръ, мнѣ давшихъ власть надъ вами,

Я царь для васъ. — Рабы, не забывайтесь!

Безсмертный духъ, наслѣдье Прометея,

Огонь, во мнѣ зажженный, такъ же ярокъ,

Могучъ и всеобъемлющъ, какъ и вашъ,

Хотя и облеченъ земною перстью.

Отвѣтствуйте — иль горе вамъ!

ДУХЪ.                                                        Мы можемъ

Лшь повторить отвѣтъ; онъ заключенъ

Въ твоихъ словахъ.

МАНФРЕДЪ.                     Въ какихъ?

ДУХЪ.                                                      Ты говорилъ намъ,

Что равнъ намъ; а смерть для насъ — ничто.

МАНФРЕДЪ. Такъ я напрасно звалъ васъ! Вы не въ силахъ

Иль не хотите мнѣ помочь.

ДУХЪ.                                                 Проси:

Мы все дадимъ, чтò только въ нашей власти.

Проси короны, мощи, долголѣтья…

МАНФРЕДЪ. Проклятiе! Къ чему мнѣ долголѣтье?

И безъ того дни долги! — Прочь!

ДУХЪ.                                                           Помедли,

Подумай, прежде чѣмъ насъ отпустить.

Быть-можетъ, есть хоть что-нибудь, чтò цѣнно

Въ твоихъ глазахъ?

// 190

МАНФРЕДЪ.                     О, нѣтъ! Но предъ разлукой

Мнѣ хочется увидѣть васъ. Я слышу

Печальные и сладостные звуки,

Я вижу яркую недвижную звѣзду,

Но дальше — мракъ. Предстаньте предо мною,

Одинъ иль всѣ, въ своемъ обычномъ видѣ.

ДУХЪ. Мы не имѣемъ òбразовъ — мы души

Своихъ стихiй. Но выбери любую

Изъ формъ земныхъ — и примемъ мы ее.

МАНФРЕДЪ. Нѣтъ ничего на всей землѣ, чтò бъ было

Отрадно мнѣ иль ненавистно. Пусть

Сильнѣйшiй между вами приметъ образъ,

Какой ему пристонѣе.

СЕДЬМОЙ ДУХЪ (появляясь въ образѣ прекрасной женщины).

Смотри!

МАНФРЕДЪ. О, Боже! Если ты не навожденье

И не мечта безумная, я могъ бы

Опять извѣдать счастье. О, приди,

Приди ко мнѣ, и снова… (Призракъ исчезаетъ).

Я раздавленъ!

(Падаетъ безъ чувствъ).

ГОЛОСЪ (произносящiй заклинанiе).

Въ часъ, когда молчитъ волна,

Надъ волной горитъ луна,

Подъ кустами — свѣтляки,

Надъ могилой огоньки;

Въ часъ, когда сова рыдаетъ,

Метеоръ скользя блистаетъ

Въ глубинѣ ночныхъ небесъ,

И недвиженъ темный лѣсъ —

Властью, силой роковой

Овладѣю я тобой.

Пусть глубокъ твой будетъ сонъ —

Не коснется духа онъ.

Есть зловѣщiя видѣнья,

Отъ которыхъ нѣтъ спасенья:

Тайной силою плѣненъ,

Въ кругъ волшебный заключенъ,

Ты нигдѣ ихъ не забудешь,

Никогда одинъ не будешь —

Ты замрешь навѣки в нихъ, —

Въ темныхъ силахъ чаръ моихъ.

И проклятья вѣщiй гласъ

Ужъ изрекъ въ полночный часъ

// 191

Надъ тобой свой приговоръ:

Въ вѣтрѣ будешь ты съ тѣхъ поръ

Слышать только скорбный стонъ;

Ночью, скорбью удрученъ,

Будешь солнца жаждать ты;

Но едва изъ темноты

Выйдетъ солнце надъ тобой —

Будешь ночи ждать съ тоской.

Я въ слезахъ твоихъ нашла

Ядъ холодный лжи и зла,

Въ сердцѣ, полномъ мукъ притворныхъ,

Кровь, чернѣе ядовъ черныхъ.

Сорвала я съ устъ твоихъ

Талисманъ тлетворный ихъ —

Твой коварно-тихiй смѣхъ,

Какъ змѣя, плѣнявшiй всѣхъ.

Всѣ отравы знаю я —

И сильнѣе всѣхъ — твоя.

Лицемѣрiемъ твоимъ,

Сердцемъ жесткимъ и сухимъ,

Лживой нѣжностью очей,

Злобой, скрытою подъ ней,

Равнодушнымъ безучастьемъ

Къ братскимъ горестямъ, несчастьямъ,

И уменiемъ свой ядъ,

Свой змѣино-жадный взглядъ

Глубоко сокрытъ въ себя —

Проклинаю я тебя!

Изливаю надъ тобой

Уготованный судьбой,

Роковой фiалъ твоихъ

Мукъ и горестей земныхъ:

Ни забвенья, ни могилы

Не найдетъ твой духъ унылый;

Заклинаньемъ очарованъ

И беззвучной цѣпью скованъ,

Безъ конца томись, страдай

И въ страданьяхъ — увядай!

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Гора Юнгфрау. — Утро. — Манфредъ, одинъ на утесахъ.

МАНФРЕДЪ. Сокрылись духи, вызванные мной,

Не принесли мнѣ облегченья чары,

// 192

Не помогла наука волшебства.

Я ужъ не вѣрю въ силы неземныя,

Онѣ надъ прошлымъ власти не имѣютъ,

А чтò мнѣ до грядущаго, покуда

Былое тьмой покрыто? — Мать Земля!

Ты, юная денница, вы, о, горы,

Зачѣмъ вы такъ прекрасны? — Не могу

Я васъ любить. — И ты, вселенной око,

На цѣлый мiръ отверстое съ любовью,

Ты не даешь отрады только мнѣ!

Вы, груды скалъ, гдѣ я стою надъ бездной

И въ безднѣ надъ потокомъ различаю

Верхи столѣтнихъ сосенъ, превращенныхъ

Зiяющей стремниною въ кустарникъ, —

Скажите мнѣ, зачѣмъ надъ ней я медлю,

Когда одно движенье, лишнiй шагъ

Навѣки успокоили бы сердце

Въ скалистомъ ложѣ горнаго потока?

Оно зоветъ — но я не внемлю зову,

Оно страшитъ — но я не отступаю,

Мутитъ мой умъ — и все же я стою:

Есть чья-то власть, чтò жизнь нам сохраняетъ,

Чтò заставляетъ жить насъ, если только

Жить значитъ пресмыкаться на землѣ

И быть могилой собственнаго духа,

Утративъ даже горькую отраду —

Оправдывать себя въ своихъ глазахъ! (Пролетаетъ орелъ).

Могучiй царь пернатыхъ, сынъ эөира,

Превыше тучъ парящiй въ поднебесьѣ,

О, если бы мнѣ быть твоей добычей

И пищей для орлятъ твоихъ! Въ лазури

Чернѣешь ты, и я тебя чуть вижу,

Межъ тѣмъ какъ ты и внизъ, и вверхъ, и въ ширь

Пронзаешь взоромъ воздухъ! — Какъ прекрасенъ,

Какъ царственно-прекрасенъ мiръ земной,

Какъ величавъ во всѣхъ своихъ явленьяхъ!

Лишь мы, чтò назвались его царями,

Лишь мы, смѣшенье праха съ божествомъ,

Равно и праху чуждые и небу,

Мрачимъ своею двойственной природой

Его чело спокойное, волнуясь

То жаждою возвыситься до неба,

То жалкою привязанностью къ праху,

Пока не одолѣетъ прахъ, и мы

// 193

Не станемъ тѣмъ, чего назвать не смѣемъ,

Чтò намъ внушаетъ ужасъ. — Чу, свирѣль!

(Вдали слышна свирѣль пастуха).

Патрiархально-сладостные звуки

Далеко раздаются по ущельямъ,

Сливаясь съ колокольчиками стадъ,

И жадно я внимаю имъ. — О, если бъ

Я былъ незримымъ духомъ этихъ звуковъ,

Гармонiей свободной и живой,

Блаженствомъ безтѣлеснымъ, чтò родится,

Живетъ и умираетъ вмѣстѣ съ ними!

(Снизу поднимается охотникъ за сернами).

ОХОТНИКЪ. Да, серна здѣсь промчалась! Но куда?

Какъ на-смѣхъ промелькнула и пропала!

Боюсь, что не окупится сегодня

Мой тяжкiй трудъ. — Но кто это вдали?

Онъ съ виду не охотникъ, а поднялся

На высоту, которой достигаютъ

Лишь лучшiе охотники. На немъ

Богатый плащъ, онъ мужественно-строенъ

И гордъ, какъ сынъ свободнаго народа.

Пойду къ нему.

МАНФРЕДЪ (не замѣчая охотника). До срока посѣдѣть

Отъ скорбныхъ думъ, подобно этимъ жалкимъ

Обломкамъ сосенъ, бурей искривленнымъ,

Погубленнымъ одною зимней вьюгой, —

И быть такимъ, съ тоскою вспоминая

Иные дни, и на челѣ носить

Морщины, чтò оставили не годы,

А лишь мгновенья, — тяжкiя мгновенья,

Ужасныя, какъ вѣчность! Вы, лавины!

Вы, глыбы льдовъ! Обрушьтесь на меня

И поглотите жизнь мою! Я слышу

Вашъ непрестанный грохотъ, но, свергаясь,

Вы губите лишь то, чтò жаждетъ жизни:

Цвѣтущiй лѣсъ иль мирныя селенья.

ОХОТНИКЪ. Съ долины поднимаются туманы.

Скажу ему, что намъ пора спускаться,

Не то онъ здѣсь останется навѣки.

МАНФРЕДЪ. Вкругъ ледниковъ дымится мгла и пахнетъ

Горящей сѣрой; бѣлыми клубами

Къ моимъ ногамъ всползаютъ облака,

Какъ пѣна изъ пучины преисподней,

Съ тѣхъ жадныхъ волнъ, чтò роютъ берегъ жизни,

// 194

Обремененный грѣшными, какъ щебнемъ. —

Я задыхаюсь.

ОХОТНИКЪ.          Онъ едва стоитъ:

Мнѣ нужно подойти къ нему тихонько, —

Иначе онъ сорвется.

МАНФРЕДЪ.                        Съ тяжкимъ гуломъ

Обрушивались горы, прорывая

Ткань облаковъ и сотрясая Альпы,

Загромождали грудами обломковъ

Зеленыя цвѣтущiя долины,

Запруживали рѣки, низвергаясь,

И въ пыль и мглу ихъ воды раздробляли.

Такъ нѣкогда палъ Розенбергъ. — Зачѣмъ

Я не стоялъ тогда въ его долинахъ?

ОХОТНИКЪ. Прiятель, осторожнѣй! Лишнiй шагъ —

И ты простишься съ жизнью. Ради Бога,

Отдвинься отъ обрыва!

МАНФРЕДЪ (не слыша охотника). Какъ спокойно

Уснулъ бы я! Мой прахъ не сталъ бы жалкой

Игрушкой вѣтра, не былъ бы развѣянъ

По скаламъ и утесамъ. А теперь —

Простите, небеса! О, не глядите

Вы на меня съ такою укоризной —

Не для меня вы созданы. — Земля!

Прими меня!

(Дѣлаетъ движенiе броситься со салы, но охотникъ внезапно схваты-

ваетъ и удерживаетъ его).

ОХОТНИКЪ.             Остановись, безумецъ!

Не оскверняй долинъ преступной кровью —

Иди за мной — я не пущу тебя!

МАНФРЕДЪ. Какъ тяжко мнѣ! — Нѣтъ, не держи такъ крѣпко —

Я изнемогъ — кружась, мелькаютъ горы —

Въ глазахъ туманъ. Зачѣмъ ты здѣсь и кто ты?

ОХОТНИКЪ. Скажу, скажу. — Теперь идемъ — все тонетъ

Въ туманѣ — опирайся на меня —

Стань вотъ сюда — сюда — и придержись

За этотъ кустъ — дай руку и покрѣпче

Возьми меня за поясъ — легче! — такъ.

Теперь смѣлѣй — недалеко до дома —

Мы выберемся скоро на тропинку,

Прорытую ручьями. — Прыгай — славно!

Ды ты любому горцу не уступишь!

(Медленно спускаются по скаламъ).

// 195

АКТЪ ВТОРОЙ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Хижина въ Бернскихъ Альпахъ.

МАНФРЕДЪ И ОХОТНИКЪ.

ОХОТНИКЪ. Нѣт, подожди — тебѣ еще опасно

Пускаться въ путь: ты слишкомъ изнемогъ,

Ты слабъ еще и тѣломъ и душою.

Вотъ отдохнешь — тогда мы и пойдемъ.

Гдѣ ты живешь?

МАНФРЕДЪ.                 Дорога мнѣ извѣстна.

Я въ провожатомъ больше не нуждаюсь.

ОХОТНИКЪ. По виду твоему я замѣчаю,

Что ты изъ тѣхъ, чьи зàмки такъ угрюмо

Глядятъ со скалъ на хижины въ долинахъ.

Который твой? Я знаю въ нихъ лишь входы,

Мнѣ изрѣдка доводится погрѣться

У очаговъ ихъ старыхъ темныхъ залъ,

За чашей, межъ вассаловъ, но тропинки,

Чтò съ горъ ведутъ къ воротамъ этихъ зàмковъ,

Извѣстны мнѣ съ младенчества. Гдѣ твой?

МАНФРЕДЪ. Не все ль равно?

ОХОТНИКЪ.                                 Ну, хорошо, не хмурься,

Прости за спросъ. Отвѣдаемъ вина.

Старинное! Не разъ отогрѣвало

Оно меня средь нашихъ ледниковъ —

Теперь пускай тебя согрѣетъ. — Выпьемъ!

МАНФРЕДЪ. Прочь отъ меня! — на кубкѣ кровь! — О, Боже,

Ужели никогда она не сгинетъ?

ОХОТНИКЪ. Какая кровь? Ты бредишь?

МАНФРЕДЪ.                                                    Наша кровь!

Та, чтò текла въ сердцахъ отцовъ и въ нашихъ,

Когда мы были юны и любили

Такъ горячо, какъ было грѣхъ любить,

Та, чтò встаетъ изъ праха, обагряя

Мракъ, заступившiй небо предо мною,

Гдѣ нѣтъ тебя, а мнѣ не быть — вовѣки.

ОХОТНИКЪ. Ты странный и несчастный человѣкъ;

Но каковы бы ни были страданья,

Каковъ бы ни былъ грѣхъ твой, есть спасенье:

Терпѣнiе, смиренье и молитва.

МАНФРЕДЪ. Терпѣнiе! — Нѣтъ не для хищныхъ птицъ

// 196

Придумано терпѣнiе для муловъ!

Прибереги его себѣ подобнымъ, —

Я изъ другой породы.

ОХОТНИКЪ.                            Боже мой!

Да я бъ не взялъ безсмертной славы Телля,

Чтобъ быть тобой. Но повторяю: въ гнѣвѣ

Спасенья нѣтъ; неси свой крестъ покорно.

МАНФРЕДЪ. Я и несу. Вѣдь я живу — ты видишь.

ОХОТНИКЪ. Такая жизнь — болѣзненныя корчи.

МАНФРЕДЪ. Я говорю — я прожилъ много лѣтъ

И долгихъ лѣтъ, но чтò все это значитъ

Предъ тѣмъ, чтò суждено мнѣ: я столѣтья,

Я вѣчность долженъ жить въ неугасимой

И тщетной жаждѣ смерти!

ОХОТНИКЪ.                                     Какъ! Но ты

Совсѣмъ не старъ: ты среднихъ лѣтъ, не больше.

МАНФРЕДЪ. Ты думаешь, что наша жизнь зависитъ

Отъ времени? Скорѣй — отъ насъ самихъ,

Жизнь для меня — безмѣрная пустыня,

Безплодное и дикое прибрежье,

Гдѣ только волны стонутъ, оставляя

Въ нагихъ пескахъ обломки мачтъ да трупы,

Да водоросли горькiя, да камни!

ОХОТНИКЪ. Увы, онъ сумасшедшiй! Безъ призора

Его нельзя оставить.

МАНФРЕДЪ.                       О, повѣрь, —

Я былъ бы радъ безумiю; тогда бы

Все, чтò я вижу, было бы лишь бредомъ.

ОХОТНИКЪ. Чтò жъ видишь ты, иль думаешь, что видишь?

МАНФРЕДЪ. Тебя, сынъ горъ, и самого себя,

Твой мирный бытъ и кровъ гостепрiимный,

Твой духъ, свободный, набожный и стойкiй,

Исполненный достоинства и гордый,

Затѣмъ что онъ и чистъ и непороченъ,

Твой трудъ, облагороженный отвагой,

Твое здоровье, бодрость и надежды

На старость безмятежную, на отдыхъ

И тихую могилу подъ крестомъ,

Въ вѣнкѣ изъ розъ. — Вотъ твой удѣлъ. А мой —

Но чтò о немъ — во мнѣ ужъ все убито!

ОХОТНИКЪ. И ты бъ со мною долей помѣнялся?

МАНФРЕДЪ. Нѣтъ, другъ, я не желаю зла тебѣ,

Я участью ни съ кѣмъ не помѣняюсь:

Я удрученъ, но все же выношу

// 197

То, чтò другому было бъ не подъ силу

Перенести не только наяву,

Но даже въ сновидѣньи.

ОХОТНИКЪ.                                И съ такою

Душой, высокой, нѣжной, быть злодѣемъ.

Кровавой мѣстью тѣшиться? — Не вѣрю!

МАНФРЕДЪ. О, нѣтъ — нѣтъ —нѣтъ! Я только тѣхъ губилъ,

Кѣмъ былъ любимъ, кого любилъ всѣмъ сердцемъ,

Враговъ я поражалъ, лишь защищаясь,

Но гибельны мои объятья были.

ОХОТНИКЪ. Пусть небо ниспошлетъ тебѣ покой

И покаянья сладостные слезы!

Я буду поминать тебя въ молитвахъ.

МАНФРЕДЪ. Я не нуждаюсь въ нихъ; но состраданья

Отвергнуть не могу. — Я ухожу —

Пора — прости! Вотъ золото — ты долженъ

Его принять. — Не провожай меня —

Путь мнѣ знакомъ, опасность миновала —

Еще разъ говорю — не провожай!

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Нижняя долина въ Альпахъ. — Водопадъ.

МАНФРЕДЪ. Еще не полдень: радуга сiяетъ

Въ потокѣ всѣми красками небесъ,

И серебромъ блистаетъ столпъ потока,

Свергаясь съ высоты и развѣваясь

Вдоль скалъ струями пѣны свѣтозарной,

Какъ хвостъ коня-гиганта, на которомъ

Въ видѣньи Iоанна мчится Смерть.

Одинъ я упиваюсь этой дивной

Игрою водъ, и сладость созерцанья

Я раздѣлю въ тиши уединенья

Лишь съ феей горъ. — Я вызову ее.

(Зачерпываетъ на ладонь воды и бросаетъ ее въ воздухъ, вполголоса

произнося заклинанiя. Подъ радугой водопада появляется Фея Альпъ).

Прелестный духъ, чьи кудри лучезарны,

Чьи очи ослѣпительны, какъ солнце,

На чьихъ ланитахъ краски такъ же нѣжны,

Какъ цвѣтъ ланитъ уснувшаго младенца,

Какъ алый отблескъ лѣтняго заката

На горныхъ льдахъ, — какъ дѣвственный румянецъ

Земли, въ объятья неба заключенной!

Прелестный духъ, затмившiй красотою

// 198

Блескъ радуги, горящей надъ потокомъ,

Дочь Воздуха! Я на твоемъ челѣ

Въ твоемъ спокойномъ и безгрѣшномъ взорѣ,

Гдѣ свѣтитъ миръ твоей души безсмертной,

Съ отрадою прочелъ, что Сынъ Земли,

Которому таинственныя силы

Дозволили вступать въ бесѣды съ ними,

Прощенъ тобой за то, что онъ дерзнулъ

Воззвать къ тебѣ и на одно мгновенье

Узрѣть твой ликъ.

ФЕЯ.                                  Я знаю, Сынъ Земли,

Тебя и тѣхъ, кѣмъ награжденъ ты властью.

Ты человѣкъ, свершившiй въ жизни много

Добра и зла, не вѣдая въ нихъ мѣры,

И рокомъ на страданья обреченный.

Я этого ждала — чего ты хочешь?

МАНФРЕДЪ. Взирать на красоту твою — и только.

Лицо земли мой разумъ помрачило,

Я въ мiрѣ тайнъ убѣжища искалъ,

Въ жилищѣ тѣхъ, кто ею управляетъ,

Но помощи не встрѣтилъ. Я пытался

Найти въ нихъ то, чего они не могутъ

Мнѣ даровать, — теперь ужъ не пытаюсь.

ФЕЯ. Но чтò же то, предъ чѣмъ безсильны даже

Властители незримаго?

МАНФРЕДЪ.                               Ты знаешь,

Нѣтъ цѣли повторять.

ФЕЯ.                                          Мнѣ не понятны

Твои слова, — я мукъ твоихъ не знаю.

Открой мнѣ ихъ.

МАНФРЕДЪ.                  Мнѣ это будетъ пыткой,

Но все равно, — душа таить устала

Свою тоску. Отъ самыхъ юныхъ лѣтъ

Ни въ чемъ съ людьми я сердцемъ не сходился

И не смотрѣлъ на землю ихъ очами;

Ихъ цѣли жизни я не раздѣлялъ,

Ихъ жажды честолюбiя не вѣдалъ,

Мои печали, радости и страсти

Имъ были непонятны. Я съ презрѣньемъ

Взиралъ на жалкiй обликъ человѣка,

И лишь одно среди созданiй праха,

Одно изъ всѣхъ — но послѣ. Повторяю:

Съ людьми имѣлъ я слабое общенье,

Но у меня была иная радость,

// 199

Иная страсть: Пустыня. Я съ отрадой

Дышалъ морозной свѣжестью на льдистыхъ

Вершинахъ горъ, среди нагихъ гранитовъ,

Гдѣ даже птицы гнѣздъ свивать не смѣютъ;

Я упивался юною отвагой

Въ борьбѣ съ волнами шумныхъ горныхъ рѣкъ

Иль съ бѣшенымъ прибоемъ океана;

Я созерцалъ съ заката до разсвѣта

Теченье звѣздъ, я жадными очами,

До слѣпоты, ловилъ блистанье молнiй,

Иль по часамъ внималъ напѣвамъ вѣтра,

Въ осеннiй день, подъ шумъ поблекшихъ листьевъ.

Такъ дни текли, и я былъ одинокъ;

Когда же на пути моемъ встрѣчался

Одинъ изъ тѣхъ, чей ненавистный образъ

Ношу и я, — я чувствовалъ, что свергнутъ

Съ небесъ во прахъ. И я проникъ въ могилы,

Стремясь постичь загробный мiръ, и много

Извлекъ въ тѣ дни я дерзкихъ заключенiй

Изъ череповъ, сухихъ костей и тлѣна.

Я предался таинственнымъ наукамъ,

Чтò знали только въ древности, и годы

Моихъ трудовъ и тяжкихъ испытанiй

Мнѣ дали власть надъ духами, открыли

Передо мной ликъ Вѣчности, и властенъ

Я сталъ, какъ магъ, какъ чародѣй, чтò вызвалъ

Въ Гадарѣ Антэроса и Эроса,

Какъ я тебя; и знанiя мои

Во мнѣ будили жажду новыхъ знанiй,

И крѣпъ я въ нихъ, покуда…

ФЕЯ.                                                      Продолжай.

МАНФРЕДЪ. О, я не даромъ длилъ разсказъ: мнѣ больно

Произнести признанье роковое.

Но далѣе. Я не назвалъ ни друга,

Ни матери, ни милой — никого

Изъ тѣхъ, съ кѣмъ насъ связуютъ цѣпи жизни:

Я ихъ имѣлъ, но былъ имъ чуждъ душою,

И лишь одна, одна изъ всѣхъ…

ФЕЯ.                                                         Мужайся.

МАНФРЕДЪ. Она была похожа на меня.

Черты лица, цвѣтъ глазъ, волосъ и даже

Тонъ голоса — все родственно въ насъ было,

Хотя она была прекрасна. Насъ

Сближали одинаковыя думы,

// 200

Любовь къ уединенiю, стремленья

Къ таинственнымъ познанiямъ и жажда

Обнять умомъ вселенную, весь мiръ;

Но ей не чуждо было и другое:

Участье къ людямъ, слезы и улыбки, —

Которыхъ я не вѣдаю, — смиренье, —

Моей душѣ не сродное, — и нѣжность,

Чтò только къ ней имѣлъ я; недостатки

Ея натуры были и моими,

Достоинства лишь ей принадлежали.

Я полюбилъ и погубилъ ее!

ФЕЯ. Своей рукой?

МАНФРЕДЪ.             Нѣтъ, не рукою — сердцемъ,

Которое ея разбило сердце:

Оно въ мое взглянуло и увяло;

Я прòлилъ кровь, кровь не ея, и все же

Была пролита кровь ея.

ФЕЯ.                                            И ради

Одной изъ тѣхъ, кого ты презираешь,

Надъ кѣмъ ты могъ возвыситься, дерзая

Быть равнымъ намъ, ты пренебрегъ дарами

Властителей незримаго и снова

Унизился до жалкихъ смертныхъ! Прочь!

МАНФРЕДЪ. Дочь Воздуха! Я говорю: я вынесъ —

Но чтò слова? Взгляни, какъ я измученъ!

Я больше одиночества не знаю,

Я окруженъ толпою фурiй; ночью

Я скрежещу зубами, проклиная

Ночную тьму, днем — проклинаю день.

Безумiя, какъ милости, молилъ я,

Но небеса мольбамъ не внемлютъ; къ смерти

Стремился я, но средь борьбы стихiй

Передо мною волны отступаютъ

И прочь бѣгутъ; какой-то злобный демонъ

На волоскѣ меня надъ бездной держитъ —

И волосокъ не рвется; въ мiрѣ грезъ,

Въ фантазiи, — я былъ когда-то ею

Богатъ, какъ Крезъ, — пытался я сокрыться,

Но, какъ волну въ отливъ, меня уноситъ

Изъ мiра грезъ въ пучину темной мысли;

Съ людской толпой сливался я — забвенья

Искалъ вездѣ, но отъ меня сокрыты

Пути къ нему: всѣ знанiя, всѣ чары,

Чтò дòбылъ я столь тяжкими трудами,

// 201

Безсильны здѣсь, и, въ безысходной скорби,

Я долженъ жить — жить без конца.

ФЕЯ.                                                                  Быть-можетъ,

Я помогу тебѣ.

МАНФРЕДЪ.               О, помоги!

Заставь ее возстать на мигъ изъ гроба,

Иль мнѣ открой могилу! Я съ отрадой

Перенесу какую хочешь муку,

Но только пусть она послѣдней будетъ.

ФЕЯ. Надъ мертвыми безсильна я; но если

Ты поклянешься мнѣ въ повиновеньи —

МАНФРЕДЪ. Не поклянусь. — Повиноваться? Духам,

Которые подвластны мнѣ? Служить

Своимъ рабамъ? О, никогда!

ФЕЯ.                                                       Ужели

Иного нѣтъ отвѣта? — Но подумай,

Не торопись.

МАНФРЕДЪ.           Я все сказалъ.

ФЕЯ.                                                   Довольно!

Могу ль я удалиться?

МАНФРЕДЪ.                           Удались. (Фея исчезаетъ).

Мы всѣ — игрушки времени и страха.

Жизнь — краткiй мигъ, и все же мы живемъ,

Клянемъ судьбу, но умереть боимся.

Жизнь насъ гнететъ, какъ иго, какъ ярмо,

Какъ бремя ненавистное, и сердце

Подъ тяжестью его изнемогаетъ;

Въ прошедшемъ и грядущемъ (настоящимъ

Мы не живемъ) безмѣрно мало дней,

Когда оно не жаждетъ втайнѣ смерти,

И все же смерть ему внушаетъ трепетъ,

Какъ ледяной потокъ. Еще одно

Осталось мнѣ — воззвать изъ гроба мертвыхъ,

Спросить у нихъ: чтò насъ страшитъ? Отвѣтить

Они должны: волшебницѣ Эндора

Отвѣтилъ духъ пророка; Клеоника

Отвѣтила спартанскому царю,

Чтò ждетъ его — въ невѣдѣньи убилъ онъ

Ту, чтò любилъ, и умеръ непрощеннымъ,

Хотя взывалъ къ Зевесу и молилъ

Тѣнь гнѣвную о милости; былъ теменъ

Ея отвѣтъ, но все же онъ сбылс̀я.

Когда бъ я нè жилъ, та, кого люблю я,

Была бъ жива; когда бъ я не любилъ,

// 202

Она была бы счастлива и счастье

Другимъ дарила. Гдѣ она теперь?

И чтò она? Страдалица за грѣхъ мой —

То, чтò внушаетъ ужасъ — иль ничто?

Ночь близится — и ночь мнѣ все откроетъ.

Хоть я страшусь того, на что дерзаю;

До сей поры безъ трепета взиралъ я

На демоновъ и духовъ — отчего же

Дрожу теперь и чувствую, какъ въ сердце

Какой-то странный холодъ проникаетъ?

Но нѣтъ того, предъ чѣмъ я отступилъ бы,

И я сломлю свой ужасъ. — Ночь идетъ.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Вершина горы Юнгфрау.

ПЕРВАЯ ПАРКА. Луна встаетъ большимъ багрянымъ шаромъ.

На высотѣ, гдѣ ни единый смертный

Не запятналъ снѣговъ своей стопой,

Слетаемся мы ночью. Въ дикомъ морѣ,

Въ хрустальномъ океанѣ горныхъ льдовъ,

Мы безъ слѣда скользимъ по ихъ изломамъ,

По глыбамъ, взгроможденнымъ другъ на друга,

Подобно бурнымъ пѣнистымъ волнамъ,

Застывшимъ посреди водоворота,

И вотъ на этой сказочной вершинѣ,

Гдѣ отдыхаютъ тучи мимоходомъ,

Сбираемся на игрища и бдѣнья.

Сегодня въ полночь — нашъ великiй праздникъ,

И, на пути къ чертогамъ Аримана,

Я жду сестеръ. — Но чтò онѣ такъ медлятъ?

ГОЛОСЪ (поющiй вдалекѣ).

Злодѣй вѣнценосный,

Низвергнутый въ прахъ,

Томился въ изгнаньи,

Въ забвеньи, въ цѣпяхъ.

Я цѣпи разбила,

Расторгла тюрьму, —

Я власть и свободу

Вернула ему:

Потоками крови онъ землю зальетъ,

Народъ свой погубитъ — и снова падетъ!

ВТОРОЙ ГОЛОСЪ. Плылъ въ морѣ корабль, точно птица летѣлъ:

// 203

Въ эту ночь ему горестный выпалъ удѣлъ.

Ни мачтъ, ни снастей, ни вѣтрилъ, ни руля —

Ничего отъ него не оставила я.

Одинъ лишь пловецъ, — онъ достоинъ того, —

До прибрежья достигъ, — я щадила его:

Предатель, пиратъ, снова будетъ онъ жить,

Чтобы мнѣ своей темной жизнью служить.

ПЕРВАЯ ПАРКА (отвѣчая).

Спокойно спалъ городъ, —

Въ слезахъ и тревогѣ

Увидитъ онъ утро:

Медленно, мрачно

Чума распростерла

Надъ городомъ крылья.

Тысячи пали,

И тысячи тысячъ

Падутъ пред всесильной.

Живые погибшихъ, —

Любимыхъ и милыхъ, —

Покинуть, спасаясь

Отъ призрака смерти.

Ужасъ и злоба,

Скорбь и смятенье

Охватятъ людей.

Блаженны почившiе,

Взоръ отвратившiе

Отъ кары моей! (Входятъ вторая и третья парки).

ВСѢ ТРИ. Въ рукахъ у насъ — сердца людей,

Нашъ слѣдъ — ихъ темныя могилы.

Лишь для того, чтобъ отнимать,

Даемъ мы смертнымъ жизнь и силы.

ПЕРВАЯ ПАРКА. Привѣтъ! — Гдѣ Немезида?

ВТОРАЯ ПАРКА.                                                     На работѣ,

Но на какой — не знаю: я сама

Не покладала рукъ до сей минуты.

ТРЕТЬЯ ПАРКА. Да вотъ она. (Входитъ Немезида).

ПЕРВАЯ ПАРКА.                       Всѣ нынче опоздали.

Гдѣ ты была?

ТРЕТЬЯ ПАРКА. Женила дураковъ,

Возстановляла падшiе престолы

И укрѣпляла близкiе къ паденью;

Внушала людямъ злобу, чтобъ потомъ

Раскаяньемъ ихъ мучить; превращала

Въ безумцевъ мудрыхъ, глупыхъ — въ мудрецовъ,

// 204

Въ оракуловъ, чтобъ люди преклонялись

Предъ властью ихъ и чтобъ никто изъ смертныхъ

Не смѣлъ рѣшать судьбу своихъ владыкъ

И толковать спесиво о свободѣ,

Плодѣ, для всѣхъ запретномъ. — Но пора!

На облака — и въ путь! Мы опоздали.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Чертогъ Аримана. — Ариманъ на тронѣ — огненномъ шарѣ, окруженномъ духами.

ГИМНЪ ДУХОВЪ. Хвала ему, — хвала царю эөира,

Царю земли и всѣхъ земныхъ стихiй,

Кто повергаетъ цѣлый мiръ въ смятенье

Единымъ мановенiемъ руки!

Дохнетъ ли онъ — бушуютъ океаны,

Заговоритъ — грохочетъ въ небѣ громъ,

Уронитъ взоръ — на небѣ солнце меркнетъ,

Возстанетъ — сотрясается земля.

Въ пути ему предшествуютъ кометы,

Вослѣдъ ему — вулканы мечутъ огнь,

И гнѣвъ его сжигаетъ звѣзды въ пепелъ,

И тѣнь его — всесильная Чума.

Война ему, чтò день, приноситъ жертвы,

Смерть платитъ дань, и Жизнь, его раба,

Къ его стопамъ смиренно полагаетъ

Весь ужасъ мукъ и горестей земныхъ! (Входятъ парки и

Немезида).

ПЕРВАЯ ПАРКА. Возславьте Аримана! На землѣ

Растетъ его могущество — покорно

Исполнили мы волю Аримана!

ВТОРАЯ ПАРКА. Возславьте Аримана! Мы, предъ кѣмъ

Склоняетъ выю смертный, преклоняемъ

Свое чело предъ трономъ Аримана!

ТРЕТЬЯ ПАРКА. Возславьте Аримана! Преклоняясь,

Мы ждемъ его велѣнiй.

НЕМЕЗИДА.                               Царь царей!

Все, чтò живетъ, чтò существуетъ — наше,

А мы — твои. Но, чтобы наша власть

Могла расти, твою усугубляя,

Нашъ долгъ быть неустанными въ трудахъ,

И мы свой долгъ исполнили: мы свято

Свершили все, чтò повелѣлъ ты намъ. (Входитъ Манфредъ).

ДУХЪ. Чтò вижу я? Безумецъ, жалкiй смертный!

Пади во прахъ.

// 205

ВТОРОЙ ДУХЪ.          Я узнаю его.

Онъ грозный и могучiй чернокнижникъ.

ТРЕТIЙ ДУХЪ. Повергнись ницъ и трепещи, презрѣнный!

Передъ тобой — и твой и нашъ владыка.

Ужели ты не видишь?

СОНМЪ ДУХОВЪ.                  Сынъ земли!

Прострись во прахъ предъ трономъ Аримана,

Иль горе непокорному!

МАНФРЕДЪ.                                Я знаю,

И все жъ не гну колѣнъ.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДУХЪ.                     Тебя научатъ.

МАНФРЕДЪ. Напрасный трудъ. Не разъ во мракѣ ночи

Во прахъ я повергалъ свое чело,

Главу посыпавъ пепломъ. Не однажды

Извѣдалъ я всю горечь униженья,

Предъ собственнымъ отчаяньемъ склоняясь,

Предъ собственною скорбью.

ПЕРВЫЙ ДУХЪ.                                     Ты дерзаешь

Возстать на Аримана? Отказать

Владыкѣ въ томъ, чтò воздаетъ покорно

Ему весь мiръ? Не трепетать — и гдѣ же?

Предъ ужасомъ величiя и славы,

Предъ трономъ Аримана? Ницъ, безумный!

МАНФРЕДЪ. Пусть Ариманъ воздастъ хвалу Творцу,

Кѣмъ созданъ онъ не ради поклоненья.

Пусть онъ склонитъ главу: мы вмѣстѣ

Склонимъ тогда.

ДУХИ.                              Раздавимъ червяка!

Растопчемъ!

ПЕРВАЯ ПАРКА.    Прочь! — Владыка силъ незримыхъ,

Передъ тобою смертный, не похожiй

Ни на кого изъ смертныхъ, какъ объ этомъ

Свидѣтельствуетъ видъ его и то,

Что онъ передъ тобой. Его страданья

Безсмертны, какъ и наши; знанья, воля

И власть его, поскольку совмѣстимо

Все это съ бреннымъ прахомъ, таковы,

Что прахъ ему дивится; онъ стремился

Душою прочь отъ мiра и постигнулъ

То, чтò лишь мы, безсмертные, постигли:

Что въ знанiи нѣтъ счастья, что наука —

Обмѣнъ однихъ незнанiй на другiя.

Но я еще не все сказала: страсти,

Всесильныя и на землѣ и въ небѣ

// 206

Надъ всѣмъ, чтò только существуетъ въ мiрѣ,

Такъ истерзали грудь его, что я,

Не знающая жалости, прощаю

Того, въ чьемъ сердцѣ жалость онъ пробудитъ.

Онъ мой — иль твой — но ни одинъ изъ духовъ

Не равенъ съ нимъ и имъ владѣть не будетъ.

НЕМЕЗИДА. Зачѣмъ онъ здѣсь?

ПЕРВЫЙ ДУХЪ.                              Пусть смертный самъ отвѣтитъ.

МАНФРЕДЪ. Вы знаете, что властенъ я, — безъ власти

Я бъ не былъ здѣсь, — но мнѣ не все покорно.

Я помощи прошу у васъ.

НЕМЕЗИДА.                                  Скажи,

Чтò хочешь ты?

МАНФРЕДЪ.               Заставь возстать усопшихъ.

НЕМЕЗИДА. Великiй Ариманъ! Чтò повелишь мнѣ?

Дозволишь ли?

АРИМАНЪ.                 Да будетъ такъ.

НЕМЕЗИДА.                                             Кто долженъ

На мой призывъ покинуть мракъ могилы?

МАНФРЕДЪ. Въ землѣ непогребенная — Астарта.

НЕМЕЗИДА. Духъ, или Призракъ!

Ты, чтò была

Создана прахомъ

И въ прахъ отошла;

Ты, чтò утратила

Обликъ земной, —

Въ обликѣ смертномъ

Возстань предо мной!

Сердце и очи,

Голосъ и ликъ

Вырви изъ жадной

Могилы на мигъ!

Возстань! Возстань отъ сѣни гробовой!

Тебя зоветъ убiйца твой!

(Призракъ Астарты появляется среди чертога).

МАНФРЕДЪ. И это смерть? Румянецъ на ланитахъ!

Но не живой онъ, — странный и зловѣщiй,

Какъ тотъ, чтò рдѣетъ осенью на листьяхъ.

Астарта! — Нѣтъ, я говорить не въ силахъ,

Вели заговорить ей: пусть она

Проститъ иль проклянетъ меня.

НЕМЕЗИДА. Духъ, отвѣтствуй! Заклинаю

Властью неземной,

// 207

Тайной силой, чтò расторгла

Плѣнъ могильный твой!

МАНФРЕДЪ.                                                Молчанье!

Оно страшнѣй отвѣта.

НЕМЕЗИДА.                            Я свершила

Все, чтò могла. Великiй Ариманъ,

Тебѣ лишь покорится призракъ: повели ей

Открыть уста.

АРИМАНЪ.             Духъ, говори!

НЕМЕЗИДА.                                      Молчанье!

Безсильны мы, — надъ нею власть имѣютъ

Другiе духи. Смертный, покорись

Своей судьбѣ.

МАНФРЕДЪ.           Услышь меня, Астарта!

Услышь меня, люимая! Отвѣть мнѣ!

Я такъ скорбѣлъ, я такъ скорблю — ты видишь:

Тебя могила меньше измѣнила,

Чѣмъ скорбь меня. Безумною любовью

Любили мы: намъ жизнь была дана,

Не для того, чтобъ мы терзались вѣчно,

Хотя любить, какъ мы съ тобой любили, —

Великiй грѣхъ. Скажи, что ты меня

Простила за страданья, что терплю я

Мученье за обоихъ, что за гробомъ

Тебя ждетъ рай, и что умру  и я.

Всѣ силы тьмы противъ меня возстали,

Чтобъ къ жизни приковать меня навѣки,

Чтобъ я передъ безсмертьемъ содрогался,

Предъ будущимъ, чтò можетъ быть подобно

Прошедшему. Мнѣ нѣтъ нигдѣ покоя.

Чего ищу, къ чему стремлюсь — не знаю,

Лишь чувствую, чтò ты и чтò я самъ.

Предъ гибелью хоть разъ мнѣ дай услышать

Твой голосъ сладкозвучный: отзовись!

Я звалъ тебя среди безмолвья ночи,

Я спящихъ птицъ будилъ среди вѣтвей,

Звѣрей въ горахъ, и темныя пещеры

На тщетный зовъ, на сладкiй звукъ: Астарта!

Мнѣ отвѣчали эхомъ, — духи, люди

Внимали мнѣ — лишь ты одна не внемлешь!

О, говори! Я жадными очами

Искалъ тебя среди небесныхъ звѣздъ.

О, говори! Я исходилъ всю землю

И не нашелъ нигдѣ тебѣ подобной.

// 208

Взгляни вокругъ — мнѣ бѣсы сострадаютъ,

Я вижу адъ, но полонъ лишь тобою.

О, говори!.. О, говори хоть въ гнѣвѣ,

Но только дай хоть разъ тебя услышать,

Хоть только разъ!

ПРИЗРАКЪ АСТАРТЫ. Манфредъ!

МАНФРЕДЪ.                                         О, не смолкай!

Вся жизнь моя теперь лишь въ этихъ звукахъ!

ПРИЗРАКЪ. Манфредъ! Заутра ты покинешь землю.

Прости!

МАНФРЕДЪ. О, нѣтъ! Скажи, что ты простила.

ПРИЗРАКЪ. Прости!

МАНФРЕДЪ.               Скажи — увидимся ли снова?

ПРИЗРАКЪ. Прости!

МАНФРЕДЪ.                О, пощади: скажи, что любишь!

ПРИЗРАКЪ. Манфредъ! (Исчезаетъ).

НЕМЕЗИДА.                      Ушла — и вновь ея не вызвать.

Вернись къ землѣ. Слова ея свершатся.

ДУХЪ. Онъ потрясенъ. Кто смертенъ, тотъ не долженъ

Искать того, чтò за предѣломъ смерти.

ВТОРОЙ ДУХЪ. Да, но взгляни, какъ онъ собой владѣетъ,

Свои мученья волѣ подчиняя!

Когда бъ онъ былъ однимъ изъ насъ, онъ былъ бы

Могучiй духъ.

НЕМЕЗИДА.             Быть-можетъ, ты желаешь

Спросить еще о чемъ-нибудь?

МАНФРЕДЪ.                                            О, нѣтъ.

НЕМЕЗИДА. Тогда прости на время.

МАНФРЕДЪ.                                            Развѣ снова

Мы встрѣтимся? И гдѣ же? На землѣ?

Но все равно. Я твой должникъ. Простите!

__________

АКТЪ ТРЕТIЙ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Зала въ зàмкѣ Манфреда.

МАНФРЕДЪ И ГЕРМАНЪ.

МАНФРЕДЪ. Который часъ?

ГЕРМАНЪ.                                 Часъ до заката солнца,

И вечеръ обѣщаетъ быть прелестнымъ.

// 209

МАНФРЕДЪ. Скажи, ты все ли приготовилъ въ башнѣ,

Какъ я велѣлъ?

ГЕРМАНЪ.                 Все, господинъ, готово.

Вотъ ключъ и вотъ шкатулка.

МАНФРЕДЪ.                                          Хорошо.

Теперь иди. (Германъ уходитъ).

МАНФРЕДЪ.        Миръ снизошелъ мнѣ въ душу,

Миръ, мнѣ еще невѣдомый донынѣ

И непонятный. Если бъ я не зналъ,

Что самое обманчивое въ мiрѣ —

Химеры философскихъ измышленiй,

Что мудрость ихъ — пустѣйшая изъ фразъ

Въ учено-схоластическомъ жаргонѣ,

Я, кажется, охотно бы повѣрилъ,

Что золотыя грезы о Калонѣ

Уже сбылись, что я его сыскалъ

Въ себѣ самомъ. Мой миръ недолговѣченъ,

Но все же хорошо его извѣдать

Хотя однажды. Нужно записать,

Что есть такое ощущенье… Кто тамъ? (Входитъ Германъ).

ГЕРМАНЪ. Аббатъ Св. Мориса. (Входитъ аббатъ).

АББАТЪ.                                         Миръ дому!

МАНФРЕДЪ. Благодарю, святой отецъ! Да будетъ

Для зàмка твой приходъ благословеньемъ.

АББАТЪ. Дай Богъ, чтобъ было такъ! Но я желалъ бы

Поговорить глазъ на глазъ.

МАНФРЕДЪ.                                      Выйди, Германъ.

Чтò скажетъ мой достопочтенный гость?

АББАТЪ. Скажу безъ предисловiй: санъ, сѣдины,

Желанiе добра тебѣ и наше

Давнишнее сосѣдство, хоть знакомы

И не были съ тобою мы, даютъ мнѣ

На это право. Странный и ужасный

Пронесся слухъ, и этотъ слухъ позоритъ,

Твое, графъ, имя, — доблестное имя,

Которое ты долженъ для потомства

Такимъ же и оставить.

МАНФРЕДЪ.                             Продолжай.

Я слушаю.

АББАТЪ.            Ты, говорятъ, предался

Грѣховнымъ и таинственнымъ наукамъ,

Вступилъ въ союзъ съ сынами преисподней,

Съ нечистой силой демоновъ и бѣсовъ,

Блуждающихъ въ долинѣ сѣни смертной.

// 210

Съ людьми, своими братьями по духу,

Общаешься ты рѣдко, жизнь проводишь

Въ уединеньи: свято ли оно?

МАНФРЕДЪ. Скажи, кто распускаетъ эти слухи?

АББАТЪ. Мои благочестивые собратья,

Окрестный людъ, — твои вассалы даже,

Чтò на тебя взираютъ съ безпокойствомъ.

Да мы и всѣ за жизнь твою трепещемъ.

МАНФРЕДЪ. Возьми ее.

АББАТЪ.                           Я прихожу спасать,

А не губить. Я не хочу касаться

Твоей души, но, если справедливы

Всѣ эти слухи, вѣрь, еще не поздно

Очиститься отъ скверны покаяньемъ

И примириться съ церковью и небомъ.

МАНФРЕДЪ. Я выслушалъ. И вотъ чтò я отвѣчу:

Кто бъ ни былъ я, но я не изберу

Посредникомъ межъ мной и небесами

Ни одного изъ смертныхъ. Если я

Уставы нарушаю — покарайте.

АББАТЪ. Мой сынъ, я не о карѣ говорю, —

Я только призываю къ покаянью.

Пусть наказуетъ небо. «Мнѣ отмщенье»,

Сказалъ Господь, и, со смиреннымъ сердцемъ,

Рабъ Господа, я только повторяю

Его глаголы грозные.

МАНФРЕДЪ.                          Старикъ!

Ни власть святыхъ, ни скорбь, ни покаянье,

Ни тяжкiй постъ, ни жаркiя молитвы,

Ни даже муки совѣсти, способной,

Безъ демоновъ, безъ страха предъ геенной,

Преобразить въ геену даже небо, —

Ничто не въ состоянiи исторгнуть

Изъ нѣдръ души тяжелаго сознанья

Ея грѣховъ и сокровенной муки.

Та кара, чтò преступникъ налагаетъ

Самъ на себя, страшнѣй и тяжелѣе

Загробныхъ мукъ.

АББАТЪ.                           Я радъ все это слышать,

Затѣмъ что все это должно смѣниться

Надеждой благодатной, чтò спокойно

Взираетъ на блаженную обитель,

Ее же всякiй ищущiй обрящетъ,

Коль скоро онъ покинетъ путь неправый.

// 211

Начало же спасенiя — сознанье

Его необходимости. Покайся —

И всѣ грѣхи, чтò отпустить я властенъ,

Я отпущу, — чтò преподать сумѣю,

Все преподамъ.

МАНФРЕДЪ.               Когда несчастный Нèронъ,

Чтобы избѣгнуть мукъ позорной смерти

Передъ лицомъ сенаторовъ, недавнихъ

Его рабовъ, ударилъ въ грудь кинжаломъ,

Какой-то воинъ, полный состраданья,

Прижалъ свой плащъ къ его смертельной ранѣ,

Но Неронъ оттолкнулъ его и молвилъ

Съ величiемъ во взорѣ: «слишкомъ поздно!».

АББАТЪ. Къ чему ты клонишь рѣчь?

МАНФРЕДЪ.                                              Я отвѣчаю

На твой призывъ къ спасенью: слишкомъ поздно!

АББАТЪ. Нѣтъ, никогда не поздно примириться

Съ своей душой, а чрезъ нее и съ небомъ.

Иль у тебя нѣтъ никакихъ надеждъ?

Вѣдь даже тѣ, чтò въ небеса не вѣрятъ,

Живутъ какой-нибудь земной мечтой,

Прильнувши къ ней, какъ тонущiй къ тростинкѣ.

МАНФРЕДЪ. О, да, отецъ, и я лелѣялъ грезы,

И я мечталъ на утрѣ юныхъ дней:

Мечталъ быть просвѣтителемъ народовъ,

Достичь небесъ — зачѣмъ? Богъ вѣсть! быть-можетъ,

Лишь для того, чтобъ снова пасть на землю,

Но пасть могучимъ горнымъ водопадомъ,

Чтò, съ высоты заоблачной свергаясь

Въ дымящуюся бездну, возстаетъ

Изъ бездны въ высь туманами и снова

Съ небесъ стремится ливнемъ. — Все прошло

И все это былъ сонъ.

АББАТЪ.                               Но почему же?

МАНФРЕДЪ. Я обуздать себя не могъ; кто хочетъ

Повелѣвать, тотъ долженъ быть рабомъ;

Кто хочетъ, чтобъ ничтожество признало

Его своимъ властителемъ, тотъ долженъ

Умѣть передъ ничтожествомъ смиряться,

Повсюду проникать и поспѣвать,

И быть ходячей ложью. Я со стадомъ

Мѣшаться не хотѣлъ, хотя бы могъ

Быть вожакомъ. Левъ одинокъ — я тоже.

АББАТЪ. Зачѣмъ не жить, не дѣйствовать иначе?

// 212

МАНФРЕДЪ. Затѣмъ, что я всегда гнушался жизни.

Я не жестокъ; но я — какъ жгучiй вихрь,

Какъ пламенный самумъ, чтò обитаетъ

Лишь въ тишинѣ пустынь и одиноко

Кружитъ среди ея нагихъ песковъ,

Въ ея безплодномъ, дикомъ океанѣ.

Онъ никого не ищетъ, но погибель

Грозитъ всему, чтò встрѣтитъ онъ въ пути.

Такъ жилъ и я; и тѣхъ, кого я встрѣтилъ

На жизненномъ пути, — я погубилъ.

АББАТЪ. Увы! Я начинаю опасаться,

Что я тебѣ помочь уже не въ силахъ.

Но ты еще такъ молодъ, я хотѣлъ бы…

МАНФРЕДЪ. Святой отецъ! Есть люди, чтò старѣютъ

На утрѣ дней, чтò гибнутъ, не достигнувъ

До зрѣлыхъ лѣтъ, — и не случайной смертью;

Иныхъ порокъ, иныхъ науки губятъ,

Иныхъ труды, иныхъ томленье скуки,

Иныхъ болѣзнь, безумье, а иныхъ —

Душевныя страданiя и скорби.

Страшнѣе нѣтъ послѣдняго недуга:

Всѣ имена, всѣ формы принимая,

Онъ требуетъ гораздо больше жертвъ,

Чѣмъ значится въ зловѣщихъ спискахъ Рока.

Вглядись въ меня! Душевные недуги

Я всѣ позналъ, хотя довольно бъ было

И одного. Такъ не дивись тому,

Что я таковъ, дивись тому, чѣмъ былъ я,

Тому, что я еще живу на свѣтѣ.

АББАТЪ. Но выслушай…

МАНФРЕДЪ.                       Отецъ, я уважаю

Твои года и званiе; я вѣрю,

Что ты пришелъ ко мнѣ съ благою цѣлью,

Но ты предпринялъ тщетный трудъ. Быть грубымъ

Я не хочу, — я лишь тебя щажу,

А не себя, такъ рѣзко обрывая

Нашъ разговоръ — и потому — прости! (Уходитъ).

АББАТЪ. Онъ могъ бы быть возвышеннымъ созданьемъ.

Въ немъ много силъ, которыя могли бы

Создать прекрасный образъ, будь онѣ

Направлены разумнѣе; теперь же

Царитъ въ немъ страшный хаосъ: свѣтъ и мракъ,

Возвышенные помыслы — и страсти,

И все въ смѣшеньи бурномъ, все мятется

// 213

Безъ цѣли и порядка; все иль дремлетъ,

Иль разрушенья жаждетъ: онъ стремится

Къ погибели, но долженъ быть спасенъ,

Затѣмъ что онъ достоинъ искупленья.

Благая цѣль оправдываетъ средства,

И я на все дерзну. Пойду за нимъ

Настойчиво, хотя и осторожно.

СЦЕНА ВТОРАЯ.

Другая комната.

МАНФРЕДЪ И ГЕРМАНЪ.

ГЕРМАНЪ. Вы, господинъ, велѣли мнѣ явиться

Къ вамъ на закатѣ: солнце ужъ заходитъ.

МАНФРЕДЪ. Да? — Я взгляну. (Подходитъ къ окну).

Великое свѣтило!

Богъ первозданной, дѣвственной природы!

Кумиръ могучихъ первенцевъ земли,

Не вѣдавшихъ болѣзней, — исполиновъ,

Родившихся отъ ангеловъ и дѣвъ,

Сiявшихъ красотой неизреченной!

Царь межъ свѣтилъ, боготовримый мiромъ

Отъ первыхъ дней творенiя, вливавшiй

Восторгъ в сердца халдейскихъ пастуховъ

И слышавшiй ихъ первыя молитвы!

Избранникъ Неземного, чтò явило

Въ тебѣ свой свѣтлый образъ на землѣ!

Вѣнецъ и средоточiе вселенной,

Дающее небесную отраду

Всему, чтò прозябаетъ въ дольнемъ мiрѣ!

Владыка всѣхъ стихiй и повелитель

Всѣхъ странъ земныхъ, повсюду положившiй

Свои неизгладимыя печати

На духъ и обликъ смертныхъ! Ты, чтò всходишь,

Свершаешь путь и угасаешь въ славѣ!

Ты, видѣвшее нѣкогда мой первый

Взоръ, полный изумленья и восторга!

Прости навѣкъ, — прими мой взоръ послѣднiй!

Въ послѣднiй разъ тебя я созерцаю;

Твои лучи ужъ больше никогда

Не озарятъ того, кому даръ жизни

Былъ даромъ роковымъ. — Оно сокрылось;

Мой часъ насталъ.

// 214

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Горы. — Въ отдаленiи зàмокъ Манфреда. — Терраса передъ башней. — Сумерки.

ГЕРМАНЪ, МАНУЭЛЬ и другiе слуги МАНФРЕДА.

ГЕРМАНЪ. Дивлюсь я графу: вотъ ужъ сколько лѣтъ

Всѣ ночи онъ безъ сна проводитъ въ башнѣ —

И непремѣнно въ башнѣ. Я бывалъ въ ней,

Но по тому, чтò есть въ ней, не рѣшишь,

Чѣмъ занятъ онъ. Навѣрно, потайная

Есть комната, и сколько бы я отдалъ,

Чтобъ только заглянуть въ нее!

МАНУЭЛЬ.                                               Напрасно.

Доволенъ будь и тѣмъ, чтò ты ужъ знаешь.

ГЕРМАНЪ. Ахъ, Мануэль, ты старше насъ и могъ бы

Поразсказать намъ многое о зàмкѣ.

Когда ты поступилъ сюда?

МАНУЭЛЬ.                                        Давно.

Я до рожденья графа былъ слугою

Его отца, съ которымъ никакого

Онъ не имѣетъ сходства.

ГЕРМАНЪ.                                   Чтò жъ, не рѣдкость!

МАНУЭЛЬ. Я говорю не о чертахъ лица.

Графъ Сигизмундъ былъ гордъ, но простъ и веселъ,

Любилъ пиры и битвы, а не книги,

Любилъ людей — и ночи превращалъ

Не въ бдѣнiя угрюмыя, а въ праздникъ,

Да вѣдь какой! Онъ не блуждалъ, какъ волкъ,

По дебрямъ и ущельямъ, — не чуждался

Земныхъ утѣхъ и радостей.

ГЕРМАНЪ.                                        Проклятье!

Вотъ были времена! И неужели

Они ужъ не вернутся въ эти стѣны,

Чтò смотрятъ такъ, какъ будто и не знали

Счастливыхъ дней?

МАНУЭЛЬ.                          Пусть прежде перемѣнятъ

Владѣльца эти стѣны. О, я видѣлъ

Не мало въ нихъ диковиннаго, Германъ!

ГЕРМАНЪ. Будь добръ и разскажи хоть что-нибудь.

Мнѣ понится, что возлѣ этой башни

Случилось что-то: ты мнѣ намекалъ.

МАНУЭЛЬ. Былъ, видишь ли, точь въ точь такой же вечеръ,

// 215

Какъ и теперь; на Эйгерѣ краснѣла

Точь въ точь такая жъ тучка; вѣтеръ дулъ

Порывистый, и снѣжныя вершины

Ужъ заливала трепетнымъ сiяньемъ

Всходившая луна; графъ Манфредъ,

Какъ и теперь, былъ въ башнѣ; чтò онъ дѣлалъ,

Богъ вѣсть, — но только съ нимъ была

Та, чтò дѣлила всѣ его скитанья

И бдѣнiя полночныя: Астарта,

Единственное въ мiрѣ существо,

Которое любилъ онъ, чтò, конечно,

Родствомъ ихъ объяснялось…

                                                         Кто идетъ?

АББАТЪ. Гдѣ графъ?

ГЕРМАНЪ.                    Вотъ въ этой башнѣ.

АББАТЪ.                                                              Постучись —

Мнѣ нужно съ нимъ поговорить.

ГЕРМАНЪ.                                                   Не смѣю

Я нарушать его уединенье.

АББАТЪ. Но мнѣ его необходимо видѣть,

Я на себя возьму твою вину.

ГЕРМАНЪ. Вѣдь ты его недавно видѣлъ.

АББАТЪ.                                                         Германъ!

Ступай безъ разсужденiй.

ГЕРМАНЪ.                                       Я не смѣю.

АББАТЪ. Такъ я войду безъ всякаго доклада.

МАНУЭЛЬ. Святой отецъ, постойте! Я прошу васъ.

АББАТЪ. Но почему?

МАНУЭЛЬ.                    Пожалуйте сюда, —

Благоволите выслушать.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ.

Внутренность башни.

МАНФРЕДЪ (одинъ). Сверкаютъ звѣзды, — снѣжныя вершины

Сiяютъ въ лунномъ свѣтѣ. — Дивный видъ!

Люблю я ночь, — мнѣ образъ ночи ближе,

Чѣмъ образъ человѣка; въ созерцаньи

Ея спокойной, грустной красоты

Я постигаю рѣчь иного мiра.

Мнѣ помнится, — когда я молодъ былъ

И странствовалъ, — въ такую ночь однажды

Я былъ среди развалинъ Колизея,

// 216

Среди останковъ царственнаго Рима.

Деревья вдоль разрушенныхъ аркадъ,

На синевѣ полуночной темнѣя,

Чуть колыхались по вѣтру, и звѣзды

Сiяли сквозь руины; изъ-за Тибра

Былъ слышенъ лай собакъ, а изъ дворца —

Протяжный стонъ совы и, замирая,

Невнятно доносились съ теплымъ вѣтромъ

Далекiе напѣвы часовыхъ.

Въ проломахъ стѣнъ, разрушенныхъ вѣками,

Стояли кипарисы — и казалось,

Что ихъ кайма была на горизонтѣ,

А между тѣмъ лишь на полетъ стрѣлы

Я былъ отъ нихъ. — Гдѣ Цезарь жилъ когда-то

И гдѣ теперь живутъ ночныя птицы,

Уже не лавръ, а дикiй плющъ растетъ

И лѣсъ встаетъ, корнями укрѣпляясь

Въ священномъ прахѣ царскихъ очаговъ,

Среди твердынь, сровнявшихся съ землею.

Кровавый циркъ стоитъ еще донынѣ,

Еще хранитъ въ руинахъ величавыхъ

Былую мощь, но Цезаря покои

И Августа чертоги ужъ давно

Поверглись в прахъ и стали грудой камня.

И ты, луна, на нихъ свой свѣтъ лила,

Лишь ты одна смягчала нѣжнымъ свѣтомъ

Сѣдую древность, дикость запустѣнья,

Скрывая всюду тяжкiй слѣдъ временъ!

Ты красоты былой не измѣняла,

Но осѣняла новой красотой,

Все, въ чемъ она погибла, и руины

Казалися священными, и сердце

Нѣмымъ благоговѣньемъ наполнялось

Передъ нѣмымъ величьемъ древней славы,

Предъ тѣмъ державнымъ прахомъ, чтò донынѣ

Внушаетъ намъ невольный трепетъ. — Странно,

Что вспомнилась мнѣ эта ночь сегодня;

Уже не разъ я замѣчалъ, какъ дико

Мятутся наши мысли въ тѣ часы,

Когда сосредоточится должны мы. (Входитъ аббатъ).

АББАТЪ. Я вновь къ тебѣ непршеннымъ являюсь,

Но пусть мое смиренное стремленье

Помочь тебѣ — не прогнѣвитъ тебя:

Пусть все, чтò есть въ немъ темнаго, дурного,

// 217

Падетъ лишь на меня, а все благое —

Да осѣнитъ твою главу, — я страстно

Сказать хотѣлъ бы: сердце! Если бъ тронуть

Я могъ его молитвой иль словами,

Я спасъ бы духъ, который лишь случайно

Блуждаетъ въ тьмѣ.

МАНФРЕДЪ.                       Напрасная надежда!

Мой путь свершенъ, моя судьба рѣшилась.

Но уходи, — тебѣ здѣсь быть опасно.

АББАТЪ. Ты хочешь запугать меня?

МАНФРЕДЪ.                                            О, нѣтъ.

Я говорю лишь, что близка опасность.

Остерегись.

АББАТЪ.               Чего?

МАНФРЕДЪ.                    Гляди сюда:

Ты видишь?

АББАТЪ.                Нѣтъ.

МАНФРЕДЪ.                    Гляди, я повторяю,

И пристально. Теперь скажи, — ты видишь?

АББАТЪ. Я вижу, что встаетъ изъ-подъ земли,

Какъ адскiй богъ, какой-то мрачный призракъ;

Его лицо закрыто покрываломъ,

Онъ весь повитъ тяжелыми клубами

Свинцовой мглы, но онъ не страшенъ мнѣ.

МАНФРЕДЪ. Я знаю, что тебя онъ не коснется,

Но взоръ его убьетъ тебя на мѣстѣ, —

Ты старъ и дряхлъ, — уйди, прошу тебя!

АББАТЪ. А я въ отвѣтъ: доколѣ не сражуся

Съ исчадьемъ тьмы, — не сдѣлаю и шагу.

Зачѣмъ онъ здѣсь?

МАНФРЕДЪ.                     Да, да, зачѣмъ онъ здѣсь?

Кто звалъ его? Онъ гость никѣмъ не званый.

АББАТЪ. Погибшiй смертный! Страшно и подумать,

Чтò ждетъ тебя! Съ какою цѣлью ходятъ

Къ тебѣ такiе гости? Почему

Вы смотрите такъ зорко другъ на друга?

А, онъ покровъ свой сбросилъ: на челѣ —

Слѣды змѣистыхъ молнiй, взоръ блистаетъ

Безсмертiемъ геены — адскiй призракъ,

Исчезни!

МАНФРЕДЪ. Духъ, зачѣмъ ты здѣсь?

ДУХЪ.                                                        Идемъ!

АББАТЪ. Невѣдомый! Скажи, отвѣтствуй: кто ты?

ДУХЪ. Его Судьба. Идемъ, — настало время.

// 218

МАНФРЕДЪ. О, я на все готовъ, но презираю

Твой властный зовъ! Кѣмъ присланъ ты сюда?

ДУХЪ. Узнàешь въ срокъ. Идемъ!

МАНФРЕДЪ.                                        Мнѣ покорялись

И болѣе могучiе, чѣмъ ты,

Я велъ борьбу съ владыками твоими, —

Сгинь, адскiй духъ!

ДУХЪ.                                 Настало время, смертный,

Смирись.

МАНФРЕДЪ.      Я зналъ и знаю, что настало.

Но не тебѣ, рабу, отдамъ я душу.

Прочь отъ меня! Умру, какъ жилъ, — одинъ.

ДУХЪ. Я помощи потребую. — Возстаньте! (Появляются духи).

АББАТЪ. Исчезните, владыки тьмы! Разсѣйтесь!

Безсильны вы предъ силою небесной,

Я закляну васъ именемъ…

ДУХЪ.                                              Старикъ!

Не расточай безъ пользы словъ, — мы знаемъ,

Что властенъ ты, но здѣсь лишь мы вадыки.

Напрасенъ споръ: онъ кары не избѣгнетъ.

Вновь говорю: идемъ, настало время.

МАНФРЕДЪ. Я презираю васъ, — я съ каждымъ вздохомъ

Теряю жизнь, но презираю васъ!

Я не смирюсь, покуда сердце бьется,

Не отступлю, хотя бы мнѣ пришлось

Бороться съ цѣлымъ адомъ; вамъ удастся

Взять не меня, а только трупъ.

ДУХЪ.                                                     Безумецъ!

Какъ жадно онъ цѣпляется за жизнь,

Которая дала ему лишь муки!

И это Магъ, стремившiйся проникнуть

За грань земныхъ предѣловъ и мечтавшiй

Быть равнымъ намъ?

МАНФРЕДЪ.                         Исчадье тьмы, ты лжешь!

Мой часъ насталъ, — я это зналъ и заню,

Но не хочу ни на одно мгновенье

Продлить его: тебѣ съ толпою присныхъ

Противлюсь я, а не велѣньямъ смерти.

Я власть имѣлъ, но я обязанъ ею

Былъ не тебѣ: своей могучей волѣ,

Своимъ трудамъ, своимъ ночамъ безсоннымъ

И знанiямъ тѣхъ дней, когда Земля

Людей и духовъ въ братствѣ созерцала

И равными считала ихъ. Безсильны

// 219

Вы предо мной, — я презираю васъ,

Вы жалки мнѣ!

ДУХЪ.                         Ты не избѣгнешь кары:

Твои грѣхи…

МАНФРЕДЪ.           Не ты судья грѣхамъ!

Караетъ ли преступника преступникъ?

Убiйцу тать? Сгинь, адскiй духъ! Я знаю,

Что никогда ты мной не овладѣешь,

Я чувствую безсилiе твое.

Чтò сдѣлалъ я, то сдѣлалъ; ты не можешь

Усилить мукъ, въ моей груди сокрытыхъ:

Безсмертный духъ самъ судъ себѣ творитъ

За добрыя и злыя помышленья.

Меня не искушалъ ты и не могъ

Ни искушать, ни обольщать, — я жертвой

Твоей донынѣ не былъ — и не буду.

Сгубивъ себя, я самъ и покараю

Себя за грѣхъ. Исчадье тьмы, разсѣйтесь!

Я покоряюсь смерти, а не вамъ! (Духи исчезаютъ).

АББАТЪ. Увы, ты страшенъ — губы посинѣли —

Лицо покрыла мертвенная блѣдность —

Въ гортани хрипъ. — Хоть мысленно покайся!

Молись — не умирай безъ покаянья!

МАНФРЕДЪ. Все кончено — глаза застлалъ туманъ —

Земля плыветъ — колышется. Дай руку —

Прости навѣкъ.

АББАТЪ.                     Какъ холодна рука!

О, вымолви хоть слово покаянья!

МАНФРЕДЪ. Старикъ! Повѣрь, смерть вовсе не страшна.

(Умираетъ).

АББАТЪ. Онъ отошелъ — куда? — страшусь подумать —

Но отъ земли онъ отошелъ навѣки.

1903 г.

__________

// 220

НЕБО И ЗЕМЛЯ.

МИСТРIЯ БАЙРОНА.

Когда люди начали умножаться, сыны божiи увидѣли дочерей человѣческихъ, что онѣ красивы, и брали ихъ себѣ въ жены.

Быт. VI.

And woman wailing for her demon lover.

Coleridge.

DRAMATIS PERSONAE:

Духи: Рафаилъ. Самiазъ. Азазiилъ.

Люди: Ной. Симъ. Iафетъ. Ана. Аголибама.

Хоръ Духовъ Земли.

Хоръ смертныхъ.

_________

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Гористая, покрытая лѣсомъ мѣстность близъ Арарата. — Полночь.

АНА И АГОЛИБАМА.

АНА. Отецъ уснулъ. Вотъ часъ, въ который тѣ,

Чтò любятъ насъ, нисходятъ сквозь туманы

Скалистыхъ горъ. Какъ сильно бьется сердце!

АГОЛИБАМА. Пора, начнемъ.

АНА.                                             Въ туманѣ скрылись звѣзды.

Я вся дрожу.

АГОЛИБАМА.       И я — отъ нетерпѣнья.

АНА. Сестра, онъ мнѣ дороже — о, гораздо

Дороже, чѣмъ… Но чтò со мной? Злой демонъ

Вошелъ въ меня!

АГОЛИБАМА.               Любить слугу Творца

Ужели зло?

// 221

АНА.               Но я, Аголибама,

Творца любила болѣе до встрѣчи

Съ Его слугой. Права ли я, — не знаю,

Но вѣчный страхъ, рождающiй такъ много

Тревогъ въ душѣ, — зловѣщiй знакъ!

АГОЛИБАМА.                                                    Тогда

Соедини судьбу свою со смертнымъ,

Работай съ нимъ. Вотъ Iафетъ: онъ любитъ

Тебя давно и сильно. Стань супругой,

Помощницей ему — и размножай

Ему подобныхъ.

АНА.                             Я Азазiила

Любила бы не меньше, если бъ онъ

И смертнымъ былъ. Мнѣ только сладко думать,

Что онъ переживетъ меня. При мысли,

Что онъ крыломъ безсмертнымъ осѣнитъ

Могильный холмъ надъ бѣднымъ чадомъ праха.

Его любившимъ тою же любовью,

Какой онъ Бога любитъ, даже смерть

Не столь ужасна кажется. И все же

Мнѣ жаль его: скорбь ангела должна

Быть вѣчною, — моя, по краней мѣрѣ,

Была бы вѣчной, будь я серафимомъ,

А онъ — потомкомъ Евы.

АГОЛИБАМА.                               Онъ другую

Любить не меньше будетъ, чѣмъ теперь

Онъ любитъ Ану.

АНА.                               Чтò жъ, я предпочла бы,

Чтобъ онъ съ другой былъ счастливъ, чѣмъ томился

Тоской о мертвой!

АГОЛИБАМА.                   Если бы и я

Такъ думала о страсти Самiаза,

Я на нее отвѣтила бъ съ презрѣньемъ.

Но часъ насталъ. Пора.

АНА.                                         Азазiилъ!

Гдѣ бъ ни былъ ты въ чертогѣ вѣчномъ,

Хотя бы сонмы звѣздъ текли

Отъ крылъ твоихъ въ пространствѣ безконечномъ,

Явись! Внемли!

Ты предстоишь въ числѣ Семи, ты славенъ,

Но вспомни ту, кѣмъ ты любимъ,

Кому ты — все и съ кѣмъ ни въ чемъ не равенъ,

Кто созданъ Всеблагимъ

Послѣдней изъ лишенныхъ Рая!

// 222

Ты раздѣляешь вѣчность съ Нимъ,

Среди мiровъ безчисленныхъ блуждая,

Краса твоихъ небесныхъ глазъ

Не омрачается слезами,

И лишь любовь связуетъ насъ,

Но вотъ, взгляни — никто подъ небесами

Не плакалъ такъ и не любилъ,

Какъ я люблю и плачу предъ тобою!

Тебѣ даровано судьбою

Блаженствовать предъ ликомъ Бога Силъ,

Но отзовись! Внемли, Азазiилъ!

Скажи, что близокъ мнѣ какъ прежде,

Затѣмъ что жизнь моя — въ одной

Безсмертной сладостной надеждѣ

Любить и быть любимою тобой.

Блаженство наше — сновидѣнья

О кущахъ райскаго селенья, —

Напомни ихъ! Покинь свой горнiй постъ,

Повѣй на мигъ очарованьемъ

И сонмамъ звѣздъ

Оставь сiять ихъ собственнымъ сiяньемъ.

АГОЛИБАМА. О, Самiазъ!

Услышь мой зовъ!

Гдѣ бъ ни былъ ты въ предвѣчномъ мiрѣ:

Ведешь ли брань среди враговъ

Творца всѣхъ силъ и всѣхъ мiровъ,

Благоволишь ли въ райскомъ клирѣ

Возвысить свой хвалебный гласъ,

Иль отвращаешь страшный часъ

Звѣзды, съ пути сорвавшейся въ эөирѣ, —

О, Самiазъ!

Я жду тебя, люблю и призываю.

Я ни предъ кѣмъ чела не преклоняю,

Но если ты къ душѣ моей

Стремишься вѣчною душою, —

Приди, дѣли мою судьбу со мною!

Я — прахъ земли, ты — свѣтъ лучей,

Чтò ярче солнца Рая свѣтитъ,

Но вѣрь, что на любовь мою

Твоя любовь страстнѣе не отвѣтитъ!

И я въ груди своей таю

Запретный свѣтъ, безсмертное начало;

Могилу намъ Праматерь завѣщала,

Но развѣ смерть насъ разлучитъ?

// 223

Есть голосъ, чтò какъ громъ звучитъ,

Чтò, побѣждая Время и Страданья,

Мнѣ говоритъ о вѣчности моей!

На радость ли? Сокрыты отъ людей

Творцомъ Его предначертанья.

Я чувствую и знаю лишь одно,

Что Имъ дано безсмертье людямъ,

Что мы и съ Нимъ бороться будемъ,

Разъ такъ судьбою суждено.

Онъ сокрушать лишь формы можетъ,

Онъ духа моего не уничтожитъ,

И мнѣ съ тобой не страшенъ даже адъ:

Ты жизнь дерзнулъ дѣлить со мною —

Меня ли муки устрашатъ?

Нѣтъ! Я въ улыбкѣ муки скрою,

Я ихъ глубоко затаю:

Хотя бы снова грудь мою

Насквозь проникло жало змiя,

Иль самъ ты змiемъ льнулъ къ груди, —

Я заключила бы въ такiя

Тебя объятья!.. Но приди,

Узнай, какимъ полна томленьемъ

Любовь земная къ небесамъ,

Иль, если ты блаженнѣй тамъ,

Останься глухъ къ моимъ моленьямъ!

АНА.  Сестра! Сестра! Я вижу ихъ, я вижу

Ихъ яркiй путь во мракѣ!

АГОЛИБАМА.                                Облака

Бѣгутъ отъ нихъ, какъ на зарѣ отъ солнца.

АНА. Чтò, если бъ нашъ отецъ, Аголибама,

Увидѣлъ ихъ!

АГОЛИБАМА.         Подумалъ бы, что это

Луна встаетъ до срока, на призывы

Волшебника.

АНА.                        Сестра, я различаю

Черты Азазiила!

АГОЛИБАМА.               Поспѣшимъ

Навстрѣчу къ нимъ. Ахъ, если бы на крыльяхъ

Взлетѣть и пасть на сердце Самiаза!

АНА. Смотри, весь западъ въ пламени, какъ будто

Закатъ горитъ! Вотъ гребень Арарата

Зажегся алымъ отблескомъ ихъ крылъ…

Вотъ этотъ отблескъ таетъ, исчезаетъ,

Какъ пѣна моря, поднятая вверхъ

// 224

Игрой левiаөана изъ бездонныхъ

Морскихъ пучинъ…

АГОЛИБАМА.                     Они земли коснулись!

Мой Самiазъ!

АНА.                          Азазiилъ! Любимый! (Exeunt).

СЦЕНА ВТОРАЯ.

ИРАДЪ И IАФЕТЪ.

ИРАДЪ. Будь тверже, братъ! Чтò пользы молчаливо

Бродить въ молчаньи ночи, утсремивъ

Глаза, слезами полные, на звѣзды?

Онѣ вѣдь не помогутъ.

IАФЕТЪ.                                     Но онѣ

Смягчаютъ скорбь, — быть-можетъ, Ана тоже

Глядитъ теперь на звѣзды. Созерцая

Безсмертную и вѣчную красу,

Прекрасное и юное созданье

Еще прекраснѣй кажется. О, Ана!

ИРАДЪ. Но страсть твоя отвергнута?

IАФЕТЪ.                                                       Увы!

ИРАДЪ. И я Аголибамаю отвергнутъ.

IАФЕТЪ. Сочувствую всѣмъ сердцемъ!

ИРАДЪ.                                                        Но оставимъ

Ея гордыню въ мирѣ. Я и самъ

Въ своей тоскѣ былъ гордостью утѣшенъ.

Есть вѣрный мститель — время.

IАФЕТЪ.                                                     Неужель

Ты въ этой мысли черпаешь отраду?

ИРАДЪ. Ни скорби, ни отрады. Я любилъ

И могъ любить еще нѣжнѣй и крѣпче,

Когда бъ взаимность видѣлъ. Но теперь…

Пусть избираетъ высшiй жребiй, если

Онъ кажется ей высшимъ!

IАФЕТЪ.                                            Чтò за жребiй?

ИРАДЪ. Есть основанье думать, что она

Другого любитъ.

IАФЕТЪ.                          Ана?

ИРАДЪ.                                    Не тревожься:

Сестра ея.

IАФЕТЪ.             Кого же?

ИРАДЪ.                               Я не знаю;

Но вижу, что другого.

// 225

IАФЕТЪ.                                   Да, но Ана

Лишь Бога любитъ.

ИРАДЪ.                               Бога, иль не Бога

Но не тебя.

IАФЕТЪ.               Ты правъ. Но я люблю.

ИРАДЪ. И я любилъ.

IАФЕТЪ.                        Но, разлюбивъ, иль только

Мечтая такъ, ты развѣ сталъ счастливѣй?

ИРАДЪ. Да, во сто кратъ.

IАФЕТЪ.                                Мнѣ жаль тебя.

ИРАДЪ.                                                             Меня!

IАФЕТЪ. Тебя, Ирадъ. Ты счастливъ сталъ, лишившись

Того, чѣмъ я несчастливъ.

ИРАДЪ.                                           Ты въ бреду!

За то, чтобъ бредить этимъ, я бъ не взялъ

Цѣны всѣхъ стадъ, всѣхъ нашихъ козъ, когда бы

Ихъ обмѣнять на золото и мѣдь, —

На безполезный желтый прахъ, который,

По мнѣнью каинитовъ, такъ же дорогъ,

Какъ все, чтò намъ приносятъ въ изобильѣ

Стада и наши пастбища… Скитайся,

Тоскуй, на звѣзды глядя, точно волкъ

Весною въ полнолунье! Мнѣ же нуженъ

Покой и сонъ.

IАФЕТЪ.                    И я бъ уснулъ, Ирадъ,

Когда бы могъ.

ИРАДЪ.                       Такъ ты со мной не хочешь

Итти къ шатрамъ?

IАФЕТЪ.                             Нѣтъ, я пойду къ пещерѣ,

Чтò называютъ дверью въ сокровенный

Подземный мiръ, — отверстiемъ, гдѣ духи

Изъ нѣдръ его выходятъ ночью къ людямъ.

ИРАДЪ. Зачѣмъ?

IАФЕТЪ.                 Затѣмъ, чтобъ усладить печалью

Печальный духъ: онъ столь же безнадеженъ,

Какъ тѣ мѣста.

ИРАДЪ.                     Они ужасны. Странный

Царитъ тамъ гулъ, и странныя видѣнья

Проходятъ въ полумракѣ. Одному

Тебѣ итти опасно.

IАФЕТЪ.                            Нѣтъ. Повѣрь мнѣ:

Тому, кто не замыслилъ зла, не страшны

И козни злыхъ.

ИРАДЪ.                      Но злые тѣмъ враждебнѣй,

// 226

Чѣмъ болѣе мы чужды имъ. Вернись,

Иль я пойду съ тобою.

IАФЕТЪ.                                     Нѣтъ, я долженъ

Итти одинъ.

ИРАДЪ.                  Да будетъ миръ съ тобою! (Exit).

IАФЕТЪ (solus). Миръ! Онъ — въ любви, и я искалъ его,

Искалъ съ любовью, можетъ-быть, достойной

Его отрадъ. И вотъ нашелъ тоску,

Дни, полные томленiя, усталость

И ночи, сна лишенныя. Миръ! Миръ!

Спокойствiе отчаянья, безмолвье

Лѣсныхъ трущобъ, смущаемыхъ порою

Лишь стономъ бурь, — вотъ миръ души моей,

Измученной и полной то смятеньемъ,

То мертвымъ сномъ. Земля развращена,

И много было знаменiй, гласившихъ,

Что близокъ часъ возмездiя. О, Ана!

Когда придетъ онъ, грозный, всегубящiй,

И распахнетъ хлябь бездны, ты надежный

Нашла бъ прiютъ у любящаго сердца,

Чтò такъ напрасно бьется и вдвойнѣ

Напраснѣй будетъ биться въ ту минуту,

Когда твое… Смягчи свой гнѣвъ, о, Боже,

Хотя надъ ней! Она чиста на грѣшной

Землѣ, какъ звѣзды въ тучѣ, чтò не можетъ

Ихъ угасить своею тьмой. Ты, Ана,

Ты оттолкнула сердце, чтò могло

Боготоврить красу твою! И все же

Я бъ отдалъ жизнь, чтобъ дать тебѣ спасенье,

Чтобъ сохранить отъ гибели, когда

Левiаөанъ, владыка безграничныхъ

Морскихъ пучинъ, самъ изумится шири

Своихъ державъ. (Exit).

(Входятъ Ной и Симъ).

НОЙ.                            Гдѣ братъ твой Iафетъ?

СИМЪ. Братъ говорилъ, что онъ идетъ къ Ираду,

Но я боюсь, что къ Анѣ, — къ тѣмъ шатрамъ,

Вокругъ которыхъ вьется онъ, какъ голубь

Вокругъ гнѣзда, раскиданнаго бурей,

Иль къ той пещерѣ страшной, гдѣ зiяетъ

Входъ въ нѣдра Арарата.

НОЙ.                                             Чтò тамъ дѣлать?

Тамъ пупъ земли, въ грѣхахъ погрязшей; тамъ

Сбирается все зло ея, всѣ духи,

// 227

Чтò нечестивѣй даже каинитовъ.

Онъ и донынѣ любитъ столь же страстно

Дочь обреченныхъ гибели, хотя

Не могъ бы, даже будучи любимымъ,

Стать мужемъ ей. Какъ жалки и несчастны

Сердца людей! Онъ — кровный мой, онъ знаетъ

Все зло сихъ дней, онъ знаетъ близость кары —

И жадно предается низкой страсти!

Идемъ къ нему.

СИМЪ.                        Остерегись, отецъ!

Я отыщу одинъ его.

НОЙ.                                 Не бойся:

Надъ избраннымъ Iеговой зло безсильно.

Веди меня.

СИМЪ.                Къ шатрамъ сестеръ?

НОЙ.                                                           Къ пещерѣ. (Exeunt).

СЦЕНА ТРЕТЬЯ.

Пещеры и скалы Арарата.

IАФЕТЪ. Ты, дикiй мiръ, чтò кажешься мнѣ вѣчнымъ!

Ты, горный кряжъ, въ своей красѣ столь грозный

И столь разнообразный! Ты, пещера,

Бездонная по виду! Здѣсь, среди

Суроваго величья скалъ, деревьевъ,

Вцѣпившихся корнями въ сердце сѣрыхъ

Нагихъ стремнинъ, гдѣ ни единый смертный

Безъ трепета не ступитъ, если только

Достигнетъ ихъ, — здѣсь вѣришь въ вашу вѣчность!

Но минетъ день, быть-можетъ, часъ — и воды

Раздавятъ васъ! И бурная волна

Съ разбѣгу хлынетъ въ темный зѣвъ пещеры,

Прослывшей ходомъ въ тартаръ. И дельфины

Войдутъ, играя, въ логовище льва.

А люди… Братья-люди! Я увижу

Великую могилу: кто жъ со мною

Раздѣлитъ скорбь? Увы, никто! И лучше ль

Мой рокъ, чѣмъ вашъ? Чтò ожидаетъ ихъ,

Мѣста, гдѣ я скитался, полный сладкихъ

Надеждъ и думъ, и дикiе, но столь же

Отрадные прiюты, гдѣ страдалъ я?

Возможно ли? Вотъ этотъ дальнiй пикъ,

Чье острее звѣздой горитъ, — возможно ль,

Что онъ исчезнетъ въ безднѣ? Что тумановъ

// 228

Волнистые покровы ужъ не будутъ

Спадать съ его угрюмаго чела

Подъ восходящимъ солнцемъ? И огромный

Шаръ солнца не зайдетъ за нимъ, вѣнчая

Его главу короной многоцвѣтной?

И перестанетъ быть она прiютомъ,

Ближайшимъ къ звѣздамъ неба, маякомъ

Для ангеловъ, сходящихъ въ мiръ? Ужели

Лишь насъ съ отцомъ, да тварей, имъ избранныхъ,

Спасетъ Творецъ? Онъ ихъ щадитъ, а я

Созданiя, прекраснѣйшаго въ мирѣ,

Не защищу отъ участи, которой

Избѣгнетъ даже змѣй съ змѣей, чтобъ снова

Вести свой родъ и уязвлять, шипя,

Тотъ нѣкiй мiръ, чтò возродится въ тинѣ,

Которая покроетъ прахъ былого

И будетъ тлѣть, покуда топь болотъ

Не сузится подъ солнцемъ и не станетъ

Всемiрнымъ мавзолеемъ на могилѣ

Мирьядъ существъ, теперь еще живыхъ.

О, сколько ихъ погибнетъ! Ночь за ночью

И день за днемъ, съ разбитою душой,

Слѣжу твои сосчитанныя ночи

И дни твои, прекрасный, юный мiръ,

На гибель обреченный! Я не въ силахъ

Спасти тебя — и даже ту, чтò правитъ

Моей любовью къ мiру; но не въ силахъ

Помыслить и о будущемъ — безъ чувства…

(Смолкаетъ. Изъ пещеры вырывается гулъ, взрывы хохота и появляется Духъ).

IАФЕТЪ. Во имя неба, кто тамъ?

ДУХЪ.                                                Ха-ха-ха!

IАФЕТЪ. Повѣлеваю всѣмъ, чтò есть святого:

Отвѣтствуй мнѣ.

ДУХЪ.                            Ха-ха!

IАФЕТЪ.                                    Повелѣваю

Днемъ скораго возмездiя! Землею,

Которую задушитъ хлябь, разверзнувъ

Всѣ водные истоки! Твердью, въ море

Готовой превратиться! Всемогущимъ,

Творящимъ и Губящимъ! Тѣнь от Тѣни!

Невѣдомый, безликiй, но ужасный!

Отвѣтствуй мнѣ: надъ чѣмъ ты здѣсь хохочешь

Такимъ зловѣщимъ хохотомъ?

// 229

ДУХЪ.                                                      Надъ чѣмъ

Ты сѣтуешь?

IАФЕТЪ.                 Надъ всей землей, надъ всѣми

Рожденными землею.

ДУХЪ.                                      Ха-ха-ха!

IАФЕТЪ. Какъ злобно врагъ хохочетъ надъ грядущимъ

Днемъ муки человѣческой, надъ мiромъ,

Гдѣ солнце завтра встанетъ лишь затѣмъ,

Чтобъ озарить могилы! Какъ спокойно

Весь этотъ мiръ и все, чтò дышитъ въ немъ,

Спитъ наканунѣ гибели!.. Туманомъ

Идутъ они, живые лики смерти,

Они, чтò говорятъ, какъ существа,

Рожденныя на утрѣ мiрозданья…

(Разноликiе Духи выходятъ изъ пещеры).

ДУХИ.             Ликуйте! Гибнетъ родъ,

Отдавшiй Рай за горести познанья!

Близка минута воздаянья

За роковой запретный плодъ!

Не мечъ, не скорбь, не моръ, не гладъ, не годы

Сотрутъ его презрѣнный слѣдъ:

Блеснетъ разсвѣтъ —

И вся земля преобразится въ воды!

На бездыханный мiръ сойдутъ

Дыханья бурныхъ урагановъ;

Безсильно крылья ангеловъ падутъ

И не найдутъ

Прiюта надъ просторомъ океановъ.

Послѣднiй рифъ,

Гдѣ Скорбь молящимъ взоромъ обводила

Безбрежный кругъ, въ надеждѣ на отливъ,

Пока ее волна не смыла, —

Послѣднiй клокъ земли пожретъ

Ненасытимая могила —

И все умретъ!

Иныхъ стихiй придетъ чередъ

Царитъ надъ зыбкою пустыней,

И всѣ цвѣта одинъ замѣнитъ — синiй,

Стремнины горъ — морская гладь.

Напрасно будутъ простирать

Сосна и кедръ свои вершины —

Сольются съ небомъ водныя равнины

И мертвецомъ

Прострутся въ Безднѣ Довременной.

// 230

На зыби пѣнной

Кѣмъ оснуется домъ?

IАФЕТЪ.          Моимъ отцомъ! —

Богъ лишь очиститъ сѣмя жизни.

Сокройся! Сгинь,

Отродье мрака и пустынь!

Не торжествуй на ранней тризнѣ!

Наш мститель — Богъ. Въ Его рукахъ,

А не въ твоихъ дѣла земныя.

Разсѣйся въ прахъ!

Сокройся въ бездны потайныя,

Пока не хлынетъ въ нихъ волна

И вновь не выкинетъ со дна.

Твой злобный родъ на волю урагановъ.

Въ безбрежность бурныхъ океановъ!

ДУХЪ.             Когда ковчегъ

Носить стихiи водныя устанутъ,

Ужель, о, сынъ Избранника, настанутъ

Дни радостей и нѣгъ?

Нѣтъ! Новый мiръ, мiръ, вставшiй изъ могилы,

Уже инымъ увидишь ты:

Лишеннымъ прежней красоты,

Лишеннымъ величавости и силы,

Чтò и теперь еще хранятъ

Черты титановъ, порожденныхъ

Отъ женъ земли и божьихъ чадъ.

Одну лишь скорбь, въ наслѣдiе спасенныхъ,

Оставитъ Смерть: кто жъ превозможетъ стыдъ

Вновь пить и ѣсть, любить, плодиться

И созидать свой жалкiй бытъ?

Кто, не слѣпецъ, не тать, рѣшится

Забвенью гибнущихъ предать

И казни мiра ожидать

Безъ сокрушенья, безъ отваги

Погибнуть съ нимъ въ пучинахъ влаги,

А не молить щедротъ Творца,

Не строить домъ надъ прахомъ мертвеца?

Я врагъ тебѣ — мы созданы врагами,

Но Духу я не врагъ,

И есть ли хоть одинъ межъ нами,

Кто бъ для небесъ покинулъ мракъ

И насъ забылъ въ обители блаженной?

Живи, презрѣнный!

Плодись! Когда же бездна водъ

// 231

Надъ мiромъ гибнущимъ застонетъ,

Завидуй всѣмъ, кого она хоронитъ,

И прокляни свой низкiй родъ!

ХОРЪ ДУХОВЪ.      Ликуйте! Жертвы человѣка

Заутра высь не омрачатъ.

Мы, не творившiе отъ вѣка

Молитвъ Тому, кто любитъ кровь и чадъ,

Мы вновь увидимъ, какъ стихiя

Повергнетъ въ хаосъ всѣ другiя

И, сокрушивъ надменно-жалкiй прахъ,

Разсѣетъ щедро остовы нагiе

По высямъ горъ, въ пещерахъ и норахъ,

Гдѣ человѣкъ мечталъ спасенье

Найти отъ страшнаго конца,

Гдѣ даже звѣри, въ страхѣ и смятеньи,

Вражду забыли — и овца

Издохла рядомъ съ тигромъ и гiеной!

Опять безмолвный ликъ вселенной

Свой довременный приметъ видъ,

И пусть, насытясь, пощадитъ

Смерть крохи жизни для приплода,

Для новой трапезы своей:

Лишь только илъ отхлынувшихъ морей

Осушитъ зноемъ небосвода,

Изъ гнили вновь расти начнутъ

Недуги, скорби, муки, боли,

Вражда, убiйства, старость, трудъ,

Покуда…

IАФЕТЪ (прерывая). Благость Вѣчной Воли

Не изъяснитъ намъ смыслъ добра и зла

И не сберетъ всѣ страны и народы

Подъ сѣнью мощнаго крыла,

И не лишитъ Дiавола свободы,

И въ первобытной красотѣ

Не возстановитъ райскаго селенья,

Гдѣ человѣкъ отринетъ искушенья,

Гдѣ даже демоны, и тѣ

Благимъ трудомъ свои грѣхи искупятъ.

ДУХИ. Когда же дни, столь дивные, наступятъ?

IАФЕТЪ.  Когда придетъ, сперва въ цѣпяхъ,

Потомъ во славѣ, Предреченный.

ДУХЪ. А до того — томись въ земныхъ цѣпяхъ!

Съ самимъ собою, съ небомъ и съ геенной

Веди войну — и убивай, пока

// 232

Кровавый паръ съ полей сраженья

Не окровавить даже облака!

Придутъ иныя поколѣнья,

Иные дни, иной и складъ и бытъ,

Измѣнятъ видъ

Страданья, зло и преступленья;

Но мiръ грядущiй снова сокрушитъ

Все та же страсть, — какъ славный родъ титановъ

Заутра бездна океановъ.

ХОРЪ ДУХОВЪ. Смѣлѣй, смѣлѣй!

Возвысимъ, братья, гимны ликованья!

Чу! Голосъ водъ — угрюмый гулъ зыбей!

Они идутъ, растутъ среди молчанья.

Раскрылись крылья острыя вѣтровъ;

Набухли влагой нѣдра облаковъ;

Ключи великой бездны бьютъ во мракѣ,

И хлябь готова хлынуть; но слѣпцамъ

Дано ль понять и видѣть знаки,

Чтò зримы намъ?

Они не внемлютъ грозные глаголы

Громовъ, идущихъ ратью въ небосклонъ;

Они не ловятъ быстрый и веселый

Блескъ пламенѣющихъ знаменъ.

Стенай, земля! Плачь, гибнущiй столь рано

Столь юный мiръ! Дрожи, о, Араратъ!

Твои утесы волны сокрушатъ

И ракушки, песчинки океана

Разсѣютъ тамъ, гдѣ былъ прiютъ орлятъ, —

Гдѣ дикимъ воплемъ небо огласятъ

Орлы, кружа въ пустынныхъ водныхъ безднахъ,

На зависть гибнущихъ людей,

Взывающихъ о крыльяхъ безполезныхъ!

Смѣлѣй, смѣлѣй!

Для новыхъ бѣдствiй и скорбей

Смерть на землѣ оставить только сѣмя.

Братоубiйцъ исчезнетъ племя,

И очи ихъ прекрасныхъ дочерей,

Влачащихъ косы длинныя по волѣ

Тяжелой пѣнистой волны,

Съ укоромъ будутъ въ васъ устремлены.

Но не избѣгнутъ мiру страшной доли!

И скоро гробовая тишина

Поглотитъ всѣ укоры и проклятья.

Ликуйте, братья!

// 233

Мы нашу чашу выпили до дна:

Чередъ за тѣмъ, кто былъ смиреннымъ

Врагомъ Небесъ и недругомъ Геенны. (Exeunt).

IАФЕТЪ (solus). Господь изрекъ Свой грозный судъ землѣ;

Судьбу ея ковчегъ отца вѣщаетъ,

И демоны вопятъ изъ горныхъ безднъ;

Энохъ давно въ своемъ безмолвномъ свиткѣ

Предначерталъ ей кары — и глаголы

Безмолвныхъ строкъ звучнѣй, чѣмъ громъ небесъ;

Но человѣкъ не внялъ и не внимаетъ, —

Онъ, какъ слѣпой, идетъ навстрѣчу каръ,

И близость ихъ смущаетъ землю меньше,

Чѣмъ вопль ея Всевышяго смутитъ

Иль океанъ, Всевышнему послушный

И безпощадный къ воплямъ о спасеньи.

Видъ облаковъ пока еще обыченъ —

Послѣднiй день не распростеръ еще

По небесамъ знаменъ своихъ, и солнце

Взойдетъ надъ нимъ въ такомъ же яркомъ блескѣ,

Въ какомъ взошло въ четвертый день, когда

Господь сказалъ: «Зажгись!» — и загорѣлось

Оно огнемъ, еще не озарившимъ

Отца еще не созданныхъ людей,

Но пробудившимъ — ранѣе хвалебныхъ

Молитвъ его — хвалы ужъ сотворенныхъ

И сладкогласныхъ болѣе, чѣмъ онъ,

Небесныхъ птицъ, какъ ангелы парящихъ

И, какъ они, задолго до Адама

И чадъ его, привѣтствующихъ свѣтъ.

Часъ гимновъ ихъ ужъ близокъ — расцвѣтаетъ

Востокъ зарей — раздастся гимнъ — и утро

Блеснетъ изъ тьмы и принесетъ имъ — гибель…

Да, утро, вслѣдъ немногихъ свѣтлыхъ утръ,

Опять блеснетъ, но чтò освѣтитъ? — Хаосъ,

Царившiй до Созданiя и снова

Пожрать готовый Время: ибо чтò

Безъ жизни час? Чтò вѣчность безъ Iеговы:

Онъ создалъ часъ и вѣчность; безъ Него

Она — ничто, какъ времена безъ жизни,

Для жизни сотворенныя и вмѣстѣ

Съ людскою жизнью гибнущiя въ безднѣ,

Отъ вѣка не имѣющей начала

И ждущей истребить и человѣка,

И мiръ его. — Но кто это? Созданья

// 234

Земли и вмѣстѣ неба? Нѣтъ, лишь неба.

Я лицъ не различаю — вижу только

Сквозь сумракъ очертанья ихъ, и какъ

Они красивы, двигаясь по сѣрымъ

Обрывамъ горъ сквозь утреннiй тутманъ!

Они идутъ — и, послѣ мрачныхъ духовъ,

Столь дико завывавшихъ свой злорадный,

Свой адскiй гимнъ, отрадны мнѣ, какъ рай,

Они идутъ, быть-можетъ, съ вѣстью мiру,

Что казнь его отсрочена, что Ягве

Мольбамъ моимъ, столь частымъ, внялъ… Но, Боже!

Я вижу Ану! Ану и…

(Входятъ Самiазъ, Азазiилъ, Ана и Аголибама).

АНА.                                  Сынъ Ноя!

САМIАЗЪ. Какъ! Адамитъ!

АЗАЗIИЛЪ.                             Зачѣмъ ты здѣсь, сынъ праха,

Когда твой родъ весь сномъ объятъ?

IАФЕТЪ.                                                             Безсмертный!

Зачѣмъ ты здѣсь, когда твой долгъ — быть въ небѣ?

АЗАЗIИЛЪ. Ты иль не зналъ, иль позабылъ, что въ этотъ

Великiй долгъ привходитъ и другой —

Быть стражемъ смертныхъ?

IАФЕТЪ.                                            Смертныхъ ждетъ погибель,

Благiе ихъ покинули. Нѣтъ, чтò я!

Тьмы хаоса, идущаго на мiръ,

Бѣжали даже злые. Ана! Ана!

Такъ долго, такъ напрасно. Но донынѣ

Любимая! Зачѣмъ ты съ этимъ духомъ,

Когда ужъ ни единый добрый духъ

Не сходитъ къ намъ на землю?

АНА.                                                        Я не въ силахъ

Отвѣта дать. Но, Iафетъ! Ты долженъ

Простить меня…

IАФЕТЪ.                         Пусть небеса, чтò скоро

Къ мольбамъ о милосердьѣ станутъ глухи,

Простятъ тебя! Ты вся въ сѣтяхъ соблазна.

АГОЛИБАМА. Уйди отъ насъ, заносчивый сынъ Ноя!

Ты намъ чужой.

IАФЕТЪ.                        Настанетъ часъ, быть-можетъ,

Когда ты назовешь меня иначе.

А ей я другъ.

САМIАЗЪ.              Сынъ праведнаго сердцемъ

И Господу угоднаго! Я слышу 

// 235

Въ твоихъ словахъ печаль и гнѣвъ: ужель

Мы нанесли тебѣ обиду? И какую?

IАФЕТЪ. Какую? О, великую! Однако

Ты правъ: я не достоинъ быть любимымъ.

Прости же, Ана! Часто это слово

Я говорилъ, — теперь въ послѣднiй разъ

Сказалъ его. Безсмертный! — я не знаю,

Кто ты, иль кѣмъ ты будешь — развѣ въ силахъ

Спасти ты эту — нѣтъ, не эту — этихъ

Прекрасныхъ дщерей Каина?

АЗАЗIИЛЪ.                                           Спасти?

Но отъ чего?

IАФЕТЪ.                 Какъ! Ты еще не знаешь?

О, ангелы! Участники людскихъ

Грѣховъ и золъ! Вамъ предстоитъ, быть-можетъ,

Участвовать и въ карѣ, иль хотя бы

Въ скорбяхъ моихъ.

САМIАЗЪ.                          Въ твоихъ скорбяхъ! Впервые

Внимаю столь загадочнымъ словамъ

Отъ племени Адама.

IАФЕТЪ.                                 Всемогущiй

Не разъяснилъ ихъ развѣ? Но тогда

И васъ ждетъ смерть.

АГОЛИБАМА.                      Пусть будетъ такъ. Но, если

Они насъ любятъ столь же, сколь любимы,

Земной удѣлъ — стать смертными — не больше

Ихъ устрашитъ, чѣмъ вѣчность адскихъ мукъ,

Къ которымъ я готова съ Самiазомъ.

АНА. Сестра, не говори такъ!

АЗАЗIИЛЪ.                                  Ты боишься?

АНА. Да, за тебя. Я съ радостью отдамъ

Остатокъ краткой жизни, лишь бы только

Тебя на час избавить отъ мученiй.

IАФЕТЪ. Такъ это для него, для серафима,

Оставленъ я! Чтò жъ, лишь бы для него

Господь оставленъ не былъ! Ибо въ этихъ

Союзахъ смертныхъ съ душами безсмертныхъ

Не можетъ быть ни святости ни счастья.

Мы посланы на землю, чтобъ трудиться

И умирать. Они сотворены,

Чтобъ предстоять Всевышнему. И если

Спасти тебя онъ можетъ, то ужъ близокъ

Тотъ страшный часъ, въ который только небо

Спасетъ тебя.

// 236

АНА.                       Ахъ! Онъ пророчитъ смерть!

САМIАЗЪ. Смерть ангеламъ! И тѣмъ, чтò съ ними! Если бъ

Онъ не былъ такъ печаленъ, я бъ отвѣтилъ

Ему улыбкой.

IАФЕТЪ.                    Я не за себя

Печалюсь иль пугаюсь: по заслугамъ

Родителя, творившаго лишь благо,

Господь судилъ спасти и чадъ его.

Но если бъ заслужилъ онъ болѣе! Иль если бъ,

Отдавши жизнь за жизнь ея — единой,

Способной счастье дать мнѣ, и послѣдней

Изъ всѣхъ потомковъ Каина, — я могъ бы

Ввести ее въ святой ковчегъ — къ послѣднимъ

Потомкамъ Сиөа!

АГОЛИБАМА.               Насъ ввести въ ковчегъ?

Насъ, съ нашей кровью пламенной, съ душою

Зачатаго на утрѣ дней въ Эдемѣ

И перваго рожденнаго? Смѣшать

Насъ съ родомъ Сиөа, отпрыска послѣдней

И жалкой страсти дряхлаго Адама?

Нѣтъ, этого не будетъ, — даже ради

Спасенья мiра, если бы ему

И угрожала гибель! Мы вамъ чужды —

И чуждыми останемся.

IАФЕТЪ.                                     Съ тобой ли

Я говорилъ, Аголибама? Слишкомъ

Ты много унаслѣдовала крови

Того, кѣмъ ты гордишься, кто былъ первымъ

Пролившимъ кровь — родную кровь. Но, Ана!

Ужель ты не близка мнѣ? Съ этимъ словомъ

Я не могу разстаться, какъ съ мечтою,

Что Авель дочь оставилъ, что въ тебѣ

Живетъ, быть-можетъ, чистая, святая

Душа его потомства: столь не схожа

Ни въ чемъ, за исключеньемъ красоты,

Ты ни съ одной изъ этихъ жесткихъ сердцемъ

И гордыхъ каинитокъ!

АГОЛИБАМА.                          Ты хотѣлъ бы

Ее похожей видѣть и душою

И сердцемъ на врага ея отца?

Когда бъ и я такъ думала, когда бы

Я увидала въ ней хоть что-нибудь

Отъ Авеля… Уйди отъ насъ, сынъ Ноя!

Не распаляй сердецъ враждой!

// 237

IАФЕТЪ.                                                    Такъ сдѣлалъ

Родитель твой, дочь Каина.

АГОЛИБАМА.                                   Не Сиөа

Онъ предалъ смерти: пусть же между ними

И Господомъ останутся другiя

Дѣла его.

IАФЕТЪ.            Да, это правда: кару

Онъ претерпѣлъ. И я бы дѣлъ его

Не поминалъ, когда бы ты смущалась,

А не гордилась ими.

АГОЛИБАМА.                      Онъ отецъ

Отцовъ моихъ, онъ первородный, мощный.

Отважный духомъ, стойкiй — я не знаю

Ему подобныхъ: чтò же мнѣ смущаться

Того, что онъ мнѣ предокъ? Погляди

На красоту, на мужество, на силу

Рожденныхъ имъ! На долготу ихъ дней!

IАФЕТЪ. Ихъ дни уже исчислены.

АГОЛИБАМА.                                     Остались

Еще часы. И я часы наполню

Хвалами роду нашему.

IАФЕТЪ.                                     Родитель

Училъ меня творить хвалы лишь Богу.

Но, Ана, ты…

АНА.                         Чтò бъ ни судилъ Iегова,

Богъ Каина и Сиөа, я должна

Покорной быть — и покорюсь съ терпѣньемъ.

Но если бъ, въ часъ Его великой мѣсти,

Въ часъ гибели всѣхъ смертныхъ, я дерзнула

Къ Нему съ мольбой прибѣгнуть, не спасенья

Себѣ одной изъ всѣхъ мнѣ близкихъ, кровныхъ

Молила бъ я… Сестра, сестра! Чтò мiръ,

Чтò всѣ мiры и сладость всѣхъ грядущихъ

Часовъ и дней безъ сладости былого —

Любви твоей, любви отца и всѣхъ

Со мной вошедшихъ въ жизнь, подобно звѣздамъ,

И озарившимъ кроткимъ свѣтомъ тьму

Моихъ скорбей? Аголибама! Если

Есть въ небѣ милосердье, домогайся,

Найди его! Мнѣ смерть страшна — мнѣ страшно,

Что ты умрешь.

АГОЛИБАМА.             Какъ! И мою сестру

Смутилъ безумецъ этот, воздвигавшiй

Съ отцомъ своимъ спасительный ковчегъ — 

// 328

Страшилище для всѣхъ живущихъ! Развѣ

Мы не любимы ангелами? Или

Должны молить о жизни сына Ноя?

О, нѣтъ, скорѣй… Но чтò я! Это все

Лишь плодъ его страданiй, грезъ и бдѣнiй —

Его любви отвергнутой. Кто въ силахъ

Поколебать громады горъ? Кто можетъ

Пересоздать видъ облаковъ и водъ,

Остановить ихъ вѣчный путь?

IАФЕТЪ.                                                  Создавшiй

Изъ ничего Своимъ единымъ словомъ

Все сущее.

АГОЛИБАМА.    Кто слышалъ это слово?

IАФЕТЪ. Вселенная, Имъ вызванная къ жизни.

Но ты глядишь насмѣшливо. Такъ пусть

Отвѣтятъ серафимы: если скажутъ,

Что я не правъ, они — не серафимы.

САМIАЗЪ. Чти Бога и Ттворца, Аголибама!

АГОЛИБАМА. Я Бога чту со дня рожденья, — Бога

Любви, а не печали.

IАФЕТЪ.                                Но любовь

И есть печаль. Самъ сотворившiй землю

Въ любви Своей былъ скоро опечаленъ.

АГОЛИБАМА. Такъ сказано.

IАФЕТЪ.                                    И праведно.

(Входятъ Ной и Симъ).

НОЙ.                                                               Iафетъ!

Тебя ли вижу съ чадами порока?

Иль раздѣлить грозящую имъ участь

Ты не считаешь страшнымъ?

IАФЕТЪ.                                                 Я не вижу,

Отецъ, грѣха — искать спасенья людямъ,

Но эти и не грѣшны: серафимы

Въ общеньи съ ними…

НОЙ.                                         Тѣ, чтò покидаютъ

Тронъ Господа для радостей земли?

Сыны небесъ, чтò ищутъ женъ изъ рода

Братоубiйцы?

АЗАЗIИЛЪ.                Праотецъ, ты правъ.

НОЙ. О, горе, горе! Горе беззаконнымъ

Союзамъ вашимъ! Развѣ не поставилъ

Богъ грани межъ землей и небомъ?

САМIАЗЪ.                                                         Развѣ

Не создалъ Богъ людей по Своему

// 239

Подобiю и образу? Не любитъ

Того, чтò создалъ? Мы лишь соревнуемъ

Его любви.

НОЙ.                    Я только человѣкъ,

Не призванъ быть судьей людей, — тѣмъ паче

Господнихъ слугъ. Но, разъ Господь изволитъ

Въ общеньи быть со мной и открывать мнѣ

Суды Свои, я говорю: не можетъ

Быть благомъ нисхожденье серафимовъ

Съ высотъ жилищъ пердвѣчныхъ въ мiръ и бренный,

И обреченный гибели.

АЗАЗIИЛЪ.                               Хотя бы

И для его спасенiя?

НОЙ.                                   Не вамъ,

Во всемъ величьѣ вашемъ, быть защитой

Того, чтò предалъ карѣ Сотворившiй

Величье ваше. Если бъ повелѣлъ

Онъ вамъ спасать, то вы должны бы были

Спасать не тѣхъ, которыя плѣняютъ

Васъ красотой, а всѣхъ того достойныхъ.

Онѣ прекрасны, — правда, но онѣ

Обречены.

IАФЕТЪ.              Отецъ, не говори такъ!

НОЙ. Сынъ Iафетъ! Забудь о нихъ: подходитъ

Ихъ страшный часъ. Тебѣ же суждено

Быть сѣменемъ иной земли — и лучшей.

IАФЕТЪ. Дай умереть мнѣ съ этой!

НОЙ.                                                      Ты бы долженъ

За этотъ вопль погибнуть. Но Всевышнiй

Щадитъ тебя.

САМIАЗЪ.               Зачѣмъ его, тебя?

Но лишь не ту, чья жизнь ему дороже

Твоей и даже собственной?

НОЙ.                                                  Спроси

Того, Кто создалъ болѣе великимъ

Тебя, чѣмъ насъ, но столь же подчиненнымъ

Его велѣньямъ. Се, архангелъ!

(Входитъ архангелъ Рафаилъ).

РАФАИЛЪ.                                              Духи!

Зачѣмъ вы здѣсь? Служители Iеговы!

Зачѣмъ вы на землѣ, когда она

Должна быть чуждой ангеламъ? Вернитесь

Въ небесный клиръ! Вернитесь пѣть хвалы

// 240

И пламенѣть восторгомъ поклоненья

Въ число Семи избрàнныхъ!

САМIАЗЪ.                                            Рафаилъ!

Славнѣйшiй и прекраснѣйшiй межъ нами!

Давно ль и кѣмъ лишенъ сей юный мiръ

Общенiя съ безсмертными? Мiръ, въ коемъ

Самъ Богъ касаться праха не гнушался?

Онъ созданъ Имъ, онъ Имъ любимъ и много

Велѣнiй Божьихъ внялъ отъ серафимовъ,

Творца въ Его твореньи обожавшихъ,

Стремившихся юнѣйшiй изъ мiровъ

Хранить достойнымъ Господа. Зачѣмъ же

Твое чело такъ строго и угрозой

Звучатъ слова?

РАФАИЛЪ.                 Когда бъ Азазiилъ

И Самiазъ небесъ не покидали,

Они бы зрѣли огненные знаки,

Которыми Всевышнiй возвѣстилъ

Свой Судъ землѣ. Но тамъ, гдѣ грѣхъ, гордыня,

Тамъ знанья нѣтъ. Изъ ангеловъ остались

Съ людьми лишь вы, плѣненные вамъ чуждой,

Унизившей васъ страстью. Но Всевышнiй

Прощаетъ васъ и возвращаетъ къ лику

Безгрѣшныхъ небожителей. Скорѣй

Летите къ нимъ! Спѣшите! Иль останьтесь —

И потеряйте вѣчность…

САМIАЗЪ.                                  Жребiй брошенъ.

АЗАЗIИЛЪ. Аминь.

РАФАИЛЪ.                И ты! Простите же! Отнынѣ

Для Господа вы чужды и лишились

Небесныхъ силъ.

IАФЕТЪ.                          Увы! Гдѣ имъ теперь

Найти прiютъ? — Чу! Возрастаетъ тяжкiй

Гулъ въ нѣдрахъ Арарата. Воздухъ замеръ,

Но цвѣтъ деревьевъ сыплется, и дрожью

Охваченъ каждый листикъ: грудь земли

Какъ бы подъ гнетомъ стонетъ.

НОЙ.                                                          Чу! Зловѣщiй

Крикъ водныхъ птицъ. Онѣ затмили небо

И поднялись до тѣхъ вершинъ, куда

Ихъ бѣлое крыло еще ни разу

Донынѣ не взлетало. Араратъ

Послѣднимъ скоро будетъ имъ прiютомъ,

А тамъ и онъ исчезнетъ.

// 241

IАФЕТЪ.                                        Солнце! Солнце!

Оно встаетъ и меркнетъ. Черный кругъ,

Дискъ солнца охватившiй, возвѣщаетъ

Конецъ земли. И ужъ опять поблекъ

Цвѣтъ облаковъ, горящихъ только снизу —

Тамъ, гдѣ, бывало, яркiй день рождался.

НОЙ. Вотъ! Молнiя! Предвѣстница удара!

Гроза близка. Спѣшимъ, мой сынъ! Оставимъ

Стихiямъ ихъ добычу! И скорѣе,

Скорѣй туда, гдѣ нашъ несокрушимый

Святой ковчегъ!

IАФЕТЪ.                         Отецъ! Не покидай

На жертву волнъ хоть Ану.

НОЙ.                                                Но не всѣхъ ли

Богъ предалъ имъ! Идемъ!

IАФЕТЪ.                                            Нѣтъ, я не въ силахъ.

НОЙ. Тогда дѣли ихъ участь! Какъ дерзнулъ,

На знаменья небесные взирая,

Ты мыслить о спасеньи осужденныхъ

На казнь самой вселенной и Творцомъ

Въ ихъ правосудномъ гнѣвѣ?

IАФЕТЪ.                                                Правосудье

Ты сочетаешь съ гнѣвомъ?

НОЙ.                                                 Богохульникъ!

Ты ропщешь — и когда же!

РАФАИЛЪ.                                         Патрiархъ,

Не хмурь чела. Онъ сынъ твой. Онъ не знаетъ,

Чтò говоритъ. Когда угаснутъ страсти,

Онъ будетъ благъ, какъ ты: онъ не погибъ,

Какъ эти чада Каина и неба.

АГОЛИБАМА. Гроза близка. На все, чтò дышитъ жизнью,

Встаютъ земля и небо. Не равна

Борьба межъ нашей силой и Предвѣчной!

САМIАЗЪ. Но съ вами — мы. Мы унесемъ васъ съ Аной

Къ инымъ и мирнымъ звѣздамъ. Если тамъ

Ты позабудешь землю, я забуду

Утраченное небо.

АНА.                                О, родные

Шатры, долины, горы! Чтò замѣнитъ

Мнѣ васъ въ тоскѣ?

АЗАЗIИЛЪ.                        Моя любовь. Не бойся:

Мы лишены небесъ, но есть мiры,

Гдѣ наша власть незыблема.

РАФАИЛЪ.                                         Мятежникъ!

// 242

Твои слова преступны, но отнынѣ

Безсиленъ ты. Мечъ пламенный, изгнавшiй

Изъ рая первородныхъ, не угасъ

Въ моей рукѣ.

АЗАЗIИЛЪ.               Грози ихъ праху, плоти.

Безсмертнымъ мечъ не страшенъ.

РАФАИЛЪ.                                                     Но настанетъ

Часъ испытанья, — часъ, когда тщету

Борьбы съ Творцомъ постигнешь ты. Лишь вѣрой

И кротостью предъ Нимъ ты былъ могучъ.

(Бѣгутъ Смертные, ищущiе спасенья).

ХОРЪ СМЕРТНЫХЪ. Земля смѣшалась съ небомъ… Боже! Боже!

Спаси Твоя рабы!

Чу! Вой звѣрей сливается въ мольбы!

Драконъ, въ горахъ покинувъ ложе,

Мятется въ страхѣ межъ людей,

И смертнымъ воплемъ воздухъ рѣжутъ птицы.

Нѣтъ, Ягве, нѣтъ! Не простирай десницы

На чадъ Своихъ! Спаси и пожалѣй

Не насъ, не насъ, а все Свое творенье!

РАФАИЛЪ. Прости, земля! Прiемлю во смиреньи

Дѣла Творца. Оно есть долгъ раба. (Exit).

IАФЕТЪ. Однѣ изъ тучъ летятъ, какъ ястреба,

Другiя, недвижимыя, какъ скалы,

Лишь знака ждутъ пролить свои фiалы.

Навѣки скрылись солнце, звѣзды, твердь —

И тусклый жуткiй блескъ по небосводу

Распростираетъ Смерть.

АЗАЗIИЛЪ. Въ путь, Ана, въ путь! На волю и свободу!

Покинемъ мiръ, чтò, волею Творца,

Повергнутъ въ бездну хаоса стихiи.

Подъ грохотъ ихъ, я, какъ орелъ птенца,

Тебя крыломъ укрою — и въ другiе

Введу мiры: тамъ тьмы и смерти нѣтъ.

(Унося съ собой Ану и Аголибаму, Азазiилъ и Самiазъ исчезаютъ въ небѣ).

IАФЕТЪ. Всему конецъ! Я потерялъ ихъ слѣдъ,

Подъ этотъ вой, подобный урагану.

И суждено ль имъ жить, иль умереть,

Ужъ никогда вовѣки Ану

Моимъ глазамъ не лицезрѣть!

ХОРЪ СМЕРТНЫХЪ. Будь милосердъ, сынъ Ноя, къ братьямъ!

Какъ? Неужель ты всѣхъ покинешь, всѣхъ?

// 243

И, внемля стонамъ, воплямъ и проклятьямъ,

Одинъ войдешь въ спасительный ковчегъ?

МАТЬ (подавая Iафету ребенка).

Возьми, снеси младенца къ Ною!

Я въ мукахъ жизнь ему дала,

Но мнѣ была

Отрадой мысль — питать его собою.

Чѣмъ грѣшенъ онъ?

Зачѣмъ рожденъ?

Чтò въ молокѣ моемъ такого,

Что на того, кто имъ вскормленъ,

Идетъ враждой и яростью Iегова,

Что прахъ и твердь

Должна была воздвигнуть Смерть

На это кроткое созданье

И бездной водъ залить его дыханье?

Спаси, Iафетъ, дитя мое,

Иль проклятъ будь со всѣмъ своимъ народомъ!

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

(Воды прибываютъ, люди бѣгутъ въ разныхъ направленiяхъ; многихъ настигаютъ волны. Хоръ Смертныхъ, ища спасенiя, разсѣивается по скаламъ. Iафетъ стоитъ на скалѣ. Вдали виденъ плывущiй къ нему ковчегъ).

1908 г.