<Бунин И. А, Полное собрание сочинений: [в 6 т.]. – Пг.: Изд. Т-ва А. Ф. Маркс, [1915]. Т. 4. с. 216-220>

Геннисаретъ.

Въ Виѳлеемѣ, въ подземномъ придѣлѣ храма Рождества, блещетъ среди мраморнаго пола, неровнаго отъ времени, большая серебряная звѣзда. И вокругъ нея — крупныя латинскія литеры, твердая и краткая надпись:

Hic de Virgine Maria Iesus Christus natus est.

Въ придѣлѣ, какъ и подобаетъ пещерѣ, бѣдно. Но огнями, серебромъ, самоцвѣтами переливаются надъ звѣздою неугасимыя лампады. Тамъ, наверху — жаркое и веселое солнечное утро, пестрота и крикъ восточнаго базара. Здѣсь — холодъ, сумракъ, благоговѣйное молчаніе. И кто бы ни вошелъ сюда, чтò бы ни исповѣдывалъ онъ, — затихая, сдерживая дыханіе, не сводя глазъ съ этой средневѣковой надписи, преклоняетъ онъ колѣни:

Hic de Virgine Maria Iesus Christus natus est.

Есть древніе пергаменты, называемые палимпсестами, — хартіи, письмена которыхъ полустерты или покрыты чѣмъ-либо, чтобы, на мѣстѣ ихъ, можно было начертать новыя. Въ Виѳлеемѣ чувствуешь, прозрѣваешь то драгоцѣнное, первое, чтò сохранилось на его священномъ палимпсестѣ. Въ царскія одѣянія облекли Рожденнаго здѣсь, царямъ, путеводимымъ Звѣздою, повелѣли принести Ему, лежащему въ ясляхъ, вѣнцы свои, злато, ливанъ, смирну, и легендами, прекраснѣе которыхъ нѣтъ на землѣ, расцвѣтили сладчайшую изъ земныхъ поэмъ — поэму Его рожденія. На торжественныхъ церковныхъ языкахъ разсказана она. Но, когда благоговѣно склоняешься надъ нею въ Виѳлеемѣ, проступаетъ живая, трепетная красота подлиннаго, красота простыхъ, первыхъ письменъ.

Назаретъ — дѣтство Его. Тамъ, въ тишинѣ и безвѣстности, протекло оно, такое человѣческое, такое земное. Тамъ огорчали и радовали Его игры со сверстниками, тамъ ласковая

// 216

рука Матери чинила Его дѣтскую рубашечку, тамъ таинственно нисходила въ Его душу недѣтская мудрость, и ясное галилейское небо отражалось въ очахъ, задумчиво устремленныхъ въ синь зеленыхъ долинъ Эздрелона, на лиліи полевыя и птицы небесныя. Ветхіе пергаменты Назарета остались во всей своей древней простотѣ. Но скудны и чуть видны письмена, уцѣлѣвшія на нихъ! И великую грусть и нѣжность оставляетъ въ сердцѣ Назаретъ. Помню темныя весеннія сумерки, черныхъ козъ, бѣгущихъ по каменистымъ уличкамъ, тотъ первобытно-грубый каменный водоемъ, къ которому когда-то приходила Она, помню Ея жилище: маленькое, тѣсное, пещерное, полное вечерней тьмы, пустующее уже двѣ тысячи лѣтъ… Какъ полевой цвѣтокъ, мало кому вѣдомый, выросшій изъ случайно занесеннаго вѣтромъ сѣмени въ углу покинутаго дома, расцвѣла и здѣсь легенда, можетъ-быть, самая прекрасная, самая трогательная: безъ огня, по бѣдности родителей, засыпалъ божественный Младенецъ; Мать сидѣла у Его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая Его; а чтобы не было скучно и жутко Ему въ наступающей ночѝ, свѣтящіяся мушки по очереди прилетали радовать Его своимъ зеленымъ огонькомъ…

А страна Геннисаретская, гдѣ прошла вся молодость Его, всѣ годы благовѣствованія, всѣ тѣ дни, незабвенные до скончанія вѣка, для нихъ же и былъ Онъ въ мірѣ, — она и совсѣмъ не сохранила зримыхъ слѣдовъ Его. Но нѣтъ страны прелестнѣе, и нигдѣ такъ не чувствуется Онъ!

Какъ надъ всей Святой Землей, почіетъ и надъ нею великое запустѣніе. Многолюдные города и селенія, все многообразіе древней галилейской жизни, а среди этого многолюдства — Онъ, юный, неустанный, вдохновенный, окруженный Любимыми, — вотъ чтò оставляютъ въ воображеніи Евангелія, исторія. Но надо видѣть страну Геннисаретскую: теперь она, молчаливая, пустынная, дѣлитъ участь всей Палестины.

Въ ясный вечеръ, при заходящемъ солнцѣ, съ юга подошли мы къ Геннисарету по Iорданской долинѣ; все дико, голо, просто вокругъ: и въ долинѣ, и по каменистымъ предгоріямъ, обтупившимъ ее, — меланхолическимъ, сѣро-коричневымъ, въ золотисто-рыжихъ пятнахъ по склонамъ, гдѣ отъ солнца выгорѣли травы. Тропинка вьется среди желтаго, уже созрѣвшаго и подсохшаго ячменя. За нимъ — прибрежная деревушка, глиняная, безъ единаго деревца, кажущаяся необитаемой. Пройдя по сѣрымъ пескамъ, на которыхъ стоитъ она, увидали мы водную равнину прелестнаго зеленоватаго

// 217

тона, теряющуюся среди горъ, въ дали, замкнутой неясной громадой пѣгаго Гермона. Вправо — бѣдный истокъ Iордана. И галилейски радуетъ глазъ розовыми цвѣтами дикаго олеандра низменность у мелкихъ водъ его…

Солнце было за горами. Свѣтъ его гаснетъ здѣсь быстро, а какъ только онъ гаснетъ, съ горъ срывается недолгій, но сильный вѣтеръ. И темнѣющее озеро уже шумѣло отъ крупной зыби. Четыре гребца нашихъ поспѣшили кинуть весла, вздернуть парусъ и привалиться къ бортамъ, затянувъ вполголоса что-то тоскливо-беззаботное. Вѣтеръ ударилъ въ парусъ, крѣпко накренилъ, — и мы понеслись въ сумракъ, на дальніе огоньки Тиверіады, разсыпанные подъ черной горою, стукая днищемъ по волнамъ, черпая воду, то и дѣло окатываясь съ ногъ до головы брызгами. Я крикнулъ, чтобы ослабили парусъ: эти полуголые, худые, загорѣлые галилеяне, въ своихъ войлочныхъ круглыхъ колпачкахъ, прикрывающихъ только макушку, крикнули что-то въ отвѣтъ, блестя зубами и бѣлками, и продолжали пѣсни… «Становилось темно, а Iисусъ не приходилъ къ нимъ. Дулъ сильный вѣтеръ, и море волновалось»… Да, да, это было здѣсь! Онъ дышалъ этимъ мягкимъ, сильнымъ, благовоннымъ вѣтромъ! — Черезъ часъ мы были уже въ Тиверіадѣ, маленькой, тѣсной и грязной, гдѣ лишь одинъ сносный пріютъ — старый латинскій монастырь на самомъ берегу.

Отъ Тиверіады кесарей ничего не осталось. Французъ-настоятель, пригласившій насъ передъ сномъ выйти на кровлю, съ которой далеко было видно успокоенное въ лунномъ свѣтѣ озеро, жаловался: они изнемогаютъ отъ скуки и тропическаго зноя въ этомъ навозномъ мѣстечкѣ; вокругъ нихъ — пустыня; отъ Магдалы осталось только названіе; отъ Капернаума — груды камней, гдѣ итальянцы-монахи ведутъ раскопки; въ Табхѣ пять человѣкъ братіи… «Это близъ Капернаума, на сѣверномъ берегу?» — Да, да, — разсѣянно сказалъ настоятель, играя четками, мотая ногой въ лиловомъ чулкѣ, въ башмакѣ съ серебряной пряжкой, и глядя на туманныя предгорія Гадаринскія, за озеро. Луна сіяла — высоко-высоко. Все озеро было въ свѣтломъ, тончайшемъ пару. Знойно звенѣли внизу цикады — на пыльныхъ кустарникахъ, на столѣтнихъ придорожныхъ кактусахъ. Тиверіада спала. И вся ея мертвая страна покоилась въ мертвой тишинѣ.

Мнѣ долго не давалъ уснуть козленокъ, жалобно плакавшій гдѣ-то по сосѣдству. Въ маленькое окошечко, пробитое въ каменной стѣнѣ почти подъ потолкомъ — какъ въ тюрьмѣ — бѣлѣло сквозь желѣзную рѣшетку лунное небо. Въ полутем-

// 218

ной жаркой кельѣ беззвучно плавали москиты. Блохи же Тиверіады упоминаются даже въ путеводителяхъ… Но я поминутно говорилъ себѣ: я въ Тиверіадѣ! Эта ночь была одной изъ счастливѣйшихъ во всей моей жизни.

Раннимъ утромъ мы поплыли въ Капернаумъ. Озеро недолго дышало утренней свѣжестью. Вотъ уже растянули бѣлый парусиновый навѣсъ надъ лодкой, — и онъ озаряетъ лица. Солнце все ослѣпительнѣе и жарче. Озеро штилѣетъ. Желто-рыжіе верхи предгорій Гадаринскихъ дѣлаютъ водныя зеркала у береговъ золотыми. И въ золотѣ отражаются сѣро-лиловые склоны ихъ. Вода подъ лодкой, зеленая, прозрачная, какъ слеза, кажется бездонной. Гребцы, одинъ юноша, другой старикъ, совсѣмъ Петръ Апостолъ, работаютъ дружно и легко, и отъ поворачивающихся въ водѣ веселъ извиваются, уходятъ въ глубину какъ бы толстыя зеленыя змѣи съ серебряными блестящими брюхами. Потъ уже градомъ льетъ съ красныхъ лицъ гребцовъ. Они — рыбаки, въ лодкѣ лежатъ ихъ сѣти… «Проходя же близъ моря Галилейскаго, Онъ увидѣлъ двухъ братьевъ, Симона, называемаго Петромъ, и Андрея, брата его, закидывающихъ сѣти въ море»… Развѣ не могъ призвать Онъ и этихъ? Они еще нѣсколько разъ налегаютъ на весла — и поднимаютъ ихъ: лодка, чуть журча, добѣгаетъ до берега. Мы выходимъ и оглядываемся. На берегу, среди колючихъ кустарниковъ и розовыхъ цвѣтовъ олеандра, — груды бѣлыхъ камней, колоннъ: это и есть развалины знаменитой синагоги Капернаума, куда столько разъ, въ такіе же знойные дни, входилъ Онъ, тѣснимый народомъ, искавшимъ коснуться Его. Тишина, солнце, блескъ воды. Сухо, жарко, радостно. И вотъ Онъ, съ раскрытой головою, въ бѣлой одеждѣ, идетъ по берегу… Здѣсь, на этомъ благословенномъ озерѣ, все такъ просто, — такъ легко чувствовать близость Его! Симонъ и Петръ не удивились Его словамъ: «Они тотчасъ, оставивъ лодку и отца своего, послѣдовали за Нимъ»…

Табха между Капернаумомъ и Магдалой. Мы опять поплыли мимо невысокихъ холмовъ въ тѣхъ же бурыхъ, выгорѣвшихъ травахъ. Возлѣ Табхи единственное живое мѣсто этой пустыни: въ озеро впадаетъ источникъ, дающій о себѣ знать нѣсколькими эвкалиптами и посѣвами въ долинкѣ межъ холмами. Подъ эвкалиптами черный мальчикъ пасетъ десятокъ черныхъ вислоухихъ козъ съ колокольчиками на шеѣ. Это — стадо братіи. А пріютъ ея — на холмѣ, рядомъ: нѣчто въ родѣ маленькой крѣпости, два-три зданія изъ дикаго камня за высокими стѣнами. Настоятель здѣсь старикъ-нѣмецъ, чистота и порядокъ у него нѣмецкіе. Встрѣтилъ онъ

// 219

насъ, сожженныхъ зноемъ, сдержанно, но привѣтливо, комнаты далъ въ нижнемъ этажѣ, самыя прохладныя, выходящія на большую каменную террасу, въ садикъ по скату холма, усыпанный гравіемъ, испещренный легкой тѣнью свѣтлой, сквозной зелени перечныхъ деревьевъ, нѣжнѣйшихъ мимозъ, нѣжнѣйшихъ хвойныхъ породъ — серебристо-голубыхъ, легкихъ, какъ пухъ. Среди нихъ поднимались двѣ-три пальмы, чернѣли молоденькіе кипарисы, цвѣли розы, ворковали дикія горлинки, наслаждаясь солнечнымъ затишьемъ… И, оставшись одинъ на террасѣ, я взялъ съ каменнаго стола лежавшее на немъ Евангеліе, развернутое какъ разъ на тѣхъ страницахъ, чтò говорятъ о морѣ Галилейскомъ. Теперь оно было предо мною. Я, читая о немъ, видѣлъ и его, и свѣтлый, неизреченно-прекрасный Образъ, донынѣ не покинувшій его береговъ. Солнце было въ зенитѣ. Озеро, воздушно-зеленое, во всей тропической мягкости своей, тонуло, млѣло въ серебристомъ полуденномъ свѣтѣ, теряясь на югѣ…

Какъ сладокъ, какъ ласковъ здѣсь изрѣдка набѣгающій, теплый отъ дыханія затуманенныхъ зноемъ горъ, сильный, южный вѣтеръ, какъ широко, все сгущаясь и темнѣя, бѣжитъ передъ нимъ лиловая зыбь по зеркаламъ у береговъ, гдѣ свѣтитъ золото предгорій, какъ долго, какъ дремотно кланяются послѣ него кипарисы, вѣточки перечныхъ деревьевъ и кудри плакучихъ мимозъ въ золотомъ цвѣту, какъ сухо шелестятъ вайи пальмъ, напоминая о Египтѣ, сохранившемъ Его драгоцѣнную жизнь въ младенчествѣ!

Капри.

9. XII. 1911 г.

__________

// 220