<Бунин И. А, Полное собрание сочинений: [в 6 т.]. – Пг.: Изд. Т-ва А. Ф. Маркс, [1915]. Т. 4. с. 206-215>

Храмъ Солнца.

Такъ говоритъ Господь: сокрушу затворы Дамаска и истреблю жителей долины Авенъ.

Кн. прор. Амоса.

I.

Рано утромъ покинулъ я Бейрутъ. Поѣздъ вышелъ изъ порта къ востоку, — Бейрутъ глядитъ на сѣверъ, — свернулъ, огибая городъ, на югъ, среди сплошныхъ садовъ и виллъ, — и черезъ часъ былъ уже подъ Хадеттомъ. За Хадеттомъ онъ перемѣнилъ темпъ на торопливый, горный: стуча, раскачиваясь, онъ сталъ извиваться — опять на востокъ — все выше и выше, по зубчатой линіи, по красноватымъ предгорьямъ. Изъ-за цвѣтущихъ садовъ, покрывающихъ ихъ, изъ-за гранатовъ, шелковицъ, кипарисовъ, розъ и глициній нѣсколько разъ мелькнуло туманно-синее море. Слушая разноязычный говоръ, гулъ колесъ и грохотъ энергично работающаго паровика, я выглянулъ въ окно, дохнулъ посвѣжѣвшимъ воздухомъ: въ необъятное пространство за нами все ниже и ниже падала далекая бейрутская долина, ставшая маленькой, плоской, кучки бѣлыхъ и оранжевыхъ точекъ — крышъ, темно-зеленыя пятна садовъ, кирпичныя отмели бухты — и необозримая синь моря. Скоро все это скрылось — и снова развернулось еще шире… Все мельче, тѣснѣй становились точки, все игрушечнѣй — бухта, и все величавѣй, страшнѣй — море. Море росло, поднималось синей туманностью къ свѣтлому небу. А небо было несказанно огромно.

Подъ Джамхуромъ паровикъ сталъ на подъемѣ въ котловинѣ, повернувшись къ Бейруту, — и за горами направо я вдругъ близко-близко увидалъ голую, серебряную съ чернью громаду Саннина. Пахло снѣгомъ, но сѣрая каменная стѣна

// 206

маленькой станціи вся была въ цвѣтущей, ярко-пунцовой герани. Потомъ паровикъ звонко, по-горному крикнулъ — и опять застучалъ короткимъ дыханіемъ въ кручу. И опять открылась головокружительная панорама съ далекимъ Бейрутомъ на днѣ. Зыбко зіяли глубокія ущелья съ одной стороны, торжественно возрасталъ Саннинъ съ другой… А за Арайей подъемъ, возвращаясь на западъ, пошелъ еще круче. Стало просторно и голо, прохладно и облачно. Дымомъ сползали облака по скатамъ. Миновавши Алэй, мы опять повернули къ востоку. Былъ тоннель. Налѣво открылась долина Хамана, за ней — горы въ сплошныхъ темно-зеленыхъ борахъ… За Софаромъ море скрылось, чтобы уже не показываться больше. Опять окунулись мы во тьму, дымъ и грохотъ, а когда выскочили, — о, какъ дико и вольно стало кругомъ! Изъ-за голыхъ вершинъ глянулъ Джебель-Кенэзэ, весь въ яркихъ серебряныхъ лентахъ. Онъ такъ четко сіялъ въ этой ясной, прохладной пустынѣ, что становилось легко и радостно при одномъ взглядѣ на него. Приближался перевалъ, паровикъ выбивался изъ силъ, одолѣвая послѣдній подъемъ. Изъ оконъ вагоновъ высовывались фески, дымъ падалъ и стлался по придорожнымъ скаламъ… Въ одиннадцать мы пришли на Бейдаръ, къ перевалу.

Было тихо, свѣжо. Пять тысячъ футовъ не Богъ вѣсть какая высота, но волновала мысль, что ты на Ливанѣ. А впереди — долина Солнца, долина Авенъ, Келесирія. Тронувшись, мы пошли съ головокружительной быстротой. Съ грохотомъ нырнулъ поѣздъ въ длинный-длинный и могильно-темный тоннель. А когда этотъ грохотъ оборвался, мы ослѣпли отъ свѣта и не сразу поняли, чтò это, какъ море, сіяетъ впереди. Впереди же была — Келесирія!

Въ глубокой дали раскрылась она, ровная, пустая, котловиной среди горъ, смутно видныхъ въ солнечномъ туманѣ. Противъ лѣваго окна, надъ скатами, сіяла все та же голая громада въ бѣлыхъ лентахъ. На скатахъ лежалъ тающій снѣгъ. А дорога все падала, и все ближе становилась огромная изумрудная долина въ фіолетовыхъ пятнахъ пашенъ. И еще огромнѣе былъ далекій валъ горъ за нею. Вотъ сосѣдъ трогаетъ меня сизой рукой за рукавъ и, блеснувъ зубами, говоритъ:

— Джебель-Шейхъ!

И, взглянувъ, я вдругъ вижу за долиной, въ солнечномъ туманѣ, величаво выдѣляющуюся изъ-за валовъ Антиливана куполообразную гору. Она вся въ полосахъ снѣга, идущихъ сверху внизъ, — какъ талесъ. Гермонъ, Великій Шейхъ!

// 207

Надъ нимъ, почти на немъ — купы свѣтлыхъ легкихъ облаковъ…

На Мерейатѣ стало совсѣмъ тепло. Лѣтній вѣтеръ, бѣлыя акаціи въ цвѣту… Но по горѣ налѣво все еще былъ снѣгъ — на изумительно-яркомъ полѣ синевы. За Мерейатомъ, послѣ очень крутого спуска, открылась Штора, большая и дикая на видъ арабская деревня съ плоскими глиняными кровлями. За Шторой, послѣ полудня, мы были уже въ долинѣ. Пошли сады, въ нихъ — тополя, шелковицы. Сквозь сады замелькали синія и красныя одежды сирійцевъ, пахавшихъ на волахъ ржавую глину въ виноградникахъ… Близился Райякъ, гдѣ нужно было покинуть дамасскій путь и свернуть на сѣверъ.

Близились мѣста Эдема, Баальбекъ.

II.

Край баснословныхъ племенъ, родина Адама, святилище Солнца! Эта низменность, — въ ней около полутораста верстъ, — съ незапамятныхъ временъ называется Бека — страна, долина. Баальбекъ есть такимъ образомъ «долина Ваала-Солнца». Слово Сирія — санскритское — значитъ опять-таки — солнце. Но мало того: эта долина, средоточіе солнечныхъ служеній, связана еще съ именемъ Рая, близость котораго къ Баальбеку была неоспорима въ древности.

Я глядѣлъ въ окна почти пустого вагона. Прохладный, сѣроватый день. Дорога отъ Райяка ровно и почти незамѣтно для глазъ идетъ на подъемъ, все къ сѣверу. Кругомъ — слегка волнистая пустыня, море тощихъ посѣвовъ, сквозитъ ржаво-красноватая почва, — именно та, изъ которой и былъ созданъ Адамъ! — и кое-гдѣ — дико цвѣтущіе кустарники. Въ открытое окно слѣва дуетъ свѣжій степной вѣтеръ, за долиной видны холмы предгорій и безъ конца тянется горбатый валъ Ливана — дикихъ тоновъ, весь въ поперечныхъ бѣлыхъ лентахъ. И такая же гряда идетъ и справа — Антиливанъ. Я глядѣлъ — и вдругъ опять вспомнилъ талесъ, платъ, который накидываютъ на голову во время молитвы евреи, — слабое подобіе древнѣйшей кочевой одежды. Такъ вотъ откуда, подумалъ я, всѣ эти пѣгія хламиды, раскиданныя по Востоку, и даже полосатая черезполосица мраморовъ въ мечетяхъ! Все отсюда, изъ исполинскаго развала этихъ ни на что не похожихъ горъ.

Онѣ не кажутся высоки, — сама долина на четыре тысячи футовъ выше моря. Издалека не поражаютъ онѣ и очертаніями. Но даже Кавказъ ничто передъ этими синеватыми валами и пѣгими горбами, точно перенесенными съ другой, болѣе старой

// 208

планеты. Да съ другой планеты и всѣ памятники ихъ. Вонъ чуть сѣрѣетъ на Ливанѣ мѣстечко Керакъ съ высѣченной въ скалахъ стофутовой гробницей Ноя. Вонъ тамъ, на Антиливанѣ, есть селенье Неби-Шитъ, гдѣ чтутъ могилу Сиѳа. А впереди — Баальбекъ, руины храма, превышающаго и древностью и размѣрами все сдѣланное рукою человѣка. Камни его возили на мастодонтахъ; въ святилищахъ его сливались въ служеніе единому Солнцу служенія Арамеи и Египта, Ассиріи и Финикіи, Греціи и Рима. Баальбеку уступали не только всѣ финикійскіе, но даже египетскіе храмы. Тамъ ликъ Солнца дробился: тамъ были боги, нисходившіе до людскихъ распрей, воплощавшіеся въ царяхъ и вождяхъ; здѣсь былъ Богъ… А за Баальбекомъ, къ сѣверу, долина еще пустыннѣе. На ней смѣшались и слились со скалами предгорій камни несмѣтныхъ городовъ и храмовъ, самое имя которыхъ исчезло безслѣдно, навѣки. Земля тамъ — одна изъ самыхъ плодороднѣйшихъ въ мірѣ — запущена, одичала. И высится на ней Гермиль, памятникъ Рая, — каменный кубъ на помостѣ чернаго базальта, украшенный барельефными луками, стрѣлами и фигурами тигра, кабана и слона, — охоты тѣхъ дней, когда Ливанъ, утопавшій въ исполинскихъ кедровыхъ лѣсахъ и великомъ обиліи водъ, былъ еще подлиннымъ Раемъ…

Въ открытое окно дулъ сильный вѣтеръ. Съ сѣвера, изъ-за горъ, шла неохватная градовая туча, уже покрывшая и замутившая вершины туманомъ. Я подумалъ: тамъ Кедры… Слѣдуетъ ли, говорятъ нѣкоторые, искать на Ливанѣ отдѣльныхъ мѣстъ, связанныхъ преданьемъ съ Эдемомъ? Не Эдемъ ли весь Ливанъ? Вѣдь, кромѣ Гермиля, есть и было еще нѣсколько селеній, носящихъ это имя: напримѣръ, древне-сирійское селеніе на Антиливанѣ, — Гедимъ; Эдемъ близъ Дамаска. Болѣе же всего соперничаетъ съ Эдемомъ Гермиля Эдемъ близъ Кедровъ, часахъ въ десяти отъ Баальбека, на сѣверо-западѣ. Взбираются къ этому Эдему по ужасающимъ кручамъ Ливана, чтобы достигнуть подошвы высочайшихъ, вѣчно-снѣжныхъ вершинъ. И видны оттуда цѣлыя страны — кряжи, долины, воды, лѣса и селенія, необозримая пустыня Келесиріи, рѣки и царственныя руины Баальбека на ней, мутная синева Антиливана на востокѣ, бездна Средиземнаго моря, сливающаяся съ горизонтомъ, на западѣ… И вотъ одно изъ этихъ-то селеній и есть Эдемъ, а нѣсколько хвойныхъ рощъ — остатки кедровъ ливанскихъ, тѣхъ, которые Библія называла заоблачными, тѣнь ихъ — тѣнью, покрывшей всѣ земныя царства, бальзамъ — божественнымъ, на тысячи лѣтъ сохраняющимъ трупы отъ тлѣнія, древесину — не боя-

// 209

щейся вѣчности… Теперь они гибнутъ, вырождаются. Но одна изъ пяти рощъ, уцѣлѣвшихъ близъ Эдема, еще и донынѣ почитается священной…

Я смотрѣлъ въ окна… Чтò такое теперь Баальбекъ? Даже происхожденіе его никому неизвѣстно. Извѣстно только, что упоминается онъ въ египетскихъ и ассирійскихъ надписяхъ; что былъ онъ колоніей Рима, которому и принадлежитъ построеніе — въ честь боговъ солнечныхъ — двухъ всемірно-славныхъ баальбекскихъ храмовъ — Великаго и Малаго. Брали и разрушали его и арабы и монголы, а ихъ разрушеніямъ помогло нѣсколько страшныхъ землетрясеній, и вотъ, на мѣстѣ огромнаго города, остался бѣдный городокъ съ пятью тысячами разноплеменнаго сирійскаго люда и развалинами акрополя, въ которомъ отъ Великаго храма уцѣлѣло всего шесть колоннъ… Вдругъ вагонъ ярко озарился солнцемъ. И внезапно увидѣлъ я вдали нѣчто поражающее: густой зеленый оазисъ садовъ и тополей, тянувшихся среди долины и окружавшихъ желто-бѣлыя руины какой-то крѣпости, такой огромной, что сады казались подъ ней кустарниками, а высоко надъ ними — шесть какъ бы повисшихъ въ воздухѣ мраморныхъ колоссовъ.

Солнце изъ грозовыхъ тучъ озарало ихъ и сады сильно и рѣзко. Темно-сизый фонъ неба еще болѣе усиливалъ яркость зелени и допотопныхъ стволовъ колоннады. И въ пролеты ея ветхозавѣтно глядѣлъ пѣгій горный талесъ. Бѣлымъ огнемъ горѣли широкія снѣжныя полосы этого талеса. И загорѣлись еще болѣе, когда мы приблизились къ Баальбеку. Но вдругъ померкли, воздухъ потемнѣлъ — и буря, докатившись съ Ливана, смерчомъ закрутила пыль надъ плоскокрышимъ городкомъ, бѣлѣвшимъ за руинами, тучей помчала ее надъ садами и сквозь колонны… Едва успѣлъ я вскочить въ холодный и пустой отель на каменистомъ холмѣ вблизи ихъ, какъ все смѣшалось въ лютомъ ливнѣ съ градомъ. Градъ съ трескомъ сѣкъ помутившіяся окна, миріадами летѣлъ и прыгалъ по землѣ. Вааль изъ-за облачной высоты величаво кидалъ въ мрачно окликавшіяся горы гулъ и грохотъ, отъ которыхъ въ страхѣ метались фіолетовыя молніи…

Но когда, черезъ часъ, вышелъ я на балконъ, золотымъ блескомъ ослѣпила меня дождевая вода на балконѣ. Буря пронеслась, и на землѣ воцарились безмятежный миръ и ясность, одинъ изъ тѣхъ вечеровъ, чтò такъ любятъ ласточки. Воздухъ былъ чистъ и тепелъ, талесы далекихъ куполообразныхъ вершинъ четки и близки, мокрые сады противъ балкона райски-свѣжи, густы и зелены. А надъ садами и

// 210

надъ крѣпостными руинами, тонущими въ нихъ, стройно и державно возносились шесть желтоватыхъ колоссовъ Великаго храма. Съ балкона я глядѣлъ на предвечернее солнце, на Ливанъ, на сѣверо-западъ. На западъ, на полверсты, тянулись по долинѣ руины. Тополя и фруктовыя деревья шли вдоль южной стѣны ихъ, подымавшейся надъ зеленью каменными зубьями, грубыми брешами. И мнѣ виденъ былъ весь акрополь, заключающій въ себѣ на восточномъ краю входъ, Пропилеи, на западномъ — Великій храмъ, а на срединѣ — Гексагонъ и Жертвенный дворъ. Малый храмъ построенъ отдѣльно, внѣ этой стѣны. Его циклопическій периптеръ сохранился на диво. Но здѣсь онъ терялся: все подавляли колонны Великаго храма. Раздѣленныя далью пролетовъ, онѣ стояли фронтомъ къ югу. Верхъ одной изъ нихъ — крайней справа — былъ почти свободенъ отъ архитрава… Скоро она рухнетъ, — подумалъ я, — и рухнетъ ужасно! Вѣдь въ одномъ фундаментѣ акрополя аршинъ пятнадцать высоты, но колонны стоятъ не на немъ: для Великаго храма былъ воздвигнутъ еще другой фундаментъ, высотой почти равный первому. А въ самихъ колоннахъ росту аршинъ сорокъ! Нѣкогда перистиль храма, — окружавшая его колоннада, — состоялъ изъ пятидесяти четырехъ такихъ колоннъ. Теперь ихъ только шесть, — третья часть южной части перистиля, удержавшаяся на единственной сохранившейся стѣнѣ второго фундамента. И какъ одиноки онѣ! Воздухъ долины становился голубымъ, валъ Ливана синимъ. Далеко на сѣверо-западѣ начинали желтѣть ленты одного изъ высочайшихъ горбовъ, все яснѣе выдѣлявшихся на небѣ. Между небомъ и землей былъ несказанный просторъ… Но величіе этихъ колоннъ, одинокихъ «наслѣдниковъ дней героевъ», было ни съ чѣмъ несравнимо.

III.

Солнце склонялось; въ мокрыхъ зеленыхъ садахъ, казавшихся еще свѣжѣе отъ шума горной мутно-зеленой рѣчки, въ садовой глуши вокругъ акрополя, была тѣнь. Маленькими казались тополя, стоявшіе вдоль стѣнъ его, вдоль фундамента… Привратникъ пропустилъ меня за желѣзную рѣшетку къ Пропилеямъ.

Нѣкогда къ нимъ, во всю ихъ длину, вела мраморная лѣстница; сарацины до послѣдней плиты разрушили ее, превращая акрополь въ крѣпость, и теперь поднимаются узенькой, новой. Нѣкогда и Пропилеи были стройнымъ, величавымъ зданіемъ. Двѣнадцать сіенитовыхъ колоннъ образовали фасъ. За ними былъ порталъ въ три пролета. По бокамъ стояли па-

// 211

вильоны-экзедры, воздвигнутые изъ огромныхъ камней со всей роскошью и силой древняго зодчества и ваянія, съ двумя ярусами нишъ — для статуй боговъ. Теперь отъ колоннъ остались только пьедесталы, порталъ являетъ видъ проломовъ въ крѣпостной стѣнѣ, проходъ къ нему заваленъ каменными глыбами и разбитыми капителями, полуразрушенныя экзедры зіяютъ. Отъ южной мало-мальски уцѣлѣла только южная стѣна. Сѣверная раскрыта и почти лишена стѣны восточной. Высокій входъ ея — въ коринѳскихъ пилястрахъ, выщербленныхъ и выглаженныхъ временемъ. Сарацины превратили павильоны въ башни, увеличили высоту ихъ надстройками, — и дикій камень надстроекъ рѣзко отдѣляется отъ древняго, похожаго на мраморъ… Тѣнь была въ этихъ раскрытыхъ развалинахъ. Глубоко и густо синѣло надъ ними вечернее небо. Зеленая верхушка тополя тянулась снизу, заглядывая въ брешь. И мертвая тишина стояла вокругъ.

За стѣной Пропилей — Гексагонъ, первый дворъ. Огромный шестиугольникъ его замкнутъ шестиугольникомъ стѣнъ и сплошныхъ экзедръ, опять-таки почти до тла разрушенныхъ. Мраморный скользкій шестиугольникъ въ три ступени идетъ вокругъ площади двора, на разстояніи шаговъ двадцати отъ экзедръ. На немъ возвышалась шестиугольная колоннада, связанная съ экзедрами сводомъ. Въ тѣни этой галлереи толпились ожидавшіе входа во дворъ Жертвенный… Отъ колоннъ не осталось теперь ни единой. Пустой дворъ окружаютъ громады руинъ. Сарацины пробили въ нихъ бойницы, понадѣлали много грубыхъ амбразуръ. Землетрясенія и осады почти ничего не оставили и отъ этой работы. Чувствуешь лишь дикость древней цитадели, слѣды свирѣпыхъ древнихъ битвъ и — тяжесть, величіе Рима.

А за Гексагономъ — дворъ Жертвенный, дворъ, повторяющій первый, но лишь въ иной, квадратной формѣ и чуть не втрое превосходящій его по размѣрамъ. Мало оставило время и отъ второго тройного портала, — проходовъ изъ Гексагона на Площадь Всесожженія: вмѣсто портала зіяетъ теперь пустота среди остововъ крайнихъ экзедръ, чтò похожи на остовы какихъ-то допотопныхъ жилищъ, на сквозныя пещеры. И когда я, оглянувъ Гексагонъ, кинулъ взглядъ далѣе, — необозримый каменный хаосъ, хаосъ цѣлаго города, ниспровергнутаго землетрясеніемъ, открылся предо мною. Не на Гексагонъ и Пропилеи, а вѣдь именно сюда, гдѣ послѣдовательно возрастали и размѣры и святость Храма Солнца, направлены были силы подземныя, ужасы осадъ и варварство самыхъ низкихъ варваровъ — византійскихъ императоровъ. Но великое осталось

// 212

великимъ. Чуть не на полверсты тянулся среди этого хаоса отшлифованный миріадами ногъ, мѣстами зіяющій провалами, мѣстами заросшій колючками проходъ. Шесть колоссовъ, стоящихъ почти на самомъ концѣ его, на остаткахъ фундамента, глядѣли на югъ и сливались въ одинъ, занимая полъ-неба. Ихъ стволы, обожженные зноемъ и вѣтромъ, были красноваты. Горизонтъ за ними замыкался зубцами и проломами Стѣны Циклоповъ. Небо блѣднѣло, низко опустившееся солнце все слегка золотило… Я сѣлъ среди двора на камень.

Было тихо-тихо. Безъ конца лежали и стояли вокругъ меня обломки сіенитовыхъ туловищъ, — точно какія-то страшныя каменныя существа. Позади и вправо широко раскрывали свои каменныя утробы искаженныя и разрушенныя экзедры; только двѣ-три изъ нихъ напоминали о прежнемъ великолѣпіи раковинообразныхъ нишъ, пилястровъ и горельефовъ. А налѣво громоздились камни, шли какіе-то рвы и провалы — и тяжело, и вмѣстѣ съ тѣмъ легко, стройно и громадно высился храмъ Малый, чудомъ сохранившій весь свой, какъ бы литой изъ желтоватаго мрамора, корпусъ и цѣлыхъ девять колоннъ какъ разъ на томъ флангѣ, который былъ виденъ мнѣ. Я глядѣлъ на нихъ и долго не могъ понять, чтò это такъ рѣзко отличаетъ ихъ отъ тѣхъ шести колоннъ. Малый храмъ, этотъ рѣдкій образецъ эллинской красоты и несокрушимой римской мощи, былъ немного менѣе Великаго. Нѣтъ при немъ ни Пропилей, ни Гексагона, ни двора всесожженія, но фундаментъ его почти равенъ тому, исчезнувшему фундаменту, на которомъ стояло святилище Солнца. Почти равны и перистили ихъ… Въ чемъ же тогда дѣло? Только въ томъ, что колонны храма Солнца вверху не суживаются. Но какъ далеко уноситъ это въ глубину вѣковъ!

Можно представить себѣ красоту малаго храма, Пропилей, Гексагона, двора Жертвеннаго — въ тѣ дни, когда только-что отлилось въ совершенныя формы и сочеталось въ Баальбекѣ «самое прекрасное на землѣ съ самымъ величественнымъ». Этотъ хаотическій просторъ, нынѣ подобный страшнымъ картинамъ Исаіи, лоснился тогда мозаичными настилками. Стѣны и экзедры, гдѣ помѣщалось болѣе трехсотъ нишъ для всѣхъ боговъ Олимпа, стройно замыкали его съ трехъ сторонъ, на четвертой, западной, шла лѣстница къ высоко вознесенному порталу Великаго храма. Квадратъ изъ огромныхъ сіенитовыхъ колоннъ — темно-розовыхъ, гладко шлифованныхъ египетскихъ монолитовъ — охватывалъ средину двора, и галлереи между ними и экзедрами всегда были полны свѣта, тѣни, бѣлыхъ хитоновъ. Нельзя было найти мѣста, не блиставшаго

// 213

мраморомъ статуй, пилястрами, фронтонами и причудливой лѣпкой карнизовъ, капителей, — этихъ окаменѣвшихъ листьевъ, узоровъ, цвѣтовъ. Ярко млѣла синь неба надъ квадратомъ двора. Дымъ непрерывныхъ сожженій и языки прозрачно-золотого пламени поднимались съ гигантскаго жертвенника, съ раскаленной мѣдной настилки его — съ алтаря возлѣ мраморныхъ ступеней, тремя переходами поднимавшихся къ чудовищному периптеру Великаго святилища… Но легко сказать: чудовищному! Какъ представить себѣ его?

Та часть основного фундамента, на которой стоялъ фундаментъ святилища, равна только половинѣ двора Жертвеннаго. Но древніе не даромъ называли святилище «первобытнымъ»: дѣло было не въ ширинѣ и длинѣ, а въ высотѣ и размѣрахъ строительнаго камня. И уже одно то, что периптеръ святилища былъ вознесенъ еще и на другой громадный фундаментъ съ подземельями внутри, свидѣтельствуетъ о томъ, что самостоятельность Рима здѣсь кончается. Кѣмъ былъ сложенъ основной фундаментъ? Какими-то древне-арамейскими племенами — изъ самыхъ большихъ монолитовъ, «какіе когда-либо поднималъ человѣкъ», и въ тѣ дни, когда легенды о титанахъ еще дышали жизнью. Неизвѣстно, кѣмъ построено и самое святилище Солнца: Римъ только реставрировалъ его. Но и реставрировалъ подъ несомнѣннымъ вліяніемъ преданій о великихъ капищахъ, о столпотвореніяхъ, объ уступчатыхъ зиккуратахъ, этихъ «башняхъ до небесъ», и посвятилъ его Солнцу-Ваалу, сочетавшему здѣсь свое имя съ именемъ Юпитера. И святилищемъ Ваала, прежде всего Ваала и было и осталось святилище Великаго храма, уступами вознесенное къ небу и охваченное колоссами, имѣвшими и внизу и вверху одну толщину — какъ капище первобытное. А сказочнымъ монолитамъ, изъ которыхъ сложенъ основной фундаментъ, его подземелья и Стѣны Циклоповъ, Римъ могъ только благоговѣйно дивиться: тайна передвиженія и кладки этихъ монолитовъ, изъ которыхъ иные имѣютъ по тридцати аршинъ въ длину, даже для него была непостижима.

Солнце сѣло, и, какъ всегда на Востокѣ, стало на минуту особенно свѣтло. И въ этомъ странномъ свѣтѣ безъ солнца, въ пространствѣ, какъ бы лишенномъ воздуха, рѣзко обожженныя красноватымъ загаромъ колонны вдругъ пріобрѣли ужасающую выпуклость, тяжесть и высоту. Я пробрался къ нимъ по глыбамъ камня, по оврагамъ и возвышенностямъ, по остаткамъ мраморныхъ ступеней и тысячелѣтнему мусору, зашелъ подъ фундаментъ, на которомъ стоятъ колонны, и, закинувъ голову, глянулъ вверхъ… Дивно было сочетаніе

// 214

бездоннаго блѣдно-голубого неба и оранжево-красноватаго тона этихъ поднебесныхъ стволовъ! Но они уже меркли. Быстро падалъ сумракъ. Спотыкаясь, я сбѣжалъ въ ровъ, въ уголъ, образованный Циклопическими стѣнами. Ихъ теперь двѣ: западная и сѣверная. Обѣ искажены вверху надстройками и проломами. Но искаженія только усугубляютъ ихъ допотопный видъ. Изъ темнаго оврага выбрался я по каменисто-мусорнымъ холмамъ, поднимающимся къ пролому въ углу стѣнъ, на свѣтъ заката и сталъ въ проломѣ. Подо мной былъ обрывъ, вдали — темное море долины, а за нимъ — валы Ливана и далекія, чуть краснѣющія въ сумракѣ ленты его горбовъ. Подо мной была стѣна, сложенная сынами Солнца — стѣна, камни которой останутся здѣсь недвижными до конца міра.

1909 г.

__________

// 215