<Бунин И. А. Воспоминания. Париж: Возрождение, 1950. С. 261—272>

Вот точный текст той рѣчи, которую произнес я по французски:

— Ваше Высочество, Милостивыя Государыни, Милостивые Государи.

9 ноября, в далекой дали, в старинном провансальском городѣ, в бѣдном деревенском домѣ, телефон извѣстил меня о рѣшеніи Шведской Академіи. Я был бы неискренен, ежели бы сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболѣе сильное впечатлѣніе во всей моей жизни. Справедливо сказал великій философ, что чувства радости, даже самыя рѣзкія, почти ничего не значат по сравненію с таковыми же чувствами печали. Ничуть не желая омрачать этот праздник, о коем я навсегда сохраню неизгладимое воспоминаніе, я все-таки позволю себѣ сказать, что скорби, испытанныя мною за по-

// 270

слѣдніе пятнадцать лѣт, далеко превышали мои радости. И не личными были эти скорби, — совсѣм нѣт! Однако, твердо могу сказать я и то, что из всѣх радостей моей писательской жизни это маленькое чудо современной техники, этот звонок телефона из Стокгольма в Грасс, дал мнѣ, как писателю, наиболѣе полное удовлетвореніе. Литературная премія, учрежденная вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увѣнчанiе писательскаго труда! Честолюбіе свойственно почти каждому человѣку и каждому автору, и я был крайне горд получить эту награду со стороны судей столь компетентных и безпристрастных. Но думал ли я 9 ноября только о себѣ самом? Нѣт, это было бы слишком эгоистично. Горячо пережив волненіе от потока первых поздравленій и телеграмм, я в тишинѣ и одиночествѣ ночи думал о глубоком значеніи поступка Шведской Академіи. Впервые со времени учрежденія Нобелевской преміи вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующійся гостепріимством Франціи, по отношенію к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академіи, позвольте мнѣ, оставив в сторонѣ меня лично и мои произведенія, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себѣ. В мірѣ должны существовать области полнѣйшей независимости. Внѣ сомненія, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнѣній, всяческих философских и религіозных вѣрованій. Но есть нѣчто незыблемое, всѣх нас объединяющее: свобода мысли и совѣсти, то, чему мы обязаны цивилизаціей. Для писателя эта свобода необходима особенно, — она для него догмат, аксіома. Ваш же жест, господа члены Академіи, еще раз доказал, что лю-

// 271

бовь к свободѣ есть настоящій національный культ Швеціи.

— И еще нѣсколько слов — для окончанія этой небольшой рѣчи. Я не с нынѣшняго дня высоко цѣню ваш Королевскій Дом, вашу страну, ваш народ, вашу литературу. Любовь к искусствам и к литературѣ всегда была традиціей для шведскаго Королевскаго Дома, равно как и для всей благородной націи вашей. Основанная славным воином, шведская династія есть одна из самых славных в мірѣ. Его Величество Король, Король-Рыцарь народа-рыцаря, да соизволит разрѣшить чужеземному, свободному писателю, удостоенному вниманіем Шведской Академіи, выразить Ему свои почтительнѣйшія и сердечнѣйшія чувства.