<Бунин И. А. Воспоминания. Париж: Возрождение, 1950. С. 61—62>
Из художников я встрѣчался с братьями Васнецовыми, с Нестеровым, с Рѣпиным… Нестеров хотѣл написать меня за мою худобу святым, в том родѣ, как он их писал; я был польщен, но уклонился, — увидать себя в образѣ святого не всякій согласится. Рѣпин тоже удостоил меня — он однажды, когда я был в Петербургѣ с моим другом художником Нилусом, пригласил меня ѣздить к нему на дачу в Финляндіи, позировать ему для портрета. «Слышу от товарищей по кисти, — писал он мнѣ, — слышу милую вѣсть, что пріѣхал Нилус, наш художник прекрасный, — ах, если бы мнѣ его краски! — а с ним и вы, прекрасный писатель, портрет котораго мечтаю написать: пріѣзжайте, милый, сговоримся и засядем за работу». Я с радостью поспѣшил к нему: вѣдь какая это была честь — быть написанным Рѣпиным! И вот пріѣзжаю, дивное утро, солнце и жестокій мороз, двор дачи Рѣпина, помѣшавшагося в ту пору на вегетаріанствѣ и на чистом воздухѣ, в глубоких снѣгах, а в домѣ — всѣ окна настежь; Рѣпин встрѣчает меня в валенках, в шубѣ, в мѣховой шапкѣ, цѣлует, обнимает, ведет в свою мастерскую, гдѣ тоже мороз, как на дворѣ, и говорит: «Вот тут я и буду вас
// 61
писать по утрам, а потом будем завтракать как Господь[1] Бог велѣл: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тѣло, и душу, и даже проклятый табак скоро бросите». Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же пріѣду, но что сейчас должен немедля спѣшить назад, на вокзал, — страшно срочныя дѣла в Петербургѣ. И сейчас же вновь расцѣловался с хозяином и пустился со всѣх ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водкѣ, жадно закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга на другой день послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаяніи, срочно вызван в Москву, уѣзжаю нынче же с первым поѣздом…
// 62