<Бунин И. А. Воспоминания. Париж: Возрождение, 1950. С. 159—170>
«Государство не может быть инако, яко к пользѣ и славѣ, ежели будут такіе в нем люди, которые знают теченіе сил небесных и времени, мореплаваніе, географію всего свѣта…» (Регламент Императорской Россійской Академіи Наук 1747 года).
К «таким» людям принадлежал и принадлежит Петр Петрович Семенов-Тянь-Шанскій, прославившій род Семеновых.
Я многое семейное узнал о нем от В. П. Семенова-Тянь-Шанскаго, его сына, живущаго эмигрантом в Финляндіи и порой родственно переписывающагося со мной (Семеновы родственники Буниным). От него же стало мнѣ извѣстно о печальной участи обширных мемуаров, оставленных его отцом. Их вышел всего первый том (во всем зарубежьѣ существующій только в одном экземплярѣ). В. П. прислал мнѣ этот том на прочтенiе и разсказал исторію второго, печатаніе котораго совпало с революціей и к октябрьскому перевороту доведено было всего до одиннадцатаго листа, на чем и остановилось: большевики, захватив власть, как извѣстно, тотчас-же ввели свое собственное правописаніе, приказали по типографіям уничтожить всѣ знаки, изгнанные ими из алфавита, и поэтому
// 159
В. П., лично наблюдавшій за печатаніем мемуаров, должен был или бросить дальнѣйшій набор второго тома или же кончать его по новому правописанію, то есть, выпустить в свѣт книгу довольно странную по внѣшнему виду. Стараясь избѣгнуть этой странности, В. П. нашел одну типографію, тайно не исполнившую большевицкаго заказа, преступные знаки еще не уничтожившую. Однако завѣдующiй типографіей, боясь попасть в Чеку, соглашался допечатать книгу по старой орфографіи только при том условіи, что В. П. достанет от большевиков письменное разрѣшеніе на это. В. П. попытался это сдѣлать и, конечно, получил отказ. Ему отвѣтили: «Нѣт, уж извольте печатать теперь ваши мемуары по нашему правописанію: пусть всякому будет видно с двѣнадцатаго листа их, что как раз тут пришла наша побѣда. Кромѣ того, вѣдь вам теперь даже и наше разрѣшеніе не помогло бы: знаки прежняго режима во всѣх типографіях уничтожены. Если же, паче чаянія, вы нашли типографію, их еще сохранившую, прошу вас немедля назвать ее, чтобы мы могли упечь ея завѣдующаго куда слѣдует». Так, повторяю, книга и застряла на одиннадцатом листѣ, и что с ней сталось, не знает, кажется, и сам В. П. (вскорѣ послѣ того покинувшій Россію). Он мнѣ писал о ней только то, что сказано выше, и прибавлял: «В этом втором томѣ описывается экспедиція отца в Среднюю Азію. В нем много цѣннаго научнаго матеріала, но есть страницы интересныя и для широкой публики, — напримѣр, разсказ о том, как отец встрѣтился в Сибири с Достоевским, котораго он знал в ранней молодости, — как есть таковыя же и в третьем и в четвертых томах, ярко
// 160
рисующія настроенія разных слоев русскаго общества в концѣ пятидесятых годов, затѣм эпоху великих реформ Александра II и его сподвижников…»
О Достоевском говорится и в первом томѣ, который нѣкоторое время был у меня в руках. Этим страницам предшествует разсказ о кружкѣ Петрашевскаго и о самом Петрашевском. Мы собирались у Петрашевскаго регулярно, по пятницам, разсказывает П. П. Мы охотно посѣщали его больше всего потому, что он имѣл собственный дом и возможность устраивать для нас пріятные вечера — сам он всѣм нам казался слишком эксцентричным, если не сказать, сумасбродным. Он занимал должность переводчика в министерствѣ иностранных дѣл. Единственная его обязанность состояла в том, что его посылали в этом качествѣ на процессы иностранцев или на описи вымороченных имуществ, особливо библіотек. Тут он выбирал для себя всѣ запрещенныя иностранныя книги, подмѣняя их разрѣшенными, и составлял из них свою собственную библіотеку, которую и предлагал к услугам всѣх своих знакомых. Будучи крайним либералом, атеистом, республиканцем и соціалистом, он являл собой замѣчательный тип прирожденнаго агитатора. Всюду, где было можно, он проповѣдывал смѣсь своих идей с необыкновенной страстностью, хотя и без всякой связности и толковости. Для цѣлей своей пропаганды он, напримѣр, стремился стать учителем в военно-учебных заведеніях, заявляя, что может преподавать цѣлых одиннадцать предметов; когда же был допущен к испытанiю по одному из них, начал свою пробную лекцію так: «На этот предмет можно смотрѣть с двадцати точек зрѣ-
// 161
нія…» и дѣйствительно изложил их всѣ, хотя в учителя так и не был принят. В костюмѣ своем он отличался тоже крайней оригинальностью: носил все то, что так строго преслѣдовалось тогда, то есть длинные волосы, усы, бороду, ходил в какой-то испанской альмавивѣ и в цилиндрѣ с четырьмя углами… Один раз он пришел в Казанскій собор в женском платьѣ, стал между дамами и притворился чинно молящимся; тут его нѣсколько разбойничья физіономія и черная борода, которую он не особенно тщательно скрыл, обратили на себя изумленное вниманіе сосѣдей; к нему подошел наконец квартальный надзиратель со словами: «Милостивая государыня, вы, кажется, переодѣтый мужчина»; но он дерзко отвѣтил: «Милостивый государь, а мнѣ кажется, что вы переодѣтая женщина», и так смутил квартальнаго, что мог, воспользовавшись этим, благополучно исчезнуть из собора…
Вообще наш кружок, говорит мемуарист далѣе, не принимал Петрашевскаго всерьез; но вечера его все же процвѣтали и на них появлялись все новыя и новыя лица. На этих вечерах шли оживленные разговоры, в которых писатели облегчали свою душу, жалуясь на жестокія цензурныя притѣсненія, бывали литературныя чтенія, дѣлались рефераты по самым разнообразным научным и литературным предметам, разумѣется, с тѣм освѣщеніем, которое недоступно было тогда печатному слову, лились пылкія рѣчи об освобожденiи крестьян, которое казалось нам столь несбыточным идеалом, Н. Я. Данилевскій выступал с цѣлым рядом докладов о соціализмѣ, о фурьеризмѣ, которым он в ту пору особенно увлекался, Достоевскій читал отрывки из своих повѣстей «Бѣдные люди» и
// 162
«Неточка Незванова» и страстно обличал злоупотребленія помѣщиков крепостным правом…
Переходя к Достоевскому, автор говорит, что первое знакомство его с ним произошло как раз в то время, когда Достоевскій вошел в славу своим романом «Бѣдные люди», разсорился с Бѣлинским и Тургеневым, совершенно оставил их литературный кружок и стал посѣщать кружки Петрашевскаго и Дурасова.
Вообще я знал его довольно долго и близко, говорит он. И вот что, между прочим, мнѣ хочется сказать. Никак не могу, напримѣр, согласиться с утвержденiем многих, будто Достоевскій был очень начитанный, но не образованный человѣк. Я утверждаю, что он был не только начитан, но и образован. В дѣтскіе годы он получил прекрасную подготовку в отцовском домѣ, вполнѣ овладѣл французским и нѣмецким языками, так что свободно читал на них; в Инженерном училищѣ систематически и усердно изучал, кромѣ общеобразовательных предметов, высшую математику, физику, механику; а широким дополненiем к его спеціальному образованію послужила ему его большая начитанность. Во всяком случаѣ можно смѣло сказать, что он был гораздо образованнѣй многих тогдашних русскіх литераторов. Лучше многих из них знал он и русскій народ, деревню, гдѣ жил в годы своего дѣтства и отрочества, и вообще был ближе к крестьянам, к их быту, чѣм многіе из зажиточных писателей-дворян, что, кстати сказать, не мѣшало ему очень чувствовать себя дворянином, каковым он и был на самом дѣлѣ, а кое в чем проявлять даже излишнія барскія замашки. Не мало говорили и писали о той нуждѣ, в которой Достоевскiй будто бы нахо-
// 163
дился в молодости. Но нужда эта была весьма относительна. По моему, не с дѣйствительной нуждой боролся он тогда, а с несоотвѣтствіем своих средств и своих желаній. Помню, напримѣр, нашу с ним лагерную жизнь и тѣ денежныя требованія, которыя он предъявлял своему отцу на лагерные расходы. Я жил почти рядом с ним, в такой же полотняной палаткѣ, как и он, обходился без своего чаю, без своих собственных сапог, без сундука для книг, получал на лагерь всего на всего десять рублей — и был спокоен, хотя учился в богатом, аристократическом заведеніи; а для Достоевскаго все это составляло несчастіе, он никак не хотѣл отставать от тѣх наших товарищей, у которых был и свой чай, и свои сапоги, и свой сундук, траты которых на лагерь колебались от сотен до тысяч рублей…
В этом первом томѣ мемуаров Семенова много говорится о нашем, Бунинском, родѣ, к которому Семеновы принадлежат по женской линіи, и в частности об Аннѣ Петровнѣ Буниной. Совсѣм недавно была и ея годовщина — столѣтіе со времени ея смерти. Годовщина эта тоже никому не вспомнилась, а меж тѣм заслуживала бы и она того. Если принять во вниманіе время, в которое жила Бунина, нельзя не согласиться с тѣми, которые называли ее одной из замѣчательных русских женщин. Помимо мемуаров Семенова, свѣдѣнія о ней можно найти еще в одной давней статьѣ, принадлежавшей Александру Павловичу Чехову. Теперь, говорит он, имя Буниной встрѣчается только в исторіи литературы да и то потому, может быть, что портрет ея еще донынѣ висит в стѣнах Академіи Наук. Но в свою пору оно было очень из-
// 164
вѣстно, стихи Буниной читались образованной публикой с большой охотой, расходились быстро и вызывали восторженные[1] отзывы критики. Их хвалил сам Державин, публично читал Крылов, ими восторгался Дмитріев, бывшій ближайшим другом Буниной. Греч говорил, что Бунина «занимает отличное мѣсто в числѣ современных писателей и первое между писательницами Россіи», а Карамзин прибавлял: «Ни одна женщина не писала у нас так сильно, как Бунина». Императрица Елизавета Алексѣевна пожаловала ей золотую лиру, осыпанную брильантами, «для ношенія в торжественных случаях», Александр Благословенный назначил ей крупную пожизненную пенсію, Россійская Академія Наук издала собраніе ея сочиненій. Слава ея кончилась с ея смертью и всетаки даже сам Бѣлинскій лестно вспоминал ее в своих литературных обзорах.
Отец Анны Петровны был владѣльцем извѣстнаго села Урусова, в Рязанской губерніи. Там и родилась она — в 1774 году. П. П. Семенов говорит, что отец дал трем ея братьям чрезвычайно хорошее по тому времени воспитаніе. Старшій принадлежал к образованнѣйшим людям своего вѣка, прекрасно знал многіе иностранные языки, состоял в масонской ложѣ; младшіе служили во флотѣ, причем один из них, во время войны Екатерины II со шведами, попал в плѣн и был опредѣлен шведским королем в упсальскій университет, гдѣ и окончил свое образованіе. На долю А. П. выпала впослѣдствіи большая честь — она стала членом Россійской Академіи Наук. А мѣж тем первоначальное ея образованіе было болѣе чѣм скудно, ибо образованіе дѣвиц считалось тогда не-
// 165
нужной роскошью. Образованія она достигла в силу своей собственной воли и желанія, послѣ того, как ея старшій брат стал возить ее в Москву и ввел в круг своих друзей из литературнаго и вообще просвѣщеннаго общества. Тут она встрѣтилась и сблизилась между прочим с Мерзляковым, Капнистом, князем А. А. Шаховским, Воейковым, В. А. Жуковским, В. Л. Пушкиным. В послѣдующее время на ея развитіе имѣли большое вліяніе Н. П. Новиков и Карамзин, «которому больше всего и обязана она была в своем правильном и изящном литературном языкѣ». Она зачитывалась «Московским Журналом», выходившим под его издательством, потом встрѣчалась с ним в обществѣ, носившем названіе «Бесѣды любителей русскаго слова». Общество это организовалось в Петербургѣ в 1811 году. В нем было 24 дѣйствительных и 32 почетных члена, в число которых была избрана и Анна Петровна. Основателем «Бесѣды» был Шишков и состояли в ней Крылов, Державин, Шаховской, Капнист, Озеров и даже сам Сперанскій. Цѣль ея была — «противодѣйствіе тѣм нововведенiям, которыя вносил в русскій язык Карамзин, проведенiе в жизнь подражанія образцам славянскаго языка, преслѣдованіе карамзинскаго направленія», — и весьма курьезно было то, что и сам Карамзин был ея членом».
Дальнѣйшую судьбу А. П. очень измѣнила смерть ея отца. Послѣ этой смерти она переѣхала жить к своей сестрѣ, Марьѣ Петровнѣ Семеновой, получив наслѣдство, дававшее ей 600 руб. годового дохода. Она была теперь свободна и самостоятельна. И, пользуясь этим, прожила очень недолго у Семеновой. В 1802 году зять ея, Семенов, отправился в Петербург.
// 166
А. П. упросила его взять ее с собою и, попав в столицу, отказалась возвращаться назад в деревню. Зять ея был «весьма фрапирован» этим, уговаривал ее отказаться от своего намѣренія — она все же от него не отказалась. В Петербург она пріѣхала будто бы только для того, чтобы повидаться с своим братом моряком. Когда же рѣшила поселиться в столицѣ, стал и брат уговаривать ее вернуться в деревню, но тоже напрасно. Затѣм Семенов уѣхал в деревню, брат вскорѣ отправился в поход, и она оказалась в столицѣ совсѣм одна. Это было по тѣм временам совсѣм необычно. Но ее ничуть не смутило. Болѣе того: она наняла себѣ на Васильевском островѣ совсѣм отдельную квартиру, «взяв к себѣ для услуг нѣкую степенную женщину».
Добившись своего, она дѣятельно и с изумительной энергiей принялась за самообразованiе, несмотря на то, что в это время ей шел уже двадцать восьмой год. Она стала учиться французскому, нѣмецкому и англійскому языкам, физикѣ, математикѣ и главным образом россійской словесности. Успѣхи были очень быстрые. Возвратившійся из похода брат был поражен количеством и основательностью пріобрѣтенных ею познанiй. Но эти-же пріобрѣтенія, обогатив ея ум, вмѣстѣ с тѣм и разорили ее матеріально: живя в Петербургѣ, она истратила весь свой наслѣдственный капитал. Положеніе ея становилось ужасно, она принуждена была войти в долги. Но тут брат поспѣшил познакомить ее с петербургскими литераторами, которым она и показала свои первыя произведенiя. Ее одобрили, ей помогли печататься. Первое стихотвореніе ея, «С приморскаго берега»,
// 167
появилось в печати в 1806 году; за этим послѣдовал цѣлый ряд новаго и дал ей такой успѣх в публикѣ, что она собрала свои стихи и рискнула выпустить отдѣльным изданіем, которое и вышло в свѣт под заглавiем «Неопытная Муза». Изданіе это было поднесено императрицѣ Елизаветѣ Алексеевнѣ и было награждено сперва вышеупомянутой «лирой, осыпанной брилліантами», а затем ежегодной пенсіей в 400 рублей в год. С этого времени начинается уже слава Буниной. В 1811 году она выпустила новый том своих стихотвореній, «Сельскіе вечера», который тоже разошелся очень быстро. Затѣм она напечатала свою «Неопытную Музу» вторым изданіем, в двух томах. Это изданіе тоже имѣло большой успѣх. А двѣнадцатый год принес ей «высшіе лавры»: тут она выступила с патріотическими гимнами, «снискав себѣ вящшее монаршее благоволеніе и ряд новых милостей». Но это были уже послѣднія ея радости: вскорѣ послѣ того у нея открылся рак в груди, который всю остальную жизнь ея превратил в непрерывную цѣпь страданій и наконец свел ее в могилу.
Было сдѣлано все, чтобы спасти ее или хоть облегчить ея участь. И Двор и общество, почитавшее ее не только за ея поэтическiя заслуги, но и за высокія умственныя и нравственныя качества, проявили к ней большое участіе. Государь пожелал, чтобы к ней были приглашены свѣтила медицины, лично заботился о том, чтобы леченіе ея было обставлено как можно лучше; для нея, за счет Двора, нанимались на лѣто дачи, безплатно отпускались лѣкарства «из главной аптеки»; безплатно же посѣщали ее и придворные медики. Затѣм рѣшено было при-
// 168
бѣгнуть к послѣднему средству, в которое тогда весьма вѣрили: к поѣздкѣ в Англію, особенно славившуюся в то время своими врачами. Путевыя издержки ея принял на себя опять сам государь, «провожал ее Петербург с большим тріумфом». Но и Англія не помогла. А. П. пробыла за границей два года и возвратилась оттуда такою же больной, как уѣхала. Прожила она послѣ того еще двѣнадцать лет, но почти уже не писала, — только выпустила в 1821 году полное собранiе своих сочиненій в трех книгах, снова награжденное от Двора, на этот раз пожизненной пенсіей в двѣ тысячи рублей. Жила она эти послѣдніе годы то у родных, в деревнѣ, то в Липецкѣ, то на Кавказских водах, всюду ища облегченія от своих страданій. «Рак в груди довел свое разрушительное дѣло уже до того, что она не могла лежать и проводила большую часть времени в единственно возможной для нея позѣ — на колѣнях». Так, на колѣнях, и писала она:
Любить меня иль нѣт, жалѣть иль не жалѣть
Теперь, о ближніе! вы можете по волѣ…
Послѣдніе дни свои она провела за переводом проповѣдей Блэра и за непрестанным чтеніем книг священнаго писанія. Скончалась 4 декабря 1829 года, в селѣ Денисовкѣ, Рязанской губерніи, у своего племянника Д. М. Бунина. Тѣло ея погребено в ея родном селѣ Урусовѣ. На могилѣ ея, может быть, и до сих пор стоит скромный памятник, в свое время возобновленный[2] П. П. Семеновым-Тянь-Шанским. В его мемуарах приводится милая надпись, сдѣланная ему А. П. на переводѣ проповѣдей Блэ-
// 169
ра, на книжечкѣ в красном сафьяновом переплетѣ:
«Дорогому Петинькѣ Семенову в чаяніи его достославной возмужалости».
1932 г.
// 170