ОЧЕРКЪ БЫТА И ВѢРОВАНiЙ СКОПЦОВЪ

ИЗЪ РАЗСКАЗОВЪ СТРАННИЦЫ

_______

— Бывала я и у раскольниковъ, говорила мнѣ одна старуха по имени Родiоновна. — Иные изъ нихъ такъ–же почитай вѣруютъ, какъ и мы православные; только поютъ церковныя пѣсни и совершаютъ службу свою больно мешкатно. А вотъ сiонскiе христiане — эти не такъ вѣруютъ какъ мы; да и съ святыней–то своей обходятся за панибрата. Поповъ у нихъ нѣтъ, а все пророки да божины; канты поютъ не церковныя, но поихнему божескiя, да такъ складно!

Родiоновна — странница, гулящiй по божьему мiру человѣкъ. Почти красно–коричневый цвѣтъ лица ея свидѣтельствовалъ, что на немъ не десять, а болѣе разъ смѣнялась кожа; лобъ, большой и открытый, постоянно былъ въ морщинахъ; умные глаза неопредѣленно смотрѣли на предметы: признакъ, что Родiоновна сосредоточивала чаще свои мысли на себѣ самой, самоуглублялась, чѣмъ созерцала внѣшнiй окружающiй ее мiръ. Для нея было нипочемъ просидѣть сложа руки, или просиживать безъ сна два часа сряду, ни съ кѣмъ не разговаривая и ни на что не обращая вниманiя, какъ–будто въ этомъ состоянiи и положенiи она находила особенное удовольствiе. Ноги ея, замѣчательно толстыя, вѣроятно отъ продолжительныхъ путешествiй, были всегда обернуты въ тряпье; голова обвязана платкомъ. Всякiй мало–мальски знакомый съ подобнаго рода людьми, увидѣвши Родiоновну въ первый разъ, по структурѣ, походкѣ, физiономiи, непремѣнно призналъ–бы въ ней странницу, непосѣду, странствующую отъ одного мѣста къ другому, безъ опредѣленной практической цѣли, безъ мысли, ради самаго странствiя.

Разсказывала она, что у нея когда–то были отецъ и мать; жила она въ довольствѣ и добрѣ. Но это было давно. Вотъ уже пятнадцать лѣтъ минуло, какъ она, на правахъ божьяго человѣка, слоняется по бѣлу–свѣту. Была три раза въ iерусалимъ–градѣ; приносила оттуда цѣлебное масло отъ неугасимой лампады гроба господня, священные камни изъ вертепа божьяго, съ Голгоѳы кипарисъ–древо; слышала тамъ стоны грѣшниковъ, сидящихъ во тьмѣ кромѣшной...

Къ чести впрочемъ Родiоновны нужно сказать, женщина она была умная, наблюдательная, рѣчистая; умѣла поговорить увлекательно со всякимъ человѣкомъ, крестьянинъ–ли то будетъ, купецъ, барыня–богомолка...

— Какiе такiе сiонскiе христiане, о которыхъ ты упомянула? спрашивалъ я ее.

— Какъ какiе? А скопцы, иже оскопляютъ себя, царствiя ради небеснаго(1). Есть они и въ Москвѣ, и въ Нижнемъ, и въ симбирской губернiи, и самарской, и тамбовской и ни вѣсть гдѣ. Только ужь больно живутъ они скрытно: рядомъ живи, а ни за что неузнаешь, что у сосѣда твоего ходятъ кораблемъ въ задней половинѣ хаты, да кладутъ большiя и малыя печати. А вѣдь тоже христiанами называются; только ужь больно уродуютъ себя. Въ церковь божiю, нашу православную, ходятъ страха ради iудейскаго почитай каждую службу; говѣютъ, принимаютъ святые дары. А между собой ругаютъ православныхъ. Нечего говорить, нехорошiе люди! Не признаютъ власти, отъ Бога установленной. На что намъ–де власти? Мы сами цари и пророки, священники и iереи, говорятъ они, безумные. Ваши–де нàбольшiе вожди слѣпые, не видятъ божьяго свѣта, псы смердящiе. Если–бы вы это спознали, соборъ–бы великъ создали, толкуютъ они; а сами подлинно суть тѣ слѣпцы и ругатели, о коихъ говоритъ Слово Божiе (Мат. 15, 14. iуд. ст. 18 и 19). Ихъ можно назвать и человѣкоубiйцами, потому что они истребляютъ родъ человѣческiй въ его сѣмени.

— Откуда ты знаешь о скопцахъ? Развѣ и у нихъ кочевала зимы?

— Мало–ли гдѣ я не кочевала, грѣшница! Кочевала и у нихъ; насмотрѣлась на ихъ жизнь, вѣру, затѣи бѣсовскiя...

«Лѣтъ десять тому назадъ, продолжала она: — шла я отъ Сергiя. Это было въ концѣ лѣта, вскорѣ послѣ Макарья. Пробиралась я путемъ–дорогою пѣшкомъ съ посохомъ въ рукѣ и котомкою за плечами съ двумя угодницами божiими. Мнѣ хотѣлось добраться до Н–ка, С–кой губернiи: тамъ у меня была знакомая купчиха, такая богобоязненная и благочестивая женщина. Товарки мои повернули въ сторону, а я многогрѣшная, одна–разъединая, отправилась въ знакомые края с–кiе. Неподалеку отъ Казани–града, куда я намѣревалась зайти поклониться св. иконѣ царицы небесной, божiей матери и угодникамъ божiимъ, около одного колочка присѣла отдохнуть. Дѣло было за полдень. Время было такое чудесное, незнойное. Наканунѣ видно былъ дождь, потому въ окружности была такая божья благодать: листочки зазеленѣли на деревьяхъ, божьи птицы воспѣвали хвалу отцу небесному; въ воздухѣ было тепло, тихо, благодатно; ребятишки деревенскiе въ колкѣ собирали грибы; вдали виднѣлись сжатыя уже божьи нивы... Такъ вотъ и чудилось тебѣ, что Господь–Богъ посѣтилъ эти мѣста своею благодатью, по молитвамъ св. угодниковъ Германа, Гурiя и Варсонофiя. Ну, и своя сторона, какъ–то легче дѣлалось на сердцѣ. А я въ это лѣто много исходила!..

«Тѣмъ временемъ усмотрѣла я позади себя телѣгу, запряжонную парою бѣлыхъ лошадокъ. Думаю, свѣтъ не безъ добрыхъ людей, семъ–ка попрошусь подвезти меня маленько. Въ телѣгѣ сидѣли парень, сухощавый такой, безъ бороды, да старуха. Я привстала и вышла на самую на путь–дорогу. Когда они подъѣхали, я привѣтствовала ихъ низкимъ пояснымъ поклономъ, похристiански. Слово за слово, разговорились.

«— Откуда–де и куда, добрые люди, держите путь, спрашивала я.

«— Ѣздили молъ по своимъ дѣламъ: навѣщали сродственниковъ; а теперь возвращаемся на свою сторону, — мы алатырски.

«Тѣмъ временемъ я имъ и о себѣ разсказала и о томъ, что держу путь въ Н–къ, С–кой губернiи. Вижу, люди хорошiе, кажись православные христiане. Такъ я ѣхала съ ними вплоть до Казани–града.

«Николавна — такъ звали старуху — мнѣ показалась: говоритъ она все о божескомъ; лицо у ней такое святое, даромъ что не монашенка. Ну, я ей показалась, потому что уговаривала вмѣстѣ путь держать, просила къ себѣ. Ты, говоритъ, божiй человѣкъ, не погнушайся нашего хлѣба–соли: мы тоже христiане, и умѣемъ жить съ добрыми людьми. Однако я не отправилась въ Алатырь: хотѣлось зазимовать у своей знакомой купчихи къ Н–кѣ, потому больно ужь просила.

«Говорила я этто съ Николавной о iерусалимѣ–градѣ, сiонской горѣ, о царствiи небесномъ...

«— Царь–де небесный, повторяла она, по благодати духа божiя, и насъ многогрѣшныхъ сподобилъ видѣть и чувствовать въ себѣ самихъ святыню, воскресенiе христово духовное, благодать–то его съ нами, значитъ — мы тоже христiане!..

«Тогда я не поняла, зачемъ Николавна такъ говорила; казалось только, что она женщина богобоязненная, знаетъ вѣру христiанскую, даромъ изъ простыхъ. Ну а послѣ, когда побывала въ домѣ–то Давидовѣ, спознала, что эта Николавна коноводка у сiонскихъ христiанъ, а парень имѣетъ большую печать. Ѣздили знать по своимъ дѣламъ... провѣдать своихъ вѣрныхъ, а въ случаѣ, прiобщить къ своему кораблю новыхъ членовъ.

«Парень мало говорилъ, все около лошадокъ. Мнѣ жаль его было: такой онъ высокiй, но блѣдный–разблѣдный и худой, ровно мертвецъ какой, бороды почитай вовсе нѣтъ. Спрашивала я его: что, молъ, или лихорадка тебя такъ измучила, или тоска–печаль?

«Нѣтъ, говоритъ, такой уродился. Да что, говоритъ, толку отъ жиру: кровь ходитъ, голова болитъ, жарко тебѣ завсегда; ну, и жирные царствiя божiя не наслѣдуютъ, потому плоть... А чего радоваться въ сей юдоли поднебесной? Вороги злые завсегда тебя окружаютъ, жаждутъ твоей душеньки... Христосъ тоже не веселился. Ну, знамо не споришь, молчишь больше, да не погубятъ тебя; а коли случится напасть какая, отрясешь вражескiй прахъ отъ ногъ твоихъ да призовешь духа божiя, чтобы онъ осѣнилъ тебя своею благодатiю... Вотъ и вся недолга!

«Парень–то когда говорилъ, все посматривалъ на старуху, знать мать боится, или такъ у нихъ заведено: старшiй имѣетъ предпочтенiе предъ младшимъ.

«Тѣмъ временемъ мы подвигались впередъ, гдѣ и пѣшкомъ гдѣ съ ними на телѣгѣ. Все больше разсуждали о спасенiи души, о суетѣ мiрской, о градѣ Давидовѣ, гдѣ Христосъ пострадалъ, да спасетъ наши душеньки грѣшныя, да ниспошлетъ намъ духа всесвятого, да даруетъ царствiе, кое нудится въ насъ; ибо дьяволъ, присный врагъ нашъ искони бѣ, предвосхищаетъ оное, да погибнемъ.

«Дивила меня особенно старуха. Такъ посмотришь — какъ всѣ люди: такое–же носитъ простое платье какъ всѣ мы, лицо загорѣлое, руки карявыя; ну и говоритъ тоже обыкновенно, какъ всѣ деревенскiя; а разговорись съ ней о божественномъ, да всласть, и пойдетъ, и пойдетъ... Точно сидѣла вѣкъ за книгами. Глаза этто заискрятся, губы задрожатъ, на лбу потъ выступитъ, лицо измѣнится... Посмотришь — тотъ же человѣкъ да не тотъ, и какъ–то не ловко себя чувствуешь. Вотъ поди ты!..

Простилась она со мною ласково таково, дала на память поясокъ своей работы и просила, коли по пути будетъ, зайти въ деревню С–ку, Б–го уѣзда, С–кой губернiи, къ крестьянину Дьякову и передать поклонъ. Семейство–де Дьякова привѣтливое и душевное, — раскаяваться не будешь. Скажешь, что я была въ Нижнемъ, родные здоровы; благоденствуютъ, уповаютъ на матушку царицу небесную, врагъ–де рода нашего успѣ и духъ божiй бдитъ надъ ихъ душами. Такъ и скажи этими словами.

Ну, была въ Казани, приложилась къ иконѣ царицы небесной, поклонилась угодникамъ и отправилась путемъ–дорогою во свои края.

«Рѣчи Николавны мнѣ съ ума не шли. Хотѣлось мнѣ побывать въ С–кѣ у ея родственниковъ. Время еще терпѣло. Сентябрь стоялъ хорошiй: было сухо, тепло; идти чудесно. Еще успѣла–бы побывать и въ Бузулукѣ и придти до слякоти въ Н–къ.

«Богъ не безъ милости, — нашла попутчиковъ до Бузулукскаго уѣзда. Отправилась.

Доѣхала я благополучно, хотя и не безъ козней врага рода человѣческаго. Попутчики мои, мужики, на радостяхъ, что продали выгодно и скоро хлѣбушко, почти всю дорогу пили водку и пѣли пѣсни. Почитай всѣ деньги прокутили вмѣсто того, чтобы поставить свѣчу царицѣ небесной за хорошiй урожай. Все блажь одна, грѣхъ прародительскiй... Но да не возглаголютъ уста мои дѣлъ грѣшниковъ!..

«Въ С–ку прибыла я на вечеръ. Въ семействѣ Дьякова застала дома одну только Василису, сестру хозяина дома, Григорiя Дьякова.

«Когда я постучалась у калитки, вышла Василиса изъ хаты и съ недоброжелательствомъ окликнула: кого надо? Я отвѣчала, что странный человѣкъ, иду изъ далекой страны и прошу у добрыхъ людей угла для отдыха. Она помедлила маленько, потомъ какъ–бы нехотя отворила калитку и уставилась на меня глазами таково подозрительно и гордо, равно спрашивала: какой у насъ уголъ и съ какими намѣренiями ты пришла? Но когда я сказала ей о Николавнѣ, что по просьбѣ послѣдней зашла къ нимъ въ С–ку, чтобы передать поклоны отъ нея и ея семейныхъ, передать такъ–же нижайшiе поклоны отъ общихъ ихъ благодѣтелей и доброжелателей, съ просьбою помолиться батюшкѣ царю небесному, чтобы онъ хранилъ души ихъ среди волнъ мiрскихъ, и если оказiя будетъ, увѣдомить письмомъ или словесно о своемъ житьѣ–бытьѣ и житьѣ своихъ сродственниковъ, — то Василиса смягчилась въ нравѣ, ласково пригласила меня въ свою свѣтелку и принесла тотчасъ изъ чулана кринку молока и пшеничный хлѣбъ. Ты, говоритъ, голубка, съ дальней–то дороги устала въ силахъ, ѣсть хочешь: откушай нашего хлѣба–соли, подкрѣпи свои силы.

«Покрыла этто она столъ бѣлой пеленой, положила хлѣбъ и налила мнѣ молока въ деревянную чашку, принесенную нарочно для этого изъ сѣней. Тѣмъ временемъ я закусила, потому устала и проголодалась–таки порядкомъ.

«Василиса все допытывала про Николавну: не говорила–ли чего про жизнь свою и своей семьи, какъ идутъ у нихъ дѣла на фабрикѣ, хорошо–ли торгуютъ поясами? Ну, обыкновенный былъ разговоръ, какъ ведется онъ между людьми. Спрашивала кто я, откуда и куда держу путь–дорогу; имѣю–ли родъ–племя, гдѣ мѣсто жительства?... все какъ есть. О себѣ–же и своей вѣрѣ ни слова, потому народъ тонкiй и осторожный; начальствомъ знать напуганы — становымъ тамъ, исправникомъ!

«Въ свѣтелку къ намъ входили какая–то старуха съ палочкой, больная, едва передвигая ноги, и дѣвочка лѣтъ такъ съ тринадцать или больше, въ одной бѣлой рубахѣ, тоже больная, потому жолтая на лицо и худая, какъ отъ лихорадки; вслушивались онѣ въ нашъ разговоръ какъ–бы не нарокомъ, не принимая въ немъ участiя, и опять выходили изъ свѣтелки.

«Въ хатѣ особеннаго не замѣтила, но чувствовала я себя здѣсь чужою и нехорошо. Хозяева тоже кажись люди какъ и всѣ православные, но какъ–то смотрятъ на тебя воровски и боязно, неразговорчивы; озираютъ тебя ровно диво заморское, не съ привѣтливыми лицами, какiя вообще бываютъ у добрыхъ людей, когда заходишь къ нимъ на отдыхъ. Ничего, думаю, грѣха какого надо мною не сдѣлаютъ, тѣмъ временемъ переночую, отдохну да и къ купчихѣ въ Н–къ.

«Уже на вечеръ изъ сосѣдней деревни возвратились братья Василисы — Григорiй и Фока. Они ѣздили въ М–вку, какъ объяснила мнѣ Василиса, по своимъ дѣламъ, насчотъ запродажи хлѣба.

«Мужики этто отправились въ отдѣльную хату, а я съ Василисой все оставалась въ ея свѣтелкѣ. Развѣ молъ вы отдѣльно живете отъ мужиковъ? Народу, говоритъ, у насъ въ семействѣ больно много, вотъ мы и живемъ на двѣ половины: мужики сами по себѣ, а бабы тоже сами по себѣ. Такъ–де лучше, потому вольготнѣе жить; ну и ради души спасенiя... прибавила она улыбаясь.

«Вечеромъ я вышла съ Василисой на дворъ освѣжиться. Ночь была звѣздная такая; въ воздухѣ тихо, тепло; на деревнѣ слышалось тявканье собакъ; скатилась съ неба звѣздочка, знать умеръ кто... Постояли молча. Вдругъ я заслышала въ полголоса торопливый говоръ на задахъ дома и глухой стонъ. Не воры–ли? Нѣтъ, отвѣчала очень громко Василиса: это братецъ мой съ кѣмъ–то разговариваетъ, и закашляла тоже очень громко.

«Спустя немного времени вышелъ изъ–за дома братъ Василисинъ, Григорiй, и съ нимъ четыре мужика. Я съ нимъ повстрѣчалась, поклонилась и передала какъ слѣдуетъ поклоны отъ Николавны.

«Мнѣ, говоритъ, сестрица сказывала. А письма нѣтъ? Нѣтъ, говорю. Ну, говоритъ, слава батюшкѣ царю небесному, коли всѣ живутъ въ благополучiи и здоровы: этого и надоть намъ... Ты, говоритъ, божiй человѣкъ, поживи у насъ. Мы люди не обидчивые, такiе–же христiане... Насъ, говоритъ, не объѣшь, и коли, говоритъ, желаешь души спасенiя, мы тебя не оставимъ и безъ пищи духовной и веселiя райскаго!

«Я, грѣшная душа, поблагодарила его тогда за ласковое слово и неоставленiе, потому не знала еще о ихъ вѣрѣ; а говорилъ онъ со мной привѣтливо таково, да побожескому, какъ добрый человѣкъ.

«Въ семействѣ Дьякова народу было очень много: все больше бабы да дѣвки. Думала я наперво, что Господь–Богъ благословилъ родъ Дьяковыхъ чадородiемъ, яко–же издревле семейство iакова патрiарха за добрыя дѣла; однако ошиблась: люди–то все были пришлые, чужiе, потому одни выбывали изъ дома, другiе поступали на ихъ мѣсто, какъ это бываетъ на постоялыхъ дворахъ.

«Прожила я у Дьяковыхъ цѣлую зиму. И здѣсь–то узнала, что такое есть на свѣтѣ божiемъ скопцы; какъ они молятся, въ чемъ состоитъ ихъ вѣра, какъ уродуютъ, прости –господи свои грѣховныя тѣлеса, ради якобы царствiя небеснаго... Чуть было и сама не погубила своей душеньки грѣшной. А все неразумiе мое, врагъ древнiй!

«На первыхъ порахъ семейные Дьякова держали себя въ обращенiи со мною осторожно: о вѣрѣ не говорили ни слова. Въ домѣ у нихъ было все какъ слѣдуетъ. Мнѣ даже казалось, что у нихъ–то и привитаетъ истинное благочестiе, потому жили они богобоязненно; пѣсней всякихъ и гульбы не было; въ праздники господскiе и богородичные ходили въ храмъ божiй усердно... И дивилась я, грѣшный человѣкъ, тогда ихъ христiанскому житiю!...

«Мяса, сколько я у нихъ ни жила, не видала, чтобы употребляли въ пищу — закономъ ихъ вѣры запрещено; а ѣдятъ все больше пшеничный хлѣбъ, рыбу да молоко. Мясо–де вредно, разжигаетъ плоть; да и Христосъ не употреблялъ его, а питался во младости молокомъ отъ честныхъ сосцовъ матушки своей, царицы небесной; а когда возросъ и проходилъ мимо озера, то благословилъ ловитву рыбарей, сказавъ: кушайте во здравiе и на спасенiе души! Ну. Рыба и холодную кровь имѣетъ, не можетъ распалять грѣховныхъ тѣлесъ и возбуждать богомерзкихъ помысловъ на дѣла плоти, яже суть: прелюбодѣянiе, блудъ, нечистота, непотребство... Не выходятъ на улицу хороводовъ водить, какъ это бываетъ на селѣ въ праздничные дни, потому грѣхъ, навожденiе бѣсовское, праздникъ сатанѣ. Мы–де батюшкѣ отцу небесному служимъ служимъ, а не искусителю и губителю душъ и тѣлесъ нашихъ.

«Такъ жила я у Дьяковыхъ недѣли три. Къ тому времени настали холода, пошли дожди, сдѣлалась мокреть, я маленько прихворнула. Убраться въ Н–къ было вовсе нельзя. Чтожъ, говорила ласково Василиса, зазимуй у насъ, мѣста будетъ, угла не отлежишь. Ну, и осталась.

«И стала я замѣчать, что у хозяевъ моихъ бываютъ какiя–то по временамъ сборища, сами куда–то уѣзжаютъ по ночамъ. Запало мнѣ это въ голову. Люди, кажись хорошiе, думала я, благочестивые, потому воровствомъ заниматься не будутъ. Все–таки полюбопытствовала, спросила Василису: что молъ, и какъ это у васъ? Она такъ на меня пристально посмотрѣла; потомъ промолвила: ничего, говоритъ, поживешь, спознаешь.

«Помню, вечеромъ это было, легли мы съ Василисой спать. Семейныхъ кажись не было дома — съѣхали куда–то со двора. Слово за слово, разговорились — о iерусалимъ–градѣ, о Виѳлеемѣ, гдѣ Христосъ народился...

«— Нонѣ, говоритъ, вѣра искажена, люди во тьмѣ блуждаютъ, свѣта божьяго не видятъ, потому живутъ не такъ, какъ государь батюшка повѣлелъ; а все — исконный врагъ!

«— А какъ–же, говорю я ей, вѣруютъ? Кажись, все такъ–же какъ заповѣдали отцы вселенскiе да патрiархи святые. Вотъ старовѣры только уклонились отъ церкви божьей; имъ и будетъ погибель вѣчная на томъ свѣтѣ, потому священства у нихъ нѣтъ правильнаго, и молятся не такъ какъ во святыхъ книгахъ написано.

«— Мало–ли, говоритъ, людей погибшихъ! Исконный врагъ не дремлетъ, а дрему напущаетъ на людей въ ихъ мурашиномъ гнѣздѣ, чтобы совратить. Ну и совратилъ. Истинныхъ–то христiанъ теперь малость!

«— Такъ–то, говоритъ, голубушка Родiоновна, и тяжело вздохнула. Все, продолжала она, одно обольщенiе, козни... а врагъ радуется. Душеньки–то, душеньки грѣшныя!.. во тьмѣ кромѣшной, въ геенѣ огненной стонать будутъ, зубами этто заскрежещутъ, а онъ, окаянный... да гдѣ у него жалость!.. Одно слово врагъ, пакостникъ плоти!.. Онъ вѣдь возымѣлъ теперь большую силу на землѣ. Распаляетъ этто на блудныя дѣла, дѣлаетъ разныя окаянства... Гдѣ теперь вѣра, ну, гдѣ?.. Въ мурашиномъ, думаешь, гнѣздѣ?.. Одно, голубка, ослѣпленiе, потому тьма, и благодать–то духа божья отлетѣ, вездѣ окаянный теперь заправляетъ... Э–эхъ Родiоновна, Родiоновна! И твоя душенька грѣшная, говорила она жалостно таково: не минуетъ когтей сатанинскихъ, пойдешь и ты въ муку вѣчную, если не отверзишь очей своихъ и благодать духа божья не осѣнитъ тебя...

«Я въ то время была еще молода, неопытна, неразумна, и рѣчи Василисины глубоко мнѣ запали въ душу. И раздумалась я этто о себѣ... Можетъ и правду Василиса говоритъ! Врагъ вѣдь больно силенъ... Такой право грѣхъ.

«— И на землѣ–то тебѣ, продолжала она: покоя нѣтъ. Нѣтъ у тебя ни рода, ни племени, ни пристанища; ходишь ты, обуреваемая волнами мiрскими, по бѣлу–свѣту какъ смердецъ какой, и умрешь какъ окаянная... И на небѣ не будешь имѣть покоя, потому въ огнѣ горѣть будешь, вопли испускать вѣки вѣчные... Вотъ мы живемъ, есть у насъ и скотинка, и хлѣбецъ, и уголъ теплый, есть и деньжонки; живемъ въ согласiи... А кто далъ все это? Все онъ–же, государь–батюшка, отецъ небесный. По нашимъ молитвамъ даруетъ онъ намъ богатство, потому вѣруемъ какъ слѣдъ, содержимъ его законы исправно, плоть измождаемъ(1). Самъ видно сударь, духъ святой, сказала она помолчавъ, заботится о твоей душенькѣ грѣшной, когда привелъ тебя къ намъ. Вотъ мы тебя и наставимъ на путь истины, если желаешь спастися и въ разумъ истины придти, и облагодѣтельствуемъ тебя, агницу божью. У насъ служба не такая, какъ въ мурашиномъ гнѣздѣ, — лучше; и бываетъ у насъ на моленiи такое усердiе и пѣнiе. Что даже камень безчувственный трогается...

«— Рада, говорила я Василисѣ, всегда доброму слову, и завсегда хочу своей душѣ спасѣнiя, потому и странствую къ мѣстамъ угодниковъ божiихъ. Всякому своя душа дорогà!

«— Все заблужденiе, голубка, одно заблужденiе! отвѣчала мнѣ искусительница. — Угодники... много ихъ угодниковъ! Такъ и видно по всему, что во тьмѣ ходишь, слушаешь губительныхъ фарисеевъ, погубляешь свою душу... Зачѣмъ ходить далеко, когда можно и безъ ходьбы получить души спасенiе! Вѣруй по истинѣ, и осѣнитъ тебя, агницу божiю, Батюшка духъ... возчувствуешь ты тогда райскую сладость, проречешь, яко живогласная труба, неизреченные глаголы, кои сподобился слышать ап. Павелъ, когда былъ восхищенъ духомъ до третьяго небесе... Я не прочь, продолжала настойчиво и ласково Василиса, наставить тебя на путь истины. Только вотъ что: ты дай слово клятвенное — никому объ нашемъ дѣлѣ не сказывать, а содержать вѣру въ тайнѣ, да не исхититъ оную врагъ душъ и тѣлесъ нашихъ, на нашу погибель.

«Есть разныя вѣры, подумала я: — грѣха чай не возьму на душу, если только послушаю наставленiя Василисы да узнаю какъ они вѣруютъ. Тѣмъ временемъ поживу: все–же уголъ, тепло, кусокъ хлѣба. Жаль было мнѣ только купчиху: обманула, подумаетъ.

«Такъ мы уснули. На другой день къ обѣдней порѣ прiѣхалъ Григорiй съ двумя молодицами. Дѣваги эти почитай всю зиму жили у Дьяковыхъ.

«Жили мы съ Василисой въ одной клѣти, вмѣстѣ. Василиса на досугѣ передавала намъ обычаи своей вѣры, порядки тамъ разные. Узнала я отъ нея, что на задахъ у нихъ, въ предбанникѣ, бываютъ святыя моленiя, страды; потому и называютъ они храмину моленную между собой — градомъ давидовымъ, кабинетомъ, сiономъ, iерусалимомъ горнимъ.

«И нашли гдѣ молиться! А все по опаскѣ одной. Домъ–то Дьяковыхъ стоялъ на отшибѣ деревни, значитъ въ сторонѣ; зады двора выходили къ рѣкѣ, внизъ. Близко жилья не было никакого. Самый дворъ обнесенъ былъ высокимъ заборомъ, и ворота всегда были на запорѣ. Баня–то стояла не къ стѣнѣ забора, а нѣсколько поодаль.

«Баня дѣйствительно была баня, какъ есть, только маленькая, для вида одного: были въ ней лавки, полокъ, каменка... Прихожая, значитъ предбанникъ. Была очень большая — человѣкъ тридцать или больше могло помѣститься: безъ пола, съ двойными наружу дверями; потолокъ былъ устроенъ высоко, съ насыпью сверху; въ немъ была небольшая дыра въ трубу для воздуха.

«Въ самой бани изъ–подъ полка устроенъ былъ ходъ потаенный въ подземелье, гдѣ совершали Дьяковы оскопленiе. Это подземелье Дьяковы называли вертепомъ божьимъ, Виѳлеемомъ. Среди подземелья стоялъ высокiй стулъ краснаго цвѣта, съ отверстiемъ внизу, откуда значитъ дѣлается оскопленiе мужикамъ. На стулѣ лежалъ покровъ–пелена, якобы священная. Ею покрывали скопившемуся голову.

«Скажу, устройство бани да и самаго дома составляло тайну для православныхъ, потому Дьяковы всегда обѣгали встрѣчи съ ними, гнушались, и къ себѣ рѣдко кого изъ нихъ принимали, развѣ по надобности по одной.

«При мнѣ, скажу вамъ, было сдѣлано оскопленiе одной изъ моихъ товарокъ, Анисьѣ дѣвагѣ, что привезъ Григорiй. Дѣло это дѣлала сама Василиса, потому мастерица была; мужикамъ–же дѣлалъ оскопленiе Григорiй, какъ мастеръ.

«Оскопленiе или, какъ называли Дьяковы, искупленiе, огненное крещенiе, бываетъ двухъ родовъ: одно называется — малая печать, другое — большая. Эти печати накладывались на мужиковъ и бабъ. Большую печать имѣла Василиса, такую–же — Григорiй, Фока и нѣкоторые изъ ихъ вѣрныхъ. Все больше накладывали малую печать, потому большую опасно: умереть можно; и не всякiй–де по своимъ грѣхамъ можетъ сподобиться большой печати. Сказано: могiй вмѣстити, да вмѣститъ!.. Были и безъ печати; грѣха большого въ этомъ не было, лишь–бы измождалъ всякiй плоть свою грѣховную, не предавался блуду, исполнялъ заповѣди... Это всякiй возможетъ, потому человѣкъ.

«Большую и малую печати накладывали въ подземельи, по большой части въ ночное время, предъ страдою.

«Прежде оскопленiя, желающiй принять печать произноситъ на страдѣ клятву, что желаетъ спасенiя своей душѣ, отказывается отъ вѣры, которую содержалъ прежде, цѣлуетъ образъ Георгiя побѣдоносца и клянется, что вѣчно будетъ содержать вѣру истинную въ тайнѣ, которою сподобляетъ его батюшка царь небесный; что не пощадитъ даже для спасенiя вѣры и вѣрныхъ отца, мать, дѣтей; даетъ зарокъ не совокупляться съ женщинами, оставляетъ жену, если есть, и проч. Если–же хотѣлъ принять печать уже вѣрующiй, то онъ не произносилъ клятвы, а прямо принималъ ее...

«Я разскажу вамъ какъ накладывали самыя печати. Прошу только прощенiя напередъ, потому словъ изъ пѣсни нехорошихъ я выкидывать не буду, а буду разсказывать такъ, какъ сама знаю доподлинно и какъ слышала... Если дѣвка хотѣла сподобиться печати, то ее брала къ себѣ на жительство божина, — такъ называлась коноводка вѣрныхъ; ободряла на подвигъ, сулила награды отъ матушки–царицы небесной въ царствiи божьемъ. Жила она у божины съ недѣлю; потомъ божина съ молитвою къ царицѣ небесной вводила въ вертепъ, сажала на красный стулъ, покрывала лицо покровомъ–пеленой, и сотворивъ молитву: крещается раба такая–то во имя отца и сына... отрѣзывала одни только соски на грудяхъ, — молоко значитъ не будетъ держаться; ну, и кормить нечѣмъ ребенка, если будетъ. Ранки мастерица смазывала водкой, чтобы объѣла живое мясо: скорѣе заживетъ; печатницѣ давали потомъ какiе–то порошки принимать. Это называлось наложить малую печать.

«Иногда, говорили мнѣ, соски на грудяхъ отжигали ляписомъ или каленымъ желѣзомъ. Такъ накладывали печать на трусливыхъ бабъ, которыя боялись принять ее чрезъ бритву.

«Когда–же сподоблялась вѣрная большой печати, то ей предъ накладыванiемъ давали въ ротъ капли съ ложки, а потомъ уже отрѣзывали не соски только, а обѣ груди на–чисто. Притирали раны на тѣлѣ тоже крѣпкой водкой и давали порошки. Если раны скоро не заживали, то ихъ мазали какою–то мазью.

«Анисья мнѣ разсказывала, что когда Василиса бритвою надрѣзала и потомъ вовсе отрѣзала у ней груди, то она не помнила себя, не чувствовала даже скорби, а слышала только велiй звонъ на небеси, и представились ей въ видѣнiи жоны–мѵроносицы, кои приходили помазать мастями благовонными батюшку Христа, когда его уже умершаго положили въ каменный гробъ. Вѣстимо померещится и невѣсть что, коли напоятъ водкой съ бѣленой!..

«Не таково было оскопленiе мужиковъ. Имъ также клали малую и большую печати по желанiю и увѣщанiю; клали все въ томъ–же подземельи и въ ночное время. Малую печать налагали, какъ вѣроятно уже всѣмъ извѣстно: жертву сажали на стулъ, голову покрывали пеленой и отрѣзывали извѣстныя части; потомъ мастеръ произносилъ слова: «воспари, чадо, мыслiю къ батюшкѣ отцу небесному и прислушайся къ неизреченнымъ небеснымъ глаголамъ!» При операцiи мастеръ произносилъ тѣ–же слова, какiя произносились при оскопленiи бабъ; я ихъ не повторяю, потому грѣхъ, пагубное кощунство!

«Трудно и опасно, говорятъ, было накладывать большую печать, потому жертвы часто истекали кровью. Жертвы при этомъ обыкновенно падали на полъ безъ чувствъ отъ сильной боли и страха. Тѣмъ временемъ шла кровь, и искусство мастера въ этомъ случаѣ состояло въ томъ, чтобы прiостановить кровь, да не ослабнетъ больной и не лишится жизни. Когда жертва очнется, мастеръ показываетъ ей отрѣзанныя части и говоритъ: се глава змiя сокрушена, — а страдники при этомъ подходятъ къ больному и произнесши слова, которыя мы произносимъ на св. пасху: Христосъ воскресе! цѣлуютъ его въ уста. Далѣе, промывъ раны теплою водою, натираютъ ихъ крѣпкой водкой и обвертываютъ чистыми тряпицами. Отъ водки на больномъ мѣстѣ, говорятъ, дѣлались струпья и кожа твердѣла. Поэтому для скорѣйшаго излеченiя на четвертыя сутки въ банѣ кипятили воду въ кадочкѣ, посредствомъ раскаленныхъ камней, и больного сажали надъ парами, чтобы смягчить струпья. На восьмой день, если удачно была положена печать, больной могъ свободно ходить и возвратиться на мѣсто своего жительства.

«Нѣкоторые такъ, говорятъ, были изуродованы большою печатью, что не могли держать мочи: она постоянно сочилась. Такихъ скопленниковъ всегда можно узнать по больному цвѣту лица и по непрiятному отъ нихъ запаху.

«При мнѣ мало скопили. А слышала я, что мужики отъ накладыванiя на нихъ большой печати часто истекали кровью и отправлялись на тотъ свѣтъ. Хоронили такихъ умершихъ секретно. Однажды Дьяковы чуть было не попались съ такимъ умершимъ. Скопленникъ, видите–ли, умеръ въ сильную пургу. Ямы для него вырыть было нельзя, потому былъ глубокiй снѣгъ, шла мятель. Ну, и похоронили его, раба божiя, пока за околицей подъ снѣгомъ. Прошло нѣсколько времени, снѣгъ раздуло вѣтромъ и показался гробъ. И увидала его баба, испугалась, сердечная, да скорѣе на село. Прослышали какъ–то объ этомъ Дьяковы и живо схоронили концы въ воду. Наѣхалъ кажись писарь съ добросовѣстнымъ для осмотра гроба, но разумѣется ничего не нашли, потому покойника убрали. Дѣло покончилось тѣмъ, что бабу поругали. Тебѣ–де померещилось, а ты тревожишь начальство да баламутишь народъ! Еще–де наѣдетъ становой, пойдутъ спросы да допросы. Такъ баба бѣдная и осталась въ дуракахъ.

«Жаловались на боль и бабы, которыя имѣли большую печать. Боль, говорила мнѣ одна вѣрная, особенно я чувствую лѣтомъ, когда бываютъ большiе жары и ты взопрѣешь, да напьешься холодной воды. Поднимется этто у тебя на груди ссада, да жжога, да боль, — просто бѣда, страсть господня! На работѣ въ это время быть — смерть. Опослѣ высыпитъ кровяниста сыпь... рубаха присыхаетъ! Наказанiе господне! Ну, извѣстно человѣкъ живой, и пройдетъ, когда выболитъ хорошенько.

«Тѣ, кои не сподобляются по недостатку вѣры и ради страха и боязни принять печать, привязываютъ по совѣту и увѣщанiю коноводокъ къ тайнымъ членамъ камфору для уничтоженiя блудныхъ помысловъ, потому камфора холодитъ, значитъ не располагаетъ къ вожделѣнной и пагубной страсти.

«И ко мнѣ подсыкалась Василиса съ печатью. Ты, говоритъ, человѣкъ странный, нѣтъ у тебя ни роду, ни племени; одна забота — спасенiе души. Ктому ты женщина благочестивая и разумница; знаешь вѣру, — лицо у тебя всегда такое блаженное и постное. Быть–бы тебѣ только божиной. А божиной быть не подобаетъ, коли нѣтъ у тебя печати господней. Вѣдь божина должна воздерживаться отъ всего и имѣть чистоту плоти ради душевнаго спасенiя, а этого можно достигнуть только чрезъ печать. Подумай–ка, родная, объ этомъ! И счастье–то тебѣ въ сей юдоли поднебесной будетъ во всемъ и завсегда, и въ царствiе небесное вступишь навѣки нерушимо. Мы тебѣ за твою добрую жизнь и послушливость зла не пожелаемъ, кромѣ добра и спасенья. Хочешь, будешь божиной, а нѣтъ то все–же, какъ странный, безродный человѣкъ, послужила вѣрѣ тѣмъ, что ходила–бы изъ града во градъ по нашимъ вѣрнымъ, извѣщала о житьѣ, о напастяхъ и скорбяхъ, кои воздвизаетъ на насъ врагъ; учила–бы заблудшихъ вѣрѣ истинной, якоже апостолы христовы; пророки и патрiархи. Батюшка, царь небесный, за твои подвиги тебя не оставитъ своею милостью. Сказано, что люди, кои проходили мiръ въ милотѣхъ и козiихъ кожахъ, получили вѣнцы райскiе на небеси. Даромъ–то они не даются, потому царствiе божiе нудится въ насъ грѣшныхъ.

«Хотя я поначалу и обольстилась ихъ вѣрою, но печати мнѣ претили, потому страхъ боли. Поэтому самому Василисѣ я прямо не говорила, что пожелаю сподобиться печати, но только отнѣкивалась: подумаю–де, подожду, обтерплюсь!

«— Чего ждать? Хощешь спастися? спасайся! Мы тебѣ–же добра хотимъ. Какъ–бы сами печати не имѣли, ну такъ, а то сподобились. Боли никакой, а страхъ — навожденiе вражеское. Знать мало чтишь матушку, царицу небесную, сердце–то и смущается. Молись, голубка, почаще Господу Богу, да воскреситъ онъ тебя къ жизни, да направитъ на путь истины!..

«Такъ–то такъ, говорила я Василисѣ, да все боязно. Лучше подожду, а тамъ ужь... А ты тѣмъ–бы временемъ растолковала мнѣ, какъ это печати къ царствiю божiю пригодны? Въ житiи святыхъ я что–то объ этомъ не слыхала; въ писанiи тоже кажись нѣтъ, а ты говоришь, что надо!

«— Писанiе не даромъ заповѣдало творить печать, говорила Василиса. Плотскiе люди, сказано, не прiемлютъ духа божiя, потому плотскiе, значитъ похоть имѣютъ; разжигаютъ ее на блудъ. А съ блудникомъ что будетъ? Вѣстимо другъ–прiятель сатанѣ. Гдѣ–же ему послѣ этого и думать о царствiи небесномъ, о спасенiи своей душеньки!.. Такъ и запиши, голубка, что въ огнѣ твое мѣсто!

«Василиса, когда говорили о вѣрѣ, о погибели людей, всегда говорила сладко и складно, ровно по книгѣ. Глаза этто на небо уставитъ; лицо, обыкновенно блѣдно–жолтое, ровно воскъ, будто оживетъ; губы дрожатъ, у рта слюны, на лбу выступитъ потъ. Слушать ее въ это время равнодушно я не могла, потому рѣчами такъ тебя и приворожитъ, и задумаешься ты о себѣ, о своей душенькѣ грѣшной, и представится тебѣ огонь геенскiй, и зальешься этто горючими слезами. Такой ужь у нея былъ нравъ. Она сама знала, что можетъ совладать со всякимъ человѣкомъ, потому глаза свои сѣрые и сухiе, когда говоритъ о божественномъ, на тебя накинетъ, обозритъ тебя всю и уставится, и чувствуешь какъ она спознаетъ всѣ твои мысли, душу твою, ровно окуренную зелiемъ какимъ, по косточкамъ разбираетъ. Дрожь даже тебя пройметъ! Ну, извѣстно, и сознаешься въ чемъ грѣшна. Я, говоритъ, знаю, я все знаю; отъ меня утаить ничего нельзя, потому вѣрую, и духъ божiй завсегда со мною, во мнѣ блажитъ! Плачь, говоритъ, плачь о грѣхахъ своихъ, проливай о нихъ слезаньки горькiя и спасай свою душу окаянную.

«Раза два такъ накидывалась на меня Василиса и все о печати. Но Богъ избавилъ меня отъ грѣха. А поживи я у Дьяковыхъ съ годъ, загубила–бы свою душу, потому откладывала, чтобы лучше спознать вѣру и научиться тамъ ихнимъ обрядамъ и пѣснямъ.

«А живутъ они посвоему, какъ ихъ вѣра имъ повелѣваетъ. Такъ, не носятъ никогда цвѣтныхъ рубахъ, а все больше бѣлыя холщовыя, потому цвѣтное почитаютъ за обольщенiе вражеское, а бѣлое и простое означаетъ у нихъ чистоту и нищету духовную. Говорятъ круглый годъ при встрѣчѣ съ своимъ же братомъ и сестрою по вѣрѣ или садясь за ѣду: Христосъ воскресе! А здороваются по нашему только съ мiрскими. Бабы ѣдятъ особо, а мужики особо; мяса вовсе не употребляютъ, какъ я сказала, а ѣдятъ рыбу да молоко; не употребляютъ вина, пива, не курятъ табаку, по святымъ мѣстамъ на поклоненiе угодникамъ божiимъ не ходятъ, а навѣщаютъ только своихъ вѣрныхъ. Почитаютъ Георгiя–побѣдоносца, Дмитрiя–ростовскаго, Николу–чудотворца, iоанна–златоуста, потому по иконамъ пишутся они либо безъ бороды, либо съ рѣденькою бородою; также Михаила–архангела, Симеона–столпника. Дьяволу иного имени нѣтъ, какъ врагъ. Любятъ очень старинныя серебряныя деньги. Если какая–нибудь женщина, своя вѣрная или мiрская, родитъ, то почитаютъ за грѣхъ ходить или видаться съ нею, и ее не пускаютъ къ себѣ до шести недѣль, потому въ это время скверная и нечистая бываетъ; ведутъ только повидимому монашескую, дѣвственную, благочестивую жизнь. Съ мiрскими видятся только по нуждѣ одной; на слова бываютъ несловоохотливы, особенно съ мiрскими; между собой другъ друга называютъ братцами и сестрицами. Грамотѣ читать и писать не учатся, а вѣру познаютъ изъ наставленiй своихъ пророковъ и пророчицъ, значитъ заглавныхъ секты своей, потому, какъ говорятъ, имъ дано есть разумѣти тайны царствiя небеснаго; книгъ церковныхъ и божественныхъ почитай не имѣютъ: испорчены–де и суть мертвая буква; живутъ скрытно и о вѣрѣ своей никому не разсказываютъ; если изъ мiрскихъ кто спроситъ, на рѣчкѣ ли то во время купанья, или еще гдѣ, кто сдѣлалъ печать? Отвѣчаютъ таково жалостно да со слезами: либо неизвѣстная монашка въ полѣ на покосѣ, во время сна, либо проѣзжiй купецъ за околицею, либо въ падучей болѣзни тетка Дарья, умершая лѣтъ пять тому назадъ, либо сквернавецъ–татаринъ или душегубъ–разбойникъ въ лѣсу для потѣхи. Православныхъ христiанъ ненавидятъ; смѣются надъ православною вѣрою, бранятъ духовенство и власти, яже отъ Бога, на чемъ свѣтъ стоитъ; поютъ даже межъ собою мерзкiя пѣсни, въ коихъ величаютъ ихъ фарисеями, вождями слѣпыми, iудеями злыми; кощунствуютъ надъ православною службою и священными обрядами; браковъ не признаютъ — принимающихъ вѣру разводятъ. Наперво посмотришь на ихъ жизнь, будто хороша, благочестивая, потому всегда держутъ постъ, избѣгаютъ веселья уличнаго, гульбы, не блудодѣйствуютъ, а всмотришься хорошенько, да спознаешь своими ясными очами что у нихъ бываетъ, не приведи Богъ что за люди! Что и говорить: себя богами почитаютъ и молятся другъ на друга, потому образъ божiй человѣкъ–де есть, и потомъ задушаютъ другъ друга, испытывая якобы твердость вѣры своей. Такiе ужь у нихъ богомерзкiе порядки и обычаи! И въ Бога, правду сказать, не вѣруютъ. Я вслушивалась въ ихъ разговоры и толки между собой: говорятъ не какъ вѣрующiе, а по своему, странно; мерзко даже такъ думать, не только говорить.

«Да и градъ то давидовъ, гдѣ значитъ они совершаютъ моленiя свои или, какъ они говорятъ, страды, устроенъ не полюдскому, не похристiански. Я уже вамъ докладывала, что они, ради опаски отъ начальства, станового тамъ или исправника, молятся въ предбанникѣ. Въ этомъ предбанникѣ, равно какъ и въ банѣ, я бывала не разъ, видѣла моленные плясы, хороводы разные, слышала пѣсни, по ихнему, божьи. Въ обыкновенное время, т. е. когда не было службы ихней, въ этомъ предбанникѣ лежали разныя хозяйственныя вещи: запасныя колеса, оси, мѣшки съ мукой и сѣмянами, ленъ, хомуты, сбруя разная, красные разборные лари съ хмѣлемъ и проч.; около самой двери въ баню оставалось всегда небольшое свободное мѣстечко, гдѣ якобы приходившiе въ баню должны раздѣваться и надѣвать бѣлье, — одно слово, какъ въ предбанникѣ всякомъ. Стороннiй человѣкъ, если–бы ненарокомъ или по подозрѣнiю какому попалъ въ эту баню для осмотра, ничего не заподозрилъ–бы, потому предбанникъ былъ, какъ есть предбанникъ. А вертепъ, что сдѣланъ былъ подъ полкомъ, даже и въ голову не пришолъ–бы ему, потому въ секретѣ находился, да и то сказать, кому нужно заглядывать подъ полокъ, гдѣ кромѣ сырости да тяжолаго запаха, какъ это бываетъ въ обыкновенныхъ баняхъ, ничего не могло быть. Нечего грѣха таiть: ловко все было придумано въ банѣ! А все по одной опаскѣ отъ начальства.

«Не тѣмъ смотритъ предбанникъ во время моленiя въ немъ сiонскихъ христiанъ. Всѣ вещи, которыя въ немъ лежали для отвода подозрѣнiй со стороны нечаяннаго гостя, убирались прочь; полъ устилался мелкой соломой въ вершокъ толщины; изъ красныхъ ларей составлялись двѣ длинныя софы, покрывались въ обтяжку крапчатой матерiей темнаго цвѣта и ставились по стѣнѣ по обѣимъ сторонамъ передняго угла предбанника; по другимъ стѣнамъ кромѣ передняго угла разставлялись стулья простой работы, тоже окрашенные въ красную краску; въ переднемъ углу ставился для божины особый стулъ; по стѣнамъ развѣшивались картины, рисованныя по большой части масляными красками.

«Картинъ было не много. На одной, помню, изображонъ какой–то святой, стоящiй на колѣняхъ; предъ нимъ было изображено нѣсколько человѣческихъ фигуръ, поверженныхъ ницъ въ сторону святого. На другой — на бѣломъ конѣ Георгiй–побѣдоносецъ, поражающiй копьемъ страшнаго звѣря; на третьей — какой–то въ бѣлой рубахѣ человѣкъ безъ бороды, съ поднятыми вверхъ руками; на четвертой, довольно ветхой и почернѣвшей отъ времени, поясной ликъ какого–то князя въ нѣмецкой одеждѣ, и еще нѣсколько.

«Эти картины вовсе поихнему не образа, а ставятся въ моленной такъ, для памяти и украшенiя. Я спрашивала какъ–то Василису кто нарисованъ въ бѣлой рубахѣ съ поднятыми вверхъ руками и въ нѣмецкомъ платьѣ; она мнѣ доподлинно не объяснила, потому вѣрно, что сама хорошенько не знаетъ: писанiй у нихъ нѣтъ, растолковать некому, потому народъ все неграмотный... А ставимъ, говорила она, въ моленной для того, что на этихъ иконахъ изображены наши отцы и учители; ихъ (картины) передали намъ наши благодѣтели за большiя деньги, потому — святыня, память о живой вѣрѣ изображонныхъ на нихъ святыхъ. Глянь, прибавила она съ умиленiемъ и вздохомъ, — какъ голубчикъ взмолился къ батюшкѣ отцу небесному, указывая на человѣческую фигуру въ бѣлой рубахѣ: — враны его чорные заѣдаютъ, не даютъ льготы его душенькѣ; потому вѣра его живая имъ претитъ, не даютъ покою... А вотъ сей, указывая на Георгiя, какъ сокрушаетъ смрадную главу змiя, значитъ нашу–то плоть грѣховную. Въ писанiи, мать моя, сказано, что этотъ змiй только и радѣетъ что о плотской похоти своей, потому довольствуется мерзостною страстью. Вотъ батюшка–то Егорiй, не терпя растлѣнiя, потому тяжкiй грѣхъ и пагуба, и сокрушилъ его главу и намъ заповѣдалъ для усмиренiя пакостной плоти и ради спасенiя души тоже дѣлать, сокрушая похотные уды, т. е. накладывая на нихъ печати, да не блудствуютъ... Спасенiе–то противъ врага въ этомъ. Какъ значитъ спасешься, коли бушуютъ твои страсти, аки волны морскiя, чтобы поглотить твою душеньку! А нужна печать, потому прародитель согрѣшилъ, отъ батюшки–отца отрѣшилъ, духа божьяго въ тебѣ заглушилъ и въ погибель порѣшилъ...

«В самой банѣ мыли полъ, прилавки, полокъ; въ каменкѣ съ полуночи, когда бывало радѣнiе, грѣлась въ чугунахъ вода для чаю; на полкѣ и на лавкахъ раскладывались особеннаго покроя холщовыя рубахи, въ которыхъ сiонскiе христiанѣ радѣютъ, — длинныя, широкiя въ подолѣ, съ широкими–же рукавами; нитяные вязаные и холщовые шитые чулки; поручники для утиранiя пота; разставлялись по полкамъ въ чашкахъ разныя закуски: жамки своего печенiя угловатыя, изюмъ, рожки, сахаръ, крендельки, чай и пр.

«А попала я на радѣнiе чрезъ Василису, потому была она божина и хотѣла прiобщать меня какъ заблудшую овцу къ своему дѣлу, т. е. вѣрѣ своей. Я не отговаривалась, правду сказать, отъ ихъ вѣры, на все поддакивала, со всѣмъ соглашалась, грѣшный человѣкъ, и всему потакала, потому молода была — думала простительно, ну и то сказать: уголъ, тепло, кусокъ хлѣба...

«Первымъ временемъ я съ дѣвагами шила чулки радѣльные, мыла рубахи, бѣлье, ходила по хозяйству; работала какъ слѣдъ, потому грѣшно было даромъ ѣсть чужой хлѣбъ и жить въ чужихъ людяхъ дáрмоѣдкой. Одно слово: была я какъ работница въ домѣ Дьяковыхъ.

«По началу братцы и сестрицы, навѣщавшiе домъ Дьяковыхъ, смотрѣли на меня искоса, подозрительно таково, думали — не подослана–ли отъ врага замутить вѣру? А когда присмотрѣлись къ моему нраву, и къ поведенiю попривыкли. Человѣкъ–де, по всему видно, невредливый, а подходящiй, ну и Дьяковы жалуютъ... Да и то сказать, чтó опасаться меня, человѣка страннаго, безпрiютной сиротинки?.. Хожу ради души спасенiя; вездѣ у добрыхъ людей я своя до поры до времени, потому не имѣю родного крова; пришла пора идти, настало лѣто, — ступай, потому не наша, а странный человѣкъ! Сдѣлала какое ни–на есть доброе дѣло, скажутъ спасибо; а нѣтъ, не взыщи, — на всѣхъ угодить нельзя. Одно слово: божiй человѣкъ, какъ есть!..

«Особенно, скажу вамъ правду, не въ похвальбу себѣ: была я сызмальства смиренница–незатѣйница; любила рѣчи завсегда божескiя, разговоры благочестивые; держала постъ похристiанскому, какъ Господь–Богъ заповѣдалъ; даже понедѣльничала, хотя никогда не имѣла дѣтей; по улицамъ и гуляньямъ тамъ разнымъ съ парнями, какъ это бываетъ на деревняхъ, не шаталась, потому не любила, гнушалась завсегда; въ тѣ поры была пригожая на лицо, здоровая, какъ маковъ цвѣтъ, не то что теперь; не знала что такое есть на свѣтѣ болѣсти — лихорадка тамъ, простуды разныя, охи да вздохи... Вотъ потому–то я и пришлась по сердцу Дьяковымъ!

«Василиса въ то время была уже баба хилая и больная, все помышляла о смертномъ часѣ. Между вѣрными, изъ числа–то бабъ, не было человѣка, коему можно было безобидно передать званiе божины послѣ смерти Василисиной, потому не было между ними способной, пригожей, наставительной. А оставить сиротинками своихъ вѣрныхъ дѣтушекъ мыкаться на семъ бѣломъ свѣтѣ безъ призора, наставленiя и водительства, не рѣшалась, потому считала великимъ грѣхомъ. Что–де я, говорила она, оставлю ихъ такъ... на съѣденiе вранамъ?!. На то я и поставлена отъ батюшки отца небеснаго, чтобы пещись о спасенiи ихъ душъ среди волнъ мiрскихъ, не давать въ обиду врагу... Потому–то она и мѣтила на меня и подсыкалась ко мнѣ такъ устойчиво своими печатями!..

«Говорила она мнѣ какъ–то въ бесѣдѣ: духъ–де божiй бдитъ о спасенiи своихъ духовныихъ, полюбовныихъ рабушекъ. Моя чреда проходитъ — скоро покончу я дѣло съ земной юдолью, потому оченно, говоритъ, больна и нѣтъ выхода... Вотъ онъ, батюшка нашъ милостивый, и открылъ Николавнѣ на пути въ видѣнiи объ этомъ, пора потому пришла моя... и указалъ на тебя, мою голубку, какъ на такого человѣка. Который избирается имъ на мѣсто меня радѣть о благополучiи своихъ чадушекъ–сиротинокъ. Обласкала она тебя и посовѣтовала зайти къ намъ не даромъ, потому женщина блажная и провидящая... Путь–дорогу ты держала, какъ сама говоришь, въ Н–къ — зазимовать тамъ у купчихи, а очутилась у насъ. Все, голубка, — Богъ!.. Скажу я тебѣ: въ ночь предъ твоимъ приходомъ я даже видѣла тебя въ сонiи своемъ. Уснула я предъ тѣмъ съ мыслью о близкой смерти своей, потому слабость была во всемъ тѣлѣ, и вижу море синее, большое такое... волны ходятъ по нему, враны чорные каркаютъ; тутъ усмотрѣла я въ облакахъ: — тебя ангелы божiи, яко голуби бѣлые, несутъ, несутъ... а на главѣ твоей вѣнецъ златъ. И къ тебѣ навстрѣчу идутъ сиротинки наши, слезно рыдаючи, горькiя слезы свои проливаючи... сама, будто мертвая уже, во гробу тесовомъ лежу... Вотъ поди ты, продолжала она: — потолкуй о семъ къ чему все это?.. Вѣстимо, откровенiе отъ духа божiя! И грѣхъ великiй, голубка, возьмешь ты на душу свою, если побрезгаешь моимъ совѣтомъ, откажешься отъ велѣнiя батюшки царя небеснаго и покинешь безпрiютныхъ сиротинокъ послѣ моей смерти. Некому наставить ихъ будетъ, и — замутится тогда вѣра божья, и заѣдятъ ихъ враны чорные, змѣи лютые, и погибнутъ они на вѣки вѣчные... Бояться–же тебѣ чорныихъ врановъ нечего, потому, какъ женщина умная, ты совладаешь съ кознями, тѣмъ временемъ заблажитъ въ тебѣ духъ божiй... будешь ратоборствовать противъ плоти и врага; получишь за это златъ вѣнецъ, потому спасенiе душѣ даромъ никому не дается... И я тебя спознала, какъ увидала въ первый разъ. Вѣдь намъ все открыто! Я тебя прiютила, голубку мою, обласкала какъ слѣдъ, и вѣдаю, если случится какой грѣхъ, ты унесешь отъ насъ дѣло наше въ тайнѣ, которое спознала; не вымечешь его на растерзанiе вранамъ; не погубишь и насъ, твоихъ благодѣтелей. Подумай–ка объ этомъ хорошенько, продолжала Василиса: — да помни, что опредѣленiя божья избѣжать нельзя; даже мыслить объ этомъ инако — тяжкiй грѣхъ, потому вражеское навожденiе, козни!..

«Я не противорѣчила Василисѣ. Думать объ опредѣленiи божiемъ — я не думала, потому кружилась голова отъ одной только этой мысли, и слезы горькiя градомъ катились изъ моихъ ясныхъ очей. Тяжела была въ то время моя доля! Попала я въ этотъ невыходный омутъ ненарокомъ, безвѣстно; окурили меня недобрые люди и не вѣсть чѣмъ, и мучилась я горькою думою, и сокрушалась о себѣ духомъ, и выхода изъ этого омута не находила. Выходить со двора — я никуда не выходила, потому больше, что Дьяковы ни съ кѣмъ не знались, питали злобу противъ всѣхъ; жили ровно могильные какiе; въ самомъ–же домѣ ихъ не было и не могло быть добраго человѣка, который далъ–бы мнѣ совѣтъ–привѣтъ какъ мнѣ быть и чтó мнѣ дѣлать съ своею головушкой? Горько я себя тогда чувствовала въ домѣ Дьяковыхъ, особенно по началу, потому хворость моя, слякоть, — людей нѣтъ знакомыхъ... А потомъ, грѣшница, обыкла, притерпѣлась, потому человѣкъ!

«Товарки мои, особенно Анисья, были дѣвки душевныя и привѣтливыя такiя. Съ ними–то повсегда и коротала зимнiя вечера. Бывало лучина засвѣтится въ хатѣ, когда настанутъ сумерки; на дворѣ подымется пурга; пойдетъ шумъ отъ мятели — глазъ не покажи на свѣтъ божiй!.. А мы сядемъ бывало за самопрялки; пойдутъ у насъ разговоры разные да разсказы о божескомъ, о житiяхъ разныхъ; потомъ запоемъ пѣсни, которыя поются на страдахъ, — о судѣ божiемъ, о горькой судьбинѣ вѣрныхъ среди волнъ мiрскихъ, о матушкѣ царицѣ небесной, о ея послугахъ роду человѣческому и др. пѣсни все были душевныя, слезныя, — такiя, что бывало поешь, а тебя за душу тянетъ. Особенно мы часто пѣвали вотъ эту пѣсню:(1)

Отъ свѣтлой зари, отъ свѣтлой зари,

Отъ востока страны отъ далекiя,

Выкатало къ намъ красно солнышко,

Красно солнышко, сударь–батюшка,

Сударь–батюшка, свѣтъ Сiонъ–гора —

То Сiонъ–гора превысокая!

Выкатала она яснымъ соколомъ

Въ одѣяньицѣ свѣту бѣлаго.

А на ней сидѣлъ искупитель–свѣтъ;

А и рядомъ съ нимъ богородица–мать;

А надъ ними летѣлъ сударь духъ святой,

Съ громомъ страшныимъ, преужасныимъ,

Словно огнь летѣлъ — быстра моланья.

А вокругъ той горы, все сiонскiе,

Съ серафимами, херувимами,

Летятъ тучами бѣлы голуби:

Все скопцы, бѣльцы знаменитые,

Наши братья они содуховные,

Содуховные, полюбовные.

Съ знаменами летятъ мильонами:

Они намъ несутъ золоты вѣнцы,

Золоты вѣнцы за страданiя.

Злата, серебра, дорогихъ камней.

Проглаголуютъ намъ: не кручиньтесь вы!

Съ нами Богъ богамъ, сила крестная;

Съ нами духъ духамъ, со архангелами;

Съ нами Сусъ Христосъ, сударь–батюшка!

Онъ за насъ прошолъ огонь–полымя,

Огонь–полымя, муки страдныя.

Онъ идетъ теперь со востокъ страны,

Въ ризахъ бѣлыихъ, все серебряныхъ,

Къ своимъ дѣтушкамъ разнесчастныимъ,

Во давидовъ домъ, въ мѣста райскiя,

Тамъ гудятъ гусли непрестанныя;

Тамъ гремитъ органъ грому страшнаго,

Грому страшнаго, преужаснаго;

На кимвалы бьютъ, на литавры бьютъ;

Проливаютъ они слезы горькiя,

Ко себѣ манятъ искупителя,

Съ херувимами, съ серафимами,

Со апостолми, со пророками.

Ихъ моленiе — грому страшнаго,

Грому страшнаго, преужаснаго...

А изъ устъ у нихъ огонь–полымя,

Огонь–полымя, быстра моланья.

Проглаголаютъ страдны дѣтушки:

Разутѣшь ты насъ, сударь–батюшка!

Подари ты насъ золотымъ вѣнцомъ,

За страданiя отъ лютыхъ вороговъ,

Силы гибельной на сырой землѣ.

«В томъ бывало проходили наши вечера зимнiе. А Василиса тѣмъ временемъ учила насъ дѣлу своему голосомъ мягкимъ да елейнымъ. Разговорится бывало ровно книга какая, а мы слушаемъ, а самопрялки шумятъ... Бывали случаи, что заливались горькими слезами отъ ея сладкихъ рѣчей, особенно когда начнетъ она говорить о тлѣнности земной, о напасти вражьей, о тернистомъ пути на землѣ, о страдахъ мучениковъ... И все–бы ничего, какъ–бы говорила какъ въ церкви проповѣди говорятъ, а то говоритъ задыхаясь, охаючи да вздыхаючи, потому больная, ровно умирать собирается, посмертный наказъ тебѣ читаетъ; ну и страшно сдѣлается, тоскливо таково, будто самое тебя во гробъ тесовый кладутъ... А тутъ еще на дворѣ мятель шумитъ, въ трубѣ гулъ, подъ угломъ вѣтеръ стонетъ — страшно и теперь вспомнить!..

«Такъ вотъ, государь мой, и втянулась я въ жизнь ихъ, и если бы не Богъ–помощникъ, погибла–бы и я въ этомъ омутѣ, какъ погибли многiя невинныя души. А все отъ одного неразумiя, все блажь, грѣхъ одинъ!..

Я ужь сказала вамъ, что Василиса прочила меня на свое мѣсто. Она учила меня дѣлу своему, хоть дѣло это мнѣ и тогда не казалось, — потому печати... Между братцами и сестрицами было уже извѣстно куда Василиса меня прочитъ. Во время науки она внушала мнѣ быть больше устойчивой въ своемъ дѣлѣ; умѣть скорехонько объяснить и то и это въ вѣрѣ, если кто полюбопытствуетъ; быть особенно скромной, молчаливой и ласковой, не столько говорить устами, сколько глазомъ и поступками своими. Вѣрные–де по внушенiю духа божiя сами догадаются что дѣлать, а тѣмъ временемъ полюбятъ тебя за твой молчаливый нравъ, и будутъ честить тебя какъ блажную женщину.

«О вѣрѣ своей — чтó она, откуда, гдѣ написана, — доподлинно она не говорила, потому вѣрно, что сама не знаетъ, какъ неграмотная, а научилась ей по наслышкѣ отъ божины–же, такой неграмотной, какъ и сама. Вѣра, потому заключайте, не записанная въ книгахъ, а передается изъ устъ въ уста, какъ сказка какая ну — и свое частенько прибавляютъ. Такъ ужь оно испоконъ вѣка ведется у нихъ, потому и толки у нихъ, слышала я, бываютъ разные — скакуны тамъ, богомилы, прыгуны, боголюбы, божьи люди, перевертыши... Какъ нѣтъ у нихъ писанiя и сами доподлинно всего не знаютъ, то о чемъ ни заговори, все одно со вздохами да съ охами толкуютъ тебѣ: плоть–де намъ измождать надыть, печати накладывать, врагъ воюетъ, геенна тебя спалитъ, духъ заблажилъ и все такое.

«А вѣры своей, скажу вамъ, держатся они такъ сильно, что ужасъ на тебя находитъ. Посмотришь бывало на мольбѣ, ровно всѣ бѣшеные сдѣлаются, когда разблажатся: неистово вопятъ, волосы рвутъ на себѣ, прыгаютъ, потъ градомъ съ нихъ льетъ, глаза помутятся... я вамъ говорю, волосы дыбомъ становятся, когда посмотришь!

«Моленыя службы у нихъ бываютъ не такъ часто, какъ службы въ нашихъ православныхъ церквахъ, потому боятся часто дѣлать — начальство узнаетъ, да и вѣрные живутъ не въ одной деревнѣ: не могутъ часто съѣзжаться на моленiя. Зимой и осенью, говорили мнѣ, бываютъ службы–радѣнiя чаще, чѣмъ въ лѣтнюю рабочую пору, потому въ это время вольготнѣе: грязь бываетъ, вьюга, ночи темныя и длинныя, меньше по деревнѣ шатается народу, ну и нерабочая пора; стало–быть это время имъ на–руку, подходящее.

«Эти службы–радѣнiя они называютъ еще иногда бесѣдами, которыя якобы учреждены ими въ подражанiе бесѣдѣ Спасителя въ саду Гефсиманскомъ, гдѣ онъ, приготовляясь къ крестнымъ страданiямъ, молился до кровавого пота...

«Службы, сколько знаю, назначали сами Дьяковы. Сначала, бывало, распознаютъ стороной нѣтъ–ли вблизи начальства — станового, исправника; прислушаются къ говору людскому, нѣтъ–ли какихъ толковъ о ихъ дѣлѣ, подозрѣнiй какихъ; распознаютъ, вольготны–ли вѣрные для съѣзда? Если все кругомъ обстоитъ благополучно, вѣрные свободны, тогда назначается служба, преимущественно въ ночное время подъ праздникъ воскресный. Въ суботу подъ праздникъ воскресный, говорила мнѣ Василиса, самъ батюшка Саваофъ повѣлелъ рабушкамъ своимъ совершать радѣнiя. Вы, говоритъ онъ, дѣти мои, храните суботы и держитесь моего завѣта, потому — вы не сухое дерево и жизнь ваша мнѣ угоднѣе, чѣмъ мiрская. Бдите ночь, и жертва ваша будетъ прiятна мнѣ; тогда псы нѣмые не могутъ лаять, потому спятъ и бредятъ о мерзостяхъ...(1) А въ праздники христiанскiе, извѣстное дѣло, на деревняхъ бываютъ базары — товары тамъ продаются, мужики и бабы покупаютъ себѣ что потребно въ хозяйствѣ. Радѣльщики, уже повѣщонные отъ Дьяковыхъ, съѣзжаются предъ праздникомъ въ С–ку, привозятъ для отвода подозрѣнiй какiе ни–на есть товары, якобы для продажи, а дума въ головѣ другая — порадѣть. Останавливаются они не у Дьяковыхъ, а на деревнѣ, по постоялымъ дворамъ, по знакомымъ; и когда настанетъ ночь, вѣрные одинъ по одному, какъ бы ненарокомъ, съ разныхъ концовъ деревни пробираются ко двору Дьяковыхъ — бабы и дѣвки въ свѣтелку Василисы, а мужики къ Григорiю. Если–же послышатъ, что на деревню наѣхалъ становой или чиновникъ изъ губернiи, радѣнiе отлагается до другого времени и радѣльщики разъѣзжаются по своимъ деревнямъ, потому опасно радѣть, въ расплохъ застанутъ и быть неминучей бѣдѣ. Говорю, въ очень большомъ секретѣ держатъ свое дѣло; тутъ живи, а ни за что не узнаешь, что у сосѣда твоего ночью плясъ да гамъ стономъ идутъ въ банѣ!..

«Поначалу, когда соберутся вѣрные, разговоры идутъ между ними обыкновенные — о хозяйствѣ, о новостяхъ деревенскихъ, о становомъ, исправникѣ, о рекрутчинѣ; иногда сговариваются о томъ, какъ вести свое дѣло посекретнѣе, чтобы толковъ не было. Со стороны посмотришь, подумаешь только, что у Дьяковыхъ какой праздникъ, или такъ себѣ собрались сосѣди посидѣть, поговорить о чемъ ни–на есть, все какъ слѣдъ! Такъ бываетъ у нихъ въ это время, какъ у насъ въ ночь предъ праздникомъ пасхи, когда православные христiане ждутъ колокола къ заутрени.

«Угощенiй въ это время не дѣлается никакихъ, развѣ квасу кто попроситъ либо воды испить. Нѣкоторые изъ прiѣзжихъ дремлютъ на лавкахъ, приготовляясь къ радѣнiю, которое продолжается почитай всегда до бѣла–свѣта.

«А привозили вѣрные съ собою къ Дьяковымъ, кто чѣмъ поусердствуетъ и кто чѣмъ богатъ: кто серебряныя деньги, кто закуски разныя, кто чай и сахаръ, кто куски самотканнаго холста въ подарокъ и для пошитья радѣльныхъ рубашекъ и чулокъ. Дьяковы потому больше и были богаты, что имъ всякой всячины привозили вѣрные.

«Всѣ гостинцы передавались съ рукъ на руки либо Григорiю, либо Василисѣ. Изъ этихъ гостинцевъ, если были съѣдобные, дѣлалось угощенiе послѣ страды. Скажу чтó изъ гостинцевъ было купленное: чай, сахаръ, изюмъ, рожки; а другiе: крендельки узорчатые, жамки съ углами, лепешки сдобныя съ медомъ, приготовлялись самими радѣльщиками, потому покупные почитались нечистыми, сквернятиной, какъ изготовленные плотскими руками людей погубленныхъ, т. е. православныхъ христiанъ.

«При мнѣ въ домѣ Дьяковыхъ сiонскiе христiане радѣли до пяти разъ. Я была только на третьемъ радѣнiи, а во время другихъ оставалась, по заказу Василисы, въ ея свѣтелкѣ. Людямъ, непроизнесшимъ еще клятвы на принятiе ихъ вѣры, запрещалось не только участвовать въ радѣнiи, даже быть въ банѣ. На это у нихъ очень строго. Развѣ въ комъ видятъ для себя добраго человѣка или кто заявитъ непремѣнное желанiе принять ихъ вѣру, тому, съ общаго согласiя вѣрныхъ, дозволялось быть не въ предбанникѣ, гдѣ радѣютъ, а въ самой банѣ — смотрѣть якобы за платьемъ и прислуживать кто въ чемъ понуждается.

«Разскажу вамъ теперь о радѣнiи, на которомъ была. Это было на Николу зимняго, коего уважаютъ они, потому пишется на образахъ почитай безъ бороды. Ночь на Николу была бурная, мятельная, кругомъ ничего не видать; становой, прослышали, куда–то уѣхалъ; стало, время было какъ разъ подходящее къ радѣнiю. Съѣхались этто радѣльщики — человѣкъ съ двадцать; посидѣли въ хатѣ Дьяковыхъ вечеръ, потолковали о разныхъ разностяхъ.

«Тѣмъ временемъ Василиса объявила въ свѣтелкѣ, что батюшка царь небесный, по благости духа божiя, обратилъ на истинный путь еще одну заблудшую агнцу. Это она говорила про меня. Я смутилась, потому неожиданно было сказано. Василиса замѣтила смущенiе. Нéчего, говоритъ, голубка, тебѣ глаза прятать; радоваться должна да благодарить отца небеснаго и насъ за милость нашу, что не отвергли тебя, грѣшницу. Теперь, прибавила она, у тебя все будетъ чего ни захочешь, потому Создатель благоволитъ только къ тѣмъ, кто истинную вѣру въ него содержатъ, какъ мы; не общаются съ пакостниками плоти... Бабы, сидѣвшiя въ свѣтелкѣ, говорили со мной ласково таково. Одна даже, съ плоскимъ лицомъ, высокая и широкоплечая ровно мужикъ, потрепала меня по плечу и произнесла гнусливымъ голосомъ: наша, наша душа, радѣльщицей будешь, благодатницей, какъ есть!..

«Испытанiй–же мнѣ, какъ надъ другими это бывало, не дѣлали никакихъ, потому всѣ знали меня и видѣли въ домѣ Дьяковыхъ прежде.

«Еще прежде съѣзда вѣрныхъ, Василиса поручила мнѣ заправлять закусками и чаемъ въ банѣ, равно раздавать рубахи и чулки радѣльщикамъ и радѣльщицамъ. Тѣмъ временемъ, говорила она, посмотришь какъ слѣдуетъ молиться; какъ духъ заблажитъ въ насъ; попрiучишься истинному служенiю Создателю, а страды, значитъ, пѣсни тебѣ почитай извѣстны. Только смотри, голубка, чтобы необольстилъ тебя врагъ, а то, говорю, — прибавила она, — худо тебѣ будетъ!..

«Я отправилась въ баню раньше другихъ: нужно было приготовить рубахи. Въ предбанникѣ уже все было готово — стулья разставлены какъ слѣдуетъ, настлана солома на полу, на гвоздяхъ, вколоченныхъ въ стѣны, налѣплено было множество восковыхъ свѣчъ, еще незажжонныхъ. Огонь былъ только въ банѣ на полу, по опаскѣ, чтобы не видно было снаружи.

«Около эдакъ десятаго часа пришолъ въ баню мужикъ, батракъ Дьяковыхъ, сказать, чтобы возжигали свѣчи. Онъ въ это радѣнiе исправлялъ караулъ около двора на случай нечаяннаго наѣзда начальства.

«Засвѣтили въ предбанникѣ свѣчи. Тѣмъ временемъ пришолъ Григорiй и привелъ съ собою незнакомаго мнѣ мужика — новичка, котораго въ это радѣнiе хотѣли ввести въ корабль, значитъ, прiобщить къ тайнамъ вѣры. Мужикъ этотъ, какъ теперь вижу, не большой ростомъ, худой съ лица, былъ блѣденъ, смущонъ; волоса всклокочены; глаза у него ходили по сторонамъ зря, равно онъ ничего предъ собою не видѣлъ... Положивъ, по водительству и указанiю Григорiя, по земному поклону предъ образами, которые находились въ предбанникѣ, мужикъ въ сопровожденiи Григорiя вышелъ изъ предбанника и отправился въ вертепъ. Здѣсь они пробыли минутъ двадцать. Оттуда уже Григорiй вывелъ его въ бѣлой, широкой рубашкѣ, въ однихъ чулкахъ: голова его была непокрыта.

<нет начала абзаца в к/к.> правую сторону отъ передняго угла, а бабы по лѣвую. Василиса и Григорiй стояли поодаль. Сдѣлалось тихо; молчанiе продолжалось минутъ пять.

«Въ это время новоставленникъ стоялъ посреди предбанника, съ поникшей головой и скрестивши на груди руки, ровно кающiйся. Къ нему подошолъ Григорiй и взялъ его за руку. Вотъ чадо, сказалъ онъ, коему претитъ грѣхъ и, по милости отца небеснаго и нашему наставленiю, завгодно принять истинную вѣру и знать ея тайны... Коли ты, продолжалъ онъ, обратившись къ новоставленнику: — коли ты сердечно возчувствовалъ пагубу плоти и хочешь жить, какъ царь небесный повелѣлъ, долженъ предъ обчествомъ вѣрныхъ чадушекъ божiихъ произнести клятву...

«Новоставленникъ, ставъ немедля предъ иконами Архистратига Михаила и Николая чудотворца, дрожащимъ голосомъ и со слезами на глазахъ произнесъ: отрекаюсь я, грѣшникъ, на цѣлованiи отъ врага и мiра, прилѣпляюсь я, душа сира, къ Богу... Ни огню, ни мечу, ни водѣ, ни полымю не поддамся, и дѣла нашего — тайну вѣры никому не выдамъ: ни отцу, ни матери, ни iудею, ни фарисею. Плюю на мiръ и враговъ и ихъ навожденiя, ради души спасенiя... Въ томъ моя клятва!

«Всѣ присутствующiе на страдѣ въ одинъ голосъ произнесли: аминь, аминь, аминь!

«Послѣ этого Василиса сняла образа, предъ коими новоставленникъ произносилъ клятву, и дала ему поцѣловать. Новоставленникъ преклонилъ колѣна предъ иконами и потомъ положилъ предъ каждой по три земныхъ поклона, цѣловалъ таково усердно и долго лики святыхъ, на нихъ изображонныхъ...

«Покончивъ съ иконами, онъ кланялся всѣмъ радѣльщикамъ, каждому особо, земнымъ поклономъ; они отвѣчали ему тѣмъ–же и привѣтствовали словами въ первый разъ: Христосъ воскресе!..

«Когда кончилась эта церемонiя, продолжавшаяся болѣе получаса, всѣ снова размѣстились по стульямъ и диванамъ; новоставленника подвели подъ руки Григорiй и Василиса къ переднему углу и посадили на стоявшiй здѣсь стулъ, ровно какого вельможу.

«И затянулась въ носъ хоромъ на унылый нищенскiй распѣвъ слѣдующая пѣсня, составленная на принятiе людей въ общество вѣрныхъ:

Слава тебѣ, Господи,

<в к/к отсутств. неск. строк>

Отъ мiра вражьяго, каляннаго,

Снискати спасенiя,

Душѣ утѣшенiя.

Радуйтеся братцы,

Радуйтеся сестрицы:

Прибыла къ намъ душенька!

«Пѣсня эта была радѣльщиками пропѣта три раза. Во время пѣнiя, пѣвцы, какъ обрадованные чѣмъ, сильно били себя ладонями по бедрамъ и колѣнкамъ. Пѣнiе было тягучее и не всегда всѣмъ хоромъ. Иногда мужики отставали, а бабы пѣли впередъ; иногда одна баба изъ тонкоголосыхъ, запустивъ глаза вверхъ, заводила голосомъ высоко–высоко, и остановившись на одномъ словѣ, повторяла его нѣсколько разъ. Непривычному человѣку, скажу вамъ, пѣнiе это нагнало–бы на душу грусть–тоску и снилось–бы въ грезахъ, хотя пѣсня самая между сiонскими христiанами носитъ названiе радостной.

«При концѣ пѣсни, когда она допѣвалась въ третiй разъ, радѣльщики одинъ по одному вышли изъ предбанника: бабы остались въ банѣ, а мужики спустились въ подземелье. Здѣсь они скинули съ себя платье и облеклись въ одежду, какъ они говорятъ, чистоты и непорочности, т. е. въ бѣлыя рубахи и чулки, и возвратились обратно въ предбанникъ, чтобы во святыхъ чистыхъ пеленахъ начати тайну вѣры своей. Это уже было около половины одиннадцатого часа.

«Изъ бани вышла первая Анисья, незадолго предъ тѣмъ оскопленная. Она подошла къ переднему углу, постояла нѣсколько съ поникшей головой, потомъ растянулась на диванѣ и заворотила подолъ радѣльной рубахи до колѣнъ. Выходившiе послѣ нея изъ бани, прежде чѣмъ сѣсть на свое мѣсто, подходили къ ней по одиночкѣ и сдѣлавъ земной поклонъ, цѣловали у ней голую колѣнку. Приложиться къ колѣнкѣ значитъ по ихъ вѣрѣ приложиться въ окафiй (?) образъ.

«Когда всѣ усѣлись, зрѣлище представилось никогда невиданное и страшное! Ровно съ кладбища въ предбанникъ невидимою силою были привлечены и усажены на стулья въ бѣлыхъ саванахъ двадцать мертвецовъ съ блѣдными и худыми лицами и опущенными внизъ глазами, и вы видите ихъ при яркомъ блескѣ болѣе полсотни восковыхъ свѣчъ!.. Точь–вточь такъ было, какъ разсказывается въ сказкахъ о проклятыхъ мертвецахъ и мертвомъ царствѣ.

«Молчанiе продолжалось недолго, но показалось томительнымъ. Наконецъ, всѣ радѣльщики въ одинъ разъ встали и начали молиться, крестясь обѣими руками. Молитва была: святый боже, святый крѣпкiй... Молились всѣ усердно и одинаково, какъ бы по формѣ какой, и дѣлали въ–разъ земные поклоны. Помолившись на образа и поклонившись въ поясъ другъ другу, безъ различiя пола, снова сѣли; при этомъ каждый разложилъ на своихъ колѣняхъ бѣлый платочекъ или, какъ они называютъ, пелену. Когда всѣ усѣлись, по знаку Василисы, одна изъ радѣльщицъ, женщина дородная, съ открытымъ лицомъ, тонкоголосая и знающая, какъ видно, дѣло, начала печально съ трелями пѣснь, а за ней и всѣ подхватили:

Дай намъ, Господи, къ намъ

iисуса Христа;

Дай намъ, сынъ божiй,

Свѣта, помилуй насъ!

Сударь духъ святой,

Помилуй насъ!

Сударыня наша матушка,

Упроси, свѣтъ, объ насъ

Свѣта сына твоего,

Духа божьяго святого!

Свѣтъ, тобою спасено

Много грѣшныхъ на землѣ,

На матушкѣ, на сударышкѣ,

Свѣтъ, на кормилицѣ!..

«Этою пѣснiю радѣльщики думаютъ низвести на собранiе святого духа, потому ею и предваряется самое радѣнiе или гефсиманская бесѣда.

«Послѣ этой пѣсни пѣлась на тягучiй–же распѣвъ другая, въ коей испрашивается у батюшки духа небеснаго, какъ бы сошедшаго уже, благословенiе начать радѣнiе. Пѣсня эта начинается словами:

Благослови, сударь батюшка родной,

Повелитель, гость небесный дорогой,

Начати намъ страду...

«Когда была пропѣта и эта пѣсня, началось радѣнiе, называемое круговымъ, т. е. одинъ радѣльщикъ изъ неженатыхъ, по знаку Василисы, всталъ, вышелъ на средину предбанника, и скрестивши на головѣ руки, быстро началъ вертѣться на одной ногѣ, постоянно припрыгивая. Вертѣлся онъ до того быстро, что раздуло рубахой солому, которою настланъ былъ полъ, и осыпало всѣхъ присутствующихъ; лица–же его не было видно, потому все слилось въ одинъ бѣлый вертящiйся столбъ. Наконецъ онъ остановился, подошолъ къ новоставленному, сидѣвшему втеченiе всего этого времени на стулѣ въ переднемъ углу, и сказалъ ему, задыхаясь отъ усталости: «вотъ какая у насъ духовная баня!» Потомъ выходили на кругъ по одиночкѣ дѣвки и вертѣлись по примѣру своего предшественника, а затѣмъ и всѣ радѣльщики, не исключая и новичка. Когда вертѣлись бабы и мужики, Василиса неистово кричала: «ай, порадѣйте–тка», всѣ–же прочiе, кромѣ вертѣвшагося на кругу, пѣли быстро, ударяя себя ладонями по колѣнкамъ, слѣдующiя пѣсни:

У насъ, сударь, гость гостилъ,

Серебряный, золотой,

Ему пива подносили.

А кто пивушко варилъ?

Варилъ пиво самъ Богъ.

А и кто затиралъ?

Затиралъ святой духъ,

Сама матушка сливала,

Вкупѣ съ Сусомъ пребывала,

Святы ангелы носили,

Херувимы разносили,

Серафимы подносили.

Скажи–жь, батюшка родной,

Скажи, гость нашъ дорогой:

Отчего пиво непьяно?

Али я гостямъ не рада?

Али мнѣ гостей не надо?

Рада, рада, батюшка,

Рада, рада, дорогой!..

Ахъ батюшка сударь свѣтъ,

Ты небесный мой отецъ,

Ты исдѣлай, государь,

Мому горюшку конецъ!

Ты поставь меня, отецъ,

На свой красненькiй крылецъ;

Наложи, мой государь,

На главу мою вѣнецъ!..

«Пѣсни эти повторялись нѣсколько разъ до тѣхъ поръ, пока всѣ радѣльщики не кончили одиночнаго круженiя и не разсѣлись по своимъ мѣстамъ.

«Въ предбанникѣ между тѣмъ сдѣлалась страшная духота и пыль; утомленiе радѣльщиковъ до того было сильно, что всѣ задыхались отъ усталости; лица у всѣхъ были красныя или совершенно бѣлыя и въ поту, какъ отъ бани. Дѣйствительно была баня!

«Чтобы напрасно не тратить золотого времечка, Василиса немедленно затянула гнусливо дребезжащимъ голосомъ, а за ней и всѣ потянули:

Царство ты царство, духовное царство!

Во тебѣ во царствѣ благодать велика;

На насъ она, рабушекъ, рѣкою слилась... и проч.

Отъ свѣтлой зари, отъ свѣтлой зари,

Отъ востока страны... и проч.

«Послѣ этихъ пѣсенъ началось крестовое радѣнiе.

«Вышли на средину предбанника четыре мужика, стали крестообразно другъ противъ друга, потомъ разошлись на четыре стороны и стали бѣгать и скакать. Бѣгали они быстро, но не сталкивались другъ съ другомъ. Стоящiй, напримѣръ, на восточной сторонѣ скакалъ къ западу и перевертывался мгновенно на одной ногѣ на томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ его противникъ, а этотъ пробѣгалъ въ одно съ первымъ время къ востоку и тоже быстро перевертывался; точно тоже дѣлали и тѣ кои стояли на сторонахъ сѣверной и южной, только они проскакивали средину въ то время, когда первые, пробѣжавъ уже ее, кружились. Бѣгали они долго и такъ быстро, что въ глазахъ рябило, особенно когда перевертывались на одномъ мѣстѣ.

«Во время скаканiя сидѣвшiе пѣли быстро и въ тактъ скакавшимъ слѣдующiя пѣсни:

Охъ ты бочка, охъ ты бочка, —

Золоты твои обручки!

Во тебѣ, во бочикѣ,

Пиво духовное,

Духовное, любовное...

Кто то пивушко варилъ?

Варилъ сударь божiй сынъ,

А затиралъ святый духъ,

Пивовара помощнички:

Пророки, апостолы,

Мученики, праведники...

Возыграй божiй органъ,

Возрадуйся Уорданъ:

Христосъ грядетъ ко крещенью,

Ради нашего спасенья... и проч.

Ужь вы стойте во строю

Съ супостатомъ на Бога!

Хожу, жалую, дарю, —

Подарю тебѣ замокъ,

Чтобъ не вшолъ къ тебѣ ворокъ.

Какъ я самъ Христу побычу!..

Богъ отецъ убо Давидъ,

Предъ сѣннымъ ковчегомъ

Скакаше, играя... и проч.

«Скаканiе наконецъ кончилось, — всѣ усѣлись снова на свои мѣста. И снова началось тягучее пѣнiе пѣсенъ о горькой судьбинѣ рабушекъ божiихъ, о явленiи батюшки Христа, купно со святымъ духомъ, для улучшенiя ихъ доли и для наказанiя враговъ. Въ нѣкоторыхъ пѣсняхъ излагалась исторiя нѣкоторыхъ событiй въ жизни вѣрныхъ — о батюшкѣ Петрѣ, праведномъ Евфимiи, большомъ колоколѣ, питерскихъ купцахъ...

«Пѣнiе это продолжалось до тѣхъ поръ, пока не явился со двора дозорный и не объявилъ, что скоро настанетъ заря и будетъ свѣтать, потому–де что третьи пѣтухи поютъ. Тогда началась корабельная страда.

«Эта корабельная страда устроилась такъ: составился наперво кругъ изъ женщинъ, подъ управленiемъ Василисы, ставшей правымъ плечомъ, какъ и всѣ бабы, наружу круга; потомъ составился кругъ изъ мужиковъ, внѣ женскаго, наружу лѣвымъ плечомъ, и началось круговое бѣганье, или корабельное, и скаканье: женщины бѣгали въ тактъ въ одну сторону, а мужики въ другую. При чемъ всѣ начали пѣть въ тактъ скаканья:

Ужь вы, дѣтушки милыя,

Вы не бойтесь, дорогiя;

Вамъ будутъ отрады,

Небесны награды

За вашiя страды.

Когда батюшка сгрядетъ,

Искупитель дорогой,

Онъ и всѣхъ насъ соберетъ

И съ собою поведетъ;

Вѣнцы на главы надѣнетъ.

Будетъ намъ тогда отрада,

Будетъ вѣчная награда...

«Круговое бѣганье, какъ объяснили мнѣ, дѣлается для того, чтобы представить въ лицахъ собранiе всѣхъ дѣтушекъ божiихъ воедино около батюшки Христа, которое яко–бы будетъ съ явленiемъ его отъ востока страны. Когда явится Христосъ, тѣлеса ихъ духъ святой наполнитъ всѣмъ своимъ существомъ и разблажится. По этому при окончанiи кругового бѣганья, долгаго и быстраго, такъ что у каждаго, думаю, закружилась голова, они начали блажить подъ пѣсню:

Сударь духъ съ неба скатился,

На кругу онъ разразился,

Въ дѣтушекъ своихъ вселился.

И дѣтушки разразились,

На кругу съ нимъ разблажились...

«По окончанiи пѣсни, всѣ блажнымъ и неистовымъ голосомъ начали кричать, какъ–бы чувствуя на самомъ дѣлѣ духовную сладость отъ присутствiя въ нихъ батюшки–духа:

Ой духъ, ой духъ, ой духъ!

Духи, духи, духи, духи,

Духи, духи, духи, духи...

«Я видѣла въ это время что–то ужасное, слышала пронзительный крикъ, раздирающiе душу стоны, гамъ, взвизгиванья, завыванья...

«Въ самомъ разгарѣ этого дикаго ликованья и блажа вдругъ круги разорвались, и выступила на средину предбанника Василиса, спиною къ образамъ, вытянулась сколько было возможно и провела по воздуху рукою, въ которой держала за конецъ платокъ — знамя побѣды надъ врагомъ и пакосникомъ плоти... Въ эту минуту ее нельзя было узнать, потому волосы на головѣ у ней растрепались, лицо сдѣлалось блѣдно, искривилось, глаза помутились, словно у сумашедшей; вся она дрожала... Радѣльщики окружили ее и стали на колѣни, скрестивши на груди руки. Сдѣлалась тишина. Это значитъ по ихъ вѣрѣ, насталъ страшный судъ и всѣ желаютъ выслушать пророчество о своей судьбѣ. Василиса запѣла одна:

Охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ!

Охъ ты сударь Саваохъ,

Ты пошли намъ изъ рая

Ясна, свѣтла сокола,

Духа свѣта проречи

Судьбу дѣтушекъ своихъ...

«Когда она пропѣла эту пѣсню, всѣ радѣльщики встали. И начался словесный судъ, т. е. обличенiе во грѣхахъ и произнесенiе пророчествъ.

«Василиса обратилась съ пророчествомъ къ новоставленнику первому, и онъ сталъ предъ нею на колѣни. Послѣ словъ сказанныхъ грозно:

Охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ, охъ,

Ты поди душа на судъ

И бери дѣла въ разсудъ,

она пропѣла ему гнусливо, не понижая и не повышая голоса: «ты будешь батюшкинъ пѣвецъ и станешь на разные голоса распѣвать. Вотъ твоя доля какая», прибавила она скороговоркой.

«Подобнаго рода пророчества были произнесены предъ каждымъ страдникомъ. Василиса всѣмъ имъ нашлась сказать хоть по два слова.

«Когда кончился одиночный судъ, Василиса сказала пророчество всѣмъ вѣрнымъ вообще(1):

I

«Приходитъ послѣднее время, земля и небо потрясутся; частыя звѣзды на землю спадутъ. Сойдетъ тогда Михайло–архангелъ, затрубитъ въ трубу живогласную: вставайте всѣ живые и мертвые на судъ Богу! По правой сторонушкѣ идутъ души праведныя: въ лицахъ свѣтлѣютъ, волосы яко ковыль трава; ризы на нихъ нетлѣнныя. Идутъ на судъ Богу, радуются. Стрѣчаетъ ихъ владычица мать божiя. Подите мои христолюбивые избранные, да похаенные, посрамленные! Вотъ вамъ царство уготованное! Примаетъ ихъ самъ Господь царь небесный. — По лѣвой сторонушкѣ идутъ души грѣшныя: въ лицахъ темнѣютъ; одѣянiе страшное. Идутъ въ свои муки, слезно плачутъ: Господи, царь небесный! почто ты насъ въ свое царствiе не впустилъ? Мы всѣ люди — христiане; всѣ люди крещеные. Глаголаетъ Господь, царь небесный: подите вы, грѣшные, проклятые, въ три пропасти земныя! Вы не въ мою вѣру вѣровали(2). Да провалятся всѣ грѣшные въ преисподнюю! И составитъ Господь всѣ муки въ одну муку; не взвидятъ грѣшные свѣту бѣлаго, не взвидятъ они солнца свѣтлаго, не вслышутъ они гласа ангельскаго! Во вѣки вѣковъ. Аминь.»

II

«Труба протрубила со седьмого небесе на бесѣдушку къ намъ, на апостольскую, рабушки, рабы! Вы подите ко мнѣ, вы покайтеся мнѣ! Я Богъ: могу простить и огнь угасить! Какъ праведные идутъ на божiй страшный судъ, въ рукахъ и устахъ дѣло несутъ, и въ сердцахъ ихъ ретивыхъ. Царь небесный стрѣчаетъ, а самъ радуется, дѣла божьи отбираетъ, на престолъ божiй кладетъ. Радость ему не одному, а всему роду твому. А грѣшные идутъ на божiй страшный судъ, за спиною дѣло несутъ. Вы, рабушки, рабы! Вы не тайтесь отъ меня, я вижу скрозь тебя. А у грѣшныхъ лица что потаенныя дны; а глаза у нихъ что вдѣланные, а волосы у нихъ словно струны стоятъ. Проглаголаетъ Господь, царь небесный: вы ангелы. Архангелы! Вы возьмите прутья огненны и гоните грѣшныхъ съ очей долой, чтобы око мое не видало и сердце не слыхало. Подите вы къ тому, что вѣкъ грѣхомъ работаетъ ко–сну, къ отцу своему демону. У вашего отца злая мука безъ конца. Аминь.»

«Окончивъ общее пророчество, Василиса поклонилась всѣмъ радѣльщикамъ въ поясъ, а они отвѣтили ей земнымъ поклономъ и стали цѣловаться другъ съ другомъ, произнося привѣтствiе: Христосъ воскресе! Когда была окончена и эта церемонiя, Василиса, какъ божина, сѣла на стулъ въ переднемъ углу, а радѣльщики по своимъ мѣстамъ; они повязали головы свои платочками, знаменовавшими золотые вѣнцы, уготованные имъ въ царствiи небесномъ отъ сложенiя мiра.

«Была уже заря — знаменiе воскресенiя въ жизнь вѣчную. Ее радѣльщики привѣтствовали хоромъ торжественною пѣснiю:

Заря утрення взошла,

Мнѣ святая мысль пришла.

Неясенъ солнца свѣтелъ лучъ,

Среди самыхъ грозныхъ тучъ.

............

День спасенiя насталъ!

«Этою пѣснью радѣнiе было закончено. Изъ бани между тѣмъ вынесли чугуны съ кипячоной водой, чай, сахаръ, чашки, закуски; къ Василисѣ поднесли изюмъ на тарелкѣ. Она встала и раздала по нѣскольку ягодъ всѣмъ радѣльщикамъ. Изюмъ означаетъ сладость, которую будутъ ощущать рабушки божiи по вступленiи въ царствiе небесное.

«Пока приготовлялся чай, вѣрные вышли въ баню и подземелье и переодѣлись тамъ въ свое платье. Потомъ пили чай, кушали закуски и разговаривали въ обыкновенные разговоры: о рекрутчинѣ, хозяйствѣ, чиновникахъ изъ губернiи... Еслибы взошолъ къ нимъ въ это время постороннiй человѣкъ, никакъ–бы не подумалъ, что за четверть часа предъ его приходомъ въ предбанникѣ была скопеческая страда, на которой совершались бѣснованiя разныя и дикiя пляски.

«На дворѣ было уже довольно свѣтло, когда радѣльщики одинъ по одному разошлись по деревнѣ; семейные–же Дьяковыхъ, по уборкѣ бани и предбанника, отправились въ свѣтелки и залегли спать. Мятель и пурга нѣсколько утихли.

«Проснулись мы поздно, около полудня. Василиса, отъ усталости на радѣнiи и слабости силъ, заболѣла и прохворала довольно долго. Такъ и думали всѣ, что умретъ!

«И потянулась попрежнему жизнь наша въ домѣ Дьяковыхъ — скучная, одинокая... Я тяготилась жизнью въ семъ домѣ, правду сказать, особенно потому, что Василиса настойчиво требовала, чтобы я приняла ихъ вѣру какъ слѣдуетъ, т. е. дала–бы клятву на цѣлованiи предъ всѣми вѣрными. Я только отговаривалась, что не навыкла еще порядкомъ къ ихъ дѣлу... Она согласилась даже, что печатей накладывать мнѣ не надо пока. «Можно–де, говорила она, и безъ нихъ быть вѣрной, лишь–бы только умерщвляла свою ты плоть.»

«Такъ я дожила у нихъ до весны и радовалась, что теперь способнѣе можно выбрать времечко и ульнуть со двора на вольный свѣтъ божiй.

«Помню, вскорѣ послѣ пасхи это было, заслушали Дьяковы, что дѣло ихъ въ опасности. Былъ становой на деревнѣ за чѣмъ–то, секретныя развѣдки дѣлалъ; чиновникъ изъ губернiи наѣзжалъ... Быть значитъ неминучей бѣдѣ! Семейство Дьяковыхъ всполошилось. Баню и предбанникъ этто убрали какъ слѣдуетъ; мусору и всякой всячины натащили туда для отвода; вертепъ свой забили вовсе и засыпали землей. Василиса въ это время ходила сумрачная, ровно что предчувствовала. Григорiй въ ночь уѣхалъ въ М–вку съ вѣстями и навести справки, не слыхать–ли чего? На счастье ихъ, въ сосѣдней деревнѣ оказалось мертвое тѣло и становой укатилъ туда для производства слѣдствiя.

«Я воспользовалась тѣмъ временемъ и стала собираться въ путь–дорогу. Василиса не удерживала меня: она предугадывала, что начальство безпремѣнно потребуетъ ихъ къ допросу. На случай бѣды дѣлала сговоры, совѣщалась съ вѣрными, кому что и какъ говорить на допросахъ, совѣтовала помнить клятву.

«Тебѣ, говорила она мнѣ, когда я объявила, что хочу уходить: — тебѣ, Родiоновна, хорошо, — ты нездѣшна. Неладно тутъ, можешь къ Николавнѣ идти, въ ея корабль, коли вѣра наша пришлась тебѣ по сердцу и душою своею дорожишь; тамъ неладно — въ Нижнiй... Паспортъ–то въ рукахъ. А у насъ семья, домъ, скотинка, заведенiе какое ни–на есть, — уйти нельзя. Коли милость будетъ твоя, прибавила она, и нашу хлѣбъ–соль помнишь, зайди безпремѣнно къ Николавнѣ. Житье наше ты видѣла; знаешь, что намъ грозятъ напасти, что по вся дни обуреваемы волнами мiрскими. Передай ей тамъ обо всемъ подробно. Попроси у нашихъ доброжелателей и благодѣтелей молитвъ. Я тебѣ скажу правду: они люди душевные, богатые — не оставятъ тебя. Вѣкъ свѣкуешь у нихъ, не спокаешься. Вотъ попомни мое слово.»

«Дала она мнѣ на дорогу рублишко денегъ и одежонку, потому женщина была добрая и сердобольная, даромъ коноводка и вѣруетъ посвоему. На прощаньи говорила: «смотри, Родiоновна, дѣло наше унеси въ тайнѣ и не повергай его на растерзанiе чорнымъ вранамъ, и вѣруешь въ Бога и помнишь нашу хлѣбъ–соль, не поминай и насъ недобрыми словесами, кои отъ врага душъ и тѣлесъ нашихъ исходятъ.» Такъ мы и простились.

«Какъ вышла я изъ деревни, ровно въ первый разъ увидала свѣтъ божiй. Травушка–муравушка уже давно показалась въ полѣ, жаворонки пѣли въ небѣ, воздухъ былъ такой свѣжiй да хорошiй. И тутъ–то я раздумалась о себѣ, окаянная душа! Ровно окурена была я въ домѣ Дьяковыхъ зелiемъ какимъ, или тебя, безродную сиротинку, околдовали чѣмъ ни на есть люди грѣховные. И больно только было мнѣ тогда!.. Ну, извѣстное дѣло, спокаялась. Боялась я больше какъ–бы не притянули къ суду да не посадили въ каменный домъ за желѣзные затворы. Свѣту бѣлаго не взвидишь, жизни не будешь радъ!

«Къ Николавнѣ я не пошла, а надоумила меня мать пресвятая Богородица идти на поклоненiе угоднику божiю Николѣ Промзинскому, что въ симбирской губернiи, излить предъ его святой иконой покаянныя слезы и молить о ходатайствѣ помилованiя моей грѣшной душѣ у престола божья. Дѣло было предъ вешнимъ Николою.

_______

Предчувствiя Василисы, что вѣра ихъ въ опасности, оправдались. По дѣлу скопеческой ереси въ деревнѣ С–кѣ тогда–же было наряжено формальное слѣдствiе. Изъ слѣдственнаго дѣла видно, что главные сектанты, Василиса, Григорiй, Фока и другiе, на допросахъ были очень осторожны въ словахъ, говорили мало, уклончиво; поводы къ подробному раскрытiю ереси были устраняемы мастерски. Однако ересь была открыта и доказана фактически, что въ деревню С–ку она была занесена изъ тамбовской губернiи переселенцами лѣтъ тридцать тому назадъ. По суду виновные въ оскопленiи и распространенiи ереси были наказаны ссылкою въ закавказскiй край.

Родiоновна значитъ вовремя ульнула изъ дома Дьяковыхъ!

В. Калатузовъ.

---

(1) Скопцы относятъ къ себѣ слова Спасителя: суть скопцы, иже исказиша сами себе, царствiя ради небеснаго (Мат. 19, 12); но къ нимъ относятся не сiи, а предыдущiя слова Спасителя: суть скопцы, иже скопишася отъ человѣкъ, — ибо они не сами себя искажаютъ, а скопятъ ихъ другiе люди.

(1) Такъ–то лукавые скопцы обольщаютъ простаковъ! А на то не обратятъ они вниманiя, что тѣ христiане, которые подлинно слѣдуютъ заповѣдямъ Божiимъ и измождаютъ плоть свою ради вѣчнаго спасенiя, не заботятся о стяжанiи земныхъ благъ и не хвалятся богатствомъ, а напротивъ считаютъ его и все мiрское уметомъ ради Христа (I Iоан. 2, 15, Фил. 3, 8). Такiе христiане обрѣзываютъ не внѣшнiе члены плоти своей, которые сами по себѣ невинны, а внутреннiе уды грѣха — порочныя страсти. Для спасенiя нашего важно не обрѣзанiе плоти, а обрѣзанiе сердца духомъ, совлеченiе тѣла грѣховнаго, исправленiе растлѣнной природы нашей благодатiю св. духа (Рим. 3, 24, 29, Кол. 2, 11 Еф. 2, 5).

(1) Пѣсню эту мы выписываемъ здѣсь сполна, потому что содержанiе ея далеко расходится съ содержанiемъ той скопческой пѣсни, въ которой говорится о явленiи искупителя изъ страны иркутской и которая болѣе или менѣе уже извѣстна публикѣ. Авт.

(1) Основанiемъ для этого бреда послужило своеобразное толкованiе, кажется, I, VI главы книги пророка Исаiи, въ которой предлагается евреямъ увѣщанiе къ соблюденiю суда и правды, суботы и завѣта, съ угрозою противъ слѣпыхъ и нѣмыхъ пастырей Iерусалима.

(1) Родiоновна не могла припомнить общаго пророчества, произнесеннаго предъ страдниками. Чтобы ознакомить читателей съ содержанiемъ и постановкой общихъ пророчествъ, которыя произносятъ коноводы предъ сектантами, я выписываю здѣсь два таковыхъ, заимствованныхъ мною изъ рукописныхъ источниковъ. Скажу кстати, что пѣсни радѣльныя, выписанныя въ предложенномъ разсказѣ, возстановлены мною съ помощiю свѣденiй, какими удостоили меня почтенные Н. А. Вороновъ и А. М. Доброхотовъ, за что и приношу имъ здѣсь искреннюю благодарность. Авт.

(2) Это преимущественно можно сказать о скопцахъ, потому что они исказили истинную вѣру Христову и выдаютъ за нее пагубныя свои заблужденiя.