Найдите в текстах церковнославянизмы, определите лексическое значение, дайте оценку их стилистической роли.

«Когда я услаждаю свой взор неисчислимыми накоплениями сего божьего дома, многоценные каменья завораживают меня, отторгают от всего внешнего, и возникает благопристойная медитация, побуждающая, возводя вещественное к невещественному, размышлять о многоразличии добродетелей…»
«Воистину сладчайшее из богословий — ваше», — произнес Вильгельм самым умильным голосом. Я-то понял, что, вероятно, он желает употребить ту коварную фигуру мысли, которая у риторов именуется ironia. Но для ее правильного исполнения необходимо соблюдать и соответствующую pronuntiatio, а Вильгельм ее никогда не соблюдал. Вот и вышло, что Аббат, привычный более к фигурам речи, чем к фигурам мысли, не понял замысла Вильгельма, принял его слова буквально и отвечал все в том же мистическом восторге: «Да, да, это кратчайший путь к неисповедимой божественности. Наши богатства — вещное воплощение святыни»
Во время наших странствий не менее двух раз мы сталкивались с процессией флагеллантов. В первый раз население смотрело на них как на святых, во второй раз местные шептали, что это богомерзские еретики. Однако речь шла об одних и тех же людях. Попарными колоннами они двигались по улицам города, прикрытые лишь по чреслам — очевидно, они победили в себе всякое чувство стыда. Каждый имел в руке бич сыромятной кожи и равномерными движениями ударял себя по плечам, раздирая их в кровь, и у всех ручьями катились слезы, как будто воочию каждый наблюдал страсти Спасителя, и с душераздирающим плачем обращался к милосердию Господню и к призрению Святейшей Девы Матери Божьей.
Внезапно девица предстала предо мною той самой — черной, но прекрасной — возлюбленной Песни Песней. На ней было заношенное платьишко из грубой ткани, не слишком благопристойно расходившееся на груди. На шее бусы из цветных камешков, я думаю — самые дешевые. Но голова гордо возвышалась на шее, белой, как столп из слоновой кости, очи были светлы, как озерки Есевонские, нос — как башня Ливанская, волосы на голове ее, как пурпур. Да, кудри ее показались мне будто бы стадом коз, зубы — стадом овечек, выходящих из купальни, выходящих стройными парами, и ни одна не опережает подругу. «Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» — сорвалось с моих уст. — Волосы твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской, как лента алая губы твои, половинки гранатового яблока — твои ланиты под кудрями твоими. Шея твоя как столп Давидов, тысяча щитов висит на нем». И я спрашивал себя в ужасе и в восхищении, кто же эта стоящая передо мною, блистающая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная, как выстроенные к битве войско.
Потому что, так или иначе, ничто бы мне все равно не помешало ощущать те восторги, которые я ощущал этим утром, и всегда чувствовать ее совсем рядом с собою, даже если б она была бесконечно далеко. Это было — сейчас я пытаюсь понять — как если бы вся совокупность мироздания, которая несомненно являет собою книгу, начертанную перстом Божиим, в которой каждая малая вещь говорит о несказуемой благости сотворившего ее, где каждое творенье — книга и изображенье, отраженье в зеркале, в которой самая жалкая роза принимает значение глоссы нашего жизненного пути, в общем, как если бы вся вселенная ни о чем другом мне не говорила и ничего не показывала мне, кроме того лица, черты которого я еле-еле сумел разглядеть в потемках ночи, на кухне…
Тогда от каждой стороны света изойдут омерзение и безутешность, Антихрист подчинит себе земли западные и развалит пути сообщения, в руках у него будут железо и огнь карающий, и он будет жечь все своей яростью, и злость его будет пламя; сила его будет святотатство, обольщение — его длань, десница его будет гибель, шуйца — содержать мрак погибельный.

(У. Эко «Имя розы» перевод с итальянского Е. Костюкович)

У смоковницы, которая была богата листьями, а плодовъ неимѣла, Господь отъялъ благословенiе, — и она изсохла[1]. Это урокъ — дѣйствiемъ. Подъ смоковницею сею разумѣются люди, по виду, исправные, а въ существѣ дѣла, недостойные одобренiя. Кто же такiе? Которые красно разглагольствуютъ о вѣрѣ, а самой вѣры не имѣютъ, — держатъ только въ умѣ предметы вѣры. И тѣ таковы, которые по внѣшнему поведенiю исправны, а по чувствамъ и расположенiямъ очень неисправны, и дѣла исправныя являютъ только дотолѣ, пока нельзя скрыть неисправности въ нихъ, а когда можно не дѣлаютъ. Напримѣръ — милостыню подаетъ когда проситъ кто при людяхъ, а попроси на единѣ, еще разбранитъ. Богу молиться въ церковь идетъ, и на виду всѣхъ молится, и дома молится, чтобъ не осрамиться предъ домашними. Но какъ скоро — одинъ, и лба не перекреститъ. О мысленномъ же и сердечномъ къ Богу обращенiи и понятiя не имѣетъ. Будемъ молиться, чтобы Богъ не попустилъ намъ быть такими. Ибо тогда не миновать намъ суда изреченнаго надъ смоковницею.
Мiръ преходитъ и похоть его[2]. Кто этого не видит? Все течетъ вокругъ насъ, — вещи, лица, событiя; и мы сами течемъ. Течетъ и похоть мiрская: едва вкусимъ сласти отъ удовлетворенiя ея, какъ исчезаетъ и та и другая; гонимся за другою, — и съ тою тоже; гонимся за третьею, — опять тоже. И ничто не стоитъ, все приходитъ и отходитъ. — Что же? Уже ли нѣтъ ничего постояннаго?! — Есть, говоритъ тутъ же Апостолъ: творяй волю Божiю пребываетъ во вѣкъ. Мiръ, столь текучiй, какъ стоитъ? — Хощетъ Богъ, и онъ стоитъ. Воля Божiя есть неколеблемая и несокрушимая его основа. Такъ и изъ людей, кто станетъ твердо въ волѣ Божiей, тотчасъ дѣлается стойкимъ и твердымъ. Мятутся мысли, пока кто гоняется за преходящимъ. Но коль скоро кто образумится и возвратится на путь воли Божiей, мысли и начинанiя начинаютъ улегаться. Когда же наконецъ успѣетъ онъ прiобрѣсть навыкъ въ семъ образѣ жизни; все у него и внутри и внѣ приходитъ въ покойный строй и безмятежный порядокъ. Начавшись здѣсь этотъ миръ глубокiй и безмятежiе невозмутимое перейдетъ и въ другую жизнь, — и тамъ пребудетъ во вѣки. Вотъ что есть среди общаго теченiя вокругъ насъ, не текучаго и постояннаго въ насъ! — Хожденiе въ волѣ Божiей.

(Свт. Феофан Затворник «Мысли на каждый день»)

Преодолел я ранние невзгоды. Ремесло поставил я подножием искусству; я сделался ремесленник: перстам придал послушную сухую беглость и верность уху.
Нет! никогда я зависти не знал, о, никогда! – ниже, когда Пиччини пленить умел слух диких парижан, ниже, когда услышал в первый раз я Ифигении начальны звуки…

(А. С. Пушкин «Моцарт и Сальери»)

11. Счастливец! он сокровища пустые Принес к ногам богини, вот за что Вкусил он райское блаженство! Если б я прежде вас узнал, с каким восторгом мой сан, мои богатства, всё бы отдал, всё за единый благосклонный взгляд; я был бы раб священной вашей воли, все ваши прихоти я б изучал, чтоб их предупреждать; чтоб ваша жизнь была одним волшебством беспрерывным. Увы! — Судьба судила мне иное.

(А. С. Пушкин «Каменный гость»)

12. Дай вспомнить, Боже, научи узреть нетленными очами, как отрок в огненной печи цветет аврорными лучами.

(М. А. Кузьмин «Пещной отрок»)

13 Свирепствовал Борей, и сколько в этот день погибло лошадей! И представлялась страшная картина: по стогнам там валялось много крав, кои лежали, ноги кверху вздрав.

(Д. Хвостов «Послание к N. N. о наводнении Петрополя»)