ДЕЛО ПИЛИПЕНКО

Дело это рассматривалось Ростовским областным судом в 1970 году. Я участвовал в рас­смотрении этого дела в качестве прокурора. Подсудимый обвинялся по п. «а» статьи 102 действовавшего тогда УК РСФСР (предусматривавшей в качестве наказания лишение сво­боды сроком от 8 до 15 лет либо смертную казнь). Дело слушалось на выезде в помещении Новочеркасского городского суда. Возникло это дело, кстати, по инициативе самого Пилипенко при явном противодей­ствии Новочеркасской милиции, сотрудники, которой, ничтоже сумняшеся, предложили следователю самого Пилипенко как единственного подозреваемого. Ну что ж, как гово­рится, инициатива наказуема. Грузчик продмага Пилипенко своего жилья не имел и снимал угол у преклонного воз­раста старушки Пиголкиной, которая завещала ему свой домик на условии, как теперь говорят, пожизненного содержания. Вместе с Пилипенко у Пиголкиной снимали комна­ту трое студентов однокурсников Ларкиной. Случилось так, что Пилипенко загрипповал и пробыл у Ларкиной дня три. Придя в себя 3 января, он забеспокоился - как там старушка, топлено ли в хате, есть ли у нее что поесть и попить. Поскольку после высокой температуры он чувствовал себя еще плохо, подруга его праздничных дней пошла вместе с ним. Придя к Пиголкиной, Пили­пенко и Ларкина обнаружили ее лежащей на кровати и не откликавшейся на вопросы. Подошли ближе, потрогали, ан старушка уже и не дышит. Пошли к ближайшему телефо­ну - в «скорую» звонить. Но там - полный афронт: «Сколько бабушке лет? Ах, семьдесят восемь? Мы к таким не выезжаем». Пошли в милицию: «Бабушка, мол. умерла». В ответ опять: «А сколько лет бабушке? Ах, семьдесят восемь? Так она же, небось, своей смертью умерла. Милиция к таким не выезжает». Отправились обратно. Проходя по мосту через речку Тузловку, Пилипенко бросил в сердцах: «Сколько хлопот с ней. Бросить бы ее в Тузловку - и никакого беспокойства». Придя снова домой и, попытавшись приподнять мертвое тело, они обнаружили на подушке под головой Пиголкиной кровь и вновь побе­жали в милицию. В милиции их, как водится, и слушать не хотели. Кто знает, может и «захоронили» бы старушку в Тузловке. если бы не случился тут в дежурке горотдела су­дебный медик Левшин - фанатик своего дела и владелец инвалидного «Запорожца». Ус­лышав о крови на подушке, Левшин вызвался съездить, посмотреть и о результатах сооб­щить дежурному. Приехав и наскоро осмотрев труп, Левшин обнаружил на голове трупа вдавленную рану, которая никак не могла быть нанесена собственной рукой. Сообщил дежурному - и дело закрутилось. А поскольку такие дела «крутятся», как правило, вок­руг ближайшей и простейшей версии, первым (и единственным) подозреваемым стал Пилипенко: как же, ранее судимый (правда, за мелкую кражу, но какое это имеет значе­ние - судимый же!), частенько и не всегда умеренно выпивающий грузчик продмага, последний, кто видел старушку живой, кому ж еще, как не ему быть убийцей! Когда ста­ло ясно, что доказательств вины Пилипенко фактически нет, тогда вдруг появился свиде­тель, находившийся в Новочеркасской тюрьме в одной камере с Пилипенко, которому он, якобы, признавался в совершенном убийстве.

***

Товарищи судьи!

На скамье подсудимых - не лучший, по видимому, из жителей этого славного города. За свою жизнь успевший уже познать позор и горечь уголовного наказания, но так и не научившийся никакому ремеслу, не свивший своего гнезда. Как говорится, не построивший дом, не посадивший дерева и не воспитавший сына. Нехорошо, конечно, но все же одного этого мало, чтобы человека наказывать в уголовном порядке. Пилипенко обвиняется в совершении тягчайшего из преступлений - убийстве из корысти. По мысли следователя, Пилипенко, которому Пиголкина завещала свой домик, не смог дождаться ее смерти и, охваченный страстью к обогащению, ускорил события, нанеся Пиголкиной роковой удар молотком по голове. Ни один из допрошенных здесь его знакомых не назвал среди душевных качеств Пилипенко нежность по отношению к детям и престарелым или, допустим, доброту к животным. Скажем прямо - человек, таким образом, характеризу­ющийся, вполне может оказаться убийцей. Как, впрочем, может оказаться убийцей любой другой. Ведь корыстные убийцы - это совсем не обязательно судимые за мелкое хищение пьянствующие грузчики продмагов. Скорее, наоборот, для пьяницы не очень характерно такое убийство из желания ускорить получение не слишком завидного наследства, которое довольно скоро и так могло бы ему достаться.

Потому для нас не столь важно, что за человек перед нами - герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Для нас важно, прежде всего, уби­вал ли он Пиголкину или нет. Так обратимся к доказательствам. Доказательств вроде бы не так уж и мало: это протоколы осмотра места происшествия и изъятия вероятного орудия убийства - молотка; это заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной; это показания племянницы убитой Рудовой и соседки убитой Ки­бальниковой; это показания квартирантов убитой - Крутина, Левченко и Гайнова; это, наконец, показания сокамерника подсудимого - Будаева. Рассмотрим, однако, эти доказательств попристальнее. Протокол осмотра места происшествия зафиксировал обстановку в доме Пиголкиной на момент появления там работников милиции, мес­тонахождение и позу трупа. Но никаких данных, изобличающих Пили­пенко, протокол не содержит. Те следы Пилипенко, которые и могли бы быть обнаружены в доме, легко были бы объяснимы: Пилипенко там жил. В тоже время нет в протоколе упоминаний и об обнаружении при осмотре орудия убий­ства, да еще и со следами рук Пилипенко.

Из другого протокола - протокола изъятия молотка из ящика рабо­чего стола следователя прокуратуры - известно, что предполагаемое орудие убийства - молоток - все же был из дома Пиголкиной изъят, отвезен в прокуратуру и хранился в ящике стола следователя без над­лежащего оформления. Были ли на молотке следы рук и чьи - Пили­пенко или кого-то другого, теперь неизвестно и уже узнать невозмож­но. По крайней мере, никто из допрошенных по делу лиц не заявлял, что видел этот молоток в руках у Пилипенко во время убийства или непосредственно после него; следов его рук там никто не обнаружил и, следовательно, факт изъятия этого молотка из оного ящика Пилипенко ни в чем не изобличает.

Заключение судебно-медицинской экспертизы трупа Пиголкиной, излагая, как и отчего наступила смерть, не отвечает на вопрос, кем она была убита. Объясняя, как могла погибнуть Пиголкина, Пилипенко го­ворил в суде, что она не отпускала его из дому, когда он 30 декабря уходил праздновать Новогодье к Ларкиной; он вынужден был сильно оттолкнуть Пиголкину, старушка упала на кучу угля и, возможно, уда­рилась головой о кусок угля. Может так оно и было, но экспертиза не нашла на голове трупа следов этого сильного удара - ни гематом, ни кровоподтеков не было. Смерть же наступила оттого, что кто-то нанес ей удар по голове «тупым твердым предметом с ограниченной поверх­ностью размером четыре на четыре сантиметра, возможно ударной частью представленного на исследование молотка». Это был тот са­мый «молоток из ящика», о котором уже мною сказано достаточно. Итак, и заключение судебно-медицинской экспертизы не изобличает Пилипенко.

Показания Рудовой и Кибальниковой не в пример красноречивее. И та и другая убеждены, что Пиголкину убил Пилипенко. Почему? - «А больше некому».

Кибальникова объясняет свою позицию просто: у Пиголкиной ког­да-то жило несколько котов. А потом этот зоосад исчез куда-то. Куда исчезли коты, убил ли их кто-нибудь или сами убежали от голодной жизни, Кибальникова не знает. Она не видела, чтобы Пилипенко их куда-нибудь нес, закапывал их бренные тела или тем более убивал. Не подтвердили особой ненависти Пилипенко к животным и жившие в том же доме Крутин и компания. Правда коты, если и были, то исчезли еще до того, как Крутин, Левченко и Гайнов поселились в этом доме. Может быть, Кибальникова и права. Думается, что коты эти досаждали квартирантам, но даже вывод о том, что Пилипенко расправился с ко­тами, ни на чем, кроме соседских предположений, не основан. Тем более показания Кибальниковой не могут служить доказательством того, что Пилипенко убил Пиголкину.

Столь же «доказательны» и показания Рудовой. Эта племянница Пиголкиной, судя по ее показаниям, считает себя наследницей убитой; она кровно обижена завещанием, по которому дом доставался Пили­пенко. Ее вывод о виновности Пилипенко основан наличных наблюде­ниях: она считает, что Пилипенко держал старушку впроголодь, из чего, по ее мнению, следует, что Пилипенко с нетерпеньем ждал смерти Пиголкиной. На мой вопрос, как часто она бывала в гостях у тети, Рудова ответила честно и без затей: на праздники. Работник горисполко­ма вряд ли под праздниками имеет в виду праздники религиозные. И верно: Рудова уточнила, что навещала тетю на Новый Год, восьмое марта, седьмое ноября и в день рождения. Маловато, чтобы составить себе четкое представление о меню Пиголкиной. Тем более что, зная, по ее словам, о бедственном положении своей голодающей тети, Рудо­ва ничего не сделала, чтобы ей помочь избавиться от якобы морившего ее голодом «кормильца» или хотя бы, чтобы элементарно подкормить ее, подбросить продуктов. Ее показания, на мой взгляд, не Пилипенко изобличают в убийстве, а ее самоё - в остром желании добиться анну­лирования завещания и завладеть домом Пиголкиной.

Ларкина подробно и довольно красочно описала нам, как Пилипен­ко пролежал у нее с температурой все праздники и как потом она вме­сте с Пилипенко обнаружила Пиголкину мертвой, и затем, как они вдво­ем пытались вызвать сперва «скорую», а потом милицию. Ни слова об убийстве. Очень большой фантазией надо обладать, чтобы считать ее показания доказательством вины Пилипенко! И даже фраза Пилипен­ко, которую вспомнила Ларкина: «Бросить бы ее в Тузловку!» ничего не доказывает. Во-первых, вряд ли убийца станет так сам себя изобли­чать; во-вторых, Пилипенко не говорил Ларкиной, что в Тузловку сле­дует бросить живую Пиголкину, чтобы ее утопить. Он говорил о трупе, а не о живом человеке, и фраза эта также его не изобличает.

Ничего не добавляют к общей картине и показания Крутина, Лев­ченко и Гайнова. Они подтвердили слова самого Пилипенко о том, что отношения его с убитой не выходили за рамки того, что принято называть «нормальными»: никаких ссор они не упомнили, жалобы старухи на питание были, но не на Пилипенко. Когда они уехали на праздники, Пилипенко еще оставался дома вместе с Пиголкиной. По­лучается, что Пилипенко - последний, кого видели рядом с живой еще Пиголкиной. Он мог убить ее. Но от «мог убить» до «убил» - дистан­ция огромного размера.

Остаются еще показания Будаева, с которым Пилипенко содержался в одной камере в Новочеркасской тюрьме. По словам Будаева, Пили­пенко сам рассказал ему, как убил старушку утюгом, а потом уложил труп на кровать. Почему-то Будаев особенно настаивал на утюге как орудии убийства. Это странно, так как об этом утюге умалчивают все - даже в протоколе осмотра он не упоминается; судебно-медицинская экспертиза орудием убийства назвала, как известно, другой предмет, и в судебном заседании эксперт убедительно объяснил, почему он ис­ключает возможность нанесения смертельного удара утюгом (как, впро­чем, и куском угля при падении). Показания Будаева не совпадают не только с объяснениями Пилипенко, но и со всеми другими материала­ми дела, и потому не могут быть положены в основу обвинения. Я уже не говорю о странностях появления Будаева в числе свидетелей. Как ранее судимый и ожидавший этапа Будаев оказался в одной камере с подследственным Пилипенко? Почему еще не признанного виновным Пилипенко привезли сюда в автозаке под конвоем чуть ли не взвода автоматчиков, а уже осужденный за разбой и склонный к побегу Будаев привезен в зал суда одиноким лейтенантом спецчасти тюрьмы на «Вол­ге»? Осужденный в тюрьме - с поясом, шнурками на ботинках и часа­ми на руке - это тоже что-то новое. Согласитесь, что все это не способ­ствует выводу о достоверности показаний Будаева. Сам Пилипенко почти признал себя виновным. Я говорю «почти» потому что, заявив о своей виновности в убийстве, он нарисовал картину, явно не совпадающую с тем, что было на самом деле. Высота паде­ния и вес Пиголкиной были недостаточны для столь сильного удара - не ушиб с последующим кровоизлиянием (что более характерно для ударов при падении), а вдавленная рана, грубо говоря, квадратное от­верстие в голове размерами и конфигурацией совпадающее с размера­ми и конфигурацией того самого «молотка из ящика». Смертельный удар был столь силен и целенаправлен, что не мог быть нанесен слу­чайно либо по неосторожности. Так наверняка бьют только умышлен­но. Наконец, судебные медики достаточно тщательно осмотрели труп перед вскрытием и утверждают, что никаких следов угля ни в ране, ни на тканях вокруг нее не обнаружено.

Таким образом, собранные следствием в течение почти полутора лет доказательства, как каждое из них в отдельности, так и взятые в их совокупности, не дают оснований для обвинения Пилипенко в убий­стве Пиголкиной. Он мог ее убить, но столь же достоверно будет заяв­ление о том, что мог ее убить и любой другой житель этого города. Чтобы осудить за убийство, мало сказать «мог убить», надо, основыва­ясь на железной цепи улик, утверждать: «убил». Но нет у нас железной цепи улик, да и по большому счету улик нет вообще. Все возможности собирания новых доказательств напрочь утрачены, и тому причина - безжалостное время и неопытность следователей, хранивших орудие убийства в ящике стола. Единственное, что я могу и обязан сделать - отказаться от обвинения. Правосудие торжествует, когда карает винов­ного, но еще большее торжество правосудия означает оправдание не­виновного. Я прошу вас Пилипенко по предъявленному обвинению оправдать и из-под стражи освободить из зала суда.