РАЗНЫЯ РАЗНОСТИ.

РАЗНЫЯ РАЗНОСТИ.

_________

Межъ тѣмъ, какъ Петербургъ шумно и весело провожалъ на покой кости стараго шестидесятаго года, одинъ темный закоулокъ Москвы оплакивалъ свою собственную тяжолую потерю, понесенную имъ въ лицѣ одного изъ лучшихъ своихъ представителей — Ивана Яковлича. Кто не зналъ въ Москвѣ этого прорицателя, сидѣвшаго въ домѣ умалишонныхъ и сводившаго съ ума многихъ, даже не сидѣвшихъ въ этомъ благотворительномъ заведенiи. Иванъ Яковличъ былъ московскимъ львомъ, и ни одна знаменитая личность изъ портретной галлереи Мюнстера не могла бы произвести въ темныхъ закоулкахъ древняго города такого эффекта, какъ личность сподвижника Марѳуши.

О немъ чудесная молва

По всей Москвѣ давно ходила:

Что будто вѣщая въ немъ сила

Сокрыта, что его слова,

Хотя безсвязныя сказанья

Вѣщаютъ всѣмъ, но въ нихъ есть смыслъ,

Что онъ — московскiй Гостомыслъ

Съ великой силой прорицанья.

Что всѣмъ, кто дастъ по калачу,

Платокъ на шею, сайку съ медомъ

Да красный лоскутъ кумачу, —

Онъ можетъ всѣмъ передъ народомъ

Раскрыть судьбу…

И этого прорицателя, раздававшаго свои предсказанiя въ видѣ грязныхъ бумажекъ съ безобразными каракулями, не стало у доброй старушки Москвы. Говоримъ старушки, потомучто есть еще другая молодая Москва — Москва «Русскаго Вѣстника» и англiйскихъ проборовъ; «Русской Рѣчи» и западныхъ ученiй, «Московскихъ Вѣдомостей» и рысистыхъ бѣговъ, Москва театровъ и маскарадовъ, Москва прогресса, свѣта и ума. Этой Москвѣ конечно нѣтъ дѣла до Ивана Яковлича. Но да утѣшатся жаркiе поклонники и почитательницы: у него явился достойный преемникъ, который, какъ это всегда бываетъ, пошолъ еще дальше своего учителя. Ученiе московскаго кудесника какъ видно разлилось повсюду и съ его смертью съ новой силой заявило себя далеко, далеко отъ Москвы–рѣки, въ Шотландiи, въ лицѣ ученаго мужа, доктора Кеммина. Этотъ новѣйшiй прорицатель недавно издалъ брошюру, въ которой спѣшитъ извѣстить все почтеннѣйшее человѣчество, что у него, человѣчества т. е., отъ старости умъ за разумъ зашолъ и что близка и очень близка кончина мiра. Ученый докторъ, посредствомъ своего собственнаго прозрѣнiя, дознался даже до точности, сколько еще по метрической книгѣ вселенной осталось просуществовать земному шару; оказалось, что весьма мало — только семь лѣтъ. Въ 1867 году, по его разсчету, пятый актъ земной жизни дойдетъ до конца — и занавѣсъ падетъ. Все кончится…

И только на другихъ планетахъ,

Двумя словами можетъ быть,

Замѣтятъ кое–гдѣ въ газетахъ,

«Что заболѣвъ въ преклонныхъ лѣтахъ,

Земля велѣла долго жить.»

И такъ, намъ осталось только семь лѣтъ жизни, любезный читатель, по гороскопу шотландскаго оракула. Но семь лѣтъ — исторiя еще длинная. Проживемъ же эти годы какъ и слѣдуетъ послѣднимъ могиканамъ земного существованiя.

Жизнью пользуйся живущiй…

Будемъ же жить и наслаждаться послѣдними дарами отживающаго мiра, забывъ на время и много–ученаго доктора Кеммина, котораго вѣроятно скоро, какъ и покойнаго Ивана Яковлича, посадятъ въ жолтый домъ, и перейдемъ… перейдемъ хоть къ скандаламъ, къ дѣйствительнымъ, настоящимъ скандаламъ, которые если и не предсказываютъ кончины мiра, за то навѣваютъ на насъ самыя грустныя, тяжолыя мысли.

Давно ли мы были свидѣтелями того общественнаго негодованiя, съ которымъ былъ встрѣченъ дикiй поступокъ вышневолоцкаго помѣщика съ дѣвушкой на николаевской желѣзной дорогѣ, какъ вдругъ другая еще худшая исторiя разыгралась передъ нашими глазами. Но чтò всего безотраднѣе и грустнѣе въ этой исторiи, случившейся въ Харьковѣ — это, что дѣйствующими лицами ея являются люди не изъ среды того вымирающаго, дряхлаго поколѣнiя озлобленнаго, отсталаго старчества, но изъ поколѣнiя молодого, свѣжаго, на которое такъ много надѣятся, въ которое всѣ вѣруютъ. Фактъ этотъ печаленъ и долженъ вызвать еще большее негодованiе со стороны всѣхъ, кто сколько–нибудь любитъ это поколѣнiе и возлагаетъ на него наше общее будущее. Харьковское происшествiе, въ которомъ выражается, на сколько развито уваженiе къ женщинѣ въ людяхъ образованнаго меньшинства, уже воспѣто однимъ мѣстнымъ обличителемъ. Изъ стихотворенiя его, называющагося Исповѣдь гласности, мы помнимъ только одно начало, которое и приводимъ:

Издавнà твердятъ журналы:

«Должно чтить намъ волю вѣка,

Подъ ножомъ стоять за правду,

И за личность человѣка: —

Вся въ наукѣ наша сила!»

Но въ одномъ старинномъ градѣ

Такъ искусно свѣтъ науки

Можетъ жить и въ мглѣ и смрадѣ;

Но въ одномъ старинномъ градѣ

Жоны въ рабствѣ господина,

Рядомъ съ истиной — насилье

И безправье и рутина;

Но въ одномъ старинномъ градѣ

Молодые прогрессисты,

Ныньче — грозные витiи,

Завтра — грязные дантисты.

И таковъ былъ въ этомъ краѣ,

Въ медицинскомъ факультетѣ,

Ненавистникъ и гонитель

Дамъ и женщинъ всѣхъ на свѣтѣ.

Весь его страшился городъ,

Дамы встрѣчи съ нимъ бѣжали,

И во снѣ увидѣвъ даже

Его образъ, — трепетали.

Разъ вошла въ собранье маска…

Но чтобъ передать эту исторiю съ большей точностью, разскажемъ ее сами, болѣе солиднымъ образомъ. Въ Харьковскомъ благородномъ собранiи на новый годъ былъ маскарадъ. Въ толпѣ масокъ была одна, одѣтая въ костюмъ карпатской пастушки и обращавшая на себя всеобщее вниманiе и любопытство своей изящной и грацiозной фигурой. Время проходило, многiя маски уже разъѣхались. Оставшаяся публика сосредоточилась въ верхней залѣ собранiя, гдѣ музыка не переставала играть и танцы продолжались. Во время бальныхъ звуковъ польки, маска въ карпатскомъ костюмѣ спустилась въ нижнюю залу, которая была почти совершенно пуста. Но только что она дошла до ея средины, какъ подбѣгаетъ къ ней будущiй медикъ, студентъ медицинскаго факультета, пятаго курса, Страховъ, и безъ церемонiи хватаетъ ее за ногу. За эту дикую, безсмысленную дерзость маска въ то же мгновенiе отплатила ему звонкимъ ударомъ по щекѣ. Ударъ этотъ, вызванный благороднымъ негодованiемъ оскорбленной женщины, которой въ Западной Европѣ рукоплескало бы цѣлое общество, — возмутилъ и взбѣсилъ какъ главнаго виновника этой печальной сцены, такъ и его товарищей. Они толпой бросились на слабую женщину, съ рыцарскими криками, что ее надо побить. Между тѣмъ вокругъ маски составился кружокъ изъ статскихъ и военныхъ, и три француза, схватившись за руки, окружили ее, чтобъ защитить отъ новаго оскорбленiя. Большинство общества старалось объяснить нападающимъ, что поступокъ съ маской былъ недостойный поступокъ. Но защитниковъ кулачнаго права вѣрно не такъ легко было уговорить, и съ несчастной жертвы дикаго произвола, къ довершенiю оскорбленiя, была сдернута маска. Дѣвушка упала въ обморокъ и французы, схвативъ ее на руки, увезли домой. Такъ кончилось это происшествiе, которому намъ не хотѣлось бы вѣрить, изъ любви къ тому большинству молодого поколѣнiя, въ которомъ мы привыкли видѣть «нашу славу, нашу силу».

Чѣмъ же оправдываютъ себя виновники этой исторiи передъ харьковскимъ обществомъ, которое все на нихъ возстало, чѣмъ? Тяжело и грустно повторять. Они, сорвавъ съ дѣвушки маску и узнавъ кто она такая, думаютъ оправдаться тѣмъ, что подъ маской была француженка и при томъ модистка изъ моднаго магазина.

Модистка! такъ стало–быть можно модисткѣ дѣлать дерзости и наносить публичное оскорбленiе. И кто же это говоритъ? Не мраколюбцы «Домашней Бесѣды» и «Странника», не скопцы науки и движенiя, а юноши изъ нашего развитаго общества, люди, которые должны споспѣшествовать нашему нравственному движенiю.

Мы съ тѣмъ бóльшимъ негодованiемъ указываемъ на этотъ печальный фактъ, что въ немъ замѣшаны люди, принадлежащiе къ молодому поколѣнiю. Все это очень грустно; но развѣ среди молодого поколѣнiя не можетъ быть той же рутины, фразерства, мелкости и пошлости. Пора намъ о всемъ говорить прямо и откровенно, не дѣлая никакихъ уступокъ и уклоненiй. Мы особенно указываемъ на это, потомучто эти уклоненiя встрѣчаются ныньче весьма часто.

Къ намъ зашолъ недавно одинъ поэтъ, еще очень молодой человѣкъ, и потому чрезвычайно неуступчивый въ своихъ мнѣнiяхъ. Онъ былъ сильно встревоженъ и взволнованъ. Не прошло и минуты какъ онъ заговорилъ цѣлыми тирадами.

— Что это! началъ онъ, — какiя низости, гадости и несправедливости! Не нужно быть френологомъ, чтобъ замѣтить, что на черепѣ современнаго русскаго человѣка развилась неизгладимая шишка подчиненности и зависимости отъ многихъ авторитетовъ, которыхъ значенiе и сила весьма подозрительны. Въ нашей литературѣ и журналистикѣ эта зависимость сдѣлалась очень нерѣдкимъ явленiемъ. Напримѣръ всѣ мы съ благороднымъ негодованiемъ и таковою же смѣлостью готовы безпрестанно уничтожать печатнымъ словомъ какого–нибудь въ литературѣ юродствующаго Аскоченскаго, готовы изъ каждой буквы фамилiи Козляинова сдѣлать позорный пасквиль и прибить его къ столбу общественнаго мнѣнiя. Все это, разумѣется, во имя честнаго обличенiя и негодованiя. А попробуйте во имя того же самаго нравственнаго обличенiя обличить какой–нибудь литературный авторитетъ, пожелайте воздать по дѣламъ его, — эти же самые обличители какъ Фамусовъ закричатъ: разбой, пожаръ! а сами ничего не сдѣлаютъ для обличенiя. Посмѣются, посудачутъ, покачаютъ головами да тѣмъ и ограничатся.

Мы попросили поэта разсказать, чтó его такъ огорчаетъ, и онъ сказалъ намъ, что былъ въ нѣсколькихъ редакцiяхъ и предлагалъ имъ для печати свои эпиграмы.

Приходитъ онъ въ одну изъ такихъ редакцiй и заговариваетъ съ редакторомъ о литературномъ нашемъ подначальствѣ.

Редакторъ началъ быстро моргать и замахалъ руками.

— Ужь не говорите! кричалъ онъ, просто ужасно! Никакой свободы мнѣнiя и голоса. Одинъ только и есть независимый òрганъ, это мой. Для меня истина выше всякихъ авторитетовъ.

Поэтъ поймалъ любителя истины на словѣ и прочелъ ему эпиграмы.

Редакторъ присмирѣлъ и его голосъ спустился нѣсколько нотъ ниже.

— Знаете, замѣтилъ онъ, потупясь: ужь это слишкомъ рѣзко, никакой мягкости нѣтъ.

— Да какой же вы ждете мягкости отъ эпиграмы, замѣтилъ гость съ удивленiемъ. Эпиграмѣ приличнѣе и нельзя быть! Въ ней:

Не лицо, а просто литераторъ.

Мы попросили поэта прочесть эти эпиграмы и тоже отказались ихъ напечатать.

— Какъ? воскликнулъ онъ, — вы отказываетесь? вы, взявшiйся обличать…

— Обличать, правда, но не оскорблять. Между этими словами лежитъ огромная разница; мы рѣшились обличать все, что оскорбляетъ общество или литературу, а не оскорблять лица.

— Но въ моихъ эпиграмахъ нѣтъ лицъ, отвѣчалъ намъ поэтъ, — въ нихъ сказано просто поэтъ, литераторъ; въ нихъ не названы имена.

— Тѣмъ хуже. Знаете ли вы, что значитъ эпиграма безъ имени? Это тѣже особыя примѣты, которыя прописываются на паспортахъ и подходятъ подъ всякiя личности. Помните ли вы случай въ нашемъ литературномъ фондѣ, когда въ одномъ изъ его отчетовъ напечатано было, что выдано имъ пятсотъ или триста рублей — не помнимъ хорошенько — одному извѣстному литератору, снискавшему своими сочиненiями всеобщее уваженiе и т. д.?

— Что же изъ этого?

— А то, что послѣ этого отчета публика, совершенно не причастная литературѣ, но принимающая въ ней живое участiе, стала ломать голову и доискиваться имени. Мы помнимъ, какъ назывались въ публикѣ имена нашихъ первыхъ, талантливѣйшихъ литераторовъ. Публика кивала то на того, то на другого. Мы помнимъ, какъ интриговала всѣхъ фраза въ этомъ отчетѣ о временномъ стѣснительномъ положенiи этого одного литератора. Временно–стѣснительное положенiе, говорили въ публикѣ; стало–быть онъ имѣетъ состоянiе? Ктожъ бы это? И пошли, и пошли перебирать, и увѣряемъ васъ, что не оставили ни одного сколько–нибудь громкаго и извѣстнаго имени въ литературѣ. А вы еще хотите печатать безъ именъ свои эпиграмы. Да знаете ли вы, что послѣ этого въ публикѣ будутъ кивать головою можетъ быть на васъ же самихъ, какъ на героя вашихъ же собственныхъ эпиграмъ.

— Ну, ужь этого не будетъ, отвѣчалъ поэтъ.

— Сомнительно. Факты, выставленные вами въ вашихъ эпиграмахъ, принадлежатъ частной жизни. Въ публикѣ о нихъ не знаютъ. Когда вы выпустите ваши печатныя ракеты, догадкамъ конца не будетъ. Станутъ перебирать, дойдутъ и до васъ, особенно если къ тому времени вы понесчастiю прославитесь и станете у всѣхъ на виду.

Поэтъ становился все мрачнѣе и мрачнѣе.

— Знаете ли вы, что если мы напечатаемъ этотъ разговоръ съ вами, то пробѣгая наши строки, читатель ужь непремѣнно задастъ себѣ вопросъ, съ кѣмъ это мы такъ разговаривали объ эпиграмахъ и о гласности, и будетъ долго думать и непремѣнно переберетъ у себя въ памяти всѣ знакомыя ему имена нашихъ поэтовъ.

— Стало–быть послѣ этого вы отказываетесь отъ обличенiя, сказалъ поэтъ, бывшiй по видимому очень золъ на воспѣтыя имъ личности.

— Послушайте, ваши эпиграмы прелестны (онѣ точно очень хороши: рифмы удивительныя и закруглены такъ, что хоть бы во Францiи), но повторяемъ вамъ: обличать не значитъ оскорблять. Съ какой стати станемъ мы оскорблять нѣсколько лицъ, которыя намъ никакого зла не сдѣлали. Обличенiю принадлежатъ факты, или оскорбляющiе общество, какъ напримѣръ та исторiя съ маской, о которой мы разсказали выше, или литературу, какъ напримѣръ возмутительныя статьи г. Аскоченскаго. Дѣла же и грѣхи частной жизни до тѣхъ поръ, пока само общество не оскорбится ими или пока судъ юридически не выставитъ ихъ наружу, не подлежатъ вѣдѣнiю литературы. Иначе это вѣдѣнiе очень часто будетъ смахивать на клевету. Мало ли что говорятъ о людяхъ; у каждаго изъ насъ есть враги, готовые распускать о насъ разные слухи. Такъ сейчасъ и ловить ихъ и печатать? Нѣтъ, обличенiе — орудiе острое, съ которымъ нужно обращаться какъ можно осторожнѣе, иначе сейчасъ сами же обрѣжетесь. Право, ужь лучше оставимъ частную жизнь нашей литературы въ покоѣ, а станемъ наблюдать за печатными строками. Журналъ не Управа, не Земскiй или какой–нибудь другой судъ. Да и въ Управѣ и въ Судѣ возникаютъ дѣла только по поводу жалобъ или тяжбъ, или когда есть явное поличное.

Такъ и не успѣли мы убѣдить даровитаго поэта.

Доложимъ теперь читателю о новыхъ выборахъ въ члены Комитета нашего литературнаго фонда или «Общества для пособiя нуждающимся литераторамъ и ученымъ.»

По нездоровью, мы не могли быть на этихъ выборахъ. Печатныхъ свѣдѣнiй о нихъ въ настоящую минуту мы еще не имѣемъ. Знаемъ только, что въ настоящемъ году по уставу Общества должны были выбыть изъ комитета (по жребiю) четыре члена. Именно: гг. Краевскiй, Галаховъ, Кавелинъ и Никитенко. Комитетъ на мѣсто выбывшихъ четырехъ, назначилъ кандидатами восемь человѣкъ, именно: гг. Березина, Ковалевскаго П. М.; Калачова, Лаврова, А. Н. Майкова, Некрасова, Кн. Одоевскаго, Писемскаго. Изъ нихъ выбраны по большинству голосовъ: гг. Березинъ, Калачовъ, Ковалевскiй и Лавровъ. Все это прекрасно, и такъ–какъ съ давнихъ поръ ведется обычай при всѣхъ подобныхъ происшествiяхъ приходить въ умиленiе, то и мы готовы придти въ самое серьёзное умиленiе, потомучто много сочувствуемъ Обществу. Намъ съ своей стороны хотѣлось бы сдѣлать только маленькое замѣчанiе, конечно съ позволенiя общества.

Въ обществѣ предстояли выборы. Назначены были для выборовъ восемь кандидатовъ. Почему же ни одна изъ нашихъ газетъ не обсудила предварительно этихъ выборовъ, не выбрала изъ восьми человѣкъ своихъ четырехъ кандидатовъ, не поговорила съ читателями о ихъ способностяхъ къ исполненiю ихъ будущихъ должностей, однимъ словомъ — почему ни одна изъ нашихъ газетъ не освѣтила предварительно этого важнаго вопроса? Тогда члены собрались бы на выборы уже съ нѣкоторымъ уясненiемъ дѣла и, главное, съ знанiемъ лицъ, предложенныхъ комитетомъ.

Еще одно замѣчанiе.

Теперь обыкновенно всѣ предварительныя свѣдѣнiя касательно выборовъ въ общество, т. е. списки кандидатовъ, передаются почему–то въ одинъ магазинъ г. Кожанчикова. Туда, непремѣнно въ магазинъ г. Кожанчикова, должны идти всѣ члены для прочтенiя или для прiобрѣтенiя (конечно безплатно) этихъ списковъ. Такимъ образомъ относительно общества магазинъ г. Кожанчикова имѣетъ такое же значенiе, какъ въ Парижѣ кулисы или la petite bourse* относительно большой, настоящей Биржи. Мы не имѣемъ никакихъ причинъ не желать всякихъ успѣховъ г. Кожанчикову, но не понимаемъ также, почему эти списки и всѣ свѣдѣнiя касательно Общества не передавать и въ другiе книжные магазины, особенно въ тѣ, которыхъ хозяева состоятъ членами общества. Точно также не понимаемъ мы, почему «С. Петербургскiя Вѣдомости» пользуются монополiей — первыми печатать всѣ отчеты общества. Мы думаемъ, что и другiя наши ежедневныя газеты съ большою готовностiю предложили бы обществу у себя мѣсто для его отчетовъ.

Впрочемъ, можетъ–быть, мы ошибаемся; можетъ–быть и въ самомъ–дѣлѣ есть важныя причины, почему все это такъ дѣлается, причины, которыхъ мы не знаемъ. Но такъ какъ всѣ эти вопросы мы дѣлаемъ съ хорошей цѣлью и, главное, искренно желаемъ блага нашему обществу, то и самая ошибка съ нашей стороны, надѣемся, будетъ сочтена за ошибку только и ни за что другое. Заднихъ мыслей относительно такого учрежденiя, какъ «общество», мы неимѣемъ и имѣть не будемъ.

А теперь перейдемъ къ другимъ дѣламъ. Вотъ недавно гласность испугала одного штатнаго смотрителя училища въ Воронежѣ. Этотъ любопытный фактъ мы спѣшимъ разсказать здѣсь. Воронежское начальство разослало по уѣзднымъ училищамъ циркуляръ съ извѣстiемъ, что по произведенному осмотру оказалось, что канцелярская сторона училищъ найдена безукоризненной, за то развитiе учениковъ и ихъ успѣхи — очень слабы. Одинъ изъ штатныхъ смотрителей, получивъ этотъ циркуляръ, рѣшительно упалъ духомъ. Онъ зналъ только одно самое дѣйствительное средство, по его мнѣнiю — подвинуть впередъ успѣхи учениковъ, но это средство — были розги. Розги — это педагогическая болячка старыхъ педагоговъ; безъ нихъ они не признаютъ воспитанiя и возможности чему–либо выучить дѣтей. Чтоже теперь дѣлать старому педагогу, теперь, когда розги и ихъ поклонники преслѣдуются всюду общественнымъ мнѣнiемъ, журналами и новой педагогикой.

Штатный смотритель, поставленный между двухъ огней, опасаясь строгаго начальства, а еще болѣе суровой гласности, въ нерѣшительномъ, плачевномъ состоянiи собралъ педагогическiй совѣтъ для рѣшенiя вопроса: какъ быть? какъ подвинуть успѣшный ходъ класныхъ занятiй? Въ совѣтѣ начались толки и споры. Слово «розги» въ бесѣдѣ повторялось весьма часто, но наконецъ рѣшили все–таки тѣмъ, что къ розгамъ прибѣгать опасно и несовременно.

Тогда находчивый смотритель высказалъ слѣдующее мнѣнiе. — Господа! вы совершенно правы — къ розгамъ прибѣгать теперь не слѣдуетъ, иначе вооружишь противъ себя и начальство и гласность. Жаль, а сѣчь все–таки нельзя. Но такъкакъ учениковъ нужно же непремѣнно въ страхѣ держать, то… я придумалъ такую мѣру: сѣчь ихъ мы не будемъ, а будемъ только… подводить ихъ къ розгѣ… И вотъ находчивый смотритель, который все это придумывалъ для того, чтобы своими крутыми мѣрами не вызвать порицанiе гласности, все–таки сдѣлался ея добычей. Какой–то любитель даже воспѣлъ его въ слѣдующихъ строфахъ:

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ МѢРА

Романсъ уѣзднаго училища

Въ минуту жизни трудную,

Кляня свой злобный рокъ,

Одну методу чудную

Придумалъ педагогъ.

Хоть сѣчь съ особымъ рвенiемъ

Онъ мальчиковъ не мнилъ,

Но къ розгѣ — за внушенiемъ

Ихъ часто подводилъ.

О ты, метода дивная!

Какъ все въ ней глубоко —

И розга прогрессивная,

И нà сердцѣ легко…

Такъ всюду, вездѣ ходитъ этотъ «бѣсъ обличенья, бѣсъ сомнѣнья» и зарѣзываетъ сны у многихъ, до тѣхъ поръ спокойно почивавшихъ гражданъ и отцовъ семейства. Помнимъ мы то старое, тихое время, о которомъ съ такимъ сожалѣнiемъ говоритъ поэтъ отжившей эпохи.

То былъ тихiй застой,

Нашъ смущали покой

Рѣже.

Ахъ, гдѣ та старина,

Други, тѣ времена

Гдѣ же?

Но наконецъ нужно все это оставить и перейдти къ Петербургу, къ его жизни, къ его новостямъ. Что новаго? Что новаго? Неужели ничего нѣтъ! И да, и нѣтъ. За летучими новостями, новостями минуты не услѣдишь, ихъ на лету хватаютъ жадные лѣтописцы ежедневныхъ газетъ, одѣваютъ еще наряднѣе, чѣмъ они есть на самомъ дѣлѣ, и тотчасъ пускаютъ въ обиходъ, съ приличными аттестатами. За такими новостями намъ и охотиться нечего, да и скучно, признаться. Чтó новаго въ общественной жизни Петербурга? Все тоже самое сегодня, что и вчера, любезный читатель!

Вчера былъ балъ, а завтра будетъ два,

Тотъ слишкомъ голоденъ, тотъ можетъ ѣсть едва.

Все тотъ же толкъ у дамъ, въ театрахъ скука таже,

И тѣ же чтенiя въ штейнбоковскомъ пассажѣ.

Впрочемъ нужно прибавить при этомъ, упомянувъ о литературныхъ чтенiяхъ въ пользу воскресныхъ школъ, что на послѣднемъ изъ нихъ, кромѣ русскихъ литераторовъ, участвовала наша знаменитая гостья Аделаида Ристори, которая прочла отрывокъ изъ Божественной Комедiи Данта. Въ этой же книгѣ нашего журнала мы подробно говоримъ объ игрѣ итальянской артистки на нашей сценѣ, и потому перейдемъ прямо къ нашимъ русскимъ театральнымъ новостямъ.

Русская наша сцена уже давно отличается своей бѣдностью и держится кое–какъ, старыми пьесами, старыми декорацiями и старыми актерами. Даже большая часть бенефисовъ, составляется изъ пьесъ возобновленныхъ и найденныхъ въ древнемъ репертуарѣ. Писателей для сцены у насъ теперь дѣйствительно никого нѣтъ кромѣ Островскаго и… и только. При такихъ условiяхъ понятно, постановка каждой незначительной новой пьесы возбуждаетъ общее вниманiе и любопытство. Съ такимъ–то точно любопытствомъ было встрѣчено въ Петербургѣ извѣстiе, что въ скоромъ времени появится у насъ новая комедiя молодого писателя Н. Потѣхина (брата извѣстнаго писателя А. Потѣхина) подъ названiемъ «Дока на доку нашолъ.» О новой комедiи ходили въ городѣ разные толки и слухи, впрочемъ больше благопрiятные. Вообще вниманiе было возбуждено, и публика съ интересомъ готовилась слушать новое произведенiе. Хорошая новая комедiя на русской сценѣ явленiе нечастое, и всеобщее любопытство понятно.

Наконецъ, къ праздникамъ, въ бенефисъ г. Бурдина комедiя была поставлена, съиграна, и намъ приходится теперь сказать о ней свое мнѣнiе, не совсѣмъ выгодное для комедiи г. Потѣхина, какъ рѣшился онъ назвать свою четырехъ–актную пьесу. Неужели въ самомъ дѣлѣ каждая пьеса, состоящая изъ четырехъ дѣйствiй, можетъ называться комедiей? Вообще нужно замѣтить, что новое произведенiе г. Потѣхина отличается огромною смѣлостью и самоувѣренностью. Говорятъ, что смѣлость города беретъ — можетъ быть, да и то не теперь; но ужь въ созданiи комедiи подобная смѣлость скорѣе повредитъ, чѣмъ доставитъ успѣхъ.

Разскажемъ по возможности сжато содержанiе самой пьесы.

У купца первой гильдiи Григорiя Кузьмича Лазурина (онъ–то дока и есть) плута и темнаго пройдохи, занимающагося разными подрядами и оборотами, есть дочь Катя, учившаяся въ модномъ пансiонѣ. Лазуринъ вдовецъ и любитъ свою дочь. Первое дѣйствiе начинается съ того, что отецъ думаетъ отдать дочь замужъ за крестника своего брата, который горячо любитъ племянницу Катю и тоже хлопочетъ о ея бракѣ. Женихъ — необразованъ и Катѣ совершенно не пара, но старикъ–отецъ настойчивъ и день свадьбы назначенъ. Но свадьба эта вдругъ разстроивается, потому что Лазуринъ неожиданно получаетъ миллiонъ какимъ–то страннымъ образомъ. Г. Потѣхинъ, какъ замѣтно въ такихъ случаяхъ не скупится и на миллiоны очень щедръ. Получивъ миллiонъ, Лазуринъ перемѣнилъ свои планы на счетъ дочери и хлопочетъ уже выдать ее замужъ за одного князя, на дядю котораго онъ сильно разсчитываетъ по дѣламъ казенныхъ подрядовъ. Молодой, промотавшiйся князь Левъ Николаичь самъ непрочь получить миллiонъ и къ нему въ придачу молоденькую жену. Они знакомятся, князь дѣлаетъ предложенiе и получаетъ согласiе. День свадьбы близокъ. За нѣсколько часовъ до вѣнчанiя князь имѣлъ довольно трагикомическую сцену съ своей матерью, гордой аристократкой, которая падаетъ въ обморокъ отъ извѣстiя, что ея сынъ женится на купчихѣ. — Старуху выносятъ, князь начинаетъ одѣваться. Въ это время къ нему является бывшiй женихъ его невѣсты — Паша Расторгуевъ. Старый женихъ молитъ новаго отказаться отъ свадьбы, увѣряя князя, что Лазуринъ — плутъ и приданаго ему не дастъ. Когда князь рѣзко отказываетъ странному просителю, тогда Паша проситъ принять пятьдесятъ тысячь отступного. Князь выгоняетъ его — и раздумываетъ. Опасаясь въ самомъ дѣлѣ попасть въ ловушку Лазурина, онъ придумалъ новый планъ, надѣваетъ снова халатъ и садится. Между тѣмъ прiѣзжаетъ шаферъ звать его въ церковь и между прочимъ проситъ у жениха трехъ тысячъ взаймы. Тотъ ему ихъ обѣщаетъ въ такомъ только случаѣ, если онъ поѣдетъ къ невѣстѣ и объявитъ ей, что женихъ уже въ церкви. Проходитъ время, онъ сидитъ и ждетъ; наконецъ прiѣзжаетъ отецъ, испуганный скандаломъ и на колѣняхъ проситъ князя ѣхать въ церковь. Князь требуетъ денегъ и иначе не хочетъ ѣхать. Тогда взбѣшонный и пойманный дока вынимаетъ изъ кармана миллiонъ (!?) и отдаетъ жениху. Тотъ беретъ, цѣлуетъ отца и тотчасъ же ѣдетъ съ нимъ въ церковь.

Послѣ этой сцены еще идетъ четвертое дѣйствiе, чрезъ нѣсколько лѣтъ послѣ свадбы, но о немъ мы ужь совершенно умолчимъ, потомучто оно написано безъ всякой видимой надобности.

Вотъ все содержанiе пьесы, которая на самомъ дѣлѣ есть только сколокъ съ разныхъ комедiй: въ ней есть сцены и личности изъ комедiй Островскаго, изъ «Горе отъ ума», а самое лицо князя Льва Николаича, есть ничто иное какъ копiя съ Михаила Васильича Кречинскаго. Сходство перваго съ послѣднимъ до того иногда близко, что смотря на пьесу становится по временамъ совѣстно. Князь безпрестанно, также какъ и Кречинскiй, повторяетъ извѣстную фразу въ комедiи Сухово–Кобылина:

— Миллiонъ! Эка сила миллiонъ!

Въ послѣдней сценѣ, гдѣ князь поджидаетъ къ себѣ Лазурина, онъ также какъ и Кречинскiй, ожидающiй Расплюева съ солитеромъ, восклицаетъ:

— Вотъ она, вотъ она великая–то минута!

И такого неловкаго сходства не мало въ частностяхъ пьесы. Въ цѣломъ же своемъ она рѣшительно не выдержитъ строгой критики. Въ комедiи много случайностей, много произвола; она не имѣетъ у себя ни собственной почвы, ни собственныхъ характеровъ, ни даже идеи. Это просто старый анекдотъ, растянутый на четыре акта и названный авторомъ, комедiей.

Впрочемъ при бѣдности нашей сценической литературы все–таки лучше имѣть хоть какую–нибудь лишнюю комедiю, если она не вовсе плоха (а плохою — вовсе нельзя назвать новую пьесу), чѣмъ вовсе ничего не имѣть. Если она представляетъ хоть какiя–нибудь роли для актеровъ, такъ какъ многiя пьесы и этого не даютъ, то мы рады забыть всѣ ея литературные недостатки. Относительно ролей такая бѣдность, что талантливымъ актерамъ просто дѣлать нечего. Чуть–чуть было мы не сказали, что къ счастiю ихъ теперь немного. Избави Богъ отъ такого счастья!

Въ заключенiе помѣщаемъ письмо въ Редакцiю «Времени» нашего поэта Я. П. Полонскаго. Предметъ, о которомъ онъ пишетъ и который разбираетъ, очень интересенъ. Статья Теккерея, о которой упоминается въ письмѣ этомъ, уже переводится для нашего журнала и будетъ напечатана въ мартовской книгѣ.