Стихотворенiя А. С. Хомякова. Москва 1861 in 8°, 146 стр.

 

I

 

Критикъ «Русскаго Вѣстника», г. Лонгиновъ, разбирая вышедшее собранiе стихотворенiй покойнаго А. С. Хомякова, въ заключенiе своего разбора, бросаетъ перчатку критикѣ прежнихъ лѣтъ, неоцѣнившей по достоинству поэта и вызываетъ критику современную сказать теперь, по выходѣ въ свѣтъ болѣе полнаго чѣмъ прежнiя изданiя, настоящее правдивое слово о поэтической дѣятельности главы славянофильства.

Подъ критикою прежнихъ лѣтъ разумѣется конечно Бѣлинскiй.

Г. Погодинъ въ статьѣ своей: «Нѣсколько словъ противъ статьи о юбилеѣ князя Вяземскаго» («Сѣв. Пч.» № 81), одной изъ тѣхъ несчастныхъ статей своихъ, которыя раздражительностью и безтактностью приводятъ въ отчаянiе самыхъ жаркихъ его поборниковъ, статей, въ которыхъ нѣсколько словъ правды исчезаютъ въ разливанномъ морѣ жолчи, въ изверженiи, отсталыхъ антипатiй и домашнихъ дрязговъ, между прочими обвиненiями, дѣлаемыми косвенно Бѣлинскому и прямо его послѣдователямъ, говоритъ:

 

«Такъ точно эти несчатные (послѣдователи Бѣлинскаго) ругали и ругаютъ Хомякова по указу данному Бѣлинскимъ, которому были противны тѣ или другiя убѣжденiя Хомякова. Но вотъ теперь вышли стихотворенiя Хомякова. И новые приверженцы и старые противники могутъ читать ихъ сполна, не прибѣгая къ Христоматiи г. Галахова. Извольте сказать ваше мнѣнiе и потомъ сравните, что говорилъ о Хомяковѣ Бѣлинскiй».

«Точно такимъ же образомъ ругалъ онъ Языкова, Глинку» и проч...

 

Г. Лонгиновъ писалъ свою статью, исполняя двѣ свои равно оффицiальныя обязанности: обязанность секретаря Общества, которое хотя и назвало себя нѣсколько по новому: обществомъ любителей Русской Словесности, но все–таки не можетъ перестать быть обществомъ любителей Россiйской Словесности, и обязанность присяжнаго критика–хвалителя «Русскаго Вѣстника», съ высшихъ точекъ зрѣнiя котораго русская литература стóитъ только всегда или словъ назидательныхъ или mention honorable.

Г. Погодинъ писалъ свою статью въ гораздо большемъ азартѣ, нежели тотъ азартъ, которымъ онъ попрекаетъ покойнаго Бѣлинскаго. Азартъ Бѣлинскаго — азартъ во время борьбы за мнѣнiя, совершенно понятенъ. Азартъ Погодина — азартъ заднимъ числомъ, только вредитъ той правдѣ, которую хотѣлъ онъ высказать. Въ немъ слышится только застарѣлая, упорная и тѣмъ не менѣе отсталая борьба съ Бѣлинскимъ и его мнѣнiями, а въ сопоставленiи съ именами Языкова и Хомякова имени Глинки (Ѳ. Н.), видна замѣчательная безтактность, послѣ которой такъ и ждемъ, что посыплются еще имена другихъ непризнанныхъ критикой Бѣлинскаго поэтовъ: М. Дмитрiева, Шатрова, Милкѣева и проч. и проч. Удивительный человѣкъ г. Погодинъ. Передовой публицистъ, почтенный изслѣдователь, глава направленiя, которое не смотря на имена г. М. Дмитрiева и иныхъ, несмотря на повѣсти гг. Кульжинскаго, Архипова и пр. появлявшiяся временами въ «Москвитянинѣ» пятидесятыхъ годовъ и вредившiя безконечно дѣлу, было однако направленiемъ новымъ и свѣжимъ, онъ постоянно портитъ лѣвою рукою то, что созидаетъ правою...

Но не въ г. Погодинѣ и не въ его антипатiяхъ дѣло. Дѣло въ настоящую минуту въ стихотворенiяхъ Хомякова, о которыхъ Москва вызываетъ Петербургъ на новый отзывъ съ косвенными и прямыми укорами за прежнiе отзывы.

Но во–первыхъ, Москва ли точно вызываетъ такимъ образомъ и во–вторыхъ, такимъ ли образомъ вызываютъ на правду?

Ни общество любителей Россiйской Словесности, хоть мы ему и очень благодарны за его новыя полезныя изданiя, ни «Русскiй Вѣстникъ», хоть мы вполнѣ признаемъ его большiя заслуги въ дѣлѣ развитiя нашего общественнаго сознанiя, ни наконецъ г. Погодинъ, хоть мы и готовы видѣть въ немъ передового дѣятеля, не смотря на его странныя увлеченiя старыми враждами и старыми привязанностями, все это еще для насъ однако не Москва. Бѣлинскiй вѣдь былъ тоже голосъ Москвы, только голосъ этотъ раздавался въ Петербургѣ. Даже въ эпоху развитiя своего отрицательнаго взгляда, въ 1840 году, лирически припоминая свои впечатлѣнiя отъ игры Мочалова, говоритъ онъ: (Т. IV стр. 176.)

 

«Все это видѣлъ я на сценѣ того великаго города, въ нѣдрахъ котораго бьется пульсъ русской жизни, гдѣ люди живутъ для жизни и, если пробудившись отъ дремоты повседневнаго быта, предаются наслажденiю, то предаются ему широко и вольно, со всею полнотою самозабвенiя, на сценѣ того маститаго, царственнаго города, гдѣ все великое находитъ свой отзывъ въ душахъ, и гдѣ самая толпа полна таинственной думы, какъ лѣсъ или море.»

 

Съ другой стороны, такъ ли вызываютъ на правду, когда хотятъ добиться правды, а не тѣшиться праздными и устарѣлыми перекорами?.. На такого рода вызовъ и отвѣтъ будетъ безъ сомнѣнiя старый, со стороны старыхъ противниковъ, а со стороны новой жизни даже и не будетъ отвѣта, потомучто вызовъ, судя по тому, сдѣланъ не ей, а старымъ противникамъ.

«Современникъ» первый въ лицѣ Новаго поэта поднялъ со всей своей искренностью перчатку, брошенную за стихотворенiя Хомякова. Онъ повторилъ мнѣнiе Бѣлинскаго, т. е. эстетическую сущность этого мнѣнiя, повторилъ цѣликомъ, не отдѣливши зерна отъ шелухи и был вполнѣ въ своемъ правѣ. Въ вызовѣ, точно такъ же зерно не отдѣлено отъ старой шелухи домашнихъ дрязговъ, и журналъ, однимъ изъ основателей котораго былъ Бѣлинскiй, не можетъ отрѣшиться отъ своей исторiи, да и не долженъ, потомучто эта исторiя во всякомъ случаѣ, почтенная исторiя, честная исторiя.

Для насъ, т. е. для нашего журнала, исторiя есть чисто уже исторiя, т. е. прошедшее. Мы равно связаны и съ преданiями, составляющими основу «Современника», т. е. съ взглядами Бѣлинскаго, и съ преданiями московскихъ направленiй. Тѣ и другiя преданiя въ существенно важныхъ сторонахъ ихъ намъ равно дороги. Это безпристрастiе вовсе не холодное равнодушiе съ нашей стороны и вмѣстѣ съ тѣмъ не заслуга наша. Оно законное наслѣдство. Для насъ нѣтъ уже ни славянофильства, ни западничества, нѣтъ даже Москвы и Петербурга въ этомъ смыслѣ. Мы стало быть вправѣ разсмотрѣть дѣло спокойно.

 

II

 

Вотъ что говоритъ Бѣлинскiй о Хомяковѣ:

Въ 1840 году, разбирая стихотворенiя Лермонтова, онъ задѣваетъ Хомякова и его поэтическую дѣятельность, а главнымъ образомъ неумѣренныхъ поклонниковъ Хомякова, слѣдующими, дѣйствительно оскорбительными словами:

 

«Как бы то ни было, но и въ толпѣ есть люди которые носятся надъ нею, они поймутъ насъ. Они отличатъ Лермонтова отъ какого–нибудь фразера, который занимается стукотнею звучныхъ словъ и богатыхъ риѳмъ, который вздумаетъ почитать себя представителемъ нацiональнаго духа потому только, что кричитъ о славѣ Россiи (нисколько не нуждающейся въ этомъ) и вандальски смѣется надъ издыхающею будто бы Европою, дѣлая изъ героевъ ея исторiи что–то похожее на нѣмецкихъ студентовъ.» (Соч. Бѣл. Т. IV, стр. 329).

 

Прямо же говоритъ онъ о стихотворенiяхъ Хомякова въ 1845 году, въ статьѣ: «Русская литература въ 1844 году» разбирая ихъ вмѣстѣ съ стихотворенiями Языкова. Минуя разборъ Языкова, разборъ въ высшей степени жолчный и несправедливый, мы должны по необходимости для разъясненiя дѣла о Хомяковѣ какъ поэтѣ и объ отношенiяхъ къ нему критики, прибѣгнуть къ большимъ выпискамъ:

 

«Муза г. Хомякова, — говоритъ Бѣлинскiй (Соч. Бѣл. Т. IX, стр. 271), состоитъ въ близкомъ сходствѣ съ музою г. Языкова. Сперва о различiи: въ стихотворенiяхъ г. Языкова (прежнихъ) нельзя отрицать поэтической струи, которая болѣе или менѣе сквозитъ черезъ ихъ риторизмъ; въ стихотворенiяхъ г. Хомякова есть не только струя, но полный и блестящiй талантъ, только отнюдь не поэтическiй, а какой, мы скоро это скажемъ. Теперь о сродствѣ: мы показали выше, что шумливая, пѣнистая и кипучая, хотя въ тоже время и холодная струя поэзiи г. Языкова была не изъ сердца, источника страстной натуры, а изъ головы, которая у людей еще чаще бываетъ источникомъ прихотей празднаго и фантазирующаго разсудка, нежели источникомъ разума, глубоко и вѣрно постигающаго дѣйствительность. Мы показали, что народность поэзiи г. Языкова, непросыпный хмѣль и пьяное буйство его музы, равно какъ и ея стремленiе быть вакханкою, все это болѣе или менѣе искусственно и поддѣльно. Въ этой искусственности и поддѣльности г. Хомяковъ далеко опередилъ г. Языкова. Имѣя способность изобрѣтать и придумывать звучные стихи, онъ рѣшился ее употребить въ пользу себѣ, прiобрѣсти ею себѣ славу не только поэта, но и прорицателя, который проникъ въ дѣйствительность настоящаго и постигъ тайну будущаго и который гадаетъ на своихъ стихахъ не о судьбѣ частныхъ личностей (какъ это дѣлаютъ ворожеи на картахъ), но о судьбѣ царствъ и народовъ

 

За тѣмъ, посмѣявшись надъ «Ермакомъ» покойнаго Хомякова, и опять задѣвши удалое и пьяное буйство поэзiи Языкова, критикъ продолжаетъ:

 

«Г. Хомяковъ, какъ болѣе свободный отъ всякаго внутренняго, непосредственнаго стремленiя версификаторъ, выбралъ для своихъ стихотворскихъ занятiй предметы гораздо выше. Пушкинъ, напримѣръ, не выбиралъ, потомучто поэтъ по призванiю, поэтъ великiй, лишонъ не только права, даже возможности выбирать предметы для своихъ пѣснопѣнiй и давать своимъ творенiямъ произвольное направленiе: источникъ его вдохновенiя есть его собственная натура, а его натура есть цѣлый, въ самомъ себѣ замкнутый мiръ, который рвется наружу; задача поэта, вывести наружу, объективировать въ поэтическихъ образахъ свой собственный, внутреннiй мiръ, сущность своего собственнаго духа. Г. Хомякову нельзя было не выбирать, онъ не былъ поэтомъ и ему было все равно, чтобы ни пѣть. Онъ не долго думалъ, и рѣшился посвятить свои посильные труды на гимны старой до–Петровской Руси. Намѣренiе похвальное, хотя и лишонное всякаго художественнаго такта, потомучто живое, современное всегда ближе къ сердцу поэта. Чтобъ довершить ошибку направленiя, г. Хомяковъ рѣшился въ современной Россiи видѣть старую Русь. Не дивитесь, читатели: для г. Хомякова это было гораздо легче, нежели для насъ съ вами; люди простые, мы всѣ вещи или видимъ такъ, какъ онѣ суть, или если не можемъ увидѣть ихъ въ настоящемъ свѣтѣ, не считаемъ нужнымъ представлять ихъ въ ложномъ. Кто одаренъ способностью глубокаго, страстнаго убѣжденiя, кто алчетъ и жаждетъ истины, тотъ можетъ заблуждаться; но ему — когда онъ сознаетъ свою ошибку, есть оправданiе въ ней: это страданiе всего его существа, потомучто онъ убѣждается всѣмъ своимъ существомъ, и умомъ и сердцемъ и плотiю и кровiю. Кто же напротивъ одаренъ счастливою способностью свободнаго выбора во всемъ, тому легко убѣждаться въ чемъ ему угодно и на столько времени, на сколько ему заблагоразсудится, на годъ, на два, или на цѣлую жизнь, потомучто вѣдь это прихоть или разсчетъ ума, а не убѣжденiе, спокойное дѣйствiе головы, а не страстное сотрясенiе всей органической системы.»

 

Этою возможностью выбирать Бѣлинскiй объясняетъ всю поэтическую дѣятельность Хомякова, которую онъ разсматриваетъ и какъ драматическую и какъ лирическую. Говоря о драматической дѣятельности Хомякова, критикъ совершенно справедливо глумится надъ шиллеризмомъ «Ермака», выписывая чувствительный романсъ Ольги, и къ сожалѣнiю, припоминая другую драматическую попытку автора «Димитрiя Самозванца» не видитъ за шумихой ложнаго лиризма, ея блестящихъ, если не художественныхъ, то замѣчательно умныхъ сторонъ, не цѣнитъ новости и вѣрности ея поэтически–исторической концепцiи.

 

«Защитники г. Хомякова, продолжаетъ онъ затѣмъ, — говорятъ, что драма не его призванiе, что онъ лирикъ. Изъ романса Ольги можно видѣть характеръ лиризма г. Хомякова. Прежде чѣмъ быть лирикомъ, надо быть поэтом. Лиризмъ еще больше, нежели всякiй другой родъ поэзiи, основывается на непосредственности теплаго сердечнаго чувства и не терпитъ холодныхъ головныхъ чувствъ, которыя выдаются за мысли, но которыя въ сущности такъ же относятся къ мыслямъ, какъ умъ къ умничанью, чувство къ сантиментальности, щеголеватость къ изяществу.»

 

И выписавши стихотворенiе: «Къ иностранкѣ» критикъ замѣчаетъ:

 

«Не будемъ говорить о томъ, что въ этомъ стихотворенiи нѣтъ ни одного поэтическаго выраженiя, ни одного поэтическаго оборота, которые встрѣчаются даже въ стихотворенiяхъ Бенедиктова, риторизмъ которыхъ не чуждъ какой–то поэтической струйки, не будемъ доказывать, что все это стихотворенiе, — наборъ модныхъ словъ и модныхъ фразъ, въ которыхъ прозаическая нищета чувства и мысли такъ и бросаются въ глаза. Вмѣсто этого, лучше разберемъ то будто бы чувство, ту будто бы мысль, которыя положены въ основу этой пьесы и обнаружимъ всю ихъ ложность, неестественность и поддѣльность. Поэтъ смотритъ на прекрасную женщину и задаетъ себѣ вопросъ: любить ему или нѣтъ? Видите ли, какъ влюбляются поэты. Совсѣмъ не такъ какъ простые смертные, не такъ какъ всякое существо, называющееся человѣкомъ: человѣкъ влюбляется просто, безъ вопросовъ, даже прежде, нежели пойметъ и сознаетъ что онъ влюбился. У человѣка это чувство зависитъ не отъ головы, у него оно естественное, непосредственное стремленiе сердца къ сердцу. Но нашъ поэтъ думаетъ объ этомъ иначе. Задавъ себѣ глубокомысленный вопросъ: любить или нѣтъ? онъ не почелъ за нужное даже погадать хоть на пальцахъ, и отвечаетъ рѣшительно: нѣтъ! Бѣдная женщина, бѣдная иностранка!.. Какого сердца, какого сокровища любви лишилась она! О! если бы она поняла это!.. Намъ какъ–то скучно и совѣстно разсуждать о такихъ незамысловатыхъ вещахъ; но быть такъ, начавъ надо кончить, тѣмъ болѣе, что это для многихъ поэтовъ и не поэтовъ можетъ быть полезно. Мы понимаемъ, что человѣкъ можетъ любить женщину и въ тоже время не хотѣть любить ее; но въ такомъ случаѣ, мы хотимъ видѣть въ немъ живое страданiе отъ этой борьбы разсудка съ чувствомъ, головы съ сердцемъ: только тогда его положенiе можетъ быть предметомъ поэтическаго воспроизведенiя, а иначе оно — прихоть головы, ложь, годная только для сатиры, для эпиграммы; посмотрите же, какъ разсудителенъ, какъ благоразуменъ, какъ спокоенъ нашъ поэтъ, доказавъ себѣ силлогизмомъ, что ему не слѣдуетъ любить иностранку, которая зѣваетъ, слушая его родныя пѣсни и патрiотическiя восклицанiя по той простой причинѣ, что не понимаетъ ихъ, онъ такъ доволенъ собою, что въ состоянiи сейчасъ же сѣсть за столъ и начать завтракать или обѣдать. Гдѣ же тутъ истина чувства, истина поэзiи? Тутъ нѣтъ ничего похожаго на чувство и поэзiю. И таковы–то всѣ лирическiя стихотворенiя г. Хомякова! У этого поэта родникъ вдохновенiя бьется не въ сердцѣ, также какъ у Самсона сила была не въ мышцахъ, а въ волосахъ, но Самсонъ показывалъ опыты сверхъ человѣческой силы, гдѣ же опыты нашего поэта? А вотъ поищемъ.»

 

Пропускаемъ двѣ страницы ѣдкихъ, хотя и имѣющихъ свою эстетическую справедливость придирокъ критика къ фигурному языку поэта, къ выраженiямъ въ родѣ «клинка стального, въ обдѣлкѣ древности простой» — или: «сна лѣниваго забвенье къ мысли о ловлѣ вдохновенiя» и т. д. Дѣло очевидно, что критикъ пожалуй и правъ — но, что онъ постоянно сердитъ и потому самому уже не правъ.

 

«Не поэтъ тотъ, — говоритъ критикъ — кто лишонъ всякаго такта дѣйствительности, всякаго инстинкта истины; не поэтъ онъ, а искусникъ, который умѣетъ плясать съ завязанными глазами между яйцами, не разбивъ ихъ... Такой поэтъ похожъ на тѣхъ жонглёровъ дiалектиковъ, которымъ все равно, о чемъ бы и какъ бы ни спорить, лишь бы только оспорить противника; которые доказавъ одному, что дважды–два — четыре, съ тѣмъ же жаромъ доказываютъ другому, что дважды два — пять, и для которыхъ важнѣйшiй результатъ спора есть не истина, а суетное, мелочное удовольствiе, переспорить другого и остаться побѣдителемъ, хотя бы то было на счетъ здраваго смысла и добросовѣстности.»

 

Обращаемъ особенное вниманiе читателей на этотъ косвенный ударъ, направленный въ Хомякова, какъ въ дiалектика. Такимъ именно, въ пылу и ожесточенiи битвъ, западники дѣйствительно изображали другимъ — и даже представляли добросовѣстно самимъ себѣ могучаго оратора–дiалектика, какимъ былъ Хомяковъ.

 

«Но мы нѣсколько отдалились отъ нашего предмета — замѣчаетъ самъ критикъ — отъ стихотворенiй г. Хомякова; возвратимся къ нимъ. Пока мы не нашли никакихъ признаковъ поэзiи въ простыхъ лирическихъ его стихотворенiяхъ: можетъ быть, поэзiя скрывается въ его прорицательныхъ лирическихъ пьесахъ? А вотъ посмотримъ. Въ стихотворенiи къ Россiи, г. Хомяковъ даетъ своему отечеству истинно отеческiя наставленiя: онъ запрещаетъ ему чувство гордости и рекомендуетъ смиренiе. Онъ говоритъ Россiи:

 

Грознѣй тебя былъ Римъ великiй,

Царь семихолмнаго хребта

Желѣзныхъ силъ и воли дикой,

Осуществленная мечта.

И нестерпимъ былъ огнь булата

Въ рукахъ алтайскихъ дикарей.

 

«Какiе великолѣпные, энергическiе и поэтическiе стихи! Самъ Пушкинъ никогда не писывалъ такихъ чудно–прекрасныхъ стиховъ. Мы очарованы и увлечены ими; однакожъ не до такой степени, чтобъ не могли освѣдомиться скромно о томъ, что скрывается въ этихъ дивныхъ стихахъ. И потому беремъ на себя смѣлость спросить кого бы то ни было — самаго поэта или нашихъ читателей: что такое царь семихолнаго хребта» и т. д.

 

Опять идутъ грамматическiя придирки — хотя и справедливыя большею частью съ точки зрѣнiя того эстетическаго пуризма простоты, въ которомъ подъ влiянiемъ яснаго и простого Пушкина, воспиталось критическое чутье Бѣлинскаго... Но въ справедливости придирокъ слышна злоба. «И такъ, вотъ они — эти великолѣпные, энергическiе и поэтическiе стихи:  sic transit gloria mundi» — восклицаетъ критикъ. Затѣмъ, выписавши нѣсколько стиховъ изъ стихотворенiя къ Англiи, которую поэтъ, изумляясь ея величiю, упрекаетъ

 

за то что ты лукава,

И за то, что ты горда,

Что тебѣ мiрская слава

Выше Божьяго суда,

И за то, что церковь Божью

Святотатственной рукой,

Приковала ты къ подножью

Власти суетной земной.

 

Бѣлинскiй намѣренно не хочетъ понять Хомякова.

 

«Что это такое? говоритъ онъ — iеремiада по папской власти нѣкогда повелѣвавшей царями и народами? Да развѣ въ одной только Англiи служители церкви введены въ истинные предѣлы ихъ обязанностей, высокихъ, священныхъ, но уже потому самому не тщетныхъ, земныхъ? Въ нашъ просвѣщенный вѣкъ, европейскими народами правитъ вездѣ свѣтская власть и т. д.»

 

Какъ будто бы Хомяковъ мечталъ о осократiи?!

Тоже намѣренное, раздражонное непониманiе обнаруживаетъ великiй критикъ въ отношенiи къ стихотворенiю «Мечта».

 

«Въ стихотворенiи Мечта, нашъ поэтъ оплакиваетъ близкую гибель запада, гдѣ кометы бурныхъ сѣчъ бродили въ высотѣ. При сей вѣрной оказiи, онъ почелъ даже нужнымъ похвалить покойника, въ которомъ много–де было хорошаго».

 

Какъ будто бы Хомяковъ не понималъ запада — какъ будто бы самое это стихотворенiе не проникнуто все, высокимъ пониманiемъ запада и его чудесъ, его «святыхъ чудесъ» какъ называетъ ихъ самъ поэтъ!

 

«Г. Хомяковъ — высказывается наконецъ Бѣлинскiй, какъ истый западникъ и централизаторъ, — очень хорошо сдѣлалъ, что догадался потолкать въ бокъ этого лежня, востокъ, который безъ трескучей стукотни его удивительныхъ стиховъ, вѣроятно и не подумалъ бы даже потянуться или зѣвнуть во снѣ, не только что проснуться. Такова ужь восточная натура, ей хоть весь свѣтъ провались, все спитъ: къ восточному человѣку, очень идутъ эти слова Тредьяковскаго:

 

Аще мiръ сокрушенъ распадется

Сей мужъ николи жъ содрогнется.

 

«Все это хорошо, но вотъ вопросъ: что разумѣетъ г. Хомяковъ под востокомъ. По крайней мѣрѣ, что касается до насъ, мы такъ горды чувствомъ нашего нацiональнаго достоинства, что подъ востокомъ не можемъ разумѣть Россiю. Вѣдь западъ — Европа, а востокъ — Азiя? Россiя же принадлежитъ къ Европѣ по своему географическому положенiю,» и т. д.

 

Между тѣмъ, тутъ же въ самой статьѣ — за прямыми и косвенными выходками противъ направленiя, къ которому принадлежалъ Хомяковъ — слѣдуетъ страница, которая поясняетъ нѣкоторымъ образомъ эти выходки — страница, которая можетъ показать современнымъ читателямъ, что и противники Бѣлинскаго были вовсе не агнцы.

 

«Намъ можетъ быть замѣтятъ — пишетъ критикъ — что мы противорѣчимъ сами себѣ, увѣряя, будто г. Хомяковъ не поэтъ и въ тоже время говоря о его произведенiяхъ какъ о чемъ–то важномъ. Мы пишемъ не для себя а для публики: въ ней могутъ найдтись люди, которые, пожалуй, повѣрятъ возгласамъ одного журнала, увѣряющаго, что г. Хомяковъ — великiй и нацiональный русскiй поэтъ. Отечественныя Записки, въ прошломъ году, при выходѣ стихотворенiй гг. Языкова и Хомякова, говорили о нихъ не только съ умѣренностью, но и съ снисходительностью. Чтожъ вышло изъ этого? Журналъ, въ которомъ исключительно печатаютъ стихотворенiя обоихъ этихъ поэтовъ, умалчивая о г. Языковѣ, по поводу стихотворенiй г. Хомякова объявилъ, что этотъ поэтъ великъ, а Отечественныя Записки никуда не годятся, потомучто не признаютъ его великости. Затѣмъ онъ перепечаталъ почти всю книжку стихотворенiй г. Хомякова и сочтя это за неопровержимое доказательство ихъ высокаго достоинства, заключаетъ такъ: Не правда ли, читатели, что надо быть слишкомъ наглу, слишкомъ дерзку, чтобъ ругать такiя стихотворенiя. И какiя несчастныя бредни выставляютъ публикѣ на поклоненiе Иностранныя Записки, вмѣсто Хомяковыхъ и Языковыхъ.»

 

Замѣтимъ между прочимъ, что бредни, которыя выставлялись на поклоненiе тогдашними «Отечественными Записками» — были Лермонтовъ и Кольцовъ, что тамъ, хотя нисколько не выставляемыя на поклоненiе, печатались стихотворенiя Огарева, который какъ поэтъ лирикъ, поэтъ съ особымъ внутреннимъ мiромъ, съ особымъ строемъ лиры, — не смотря на свое однообразiе, — эстетически и психически несравненно цѣннѣе даже и для насъ и Языкова и Хомякова, и стоитъ въ одной категорiи и наравнѣ съ Тютчевымъ, Фетомъ, Полонскимъ; ибо такъ же какъ они онъ поэтъ внутренняго мiра и души и поэтъ по непроизвольному внутреннему призванiю, поэтъ сердечный, а не головной.

Нечего пояснять кажется, что журналъ, вооружавшiйся тогда за Хомякова такимъ образомъ былъ — «Москвитянинъ.»

 

«Не знаемъ — заключаетъ Бѣлинскiй свой разборъ — согласились ли съ этимъ журналомъ его читатели; не считаемъ важнымъ сужденiе его о нашемъ журналѣ и нашихъ мнѣнiяхъ, равно какъ и обо всемъ, о чемъ онъ судитъ; но не можемъ не выставить на видъ, что если существуетъ журналъ, который до того убѣжденъ въ великости и нацiональности г. Хомякова, какъ поэта, что печатно называетъ дерзкими и наглыми ругателями и иностранцами всѣхъ, кто не согласенъ съ нимъ во мнѣнiи о г. Хомяковѣ, стало быть существуютъ и люди, которые думаютъ и чувствуютъ точно также, какъ этотъ журналъ: вотъ для этихъ–то людей (а совсѣмъ не для этого журнала) и пишемъ мы. Поэтъ съ поддѣльнымъ дарованiемъ, но никѣмъ не замѣчаемый, никакимъ печатнымъ крикуномъ не провозглашемый, не опасенъ въ отношенiи къ порчѣ обществаннаго вкуса: о немъ можно, при случаѣ, отозваться съ легкою улыбкою — и все тутъ. Но поэтъ съ дарованiемъ слагать громкiя слова во фразистыя стопы, поэтъ, который замѣняетъ вкусъ, жаръ чувства и основательность идей завлекательными для неопытныхъ людей софизмами ума и чувства и между тѣмъ, имѣетъ усердныхъ глашатаевъ своей великости — воля ваша, надо предположить въ критикѣ рыбью кровь, если она можетъ оставаться равнодушною къ такому явленiю и со всею энергiею не обнаружить истины

 

И наконецъ, какъ бы самъ чувствуя, сколько злобы и жолчи пошло въ разборъ, Бѣлинскiй добавляетъ:

 

«Можетъ быть намъ еще замѣтятъ, что способъ нашего анализа, состоящiй въ разборѣ фразъ, мелоченъ. Дѣло не въ способѣ, а въ его результатахъ; да кромѣ того, это единственный и превосходный способъ для сужденiя даже и не о такихъ поэтахъ, каковы Марлинскiй, гг. Языковъ, Хомяковъ, Бенедиктовъ и другiе въ томъ же родѣ. Многiя фразы съ перваго раза кажутся блестящими, поэтическими и заключающими въ себѣ глубокiя идеи; но если вы не поторопитесь, отдавшись первому впечатлѣнiю, произнести о нихъ сужденiе, и хладнокровно спросите себя: что значитъ вотъ это, чтó хотѣлъ сказать поэтъ вотъ этимъ? то съ удивленiемъ увидите, что это сначала такъ поразившее васъ стихотворенiе — просто наборъ пустыхъ словъ...»

 

Въ разборѣ Бѣлинскаго явнымъ образомъ нужно различить два элемента — элементъ эстетическiй и элементъ вражды къ направленiю, котораго Хомяковъ былъ главнымъ представителемъ. Что касается до послѣдняго элемента — то мы уже въ нѣсколькихъ статьяхъ говорили и о значенiи отрицательнаго взгляда Бѣлинскаго и о причинахъ его вражды къ тогдашнему славянофильству. Все дѣло было во взаимномъ непониманiи. Славянофильство тогдашнее за вражду тоже платило враждою — и кромѣ того еще къ этому тогдашнему славянофильству примѣшивалось множество старыхъ и запоздалыхъ стремленiй, близкихъ къ стремленiямъ «Маяка» — и считавшихъ воззрѣнiя Фамусова за народныя воззрѣнiя.

Что же касается до эстетическаго элемента во взглядѣ Бѣлинскаго на Хомякова — то господа, дѣлающiе въ наше время вызовъ этому взгляду — должны бы были сдѣлать этотъ вызовъ поосторожнѣе.

Бѣлинскiй весьма рѣдко ошибался въ эстетическомъ отношенiи. Единственное что можно сказать противъ его эстетическихъ приговоровъ — это то, что онъ, увлекаемый своей искренней страстностью, иногда, позволяемъ себѣ выразиться вульгарно, но вѣрно — «пересаливалъ» въ похвалахъ или порицанiяхъ.

Въ особенности былъ онъ великiй мастеръ иногда отличать все головное, какъ бы оно блестяще ни было, отъ сердечнаго, внутренняго...

Мы глубоко чтимъ память покойнаго Хомякова, какъ одного изъ самыхъ блестящихъ, благороднѣйшихъ и даровитѣйшихъ представителей нашего нравственнаго и общественнаго сознанiя — но въ вѣрности существенныхъ чертъ взгляда Бѣлинскаго на его поэтическую дѣятельность — насъ нисколько не разубѣдили нынѣ вышедшiя стихотворенiя Хомякова.

Сущность эстетическаго взгляда Бѣлинскаго на поэзiю Хомякова въ томъ, что Хомяковъ — поэтъ головной. Что же? Вѣдь это и въ самомъ дѣлѣ такъ. Поэзiя была одно изъ орудiй этой богатой, самобытно и даже нѣсколько капризно–самобытно развившейся натуры.

Поэтъ истинный — будь онъ хоть до тла проникнутъ извѣстнымъ философскимъ созерцанiемъ — какъ напримѣръ Тютчевъ — создаетъ вокругъ себя свой цѣлый, особый, неотразимо влекущiй мiръ: осязательно–реальное бытiе примутъ у него самыя отвлеченныя созерцанiя, о чемъ бы ни заговорилъ онъ, о томъ ли даже что

 

Не въ первый разъ кричитъ пѣтухъ,

Кричитъ онъ бодро, живо, смѣло;

Ужь мѣсяцъ на небѣ потухъ

Струя въ Босфорѣ заалѣла,

 

о томъ ли, что

 

Не плоть а духъ растлился въ наши дни

 

или о странѣ, которую

 

самъ царь небесный

Исходилъ благословляя,

 

вы чувствуете, что тутъ не мысль, не голова творили, что это пѣсня. Поэтъ истинный, чѣмъ онъ ни увлекись, хоть бы даже анализомъ общественныхъ бѣдствiй, какъ Некрасовъ, какъ ни создавай онъ себѣ нарочно темъ для своей пѣсни, онъ васъ затянетъ въ свой магическiй кругъ, вы войдете съ нимъ въ его мiръ, будете дышать даже душнымъ воздухомъ этого мiра...

Мы взяли нарочно двѣ грани поэзiи, двѣ такъ сказать крайности ея — поэта, совершенно отвлеченнаго отъ современности, поэта свободнаго до равнодушiя какъ Тютчевъ, и другого поэта, который отдаетъ свое могучее дарованiе въ крѣпостное рабство современности, и странное дѣло! равнодушный, свободный Тютчевъ въ поэтическихъ впечатлѣнiяхъ развиваетъ порою глубокiя историческiя и даже общественныя идеи, и вы никогда не почувствуете у него ничего дѣланнаго. Съ другой стороны, чтобы ни дѣлалъ съ своей бѣдной музою Некрасовъ — вы, если только пѣсня его родилась, а не сочинилась, можете досадовать на поэта за душный воздухъ, которымъ он заставляетъ васъ дышать, но идете за нимъ въ его мiръ, переживаете его ощущенiя, какъ бы личны, капризны, больны и даже ложны они ни были — переживаете горькiя ощущенiя «музы мести и печали».

Таже исторiя повторяется съ вами относительно Полонскаго, Фета, Огарева. Вы можете на нихъ злиться за ихъ однообразiе или причудливость или наконецъ наивность, вы можете не хотѣть идти за ними въ ихъ внутреннiй мiръ, но, попали разъ въ него — вы въ заколдованномъ кругу, вы ѣдете

 

на волнѣ верхомъ

Воевать съ чародѣемъ царемъ...

 

вы видите во очью странный мiръ, гдѣ

 

Листья полны свѣтлыхъ насѣкомыхъ

Все растетъ и рвется вонъ изъ мѣры —

 

вы хотите, чтобы вамъ далеко было ѣхать, чтобы васъ

 

Безъ устали везла, везла карета

И не имѣлъ бы этотъ путь конца

И лучшiя я пережилъ бы лѣта,

Смотря на очеркъ этого лица...

 

Но есть и другого рода поэты — поэты чудныхъ формъ, поэты пластики, поэты вполнѣ объективные — играютъ ли они подчасъ даже нѣсколько холодно формами, какъ живописецъ красками (Майковъ), переносятся ли они въ рѣчь созерцанiя прошедшаго, какъ Мей, вы на каждомъ шагу чувствуете, что это дѣйствительныя поэтическiя силы, не всегда способныя возвыситься до глубокаго содержанiя, но набрасывающiя свой яркiй колоритъ на всякiй предметъ.

И къ такимъ поэтамъ формъ тоже не принадлежалъ Хомяковъ.

Стихотворенiя его, даже не слѣды глубокаго и оригинальнаго духа, а просто роскошь его, избытокъ его силы. Слѣды хомяковскаго духа — его философскiя статьи, его теологическiя брошюры, наконецъ историческiй трудъ имъ оставленный.

Въ приговорѣ Бѣлинскаго несправедливо одно только. Онъ видѣлъ въ стихотворенiяхъ Хомякова заказныя, дѣланныя впечатлѣнiя, тогда какъ впечатлѣнiя эти нисколько не дѣланныя. Впечатлѣнiя эти, какъ результатъ глубокихъ самостоятельныхъ убѣжденiй, были отблесками цѣльной и полной, нравственной и умственной жизни. Эта цѣльная и полная жизнь — отражалась между прочимъ и въ стихотворенiяхъ, почти всегда блестящихъ, звучныхъ и сильныхъ, потомучто блестящая и сильная натура не могла же въ чемъ бы то ни было выражаться дюжиннымъ образомъ тѣмъ болѣе въ своихъ поэтическихъ искрахъ.

Во всѣхъ поэтическихъ искрахъ натуры Хомякова есть и свѣтъ и огонь, но сосредоточивался свѣтъ и огонь этой высокой натуры въ другой дѣятельности...

Подтверждать дѣло выписками мы не станемъ. Выписокъ много въ различныхъ статьяхъ о покойномъ Хомяковѣ, но всѣ онѣ доказываютъ только силу и оригинальность его натуры и нисколько не опровергаютъ эстетической сущности взгляда Бѣлинскаго.

Вообще же на двухъ этихъ дорогихъ и рановременныхъ могилахъ, пора бы намъ перестать перебрасываться вызовами и попреками. Бѣлинскiй и Хомяковъ — равно достоянiе нашего сознанiя, равно борцы за святое и честное дѣло нашей умственной самобытности...

Этого можно было не знать и даже искренно не знать, лѣтъ шесть или даже пять назадъ, но этого нельзя уже не видѣть теперь. Исторiя есть судъ Божiй.

 

_________