БИБЛIОГРАФIЯ

____

 

Изъ исторiи преображенскаго кладбища. Москва. 1862.

Житiе протопопа Аввакума, имъ самимъ написанное. Издано подъ редакцiею гТихонравова. Спб. 1862.

О русскомъ народѣ существуютъ весьма многiя мнѣнiя. Каждый слой общества, каждое сословiе, каждый литературный кружокъ, каждый отдѣльный талантъ большею частiю смотрятъ на русскаго человѣка своими особенными взглядами, которые нетолько различны, но часто и противоположны одинъ другому. Одни считаютъ его народомъ самымъ религiознымъ, другiе, какъ напримѣръ Бѣлинскiй, непризнаютъ въ немъ этого качества; одни считаютъ народъ темною массою, въ которой элементы семейной и общественной жизни сбиты, не выяснены, находятся въ хаотическомъ броженiи, такъ что двинуть его впередъ, облагородить можетъ только общечеловѣческая, европейская цивилизацiя; другiе, напротивъ, что европейская цивилизацiя для насъ не годится, узка, что наше развитiе, выходя изъ особенныхъ самобытныхъ началъ, должно идти и впередъ особеннымъ самобытнымъ образомъ; одни, именно говорящiе, что европейская цивилизацiя для насъ узка, горячо вѣрятъ и кричатъ о богатствѣ и широтѣ самобытныхъ элементовъ русской жизни и русской натуры и на первый разъ, какъ на доказательство этого, указываютъ напримѣръ на всѣмъ извѣстную способность русской натуры быстро переходить изъ крайности въ другую и вмѣщать въ себѣ часто самыя противоположныя свойства; другiе мало вѣрятъ въ самобытность и ширину собственно русскихъ элементовъ жизни и считаютъ ихъ не исключительнымъ нравственнымъ богатствомъ русскаго народа, а общею принадлежностью всякаго народа въ его дикомъ, примитивномъ, неразвитомъ состоянiи, признавая вообще за аксiому, что всякiй народъ одинаково богатъ естественными силами. Подобныя мнѣнiя очевидно показываютъ, что русскiй народъ есть пока еще загадка для насъ, что этотъ таинственный и страшный сфинксъ еще ждетъ своего Эдипа, который бы вполнѣ разгадалъ его; это прежде всего. Далѣе, подобныя мнѣнiя, имѣя каждое на своей сторонѣ доказательства, иной разъ весьма серьозныя и состоятельныя, а между прочимъ будучи несогласны между собою и даже противоположны, показываютъ, что мы ни до чего не дойдемъ, если только будемъ составлять о народѣ свои мнѣнiя, будемъ умствовать о немъ, диспутировать между собою и мало обращать вниманiя на то, какъ самъ народъ умствуетъ о себѣ и понимаетъ себя. Гдѣ же это умствованiе народа о себѣ, гдѣ выраженiе его собственнаго пониманiя своей жизни?..

Между прочимъ въ расколѣ.

Съ этой стороны расколъ есть знаменательнѣйшее и крупнѣйшее явленiе русской жизни. Расколъ не былъ навязанъ нашему народу извнѣ, какъ большая часть крупныхъ явленiй его исторической жизни, а органически возникъ изъ самаго народа только среди чуждыхъ ему явленiй; расколъ самъ по себѣ есть самое живое, энергическое отрицанiе этихъ чуждыхъ ему явленiй. Если доходить до сущности каждаго раскольническаго толка и согласiя, то подобное отрицанiе въ каждомъ изъ нихъ окажется главнымъ скрытымъ рычагомъ. Расколъ — это сознанiе народное. Прошло то время, когда на расколъ смотрѣли какъ на жалкое, безсмысленное явленiе фанатическаго изувѣрства, когда думали, что расколъ можно задавить механическою силою, когда писались къ раскольникамъ умилительныя посланiя объ ихъ обращенiи и посланiя полемическiя съ восклицанiями и соболѣзнованiями объ ихъ невѣжествѣ, главною мыслью которыхъ всегда было наивнѣйшее и искреннѣйшее убѣжденiе со стороны писавшаго, что они спорятъ изъза пустяковъ. Прошло то время когда принимали за аксiому, что при первомъ блескѣ просвѣщенiя расколъ исчезнетъ, какъ миражъ. Расколъ однакожъ не исчезъ, даже и отъ цивилизацiи, потомучто онъ самъ есть своего рода цивилизацiя, и господа думающiе, что расколъ боится цивилизацiи и есть явленiе противоположное ей, весьма узко понимаютъ цивилизацiю народа вообще. Гдѣ народъ сплачивается даже во имя какихъ бы то нибыло интересовъ, гдѣ между его членами сознается общность цѣлей и существуетъ общность преслѣдованiя этихъ цѣлей, гдѣ народъ движется и не прозябаетъ втихомолку, а даетъ замѣтить и почувствовать, что онъ живетъ и дѣлаетъ извѣстное дѣло, тамъ нѣтъ, если хотите, вашей цивилизацiи, но нѣтъ и застоя, нѣтъ и отсутствiя цивилизацiи вообще, потомучто есть движенiе по извѣстной дорогѣ и въ самомъ движенiи существуютъ какъ удобства, такъ и неудобства, какъ преграды, такъ и стремительные толчки.

Прошло уже и то время, когда на расколъ смотрѣли только какъ на религiозное явленiе и относились къ нему неиначе, какъ въ интересахъ охраненiя православiя; доказательствомъ служитъ то, что уже и духовенство наше начинаетъ соображать, что въ расколѣ кромѣ двуперстнаго знаменiя, сугубой аллилуiи и хожденiя посолонь, есть еще коечто, нелѣпость и ничтожность чего уже не такъ легко доказать. Даже наши духовныя академiи охладѣли въ приготовленiи мисiонеровъ для обращенiя раскольниковъ, видя, что они, совсѣмъ не попадаютъ въ цѣль, хотя самый расколъ продолжаетъ изучаться въ нихъ даже основательнѣе и серьознѣе прежняго. Что расколъ собственно хлопочетъ не изъза старопечатной буквы, не изъза дониконовской книги, не изъза оскудѣнiя у себя благодати священства, а широко захватываетъ собою весь строй частной и общественной жизни, объ этомъ каждому краснорѣчиво и убѣдительно скажетъ любая статья гЩапова о расколѣ. И неспецiалисты слышали напримѣръ, что раскольники клеймятъ ненавистнымъ именемъ антихриста не священниковъ только и не христiанъ православныхъ, насколько они держатся никонiанской вѣры, а и совершенно внѣ религiозной сферы видятъ печать антихристову, напримѣръ въ оттискахъ на монетѣ, въ штемпеляхъ на паспортахъ и проч. Что расколъ видимо держитъ только религiозное знамя, это понятно исторически. Народъ, котораго мало коснулась цивилизацiя, всегда подымается во имя религiи, потомучто религiя, какъ высшая сверхъестественная сила, предъ которою не можетъ не преклоняться непосредственный человѣкъ, становится всегда помимо его воли такъсказать главнымъ и общимъ знаменателемъ его жизни, и потому во всѣхъ своихъ начинанiяхъ народъ концентрируется во имя религiи и орiентируется прежде всего ея знаменемъ. Но въ то же самое время исторiя всѣхъ народовъ даетъ намъ тотъ историческiй законъ, что въ религiи первоначально всегда бываютъ сосредоточены и всѣ вообще элементы жизни народа, что они выдѣляются неиначе, какъ изъ религiи и что дальнѣйшее и окончательное ихъ развитiе и состоитъ въ уясненiи ихъ отдѣльности отъ религiи по самой ихъ природѣ и затѣмъ въ совершенномъ фактическомъ отдѣленiи. Такимъ образомъ, поднимая религiозное знамя, народъ никогда не поднимаетъ его собственно за религiозные интересы, а за всю свою жизнь; такимъ образомъ и въ нашемъ расколѣ нашъ народъ высказывается не со стороны религiозныхъ только своихъ убѣжденiй, а съ разныхъ сторонъ своей жизни.

Понятно, что всякая книжка о расколѣ всегда бываетъ полна серьознаго интереса и заслуживаетъ вниманiя. Маленькiя книжки по части раскола, которыхъ заглавiя мы выписали выше, заслуживаютъ вниманiя особенно въ томъ отношенiи, что знакомятъ насъ съ двумя знаменитыми представителями раскола: основателемъ особенной общины въ безпоповщинской сектѣ федосѣевцевъ, общины, извѣстной подъ именемъ «преображенскаго кладбища», купцомъ Ильею Ковылинымъ, и знаменитымъ учителемъ изъ другого лагеря — поповщины, протопопомъ Аввакумомъ. Особенно замѣчательна личность Ильи Ковылина. Вообще онъ былъ человѣкъ съ свѣтлою здравою головою, притомъ въ частности былъ учредителемъ особенной раскольнической общины, а вслѣдствiе этого обстоятельства мы ясно какъ на ладони можемъ увидѣть всѣ важнѣйшiя его стремленiя и мечты. Съ этой стороны Илья Ковылинъ есть какъ бы типъ русскаго человѣка, болѣе или менѣе уединеннаго отъ всего наноснаго извнѣ и развернувшагося по своей собственной натурѣ; онъ болѣе другихъ расколоучителей и вожаковъ можетъ быть признанъ олицетворенiемъ общаго смысла раскола. Поэтому весьма любопытно прослѣдить нѣкоторыя дѣйствiя Ковылина и вообще подвести итогъ его стремленiямъ, угадать ихъ настоящее значенiе.

Безпоповщина раскола сначала была сосредоточена преимущественно въ поморской сектѣ, которую поддерживали таланты и усилiя двухъ учителей, братьевъ Денисовыхъ и которая гнѣздилась въ пресловутомъ выгорѣцкомъ монастырѣ. Скоро въ этомъ монастырѣ возникли несогласiя по поводу вопросовъ касательно титла на крестѣ Iисуса Христа и пищи, покупаемой на торгу у православныхъ, и нѣкто Федосiй, дьячокъ крестецкаго яма, возмутившись особенно тѣмъ, что поморяне, въ 1739 году, по случаю извѣстной комиссiи Самарина, сдѣлали постановленiе молиться за царя, и прозвавши въ насмѣшку поморянъ самарянами, — совершенно отдѣлился отъ выгорѣцкаго монастыря со многими своими послѣдователями. Федосѣевцы сначала были въ жалкомъ положенiи: были разсѣяны по Россiи, Польшѣ, Австрiи и Пруссiи и особенное презрѣнiе возбуждали собою в Москвѣ, гдѣ они были отмѣчены позорнымъ жолтымъ козыремъ. Но вотъ ихъ таинственныя собранiя по ночамъ на берегу Ханиловскаго пруда обратили на себя вниманiе Ильи Ковылина, и община федосѣевцевъ скоро приобрѣла огромное влiянiе на всю безпоповщинскую секту, неисключая и поморянъ. Чтоже хорошаго нашолъ Ковылинъ въ этихъ презираемыхъ всѣми людяхъ? Ради чего присоединился къ нимъ? Ужь конечно не ради ученiя ихъ о томъ, что мiръ созданъ не въ январѣ, а въ сентябрѣ мѣсяцѣ, потомуде, что Евва соблазнила Адама спѣлымъ яблокомъ, и что слѣдовательно мiръ былъ сотворенъ когда уже яблоки поспѣли; ужь конечно не ради этого... Ковылинъ сейчасъ выяснится предъ нами. Ковылинъ хорошо понялъ двѣ истины: что устроить общину федосѣевцевъ онъ можетъ главнымъ образомъ тогда, когда поможетъ ей отыскать матерьяльную точку опоры и по возможности изолироваться отъ влiянiя офицiальнаго, государственнаго и общественнаго порядка. Преслѣдованiю и достиженiю этихъ двухъ цѣлей Ковылинъ посвятилъ всю свою жизнь, всѣ свои силы и средства; чтоже касается собственно того или другого ученiя общины, то Ковылинъ занимался имъ уже послѣ всего. Для достиженiя первой своей цѣли, Ковылинъ съ рѣдкимъ умѣньемъ воспользовался тогдашними обстоятельствами. Насталъ страшный для Москвы 1771 годъ, годъ чумы. Ковылинъ съ купцомъ Зельковымъ испросили у правительства разрѣшенiе построить карантины для осмотра всѣхъ выходящихъ изъ Москвы и кладбище для погребенiя умершихъ отъ чумы. Тысячи больныхъ въ этихъ карантинахъ получали хорошую пищу;  тутъ не гнушались больными и мертвыхъ хоронили съ честью. Составитель книжки о преображенскомъ кладбищѣ то и дѣло говоритъ только о коварныхъ намѣренiяхъ Ковылина и упускаетъ изъ виду дѣйствительныя его заслуги Москвѣ, гдѣ множество гнiющихъ труповъ покрывало улицы, заражало воздухъ и гдѣ карантинъ и кладбище Ковылина были громаднѣйшимъ благодѣяньемъ народу, противодѣйствуя распространенiю чумы. Такъ какъ Ковылинъ никому не отказывалъ и каждый приходящiй могъ жить въ его заведенiи и пользоваться всѣмъ необходимымъ, то у него собралось громаднѣйшее количество народа, большая часть котораго осталась у Ковылина навсегда. Составитель книжки опять коритъ Ковылина тѣмъ, что народъ оставался у него «подъ страхомъ смерти отъ голода и заразы, и которая казалась неизбѣжною, если онъ оставитъ Ковылина (стр. 11), и что Ковылинъ не упустилъ случая совратить ихъ въ расколъ...» Но если народъ не шолъ отъ Ковылина, то не потому же, что Ковылинъ удерживалъ его у себя силою; народъ могъ идти отъ него, какъ многiе и дѣлали, а другiе, если оставались у Ковылина хоть бы «подъ страхомъ смерти отъ голода или заразы», то значитъ сами находили лучшимъ оставаться у Ковылина. Если кто соглашался оставаться въ общинѣ Ковылина, Ковылинъ старался получить его согласiе на обращенiе его имущества въ общую собственность кладбища. Отъ этого образовался огромнѣйшiй капиталъ, которымъ Ковылинъ распоряжался самымъ честнымъ и гуманнымъ образомъ. Нетолько онъ самъ, даже люди, занимавшiеся по порученiю его перевозкою имущества, «считали смертнымъ грѣхомъ утаить чтолибо (стр. 17)». Ковылинъ выдавалъ значительныя ссуды падающимъ купеческимъ домамъ, содѣйствовалъ оборотамъ многихъ капиталистовъ и чрезъ это приобрѣталъ себѣ многочисленныхъ и вѣрныхъ друзей. Болѣе десяти тысячъ прихожанъ внѣ кладбища пользовались отъ него значительными вспоможеньями. Въ такъназываемой дѣтской палатѣ Ковылинъ воспитывалъ двѣсти малолѣтнихъ дѣтей. Своею честностью и взглядомъ на богатство кладбища какъ на дѣло общее, Ковылинъ достигъ того, что каждый годъ получалъ съ разныхъ концовъ Россiи огромные запасы пищи и одежды. Изъ Астрахани купецъ Песковскiй и изъ Саратова купецъ Прядильщиковъ на пятидесяти подводахъ ежегодно доставляли Ковылину лучшую рыбу; изъ Углича купецъ Хорхоринъ доставлялъ масло; даже совершенно стороннiе люди, приходя на богомолье и видя, что на кладбищѣ все идетъ на пользу общую, добровольно обработывали огороды, которые доставляли на круглый годъ запасъ овощей. Громадная сила братства во всемъ и общности, которая такъ была присуща Ковылину, которую онъ такъ хорошо понялъ, созналъ и поднялъ на ноги, сдѣлала то, что со всѣхъ сторонъ, начиная съ петербургскаго купца Косцова, неслись къ Ковылину просьбы устроить и у нихъ такiя же общины, и онъ дѣйствительно устроилъ ихъ до десяти и всѣ сплотилъ между собою во едино.

Основавши кладбище, выстроивши огромныя зданiя, учредивши училища для мальчиковъ и дѣвочекъ, Ковылинъ неменѣе заботился и о другой своей цѣли — ослабить по возможности влiянiе на свою общину офицiальнаго порядка. Ковылинъ понималъ всю силу этой потребности и не щадилъ для нея никакихъ средствъ, никакихъ трудовъ. Будучи въ дружбѣ со многими вельможами Москвы, онъ при каждомъ удобномъ случаѣ, особенно на обѣдахъ у себя, выпрашивалъ у нихъ льготы для своей общины, казавшiяся для вельможъ ничтожными, но въ сущности очень важныя для кладбища. Такъ онъ выхлопоталъ право считаться своей общинѣ только заведенiемъ гражданскимъ, чрезъ что освободилъ кладбище изъподъ влiянiя духовенства, особенно отъ влiянiя главнаго врага своего, московскаго митрополита Платона и оставилъ ее въ подчиненiи только полицейскаго надзора, — право имѣть кладбищу свое внутреннее самоуправленiе, право не числиться федосѣевцамъ въ метрическихъ книгахъ православныхъ приходовъ, для чего Ковылинъ нѣсколько разъ ѣздилъ въ Петербургъ и со слезами обнималъ колѣни князя Кна, право самому кладбищу распоряжаться завѣщанными ему движимыми и недвижимыми имѣньями. Подобные хлопоты о приобрѣтенiи кладбищу полнѣйшей автономiи были главнѣйшимъ дѣломъ жизни Ковылина и ради этого дѣла ему болѣе всего не хотѣлось умереть: «еслибъ мнѣ пожилось подолѣе, часто говорилъ онъ своимъ близкимъ друзьямъ: — я показалъ бы всѣмъ чтó могъ бы я сдѣлать (стр. 21)». Когда нельзя было помочь своему дѣлу офицiальнымъ путемъ, Ковылинъ помогалъ ему домашнимъ. Вся тогдашняя московская полицiя была на жалованьи преображенскаго кладбища; не одинъ вельможа знакомъ былъ съ червонцами Ильи Алексѣича (Ковылина), который ради общаго дѣла часто посылалъ имъ пироги, начиненные червонцами. Тогдашнiя власти не любили отказываться отъ подобной золотой середины, благосклонно смотрѣли на заискиванье Ильи Алексѣича, который впрочемъ вмѣстѣ съ заискиваньемъ, если не прямо презиралъ ихъ, то часто открыто смѣялся надъ ними. Такъ напримѣръ «одинъ разъ вельможные гости такъ сильно подгуляли у Ковылина, что не замѣтили, какъ онъ разсадилъ ихъ шутки ради по чужимъ экипажамъ: губернатора посадилъ въ карету оберъполицiймейстера, этого также въ чужую и тд. Кучера развезли баръ и разумѣется каждый изъ нихъ попалъ въ чужой домъ. И эта дерзкая продѣлка не имѣла никакихъ худыхъ послѣдствiй для Ковылина; никто не посѣтовалъ, но тѣшились сему смѣшенiю весьма долго, благодаря Илью Алексѣича за угощенiе (стр. 20, прим.).»

Вообще федосѣевцамъ было весьма не по нутру офицiальное statu quo, окружавшее ихъ; въ 1812 году они посылали посольство къ французскому императору просить его покровительства, которое Наполеонъ и принялъ.

Что касается ученiя федосѣевцевъ, то представляя нѣсколько оригинальныхъ частностей и однудругую глубокую жизненную идею, оно не составляетъ собою ничего цѣльнаго. Ковылинъ очень хорошо понималъ, что не въ этомъ собственно сила его общины, какъ и вообще, прибавимъ мы отъ себя, сила раскола. Извѣстно, что расколъ съ совершенною терпимостью относится къ различнымъ религiознымъ воззрѣнiямъ въ своей средѣ; отсюда безчисленныя дробленiя раскольниковъ на секты, толки и согласiя, и еслибы въ этомъ была сила раскола, то, дробясь на мелкiя части, онъ необходимо разпался бы и давно бы не существовалъ. Въ самой преображенской общинѣ существовало разногласiе въ ученiи, однакожъ община была страшно сильна. Изъ правилъ постоянное значенiе имѣло — не молиться за царя «страха ради Самарина», такъ что когда Ковылинъ, желая приобрѣсть кладбищу покровительство государя Александра I, хотѣлъ ходатайствовать о переименованiи преображенскаго богадѣленнаго дома въ александровскiй, то мѣщанинъ Кондратъ Федотовъ возсталъ противъ этого и даже совсѣмъ отдѣлился со многими отъ кладбища. Напрасно составитель книжки о преображенскомъ кладбищѣ говоритъ, что Ковылинъ проповѣдывалъ постъ и воздержанiе и укоряетъ его въ лицемѣрiи по поводу того обстоятельства, что онъ посѣщалъ одинъ богато отдѣланный на его счетъ домъ въ лефортовской части, въ которомъ жила нѣкая мѣщанка Анна Дмитрiевна. Ковылинъ тутъ не лицемѣрилъ, а поступалъ по ученiю федосѣевцевъ, у которыхъ бракъ почитался установленiемъ нечистымъ и которымъ позволялось имѣть наложницъ, «да не обуревается человѣкъ нечистымъ помысломъ». Весьма любопытны наставленiя одного федосѣевскаго наставника другому кáкъ обращаться съ пасомыми; Гнусинъ говорилъ Семену Кузьмину: «терпи, если найдешь ихъ отпаденiе, потворствуй, нетронь молодыхъ, противящихся старикамъ. Чѣмъ чаще будешь отпускать имъ согрѣшенiя, тѣмъ сильнѣе они привержены будутъ къ согласiю. Что имъ дѣлать тамъ, гдѣ даютъ по одной женѣ, да и ту не смѣй кинуть! Отверзай вхожденiе на ложе мужское женщинамъ и дѣвамъ, и тебя почтутъ мужи и ты вознесешься. А пойдешь противъ, низринешься, падешь, полетишь на крылу вѣтреню».(стр. 55.)

Вообще книжка изъ «исторiи преображенскаго кладбища», знакомя насъ съ замѣчательнѣйшею личностью раскольника — Ильею Ковылинымъ и однимъ изъ большихъ центровъ раскола — преображенскою общиною, проливаетъ весьма много свѣта на расколъ вообще.

Какъ книжка, о которой мы сейчасъ упомянули, знакомитъ насъ преимущественно съ типомъ раскольникапрактика, такъ «Житiе протопопа Аввакума» знакомитъ насъ съ типомъ раскольническаго учителя.

Обыкновенно объ этомъ житiи, написанномъ самимъ протопопомъ Аввакумомъ, думаютъ, что оно отъ первой страницы до послѣдней наполнено самою безцеремонною ложью и мелкими злонамѣренными клеветами на православныхъ христiанъ и Никона. Въ этомъ нельзя не усомниться, вопервыхъ потому, что житiе свое протопопъ Аввакумъ писалъ по просьбѣ своего духовнаго отца, инока Епифанiя, о чемъ самъ нѣсколько разъ говоритъ въ своемъ житiи; вовторыхъ, читая самое житiе, мы видимъ, что оно написано въ высшей степени просто, безхитростно, наивно, что въ немъ не скрыто многое такое что совсѣмъ не служитъ въ пользу протопопа Аввакума, и что при его намѣренiи лицемѣрить и плутовать — непремѣнно былобы скрыто. Правда, въ житiи много есть лжи, но это ложь искренняя, не злонамѣренная, а безсознательная; ясно слышится, что говоря такую ложь, протопопъ Аввакумъ искреннѣйшимъ образомъ былъ убѣжденъ, что говоритъ правду. Въ своемъ писанiи протопопъ Аввакумъ расказываетъ напримѣръ о многихъ чудесахъ, случившихся въ его жизни; но расказываетъ такъ искренно и подробно, что у васъ не остается ни малѣйшаго сомнѣнiя въ томъ, что авторъ самъ отъ всего сердца считалъ ихъ чудесами, а не выдаетъ только ихъ за чудеса. Вотъ напримѣръ чудо по поводу курицы протопопа Аввакума.

 

«Курочка у насъ черненька была, по два яичка на день приносила робяти на пищу божiимъ повелѣнiемъ, нужде нашей помогая; Богъ такъ строилъ. На нартѣ везучи, въ то время удавили по грѣхомъ, и нынѣча жаль мнѣ курочки той, какъ на разумъ придетъ. Ни курочка, ни то чудо было: во весь годъ по два яичка давала, сто рублей при ней плюново дѣло! И та курочка, одушевленное божiе творенiе, насъ кормила и сама съ нами кашку сосновую изъ котла тутъ же клевала, или и рыбки прилучится и рыбку клевала и намъ противъ того два яичка на день давала. Славабогу вся сотворившему благая! И не просто она намъ досталася. У боярыни куры всѣ переслѣпли и мереть стали, такъ она, собравши въ коробъ, ко мнѣ ихъ прислала, чтобъ де батько пожаловалъ, помолился о курахъ. И я подумалъ: кормилица то есть наша, дѣтки у нея; надобны ей куры; молебенъ пѣлъ, воду святилъ, куровъ кропилъ и кадилъ; потомъ въ лѣсъ сбродилъ, корыто имъ сдѣлалъ изъ чего ѣсть, и водою покропилъ, да къ ней все отослалъ. Курки божiимъ мановенiемъ изцѣлѣли и исправилися по мѣрѣ ея. Отъ тогото племени и наша курочка была. Да полно тово говорить: у Христа не сегодня такъ повелось. Еще Косма и Дамiанъ человѣкомъ и скотомъ благодѣтельствовали и цѣлили о Христѣ. Богу вся надобна: и скотинка и птичка во славу его, пречистаго владыки, еще и человѣка ради (46–47 стр.)»

 

Вы ясно видите, что по поводу своей курочки почтенный протопопъ городитъ вздоръ, но вздоръ искреннѣйшiй, который весьма далекъ отъ обмана; очевидно также, что тутъ и искренность не сочиненная, не поддѣльная, какъ это часто бываетъ, а настоящая. Слѣдующее мѣсто особенно ясно можетъ убѣдить каждаго, что протопопъ Аввакумъ проповѣдывалъ свое ученiе и совершалъ свои дѣла вполнѣ по чистой совѣсти, искренно, а не двуедушно, слѣдовательно, собственно говоря, ни нелѣпостей ихъ ученiя, ни мрачныхъ ихъ дѣлъ нельзя ставить имъ въ укоръ, а можно только жалѣть о нихъ.

Расказавши, какъ однажды въ Сибири по молитвѣ своей онъ, протопопъ Аввакумъ, нашолъ прорубь на озерѣ и утолилъ свою жажду, онъ говоритъ:

 

«Да и въ прочiи времена въ волокитѣ (въ странствованiи) моей такъ часто у меня бывало. Идучи или нарту волоку, или рыбу промышляю, или въ лѣсу дрова сѣку, или ино что творю, и самъ правило въ тѣ поры говорю, вечерню и заутреню, или часы, что прилучится; а буде въ людехъ бываетъ неизворотно и станемъ на стану, а не по мнѣ товарищи и правила моего не любятъ, и идучи мнѣ нельзя было исполнить: и я, отступя людей, подъ гору или въ лѣсъ, коротенько сдѣлаю: побьюся головою о землю, а иное и заплачется, да такъ и обѣдаю. А буде же по мнѣ люди, и я на сошкѣ складеньки поставлю, правильца проговорю, иные со мною молятся, а иные кашку варятъ; и въ саняхъ ѣдучи въ воскресные дни, на подворьяхъ всю воскресную службу пою; и въ рядовые дни въ саняхъ ѣдучи пою; а бывало и въ воскресные дни, ѣдучи, пою. Егда гораздо неизворотно, и я хотя немножко, а таки поворчу; яко же тѣло алчуще желаетъ ясти и жаждуще желаетъ пити: тако и душа, отче мой Епифанiе (обращенiе къ духовному отцу), бражна духовнаго желаетъ: не гладъ хлѣба, не жажда воды погубляетъ человѣка, но гладъ велiй человѣку, еже, Богу не моляся, жити.» (стр. 67–68).

 

Вообще у протопопа Аввакума что на умѣ, то и на языкѣ, то и въ житiи. Онъ говоритъ и о томъ, что отецъ его «вельми прилежаше питiя хмѣльнаго», и о томъ, что изъ чрева его сына въ одну пору вышелъ глистъ въ три аршина, а въ другую въ пять аршинъ, что бѣдная протопопица его повалилась однажды на льду и на нее набрелъ какойто человѣкъ и тоже повалился и оба кричатъ, а встать не могутъ и тп. Подобнаго рода частности не могутъ быть придуманы и говорятъ много въ пользу искренности всего житiя протопопа Аввакума.

 

Нельзя не вывести изъ житiя протопопа Аввакума одного весьма важнаго замѣчанiя, именно, что какъ учитель, протопопъ Аввакумъ дошолъ до крайняго фанатизма въ своихъ религiозныхъ мнѣнiяхъ, именно отъ ярости, съ какою преслѣдовали и мучили его гражданскiя власти. Бѣдный протопопъ столько претѣрпелъ физическихъ мукъ, столько вынесъ пытокъ и побоевъ, что кажется ни одна кость его не могла уцѣлѣть, ни одинъ членъ тѣла не могъ остаться неизуродованнымъ. Естественно было ему, котораго побоями заставляли перемѣнить мысли, самому постепенно привыкать все болѣе и болѣе быть упрямымъ въ нихъ, не принимать въ соображенiе никакихъ резоновъ и слѣпо отстаивать и пропагандировать то, что разъ, такъ или иначе попало въ голову. Протопопъ Аввакумъ самъ сознавалъ это. Онъ говоритъ:

 

«...И прочихъ нашихъ въ Москвѣ жарили, да пекли: Исаiю сожгли и послѣ Авраамiя сожгли и иныхъ поборниковъ церковныхъ многое множество погублено, ихъ же число Богъ изочтетъ. Чудо! какъто въ познанiе не хотятъ прийти: огнемъ да кнутомъ, да висѣлицею хотятъ вѣру утвердить! Которыето апостоли научили такъ? Незнаю. Мой Христосъ не приказалъ нашимъ апостоламъ такъ учить, еже бы огнемъ, да кнутомъ, да висѣлицею въ вѣру приводить. Татарскiй богъ Магметъ написалъ въ своихъ книгахъ: аще непокорящихся нашему преданiю и закону повелѣваемъ главы ихъ мечемъ подклонити». Нашъ Христосъ своимъ ученикамъ никогда такъ не повелѣвалъ, а тѣ учители явны яко и сами антихристовы, которые, приводя въ вѣру, губятъ и смерти предаютъ: по вѣрѣ своей и дѣла творятъ таковы же.» (стр. 94).

 

Вообще въ житiи протопопа Аввакума слышна сила простоты, сила искренности и крѣпкой вѣры въ истину и непреложность своихъ убѣжденiй, которую сознаетъ самъ протопопъ, говоря, что онъ «аще и не ученъ словомъ, но не разумомъ», и которая кромѣ этого всегда неразлучна съ живымъ, одушевленнымъ чувствомъ; отъ этого въ житiи, несмотря на общую грубоватость его тона, попадаются иной разъ чистопоэтическiя страницы, которыхъ нѣтъ интереса приводить тутъ, и весьма живописные обороты рѣчи и выраженiя; напримѣръ «власти яко козлы пырскать стали на меня», говоритъ въ одномъ мѣстѣ протопопъ. Отъ этого понятно, какое чарующее влiянiе могли имѣть на раскольниковъ подобныя напримѣръ слова протопопа Аввакума и по природѣ «мужа огнеопальныя ревности», да еще доведеннаго мученiемъ до фанатическаго изступленiя:

 

«Нутко, правовѣрные! нарцы имя Христово, стань среди Москвы, перекрестися знаменiемъ Спасителя нашего Христа двѣмы персты, якоже прiяхъ отъ святыхомъ отецъ! Вотъ тебѣ царство небесное и дома родилось: Богъ благословитъ; мучися за сложенiе перстъ, не разсуждай много, а я съ тобою за еже о Христѣ умрети готовъ.» (стр. 95)

 

Книжка издана гТихонравовымъ чисто и вполнѣ добросовѣстно.

 

Нищiе на святой Руси. Матерьялы для исторiи общественнаго и народнаго быта въ Россiи. Соч. ИвПрыжова. Москва. 1862.

 

Бѣдность, это грѣхъ общества, гражданскiй порокъ народа; по отношенiю къ единичному лицу, онъ — несчастiе. Нищенство — это сознательное шарлатанство и религiозная добродѣтель, которая держится фальшивыми понятiями общества.

Тамъ, гдѣ не люди ищутъ труда и не находятъ, а самъ трудъ ищетъ людей, тамъ бѣдность должна быть слишкомъ исключительнымъ положеньемъ; но тамъ, гдѣ люди тщетно простираютъ руки, ища труда, бѣдность есть явленiе неизбѣжное, и бѣдность вопiющая, какъ бы законная и оканчивающаяся самымъ крайнимъ нищенствомъ.

Бѣдность — это состоянiе ложнопоставленной въ обществѣ личности; нищенство — это свойство личности развращонной.

Тамъ, гдѣ община составляетъ сущность народа, бѣдность возмутительна, а нищенство не можетъ быть фактомъ народной жизни и необходимо должно имѣть особенный смыслъ.

Тамъ, гдѣ человѣкъ еще чуть рождается, а ему отводится уже извѣстная часть земли, не должно быть ни бѣдныхъ, ни нищихъ; должны быть только довольные.

Вотъ какiя мысли родились у насъ, при взглядѣ на книжку гПрыжова. Для насъ было весьма интересно знать какъ гПрыжовъ объяснитъ нищенство на святой Руси. По многимъ нашимъ соображенiямъ выходило, что нищенство собственно явленiе не русской жизни, и что ему собственно у насъто и не слѣдовало бы быть, а между тѣмъ, какъ всякому извѣстно, нищенство у насъ — дѣло обыкновенное. Въ обѣихъ нашихъ столицахъ, во многихъ болѣе значительныхъ городахъ, куда бы вы не пошли, вы непремѣнно встрѣтите нищаго. Въ Москвѣ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нѣтъ проходу отъ нищихъ. Нѣтъ человѣка, къ которому бы не протягивались ихъ руки; нѣтъ человѣка, который бы не приглядѣлся къ нимъ. И вотъ всѣ мы до того приглядѣлись къ обыкновенному явленiю, къ нищимъ, что никогда не думали серьозно чтó это за люди. Правда, каждый изъ насъ про себя какъбудто держится извѣстнаго мнѣнiя о нищихъ: кто думаетъ, что это народъплутъ, дармоѣтъ, безнравственный, а кто, что это народъ божiй, святой и потому полезный нетолько для земли, но и для неба; нѣкоторые даже думаютъ, что это вообще народъ достойный, богатый, даже народъ, мильонеръ; но почти никто не увѣренъ вполнѣ въ своихъ мысляхъ о нищихъ. Исключенiе въ этомъ случаѣ составляютъ одни политикоэкономы. Въ литературѣ о нищихъ тоже молчали, потомучто вообще наша литература, если оставить въ сторонѣ ея разглагольствованiя, на дѣлѣ серьозно начала заниматься вопросами почвы съ очень недавняго времени, когда пришлось ей на самомъ опытѣ убѣдиться въ неизбѣжной надобности рѣшать подобные вопросы.

ГПрыжовъ написалъ о нищихъ цѣлую книгу. Слѣдуетъ заключить, что вопросъ о нищихъ гПрыжовъ рѣшилъ, если не серьозно, то полно. Но прежде такого заключенiя, замѣтимъ, что на первыхъ страницахъ книжки гПрыжова видно обыкновенное, всегдашнее желанiе придать своему вопросу какъ можно болѣе важности, систематизировать его, выставить въ небываломъ (особенно историческомъ) свѣтѣ. Весьма ясно, какая задача предстояла гПрыжову: доищитесь до причины, которая выводитъ на улицы многочисленныя, жалкiя толпы нищихъ, скажите пожалуй какъ вы смотрите на нихъ, укажите способы какъ поуменьшить, или и совсѣмъ уничтожить ихъ толпы, и вопросъ о нищихъ будетъ рѣшонъ окончательно. Но гПрыжовъ хотѣлъ взглянуть на вопросъ гораздо шире. По его убѣжденiю «иначе и нельзя разрѣшить трудный вопросъ о нищихъ, какъ на исторической почвѣ» (примѣчанiе, стр. 7). Самое нищенство гПрыжовъ представляетъ какъ бы общимъ результатомъ всей прежней русской жизни, которая «только и выработала, что нищенство и тому подобное» (стр. 135), такъ что «напрасно толкуютъ, что Россiя похожа очень на Америку, что ту и другую ожидаетъ новая жизнь, неизвѣстная старому мiру: на плечахъ Америки не лежитъ ни древней Руси, ни даже старой Европы и дѣйствительно тамъ должна развиться новая цивилизацiя; не то у насъ» (стр. 130–131). Жалко вѣдь! Особенно становится жалко, когда изъ слѣдующихъ за этими словами строкъ вы узнаете, что это не то, происходитъ отъ такой пустячной причины, какъ подача копѣечной милостыни; тогда какъ, по автору, нужно подавать рублевую, потомучто «даже Шамиль, неимѣющiй никакого понятiя о милостынѣ, а имѣющiй одно сердце, способное къ благотворенiю, никакъ не можетъ понять, чтобы человѣку можно было подать копѣйку, и подаетъ нищему по десяти рублей сер.» (стр. 131). Мало этого, гПрыжовъ считаетъ нищенство отдѣльнымъ началомъ гражданской жизни и началомъ до того состоятельнымъ, что оно даже можетъ вступить въ борьбу съ началомъ государственнымъ (?). Такъ, по словамъ автора, «въ XVIII вѣкѣ является борьба государственнаго начала съ нищенскимъ (ужели съ нищенскимъ?) и совершается она въ одно время въ Россiи (не думаетъ ли авторъ, что Петръ, производя свою реформу, боролся съ нищенскимъ началомъ?) и во Францiи (не думаетъ ли авторъ, что даже французскiя революцiи были произведены нищими, те. не пролетарiямиработниками, а нищими, тунеядцами, мазуриками?). Отъ нищенства, ханжества (ужели отъ нищенства и ханжества!) и другихъ болѣзненныхъ положенiй тщетно старается излечиться сама западная Европа» (стр. 135). Вслѣдствiе такой широты своего убѣжденiя о нищихъ, гПрыжовъ самымъ дѣломъ пытается рѣшить вопросъ о нихъ на исторической почвѣ. Для этого начавши дѣло въ полномъ смыслѣ ab ovo, съ Индiи, съ Арiйской области, которая была нашею прародиною, и изъ которой наши предки вынесли запасъ поэтическихъ воспоминанiй, гПрыжовъ говоритъ о вѣщихъ пѣвцахъ славянъ, слѣпыхъ бардовъ кельтовъ, о скандинавскихъ скальдахъ и украинскихъ слѣпцахъкобзаряхъ, о народныхъ пѣвцахъ сербовъ и болгаръ, о каликахъперехожихъ (причемъ замѣчаетъ, что гБезсоновъ «безъ основанiя назвалъ каликовъ — калѣкамистр. 34), те. думая, что наши нищiе имѣютъ какуюнибудь связь со всѣми этими пѣвцами, что гПрыжовъ на пространствѣ цѣлыхъ 92 страницъ своей книги (всего въ книгѣ — 136 стр.) безъ церемонiи заѣзжаетъ къ гБуслаеву въ гости и только на остальныхъ 44 страницахъ, которыя составляютъ вторую часть его книги, говоритъ собственно о нищихъ. Но и эти немногiя страницы тратитъ преимущественно на описанiе болѣе смѣшныхъ и жалкихъ экземпляровъ московскихъ нищихъ, на выписку ихъ оригинальныхъ прибаутокъ и на расказы о тѣхъ оригинальныхъ штукахъ, которыя они выкидываютъ, а о томъ, чтó плодитъ нищихъ, что поддерживаетъ (кромѣ копѣечной милостыни) ихъ, и что способствовало бы ихъ уменьшенiю и уничтоженiю, гПрыжовъ во многихъ мѣстахъ говоритъ только вскользь. И вотъ у гПрыжова  о нищихъ явилась цѣлая книга или лучше книжка, если только не книжонка.

Наполняя двѣ трети своей книги о нищихъ изслѣдованiями о разныхъ пѣвцахъ разныхъ племенъ, гПрыжовъ — по всей вѣроятности — находитъ какуюнибудь связь между ними и нынѣшними нищими на Руси, иначе не понятно, зачѣмъ онъ говоритъ и говоритъ такъ много о пѣвцахъ. ГПрыжовъ нигдѣ прямо не указываетъ на эту связь, но наше предположенiе много подтверждается самымъ способомъ изложенiя его историческихъ изслѣдованiй о древнихъ пѣвцахъ и нищихъ. Такъ сначала онъ говоритъ о самыхъ древнихъ дохристiанскихъ пѣвцахъ кельтскаго и позднѣйшихъ — германскаго и славянскаго племенъ; затѣмъ о позднѣйшихъ украинскихъ слѣпцахъстарцахъ, въ которыхъ «сохранились еще всѣ черты древнихъ славянскихъ и германскихъ пѣвцовъ (стр. 21)» и бѣлорусскихъ волочобникахъ, которые «представляютъ теперь послѣднiе слѣды народныхъ пѣвцовъ съ сѣверной Россiи (стр. 27)»; далѣе, о мрачныхъ каликахъ (а не о калѣкахъ) перехожихъ, которые «являются уже съ замиранiемъ личности народнаго пѣвца и съ происходящимъ отъ него замиранiемъ народной жизни (стр. 27)» и которыхъ авторъ уже называетъ нищими; наконецъ о лазаряхъ и княжескихъ и царскихъ нищихъ (богадѣленныхъ, дворцовыхъ, дворовыхъ, патрiаршихъ, соборныхъ, монастырскихъ, гуляющихъ и леженкахъ); послѣднихъ онъ считаетъ въ собственномъ смыслѣ нищими, такъ что начиная говорить о нихъ, объясняетъ самое слово нищiй (стр. 52), и уже въ концѣ книги, послѣ нищихъ княжескихъ, говоритъ о нынѣшнихъ нищихъ. Тоесть гПрыжовъ какъ бы хочетъ прослѣдить какъ свѣтлый, окружонный мифическимъ ореоломъ образъ древняго пѣвца постепенно стушовывается, переходя сначала въ мрачный образъ калѣкиперехожаго и затѣмъ, въ жалкiй образъ нищаго въ собственномъ смыслѣ, и во всякомъ случаѣ нынѣшнихъ нищихъ ставитъ въ историческое преемство со всѣмъ прежнимъ людомъ, который дѣйствительно имѣетъ историческое значенiе. Во всѣхъ подобныхъ историческихъ сближенiяхъ на самомъ дѣлѣ не видно ничего другого, кромѣ напраснаго желанiя автора историческисистематизировать свой предметъ. Между нынѣшнимъ слѣпцомънищимъ, который, несмотря однакожъ на свою слѣпоту, ясно различаетъ кто мимо его идетъ побогаче и кто побѣднѣе, потомучто кланяется первому и пропускаетъ безъ вниманiя второго — и между древнимъ слѣпцомъбардомъ; между извѣстнымъ московскимъ дѣтиною въ косую сажень, который хвативши малуютолику, становится среди улицы какъ разъ предъ будочникомъ и начинаетъ пѣть, поднимая кверху кулаки: «яко благъ, яко нагъ, яко нѣтъ ничего» и между калѣкоюперехожимъ, лазаремъ или любымъ княжескимъ нищимъ — нетолько нѣтъ никакого самого дальняго историческаго родства, но даже нѣтъ и вообще ничего похожаго. Пѣвцы — это неизбѣжная принадлежность каждаго народа въ ту пору его младенчества, это необходимый результатъ, который правильно вырабатывается всею цѣльностiю народной жизни, чуть только эта жизнь начинается. Такимъ образомъ они въ самомъ существѣ дѣла совершенно не то что наши нищiе. Народные пѣвцы являются всегда въ ту эпоху жизни народа, когда онъ обращается наконецъ къ чисточеловѣческимъ основамъ своей жизни, когда его религiя послѣ фетишизма, сабеизма и зооморфизма становится антропоморфизмомъ. Они, новые жрецы новой религiи, проводники новыхъ благотворительнѣйшихъ идей, лучшiе люди лучшаго нововозникающаго гуманнаго порядка. Они утверждаютъ и проповѣдываютъ истинную религiю человѣчества, воспѣвая и возвышая надъ всѣми лучшихъ людей человѣчества, обожествляя собственно не ихъ, а идею, заслугу каждаго изъ нихъ; народные герои, это и суть боги, которымъ они поклоняются и служатъ. Пѣвцы существуютъ у всякаго народа; но собственно Грецiя и Скандинавiя составляютъ какъ бы отечество пѣвцовъ и это потому, что здѣсь религiя имѣла возвышеннѣйшiй, благороднѣйшiй, по преимуществу человѣческiй характеръ, те. была религiею антропоморфизма. Наша славянская языческая религiя долго не была религiею антропоморфизма, — только въ послѣднемъ перiодѣ развитiя нашей мифологiи проглядывали начатки его: появленiе русалокъ (не въ смыслѣ только нагихъ женщинъ, плещущихся въ водѣ, а вообще людей, живущихъ на землѣ послѣ смерти, вслѣдствiе исключительности этой смерти) и представленiе ихъ существами совершеннѣйшими обыкновенныхъ людей; обычай представлять какоенибудь большое дерево жилищемъ умершаго человѣка и приходить сюда воспоминать о его дѣлахъ; убѣжденiе, что вообще умершiе люди возвращаются изъ могилъ къ живущимъ людямъ, и отсюда обычай ставить въ извѣстные времена на окошкахъ блины и кисель, чтобы они имѣли что ѣсть, — показываютъ, что у насъ только начиналось еще боготворенiе людей, но такъ и умерло въ зародышѣ, вслѣдствiе введенiя христiанства. Оттогото и пѣвцы у нашего народа являются уже довольно поздно (когда именно наша религiя начинала дѣлаться антропоморфическою) и занятiе ихъ состояло не въ иномъ чемъ, какъ въ томъ чтобы на вѣщихъ своихъ струнахъ рокотать славу князьямъ, особенно лучшимъ изъ нихъ те. вообще людямъ лучшимъ по пониманiю народному. Такъ изъ слова о Полку Игоревѣ мы видимъ, что Боянъ вѣщiй былъ пѣвецъ многихъ русскихъ князей; что пѣснотворецъ стараго времени, Святославъ, котораго недолюбливалъ Баянъ и съ которымъ ходилъ состязаться, былъ пѣвцомъ Олега, главнаго сѣятеля раздора между князьями, (1115) сына Святославова и внука Ярославова; что многiе другiе древнiе пѣвцы тоже славили каждый своего князя, какъ это видно изъ ихъ обычая «пускать десять соколовъ на стадо лебедей и прежде пѣть пѣсню тому, чей соколъ прежде долеталъ, — то старому Ярославу, то храброму Мстиславу, который зарѣзалъ Редедю, князя косожскаго предъ его полками, то красному Роману Святославичу»; самъ творецъ слова о Полку Игоревѣ воспѣвалъ Игоря, князя сѣверскаго. Нѣтъ никакого сомнѣнiя, что эти, какъ и многiя другiя лица, воспѣтыя нашими баянами, безъ введенiя христiанства, были бы обожествлены, сдѣлались богами новой, начинавшей развиваться религiи. Всѣ наши пѣвцы, о которыхъ мы только знаемъ, даже самые древнiе изъ нихъ, жили уже въ христiанское время, но они совершенно не были порожденiемъ нововведенной религiи, а древней — народной, естественной. Христiанство относилось къ нимъ враждебно. Авторъ слова «о мытарствахъ», Кирилъ Философъ, который, по мнѣнiю Калайдовича, есть тотъ же Кириллъ Туровскiй, въ пятнадцатомъ мытарствѣ поселяетъ именно пѣвцовъ, которые басни баютъ и въ гусли гудутъ». Въ христiанской Руси древнiе пѣвцы совершенно исчезаютъ; эта сфера для нихъ чужда; они представители совершенно другихъ, несвойственныхъ христiанству народныхъ элементовъ. Въ христiанствѣ явились иные, собственные его пѣвцы — калѣкиперехожiе, и ставить ихъ въ историческое народное родство съ древними пѣвцами, и особенно для того, чтобы возвесть къ древнимъ народнымъ пѣвцамъ, порожденнымъ мифологiею (корень нищенства) нѣтъ никакой возможности. Древнiе пѣвцы, наши народные баяны, какъ всегда и вездѣ были олицетворенiемъ и воплощенiемъ извѣстной эпохи развитiя народа, — воплощенiемъ его мудрости, правосудiя, стремленiй, вообще воплощенiемъ, фокусомъ всей цѣльности народной жизни; въ этомъ смыслѣ ихъ положенiе нетолько было такъсказать офицiальное, но выше всякаго офицiальнаго; они считались всегда свышевдохновенными, въ чемъ, по замѣчанiю Бокля, и заключается источникъ мнѣнiя о божественномъ происхожденiи поэзiи; оттого народъ и называлъ ихъ всегда самыми высокими именами «вѣщихъ, мудрыхъ, божiихъ друзей и братiй». Есть ли же хоть тѣнь чегонибудь подобнаго въ нашемъ нищенствѣ?..

Но гПрыжовъ между древними пѣвцами и нашими нищими ставитъ много переходныхъ ступеней, которыя мы перечислили выше и которыя начинаются калѣкамиперехожими. И напрасно гПрыжовъ, чтобы поставить калѣкъперехожихъ въ какоенибудь родство съ древними пѣвцами, говоритъ о томъ мифическомъ характерѣ, которымъ облечены калѣкиперехожiе. Положимъ они «хранители нѣкоторыхъ вѣщихъ словесъ древняго времени (стр. 28),» положимъ даже принадлежности калѣкиперехожаго — сумá, кошель, — имѣютъ мифическое происхожденiе (стр. 29), но уже никакъ нельзя сказать, чтобы вообще понятiя калѣкъперехожихъ были древнемифическiя понятiя, а не христiанскiя; что «на образъ нищаго (те. калѣкиперехожаго) прямо перешло какоенибудь древнее мифическое существо и поэтому въ настоящее время — видимое состраданiе къ нищему часто не что иное, какъ тайное сочувствiе къ забытому по имени богу (стр. 29)». Всетаки калѣкиперехожiе — порожденiе уже совершенно иной эпохи русской жизни, эпохи христiанской, и слѣдовательно существенно различны отъ древнихъ баяновъ. Извѣстна пѣсня о «сорока каликахъ съ каликою», записанная Киршею Даниловымъ, гдѣ говорится, что калѣки выходили изъ боголюбова монастыря въ ефимьевой пустынѣ. Любая пѣсня калѣкъ скажетъ всякому, что у калѣкъперехожихъ понятiя не мифическiя, а христiянскiя. О чемъ они пѣли? О томъ, что человѣкъ видитъ на каждомъ шагу прелестнаго врага или дiавола, о томъ, что

 

Скоро намъ будетъ тое времячко злаго антихриста,

Время на три года будетъ и на шесть мѣсяцевъ (стр. 37);

 

пѣли объ Иродѣ и «злодѣѣсобакѣ, невѣрномъ царѣ Мамаѣ», о Дiоклитiанахъ, безбожныхъ еллинахъ и даже о раскольникахъ поганыхъ, какъ это видно изъ слѣдующей пѣсни:

 

О Русь, о Русь прекрасная страна!

Въ тебѣ живутъ татаре злые,

Ругаются святынѣ раскольники поганы (стр. 38).

 

Такимъ образомъ съ языка калѣкъ не сходило христiанство, и христiанство православное. Самъ гПрыжовъ говоритъ, что они, по словамъ пѣсни, ходили и пѣли для того, чтобы «молодцамъ душу спасти (стр. 31)». Самъ онъ считаетъ идеаломъ калѣкъ — образъ Iоасафацаревича, который въ младыхъ лѣтахъ оставилъ богатый свой дворецъ, отца, мать и бѣжалъ въ прекрасную пустыню; а извѣстно, что возвышенiе, оправданiе, опоэтизированiе пустыннической жизни принадлежитъ христiанству. Iоасафъцаревичъ, убѣгая въ пустыню, говоритъ:

 

«Тебѣ, Христе, подражаю,

Нищъ и босъ хочу быти,

Да съ тобою могу жити,» (стр. 40).

 

Онъ любитъ пустыню за то, что

 

«Про тебя, матерьпустыня,

И самъ Господь знаетъ:

Тебя, матерь пустыня,

Всѣ архангелы хвалятъ

И преподобные прославляютъ...» (стр. 43).

 

Онъ прямо говоритъ, что удаляется въ пустыню вслѣдствiе религiозныхъ побужденiй:

 

«....въ тя прибѣгаю,

Отъ антихриста убѣгаю.

Не знаю себѣ что и быти,

Да гдѣ мнѣ главы подклонити.

Понеже антихристовы дѣти

Повсюду простерты имутъ сѣти;

Хотятъ они насъ уловити,

Къ антихристу покорити;

Своимъ ересемъ осквернити,

А душу мою погубити;

И пивомъ своимъ напоити,

А вѣру Христову потребити» (стр. 41).

 

Чтоже въ этомъ идеалѣ калѣкъ, воплощенномъ ими въ образѣ Iоасафацаревича, можно найти мифическаго? И есть ли малѣйшее родство и сходство между этимъ идеаломъ и идеаломъ нашихъ древнихъ народныхъ пѣвцовъ, и вслѣдствiе этого, между самыми этими пѣвцами и калѣками или каликами? Считаемъ нужнымъ еще разъ повторить, что нельзя отвергать присутствiя мифическихъ понятiй въ стихахъ каличьихъ пѣсенъ чтó явно доказываютъ напримѣръ стихи «голубиной книги», или напримѣръ наше народное пониманiе свпобѣдоносца Егорiя, на котораго очевидно перенесенъ образъ древняго богаВелеса — покровителя скотовъ; но это произошло отъ историческаго «закона слiянiя», неизбѣжно дѣйствовавшаго во всѣхъ религiозныхъ системахъ, — слiянiя въ одно совершенно разнородныхъ религiозныхъ элементовъ, а не оттого, будто калѣкиперехожiе и вообще весь позднѣйшiй людъ, занимавшiйся распѣванiемъ стиховъ, имѣлъ внутреннее преемство, существенное родство съ древнѣйшими нашими пѣвцами, баянами. Весь этотъ позднѣйшiй людъ произошолъ уже отъ позднѣйшаго религiознаго элемента, элемента византiйскохритiанскаго, какъ это мы видѣли сейчасъ изъ содержанiя каличьихъ пѣсенъ. Понятно, что всѣ эти калѣки или калики, лазари, леженки и вообще всевозможные роды нищихъ княжескихъ и церковныхъ, имѣютъ безспорно историческое родство и преемство между собою, но никакъ не съ древними пѣвцами.

Такимъ образомъ нищенство наше, если не имѣетъ никакой связи съ древними пѣвцами, чего очень хотѣлось гПрыжову, то не приходится ли сродни покрайнеймѣрѣ калѣкамъ или каликамъ, лазарямъ, леженкамъ и проч.? Не приходится. Между ними и нашими нищими существенное различiе. Что касается напримѣръ калѣкъперехожихъ и даже лазарей, то они собственно не нищiе, а христiанскiе пѣвцы; они добровольно оставляли домы, вслѣдствiе своихъ мистически религiозныхъ стремленiй; существенною стороною ихъ жизни, ихъ професiею было не нищенство, а пѣнiе пѣсенъ ради спасенiя себя и другихъ; нищенство было только случайнымъ результатомъ въ ихъ жизни и пользовались они подаянiемъ не какъ нищiе; междутѣмъ всего этого никакъ нельзя сказать о нашихъ теперешнихъ нищихъ. Что касается леженокъ и другихъ всевозможныхъ нищихъ — богадѣленныхъ, кладбищенскихъ, дворцовыхъ, дворовыхъ, патрiаршихъ, соборныхъ, монастырскихъ, церковныхъ, то хотя они образовались въ собственномъ смыслѣ изъ нищихъ, ничего неимущихъ людей, — захребетниковъ, бобылей, погорѣлыхъ, спившихся; хотя они сами пѣли о себѣ, что

 

«...ГосподьБогъ на нихъ прогнѣвался:

Поломилъ ихъ въ напасти великiя.

Попустилъ на нихъ скорби великiя,

И срамныя позоры немѣрныя,

Безживотiе злое, сопостатные находы.

Злую, непомѣрную наготу и босоту

И безконечную нищету

И недостатки послѣднiе»... (1)

 

но всетаки не были нищими въ собственномъ смыслѣ, те. такими нищими, каковы теперь наши нищiе, не были потому, что имѣли юридическое положенiе въ обществѣ, чего никакъ нельзя сказать о нашихъ нищихъ. Мы не говоримъ, чтобы наши нищiе тоже не имѣли юридическаго положенiя въ обществѣ; каждый нищiй имѣетъ юридическое положенiе, есть юридическое лицо, но въ томъ только смыслѣ, что вообще онъ есть лицо, единичная гражданская личность, а не потому, что онъ нищiй; тогда какъ исчисленные нами роды нищихъ имѣли юридическое положенiе въ обществѣ именно какъ нищiе, те. самое нищенство ихъ признавалось законнымъ, поддерживалось властями, имѣло офицiальный характеръ. Еще во времена Ярослава великаго они были признаны людьми церковными и съ этого уже времени стали составлять необходимую принадлежность монастырей и богатыхъ церквей (2) по городамъ и быть необходимою частью свиты, какъ княжеской, такъ и патрiаршей. При монастыряхъ и церквахъ для нихъ учреждались столы. При патрiархѣ ежегодно учреждаемо было девять столовъ для нищихъ, семь во всю свѣтлую недѣлю, восьмой въ праздникъ Успенiя Богоматери и девятый въ день святѣйшихъ патрiарховъ вселенскихъ. Большая часть огромныхъ хозяйственныхъ княжескихъ запасовъ ежегодно была поѣдаема нищими. Рѣдкая страница нашихъ лѣтописей не говоритъ о нищелюбiи того или другого русскаго князя. Слова — кормилецъ нищихъ, утѣшитель нищихъ были какъ бы словами княжескаго титула (Полн. Собр. Лѣт. 11, 221, 390). Ежегодная царская милостыня въ монастыри, которая посылалась туда не «для кормленiя только поповъ и дьяконовъ», а и на нищую братiю, была какъ бы государственной обязанностью, и по отношенiю къ нищимъ составляла настоящее жалованье (Котошихинъ, изд. 1859 г. стр. 11). Въ Кремлѣ нищiе подъ именемъ богомольцевъ верховыхъ, которые отъ царя получали нетолько пищу, но жалованье и даже форменную одежду, существовали до временъ Петра и одинъ разъ просили у него кормовъ и жалованья, какiе они получали при его родителяхъ (Снег.). Такимъ образомъ всѣ эти богадѣленные, дворцовые, патрiаршiе и всякiе другiе нищiе были такъсказать плохими нищими; ихъ нищенство было признаваемо особенною професiею, за которую они пользовались извѣстнымъ содержаньемъ; они пожалуй были обезпеченнѣе многихъ ненищихъ. Этого опять нельзя сказать о нашихъ нищихъ, которые со временъ Петравеликаго преслѣдуются закономъ (Полн. Собр. Зак.  1489), противъ которыхъ возстаетъ даже духовный регламентъ, и если иной изъ нашихъ нищихъ найдется обезпеченнѣе многихъ ненищихъ, то совсѣмъ не потому, чтобы нищенство признавалось теперь офицiальнозаконнымъ.

Итакъ желанiе гПрыжова — рѣшить вопросъ о нищенствѣ на исторической почвѣ, оказывается, какъ мы видимъ, напраснымъ желаньемъ. Всѣ его историческiя изслѣдованiя (вѣрнѣе выписки) мало рѣшаютъ вопросъ о нашихъ нищихъ. Не достигая той цѣли, для которой гПрыжовъ наполнилъ ими свою книгу о нищихъ, они не имѣютъ никакого значенiя и сами по себѣ, какъ матерьялы для общественнаго и народнаго быта Россiи. Это вопервыхъ потому, что изслѣдованiя гПрыжова совсѣмъ не составляютъ и не даютъ никакихъ новыхъ матерьяловъ, а вовторыхъ потому, что въ этихъ изслѣдованiяхъ попадаются напримѣръ такого рода замѣчанiя: «кажется, что отвращенiе это (те. отвращенiе народа къ калѣкамъ) чувствовалось нетолько людьми, но и самыми деревенскими собаками, злѣйшими врагами каликъ. Съ одного конца вошли въ деревню калики, а на другомъ собаки ужъ подняли головы и сбѣгаются, и страшнымъ лаемъ провожаютъ каликъ до другого конца деревни, и долго еще потомъ ворчатъ, хотя калики давно скрылись изъ виду (стр. 45).» Кчему это?

Вслѣдствiе чего однакожъ на Руси существовало и существуетъ громадное число нищихъ, не привилегированныхъ нищихъ, а настоящихъ, обыкновенныхъ, безъ всего, слѣдовательно и безъ всякихъ привилегiй? ГПрыжовъ твердо убѣжденъ, что ихъ произвела и производитъ копѣечная благотворительность, такъ широко развитая на Руси. Затвердивши эту причину, онъ говоритъ о ней на каждой страницѣ своей книги. «Нищихъ плодитъ обычай, вмѣсто оказанiя какойлибо помощи, подавать копѣечку. Копѣечная благотворительность обширна и ею поддерживается громадное число нищихъ (стр. 93)». Мнѣнiе, что нищихъ плодитъ религiозная благотворительность, те. вообще религiя, поддерживается и многими другими до послѣдняго времени. Прежде всего замѣтимъ, что плодить и поддерживать нищихъ — двѣ вещи совершенно различныя, а гПрыжовъ смѣшиваетъ ихъ. Далѣе спрашиваемъ, чтó прежде существовало и существуетъ? — обычай ли подавать нищимъ копѣечную милостыню, или сами нищiе, которымъ подается копѣечная милостыня и ради которыхъ установился такой обычай? Если же нищiе необходимо существуютъ всегда еще прежде подачи имъ копѣечной милостыни, то какимъ образомъ можно думать, что копѣечная милостыня производитъ нищихъ? ГПрыжовъ говоритъ, что норма спасенiя, предлагаемая религiею, необходимо требовала благотворительности и видитъ въ этомъ причину нищенства... Религiя не есть реальная сила общества и народа, а только какбы извѣстный цвѣтъ, извѣстная краска, въ которую иногда окрашиваются дѣйствительныя силы человѣка и общества. Ну, а еслибы норма спасенiя, предлагаемая религiею, была другая и не требовала копѣечной благотворительности, можно ли сказать, что нищихъ не было бы? Были времена, когда подача милостыни нищимъ запрещалась указами. Царь Иванъ Васильевичъ возставалъ противъ милостыни на стоглавомъ соборѣ; 91–мъ параграфомъ его «Судебника» приказано было нищихъ удалять отъ церквей. Петръ великiй употреблялъ противъ нищихъ и подачи имъ милостыни даже жестокiя мѣры. Указъ 25 февраля 1718 года говоритъ: «имая нищихъ приводить въ монастырскiй приказъ, а милостыни отнюдь имъ не подавать, а если кто хочетъ дать милостыню, то имъ отсылать ее въ богадѣльню, а которые послѣ этого будутъ подавать милостыню, то ихъ также приводить въ приказъ и имать на нихъ штрафу: въ первый разъ по пяти, а въ другой — по десяти рублевъ, а для присмотру вышеупомянутыхъ неистовыхъ нищихъ и подавцевъ милостыни опредѣлить нарочныхъ поимщиковъУказъ 20 iюня № 3213 велитъ нищихъ, пойманныхъ въ первый разъ, бить батожьемъ нещадно, буде въ другой разъ будутъ пойманы, бивъ на площади кнутомъ, посылать въ каторжную работу, а бабъ въ шпингаузъ, а ребятъ къ мастерствамъМежду тѣмъ каждый изъ новыхъ указовъ противъ нищихъ начинался извѣстiемъ, что «нищихъ паки умножилосьСкажутъ опять — это отъ копѣечной милостыни, которая несмотря на указы, продолжала подаваться. Соображая однакожъ строгость самыхъ указовъ, и то обстоятельство, что это были указы Петра, а не другого кого, этому повѣрить весьма трудно. Напротивъ само общество начинало открывать безплодность подачи милостыни; о тѣхъ, которые всетаки подавали ее, говорили: «не знаетъ куда имѣнiе свое употреблять, не по рукамъ досталось (Щаповъ рус. раск. старообр.)!» Слѣдовательно ручной милостыни всетаки подавалось гораздо меньше. Наконецъ извѣстно, что въ настоящее время ручная копѣечная милостыня существуетъ противъ прежняго времени въ гораздоменьшемъ размѣрѣ, а между тѣмъ въ любой газетѣ можно прочитать извѣстiе, что нищихъ какъ въ Петербургѣ, такъ и въ Москвѣ каждый мѣсяцъ полицiя задерживаетъ по 100 человѣкъ. Такое крупное общественное явленiе, какъ нищенство, не можетъ не находиться въ связи съ самымъ строемъ общественной жизни вообще. Оно проистекаетъ изъ того же самаго начала, какъ и вообще бродяжничество, бѣгство изъ городовъ и селъ, отчасти и расколъ. Часто приходилось такъ, что русскому человѣку жутко, не въ моготу было оставаться дома: то крѣпостное право, то прижметъ чиновникъ, то фабрикантъ или всякой другой, на кого онъ работаетъ въ потѣ лица, удержитъ у него половину платы за его трудъ или отдастъ и всю плату, но такую, что она даже его воловiй трудъ дѣлаетъ недостаточнымъ для пропитанiя не только его семейства, но и его самого; онъ захочетъ бросить одинъ трудъ и взяться за трудъ другого рода, глядь — а между тѣмъ кругомъ цѣны на необходимые продукты жизни ростутъ и ростутъ; жутко придется ему, онъ и пойдетъ молча мыкаться по бѣлому свѣту. Онъ знаетъ поговорку, что на Руси никто съ голоду не умиралъ, знаетъ, что хотя онъ дѣлаетъ худое дѣло, что не пристало вымаливать хлѣбъ у другихъ, что имъ будутъ помыкать всѣ, но онъ не можетъ иначе поступить и идетъ бродяжничать. Очевидно, что онъ представляетъ этимъ молчаливый, но энергическiй протестъ противъ общественнаго statu quo. И это непремѣнно болѣе или менѣе ясно выразитъ онъ самъ, смотря по тому, по какому пути пойдетъ въ самомъ бродяжничествѣ: то онъ развернется во всю ширину русской удали и станетъ грабить встрѣчнаго и поперечнаго на большой дорогѣ; то вслѣдствiе своего грубаго мистицизма, который впрочемъ въ силу постигшаго несчастiя часто подымается въ душѣ и несовсѣмъ грубаго человѣка, особенно при случайномъ внѣшнемъ воздѣйствiи, взглянетъ на свое бродяжничество какъ на подвигъ религiи и пристанетъ къ раскольнической сектѣ странниковъ или къ бѣгунамъ, повторяя съ умиленьемъ, что он не имѣетъ здѣ пребывающаго града, а грядущаго взыскуетъ и клеймя именемъ антихристовымъ все что прежде было вокругъ него, и было ему дорого и мило; то до конца жизни останется съ унылымъ, опущеннымъ къ землѣ видомъ и станетъ вымаливать себѣ подаянiе у проходящихъ слезами искренними, или лживыми, все равно, какъ бы говоря при этомъ: посмотрите, я такой же членъ общества, какъ и вы, а между тѣмъ я болѣе похожъ на животное, которое должно ждать пока его покормятъ другiе, или добывать себѣ пищу насилiемъ. Особенно въ XVII и началѣ XVIII столѣтiя цѣлыми массами народъ пускался въ бродяжничество... Вотъ откуда тянутся и чтó значатъ толпы нищихъ. Частная благотворительность, ручная милостыня, какъ бы она ни была распространена, есть очевидно только обстоятельство, благопрiятствующее нищенству, но не производящее его, равно какъ и религiя есть только сфера, въ которой имъ легче и привольнѣе дышется, а не сила, дѣлающая ихъ нищими. Они конечно просятъ всѣ Христаради, не изъясняя ничего остального, потомучто къ этимъ словамъ прислушались и самъ просящiй и всѣ проходящiе, и потомучто сказать: помогите мнѣ, потомуто и потомуто, — и самому стыдно да и другiе не повѣрятъ. Впрочемъ прислушиваясь къ инымъ нищимъ, можно изъ ихъ же словъ узнать и то чтó заставляетъ ихъ просить Христаради. «Жена, дѣти, нечего ѣсть — говоритъ одинъ, — служилъ нѣсколько лѣтъ»; «не пожалуете ли — говоритъ другой — выпустили сейчасъ изъ больницы, слабъ»; «не могу работать» говоритъ третiй, блѣдный и измученный; когда проситъ на хлѣбъ благородная вдова, ее узнаютъ всѣ еще прежде нежели она проситъ. Однимъ словомъ вы именно услышите болѣзненную, тяжолую мольбу, съ затаеннымъ внутри ропотомъ на общественныя отношенiя.

Теперь кажется должны быть понятны наши слова, сказанные нами въ началѣ, что нищенство, попрошайство не есть элементъ русскаго народа, потомучто фактъ нищенства хотя существуетъ въ огромномъ размѣрѣ, но имѣетъ особенный смыслъ. Понятно также то, кàкъ смотрѣть на конечную милостыню, о чемъ въ послѣднее время возникла большая и жаркая полемика. Вопервыхъ, совершенно несправедливо, какъ мы видѣли, будто копѣечною милостынею условливается нищенство; едва ли даже оно и поддерживается копѣечною милостынею; нищiй остается нищимъ не потому, что получаетъ подаянiе, а потомучто не находитъ выхода изъ своего положенiя, те. онъ остается нищимъ не отъ копѣечной милостыни, а оттого, что продолжаетъ существовать та причина, которая сдѣлала его нищимъ. Конечно гораздо лучше подавать нищему возможность самому ему, собственнымъ его трудомъ добывать средства жизни, а не прямо давать ему самыя средства, и кто понимаетъ это, и особенно кто можетъ, тому и слѣдуетъ такъ именно, а неиначе помогать нищему; но что сказать о тѣхъ, которые не могутъ такъ или иначе пристроить нищаго, а между тѣмъ въ состоянiи подѣлиться съ нимъ нѣсколькими копѣйками? Совсѣмъ конечно не подавать милостыни, потомучто, говорятъ, страшное униженiе — какъ подать, такъ и взять нѣсколько копѣекъ. Позвольте, если нищiй протягиваетъ ко мнѣ руку, то униженiе съ его стороны уже произошло, дамъ ли ему чтонибудь или не дамъ; и если я ему не дамъ ничего, пройду мимо, то нетолько увеличу его униженiе, но и для меня самого вѣдь будетъ гораздо больнѣе и тяжелѣе, чѣмъ еслибы я далъ ему хоть нѣсколько копѣекъ. Мало этого: если нищiй голоденъ, а между тѣмъ и отъ другого и отъ третьяго, какъ отъ меня, не получитъ хоть бы нѣсколькихъ копѣекъ, то вѣдь онъ сначала пойдетъ воровать, а уже потомъ станетъ думать, какъ бы ему перестать быть нищимъ, если только станетъ думать. Далѣе, что сказать о тѣхъ, которые не додумались до здраваго понятiя о копѣечной милостынѣ и увѣрены, что они дѣлаютъ ею большое добро нищимъ, и которыхъ огромное большинство? Ужели нужно осуждать ихъ за подачу копѣечной милостыни и преслѣдовать ее? Осуждать и смѣяться совершенно нерацiонально: вѣдь это результатъ ихъ неразвитости, ихъ мистическирелигiозныхъ стремленiй; такъ научите ихъ, откройте имъ глаза, дайте имъ понять, что ихъ милостыня ни къ чему не ведетъ кромѣ худого, а пока не глумитесь надъ нею, потомучто она есть совершенно вѣрный результатъ ихъ нравственнаго состоянiя. А преслѣдовать подачу такой милостыни не слѣдуетъ уже потому, что преслѣдованiе не приведетъ къ цѣли, а еще болѣе облагородитъ и возвыситъ милостыню. Пока купецъ будетъ видѣть въ ней удовлетворенiе своей совѣсти и особенно замѣчать, что чрезъ нее всетаки болѣе или менѣе примиряется съ жизнью самъ нищiй, вы не остановите ее никакими путями. Обыкновенно отвергаютъ частную благотворительность во имя общественной; но вопервыхъ, еслибы и было возможно какимънибудь образомъ достичь того, чтобы у людей, подающихъ теперь копѣечную милостыню, осталась возможность подавать милостыню только общественнымъ образомъ, то половина изъ нихъ совсѣмъ перестала бы благотворить, а вовторыхъ и общественная благотворительность сама по себѣ вещь не завидная. На западѣ дознано, что и она ни къ чему не ведетъ; при самомъ большомъ количествѣ благотворительныхъ заведенiй, оказывается тамъ, что нищихъ всегда гораздо болѣе, чѣмъ благотворительныхъ заведенiй и что слѣдовательно общественная благотворительность никогда не можетъ исключить благотворительность частную. Теперь насчетъ нравственнаго униженiя, ужели его нѣтъ и въ общественной благотворительности?..

Стадное, табунное кормленiе, стадная, табунная жизнь, жизнь связанная вдоль и поперегъ, горькое чувство своей зависимости отъ всего, горькое сознанiе казенщины своей жизни и приближающейся смерти на казенный счетъ, развѣ это не обида, не нравственное униженiе личности человѣка?..

 

МРДЧЪ

 



(1) «Горезлосчастiе». Пам. издан. Костомаровымъ. Т. I, стр. 1.

(2) Такъ сидѣвшiе при успенскомъ соборѣ убогiе назывались успенскими, другiе — архангельскими, васильевскими (Василiя блаженнаго), чудовскими...