ЗЕМСТВО И РАСКОЛЪ

БѢГУНЫ

_____

Формы имперiи, какiя далъ народному и государственному складу Россiи Петръ великiй, радикально измѣняли на все послѣдующее время внутреннiй, историческiй, созданный свободнымъ бытомъ народнымъ составъ и строй русскаго земства. При Петрѣ возвелось до апотеозы московское единодержавiе. «Росписанiе Россiи на губернiи и провинцiи изъ ближней канцелярiи, изъ кабинета Петра великаго», разрушило естественную, колонизацiонную, историко–этнографическую основу федеральнаго областного земскаго строенiя и дѣленiя. Учрежденiе высшихъ центральныхъ правительственныхъ вѣдомствъ окончательно уничтожало гражданскую и духовную юридическую самобытность областей, слабые признаки которой еще сохранялись отчасти и въ ХVII вѣкѣ. Изданiе регламентовъ, инструкцiй и уставовъ сглаживало все разнообразiе и стѣсняло, исключало всякую свободу естественнаго, юридическаго, экономическаго, умственнаго и нравственнаго саморазвитiя областного земства, установляя для него, безъ всякаго отношенiя къ разнообразiю мѣстныхъ условiй, однѣ общiя нормы или регулы. Ревизiя душъ была завершительным актом разложенiя исторической организацiи земскаго мiра и сословнаго, бюрократическаго, централизацiоннаго строя государства въ формѣ имперiи всероссiйской. Она, вопервыхъ, каждую личность прикрепляла къ имперiи, записывая каждую душу въ государственную «переписную книгу»; вовторыхъ, раскалывала такъ–сказать цѣльный общинный составъ, организмъ земства на сословныя касты, крѣпостныя, служилыя и податныя, военно–духовно–гражданскiя. Вотъ главныя начала, которыя по волѣ Петра великаго, въ самыхъ основахъ преобразовывали земство на разныя сословiя имперiи, и которыя потому во многихъ отношенiяхъ болѣзненно отозвались въ земствѣ на все послѣдующее время. И вотъ причины, почему общинно–демократическiя согласiя раскола, поднявши народную опозицiю противъ реформъ Петра великаго, опозицiю недовольнаго земства противъ шведско–нѣмецкихъ формъ тогдашней имперiи, съ самаго начала возстали и доселѣ возстаютъ главнымъ–образомъ противъ всѣхъ указанныхъ началъ государственности. И съ тѣхъ поръ и донынѣ свою историко–догматическую полемику они ведутъ обыкновенно со времени Петра I, такъ что каждое историко–обличительное сочиненiе федосѣевцевъ, бѣгуновъ начинается или все наполняется обыкновенно бранью «антихриста, еже есть Петра I» и отрицанiемъ всѣхъ его государственныхъ учрежденiй: сената, синода, регламентовъ, ревизiи душъ, подушной подати, раздѣленiя человѣкъ на чины или табели о рангахъ и т. д. Изъ этихъ основныхъ началъ народно–бытовой опозицiи демократическiя общины раскола развивали все свое историко–опозицiонное ученiе.

Ревизiя душъ была камнемъ преткновенiя или главнымъ разъединяющимъ началомъ для земства, и потому сопровождалась особеннымъ развитiемъ раскола въ земствѣ. Эпоха первыхъ двухъ ревизiй, 1718 и 1742 года, характеризующаяся тяжолой для народа постройкой имперiи, была временемъ самаго болѣзненнаго и напряжоннаго хаотическаго движенiя податныхъ, служилыхъ и крѣпостныхъ массъ народа. Въ это время въ нихъ сильно развивался духъ отрицанья, и выражался хаотическимъ, безпокойнымъ броженiемъ и бѣгствомъ отъ службы, отъ податей, отъ крѣпостного рабства, бѣгствомъ изъ самой имперiи, заграницу. Эпоха слѣдующихъ двухъ ревизiй, 1762 и 1782 годовъ, когда начался поворотъ къ установкѣ, къ образованiю русскаго сословно–разъединеннаго общества, ознаменовалась въ исторiи массъ народныхъ сильными, энергическими агитацiями крѣпостного, служилаго и податного земства. Въ этихъ агитацiяхъ преимущественно выразился тотъ духъ недовольства, который наболѣлъ въ сердцахъ податныхъ и крѣпостныхъ массъ народа въ первой половинѣ ХVIII столѣтiя, и который тогда выражался бѣгствомъ и разбойничествомъ. Основной мотивъ всѣхъ этихъ движенiй и физическихъ и нравственныхъ силъ податного, крѣпостного и служилаго народа составляла — месть за угнетенье и жажда воли. Въ это время, подъ знаменемъ раскола, грянула пугачевщина. Въ это время пророкъ людей божiихъ, освободитель и искупитель душъ крестьянскихъ, съ мистическимъ предчувствiемъ, въ мифическихъ образахъ, возвѣщалъ идею свободы, освобожденiя, искупленiя душъ народныхъ, возвѣщалъ «отъ странъ иркутскихъ до сѣверной страны питерской.» Въ это же время, подъ знаменемъ безпоповщинскаго раскола, явились бѣгуны. Въ бѣгунахъ преимущественно выразилось отрицанье ревизской, военно–служилой и податной прикрѣпленности душъ, личностей къ имперiи и великороссiйской церкви и порабощенности ихъ властямъ и учрежденiямъ той и другой.

Въ настоящемъ очеркѣ мы хотимъ сказать главнымъ образомъ о происхожденiи и значенiи въ народной истории согласья бѣгуновъ, касаясь впрочемъ отчасти и прочихъ согласiй раскола.

I

Съ тридцатыхъ годовъ XVIII столѣтiя до пугачевщины, почти не слышно, невидно на сценѣ исторiи огромныхъ массъ провинцiальнаго народа. А горемычные, — онѣ тогда страшно стонали. Но отдаленный стонъ народный, по словамъ Щербатова, небылъ внушаемъ и слышенъ среди роскошей столичныхъ. Тогдашнее правительство не знало народа, надъ которымъ держало строгую, деспотическую опеку. Народъ не зналъ правительства, и только испытывалъ кругомъ вопiющiя злоупотребленiя администрацiи и судопроизводства, крѣпостного права и проч. «Россiя, говоритъ тотъ же историкъ и публицистъ екатерининскаго времени, — Россiя не какъ другiя страны, гдѣ правительство тщится обнаружить свои операцiи передъ народомъ, но о самыхъ вещахъ, касающихся непосредственно до народа, въ совершенной тайнѣ сiе содержитъ. Что я говорю о народѣ? Самыя таковыя дѣла главному правительству неизвѣстны, а знаетъ ихъ токмо тотъ, кому они препоручены. А посему правительство такой повѣренной особѣ сопротивляться не можетъ; самыя операцiи его зависятъ отъ хотѣнiя того; народъ пребываетъ въ невѣдѣнiи и неудовольствiи, иногда и понапрасну. Желающiя научиться способу неимѣютъ. Размышленiя остановлены. Ошибки или злоупотребленiя неисправляемы остаются, и ошибка ошибкою и зло зломъ, якобы для исправленiя, умножаютъ.» Въ половинѣ XVIII столѣтiя правительство было въ самомъ печальномъ невѣдѣнiи народа, а народъ передъ нимъ былъ самый жалкiй, peuple des esclaves, по выраженiю англiйскаго посланника того времени, Сирлея. Императрица Екатерина II такъ описывала, въ какомъ положенiи нашла имперiю, когда вступила на престолъ: «Я нашла сухопутную армiю въ Пруссiи, за двѣ трети жалованья неполучившую. Въ статсъ–конторѣ именные указы на выдачу 17,000,000 рублей не выполненные. Монетный дворъ со времени царя Алексѣя Михайловича считалъ денегъ въ обращенiи 100 мильоновъ, изъ которыхъ 40,000,000 почитали вышедшими изъ имперiи вонъ и натурою отправленными, понеже тогда вексельнаго оборота либо вовсе не знали, либо мало употребляли. Почти всѣ отрасли торговли были отданы частнымъ лицамъ въ монополiю. Таможни всей имперiи сенатомъ даны были на откупъ за два мильона. 60,000,000 кои остались въ имперiи, были 12 разныхъ вѣсовъ серебряныя деньги отъ 82 пробы по 63, мѣдныя отъ 40 до 32 рублей въ пудѣ. Внутри имперiи, заводскiе и монастырскiе крестьяне почти всѣ были въ явномъ непослушанiи властей, и къ нимъ начали присоединяться мѣстами и помѣщичьи. Правительствующiй сенатъ тогда составлялъ одинъ департаментъ. Сей слушалъ апеляцiонныя дѣла не экстрактами, но самое дѣло со всѣми обстоятельствами, и чтенiе дѣла о выгонѣ города Масальска занимало при вступленiи моемъ на престолъ первыя шесть недѣль засѣданiя сената. Въ губернiяхъ такъ худо исполняли приказанiе сената, что въ пословицу вошло говорить: ждутъ третьяго указа, понеже по первому и второму неисполняли. Каждая губернiя была раздѣлена на провинцiи, а къ каждой провинцiи были приписаны окружные города, въ коихъ находились воеводы и воеводскiя канцелярiи. Оныя не получали жалованья, и дозволено имъ было кормиться отъ дѣла, хотя взятки строго запрещены были. Сенатъ опредѣлялъ воеводъ, но числа городовъ въ имперiи не зналъ. Когда я требовала реестры городамъ, то признались въ невѣдѣнiи оныхъ, даже карты всей имперiи сенатъ отъ основанiя своего не имѣлъ. Я бывъ въ сенатѣ, послала пять рублей въ академiю наукъ, чрезъ рѣку отъ сената, и купленный тамъ кириловскiй печатный атласъ въ тотъ же часъ подарила правительствующему сенату. По восшествiи моемъ на престолъ, сенатъ подалъ мнѣ реестръ доходамъ имперiи, по которому явствовало, что оныхъ считали 16,000,000. По прошествiи двухъ лѣтъ, я посадила князя Вяземскаго и тайнаго дѣйствительнаго совѣтника Мельгунова считать доходы. Они нѣсколько лѣтъ считали, переписывались разъ по семи съ каждымъ воеводой, наконецъ сочли 28 мильоновъ. При коронацiи моей было у меня три секретаря, у каждаго изъ нихъ было по 300 прошенiй, итого 900... Въ iюнѣ мѣсяцѣ 1763 года поѣхала я въ сенатъ. Слушали дѣло о новой ревизiи, которой двадцатилѣтнiй срокъ настоялъ, и требовали отъ меня повелѣнiе нарядить ревизоровъ по всей имперiи и безчетныя воинскiя команды; считали, что менѣе 800,000 рублей ревизiя не станетъ. Сенаторы въ разговорахъ между собою упоминали о безчисленныхъ слѣдственныхъ дѣлахъ, которыя ревизiя за собою повлечетъ, о побѣгахъ въ Польшу и за границу ревизскихъ душъ, объ ущербѣ имперiи отъ всякой ревизiи, почитая однакожъ всѣ ревизiю за нужную вещь. Я слушала весьма долго все, что говорили господа сенатъ, наконецъ уставъ говорить замолчали. Тогда я спросила на что таковой нарядъ войскъ и тягостныя суммы для казны. Нельзя ли инако? Мнѣ сказали: такъ дѣлывалось прежде. Я на сiе отвѣтствовала: а мнѣ кажется вотъ такъ, — публикуйте по всей имперiи, чтобы каждое селенiе послало о наличномъ числѣ душъ реестръ въ свою воеводскую канцелярiю, чтобы канцелярiи прислали въ губернiи, а губернiи въ сенатъ. Человѣка четыре сенаторовъ встали, представляли мнѣ, что прописныхъ будетъ безъ числа. Я имъ сказала: поставьте штрафъ на прописныхъ. Паки представляли, что за всѣми уже положенными жестокими наказанiями многое–множество прописныхъ есть. Тогда я имъ говорила: — простите всѣхъ доднесь прописныхъ по моей просьбѣ и велите селенiямъ прописныхъ донынѣ внести въ нынѣшнiя ревизiонныя сказки. (Далѣе расказываетъ Екатерина о томъ, какъ сенаторы стали было горячиться, и едва конченъ былъ разговоръ о ревизiи, по мысли императрицы). Заводскихъ крестьянъ непослушанiе унимали посланные генералъ–майоры князь Александр Алексѣичъ Вяземскiй, и Александръ Ильичъ Бибиковъ, разсмотря на мѣстѣ жалобы на заводосодержателей, но не единожды принуждены были употребить противу нихъ оружiе и даже до пушекъ, и не унялось возстанiе сихъ людей, дондеже гороблагодатскiе заводы за двумильонный казнѣ долгъ графа Петра Шувалова возвращены въ коронное управленiе, также воронцовскiе, чернышовскiе, ягутинскiе и нѣкоторые иные заводы по таковымъ же причинамъ паки въ казенное поступили вѣдомство. Весь вредъ сей произошолъ отъ самовластной раздачи сенатомъ заводовъ сихъ со приписными къ онымъ крестьянами. Щедрость сената тогда доходила до того, что мѣдного банка трехмильонный капиталъ почти весь розданъ заводчикамъ, кои умножая заводскихъ крестьянъ работы, платили имъ либо безпорядочно, либо вовсе ничего, проматывая взятыя отъ казны деньги въ столицѣ.»

При такомъ правительствѣ каково было жить горемычнымъ податнымъ, крѣпостнымъ, рабочимъ, служилымъ массамъ народа?.. Въ глуши провинцiй, невѣдомо для правительства, стонали они подъ игомъ губернскихъ и воеводскихъ канцелярiй, подъ игомъ начальниковъ губернiй, въ родѣ Тутолминыхъ, Гудовичей, Трескиныхъ, подъ игомъ ландратовъ, ландрихтеровъ, ландкомиссаровъ, комендантовъ, оберъ–комендантовъ, оберъ–ландрихтеровъ, исправниковъ, засѣдателей, становыхъ. И вѣковымъ путемъ тяжко–прожитыхъ опытовъ стали они невольно доходить мало–помалу до того фактическаго, болѣзненно–прочувствованнаго отрицанья, какое несдержимо и однажды навсегда выразилось въ демократически–отрицательной опозицiи всѣхъ федосѣевскихъ согласiй раскола и въ особенности въ согласiи бѣгуновъ. Всѣ массы земства тяжко испытывали горько–жизненное недовольство, и вотъ, во всѣхъ слояхъ его, недовольные доходили до такого отрицанья… Взглянемъ хоть бѣгло, въ частности, на бытъ податного, крѣпостного и служилаго народа, на бытъ купечества, мѣщанства, крестьянства и солдатства, въ эпоху появленiя и распостраненiя согласiя бѣгуновъ и передъ ней.

Былинный эпосъ и пѣсни народныя воспѣваютъ богатство и веселый, широкiй разгулъ гостей новгородскихъ и купцовъ богатыхъ. Не то совсѣмъ представляетъ историческая, грустная дѣйствительность. Рабская забитость, крайнiй недостатокъ духа иницiативы, предпрiимчивости, недостатокъ просвѣщенной рацiональности при здравомъ, практическомъ русскомъ смыслѣ, вотъ печальные результаты историческаго воспитанiя нашего купечества и вообще торгово–промышленнаго класа. По происхожденiю сродное крестьянству, неохотно и медленно отрываясь отъ коренныхъ историческихъ обычаевъ селъ, наше купечество туго поддается и европейскимъ понятiямъ и формамъ быта, указаннымъ Петромъ великимъ. Оно образуетъ какую–то соцiально–опозицiонную реакцiю, могучую, плотную, сдерживающую силу, посредствующую между сельскимъ крестьянствомъ и городскимъ дворянствомъ, крѣпко, свято, самоупорно охраняющую коренныя начала самобытнаго, народно–крестьянскаго историческаго творчества. Тутъ, въ этой бытовой, тяжко–прожитой самовыдержанности не все самодурная рутина, а нельзя не обратить вниманiя на эту вѣковую, исторически–развившуюся и окрѣпшую силу воли, самостоятельность быта. Большая часть купечества и посадства или мѣщанства, вмѣстѣ с крестьянами, со временъ царя Алексѣя Михайловича и императора Петра I, пошла въ старообрядство, въ расколъ, и доселѣ упорствуетъ въ немъ. Тутъ, въ этомъ расколѣ не все застой, а есть жизнь, движенiе, поддерживается и воспитывается духъ народнаго саморазвитiя, свободной самодѣятельности, самораспорядительности, самостоятельности, самоустройства, самоуправленiя. Доказательство на это представляютъ между–прочимъ московскiя и петербургскiя старообрядскiя народныя собранiя ХIХ вѣка. Не говоримъ покуда о политической письменности старообрядческой. Со временъ Петра великаго большая часть купечества и посадства признала лучшимъ устроить, на основѣ старообрядства, свое, хоть и крѣпко замкнутое, но самобытное, безсословное, братское, богатое общество, с соборно–общиннымъ и выборнымъ самоуправленiемъ, чѣмъ соединиться, слиться съ православнымъ обществомъ, разъединеннымъ кастально–сословнымъ антогонизмомъ, управляемымъ какъ машина не своими общественными силами. Къ тому невольно вела купцовъ и посадскихъ историческая обстановка, политическiй, общественный бытъ и положенiе ихъ.

На земскомъ соборѣ 1642 года посадскiе, торговые и промышленные люди, во имя стариннаго обычая, излюбленнаго общиннаго самоуправленiя, выразили протестъ противъ воеводскаго самоуправства и желанiе собственнаго суда посредствомъ своихъ выборныхъ. Голосъ ихъ не былъ уваженъ. Недовольство торгово–промышленныхъ городскихъ класовъ, также какъ и крестьянское, излилось бунтами по всѣмъ городамъ. Но приказно–государственная сила воспреобладала надъ земскими стремленiями. И въ девятидесятыхъ годахъ ХVII вѣка, гости, купецкiе и промышленные люди были уже безгласными жертвами приказнаго произвола. Самъ Петръ великiй сожалѣя объ оскуднѣнiи и разоренiи торговыхъ и посадскихъ людей, и о томъ, что «его великаго государя съ нихъ окладные многiе доходы учинились въ недоимкѣ, а пошлиннымъ сборамъ и инымъ поборамъ большiе недоборы»; самъ Петръ писалъ: «что имъ гостямъ и гостиной и суконной сотни и всѣмъ посадскимъ, купецкимъ и промышленнымъ людямъ, во многихъ ихъ приказныхъ волокитахъ, и отъ приказныхъ разныхъ чиновъ отъ людей въ торгахъ ихъ и во всякихъ промыслахъ чинятся имъ большiе убытки и разоренье, а иные оттого промысловъ своихъ отбыли и оскудали». Ни комерцъ–колегiи и мануфактуръ–колегiи, ни учрежденiе бурмистрской палаты, московской ратуши и городовыхъ земскихъ избъ, съ ихъ приказно–купеческимъ чиновничествомъ, съ президентами ратушей, оберъ–инспекторами и инспекторами крѣпостныхъ дѣлъ, подьячими, надсмотрщиками, сборщиками и расходчиками, купецкими фискалами, — ни одно изъ этихъ учрежденiй не улучшило торговли и промышленности купцовъ и посадскихъ, не замѣнило для нихъ самоуправляемой, самосудной свободы торга и промысла. Напротивъ, инструкцiями всѣхъ этихъ учрежденiй, торговыми и ремесленными уставами до крайности стѣснено было свободное торгово–промышленное развитiе. Купцы и ремесленники попрежнему были рабы и жертвы казны, бурмистровъ ратушныхъ, бурмистровъ таможенныхъ, кабацкихъ и проч., да воеводъ, дьяковъ и подьячихъ. Не охранялъ ихъ отъ безправiя, грабежа и обидъ и верховный контроль надъ правосудiемъ юстицъ–колегiи. Въ уставѣ главнаго магистрата такъ показано ихъ положенiе: «хотя судныя дѣла во всѣхъ губернiяхъ и провинцiяхъ въ смотрѣнiи и въ вѣдѣнiи подлежатъ въ юстицъ–колегiи, однакожъ, понеже купецкiе и ремесленные тяглые люди во всѣхъ городахъ обрѣтаются нетокмо въ какомъ презрѣнiи, но паче отъ всякихъ обидъ, нападокъ и отягощенiй неслыханныхъ едва не всѣ разорены, отчего ихъ весьма умалилось, и уже то есть не безъ вящшаго государственнаго вреда.» Точно также мало благоустроивали бытъ купцовъ и ремесленниковъ главный магистратъ съ его регламентомъ и городовые магистраты, учрежденные съ цѣлью предоставить купцамъ нѣкоторыя права самосуда и самоуправленiя, чтобъ обезпечить ихъ доходы для обезпеченiя доходовъ казны. Вмѣсто предоставленiя купечеству и ремесленнымъ класамъ свободнаго торгово–промышленнаго саморазвитiя, тогдашнее правительство по нѣмецкому образцу дѣлило да подраздѣляло ихъ на гильдiи и цунфты или цехи, подчиняло опекѣ, альдерменовъ, старость. Какъ матерьяльно и нравственно вредны гильдiи объ этомъ будетъ рѣчь дальше. Вмѣсто свободнаго выбора промысла, правительство подробно опредѣляло самые стѣснительные, кастально–корпоративные способы приобрѣтенiя регулярнаго гражданства, торговаго и ремесленнаго состоянiя. Напримѣръ вродѣ такихъ правилъ: «тотъ изъ мастеровыхъ людей, кто не запишется въ цехъ, лишается права на свободное отправленiе ремесла; безъ предъявленiя цеховому альдермену и безъ клейма, ремесленникъ не имѣетъ права продавать свое издѣлiе, и т. п. Такой приказно–магистратскiй, корпоративно–крѣпостной или замкнуто–сословный видъ самоуправленiя былъ нисколько не легче и не лучше приказно–административнаго управленiя. Да и тотъ былъ уничтоженъ при преемникахъ Петра. Вмѣстѣ съ уничтоженiемъ главнаго магистрата въ Петербургѣ, городовые ратуши и магистраты подчинены были губернаторамъ и воеводамъ. И послѣ, когда были возстановлены, не выходили изъ–подъ контроля губернаторовъ и секретарей. Какъ деспотствовали надъ купечествомъ начальники губернiй и разныя присутственныя мѣста, желающихъ знать это отсылаемъ къ «Запискамъ Державина» и къ «Запискѣ о Сибири», напечатанной въ «Чтенiи общества исторiи и древностей россiйскихъ» за 1859 г. Вслѣдствiе этого и самыя выборныя общественныя учрежденiя — магистраты, а послѣ и думы не имѣли почти никакой самостоятельности, самораспорядительности, по причинѣ преобладанiя губернскихъ бюрократическихъ канцелярiй и властей. Равнымъ образомъ и выборныя должностныя лица президенты магистратовъ, головы думъ и проч., вслѣдствiе преобладанiя приказнаго элемента надъ земскими интересами, становились истыми чиновниками–деспотами. Ужасно читать, какiе были во второй половинѣ ХVIII столѣтiя президенты городовыхъ магистратовъ, избиравшiеся иногда изъ военныхъ. Напримѣръ московскiй генералъ–губернаторъ графъ Салтыковъ доносилъ отъ 17 ноября 1763 года: «Орловскаго магистрата президентъ Дмитрiй Дубровинъ купечеству дѣлалъ великiя притѣсненiя, грабежи и смертоубiйства, также и казнѣ похищенiя, зачто главнымъ магистратомъ и былъ отрѣшенъ отъ присутствiя; но несмотря на то правилъ ту должность своевольно. Во время сего нахальнаго правленiя фабрика купца Кузнецова товарищами его разграблена и разорена, а бывшiе на оной работники отчасти разогнаны, избиты и переувѣчены, и просилъ он, Кузнецовъ, въ сенатской конторѣ, отъ которой и посланъ указъ къ находящемуся тамъ кирасирскаго полка полковнику Давыдову, коимъ велѣно ему, обще съ орловскимъ воеводой и съ опредѣленнымъ отъ главнаго магистрата депутатомъ, все по самой справедливости изслѣдовать, а Дубровина съ сообщниками взять подъ караулъ, для пресѣченiя непорядковъ и для возстановленiя тишины разставить въ городѣ частые пикеты, почему онъ, Дубровинъ, и взятъ подъ караулъ. А какъ между тѣмъ кирасирскiй полкъ въ походъ выступилъ, то мятежники ходятъ и понынѣ такъ, какъ и прежде, въ великомъ множествѣ съ заряжонными ружьями и дубьемъ, бьютъ смертно и увѣчатъ всѣхъ тѣхъ, которые съ ними несогласны» (и такъ далѣе идетъ расказомъ о дѣянiяхъ президента магистрата и его сына). И не только провинцiальные, городовые магистраты, но и петербургскiй главный магистратъ во второй половинѣ ХVIII столѣтiя былъ страшно неустроенъ. Онъ больше притѣснялъ торговыхъ людей, особенно торгующихъ крестьянъ, чѣмъ заботился о безпрепятственномъ развитiи торговли; больше грабилъ купцовъ, чѣмъ поощрялъ и облегчалъ народную торгово–промышленную производительность. Щербатовъ въ «Статистикѣ въ разсужденiи Россiи» писалъ о главномъ магистратѣ: «Сiе мѣсто, долженствующее бы быть защитою и подпорою купечества и мѣщанства, учинилося вертепъ разбойниковъ, гдѣ ихъ грабятъ и утѣсняютъ другихъ подданныхъ. Сему я нѣкоторые примѣры предложу. Повелѣно, чтобъ всѣ мастеровые были записаны въ цехи; а состоянiе россiйскаго государства требуетъ, чтобъ благородные имѣли въ домахъ своихъ мастеровыхъ (при существованiи крѣпостного права) изъ собственныхъ своихъ людей, которыхъ нельзя удержать, да и нельзя имъ запретить, дабы они и на другихъ не работали, а нужнаго и сходственнаго съ симъ обстоятельствомъ учрежденiя нѣтъ. Запрещено крестьянамъ торговать, а великая часть купцовъ ихъ деньгами торгуютъ, или прибыль отъ нихъ получаютъ; исключить ихъ изъ торговли, тѣмъ потеряется великое число денегъ, которыя нынѣ въ обращенiи и въ торгу, а не исключить, то купечество разоряется; законы старые пребываютъ, новые печатаются, другiе невѣдомые указы именные магистрату о семъ даются. Не лучше ли бы порядочно сiе разсмотрѣть, и чего неможно запретить, то съ нѣкоторыми выгодами для купцовъ позволить (и крестьянамъ торговать). В магистратѣ судятся вексельныя дѣла и дѣла о банкрутахъ, а полнаго вексельнаго уставу нѣтъ, а банкрутскаго и небывало; два или три были сочинены, всѣми мѣстами апробованы, на конфирмацiю поданы, но безъ конфирмацiи остались. Послѣднiй былъ сочиненъ комиссiей о комерцiи, по долгомъ лежанiи пересматриванъ сенатомъ, то–есть мѣстомъ, ненавидящимъ комиссiю о комерцiи; ибо князь Вяземскiй, генералъ–прокуроръ, сiе мѣсто ненавидитъ за то, что оно часто сопротивляется его несходственнымъ съ правилами торговли предпрiятiямъ, какъ поелику онъ имѣетъ наблюденiе и о доходахъ государственныхъ. Самъ сенатъ учиня токмо малыя переправки, сей уставъ о банкротахъ апробовалъ за подписанiемъ своимъ и комиссiи о комерцiи императрицѣ въ 1774 году подалъ. Но какъ она въ кабинетѣ своемъ хочетъ на всѣ случаи сдѣлать новое пространнѣйшее уложенiе, то сего уставу не апробовала, а между тѣмъ временемъ государство и торговля терпитъ.»

Въ нравственно–юридическомъ отношенiи, купцы и мѣщане много терпѣли обидъ въ судахъ отъ присутственныхъ мѣстъ.

Они много зла терпѣли отъ бюрократическаго канцеляризма, несмотря на ослабленiе его во второй половинѣ ХVIII вѣка. «И нынѣ — жаловались купцы во второй половинѣ прошлаго столѣтiя — и нынѣ тоже всѣми тѣми монархами (Петромъ, также Анною и Елисаветою, возстановившими учрежденiя петровы) купечество отъ канцелярiевъ почти не совсѣмъ отрѣшено, однакоже великое претерпѣваетъ отъ оныхъ притѣсненiе и обиды, которыхъ избѣгнуть никакъ не можно, кольми же паче когда совсѣмъ канцелярiямъ отдано подъ власть будетъ; тогда купцамъ останется дѣлать только то, чтобъ никуда отъ домовъ не отлучаясь, оберегать домы и домашнихъ своихъ, всѣхъ торговъ лишиться и придти въ отчаянiе.» По чрезмѣрной алчно–придирчивой, корыстолюбивой истязательности, чиновники чрезвычайно медленно вели купеческiя дѣла, пока не получали взятки, или запутывали и рѣшали неправильно. На судъ таскали купцовъ и мѣщанъ насильно, безъ всякихъ предварительныхъ повѣстокъ. Лукавые судьи формальными допросами запутывали ихъ на судѣ. Военнослужащiе купечеству причиняли обиды и побои; за забранные товары не отдавали денегъ. Дворянство с презрѣнiемъ смотрѣло на купеческихъ дѣтей, какъ «въ грубости рожденныхъ», за то что они попадали въ дворянство. «Чрезъ это — по словамъ князя Щербатова — чины уподлялись, а служащiй корпусъ дворянскiй огорчался.» Словом, купечество, по словамъ его депутатовъ комиссiи 1767 года, находилось «въ крайнемъ презрѣнiи», такъ же какъ и мѣщанство. Недаромъ поэтому представители купечества и мѣщанства въ этой комиссiи, созванной для сочиненiя проекта новаго уложенiя, представляли между прочимъ: 1) о выборѣ изъ купечества особливыхъ депутатовъ и о дозволенiи онымъ входить во всѣ присутственныя мѣста по дѣламъ купеческимъ; 2) о нечиненiи военно–служащимъ людямъ купечеству никакихъ обидъ и побоевъ и о платежѣ имъ за забранные у купцовъ товары денегъ; 3) о правосудiи и скорѣйшемъ рѣшенiи дѣлъ во всѣхъ присутственныхъ мѣстахъ по просьбамъ отъ купечества; 4) объ уменьшенiи судовъ и о штрафѣ судей; 5) о незабиранiи насильно изъ суда въ присутственныя мѣста градскихъ жителей безъ учиненныхъ повѣстокъ; 6) объ избавленiи купечества отъ службы при сборѣ казенномъ, отъ ежегодныхъ выборовъ къ откупщикамъ для прiема и отдачи вина, такъ–какъ это купечество считало самою большою «конфузiей для себя», и т. п.

Въ комерческом отношенiи купечество и вообще торгово–промышленный класъ страдалъ отъ монополiи казны. Уже въ ХVII вѣкѣ, особенно въ царствованiе Алексѣя Михайловича, стало государственно–экономическимъ принципомъ: «какъ бы государевой казнѣ было прибыльнѣе.» Петръ великiй, перестроивавшiй московское государство въ имперiю, неусыпно хлопоталъ о доходахъ и прибыли казны, и потому «о денежныхъ сборахъ» старался особенно «присматриваться», такъ что все, даже и самыя губернiи учреждалъ главнымъ образомъ съ финансовою цѣлью. При немъ впрочемъ казенная монополiя въ нѣкоторыхъ отношенiяхъ, напримѣръ въ отношенiи къ фабричной и заводской промышленности и производительности, была поучительнымъ для народа примѣромъ или образцомъ. Но правительство и послѣ Петра великаго нетолько не ослабляло, а еще годъ отъ году усиливало систему казеннаго монополизма, такъ что къ концу ХVIII и къ началу ХIХ столѣтiя монополiя возрасла до крайности и стала однимъ тяжолымъ стѣсненьемъ для торговли и промышленности. Мордвиновъ признавалъ въ этомъ одну изъ главныхъ причинъ разстройства финансовъ въ Россiи и обѣдненiя торговаго класа. «Казна присвоила себѣ единоторжiе, писалъ он: а) Чрезъ отстраненiе торговаго класа людей от казенныхъ поставокъ. Симъ отстраненiемъ и посылкою, въ замѣнъ того, во всѣ мѣста казенныхъ чиновниковъ для закупки вещей изъ первыхъ рукъ, ослаблена необходимая для общественнаго благосостоянiя взаимная связь между производителями, торгующими и потребителями; б) чрезъ ослабленiе въ торговцахъ охоты вступать въ подряды и поставки казенныя. При маломъ числѣ подрядовъ и поставокъ, предоставляемыхъ казною торговому класу людей, самое даже производство на оныя торговъ до безмѣрности затруднено, какъ обрядами самаго производства ихъ, такъ и мѣрами обезпечивающими исправность поставокъ: ибо требуются залоги (не беззатруднительные обыкновенно для торгующихъ) нетолько по такимъ обязательствамъ, кои для выполненiя своего требуютъ довольнаго времени, но даже и на работу, которая съ перваго дня начатiя ея, сама по себѣ составляетъ уже залогъ. Къ сему присовокупить должно и ослабленiе самой охоты въ торговыхъ людяхъ вступать въ обязательства съ казною, вопервыхъ чрезъ разнообразныя имъ чинимыя притѣсненiя, и именно: чрезъ неточное соблюденiе казною контрактовъ, съ ними заключенныхъ, чрезъ медленный платежъ денегъ, чрезъ тягостное продолженiе расчетовъ съ ними и т. п.; и вовторыхъ чрезъ примѣры появленiя многихъ казенныхъ поставщиковъ въ разоренномъ и самомъ нищенскомъ состоянiи.» Таковъ былъ экономическiй гнетъ казны надъ торговымъ сословiемъ.

В экономическомъ отношенiи особенно жалко было положенiе безземельныхъ мѣщанъ. Указомъ отъ 14 марта 1746 года окончательно нарушено всенародное, всесословное значенiе земли, или землевладѣнiе. Купцамъ и цеховымъ ремесленикамъ — посадскимъ, мѣщанамъ запрещено, наравнѣ съ дворянами, покупать земли нетолько съ деревнями, но и безъ деревень. Такимъ образомъ привилегировано было на крѣпостное землевладѣнiе одно дворянство, а купечество и мѣщанство, такъ же какъ и крестьянство, лишено свободнаго права на землю. Отсюда послѣдовало нетолько юридическое, но и поземельное разъединенiе земства, нарушена поземельная общность, связь, и свободная, взаимная, обоюдная переходность изъ купеческаго и мѣщанскаго состоянiя въ сельское, земледѣльческое, и обратно. Лишенiе земли особенно вредно стало для мѣщанства. Неся всѣ крестьянскiя повинности и подушныя подати, не имѣя правъ свободнаго промысла, мѣщане лишены были и главнаго источника обезпеченiя и дохода — земли. Оттого большая часть изъ нихъ стала представлять самыхъ несчастныхъ тружениковъ, бобылей, нищихъ, чернорабочихъ, прислужниковъ и т. п. Недаромъ въ ХVIII вѣкѣ села, по указамъ, весьма неохотно обращались въ города, и крестьяне, не желая быть безземельными мѣщанами, недаромъ упорно отстаивали свои старинныя земли.

Такимъ образомъ и торговый, и ремесленый класъ, и купцы и мѣщане терпѣли несносныя стѣсненiя и лишенiя въ самыхъ насущныхъ источникахъ жизни. «Всѣ знаменитѣйшiе народы древнихъ и настоящихъ временъ, — скажемъ словами Мордвинова, — содѣлались богаты отъ торговли и промысловъ. Одна Россiя, занимающая половину Европы, сковывала доселѣ свою торговлю и свою промышленность, и правительство ея, ожидая отъ народа великихъ доходовъ, само поражало то, отъ чего и народъ и казначейство могли бы стяжать великiя богатства.» Оттого и города въ Россiи не процвѣтали. Щербатовъ въ свое время замѣтилъ: «города нетокмо въ лучшее состоянiе приходятъ, но паче ослабѣваютъ за недостаткомъ купечества, а которое остается, то вящшую тягость должно нести.» И удивительно ли послѣ этого, если какой–нибудь безземельный мѣщанинъ, труженикъ горемычный, не находя въ городѣ ни работы хорошей, обезпечивающей житье–бытье, ни покою, а только одно горько–слезное горе–злосчастье, оставлялъ городъ и шолъ куда–нибудь въ бѣгуны, грустно утѣшаясь словами ихъ ученья: «града настоящаго не имамы, но грядущаго взыскуемъ…» У бѣгуновъ же была покрайней–мѣрѣ надежда, было стремленье, основать гдѣ–нибудь на русской же землѣ свой городъ, свою область.

Изъ города пойдемъ по селамъ. Вотъ средневолжскiя села. В ХI и ХII вѣкахъ, когда была вольнымъ воля на великорусской землѣ, они большею частью только еще устроялись, заселялись вновь, путемъ добровольнаго свободнаго перехода вольныхъ охочихъ людей, крестьянъ, путемъ мирной земледѣльческой культуры, куда ходилъ топоръ, коса и соха, по слѣдамъ мирныхъ хозяйственныхъ путей, ухожаевъ и становъ. Тутъ отовсюду перезывались и сами приходили добровольные приходцы. Тутъ жили мирные жилецкiе люди — крестьяне. До половины или до конца ХVI вѣка тутъ не было бѣгства, бродяжничества: только калики перехожiе ходили по монастырямъ, да по православному мiру съ духовными стихами. До конца ХVI или до начала ХVII столѣтiй, тутъ, какъ и по всей сельской Руси, былъ въ обычаѣ добровольный, свободный переходъ… Но вотъ уничтоженъ мало–помалу, съ тяжкимъ вѣковымъ трудомъ, свободный переходъ крестьянскiй. Вслѣдствiе вѣкового систематическаго прикрѣпленiя крестьянъ къ сельской, землевладѣльческой и казенной землѣ, а посадскихъ людей — къ городамъ, къ посадамъ, — началось повсюду, по всей землѣ великорусской, вмѣсто свободнаго перехода, неудержимое, непрерывное вѣковое бѣгство и бродяжничество крестьянъ и посадскихъ. Стало и здѣсь, въ этихъ средневолжскихъ селахъ такое же бѣгство, бродяжничество. Втеченiе полутораста лѣтъ, правительство энергически преслѣдовало бѣглыхъ и бродяхъ: во второй половинѣ ХVIII столѣтiя бѣгство стало униматься, но не останавливалось. И вотъ въ этихъ средневолжскихъ селахъ ярославской, владимiрской и костромской губернiи, вмѣсто свободнаго перехода и вмѣсто бѣгства и бродяжничества, являются бѣгуны, странники, особое общинно–демократическое опозицiонное согласiе, которое принципъ бѣгства возводитъ въ догматъ, бѣгству придаетъ религiозную санкцiю, въ бѣгствѣ указываетъ путь спасеный. Исходный пунктъ его — село Сопѣлки, хотя основатель его былъ солдатъ изъ мѣщанъ. Такимъ образомъ, вмѣсто старинныхъ хозяйственныхъ путей и ухожаевъ средневолжскихъ областей, здѣсь бѣгуны указываютъ народу путь бѣгства, и составляютъ свои маршруты, путевые указатели, куда нужно бѣжать. Эти маршруты будутъ дальше приведены. Вмѣсто старинныхъ осѣдлыхъ старожиловъ и жилецкихъ или мiрскихъ людей, являются такъ–называемые жиловые или мiрскiе бѣгуны, т. е. осѣдлые и пристанодержатели, укрыватели странствующихъ бѣгуновъ. Вмѣсто старинныхъ становъ или мѣстъ дворовыхъ являются и у бѣгуновъ свои пристанища, которые также называются станомъ и мѣстами. Такой историческiй переворотъ произошолъ въ одной области селъ! И изъ этой средневолжской области, бѣгуны быстро распространились по селамъ почти во всѣхъ великорусскихъ губернiяхъ и въ Сибири. Основанное бѣглымъ солдатомъ изъ мѣщанъ, согласье бѣгуновъ скоро охватило большую часть крестьянства. Чтоже за причины, отчего крестьяне стали обращаться нетолько въ согласiе филиповцевъ, федосѣевцевъ, поморцевъ, но и въ согласiе бѣгуновъ? Вѣрно, что–нибудь да тяготило ихъ и побуждало, вмѣсто бѣгства, къ бѣгунству и странничеству…

Или: тамъ, въ понизовомъ заволжьи, пролегала въ первой половинѣ ХVIII столѣтiя, черезъ степь саратовскую, къ Уралу путь–тропа, которую преданiе называетъ сиротскою дорогою. Чрезъ все ХVIII столѣтiе по ней шли, пробирались въ саратовскiя степи, въ юговосточное приуралье и за Уралъ гонимые старовѣры. Между ними большая часть была бѣглые солдаты и крестьяне, преимущественно крѣпостные. На пути этомъ, многiе изъ нихъ селились на хлѣбородныхъ земляхъ саратовской губернiи, и въ концѣ ХVIII столѣтiя основали вновь нѣсколько селъ, каковы между прочимъ, Березовую–луку, Острую–луку, Красный–яръ, Ивантѣевку, Хворостянку и многiя другiя, а также весьма значительно заселили города: Хвалынскъ, Волгскъ, Кузнецкъ, Балашевъ, Аткаръ, Сердобъ и самый Саратовъ, и пробирались далѣе за Яикъ и за Уралъ… Куда шли эти бѣглые крестьяне? Что гнало ихъ съ родного мѣста–жительства? Чего искали они — воли или земли?

Не доходимъ до Урала. Тамъ, въ половинѣ ХVIII столѣтiя, задвигались, забунтовали заводскiе крестьяне. Что–то и ихъ тяготило!.. Да куда бы путникъ ХVIII столѣтiя ни пошолъ по Великороссiи, по селамъ, вездѣ что–то было неладно въ крестьянскомъ мiру. С 1729 года по 1772 или вплоть до пугачевщины почти не утихали бунты: то здѣсь, то тамъ вспыхивали взрывами, предвѣщавшими страшное вулканическое движенiе — пугачевщину. Прошла гроза пугачевская. Въ 1797 г. опять начались крестьянскiя движенiя… Что же возмущало крестьянъ? чѣмъ они были недовольны? Чего хотѣли? Посмотримъ хоть бѣгло, на тогдашнее положенiе крестьянъ.

Страшное, тяжолое было время для крестьянъ въ 1718–1725 г., когда происходила первая формальная поголовная перепись или ревизiя душъ. По указу 1719 года января 22, повсюду разъѣзжали по Россiи разсыльщики и офицеры съ командами для отобранiя сказокъ. О крестьянахъ дворцовыхъ, патрiаршихъ, монастырскихъ, однимъ словомъ, не помѣщичьихъ, они отбирали сказки отъ того, кто ихъ вѣдаетъ: отъ приказчиковъ, старостъ, выборныхъ, за ихъ руками; о помѣщичьихъ крестьянахъ сказки отбирались отъ от владѣльцевъ и старостъ, также за руками. Послѣ того происходила повѣрка сказокъ, и гдѣ оказывался излишекъ въ душахъ противъ сказокъ, тамъ этотъ излишекъ въ душахъ, съ причитающеюся на нихъ землей, обращался въ пользу открывателя, или доносчика. И помѣщики и крестьянскiя общины, въ лицѣ представителей, строго наказывались за утайку душъ. «Смертныя казни, безъ всякой пощады», конфискацiи, цѣпи, «розыски» или слѣдствiя съ пытками — вотъ что принесла съ собой первая ревизiя. Сколько земли отошло къ росписчикамъ, офицерамъ, доносчикамъ, за открытiе утайки душъ! Сколько тысячъ крестьянъ должны были перемѣнить владѣльцевъ, и вышедши изъ–подъ власти законныхъ, изстаринныхъ, природныхъ, попасть въ руки новыхъ, нежданныхъ владѣтелей! И несмотря на такую строгость, крестьяне упорно утаивались отъ ревизiи, и ревизiя втеченiи восьми лѣтъ не была кончена. Такъ страшно–нелюба, противна была народу поголовная перепись! Многiе переходили въ расколъ изъ–за ревизiи, говоря: «творите съ нами что хотите, но въ книги законопреступныя писаться не будемъ, и другимъ не совѣтуемъ, ибо мы записаны въ книги животныя небеснаго царя» и т. п. Многiе бѣжали, и скрывались въ лѣсахъ.

Крестьяне привыкши къ прежнимъ общиннымъ, мiрскимъ подворнымъ переписямъ, въ которыхъ они и посадскiе разсматривались какъ люди свободные, съ перваго разу увидѣли, что новая ревизiя совершалась помимо крестьянъ, помимо мiровъ, помимо ихъ выборныхъ. Они хорошо поняли, что ревизiей ихъ хотѣли прикрѣпить къ волѣ помѣщика, безъ собственнаго полноправнаго владѣнiя землею. Крестьяне почувствовали, что правительство посредствомъ ревизiи передаетъ ихъ во власть помѣщиковъ, отъ лица государства, и на томъ же правѣ безграничнаго господства, на которомъ государство владѣло крестьянами, какъ своими подданными. Изъ помѣстья, въ которомъ записаны крестьяне, они также не могутъ выходить свободно, какъ подданные изъ предѣловъ государства; отъ власти помѣщика также не могутъ освободиться своею волей, какъ жители страны отъ правительства. На основанiи ревизiи, помѣщикъ получилъ право, обезпеченное силой закона воспрещать крестьянамъ и выходъ изъ его помѣстья, и свободный выборъ промысла, и вступленiе въ бракъ, или избранiе холостой жизни. Въ этомъ–то смыслѣ, первая ревизiя составляетъ истинное начало крѣпостного права, и явившись разъ, это право не могло не отразить своего влiянiя на всѣхъ сторонахъ народнаго быта. Какую власть получили помѣщики относительно своихъ крестьянъ, такую же власть должны были приобрѣсть крестьянскiя общины относительно своихъ сочленовъ. Отвѣчая за ихъ состоятельность въ исполненiи повинностей, стали и онѣ воспрещать какъ свободный выходъ изъ общины, такъ и выборъ занятiя: то и другое стало зависѣть отъ паспортовъ, от разныхъ обезпеченiй на случай рекрутства и т. д. (^[1]). Эта сдержанность, прикрѣпленность крестьянъ и къ имперiи въ качествѣ подданныхъ, и къ помѣщикамъ въ качествѣ крѣпостныхъ, и къ общинамъ по паспортамъ и т. п., страшно тяготило крестьянъ, и многихъ выводило изъ терпѣнiя. И вотъ, бѣгуны возвѣстили свободу отъ ревизiи, и бѣгство изъ имперiи, или отъ правительства, бѣгство изъ крѣпостного состоянiя, бѣгство изъ общины, даже бѣгство изъ семьи и т. д.

Прикрѣпивши крестьянъ къ власти помѣщиковъ, ревизiя предала ихъ всѣмъ злоупотребленiямъ крѣпостного права. Помѣщики стали насильно прикрѣплять себѣ и свободныхъ людей, какъ свидѣтельствуетъ находящаяся у насъ подъ руками рукописная челобитная одного заслужоннаго служилаго человѣка времени Петра. Уже при Петрѣ во всей силѣ обнаружился произволъ помѣщиковъ. Въ одномъ указѣ самъ онъ писалъ: «Есть нѣкоторые непотребные люди, которые своимъ деревнямъ сами безпутные разорители суть, что ради пьянства, или иного какого непостояннаго житья, вотчины свои нетокмо не снабдѣваютъ и не защищаютъ ни въ чемъ, но разоряют, налагая на крестьянъ всякiя несносныя тягости, и въ томъ ихъ бьютъ и мучатъ, и оттого крестьяне, покинувъ тягла свои, бѣгаютъ, и чинится отъ того пустота, а въ государевыхъ податяхъ умножается доимка.» Сплошь и рядомъ были такiе помѣщики, которые недавали крестьянамъ на себя работать, и просто грабили ихъ. Крестьянинъ Посошковъ видѣлъ положенiе крѣпостныхъ крестьянъ въ свое время, и между прочимъ вотъ что писалъ: «есть такiе безчеловѣчные дворяне, что въ работную пору не даютъ крестьянамъ одного дня, чтобы имъ на себя что сработать. Такъ пахатную и сѣнокосную пору всю и потеряютъ у нихъ; или что наложено на ихъ крестьянъ оброку или столовыхъ запасовъ, то положенное заберутъ, да и еще требуютъ съ нихъ излишняго побору, и тѣмъ излишествомъ крестьянство въ нищету повергаютъ; и который крестьянинъ начинаетъ мало–помалу посытѣе быть, то на него и подати прибавятъ. И за такимъ ихъ порядкомъ, крестьянинъ никогда у такого помѣщика обогатиться не можетъ. И такъ крестьянъ пустошатъ, что у иного и козы не оставляютъ. Отъ таковой нужды крестьяне домы свои оставляютъ и бѣгутъ иные въ понизовыя мѣста, иные же и въ украинныя, а иные и въ зарубежныя: такъ чужiя страны населяютъ, а свою пусту оставляютъ.» Такимъ образомъ и крѣпостное право вынуждало къ бѣгству, воспитывало въ народѣ склонность къ бѣгству, и слѣдовательно задолго приготовляло къ бѣгунству.

Въ эпоху второй ревизiи, 1742 года, еще болѣе усилилось бѣгство крестьянъ. Въ это время, по словамъ бѣгуновъ, погибла церковь, и сохранялась только въ бѣжавшихъ отъ ревизiи. Послѣ второй ревизiи увеличилась и тягость крѣпостного права. Теперь и свободный бѣднякъ–крестьянинъ, по закону, долженъ былъ ужь самъ искать себѣ господина, долженъ былъ просить, какъ милости, чтобы кто–либо изъ привилегированныхъ удостоилъ его принять въ число крѣпостныхъ, съ обязанностью платить за него подушную подать. Помѣщики уполномочены были закономъ — по своему произволу ссылать крестьянъ въ Сибирь, или куда угодно, отдавать въ солдаты, торговать ими, какъ товаромъ, продавать въ рекруты, если находили выгодныхъ покупщиковъ, отдѣляя дѣтей отъ родителей. Крѣпостные крестьяне постепенно теряли право собственности. Указомъ 14 февраля 1761 года, крестьянамъ запрещено обязываться векселями и вступать въ поручительство, да и подъ заемныя письма имъ дозволялось брать неиначе, какъ съ удостовѣрительнымъ дозволенiемъ отъ помѣщиковъ. Крестьянамъ запрещалось прежнее свободное право торга въ селѣ ли, или на посадѣ. Уже въ указѣ Петра отъ 27 сент. 1723 г. было постановленiе: «которые крестьяне не похотятъ въ посады, и имъ никакими торгами не торговать, ни промысловъ никакихъ держать, и въ лавкахъ не сидѣть.» Помѣщичьи крестьяне неиначе могли отправиться для своихъ нуждъ въ ближнiе торги, какъ съ дозволенiя приказчика и подъ надзоромъ десятскаго или выборнаго. Крестьяне не могли, по прежнему свободному праву, вступить въ купечество безъ увольнительнаго письма помѣщика. Указомъ 3 января 1762 г. повѣлено главному магистрату и его конторѣ «накрѣпко подтвердить, чтобы оныя мѣста дворцовыхъ, синодальныхъ, архiерейскихъ, монастырскихъ и помѣщичьихъ крестьянъ безъ указныхъ отпускныхъ и увольнительныхъ отъ властей и помѣщиковъ писемъ въ купечество отнюдь не записывали.» Понятно, какъ все это было стѣснительно для торгующихъ крестьянъ. Помѣщикъ, вродѣ даже Татищева, при своемъ несносно–отеческомъ опекунствѣ, лишалъ крестьянъ всякой воли и домашней самораспорядительности, морилъ крестьянина трехдневнымъ голодомъ за то, что онъ осмѣлился продать лишнiе или ненужные ему курицу или поросенка; помѣщикъ требовалъ, чтобъ у крестьянина на дворѣ было столько–то коровъ, лошадей, овецъ, оловяныхъ ложекъ и т. п.; а въ противномъ случаѣ отдавалъ его въ батраки, безъ платежа денегъ за работу. Не говоримъ уже о тѣхъ варварскихъ ужасахъ крѣпостного права въ ХVIII столѣтiи, про которые едва вѣрится въ эпоху освобожденiя крестьянъ. Подобное крѣпостное состоянiе крестьянъ хуже было военной, солдатской службы. Почему крѣпостные дворовые люди и крестьяне, въ началѣ царствованiя Елизаветы Петровны, уходили отъ помѣщиковъ и сами добровольно просились въ солдатскую службу, «согласясь немалымъ собранiемъ и порознь», подавали самой императрицѣ челобитныя о запискѣ ихъ въ военную службу. И зато бѣднягамъ, по словамъ указа 2 iюня 1742 г., «учинено имъ на площади съ публикою жестокое наказанiе, а именно: которые подавали челобитныя немалымъ собранiемъ, тѣ биты кнутомъ, а изъ нихъ пущiе къ тому заводчики сосланы въ Сибирь на казенные заводы въ работу вѣчно», и проч.

Говорить ли о жалкомъ, угнетенномъ положенiи заводскихъ крестьянъ? Этотъ особый класъ несчастныхъ, безхозяйтвенныхъ работниковъ, рабовъ фабричныхъ и заводскихъ, создалъ Петръ I, указомъ 18 января 1721 года, прикрѣпивъ крестьянъ къ заводамъ и фабрикамъ. А потомъ ужь сами управители заводовъ въ нѣкоторыхъ губернiяхъ, напримѣръ въ оренбургской, по своему произволу приписывали крестьянъ къ заводамъ. «Изъ чего произошло, — замѣчаетъ кн. Щербатовъ, — что когда большая часть волостей была приписана къ заводамъ, работники часто должны были ходить работать отъ близкаго завода къ другому по 700 верстъ, и крестьяне были разными пронырствами заводчиковъ разоряемы, такъ что при началѣ царствованiя императрицы Екатерины повсюду бунты и неудовольствiя отъ крестьянъ оказались.» Потомъ сенатъ, какъ мы видѣли изъ словъ Екатерины, самовластно и щедро раздавалъ крестьянъ заводчикамъ, «кои, умножая заводскихъ крестьянъ работы, платили имъ либо безпорядочно, либо вовсе ничего, проматывая взятыя изъ казны деньги въ столицѣ.» Вслѣдствiе такого злоупотребленiя, крестьяне въ половинѣ ХVIII столѣтiя стали бунтовать на заводахъ гороблагодатскихъ графа Шувалова, на воронцовскихъ, чернышевскихъ, ягужинскихъ и многихъ другихъ. Крестьянъ унимали оружiемъ и даже пушками.

При такомъ безправiи крестьяне естественно должны были выходить изъ терпѣнiя и не на заводахъ только. Съ 1719 по 1773 г. въ разныхъ мѣстахъ они начинали уже волноваться. Таковы напримѣръ были крестьянскiя движенiя: въ февралѣ 1729 года по поводу распущеннаго въ народѣ небывалаго указа о волѣ отъ 19 февраля 1728 г., движенiя 1741 и 1742 г., когда обнаружилось стремленiе крестьянъ записываться въ вольницу, движенiя въ 1758 г. въ тамбовскомъ и козловскомъ уѣздахъ, въ Царицынѣ и по Волгѣ, когда обнаружилось стремленiе крестьянъ къ вольному самоустройству на новыхъ, ими самими выбранныхъ мѣстахъ; движенiе въ 1760 г. въ арзамазскомъ уѣздѣ и въ галицкой провинцiи и т. п. Отрицанiе крѣпостного права крестьяне попрежнему выражали бѣгствомъ, исканiемъ вольнаго поселенiя. Въ указѣ отъ 13 января 1758 г. читаемъ: «Сенату отъ 13 ноября 1757 года донесено по жалобамъ помѣщиковъ изъ тамбовскаго и козловскаго уѣздовъ, что крестьяне, забирая свои пожитки и лошадей, бѣгутъ, а другiе чинятъ разглашенiе, якобы оные бѣглые, собравшись въ Царицынѣ и переправясь чрезъ Волгу и порывъ землянки, живутъ и принимать будутъ впредь всякихъ прихожихъ людей. А нѣкоторые крестьяне явнымъ образомъ бѣгутъ же, объявляя при томъ побѣгѣ, что они идутъ на поселенiе въ Царицынъ и Камышенку къ шолковому казенному заводу, гдѣ для принятiя ихъ якобы опредѣленъ майоръ Паруберъ.» Военныя команды, отправлявшiяся для усмиренiя крестьянъ, дѣйствовали съ непростительною неосторожностью, безчеловѣчно. Отправлялась военная команда съ офицеромъ и съ пушками, сама путемъ незная куда, въ которую деревню, начинала экзекуцiю, несмотря ни на какiя представленiя отъ крестьянъ, что они вовсе не того помѣщика, что они послушны своему владѣльцу и онъ на нихъ никогда не жаловался; стрѣляла и рубила несчастныхъ крестьянъ и неслушала никакихъ убѣжденiй; а послѣ оказывалось, что крестьяне дѣйствительно правы, что команда должна была идти въ другую деревню, а вовсе не въ ту, которую разорила и опустошила. Манифестъ императора Петра III о вольности дворянства, изданный 18 февраля 1762 года, окончательно обратилъ крестьянъ въ полную собственность помѣщиковъ. Услышавъ о дворянской грамотѣ, крѣпостные люди и особенно крестьяне ждали и себѣ воли отъ службы помѣщикамъ. Они убѣждены были, что помѣщики ихъ временные владѣльцы. Еще крестьянинъ Посошковъ говорилъ: «Крестьянамъ помѣщики не вѣковые владѣльцы, они владѣютъ ими временно.» Такъ думали и всѣ крестьяне. И вотъ, услышавъ о дворянской грамотѣ, крестьяне думали, что и они тогда же получатъ свободу. Носились слухи, будто новый государь, даровавшiй свободу отъ службы дворянамъ, и повелѣвшiй на фабрикахъ и заводахъ производить работу вольнонаемными людьми, готовилъ указъ о свободѣ крестьянъ и вообще всѣхъ крѣпостныхъ людей. Слухи эти тотчасъ повели ужь и къ тому, что въ нѣкоторыхъ уѣздахъ крестьяне явно отказались повиноваться помѣщикамъ, ссылаясь на эти слухи. (Манифестъ 19 iюня 1762 г. П. С. З., № 11,577).

Такъ словно тучи передъ грозой скоплялись элементы крестьянскаго недовольства и повременамъ глухо ужь взрывались движенiями, предвозвѣщая страшный громовой грохотъ пугачевщины. И ложные указы о волѣ ужь пророчили про манифестъ Пугачева, обѣщавшiй надѣлить народъ «и волей, и землей, и рѣкой, и травами, и морями, и провiантомъ, и порохомъ и свинцомъ…»

Между–тѣмъ и крѣпостное право самой черной, градобойной тучей проходило по землѣ русской, по сердцамъ народнымъ чрезъ все ХVIII столѣтiе и глубоко отмѣтился слѣдъ его, даже на новыхъ генерацiяхъ. Оно много побило, подавило умственныхъ силъ въ народѣ, много причинило деморализацiи энергическому, твердому, богатырскому характеру, широкой, кипучей, богатой натурѣ русскаго народа, буйной, размашистой, сбойчатой волѣ его, много испортило крови въ немъ. Оно выразилось вредно не только матерьяльно, въ хозяйственномъ и общественномъ быту народномъ, но и нравственно. Оно отмѣтилось не только въ исторiи народной, нетолько въ житейскихъ общественныхъ и домашнихъ обычаяхъ, понятiяхъ, фамильныхъ преданiяхъ и народныхъ легендахъ, но и въ языкѣ русскомъ, въ пѣснѣ народной....

Не лучше было положенiе и вольныхъ казенныхъ крестьянъ. Вопервыхъ, правительство въ ХVIII вѣкѣ, щедро раздавая земли вельможамъ и иноземцамъ, своихъ государственныхъ крестьянъ обдѣляло землей. Въ южныхъ напримѣръ областяхъ удобныя земли оставались во власти у короны, многiя лежали впустѣ, а другiя отдавались въ наемъ для паствы, тогда какъ тысячи государственныхъ крестьянъ не имѣли и по осьминѣ на работника высѣять. Казенные крестьяне были тѣже крѣпостные рабы казны и сельскихъ управъ. Въ первой половинѣ ХVIII столѣтiя ими заправляли больше десяти разныхъ военныхъ и гражданскихъ чиновниковъ. Начальство это было тогда не въ–мочъ тягостно для крестьянъ, какъ докладывали императрицѣ Екатеринѣ I Менщиковъ, Остерманъ, Макаровъ и Волковъ: «Нынѣ надъ крестьянами — писали они въ своемъ общемъ мнѣнiи — развѣ десять и больше командировъ находится вмѣсто того, что прежде былъ одинъ, а именно изъ воинскихъ, начиная отъ солдата до штаба и генералитета, а изъ гражданскихъ отъ фискаловъ, комиссаровъ, вальдмейстеровъ и прочихъ до воеводъ, изъ которыхъ иные не пастырями, но волками, въ стадо ворвавшимися назваться могутъ… мужикамъ бѣднымъ страшенъ одинъ въѣздъ и проѣздъ офицеровъ и солдатъ, комиссаровъ и однихъ командировъ, кольми же паче страшны правежъ и экзекуцiя, о которыхъ уже и такъ доносятъ, что крестьянскихъ пожитковъ въ платежъ тѣхъ податей недостаетъ, и что крестьяне не только скотъ и пожитки продаютъ, но и дѣтей своихъ закладываютъ, а иные и врознь бѣгутъ.» Самые выборные крестьянскiе головы, старосты, сотскiе и т. п. невольно усвояя подъ влiянiемъ приказнаго, капральскаго значенiя всякой службы, стали больше мiроѣдами, придирчивыми приказными притѣснителями крестьянъ, чѣмъ ихъ излюбленными общинными попечителями. Новое раздѣленiе сельскихъ общинъ при Екатеринѣ II на волости, почти съ одинаковымъ для всѣхъ волостей, арифметически опредѣленнымъ числомъ жителей, введенiе въ сельское управленiе исправниковъ, засѣдателей, становыхъ, писарей — все это были новые, нестолько благоустроительныя, сколько стѣснительныя и даже вредныя для крестьянства мѣры администрацiи. Скоро волостныя начальства — исправники, засѣдатели, становые, секретари сильно надоѣли крестьянамъ и возбуждали между ними ропотъ. Негодованiе, раздраженiе противъ сельскаго чиновничества и судовъ дотого накипѣло въ сердцѣ крестьянъ со второй половины прошлаго столѣтiя, что стало изливаться въ письменности простонародной вопiющими, раздражительными сатирами. Особенно раскольники любили составлять такiя сатиры. Вотъ напримѣръ отрывокъ изъ крестьянской сатирической «просьбы на исправника», находящейся въ старообрядческихъ сборникахъ:

Всепресвѣтлѣйшiй и милостивый творецъ,

Создатель небесныхъ и словесныхъ овецъ!

Просимъ мы слезно, нижайшiя твари,

Однодворцы и экономическiя крестьяне,

О чемъ, тому слѣдуютъ пункты:

1) Не было въ сердцахъ нашихъ болѣсти,

Когда нераздѣлены были мы на волости,

И всякому крестьянину была свобода;

Когда управлялъ нами воевода,

Тогда съ каждаго жила

По копѣйкѣ съ души выходило,

2) А какъ извѣстно всему свѣту,

Что отъ исправника и секретаря житья нѣту.

По наукѣ ихъ головы и сотскiе воры

Поминутно дѣлаютъ поборы,

Поступаютъ съ нами безчеловѣчно,

Чего не слыхать было вѣчно…

Прежде тиранили, ненавидя христовой вѣры,

А сiи мучатъ, какъ не дашь денегъ или овса мѣры.

Всѣ наши прибытки и доходы

Потребляютъ земскому суду на расходы.

3) Суди насъ, владыко, по человѣчеству;

Какiя же слуги будемъ мы отечеству?

До крайности дошли, что нечѣмъ и одѣться,

Въ большiе праздники и разговѣться.

Работаемъ, трудимся до поту лица,

А не съѣдимъ въ христовъ–день куринаго яйца;

Ядимъ мякину, обще съ лошадьми…

А какъ придетъ весна,

То жены наши начнутъ ткать кросна

Исправнику, секретарю и приказнымъ,

Чтобъ не быть бабамъ нашим празднымъ,

Съ каждаго домишку

Берут по полупуду льнишку,

И сверхъ того для своей чести

Сбираютъ по полуфунту овечьей шерсти;

Даже со двора по мотку и нитокъ.

Каковъ бы ни былъ нашъ пожитокъ.

И какъ они взъѣзжаютъ,

То плутъ–десятской съ сотскимъ изъ дому всѣхъ выгоняютъ,

А тѣхъ только оставляютъ, которые помоложе,

Да ужь и говорить о томъ не пригоже!

Прiѣзды ихъ весьма для насъ обидны,

Тебѣ, владыко нашъ, самому очень видны.

Просимъ мы тебя слезно, простирая руки —

Какъ нынѣ страждутъ адамовы внуки

Отъ властителей такихъ велика намъ бѣда;

Избавь насъ, господи, отъ земскаго суда.

Въ исходѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтiя, казенное крестьянство находилось въ самомъ жалкомъ состоянiи. Мордвиновъ такъ изобразилъ «крайнее обиженiе земледѣльческаго сословiя» въ это время: «Въ Россiи 18 мильоновъ мужескаго пола душъ сѣютъ хлѣбъ чтобъ прокормить 2 или 3 мильона остальныхъ затѣмъ жителей… Дабы при такихъ мрачныхъ обстоятельствахъ, земледѣльческое наше сословiе (каково почти и во всѣхъ государствахъ есть самое бѣднѣйшее) могло какъ ни есть разживаться, то долженствовали бы покрайней–мѣрѣ облегчать оное всячески въ казенныхъ поборахъ; напротивъ того, сословiе сiе обремененное у насъ болѣе другихъ, и казенными налогами, и личными повинностями, и рекрутскими наборами, и дальне–срочнымъ служенiемъ въ полкахъ. Что принадлежитъ въ особенности до казенныхъ поселянъ, то великая площадь, занимаемая въ россiйскомъ государствѣ 12 мильонами сихъ мужскаго и женскаго пола людей, при настоящемъ положенiи у насъ сельскаго хозяйства, не можетъ не оставаться надолго въ дикомъ и скудномъ состоянiи. Тамъ, гдѣ сохою скребутъ землю не глубже, какъ на 4 пальца, гдѣ работаетъ скотъ малосильный, всегда тощiй, гдѣ паренина существуетъ, гдѣ урожаи даютъ отъ 3 до 4 зеренъ, гдѣ и на десятинѣ накашиваютъ 30 или много 50 пудъ сѣна, гдѣ коровы питаются соломою, а люди ѣдятъ хлѣбъ мякинный, конечно, владыкѣ сихъ 12 мильоновъ душъ достаточнаго стяжанiя отъ нихъ ожидать не можно. Нѣтъ на семъ великомъ удѣлѣ, составляющемъ 4–ю почти часть пространнаго россiйскаго государства и могущемъ вмѣстить нѣсколько европейскихъ королевствъ, нѣтъ ни благоустроенныхъ усадьбъ, ни богатыхъ на нивахъ урожаевъ, ни добрыхъ коней, ни удобныхъ къ обработкѣ земли орудiй, ни рукодѣльныхъ заведенiй, ни обогащающихъ народъ промысловъ, ни сословiя иного, кромѣ крестьянскаго, ни лицъ, могущихъ управлять, ни лицъ, могущихъ просвѣщать, нѣтъ и начальныхъ даже учрежденiй къ возрожденiю впредь благоустройства. Какое нелѣпообразное великой части имперiи состоянiе. Но въ сей дикости она и на вѣки остаться должна будетъ, если населяющiе ее 12 мильоновъ пахарей и пастуховъ, живя среди мховъ и дебрей, въ грубыхъ деревенскихъ хижинахъ, оставляемы будутъ безъ всякаго урядства и просвѣщенiя ихъ во всемъ, что потребно къ благоденствiю народному». Таково было положенiе крестьянства въ теченiи всего ХVIII столѣтiя. Въ началѣ ХVIII столѣтiя, именно въ 1713 году, самъ Петръ великiй сознавался: «что возрастаютъ на тягость всенародную и умножаются для лукавыхъ приобрѣтенiй и похищенiй государственныхъ интересовъ великiя неправды и грабительство, а тѣмъ многiе всякихъ чиновъ люди, а наипаче крестьяне приходятъ въ разоренье и бѣдность.» Въ началѣ ХIХ столѣтiя, Мордвиновъ изображалъ въ такомъ же видѣ «крайнее обѣдненiе земледѣльческаго сословiя». Въ статьѣ о налогахъ, он тоже замѣчалъ: «въ Россiи земледѣльческое и мѣщанское, сiи два величайшiя сословiя, на коихъ лежатъ подати, составляющiя главныя статьи государственнаго дохода, наиболѣе прочихъ сословiй стѣснены и лишены способовъ къ обогащенiю». При такомъ уровнѣ бѣдности, при этой равной изобиженности, безправности крестьянъ и мѣщанъ, очень естественно равенство ихъ и въ понятiяхъ и въ стремленiяхъ. Крестьянинъ и солдатъ изъ мѣщанъ, мѣщанинъ и солдатъ изъ крестьянъ — это братья–близнецы, которые сразу поймутъ другъ друга, и равно способны на одну и туже иницiативу. Удивительно ли послѣ этого если какой–нибудь солдатъ изъ мѣщанъ переяславскихъ и крестьянинъ пошехонскiй идутъ вмѣстѣ по костромскимъ лѣсамъ, думаютъ одну думу, живутъ въ одной кельѣ, и вмѣстѣ основываютъ и распространяютъ одно согласье бѣгуновъ, и въ ихъ согласье бѣгутъ толпы братiй ихъ, и крестьянъ, и мѣщанъ, и солдатъ, и всѣ равно увлекаются новымъ ученiемъ! Стало, у всѣхъ на сердце что–то одно…

Плоть отъ плоти, кровь отъ крови крестьянства, — солдатство, неменѣе крѣпостного народа, тяготилось своимъ крѣпостнымъ положенiемъ въ службѣ царской! (^[2]) Теперь народъ уже попривыкъ къ рекрутчинѣ. Да и то, надобно только быть въ отдаленной деревнѣ, въ наборъ, чтобъ слышать не въ домахъ только, а по всѣмъ улицамъ раздающiйся плачъ и рыданье надъ живымъ погребаемымъ молодцомъ… Чтоже было въ ту пору, когда въ первый разъ вышелъ страшный указъ о рекрутскомъ наборѣ, указъ 20 февраля 1705 года о наборѣ съ двадцати дворовъ по рекруту, когда народная семейная жизнь была еще замкнутѣе, самоуглубленнѣе, патрiархальнѣе, чѣмъ теперь? Легко представить этотъ стонъ, вопли, рыданiя и даже проклятiя, какiя изливались въ слезныхъ причитаньяхъ надъ рекрутами на учредителя рекрутчины. И тѣмъ болѣе народъ раздражался тогда рекрутскими наборами, что они были слишкомъ часты и разорительны для семействъ крестьянскихъ и посадскихъ, и поглощали самое лучшее, молодое, здоровое, могучее рабочее поколѣнiе земства, продерживая его въ солдатствѣ подъ палочной дисциплиной, въ казарменной удушливой средѣ, лѣтъ двадцать–пять и болѣе. Если не ошибаемся, при Петрѣ ужь было всѣхъ наборовъ, мѣстныхъ и общихъ, до сорока, въ томъ числѣ однихъ повсемѣстныхъ — до пяти. Тутъ поглощено было народу покрайней–мѣрѣ до 180,000 человѣкъ на одно регулярное войско чтó очень немаловажно по тогдашнему числу всего народонаселенiя. Только съ 1719 г. по 1725, втеченiи шести лѣтъ, взято въ рекруты болѣе 70,000 человѣкъ. А съ 1718 года, втеченiи слѣдующихъ пятидесяти лѣтъ, рекрутчина поглотила въ одной великой–Россiи до 1,132,000 рекрутъ, т. е. шесть человѣкъ изъ положенныхъ въ подушный окладъ. Потомъ, въ какiя–нибудь первыя пять лѣтъ царствованiя Екатерины II, въ семь наборовъ, рекрутчина забрала до 327,044 человѣка, кромѣ церковныхъ причетниковъ. А какъ набирали рекрутовъ и везли въ полки! «А именно, читаемъ въ указѣ, данномъ изъ военной колегiи 20 октября 1719 года: первое, когда въ губернiяхъ рекрутъ сберутъ, то сначала изъ домовъ ихъ ведутъ скованныхъ, а приведчи въ городъ, держатъ въ великой тѣснотѣ и по тюрьмамъ и острогамъ не по малу времени, и такимъ образомъ еще на мѣстѣ изнуривъ, и потомъ отправятъ, не разсуждая по числу людей и по далекости пути, съ однимъ офицеромъ или дворяниномъ, хотя бы тысяча человѣкъ была, и съ нужнымъ пропитанiемъ, къ тому–жъ поведутъ, упуская удобное время, жестокою распутицею, отчего въ дорогѣ приключаются многiя болѣзни, и помираютъ безвременно, а всего злѣе, что многiя безъ покаянiя; другiе же, не стерпя такой великой нужды, бѣгутъ, и боясь явиться въ домахъ, пристаютъ къ воровскимъ компанiямъ… Отчего такiя великiя въ государствѣ умножились воровскiя вооружонныя компанiи, что не отъ такихъ бѣглецовъ. Другiе, хотя бы и съ охотою хотѣли въ службу идти, но видя сначала такой надъ своею братiею непорядокъ, въ великой страхъ приходятъ.» Послѣ Петра, и даже во второй половинѣ прошлаго столѣтiя такъ же дурно обращались съ рекрутами. Вмѣсто того, чтобы этихъ бѣднягъ, и безъ того безутѣшно изобиженныхъ разлукой съ роднымъ семействомъ и проч., утѣшать человѣколюбивымъ обхожденiемъ съ ними, ихъ еще обирали «тягостными корыстными приметками и употребляли въ партикулярныя работы». Во время набора, до подготовки квартиръ, забритые рекруты въ большомъ множествѣ стояли зимой, въ стужу, на дворѣ, а ночь проводили въ торговыхъ баняхъ въ жару, и т. п. Отрадно ли было родителямъ видѣть въ такомъ положенiи своихъ дѣтей, братьямъ — братьевъ? Прiятно ли, сносно ли было несчастнымъ рекрутамъ, еще до службы царской, претерпѣвать такое мученье? Да, не даромъ вѣрно, въ народномъ эпосѣ сложились особыя молодецкiя рекрутскiя пѣсни; какъ сложились они и про все, что только тяжко прострадалъ народъ нашъ на своемъ историческомъ вѣку. Вотъ напримѣръ одна изъ старыхъ рекрутскихъ пѣсенъ:

«Попила головушка, пила, погуляла,

За батюшкины, за матушкины, буйны–головы,

За братьины и за невѣстины легкiя работы

Со радости, со весельица кудерюшки вьются,

Со печали русыя сѣкутся,

Послышали кудерюшки надъ собой невзгоды:

Невзгоды, мои кудерюшки, большое солдатство,

Вечоръ–то меня, молодца, вечоръ поимали,

Рѣзвы ноженьки во желѣзы сковали,

Бѣлы рученьки назадъ завязали,

Посадили добраго молодца въ легкiя сани,

Повезли–то меня, добраго молодца, по большой дорогѣ,

По большой дорогѣ въ симбирскую губернiю,

Поставили добраго молодца на мiрску фатеру,

Поутру добраго молодца рано поднимали,

Повели–то добраго молодца меня ко прiему,

Поставили подъ казенную мѣру.

Я подъ мѣрушку добрый молодецъ не вышелъ,

И только вышелъ русыми кудрями, черными бровями.»

Служба солдатская нелегче была въ прошломъ столѣтiи рекрутскаго набора. Но при Петрѣ великомъ солдаты ясно понимали свои подвиги и заслуги въ походахъ Петра, и въ тоже время такъ смотрѣли на многiя его учрежденiя, какъ только сама горькая жизнь, практика народная взвѣшивала ихъ, какъ прочувствовали, прострадали, перенесли реформы Петра на плечахъ своихъ податныя, крѣпостныя, рабочiя и служилыя массы народа, и какъ должна объ нихъ сказать правдивая, чисто–народная исторiя, оцѣнивая ихъ неотвлеченно, не по предзанятымъ идеямъ, а по чувствамъ, по страданiямъ перенесшаго ихъ на себѣ народа, современнаго Петру. Приводимъ здѣсь цѣликомъ замѣчательное «подметное письмо» солдатъ петровскаго времени, напечатанное въ «Чтенiяхъ общ. истор. и древн. росс.» за 1860 г. во II книгѣ:

«Уже тому пятнадцать лѣтъ, какъ началась война съ шведомъ, нигдѣ мы худо не сдѣлали и кровь свою не желѣючи проливали, а и понынѣ себѣ невидимъ покою, чтобъ отдохнуть годъ или другой, жонъ и дѣтей не видимъ, насъ какъ нарочно мучатъ, кругомъ обводятъ Москву, что чрезъ Москву ближе было итътить въ Питербурхъ, нежели чрезъ Псковъ. Сравняли насъ съ посохою; уже пришолъ изъ конъпани, изъ лѣсу дрова на себѣ носи, и день и ночь упокою намъ нѣтъ; и деньги, старой окладъ, отнимаютъ, и впредь намъ добра ждать нечего; хоть кого и отъ службы отставятъ, однакожъ не покой, тажъ служба. И въ Питербурхѣ: уже мы вѣдаемъ, то неоднова говорено, что дамъ отдохнуть, а именно послѣ турецкой акци и полтавской батали, а правды нѣтъ. Вить, мы не аньгели, что пятьнадцать лѣтъ служи безъ отдыху. Мы на службѣ грѣшимъ, а жоны наши дома иные уже замужъ вышли. Будетъ то, какъ насъ, гдѣ ни есть, въ мори потопитъ, или гдѣ взойдетъ чрезъ воды и всѣхъ поберутъ. Уже вить двѣ причины было въ перьво нарьвенскомъ походѣ, въ другой — въ турецкую акцыю, смотри и третей причины, либо полонъ дворъ, либо корень вонъ; уже чрезъ мѣру лѣто и осень ходилъ по морю, чево неслыхано въ свѣтѣ, а зиму также упокою нѣтъ на корабельной работѣ, а иные на камняхъ зимуютъ, съ голоду и съ холоду помираютъ. А государство свое все разорилъ, что уже въ иныхъ мѣстахъ не сыщешь у мужика овцы. Чево больши отъ Бога хотѣлъ, что въ Померанiи и славу велiю показали, тако–жъ и въ другихъ мѣстахъ завоевали; потомъ было отдохнуть и Богу благодаренiе воздать, и царство свое управить, развести всякiя неправды, утолить сирыхъ нашихъ, въ томъ бы угодно Богу и слава во всѣ страны произошла; а то, хотя и была фортуна на пятьнадцать лѣтъ, а иногда сдѣлается въ пятьнадцать минутъ худо и слава вся пройдетъ: въ одной фортунѣ человѣкъ не можетъ жизнь свою изжить. Уже починъ есть: сдѣлаемъ мы такъ: смолвимся человѣкъ 1000 или 2000; хотя и непохотятъ которые дворянчики, а иные есть на нашу руку, а въ другихъ полкахъ мы со многими говаривали, всѣ готовы, такожъ и черный народъ, и они такожъ говорятъ; отъ такова распорятъку и чрезмѣрной такой войны быть намъ въ великой скудости; по такихъ–де, щастливыхъ победахъ, не далъ отдохнуть; таперь пошло, и невѣдамо докуль, одно воевать только и вытвержено. А хотя, де надъ нами нещастье будетъ, то мы и пошли прямо въ швецкiя войска: коли де, он неумѣетъ нами владѣть, что уже и мы видимъ, какъ гдѣ служатъ и муку терпятъ, а надъ нами уже такъ дѣлаютъ, что не можно человѣку вытерпить. Вить мы не какъ стрѣльцы, не придемъ съ повинною, примутъ насъ вездѣ съ ружьемъ служить. Какъ такъ, что пятнадцать лѣтъ, и уже отдыху нѣтъ! Вить мы не постриглись въ монастырь! Что говорятъ: «умная голова, умная голова!» Коли–бъ умная голова, могъ бы такую человѣческую нужду разсудить: какъ такъ долго служить, и безъ грѣха прожить, и что будетъ на томъ свѣтѣ за такой грѣхъ отвѣчать. Такъ приводитъ, чтобы изъ нашихъ душъ не было ни малаго христiанства. Только полюбился Питербурхъ, развѣ тово ждать, какъ въ тюрьму посадитъ? Уже въ Питербурхѣ поморилъ всякихъ чиновъ людей, напрасною смертiю, человѣкъ больше мильону. Вотъ смотри, такъ сдѣлаетъ надъ нами: какъ шведъ зашолъ въ руки и все свое потерялъ, такъ и насъ гдѣ–нибудь заведетъ, либо въ морѣ потопитъ, или заведчи гдѣ въ камнехъ съ голоду поморитъ; а ужъ намъ Котлинъ адъ злой? Во гдѣ мы мудрость ево всю видимъ? Выдалъ штуку въ грацкихъ правахъ, учинилъ сенатъ. Что прибыли? Только жалованья берутъ много. Спросилъ бы хоть у одного челобитчика, рѣшили–ль хоть одному безволокитно, прямо, да сыскавъ за такое непослушанiе, хоть одному штрафъ учинилъ, въ кампанiе ты–бъ ихъ небралъ,» и проч.

И послѣ Петра великаго втеченiи всей первой половины ХVIII столѣтiя, да нѣсколько и позднѣе, все горька, тяжела была для рекрутъ и солдатъ служба. Да съ чего–нибудь да сложились же эти горемычныя солдатскiя пѣсни, которыя пѣлись особенно бѣглыми солдатами….

Бѣглые солдаты и въ наше время есть у насъ какъ и вездѣ. Намъ доводилось читать одно въ высшей степени любопытное современное дѣло о бѣгломъ солдатѣ–раскольникѣ. Доводилось и слышать многое о бѣглыхъ солдатахъ. Но никогда бѣглыхъ солдатъ не было столько, сколько ихъ было въ первой половинѣ прошлаго столѣтiя, особенно при Петрѣ великомъ, какъ увидимъ дальше. Главной причиной ихъ бѣгства очевидно было дурное положенiе солдатства.

Таково было въ общихъ чертахъ положенiе податныхъ, крѣпостныхъ и служилыхъ массъ народа, со времени реформъ Петра великаго и въ эпоху развитiя, происхожденiя и распространенiя согласiя бѣгуновъ. Все мутило ихъ, возбуждало недовольство и располагало къ бѣгству — единственному спасенiю въ безвыходно–тяжоломъ, стѣсненномъ, крѣпостномъ положенiи. И бѣгство въ ХVIII вѣкѣ было непрерывное, неудержимое, повсемѣстное, особенно на юговостокѣ и на западной границѣ. Бѣжать тогда было какою–то роковой необходимостью для податныхъ, крѣпостныхъ и служилыхъ сословiй. Бѣгство составляло путь спасенiя, единственный способъ совершеннаго и рѣшительнаго отрицанiя всего, что не нравилось, что тяготило въ мiрѣ. Только и оставалось явиться учителю–бѣгуну, чтобъ возвѣсти бѣгство въ доктрину, въ догматъ, назвать спасенымъ путемъ. Бѣгство вдохновляло пѣсню народную и выразилось особымъ цикломъ пѣсней, въ молодецкомъ, разбойничьемъ и солдатскомъ народномъ эпосѣ. И какой–то широкiй, необъятный, неудержимый, богатырскiй разгулъ, просторъ воли выразился въ этихъ пѣсняхъ. Жажда гуляльная, несдержимое стремленiе куда–нибудь въ степь саратовскую, въ степь моздокскую, жажда летать соколомъ, жажда все съ кѣмъ–то сразиться въ чистомъ полѣ — вотъ что выливается въ молодецкой, разгульной пѣснѣ. Изъ Сибири добрый молодецъ рвется въ великую Россiю, поетъ:

Не пора–то ли мнѣ доброму молодцу

Ѣхать во Росѣюшку гулять…

И здѣсь попадается въ тюрьму. Въ тюрьмѣ онъ поетъ пѣсню «про сокола во поимани».

Съ молоду закалялась въ крови молодецкая жажда гулянья, склонность къ бѣгству. Про мальчугу пѣсня поетъ:

Вотъ отколь, отколь мальчуга!

Онъ изъ родины бѣжалъ,

Онъ оставилъ мать–старуху

И отца–старика.

Давно рвались, бѣжали удалые буйные молодцы, вольные, гулящiе люди всякаго чина, внизъ по Волгѣ, на тихiй Донъ казачiй, въ степь саратовскую, на Яикъ и въ Приуралье. Горькое, злобное недовольство Москвой, государствомъ гнало ихъ туда въ ХVII вѣкѣ. Пронеслась кровавая борьба съ Москвой буйнаго Стеньки Разина и утихла; только тихiй Донъ оглашался съ тѣхъ поръ богатырскимъ, вѣковѣчнымъ народнымъ эпосомъ про Степана–свѣта Тимофѣевича, и пѣсни эти вторились на тысячи голосовъ, на разнообластныя варiацiи и мотивы черезъ все ХVIII столѣтiе: и въ тяжолую петровщину, и страшно–кровавую бироновщину, и въ буйную, могучую, страшно–грозную пугачевщину. Только вмѣсто сподвижниковъ Стеньки Разина — казаковъ, эти разгульныя пѣсни прилагались къ бѣглымъ солдатамъ, къ бѣглымъ рекрутам, буйнымъ молодцамъ, да къ разбойникамъ. Затихъ казачiй тихiй Донъ послѣ Стеньки Разина. Но сквозь всѣ сдержки, положенныя Петромъ, молодецкая, разгульная, буйная удаль все прорывалась и на тихiй Донъ, и въ степь саратовскую, и въ оренбургское Приуралье. Какъ ни преслѣдовали Петръ великiй и его преемники стародавнихъ вольныхъ гулящихъ людей, а они все–таки разгуливали по чисту полю южно–волжскому. И пѣсня недаромъ слагалась про бѣглыхъ молодцовъ, зашагавшихся, загулявшихся и съ грудью прострѣленною.

Не былинушки въ чистомъ полѣ зашаталися,

Зашатался, загулялся доброй молодецъ

На своемъ ли на добромъ конѣ богатырскiимъ.

Его бѣла грудь прострѣлена,

Миткалиная рубашечка вся кровью забрызгана.

Прикачнулся добрый молодецъ, привольнулся,

Привольнулся къ тиху Дону и проч.

Рекруты, по словамъ Петра великаго, бѣжали изъ полковъ, и боясь явиться домой, шли въ «воровскiя компанiи». А другiе буйные, удалые молодцы бѣжали въ южныя степи, куда въ ХVIII вѣкѣ обыкновенно сбѣгались всякаго рода бѣглые люди. И не рекрутчина только могла гнать въ ХVIII вѣкѣ въ дикую степь. Мало ли могло быть горечи житейской, семейной, когда бытъ народа вообще былъ жалокъ, бѣдственъ, печаленъ. И Ломоносовъ въ то время оставилъ свою родную избушку, отца, мать, и бросился въ путь–дорогу далекую, невѣдомую, — и еслибы не обозъ, тоже могъ бы гдѣ–нибудь замерзнуть зимой, или погибнуть какъ–нибудь. И стало–быть много погибало молодцовъ въ дикой степи, когда про нихъ сложились особыя, народныя пѣсни. Напримѣръ вотъ пѣсня «про смерть молодца въ степи».

Не пыль–то въ полѣ запылилася,

Не туманъ–то съ моря подымается:

Подымалися гуси, лебеди,

Гуси лебеди, утки сѣрыя.

Не сами собою они подымалися,

Яснаго сокола они испужалися,

За ёмъ летитъ старъ сизой орелъ,

Закричалъ онъ, возгаркнулъ

Своимъ громкiимъ голосомъ:

Ужъ ты стой, постой младъ ясенъ соколъ!

Я не бить лечу, я спросить хочу:

Ужь и гдѣ ты былъ, гдѣ погуливалъ?

Я гулялъ погулялъ во дикой степѣ,

Во дикой степѣ во саратовской;

Налетали мы на диковинку,

Тамъ диковинка не малая:

Лежитъ тѣло бѣлое,

Тѣло бѣлое, молодецкое.

Не убитъ лежитъ онъ, неизрѣзанный,

Вострымъ копьецемъ онъ весь исколотый.

Кругъ его вьются три ласточки:

Первая ластушка — родной батюшка.

А вторая ластушка — родная матушка,

А третья ластушка — молода жена.

Гдѣ отецъ плачетъ, тутъ ключи текутъ.

А гдѣ мать плачетъ — Волга матушка прошла,

А гдѣ жена плачетъ — роса утренняя;

Солнышко взойдетъ, вся роса спадетъ.

Послѣ къ бѣгунамъ бѣжали и такiе молодцы, бѣжали сыновья и дочери отъ отцовъ и матерей. Пристано–держатели бѣгуновъ скрывали ихъ у себя также гостепрiимно, какъ и разбойниковъ. Разбойники — это особый, многознаменательный въ народной исторiи типъ бѣглыхъ. Отъ мифическихъ богатырей, не чуждыхъ тѣни разбойничества, отъ новгородскихъ ушкуйниковъ, соединявшихъ въ себѣ съ разбойничьимъ характеромъ типическое новгородское отличiе, пролагателей путей колонизацiи, торговли и промышленности, отъ Стеньки Разина и его сподвижниковъ казаковъ, которые называли себя не ворами, не разбойниками, а Стеньки Разина помощниками — до разбойничества ХVIII столѣтiя и до пугачевщины много перемѣнъ совершилось въ духѣ народномъ, также какъ много перемѣнъ произошло въ бытѣ народномъ, отъ вѣчевой воли до государственной сдержанности, до ревизской, паспортной и т. п. крѣпостности. Разбойничество ХVIII столѣтiя было уже новымъ, своеобразнымъ характеристическимъ явленiемъ въ народной исторiи. Оно истекало изъ историческаго положенiя крѣпостныхъ, служилыхъ и черно–рабочихъ массъ народныхъ въ ХVIII вѣкѣ. Особенно порождали его солдатчина, крѣпостное право и деспотизмъ областного начальства. Разбойничество ХVIII столѣтiя было какимъ–то злобнымъ, свирѣпымъ мщеньемъ, большею частью направленнымъ на богачей, на дворянъ–помѣщиковъ, на начальниковъ. Часто оно было и какимъ–то дикимъ, безразборнымъ разгуломъ могучей физической силы, жаждавшей простора, кипѣвшей какимъ–то неопредѣленнымъ, несознаннымъ злобнымъ чувствомъ мщенiя. Но и оно заключало въ себѣ тѣ элементы, которые послѣ вызвали согласье бѣгуновъ и пугачевщину. Въ разбойничествѣ первой половины ХVIII столѣтiя выражалась какая–то свирѣпо–мстительная народная реакцiя, такимъ звѣрскимъ явленiемъ, какъ напримѣръ бироновщина. И разбойничество отчасти тоже было грубымъ, дикимъ отрицанiемъ противо–свободныхъ, противо–народныхъ элементовъ въ государствѣ. Оно было, такъ сказать, дикимъ, лѣснымъ бѣгунствомъ. «Воровскiя разбойничьи компанiи» первой половины ХVIII столѣтiя, — это лѣсныя согласiя бѣгуновъ, основанныя не на ученiи, не на доктринѣ, а просто проникнутые разгуломъ, разбойническимъ мщенiемъ и грабежомъ. Оттого послѣ и пристано–держатели бѣгуновъ были въ согласiи съ разбойниками, держали ихъ въ своихъ «пристаняхъ» или «мѣстахъ».

Вообще въ ХVIII столѣтiи, во внутреннемъ состоянiи земства, много было мотивовъ къ бѣгству всякаго рода. Ревизiя душъ, раздѣливъ земство поголовною переписью на военно и гражданско служилыхъ дворянъ, на духовно–служилыхъ церковниковъ, обязанныхъ учиться «въ надежду священства», на гильдейско–цеховыхъ торговоремесленныхъ людей, на помѣщичьихъ крѣпостныхъ и на казенно и дворцово–крѣпостныхъ людей и крестьянъ, вмѣстѣ съ табелью о рангахъ, съ казеннымъ чиновно–служебнымъ раздѣленiемъ школъ, окончательно произвело сословное раздѣленiе земства. Отсюда уже неизбѣжно развивался сословный антагонизмъ, дошедшiй въ половинѣ ХVIII столѣтiя до полнаго развитiя, до открытой непрiязненности сословiй. Вслѣдствiе кастально–сословнаго разъединенiя земства, вслѣдствiе отнятiя молодыхъ, здоровыхъ, мощныхъ, лучшихъ рабочихъ силъ земства, крестьянства и мѣщанства, отъ мирнаго производительнаго труда, отъ своей земли и общины, для службы отвлеченнымъ, общимъ, непонятнымъ для массы народной интересамъ имперiи, казны, — естественно пришли въ хаотическое смущенiе и броженiе земскiя общины. Вѣковымъ сочиненiемъ и постояннымъ измѣненiемъ табелей губернiй, вѣковой перестановкой, перепиской областныхъ общинъ изъ одной провинцiи въ другую, изъ уѣзда въ уѣздъ, черезполосно, нарушена была самая федеративно–територiальная областная стройность, цѣльность, естественно–историческая привычная расположенность земства, данная всѣмъ вѣковымъ бытомъ, свободнымъ колонизацiонно–хозяйственнымъ земскимъ самоустройствомъ и самораспредѣленiемъ народа, опредѣленная физико–географическими, мѣстнобытовыми и этнографическими условiями. Вѣковымъ оземствованiемъ, ссылками, переселенiями, гоненiями перемѣшанъ сложившiйся на исторической почвѣ строй и составъ общинъ, мiровъ, произведена насильственная хаотическая смѣсь въ составѣ ихъ населенiя. Однимъ словомъ, въ земствѣ происходилъ расколъ, и кастально–сословный, и политико–географическiй или земско–областной, и даже этнографическiй. Вслѣдствiе этого раскола, разобщенiя разрозненiя въ земствѣ, и расколъ старообрядства, расколъ церковно и земско–демократическiй развивался еще сильнѣе, и возсталъ противъ раздѣленiя человѣкъ на чины или на сословiя, противъ ревизiи душъ, противъ самой перепутаницы земли русской, и сталъ питать пуризмъ этнографическiй, антагонизмъ къ иновѣрцамъ и къ православнымъ мiрянамъ, убѣгалъ изъ мiра, боялся омiрщенiя. Вслѣдствiе того же раскола, разобщенiя, разрозненiя въ земствѣ неизбѣжно происходила эта расплывчивость, расходчивость въ земствѣ. Такимъ образомъ произошло въ земствѣ бродяжничество и бѣгство. Бѣжали земскiе люди отъ мiра, изъ земской общины, потомучто по выраженiю раскольниковъ, духъ антихристовъ возвѣялъ на мiръ, помутилъ мiръ, согласье, разрознилъ членовъ общинъ, сдѣлалъ общины съ ихъ выборными представителями служебными орудiями имперiи. Бѣжали земскiе люди отъ рекрутчины, потомучто она убивала лучшiя производительныя рабочiя силы, въ самой свѣжей ихъ мощи и жизненности, отрывала отъ труда, матерьяльно, существенно полезнаго и для дома и для другихъ, отрывала отъ семьи родной, для войнъ, пользы которыхъ на себѣ вовсе неиспытывалъ народъ, а только несъ одинъ ущербъ. Бѣжали земскiе люди отъ налоговъ, отъ податей и повинностей, потомучто они въ первой половинѣ ХVIII вѣка были особенно несносны, притомъ подрывала частное благосостоянiе земства, земское экономическое самоустройство и самораспоряженiе. Бѣжали далѣе земскiе люди отъ крѣпостного ига, потомучто не было мочи жить подъ помѣщичьимъ деспотизмомъ. Бѣжали отовсюду, изъ городовъ, изъ селъ, изъ казармъ, даже изъ школъ. Бѣжали горемычныя церковническiя дѣти изъ бурсъ семинарскихъ потомучто больно–тяжело было ихъ, по выраженiю духовнаго регламента «жестокостное, инокамъ подобное житiе.» Бѣжали и потому еще, что безвыходно было положенiе ихъ и по окончанiи курса; напримѣръ горемычные студенты александро–невской семинарiи, въ 1747 году, такъ вопiяли о своемъ безвыходномъ положенiи по выходѣ изъ бурсы, по случаю вышедшаго въ то время указа о поставленiи въ священники никакъ не ранѣе тридцати лѣтъ: «Гдѣ намъ нижайшимъ правильныхъ лѣтъ дожидаться? У родителей или сродниковъ? Но тѣхъ большое насъ число не имѣетъ. Рукодѣлiемъ кормиться? Но того не обучались. Куплями ли промышлять? Но и на двѣ ленты почти у всѣхъ насъ не наберется. А хотя у одного и другого изъ насъ и родитель сыщется, но и самъ онъ на силу пропитанiе имѣетъ: какъ же кормить столь возрастнаго сына, отъ котораго и самъ себѣ въ такiя лѣта надѣется помощи, станетъ. При семинарiи уже ни сякъ ни такъ оставаться и тридесяти лѣтъ дожидаться вовсе немочно. Ибо и такъ уже бѣдственное школьническое житiе паче мѣры наскучило, внѣ котораго можетъ быть давно уже иные честное себѣ заслужили прокормленiе. Итакъ мы, нижайшiе, вмѣсто чаямаго за труды дванадесятилѣтнiе награжденiя, богъ–вѣсть, съ какою надеждою остаемся. Въ монахи постриженiя нѣтъ; въ священники безъ всякаго изъятiя, по тридесяти лѣтъ требуется; въ дьяконы желаемаго прихожаны голосу недостаетъ; въ дьячки же и пономари стыдно и весьма обидно, и кромѣ посмѣянiя отъ всѣхъ, и наипаче отъ тѣхъ, которые за тугостiю къ ученiю или другимъ коимъ недостаткамъ отставлены отъ семинарiи, и давно по мѣстамъ таковымъ опредѣлены, и живутъ себѣ благополучно, въ совершенномъ житья станѣ, больше нѣтъ чего надѣяться. Отчего и тѣмъ, которые въ класахъ обучаются, уповательно, что охота къ ученiю крайне ослабѣетъ.» При такомъ положенiи духовныхъ бурсаковъ, удивительно ли что въ ХVIII столѣтiи множество изъ нихъ предавалось бѣгству изъ бурсъ. Въ учительскихъ каталогахъ первой половины прошлаго столѣтiя часто отмѣчалось: semper fugitiosus. Если и въ наше время еще сильно было въ обычаѣ такъ называемое въ класическихъ журналахъ «нахожденiе въ бѣгахъ», то можно себѣ представить, что было въ прошломъ столѣтiи. Неудивительно также и то, что во второй четверти ХVIII столѣтiя церковники, вмѣстѣ съ крѣпостными людьми, поднимали бунты, за то что и ихъ прикрѣпляли къ помѣщикамъ или отдавали въ солдаты.

Короче скажемъ, бѣжали и бѣгали по бѣлу свѣту всякихъ чиновъ люди, но всѣхъ болѣе податные, крѣпостные и служилые. И собирались эти бѣглые въ разныя компанiи, согласья, скопища. Одни, могучiе физическими силами, собирались въ «воровскiя и разбойничьи компанiи большiя», и чинились по словамъ Петра великаго, вмѣсто его царскаго величества подданныхъ, злодѣи всему государству, сбирались больше полустолѣтiя, чтобъ произвести наконецъ пугачевщину. Другiе, обладая нравственными силами, движимые религiозно–политическими ученiями, бѣжали въ лѣса, въ горы, въ степи, тайно отъ правительства, основывали свои вольно–народныя колонiи, общины, въ противоположность приказно–государственной, преимущественно военной колонизацiи ХVIII столѣтiя, собирались въ свои мирныя общины, въ согласья, стремились къ особно–областному самоустройству и самоуправленiю. Первые, во имя Стенекъ Разиныхъ, во имя Пугачевыхъ, собираясь въ воровскiя и разбойничьи компанiи, или въ многолюдныя и вооружонныя станицы бѣглыхъ драгунъ, солдатъ, рекрутъ и казаковъ, и соединяясь съ бѣглыми крѣпостными и разночинцами, домогались, въ пугачевщину, поколебать существующiй порядокъ. Вторые во имя стараго вольнонароднаго земскаго устроенiя, подъ знаменемъ религiозно обрядовой старины, стремились наибольше путемъ мирной пропаганды основать вездѣ по областямъ свои общины, согласья, привести ихъ всѣ, по выраженiю федосѣевскаго собора 1751 года, въ любовь и соединенье, и образовать изъ всѣхъ согласiй общiй совѣтъ или соборъ. Во второй половинѣ прошлаго и въ первой четверти нынѣшняго столѣтiя, зачатки федерацiи старообрядческихъ общинъ, зачатки мѣстныхъ и общихъ совѣтовъ или собранiй уже обнаруживали значительное развитiе.

Въ первой же половинѣ ХVIII столѣтiя, расколъ только охранялся, спасался и пропагандировался путемъ бѣгства. Жестокое преслѣдованiе бѣглыхъ и разбойниковъ, жестокое гоненiе раскола, бироновщина усиливали бѣгство и разбойничество, ускоряли появленiе пугачевщины, озлобляли и усиливали расколъ. Крѣпкiя тюрьмы, желѣзныя оковы неисправляли разбойниковъ, не вырывали изъ сердецъ ихъ накипѣвшей закоснѣлой злобы. Они и въ тюрьмѣ пѣли о лѣсахъ и станахъ своихъ, какъ гласитъ старинная пѣсня:

Вы лѣса ли наши, лѣсочки, лѣса наши темные,

Вы кусты ли наши, кусточки, кусты наши великiе,

Вы станы ли наши, станочки, станы наши теплые,

Вы друзья ли наши, братцы, товарищи!

Лѣса наши всѣ порублены,

А кусты наши всѣ поломаны,

Всѣ станы наши разорены,

Всѣ друзья наши товарищи переловлены.

Во крѣпкiя тюрьмы наши товарищи посажены,

Рѣзвы ихъ ноженьки въ кандалахъ заклепаны.

У воротъ–то стоятъ грозные сторожи,

Грозные сторожи, бравые солдатушки,

Никуды–то намъ, добрымъ молодцамъ, ни ходу, ни выпуску,

Ни ходу, ни выпуску изъ крѣпкой тюрьмы.

Ты возмой, возмой туча грозная,

Ты разбей–ко, разбей земляны тюрьмы

Чтобы разбойнички–друзья разбѣжалися.

Точно также не искоренялся, а только закалялся и крѣпъ расколъ отъ гоненiй. Лѣтописи старообрядческiя ужасными чертами изображаютъ страшное время бироновщины. Въ раскольничьей книгѣ, недавно вышедшей заграницей, подъ заглавiемъ «церковная исторiя», читаемъ напримѣръ такое сказанiе «о мучительствѣ въ станицахъ донскихъ казаковъ».

«Въ царствованiе россiйской императрицы Анны Iоанновны, посланный полномочный чиновникъ, прибывъ въ станицы донскихъ казаковъ для приведенiя ихъ всѣхъ безъ изъятiя къ новопреданнымъ церковнымъ догматамъ, и когда отнюдь не находилъ въ нихъ склонности, принялъ самыя жестокiя мѣры, начиналъ отъ верхнихъ станицъ, перебирая поединому каждое семейство разными мучительными пытками, и ничтоже успѣвъ, наконецъ каждому семейству повѣлелъ выходить на брегъ Дона и избирать изъ двухъ едино — или присягать къ принятiю новопечатныхъ книгъ въ соединенiе съ великороссiйскою церковiю, или на висѣлицѣ умирать, и всѣ согласились умереть. Неизъяснимымъ ужасомъ преисполнено было зрѣлище, когда изъ каждаго дома отецъ съ матерью и дѣтьми, съ неизъяснимымъ воплемъ и рыданьемъ на брегъ Дона торжественно шли за вѣру умирать, и другъ друга объемлюще, отецъ сына, а мать дщерь, утопали въ слезахъ. Мучитель подавалъ лишь знакъ, — и вдругъ вздергивались на висѣлицу и умирали, а по умертвiи мучитель повѣлевалъ тѣла бросать въ рѣку, да тѣмъ пловущими мертвецами возвѣстить и прочимъ нижнимъ станицамъ, какова постигнетъ и тѣхъ година. Сiе дѣялось первѣе ближе съ прiѣзда объ одной сторонѣ Дона, а между тѣмъ прочiя станицы, подъ командою мудраго и къ преданiямъ святоотеческимъ всеревностнаго атамана Игнатiя Некрасова съ елико–возможною поспѣшностью и легкостью, въ одну ночь свелись и поднялись въ бѣгство всего 40,000 самыхъ домохозяевъ съ женами и дѣтьми, оставя на мѣстѣ все свое домовое заведенiе и прочее тяжолое имущество, хотя у многихъ отняты были и самые конскiе табуны; но и изъ нихъ многiя семейства только съ тѣломъ и душой присовокупились. Тако сей благочестивый народъ, подъ предводительствомъ своего богомудраго атамана Некрасова единственно направлялись промысломъ божiимъ съ немалымъ препятствiемъ, однако наконецъ благополучно перешолъ Дунай въ турецкiе предѣлы. О таковомъ жалостномъ послѣдствiи, сверхъ рукописныхъ исторiй, между рукъ старовѣрцевъ находящихся, свидѣтельствуютъ со стороны даже самихъ гонителей подлинныя слова изъ печатнаго изданiя, подъ названiемъ историческiй, политическiй и литературный журналъ «Сынъ Отечества».

Вслѣдствiе такихъ гоненiй, отъ мучительства биронова, по словамъ Болтина, бѣжало заграницу неменѣе 250,000 д. муж. пола. Въ той же старообрядческой «церковной исторiи» сказано:

«Здѣсь покрайней–мѣрѣ возведемъ окрестъ мысленныя очи свои и пробѣжимъ общимъ взглядомъ нетокмо по россiйскимъ предѣламъ, но и по всей Европѣ, а частью и Азiи для чувствительнаго понятiя, како изъ той божественной ограды столь разгнаны были словесныя овцы, что наполнились ими горы и холмы и непроходимыя дебри. Населились отъ вѣковъ ненаселяемыя отдаленныя сибирскiя и кавказскiя горы. Умножились россiйскимъ народомъ области: малороссiйская, бѣлорусская, польская и бессарабская. Надѣлились тѣмъ же удѣломъ въ значительномъ числѣ цѣлыхъ обществъ многiя державы: Турцiя, европейская и азiятская, Валахiя, Молдавiя, Австрiя и Пруссiя. И все таковое безчисленное множество россiйскаго народа, единственно по причинѣ невозможности внутрь Россiи содержать древне–церковныхъ чиновъ и уставовъ подъ жестокимъ притѣсненiемъ и казнью, вынуждено было оставить всю приверженность свою къ отечественной природѣ и искать прибѣжища и свободы вѣры въ чужихъ предѣлахъ.»

И въ началѣ второй половины ХVIII вѣка бѣглыхъ было множество. И причинъ къ бѣгству было также много. Въ первые годы царствованiя Екатерины II, графъ Петръ Ив. Панинъ исчислялъ слѣдующiя причины побѣговъ въ Польшу: «Обстоятельства, дѣлающiя донынѣ поползновенiе къ побѣгамъ изъ Россiи въ Польшу, примѣчаются быть слѣдующiя: 1) строгость духовенства и разные какъ отъ оныхъ, такъ и отъ свѣтскихъ корыстныя градоначальническiя приметы къ затвердѣвшимся людямъ въ раскольничьемъ суевѣрiи; 2) поборы въ рекруты изъ ближнихъ къ границамъ имѣнiй, причемъ и заведшее поползновенiе въ нѣкоторыхъ помѣщикахъ продавать въ рекруты отъ цѣлыхъ семей за постороннiя, а не за свои уже деревни, и безъ всякаго въ томъ уваженiя, какъ огорченiя, такъ и разоренiя остающимся ихъ семьямъ, въ которыхъ отдачу въ рекруты почитаютъ жоны мужей, а отцы дѣтей своихъ за взятье на убiйство и на всегдашнее отъ нихъ отлученiе. 3) Весьма худое и нетолько нерачительное содержанiе рекрутъ до отправленiя въ полки, но и случающiяся къ нимъ, какъ по многимъ слѣдствiямъ извѣстно, тягостныя корыстныя приметки, такъ что вмѣсто чтобъ имъ, огорченнымъ людямъ чрезъ отлучку отъ семейства своего, дѣлать всякое къ службѣ приласканiе, нестрашились приметками ихъ обирать и употреблять въ партикулярныя работы, да и въ самыхъ резиденцiяхъ зимою прежде рекрутъ набирывали, нежели имъ квартиры приуготовляли, слѣдуя обыкновенному порядку полицiи, чтобъ напередъ именной списокъ при доношенiи въ нее вступилъ, а потомъ опредѣленiе и билеты на асигнацiи квартиръ послѣдовали, между тѣмъ же ежедневно въ множествѣ набираемые рекруты принуждены были зимою на дворѣ въ стужѣ, а ночью въ торговыхъ баняхъ въ жару къ новой службѣ приласканiе получать; остающемуся же ихъ семейству было горестнѣйшимъ то зрѣлищемъ и примѣромъ на будущiе для дѣтей ихъ поборы. 4) Ничѣмъ неограниченная помѣщичья власть съ выступленiемъ въ роскоши изъ всей умѣренности, къ сборамъ съ подданныхъ своихъ собственныхъ податей и употребленiемъ оныхъ въ работы, нетолько превосходятъ примѣры ближнихъ заграничныхъ жителей, но частенько у многихъ выступающiя и изъ сносности человѣческой. 5) Возвышенiе цѣнъ безъ уваженiя ближняго заграничнаго примѣру соли, безъ коей никто питаться не можетъ, и вину, къ которому подлый русскiй народъ неотвращенную уже привычку имѣетъ; а при продажѣ первой большiя для поселянъ трудности, распространяющiяся до взятокъ; а строгость во взысканiи вольной винной продажи, употребляемая безъ уваженiя же близости границъ, гдѣ въ томъ всякой свободную волю имѣетъ. 6) Донынѣ по великому несчастiю распространившееся, особенно въ отдаленныхъ губернiяхъ, провинцiяхъ и городахъ, отъ зловреднаго вкоренившагося лихоимства неправосудiе и нерадѣнiе безъ корысти никакимъ общимъ дѣламъ и попеченiямъ. 7) Бывшее употребленiе въ выборѣ городскихъ начальниковъ для пользы посылаемыхъ туда персонъ, а не для пользы поручаемыхъ имъ градоначальствъ и дѣлъ.»

По такимъ причинамъ много народу бѣжало въ Польшу, въ Австрiю и даже въ Турцiю. Въ Польшу старообрядцы малороссiйскихъ стародубскихъ слободъ часто переводили бѣглыхъ крестьянъ, солдатъ, казаковъ. Вслѣдствiе указа 14 декабря 1762 года, дозволявшаго всѣмъ бѣглымъ заграницу безпрепятственно возвращаться на мѣста, отведенныя въ Сибири и на юго–востокѣ Великороссiи, — многiе изъ бѣглыхъ, и въ томъ числѣ старообрядцы, выходили изъ Польши и снова пускались въ странствованiе, въ южное заволжье.

Въ августѣ 1772 года, пробирался между толпой бѣглыхъ, изъ–за польской границы бѣглый казакъ, раскольникъ, средняго росту, долголицый, сухощавый; волосы на головѣ русые, борода черная съ просѣдью, глаза карiе, выразительные; на лѣвомъ вискѣ отъ золотухи шрамъ. На вопросъ: кто? онъ назывался раскольникомъ и бывшимъ прежде пензенскимъ купцомъ Емельяномъ Ивановымъ. На пограничномъ форпостѣ онъ заявилъ желанiе идти на Иргизъ: ему дали паспортъ и велѣли явиться въ симбирской провинцiальной канцелярiи, въ вѣдомствѣ которой находился Иргизъ. Казакъ прошолъ прямо. Тамъ, — гласитъ старообрядческая пѣсня:

Монастырь верхней издавна стоитъ на крутой горѣ

Во прекрасной ли во пустынюшкѣ, во зеленой во дубровушкѣ,

Какъ прекрасенъ садъ, при рѣкѣ древа,

При древахъ этихъ мелки пташечки.

Они райскiя поютъ пѣсенки,

Утѣшаютъ же они иноковъ монастырскiихъ и всѣхъ трудниковъ.

Что возговоритъ имъ игуменъ рѣчь,

Наставляя всѣхъ ко спасенiю:

Вы отцы святыи соборныи

Вы послушайте моего гласу,

Что и надо намъ признаватися,

Какъ мы жизнь истеряли

Всю и во многомъ во смятенiи.

Возведемъ очи свои къ вышнему,

Полiемъ слезы, какъ источники,

Мы просить будемъ самого творца,

Чтобъ наставилъ насъ ко спасенiю,

Онъ управилъ бы жизнь полезную.

Вы пѣвцы мои златострунные,

Воспѣвайте пѣсни пресладкiя какъ архангелы.

Воспѣвайте, аки громъ гремитъ въ ударенiяхъ…

Мы игумену покоряемся,

Какъ древа вси преклоняемся

А мы вышли вси во долинушку,

Во зеленую во дубравушку.

А мы смотримъ вси во зеленой садъ,

Какъ при той ли, да при пустынушкѣ, при долинушкѣ,

Протекла рѣка пребогатая;

От нея же мы, всѣ питаемся,

Рыболовствомъ всѣ занимаемся.

Какъ при той же, да при рѣчушкѣ,

Молодые всѣ вышли иноки,

И при правныхъ всѣ при лодочкахъ,

Рыболовшички всѣ держатъ неводы.

Это былъ монастырь иргизскiй. Бѣдный путникъ въ немъ остановился, и былъ принятъ ласково игуменомъ Филаретомъ, который непреминулъ дать ему наставленiе въ духѣ старообрядства.

Гостя въ монастырѣ иргизскомъ, странникъ ходилъ по окрестнымъ селамъ; особенно часто ходилъ въ мечетную слободу малыковской волости, гдѣ крестьяне были раскольники, и знакомился съ крестьянами. Игуменъ иргизскiй и незналъ, какъ и куда потомъ дѣвался незнакомый пришлецъ.

Любопытно вообще кáкъ тогда, въ эпоху появленiя бѣгуновъ, бѣглые расхаживали по бѣлу–свѣту. Но этотъ бѣглецъ былъ особенно загадоченъ.

Въ ноябрѣ 1772 года, его видѣли съ раскольникомъ мечетной слободы Семеномъ Филиповымъ, въ яицкомъ городкѣ, въ домѣ отставного казака Дениса Пьянкова. Тутъ разъ хозяинъ спросилъ его, по поводу ходившаго въ Яикѣ слуха:

— Что будто бы въ Царицынѣ явился государь Петръ Федоровичъ!

Бѣглый незнакомецъ съ особенно–утвердительнымъ тономъ отвѣчалъ:

— Это правда, и онъ подлинный царь Петръ Федоровичъ, и хотя его въ Царицынѣ поймали, да онъ ушолъ, а вмѣсто его замучили другого.

— Какъ этому можно статься! Вѣдь Петръ Федоровичъ умеръ! съ сомнѣнiемъ возразилъ Пьянковъ.

— Неправда, отвѣчалъ бѣглецъ: — онъ также спасся и въ Петербургѣ от смерти, какъ и въ Царицынѣ.

Пьянковъ, опасаясь бѣды, не захотѣлъ дальше любопытствовать, и замолчалъ. Но бѣглецъ былъ очень заинтересованъ разговоромъ, и послѣ непродолжительнаго молчанiя, самъ завелъ такой разговоръ:

— Какъ вамъ, яицкимъ казакамъ, не стыдно, что вы терпите такое притѣсненiе въ вашихъ привелегiяхъ!

— Чтожь дѣлать–то? отвѣчалъ Пьянковъ: — такъ видно тому и быть.

— Да не лучше ли вамъ выйти съ Яику, заговорилъ бѣглецъ: — выйти съ Яику въ турецкую область, на Лобу рѣку, а на выходъ я вамъ даю денегъ, на каждую семью по двѣнадцати рублей.

При этомъ бѣглецъ прихвастнулъ, что будто у него на границѣ оставлено до 200 тысячъ рублей, да на 70 тысячъ товару.

— Если же, прибавилъ онъ: — яицкое войско согласится бѣжать, то изъ своихъ денегъ буду оное коштовать.

Пьянковъ съ сомнѣнiемъ возразилъ на это:

— Да гдѣ ты таки деньги возьмешь, и что ты подлинно за человѣкъ?

— Я, отвѣчалъ бѣглецъ: — я заграничный торговый! и сталъ дальше говорить на ту же тему:

— Когда вы выйдите заграницу, то всѣхъ васъ съ радостью встрѣтитъ турецкiй паша: онъ, ежели будетъ нужда въ деньгахъ войску на проходъ, то дастъ еще хоть до пяти мильоновъ рублей.

Пьянковъ не сталъ дальше слушать, и велѣлъ ему больше не говорить такихъ рѣчей. Отъ Пьянкова бѣглецъ каждый день ходилъ на базаръ, и все толковалъ что–то съ народомъ.

Потомъ, въ iюнѣ мѣсяцѣ 1773 года, видѣли этого таинственнаго бѣглеца, какъ пробирался онъ ужь изъ тюрьмы казанской на Узени, въ Камышъ–Самору. Мѣсто это тогда было непроходимое: кругомъ лѣсъ, а въ лѣсу трясины и болота. Тутъ скрывались бѣглецы. Тутъ и вокругъ незнакомаго бѣглеца собралось человѣкъ семь бѣглыхъ казаковъ, да семь же человѣкъ раскольничьихъ старцевъ. Тутъ они держали совѣтъ, склонить на свою сторону яицкихъ казаковъ, вовремя плавки рыбы, и съ помощью ихъ взять яицкiй городокъ, побить всѣхъ старшинъ и потомъ идти на Оренбургъ…

Затѣмъ видѣли незнакомаго бѣглеца въ половинѣ iюля: онъ ѣхалъ въ Жаловицкiй уметъ, отстоящiй отъ яицкаго городка въ 50–ти или 60–ти верстахъ, ѣхалъ одинъ въ кибиткѣ, запряжонной парой лошадей, въ мужичьемъ платьѣ; при немъ было ружье, котелъ мѣдный и мѣшечекъ съ сдобными лепешками. По прiѣздѣ въ уметъ, содержателю его, пахатному солдату симбирскаго уѣзда, Степану Максимову Оболяеву, по народному прозванью — Ереминой–курицѣ, онъ сказался пензенскимъ купцомъ Иваномъ Ивановымъ: «былъ де онъ въ яицкомъ городкѣ за покупкой рыбы, и тамъ оставя свой обозъ, велѣлъ оному за собой ѣхать, а самъ напередъ поѣхалъ было въ Пензу, но на дорогѣ лошади взбѣсясь, разбили телѣгу»; а потому и просилъ уметчика пробыть у него, пока дождется свой обозъ, обѣщая ему за то заплатить. Уметчикъ пустилъ пожить. Бѣглый незнакомецъ принялся за промыселъ: сталъ стрѣлять по степи сайгановъ, и ими самъ питался и кормилъ уметчика. Уметчикъ былъ радъ жильцу промышленному, особенно когда увидѣлъ, что жилецъ старообрядецъ, — крестится двуперстнымъ знаменiемъ. Такъ недѣлю пробылъ бѣглый незнакомецъ у уметчика, высматривалъ, да выпытывалъ его, не переметчикъ ли. Черезъ недѣлю онъ наконецъ рѣшился откровеннѣе заговорить съ нимъ:

— Что ты, Степанъ Максимычъ, знаешь: вѣдь я тебя обманулъ, что сказался пензенскимъ купцомъ, а я вѣдь не купецъ, но дубовскiй казакъ, и не Иваномъ меня зовутъ, а Петромъ Ивановымъ.

Уметчикъ Еремина–курица почти и не обратилъ вниманiя на эти слова жильца, а заботился главнымъ образомъ объ обозѣ, расчитывая вѣроятно поживиться отъ него.

— Такъ поэтому ты и объ обозѣ–то солгалъ? только и спросилъ онъ.

Ловкiй бѣглецъ, смекнувъ тотчасъ корыстолюбiе уметчика, и не желая вдругъ оказаться обманщикомъ, отвѣчалъ:

— Нѣтъ, это я не солгалъ, а правда: я на сихъ дняхъ его сюда ожидаю.

Уметчикъ Еремина–курица этому и повѣрилъ, и обходился съ жильцомъ дружно. А этотъ, узнавши простоту его и снисходительность къ бѣглецамъ, рѣшился наконецъ открыть ему свой замыселъ. Черезъ двѣ недѣли, по прiѣздѣ, былъ онъ въ банѣ съ хозяиномъ, и послѣ бани, заведя разговоръ стороной, спросилъ уметчика:

— Что, Степанъ Максимычъ, давича ты былъ со мной въ банѣ, примѣтилъ ли ты на мнѣ царскiе знаки?

А уметчикъ съ усмѣшкой и равнодушно отвѣчалъ:

— Какiе знаки? я ихъ отроду нетолько невидывалъ, да и неслыхивалъ.

Бѣглец теперь совсѣмъ убѣдился, что простотѣ–уметчику можно все говорить.

— Этакая ты простая курица, сказалъ онъ: — ужь царскихъ знаковъ неслыхивалъ! я тебѣ ихъ когда–нибудь при яицкихъ казакахъ покажу.

— Чтоже это, Петръ Ивынычъ, спросилъ тутъ уметчикъ, затронутый нѣсколько любопытствомъ: — кчему ты это говоришь? какимъ на тебѣ быть царскимъ знакамъ?

— Эдакой ты безумный, отвѣчалъ бѣглецъ: — ужь того–то не догадался, кчему я это говорю! Вѣдь я не купецъ и не казакъ, такъ какъ тебѣ сказался, а государь вашъ Петръ Федоровичъ!

Тутъ уметчикъ Еремина–курица испугался, что онъ принималъ жильца за простого человѣка, однакожь осмѣлился еще спросить:

— Да какъ же это я слышалъ, что государь померъ?

— Врешь, сказалъ бѣглецъ: — Петръ Федоровичъ живъ, а не умеръ: ты смотри на меня такъ, какъ на него. Я былъ за моремъ и прiѣхалъ въ Россiю прошедшаго года. И услыша, что яицкiе казаки приведены всѣ въ разоренье, такъ нарочно для нихъ я сюда на выручку прiѣхалъ, и хочу, если Богъ допуститъ, опять вступить на царство.

Уметчикъ тутъ сталъ кланятся и просить прощенья, что обращался съ нимъ попросту. Спустя нѣсколько дней, къ уметчику прiѣхалъ знакомый казакъ, Закладновъ, попросить лошади. Когда Закладновъ сѣдлалъ за плетнемъ лошадь, уметчикъ подошолъ къ нему, и указывая на бѣглеца, который виднѣлся изъ сарая, спросилъ полушопотомъ:

— Что, Гриша, какъ ты думаешь объ этомъ человѣкѣ? какой онъ человѣкъ?

— Почему я могу знать чтò онъ за человѣкъ, отвѣчалъ Закладновъ.

— Вишь, объяснялъ дальше уметчикъ съ какою–то таинственною торжественностью: — вишь это государь Петръ Федоровичъ. Онъ говоритъ, что имѣетъ на себѣ царскiе знаки и нарочно сюда на выручку къ вамъ прiѣхалъ. Онъ приказалъ тебѣ сказать, чтобъ ты открывалъ о немъ войсковой руки надежнымъ казакамъ.

Закладновъ содрогнулся. Тутъ бѣглецъ–самозванецъ вышелъ изъ сарая и сказалъ самъ уже Закладнову:

— Что, Гриша, слышалъ ты отъ Ереминой–курицы обо мнѣ?

— Слышалъ, государь! поклонясь отвѣчалъ Закладновъ.

— Ну смотри же, Гриша, говорилъ бѣглый самозванецъ: — расказывай обо мнѣ дома надежнымъ людямъ войсковой руки, да смотри объясняй по тайности, такъ чтобы и жены ваши не знали, и берегитесь старшинской руки, чтобы какъ не провѣдали обо мнѣ. Пришли ко мнѣ сюда отъ войска человѣкъ двухъ нарочитыхъ людей: я съ ними поговорю и скажу имъ, что надо сдѣлать.

Накормя Закладного на дорогу завтракомъ, самозванецъ еще разъ провожая его сказалъ:

— Смотри же, Гриша, не забудь, пришли ко мнѣ казаковъ, и самъ съ ними прiѣзжай. Да проворь скорѣе!

— Хорошо, сударь, слышу! отвѣчалъ Закладновъ, и взялся за пропаганду пугачевщины.

Такiе между прочимъ бѣглецы скрывались въ прошломъ вѣкѣ въ массѣ бѣглыхъ, и потомъ мало–помалу выдвигались на отчаянные подвиги или самозванства, или разбойничества, или религiозно политической пропаганды. И вотъ какъ выдвинулся изъ толпы такихъ бѣглецовъ, прошолъ черезъ скиты старообрядческiе знаменитый бѣглый казакъ зимовейской станицы, раскольникъ вѣтковской и иргизской, Емельянъ Ивановъ Пугачевъ. И съ какимъ демократическимъ тактомъ началъ онъ свое отчаянное дѣло! Изъ Польши, откуда вышелъ и первый самозванецъ, идетъ онъ прямо въ приуральское заволжье, въ этотъ необъятный, вѣковой притонъ, омутъ сброднаго народа, куда стекались въ ХVIII вѣкѣ самые отчаянные бѣглые, послѣднiе вольные, гулящiе и голутвенные люди цикла и закалу Стеньки Разина, гдѣ скоплялись всѣ элементы, вся накипь, наболь народнаго недовольства, и раскольничьяго, и крѣпостного, и заводскаго и проч. Бѣглецъ съ могучей натурой идетъ къ своимъ же сброднымъ бѣглецамъ, къ яицкимъ казакамъ, въ которыхъ тоже еще не охладѣлъ закалъ Стеньки Разина, закалъ, поддерживаемый теперь еще расколомъ. Давно эти сбродные, удалые, буйные молодцы старой повольничьей, ушкуйничьей породы сбѣжались на Яикъ. Сначала они тоже, подобно вольницамъ, дружинамъ Ярмака Тимофѣича или Степана Разина, удальствомъ и разбоями промышляли по Каспiйскому морю и по Волгѣ. Потомъ, натѣшившись вдоволь удалыми разбоями, въ волю нагулявшись по широкому раздолью степи саратовской, по Волгѣ и морю, рѣшились наконецъ основать вольную осѣдлую общину: «собрався учинили совѣтъ» и предались подъ власть Россiи при царѣ Михаилѣ Федоровичѣ. Имъ дана была «жалованная грамота на рѣку Яикъ съ сущими при ней рѣки и притоки и со всякими угодьи отъ вершинъ той рѣки до устья». Они набрались бѣглыми всякаго рода, вольными, гулящими людьми и образовали военно–демократическую общину. Демократическая воля въ нихъ до того была сильна, необуздана, что съ 1721 года, когда они подчинены были вѣдѣнiю военной колегiи, до 1770 года, они непрерывно вели открытую, неуступную борьбу съ ограничительными притязанiями начальства. Борьба эта достигла высшей степени разгара, когда въ яицкiй городокъ пришолъ Пугачевъ. Казаки раздѣлились тогда на двѣ партiи: на несогласныхъ или казаковъ войсковой руки, и на согласныхъ т. е. сторонниковъ старшинъ и правительства или старшинной руки. Пугачевъ сразу понялъ силу и значенiе первой чисто–демократической партiи, и съ нею–то пошолъ въ походъ. И зашевелился, задвигался весь юговосточный край имперiи, зашевелились русскiе и инородцы, затряслось все южное приволжье и заволжье, затряслись уральскiе заводы и зауральская Сибирь. Полетѣли возмутительные листы, манифесты, не многоглаголиво–краснорѣчивые, а затрогивающiе самое сердце и всѣ вѣковые помыслы, желанiя и ожиданiя народа: «дарю волей и землей, и рѣкой, и травами, и морями, и хлѣбнымъ провiантомъ, и крестомъ, и бородою, и свинцомъ, и порохомъ». И слова эти, какъ самая горючая, пламенная искра, просто производили пожаръ въ сердцахъ народныхъ. И пламя пугачевщины пылало. Крѣпостныя, тяжко–податныя, рабски–служебныя, тяжко–чернорабочiя основы имперiи заколебались. А буйные, давшiе волю физической силѣ казаки говорили: «то ли еще будетъ, такъ ли еще тряхнемъ Москвой» т. е. государствомъ. И ужаснулось правительство. «Богъ знаетъ, чѣмъ все это кончится!» говорила Екатерина. «Зло превелико, ужасно», писалъ ей Бибиковъ: «ухъ дурно!.. Не Пугачевъ важенъ и не воры казаки, а важно общее негодованiе.»

Въ самый разгаръ пугачевщины разъ стоялъ въ Москвѣ на часахъ молодой солдатъ, и пѣлъ такую пѣсню:

Охъ ты, батюшка, Ленбурхъ городъ!

Про тебя, Ленбурхъ, идетъ славушка,

Слава добрая, нарѣчье хорошее,

Будто ты, Ленбурхъ, на красѣ стоишь, на крутой горѣ,

На крутой горѣ, на жолтымъ пескѣ,

На жолтымъ пескѣ, разсыпчатымъ,

На трехъ рѣчушкахъ, да на устьицахъ.

Да первая рѣчушка течетъ Самарушка.

Другая рѣчушка — Яикъ рѣка,

Третья рѣчушка — Уралъ рѣка.

По Уралѣ рѣкѣ живутъ казаченьки,

По Самарушкѣ живутъ татарушки,

По Уралу гулялъ генералъ–Пугачь.

Какъ во матушкѣ было во каменной–Москвѣ,

Молодой–то солдатъ на часахъ стоитъ,

На часахъ стоитъ, себѣ рѣчи говоритъ:

«Не даютъ–то мнѣ, доброму молодцу,

Волюшку во Ленбурхъ сходить,

Во Ленбурхъ сходить, Пугача убить.»

Но въ то время, какъ этотъ солдатъ, вѣрный царю и отечеству до капли крови, или просто жаждавшiй только дать волюшку, разгулъ молодецкой силѣ, удали, съ такимъ порывомъ зарился Пугача убить, въ то самое время толпы солдатъ убѣгали съ часовой службы, изъ полковъ, даже изъ крѣпкихъ тюремъ. Издавна, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ началась въ Россiи рекрутчина, скиты и слободы старообрядческiя, глухiя провинцiальныя захолустья, даже помѣщичья имѣнья наполнены были бѣглыми солдатами и рекрутами. Полное собранiе законовъ первой половины и особенно первой четверти ХVIII вѣка наполнено указами о бѣглыхъ солдатахъ и рекрутахъ. Въ первой четверти прошлаго столѣтiя изъ бѣглыхъ солдатъ, драгунъ и рекрутъ образовались многочисленныя «вооружонныя компанiи», къ которымъ приставали бѣглые и крѣпостные люди. Солдатъ по сто, по двѣсти и больше, верхами, съ ружьями, въ регулярномъ порядкѣ разъѣзжали по многимъ уѣздамъ и грабили помѣщичьи имѣнья. Лѣса наполнены были большими скопищами бѣглыхъ солдатъ, гдѣ они приставали иногда и къ «разбойничьимъ компанiямъ». Тамъ, въ темной чащѣ лѣсовъ, свѣтились по ночамъ огни: вкругъ нихъ сидѣли солдаты бѣглые, безпашпортные. Или собирались они, «сходилися на полянушку, на широкую». И старая, гремучая, завѣщанная бойцами Стеньки Разина пѣсня раздавалась по лѣсамъ:

«Ты взойди–ко, взойди солнце красное,

Обогрѣй ты насъ, добрыхъ молодцевъ,

Солдатъ бѣглыхъ, безпашпортныихъ».

А. ЩАПОВЪ

---

(^[1]) Имуществ. и личн. права, по указамъ Петра В., г. Лешкова. «Русс. Вѣстн.» Дек. 1861 г.

(^[2]) По выраженiю Меншикова, Остермана, Макарова и Волкова, «солдатъ съ крестьяниномъ связанъ какъ душа съ тѣломъ, и когда крестьянина не будетъ, тогда не будетъ и солдата».