СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ

 

РОМАНЪ В. ГЮГО

 

ПРЕДИСЛОВIЕ ОТЪ РЕДАКЦIИ

 

«Le laid, c'est le beua» — вотъ формула, подъ которую лѣтъ тридцать тому назадъ самодовольная рутина думала подвести мысль о направленiи таланта Виктора Гюго, ложно понявъ и ложно передавъ публикѣ то что самъ Виктор Гюго писалъ для истолкованiя своей мысли. Надо признаться впрочемъ, что онъ и самъ былъ виноватъ въ насмѣшкахъ враговъ своихъ, потомучто оправдывался очень темно и заносчиво и истолковывалъ себя довольно бестолково. И однакожъ нападки и насмѣшки давно исчеэли, а имя Виктора Гюго не умираетъ, и недавно, слишкомъ тридцать лѣтъ спустя после появленiе его романа «Notre–Dame de Paris», явились «Les Misérables», романъ, въ которомъ великiй поэтъ и гражданинъ выказалъ столько таланта, выразилъ основную мысль своей поэзiи въ такой художественной полнотѣ, что весь свѣтъ облетѣло его произведенiе, всѣ прочли его, и чарующее впечатлѣнiе романа полное и всеобщее. Давно уже догадались, что не глупой карикатурной формулой, приведенной нами выше, характеризуется мысль Виктора Гюго. Его мысль есть основная мысль всего искуства девятнадцатаго столѣтiя, и этой мысли Викторъ Гюго, какъ художникъ былъ чуть ли не первымъ провозвѣстникомъ. Это мысль христiанская и высоконравственная; формула ея — возстановленiе погибшаго человѣка, задавленнаго несправедливо гнетомъ обстоятельствъ, застоя вѣковъ и общественныхъ предразсудковъ. Эта мысль — оправданiе униженныхъ и всѣми отринутыхъ парiй общества. Конечно, аллегорiя немыслима въ такомъ художественномъ произведенiи, какъ напримѣръ «Notre–Dame de Paris». Но кому не придетъ въ голову, что Квазимодо есть олицетворенiе пригнетеннаго и презираемаго средневѣковаго народа французского, глухаго и обезображенного, одареннаго только страшной физической силой, но въ которомъ просыпается наконецъ любовь и жажда справедливости, а вмѣстѣ съ ними и сознанiе своей правды и еще непочатыхъ, безконечныхъ силъ своихъ.

Виктор Гюго чуть ли не главный провозвѣстникъ этой идеи «возстановленiя» въ литературѣ нашего вѣка. Покрайнеймѣрѣ онъ первый заявилъ эту идею съ такой художественной силой въ искуствѣ. Конечно она не есть изобретенiе одного Виктора Гюго; напротивъ, по убѣжденiю нашему она есть неотъемлемая принадлежность и можетъбыть историческая необходимость девятнадцатаго столѣтiя, хотя впрочемъ принято обвинятнъ наше столѣтiе, что оно послѣ великихъ образцовъ прошлаго времени не внесло ничего новаго въ литературу и въ искуство. Это глубоко несправедливо. Прослѣдите всѣ европейскiе литературы нашего вѣка, и вы увидите во всѣхъ слѣды той же идеи, и можетъбыть хоть хъ концуто вѣка она воплотится наконецъ вся, целикомъ, ясно и могущественно, въ какомънибудь такомъ великомъ произведенiи искуства, что выразитъ стремленiя и характеристику своего времени такъ же полно и вѣковѣчно, какъ напримеръ «Божественная комедiя» выразила свою эпоху средневѣковыхъ католическихъ вѣрованiй и идеаловъ.

Викторъ Гюго безспорно сильнѣйшiй талантъ, явившiйся въ девятнадцатомъ столѣтiи во Францiи. Идея его пошла въ ходъ, даже форма теперешняго романа французскаго чуть ли не принадлежитъ ему одному. Даже всѣ его огромные недостатки повторились чуть ли не у всѣхъ последующихъ французскихъ романистовъ. Теперь, при всеобщемъ, почти всемiрномъ успѣхѣ «Les Misérables», намъ пришло въ голову, что романъ «Notre–Dame de Paris» по какимъто причинамъ не переведенъ еще на русскiй языкъ, на которомъ уже такъ много переведено европейского. Слова нѣтъ, что его всѣ прочли на французскомъ языкѣ у насъ и прежде; но вопервыхъ, разсудили мы, прочли только знавшiе французскiй языкъ; вовторыхъ, едвали прочли и всѣ знавшiе пофранцузски; втретьихъ — прочли очень давно; а вчетвертыхъ — и преждето, и тридцатьто лѣтъ назадъ, масса публики, читающей пофранцузски, была очень невелика сравнительно съ тѣми, которые и рады бы читать, да пофранцузски не умѣли. А теперь масса читателей можетъбыть въ десять разъ увеличилась противъ той, что была тридцать лѣтъ назадъ. Наконецъ — и главное — все это было уже очень давно. Теперешнее же поколѣнiе врядъ ли перечитываетъ старое. Мы даже думаемъ, что романъ Виктора Гюго теперешнему поколѣнiю читателей очень мало извѣстенъ. Вотъ почему мы и рѣшились перевесть въ нашемъ журналѣ вещь генiальную, могучую чтобъ познакомить нашу публику съ замѣчательнейшимъ произведенiемъ французской литературы нашего вѣка. Мы даже думаемъ, что тридцать лѣтъ — такое разстоянiе, что даже и читавшимъ романъ въ свое время можетъбыть неслишкомъ отяготительно будетъ перечесть его въ другой разъ.

Итакъ надѣемся, что публика на насъ не посетуетъ за то, что мы предлагаемъ ей вещь такъ всѣмъ извѣстную... по названью.