ЖУРНАЛЬНЫЯ ЗАМѢТКИ

 

_____

 

 

I

 

ОТВѢТЪ «СВИСТУНУ»

 

Въ сороковомъ номерѣ газеты «Очерки» было напечатано объ насъ слѣдующее постороннее письмо, присланное однимъ постороннимъ лицомъ въ вышеупомянутую газету.

 

               Г. редакторъ.

 

Надѣюсь, что вы дадите мѣсто моей замѣткѣ въ вашей газетѣ. Цѣль ея — уличить редакцiю «Времени» въ явной недобросовѣстности и непослѣдовательности и отмѣтить характеристическую черту для будущаго историка русской литературы и журналистики.

Въ январской книжкѣ этого года редакцiя «Времени» по поводу объясненiй своихъ въ нападенiи, произведенномъ на свистуновъ въ объявленiи объ изданiи журнала на 1863 годъ, выгораживаетъ между прочимъ изъ числа этихъ злокозненныхъ людей покойнаго Добролюбова, признавая его за человѣка, «глубоко убѣжденнаго, проникнутаго святою, праведной мыслью, за великаго бойца за правду.» Далѣе редакцiя почтеннаго журнала говоритъ, что по силѣ и значенiю въ литературѣ Добролюбовъ былъ богъ и восхваляетъ себя за борьбу съ нимъ противъ неуваженiя его къ народу и невѣрiя въ его силы.

Справедливость послѣдняго подлежитъ суду критики; что касается до перваго, то во имя уваженiя къ памяти покойнаго, слѣдуетъ остановить г. редактора «Времени» и указать ему на руководящую статью его журнала, помѣщенную въ № 3 прошлаго года, — вскорѣ послѣ смерти Добролюбова.

Голосъ «Времени» прозвучалъ не безъ рѣзкости и резюмировался окончательно въ мнѣнiи о Добролюбовѣ такимъ образомъ на стр. 32: «Мы чувствуемъ желанiе взглянуть свысока на Добролюбова, потому что находимъ у него очевидные недостатки, промахи всякаго рода, мысли неточныя, недодуманныя, мелкiя, фальшивыя, вопiющiя противорѣчiя и плоскости; концы, вовсе неидущiе къ началу, начала недоведенныя до конца и т. д. Этихъ ошибокъ, этихъ примѣровъ всякаго рода путаницы и безсвязицы можно было бы набрать столько, сколько угодно» и т. д.

Пусть редакцiя «Времени» сравнитъ сама это прежнее свое мнѣнiе съ новѣйшимъ, и объяснитъ, путемъ какой логики и какого чувства пришла она къ мнѣнiю о покойномъ какъ о человѣкѣ, проникнутомъ святою, праведной мыслью, какъ о великомъ бойцѣ за правду?

Примите, и проч.

               С в и с т у н ъ.

Вотъ нашъ отвѣтъ:

 

           Господинъ Свистунъ!

 

Мы рѣшились вамъ отвѣчать, хотя ваше письмо адресовано не къ намъ, а редактору «Очерковъ». Но такъ какъ дѣло касается лично до насъ и въ вашемъ письмѣ говорится только объ насъ, то вы конечно и не удивитесь, что мы беремъ на себя прiятную обязанность отвѣчать на это письмо. Рѣшились же мы вамъ отвѣчать по тремъ нижеслѣдующимъ причинамъ:

Причина первая: По тону вашего письма въ газету «Очерки» мы убѣдились, что вы, милостивый государь, человѣкъ совершенно постороннiй, т.–е. что вы не принадлежите къ раздражоннымъ противъ насъ лично редакторамъ и издателямъ, и кромѣ того, что вы браните насъ не изъ какихъ–нибудь выгодъ. Извините насъ за эту откровенность; но вы имени вашего не подписали, а на насъ столько пишется ежедневно ругательствъ, столько гаденькихъ пошлостей, что мы невольно принуждены быть подозрительными и различать между нашими опонентами. Инымъ отвѣчать — такъ слишкомъ ужь много имъ чести будетъ. Въ вашемъ же письмѣ мы не видимъ никакихъ намековъ, никакихъ постороннихъ затаенностей. Вы прямо заботитесь о дѣлѣ и добиваетесь рѣшенiя противурѣчiя, поразившаго васъ въ нашемъ журналѣ. Вы видимо тоскуете и безпокоитесь, и несмотря на всѣ старанiя и напряженiя ваши, вы все–таки не въ состоянiи своими собственными средствами разрѣшить вопросъ. Мы искренно спѣшимъ вамъ на помощь, — вамъ, человѣку благородному (потомучто вы заботитесь о правдѣ), человѣку добрѣйшему (это видно) и наконецъ человѣку безкорыстно питающему благородную любовь къ отечественной словесности (это уже очевидно).

Причина вторая: Кромѣ чрезвычайно–рѣзкаго выраженiя вашего, милостивый государь: «уличить редакцiю «Времени» въ явной недобросовѣстности», все остальное написано у васъ безъ особенныхъ ругательствъ. Значитъ съ вами говорить еще можно. Теперь намъ стоитъ только уличить васъ въ нѣкоторомъ непониманiи дѣла и вы, какъ человѣкъ прежде всего отыскивающiй правду, вѣроятно тотчасъ же сознаетесь въ своей ошибкѣ и возьмете выраженiе ваше о нашей недобросовѣстности (единственное оскорбительное для насъ выраженiе въ письмѣ вашемъ) назадъ.

Причина третья: Мы отвѣчаемъ вамъ, милостивый государь, еще и потому, что вы въ письмѣ вашемъ подписались: «свистунъ», безъ прилагательнаго «хлѣбный». Въ противномъ случаѣ, т.–е. еслибъ вы подписались: «хлѣбный свистунъ», мы бы не стали вамъ отвѣчать.

Собственно противъ свиста мы ничего не имѣемъ. Это только особенная форма проведенiя мысли, употреблявшаяся въ послѣднее время съ большимъ успѣхомъ въ отечественной словесности. Мы сами иногда посвистывали. И потому ваша подпись: «свистунъ», — очень хорошая подпись. Но хлѣбный свистунъ есть тотъ, который продаетъ свой свистъ, и главное, направленiе своего свиста за деньги тому, кто больше дастъ и такимъ образомъ свищетъ на перваго встрѣчнаго по заказу. Согласитесь сами, что имѣть дѣло съ такими господами неприлично. Да и такiе случаются между ними ярыги, что и представить себѣ нельзя. Не отвѣчать же имъ. Теперь, окончивъ все предварительное и обстоятельно перечисливъ вамъ почти по пальцамъ всѣ побужденiя, склонившiя насъ отвѣчать вамъ, мы просимъ у васъ извиненiя, милостивый государь, за нѣкоторое многословiе наше, заставившее васъ очевидно потерять нѣсколько драгоцѣнныхъ минутъ вашего драгоцѣннаго времени (потомучто время, для человѣка ищущаго правды, всегда драгоцѣннѣе, чѣмъ для человѣка ищущаго неправды.) Мы все это очень хорошо понимаемъ. Но вѣдь возможности нѣтъ, милостивый государь! Иной разъ изложишь свою мысль кажется ужь ясно; а смотришь: тутъ же, передъ вами же такъ ее перевернутъ, что самъ не узнаешь и дивишься. Вотъ хоть бы и вы, милостивый государь (говоримъ это съ горестью), вы, почтенный любитель отечественной словесности! Ну какъ бы кажется не понять вамъ нашихъ словъ о Добролюбовѣ? А между тѣмъ вотъ не поняли же вы!.. И потому извините за излишнее теперешнее многословiе наше: такую ужь манеру взяли; просто разжовываемъ и въ ротъ кладемъ, точно груднымъ дѣтямъ или старикамъ беззубымъ. Побольше–то наговоришь такъ оно какъ–будто и яснѣе.

Итакъ къ дѣлу:

Помилуйте, почтенный свистунъ, гдѣ же у насъ противорѣчiе? Вы свидѣтельствуете, что мы съ одной стороны выставляемъ покойнаго Добролюбова за человѣка «глубоко убѣжденнаго, проникнутаго святою, праведной мыслью, за великаго бойца за правду», называемъ его богомъ (не для насъ разумѣется богомъ, а для его яростныхъ послѣдователей, вы забыли разъяснить это), и по вашему же заявленiю, тутъ же, послѣ этихъ похвалъ, мы восхваляемъ себя на борьбу съ нимъ противъ неуваженiя его къ народу и невѣрiя въ его силы.

Но смотря съ другой точки зрѣнiя, въ другой статьѣ нашей, (написанной прежде) мы пишемъ, что находимъ у него: «мысли неточныя, недодуманныя, мелкiя, фальшивыя, вопiющiя противорѣчiя и плоскости; концы, вовсе неидущiе къ началу, начала недоведенныя до конца и т. д. Этихъ ошибокъ, этихъ примѣровъ всякаго рода путаницы и безсвязицы можно было бы набрать столько, сколько угодно» и т. д.

Мы уже не говоримъ о томъ, милостивый государь, что оба эти отзыва выхвачены вами отрывками изъ средины статей нашихъ. Представляясь отрывками, безъ послѣдовательной связи съ своимъ предыдущимъ, они кажутся гораздо болѣе рѣзкими, и видимое противорѣчiе ихъ между собою гораздо неожиданнѣйшимъ, чѣмъ на самомъ дѣлѣ. Но мы все это вамъ уступаемъ и не хотимъ прибѣгать къ такимъ мелкимъ оправданiямъ, потомучто въ сущности и не нуждаемся въ оправданiи. Мы только вамъ разъяснить хотимъ, да и то только вамъ лично, потомучто чувствуемъ къ вамъ особенную симпатiю.

Если вы, милостивый государь, хоть капельку потрудитесь углубиться въ нашу мысль и разсудите вмѣстѣ съ нами, то вы сейчасъ же сами все поймете. Въ самомъ дѣлѣ: чѣмъ первый нашъ отзывъ о Добролюбовѣ противорѣчитъ въ сущности второму? Все дѣло въ томъ, что вы никакъ не можете себѣ представить, чтобъ человѣкъ «глубоко–убѣжденный, проникнутый святою, праведной мыслью, великiй боецъ за правду» могъ хоть когда–нибудь ошибиться и наврать вздору. Помилуйте, да это случается на каждомъ шагу, каждый день. Оглянитесь кругомъ. Вотъ напримѣръ стоитъ передъ вами человѣкъ, по житiю чуть не праведникъ, убѣжденный въ правдѣ глубоко и свято, вы его уважаете, вы его наконецъ любите и вдругъ этотъ прекрасный господинъ, въ одно прекрасное утро, и единственно чтобъ достигнуть своей благороднѣйшей цѣли, начинаетъ въ вашихъ же глазахъ колотиться объ стѣну головою. Что вы скажете тогда, милостивый государь? Откажете ли вы ему тогда въ возвышенности духа и въ томъ, что онъ проникнутъ святою и праведной мыслью? Очевидно нѣтъ: онъ въ жертву самого себя, свою голову приноситъ, такъ что все это можетъ оставаться при немъ, — то–есть и глубокое убѣжденiе, и святость и праведность. Откажете ли вы ему въ томъ, что онъ великiй боецъ за правду? Очевидно нѣтъ. Съ этой–то цѣлью онъ и стукается передъ вами головой объ стѣну, да какъ еще — въ кровь! и все это за правду. Развѣ вы такихъ бойцовъ не видывали? Въ чемъ же вы найдете наконецъ ошибку этого господина, его изъянъ, абсурдъ? Очевидно въ средствахъ имъ употребляемыхъ для достиженiя его цѣли. Онъ въ средствахъ и только въ средствахъ ошибается, не такъ взглянулъ на предметъ и въ этомъ смыслѣ вы разумѣется найдете въ поступкѣ его столько «путаницы и безсвязицы, сколько вамъ будетъ угодно.»

Но скажете вы, вашъ прекрасный человѣкъ былъ сумашедшiй дуракъ. Неправда, милостивый государь, онъ могъ быть нетолько не сумашедшимъ и не дуракомъ, но даже очень умнымъ человѣкомъ. Онъ только ошибался и больше ничего. Развѣ умные люди не могутъ ошибаться. Да генiальные–то люди и ошибаются чаще всего въ средствахъ къ проведенiю своихъ мыслей, и часто чѣмъ генiальнѣе они, тѣмъ и крупнѣе ошибаются. Вотъ рутина такъ та рѣже ошибается. Вы не вѣрите: разверните исторiю, оглянитесь кругомъ, и вы каждую минуту найдете преумнаго человѣка, который для благороднѣйшей цѣли стукается лбомъ объ стѣну. Нужно только глаза имѣть и увидите. Возьмите людей историческихъ: ну Петра великаго напримѣръ, или помельче, возьмемъ хоть Сперанскаго... Развѣ они не ошибались и въ тоже время не имѣли благороднѣйшей цѣли — счастья отечества. Возьмите другихъ европейскихъ людей: Игнатiй Лойола напримѣръ: Ну для чего онъ употребилъ столько благороднѣйшей энергiи, столько силы духа и упрямства, столько огромнаго ума! А между тѣмъ цѣль его была высокая — счастье человѣчества. Чѣмъ онъ хотѣлъ достигнуть его? усиленiемъ католичества, — значитъ колотилъ головой объ стѣну.

— Да, но Добролюбовъ не могъ, такъ какъ они, ошибаться! говорите вы, — и это голосъ всѣхъ послѣдователей Добролюбова. Онъ былъ безъ ошибокъ, онъ не могъ ошибаться.» Но въ этомъ–то мы съ вами и разнимся, милостивый государь; — такого дѣтскаго и смѣшного поклоненiя мы не можемъ имѣть, хотя эта разница и не составляетъ предмета настоящаго противурѣчiя. Не забывайте этого. Дѣло идетъ теперь только о нашей непослѣдовательности, о нашей нелогичности и о нашей недобросовѣстности, въ которыхъ вы насъ обвиняете. Что же касается до Добролюбова, то будь онъ разгенiй, онъ все–таки могъ ошибаться, покрайней–мѣрѣ также какъ ошибались и тѣ нами названные великiе люди. А вѣдь Добролюбовъ далеко былъ не генiй, а развѣ только что умный человѣкъ. Для своего времени онъ могъ дѣлать тѣ же самыя ошибки, какъ тѣ для своего. Конечно были умные люди, которые и тогда не ошибались, но по нашему убѣжденiю Добролюбовъ не принадлежалъ къ ихъ числу…

Ясное дѣло, что довольно грубое сравненiе наше о стуканьи лбомъ не можетъ быть отнесено къ Добролюбову во всей его рѣзкости. Но отчасти — непремѣнно да. Предположите же теперь, что мы дѣйствительно и глубоко убѣждены, что Добролюбовъ не понималъ народа, видѣлъ въ народѣ и въ обществѣ по преимуществу одно только темное царство; грубыя и наносныя явленiя, такъ–сказать кору, принималъ за сущность дѣла; даже иногда явленiя самые свѣтлыя и отрадныя въ нашемъ народѣ, грубо непонявъ ихъ, относилъ къ мерзѣйшимъ; въ силахъ народныхъ усомнился и придавалъ значенiе по преимуществу одной только западной выкройкѣ. Положимъ, что мы глубоко и свято убѣждены во всемъ этомъ. Ну вотъ это–то и есть его стуканье объ стѣну. Чтожъ изъ того? Развѣ такое убѣжденiе разрушаетъ въ насъ вѣру, что Добролюбовъ былъ въ тоже время благородный дѣятель, что онъ стремился неуклонно къ правдѣ, т.–е. къ освобожденiю общества отъ темноты, отъ грязи, отъ рабства внутренняго и внѣшняго, страстно желалъ будущаго счастья и освобожденiя людей, а слѣдовательно былъ благороднѣйшiй дѣятель въ нашей литературѣ. Даже можетъ–быть самыя ошибки его происходили иногда отъ излишней страстности его душевныхъ порывовъ. Добролюбовъ могъ даже, еслибъ остался живъ, во многомъ измѣнить свой взглядъ на вещи, поправить свои ошибки, найти другую, настоящую дорогу къ своей цѣли, только одной своей благородной и праведной цѣли онъ не могъ измѣнить никогда. Цѣли и средства — это разница, милостивый государь. Бѣлинскiй былъ благороднѣйшiй изъ благороднѣйшихъ дѣятелей русскихъ, но раза три въ жизни основнымъ образомъ мѣнялъ свои убѣжденiя. Одной правдѣ онъ не измѣнялъ никогда. Это чрезвычайно яркiй примѣръ, милостивый государь, зачѣмъ вы его не припомнили?

Мы боролись съ Добролюбовымъ и убѣждены, что хорошо дѣлали. Нѣкоторые изъ бездарныхъ послѣдователей его въ настоящую минуту довели презрѣнье къ народу и невѣрiе къ силамъ его до такого абсурда, что развѣ только одинъ безобразно–громадный размеръ ихъ нелѣпости, пошлости и бездарности дѣлаетъ ихъ безвредными. Скоро сдѣлаетъ и смѣшными; это непремѣнно, потомучто это уже и теперь начинается. А между тѣмъ, благодаря свято–чтимой молодежью памяти Добролюбова, эти бездарные, единственно только тѣмъ, что прикрываются авторитетомъ Добролюбова, который бы ихъ самъ отвергъ, все–таки имѣютъ нѣкоторое и чрезвычайно вредное влiянiе на молодежь. Противъ этого надобно бороться и мы будемъ бороться.

Прибавимъ наконецъ, чтобъ кончить о Добролюбовѣ, что мы всегда признавали въ немъ талантъ и кромѣ того во многомъ соглашались съ нимъ, въ томъ именно, въ чемъ онъ не ошибался и тутъ онъ былъ увлекателенъ и высокоталантливъ, а слѣдственно если мы умѣли это замѣтить и оцѣнить (и повѣрьте получше многихъ другихъ), то опять–таки имѣли право и хвалить его. А въ похвалѣ–то вы насъ и упрекали. Теперь перейдемъ къ нашему главному вопросу.

Итакъ, милостивый государь, гдѣ–жъ оно, гдѣжъ это противорѣчiе? Вся штука вышла изъ того, что вы не хотѣли даже и предположить, чтобъ умный и свято–роникнутый любовью къ правдѣ человѣкъ могъ ошибаться! Да что это за безграничное поклоненiе передъ авторитетами! Что за служебность (мы нарочно выбираемъ словцо помягче) передъ человѣкомъ, котораго почитаемъ и уважаемъ. По нашему мнѣнiю можно уважать безо всякой служебности. Нѣтъ, почтенный свистунъ, все это обличаетъ только нѣкоторую вашу неумѣлость, нѣкоторую вашу скороспѣлость, нѣкоторую неудачу вашего мышленiя, а… не нашу недобросовѣстность. Согласитесь, милостивый государь, что взваливать на людей такое тяжкое обвиненiе нужно осмотрительнѣе, совѣстливѣе, не торжествуя заранѣе, конечно если вы только сами человѣкъ...

Ахъ, милостивый государь! Вы не повѣрите въ какое положенiе мы иногда бываемъ поставлены. Кажется ужь на что разжовываемъ, кажется ужь ясно говоримъ — нѣтъ, хоть что хочешь дѣлай съ инымъ дѣятелемъ, просто хоть колъ теши. Это что еще вы! Съ нами можетъ–быть уже сотни такихъ примѣровъ случались. Многiе лезутъ–то вѣдь не для правды, а съ тѣмъ, чтобъ какъ–нибудь оскорбить, оговорить. Самолюбiе въ нихъ до послѣдней болѣзненности раздражено, такъ что отца родного готовъ на рынкѣ продать, только чтобъ дали ему васъ ущипнуть. Не отвѣчать же такимъ, разумѣется. Притомъ же тупость, тупость... Да кстати вотъ вамъ одинъ анекдотикъ изъ сотенъ съ нами случившихся. Позвольте вамъ его расказать, тѣмъ болѣе, что онъ имѣетъ необыкновенное сходство съ вашимъ письмомъ (то–есть сюжетъ другой, но прiемъ–то мышленiя тотъ же, логика одинаковая.). Наконецъ и то, что случай этотъ вовсе не заключаетъ въ себѣ той злокозненности и злокачественности, объ которыхъ мы сейчасъ говорили. Это просто замѣчанiе, сдѣланное намъ однимъ любителемъ отечественной словесности, такимъ же безкорыстнымъ и добродушнымъ искателемъ правды какъ и вы. Замѣчанiе это было сдѣлано намъ въ «Сынѣ Отечества» въ прошломъ году, въ одномъ изъ воскресныхъ нумеровъ въ ноябрѣ мѣсяцѣ. Будьте такъ добры, выслушайте.

Разительное сходство съ настоящимъ случаемъ.

Рецензентъ «Сына Отечества» разбиралъ октябрскую книжку «Времени». Въ сентябрской книжкѣ нашей была статья г. Родевича: «По поводу общественной нравственности». Въ октябрской же помѣщена была другая статья на туже тему г. Сокальскаго. Далѣе будемъ говорить словами самого рецензента:

 

«Указанными статьями мы и можемъ кончить обзоръ вышедшей книжки «Времени» (октябрской). Въ заключенiе мы укажемъ въ ней только на одну странность. Въ разбираемой нами книжкѣ между прочимъ помѣщено письмо г. Сокальскаго: «Замѣтка по вопросу объ общественной нравственности», вызванное статьей г  Родевича о томъ же предметѣ. Въ томъ, что явились эти замѣтки, удивительнаго нѣтъ ничего, — но удивительно слѣдующее примѣчанiе, сдѣланное къ письму редакцiей: «хотя эта статья и противорѣчитъ статьѣ г. Родевича, недавно напечатанной въ нашемъ журналѣ, но такъ какъ она прогресивна и гуманна и трактуетъ о дѣлѣ съ особенной оригинальной точки зрѣнiя, то намъ кажется, что подобныя противорѣчiя служатъ къ дальнѣйшему разрѣшенiю вопроса». Мы позволяемъ спросить: считаетъ ли послѣ этого редакцiя самую статью г. Родевича прогресивной и гуманной?»

 

Ахъ боже–мой, да почему же нѣтъ? Точно прогресивный и гуманный человѣкъ не можетъ ошибаться? Сошлись положимъ г. Родевичъ и г. Сокальскiй. Оба они и прогресивны и гуманны; оба стремятся къ той же цѣли. Но во взглядѣ на дѣло, но въ средствахъ къ достиженiю цѣли они расходятся радикально и вотъ — заспорили. Неужели одинъ изъ нихъ долженъ ужь непремѣнно сейчасъ же сдѣлаться и не прогресивнымъ и не гуманнымъ, потому только–что онъ не согласенъ, противорѣчитъ? Противорѣчiе противорѣчiю розь. Вѣдь у нихъ цѣль одна. Да они и оба могли ошибаться и въ тоже время оставаться и прогресивными и гуманными. По тысячѣ человѣкъ иногда сходятся и спорятъ въ парламентахъ и бываетъ что одинъ идетъ противъ всѣхъ и впослѣдствiи оказывается, что онъ–то и былъ правъ. Чтожъ, неужели всѣ остальные 999 мошенники и дураки, или не прогресивные и не гуманные? Прямо приходится вывести, что прогрессивные и гуманные люди никогда не ошибаются, никогда другъ другу не противорѣчатъ, а вѣдь это явный абсурдъ, особенно среди нашей дѣйствительности. Ну какъ бы кажется непонять этого абсурда, какъ бы кажется недомыслить! А вѣдь вотъ же не понялъ, не домыслилъ человѣкъ! Ну посудите сами, милостивый государь, ну какъ прикажете отвѣчать на такiе вопросы? А вѣдь почти все такiе. Въ наше–то, въ наше–то положенiе вникните. Мы разумѣется и не отвѣчали «Сыну Отечества», да вотъ теперь кстати, по поводу вашего письма припомнили… Сходство–то ужь очень съ вами разительное.

А впрочемъ, милостивый государъ, относительно васъ мы не тяготимся. Обращайтесь къ намъ и впредь, присылайте, присылайте намъ ваши противорѣчiя! Все что можемъ — мы для васъ сдѣлаемъ, цѣня вашу благородную жажду правды и вашу прекрасную любовь къ отечественной словесности. Еще разъ извините за многословiе; но чтожъ дѣлать! разжовываемъ, разжовываемъ…

 

 

II

 

МОЛОДОЕ ПЕРО

 

 

П о  п о в о д у  л и т е р а т у р н о й  п о д п и с и. Современникъ № 1 и 2.

 

Брамбеусъ! рѣшительно Брамбеусъ! Прочелъ съ удовольствiемъ. Фыркалъ, прыскалъ со смѣху. Пыхтелъ, задыхался. Потѣлъ! Игриво. Молодое перо. Талантъ. Каратель пороковъ. Упованiе Россiи… Игрунъ, визгунъ, танцуетъ. Далеко пойдетъ. Молодецъ(1) .

И все–то дѣло из–за гг. Скавронскихъ. Г. А. Скавронскiй помѣстилъ въ декабрьской книжкѣ «Времени» заявленiе о томъ, что подписью его злоупотребляетъ какой–то другой г. Н. Скавронскiй, въ Москвѣ. Г. А. Скавронскiй испугался, чтобъ его какъ–нибудь не смѣшали съ г. Н. Скавронскимъ. Ну такъ вотъ какъ смѣлъ г. А. Скавронскiй испугаться и напечатать, что онъ А. Скавронскiй, а не — Н. Скавронскiй? Онъ — простой, обыкновенный сочинитель. Покрайней–мѣрѣ еслибъ былъ генералъ отъ литературы, какой–нибудь Катковъ, а то — А. Скавронскiй! И туда же! Обличить, обличить скорѣе, неотлагательнѣе! Страждетъ литература, страждетъ общество. Надо карать, свистать, плевать. Даже непочтительность къ старшимъ замѣчается. Если все это спускать, такъ вѣдь что изъ этого выйдетъ?

Впрочемъ дѣло ясное: Молодое перо. Надо было дать пищу сатирическому уму. Искуство для искуства. А дѣйствительно игриво написана статейка (въ «Современникѣ» въ номерѣ первомъ и второмъ. Вообще въ «Современникѣ» какъ–будто начинается опять искуство для искуства. Новая похвальная струя). Я дѣйствительно смѣялся (кромѣ шутокъ): очень, очень забавно и съ несомнѣннымъ талантомъ. Только вся штука мнѣ кажется несправедливою. Извините молодой рецензентъ, но у меня болитъ сердце. Вы начинающiй талантъ, блестящiй — это правда, но послушайте однако насъ стариковъ. Не тратьте даромъ молодыхъ силъ, силъ юныхъ, пылкихъ, неопытныхъ. Еще у Кошанскаго сказано, что хорошiя мысли предпочитаются блестящему слогу. Слогъ это такъ–сказать внѣшняя одежда; мысль — это тѣло, скрывающееся подъ одеждой. Взгляните на старую кокетку: одежда ея блеститъ совершенствами, разубрана розами, пахнетъ мускусомъ. Но однако что скрыто подъ сей одеждой? Фальшивые зубы, фальшивыя косы, фальшивыя такъ–сказать… впрочемъ опасно пускаться въ дальнѣйшiя подробности. Однимъ словомъ молодой человѣкъ, вы убѣжали бы отъ ветхой прелестницы съ отвращенiемъ и ужасомъ. Убѣгайте же подобнымъ образомъ отъ наружнаго литературнаго блеска, берегите себя отъ соблазновъ блестящаго слога, дуньте на тѣнь Брамбеуса, которая носится передъ вами, соблазняя васъ на мишурные подвиги, и она исчезнетъ какъ исчезаетъ колечко табачнаго дыма, выпущенное ловкимъ военнымъ курителемъ. Вмѣсто всего этого заботьтесь о содержанiи, о мысли. Размыслите, молодой но блестящiй писатель, вѣдь вы ошибаетесь.

Почему, скажите, г. А. Скавронскiй не имѣетъ права досадовать, что другой писатель подписывается его именемъ? Потомучто онъ не генералъ, не великiй писатель? Но вѣдь всякому свое дорого. Что ежели–бъ вы сами изобрѣли себѣ какой–нибудь псевдонимъ и приобрѣли себѣ славу, а другой какой–нибудь проказникъ въ Москвѣ взялъ бы да и сталъ подписываться вашимъ же псевдонимомъ, да еще положимъ гдѣ–нибудь въ «Русскомъ Вѣстникѣ». Ну чтобы вы тогда сказали? Конечно и вы бы тотчасъ же «впились» въ нарушителя собственности. Или нѣтъ? Невѣрится что–то. Вѣдь впились же вы теперь въ почтеннаго А. Скавронскаго за то только, что по вашему мнѣнiю онъ суется въ калашный рядъ. Ну чтожъ, что онъ не такъ славенъ какъ вы? Онъ можетъ быть еще будетъ также славенъ какъ вы. Вспомните разговоръ престарѣлаго Аннибала и молодого Сципiона при ихъ свиданiи:

 

А н н и б а л ъ. Я былъ славенъ когда ты еще не родился.

С ц и п i о н ъ. Я буду славенъ когда ты умрешь.

 

Неправда ли что это величественно? Это изъ древней исторiи. Всѣ эти римскiе анекдоты тѣмъ хороши, что съ успѣхомъ прилагаются къ современной русской литературѣ. Повторяю вамъ, молодой человѣкъ, всякому свое дорого. Если А. Скавронскiй цѣнитъ свой трудъ (а это благородная черта), то и ревнивъ къ своему труду. Какъ онъ смѣетъ представляться генераломъ, говорите вы? Но онъ можетъ–быть вовсе и не представляется генераломъ, а требуетъ себѣ только своего, своего собственнаго. Кто знаетъ, еслибъ вы могли отдать ему свое блестящее имя, то онъ можетъ–быть и не взялъ бы его. Мнѣ дескать мое дорого, а чужого не надо. Я не знаю вашихъ сочиненiй, молодой поэтъ, знаю только одну теперешнюю статью вашу о «Литературной подписи» въ «Современникѣ». Она игрива безспорно, но можетъ быть А. Скавронскiй и не захотѣлъ бы подписаться подъ вашей статьей. Всякому свое да и только. Употреблю сравненiе. Представьте себѣ, молодой но талантливый рецензентъ, представьте себѣ какой–нибудь великолѣпный домъ на Невскомъ проспектѣ или гдѣ–нибудь поблизости на канавкѣ. Домъ такъ–сказать палаццо, вилла, дворецъ, полы парке, ну и всѣ тамъ эти роскоши. Прохожiе любуются величественной архитектурой. Какой–нибудь скромный и отчасти голодный чиновникъ съ ветхимъ портфелемъ подъ мышкой и даже безъ замочка, потомучто ключикъ лѣтъ десять тому назадъ затерянъ семерыми дѣтьми, пробирается мимо, въ притруску, въ департаментъ, но поднявъ нечаянно голову, встрѣчаетъ домъ и сердце его оживляется. Архитектура производитъ свое дѣйствiе, потомучто искуство неотразимо. Онъ ощущаетъ удовольствiе и съ новымъ рвенiемъ спѣшитъ на службу. Въ этомъ великолѣпномъ домѣ живетъ богачъ и разумѣется радуется. Но вотъ рядомъ съ великолѣпнымъ домомъ богача стоитъ еще маленькiй деревянный домикъ, въ одинъ этажъ, окна въ четыре небольше и осѣненный березками. Въ этомъ домѣ живетъ бѣднякъ и наслаждается невозмутимымъ спокойствiемъ совѣсти. Всѣхъ этихъ мраморовъ и этажерокъ нѣтъ у него, но онъ объ нихъ не тужитъ: у него есть хорошая книга, испытанный другъ, всегда готовая котлетка — и чего же больше для счастья человѣческаго? Но вотъ однажды утромъ молодое поколѣнье зажигаетъ домъ богатаго владѣльца. Черезъ два часа остается одинъ только пепелъ (разумѣется владѣлецъ спасается; такъ нужно для сравненiя, вы увидите дальше). На другое же утро молодое поколѣнье зажигаетъ и деревянный домикъ скромнаго счастливца. Черезъ полчаса отъ него не остается и камня на камнѣ. Разумѣется и богатый владѣлецъ и бѣдный счастливецъ будутъ горько плакать, но кто вамъ поручится, что бѣднякъ не заплачетъ еще горьче чѣмъ великолѣпный вельможа… Теперь оборотимъ медаль и разъяснимъ алегорiю. Представьте себѣ, что богатый вельможа — это вы, генералъ и блестящiй писатель, владѣлецъ бѣдный — это А. Скавронскiй. Различiе качествъ обоихъ домовъ пусть означаетъ различную степень вашихъ литературныхъ талантовъ; таланты здѣсь изображены подъ видомъ домовъ, чтó употребляется въ литературѣ (см. домъ Краевскаго на Литейной и домъ Старчевскаго на Мойкѣ.) Представивъ все это, вы тотчасъ же догадаетесь, что А. Скавронскому точно также дорогъ и можетъ–быть еще дороже его скромный талантъ, чѣмъ вамъ вашъ блестящiй.

Но вы можетъ–быть не согласитесь и съ этимъ сравненiемъ, молодой рецензентъ; вы можетъ–быть скажете, что поступокъ А. Скавронскаго омерзителенъ, что воображать себя генераломъ, которымъ интересуется публика, смѣшно и что надо карать общественныя такъ–сказать язвы. Что это наконецъ святое дѣло журнала, его направленiе, его назначенiе. Что А. Скавронскiй самолюбивъ, тогда какъ А. Скавронскiй не долженъ быть самолюбивъ. О, молодое перо, молодое перо! восклицаю я. Согласенъ, согласенъ, что все смѣшное въ литературѣ надо искоренять и преслѣдовать, но мало ли въ литературѣ нашей что дѣлается? Мало ли въ ней нетолько смѣшного, но даже омерзительнаго дѣлается, а между тѣмъ вы обратили вниманiе только на А. Скавронскаго и избрали его предметомъ блестящей статьи своей, и пропустили омерзительное. Да вѣдь это сплетня, только сплетня и ничего больше. Какое ужь тутъ святое дѣло журнала, его направленiе и назначенiе, какiя тутъ язвы. Тутъ просто литературная игривость молодого пера, и ничего больше. И наконецъ, зачѣмъ вы смотрите на весь этотъ фактъ только съ смѣшной стороны? Возьмите его хоть со стороны комерческой. За литературный трудъ получается у насъ плата. Если господинъ подъ вашимъ псевдонимомъ начнетъ писать плохiя статьи, такъ вѣдь пожалуй подумаютъ, что это вы пишете плохiя статьи и будутъ васъ пропускать въ журналѣ, не разрѣзывать. Справятся немногiе, увѣряю васъ. Такъ вѣдь это такъ–сказать подрывъ. А г. А. Скавронскiй имѣетъ извѣстность. Г. А. Скавронскiй съ талантомъ, ужь это какъ хотите–съ. Жаль вотъ, что я не читалъ его «Бѣдныхъ въ Малороссiи», о которыхъ вы упоминаете въ вашей блестящей рецензiи. Но я за то читалъ его «Бѣглыхъ въ Новороссiи» и знаю навѣрно, что романъ этотъ имѣлъ очень большой кругъ читателей и приобрѣлъ писателю значительную извѣстность. Ну вотъ г. А. Скавронскiй и дорожитъ этой извѣстностью. Да еслибъ даже онъ преувеличилъ немного свое значенiе (хотя право его протестъ во «Времени» нисколько этого не доказываетъ), такъ вѣдь это такъ возможно, такъ всякому безобидно. Вѣдь это со всякимъ, ей–богу со всякимъ можетъ случиться. Вѣдь вотъ вы напримѣръ: чего добраго, пожалуй вопьетесь теперь въ меня за то, что я несогласенъ съ вашей рецензiей. Вы же такъ щекотливы, такъ обидчиво чувствуете чужое самолюбiе… А знаете что, молодой человѣкъ: вѣдь это вы нарочно написали «Бѣдныхъ въ Малороссiи», вмѣсто «Бѣглыхъ въ Новороссiи» — для усиленiя своего остроумiя. Будто дескать и названiе–то романа забылъ, потомучто не стоитъ и помнить. О молодое перо! Истинно говорю, мое сердце скорбитъ, что столько остроумiя потрачено съ такою эфемерною цѣлью. Заботьтесь о мысляхъ, молодой человѣкъ, о мысляхъ и вспомните мое сравненiе съ престарѣлой кокеткой.

Вѣдь еще это знаете что? Вѣдь это литературная такъ–сказать халатность, да еще халатность–то съ распахиваньемъ халата (Vous comprenez? «Ничего, ничего, молчанье!»)

Нѣтъ, опять–таки, почему–жъ непремѣнно только генералы смѣютъ писать о себѣ заявленiя, почему именно вы за генераловъ однихъ стоите, почему они такъ вамъ милы, блестящiй и талантливый аристократъ? Но ахъ… Чтожъ это я… Позвольте… да!.. ахъ боже–мой да вѣдь я далъ маху. Вы тоже и генераловъ литературныхъ отдѣлываете. Хотя впрочемъ этотъ генералъ уже не генералъ, а статья совершенно особенная. У васъ написано:

 

«Повѣритъ ли напримѣръ кто–нибудь, что одинъ литераторъ вдругъ ни съ того ни съ сего объявилъ недавно въ «Сѣверной Пчелѣ», что онъ такъ великъ, что его даже во снѣ видитъ другой литераторъ? Что должна думать и чувствовать публика, которую подчуютъ подобными заявленiями?»

 

Да это про Тургенева, про извѣстное заявленiе Тургенева, напечатанное въ «Сеѣверной Пчелѣ» прошедшей осенью! А другой–то литераторъ, который видѣлъ сны, это разумѣется г. Некрасовъ. Все вѣдь это теперь заявлено офицiально, слѣдовательно можно называть и имена. А вѣдь однако вы и тутъ покривили молодой человѣкъ. Вѣдь Тургеневъ вовсе не заявлялъ, «что онъ такъ великъ», какъ вы утверждаете и что поэтому его и видятъ во снѣ, да вовсе и въ мысляхъ этого не имѣлъ, и ошибаться тутъ ужь никакъ нельзя было. Исторiя эта слишкомъ извѣстная: человѣка приглашаютъ въ журналъ, боятся, что потеряли его сотрудничество, заискиваютъ въ немъ, для чего и пишутъ ему чувствительныя письма, напоминая о прежней дружбѣ и о томъ, что даже и теперь его видятъ во снѣ, и только что человѣкъ не подался на чувствительность, не повѣрилъ и отказался отъ журнала, — начинаютъ распространять и что не согласны съ его направленiемъ. Нѣтъ ужь согласитесь сами, тутъ ужь нетолько сны, тутъ ужь и на яву–то было другое. Покривили, покривили душою, молодой человѣкъ! Вѣдь вы все это знали и зазнамо иначе выставили, а вѣдь это ужь не совсѣмъ честно (въ литературномъ отношенiи разумѣется). Вы добиваетесь славы Сенковскаго, Жюль–Жанена, Дружинина, это похвально, добивайтесь, но:

 

Береги честь съ молоду,

 

гласитъ пословица. Или вы ужь такъ весь впились въ интересы редакцiи «Современника», что впиваясь оставили прежнее у порога? Конечно, талантливый молодой человѣкъ, вы защищаете новыхъ друзей вашихъ; дружба дѣло святое, прекрасное, но вы напрасно думаете, что г. Тургеневъ ужь такъ обидѣлъ г. Некрасова, напечатавъ о его ежедневныхъ снахъ: видѣть во снѣ отсутствующаго друга — фактъ по нашему очень похвальный, котораго стыдиться нечего, если онъ искрененъ и если наяву все продолжалось точно также, какъ и во снѣ. Но г. Тургеневъ доказываетъ, что не такъ продолжалось, а для этого и напечаталъ это письмо. Конечно можетъ–быть и лучше бы было совсѣмъ не печатать объ этихъ письмахъ: вѣдь г. Некрасовъ и въ самомъ дѣлѣ, да еще очень могъ видѣть извѣстнаго человѣка во снѣ и даже съ самою безкорыстною цѣлью. Но вѣдь чтожъ прикажете дѣлать, когда на яву–то совсѣмъ напротивъ было. Вѣдь тутъ терпѣнье потерять можно. И презабавная у васъ право мысль, молодой человѣкъ: одного пусть щиплютъ, теребятъ и душатъ, а тотъ и не пикни. Сложи руки, да улыбайся. Про одного два года пишутъ, что его выгнали изъ журнала, а тотъ, съ фактическими доказательствами въ рукахъ, два года молчитъ и не объявляетъ въ чемъ правда, и вотъ только–что успѣлъ заявить настоящую правду, онъ ужь и виноватъ выходитъ. И вотъ уже молодое, но талантливое перо скрыпитъ всему свѣту о новомъ его преступленiи. Проказники!

 

 

_______________

 


(1) Невинное подражанiе слогу барона Брамбеуса, сдѣланное не безъ цѣли.