СКАЗКА. Fabula; ficta, commentitia narratio. — Сказка есть повѣствованiе вымышленнаго происшествiя. Она можетъ быть въ стихахъ и въ прозѣ.

Многiе доискивались, въ какой именно странѣ получила сказка свое начало. Одни утверждали, что въ Грецiи, приводя въ доказательство Аттическiя ночи; другiе почитали мѣстомъ ихъ происхожденiя Аравiю, подкрѣпляя мнѣнiе свое Сказками Арабскими; иные же производили ихъ изъ Персiи, основываясь на Тысячи и одной ночи.

Но, оставляя всякое ученое изслѣдованiе, можно сказать, что Сказки раждались сами собою по всюду, гдѣ только были люди. Съ одной стороны любопытство, съ другой желанiе говорить, желанiе заставить себя слушать, производили, какъ во всѣхъ временахъ такъ и во всѣхъ мѣстахъ, Притчи, Басни, Повѣсти, Сказки, которыхъ занимательность зависѣла всегда отъ дарованiй писателя или разкащи–

146

ка. Но Греки, любившiе страстно всѣ произведенiя легкiя, насмѣшливыя, замысловатыя — предпочитавшiе новое театральное произведенiе всякой побѣдѣ — Греки могутъ брать преимущество и въ семъ родѣ сочиненiй. Знаменитый Лукiанъ прославился въ Афинахъ тою Аттическою остротою, которая можетъ всякаго развеселить: его сказки и разговоры исполнены оной. Сколько забавнаго въ разсказѣ его о любовныхъ приключенiяхъ Феомнеста! — Сказка объ Ослѣ также заслуживаетъ всеобщее удивленiе. Сверхъ того, хотя всѣ произведенiя Анакреона почитаются одами, но нѣкоторыя принадлежатъ и къ роду сказочному, повѣствовательному, каковы на примѣръ: мщенiе Амура, Амуръ бѣглецъ, восковой Амуръ и пр.

Римляне также упражнялись въ Сказкахъ. Петронiй, рыцарь или всадникъ Римскiй (см. Сатира), Проконсулъ Вифинiи, Консулъ въ царствованiе Нерона, и сверхъ того любитель общества и весельчакъ, отличился въ семъ родѣ сочиненiй. Онъ нашелъ средство прiобрѣсти хорошiй вкусъ въ правленiе Клавдiя, и благородную шутливость при дворѣ Мессалины. Его Сатириконъ показываетъ, что онъ имѣлъ глу–

147

бокое познанiе человѣческаго сердца; а Приключенiя Цирцеи и Ефесская красавица свидѣтельствуютъ, что онъ совершенно зналъ женщинъ.

Что касается до новѣйшихъ народовъ, то у всѣхъ были сказочные сочинители. Однакожъ надлежитъ замѣтить между ними Лафонтена, Французскаго писателя, который довелъ бы сказку до совершенства, если бы наблюдалъ болѣе скромности и благопристойности.

Начиная говорить о Сказкахъ Русскихъ, мы ограничиваемъ себя тѣми единственно, которыя писаны стихами. При чемъ можно рѣшительно сказать, что до Дмитрiева не имѣли мы хорошихъ сказокъ: Сумароковъ, Майковъ и другiе предшественники его, упражнявшiеся въ семъ родѣ, только возвышаютъ его славу. Въ характерныхъ сказкахъ никто у насъ не могъ съ нимъ сравниться. — Теперь приступимъ къ показанiю свойствъ и правилъ сказки.

Сказка принадлежитъ къ роду повѣствовательному, то есть, Епическому; но съ поэмою Епическою различествуетъ въ томъ, что послѣдняя описываетъ дѣянiе знаменитое, а сказка имѣетъ предметомъ дѣла обыкновенныя, весьма часто случаю–

148

щiяся, или могущiя случаться, между людьми — и еще въ томъ, что дѣйствiе поэмы Епической есть истинное, а въ сказкѣ оно не должно быть истиннымъ; ибо въ ней позволено только подражать дѣйствительно бывшимъ происшествiямъ, и то съ перемѣною именъ.

Сказку не должно также смѣшивать ни съ Романомъ, ни съ Притчею. Романъ есть связь нѣсколькихъ приключенiй; сказка содержитъ одно происшествiе. Въ притчахъ дѣйствуютъ съ людьми животныя; сказка не имѣетъ въ предметѣ описанiя происшествiй между животными; когда же оныя и вводятся въ ней, то сiе бываетъ или по превращенiю — какъ въ извѣстной всѣмъ изъ Дѣтскаго Училища сказкѣ Красавица и звѣрь — или въ лицахъ постороннихъ, не участвующихъ въ главномъ происшествiи, какъ на примѣръ въ сказкѣ Дмитрiева Модная жена, гдѣ помѣщены попугай и собачка не потому, что они нужны были для хода дѣйствiя, но единственно для разнообразiя, для бóльшей живости повѣствованiя. Притчи же, въ которыхъ дѣйствуютъ одни люди, безъ животныхъ, могутъ быть причислены къ сказкамъ.

149

Вообще Сказки, по содержанiю ихъ, можно раздѣлить на Волшебныя, Аллегорическiя, Анакреонтическiя, Епиграмматическiя, Характерныя или Нравственныя и Философическiя.

Волшебныя. — Извѣстно, что волшебниками и волшебницами почитались въ старину какiя–то существа сверхъестественныя, имѣвшiя влiянiе на участь людей. Сiи существа были двухъ родовъ: добрые и злые. Сказки или повѣствованiя о ихъ дѣйствiяхъ названы волшебными. Нѣкоторыя изъ нихъ служатъ къ одной только забавѣ, другiя при забавѣ имѣютъ въ виду наставленiе. Къ послѣднимъ принадлежитъ Причудница, написанная Дмитрiевымъ.

Аллегорическiя. — Иногда въ Аллегорическихъ сказкахъ происшествiе, лùца, самыя имена ихъ, бываютъ совершенно вымышлены; такова переведенная Г. Востоковымъ изъ Вольтера сказка Телема и Макаръ. Иногда же въ нихъ разсказывается истинное происшествiе, но сокрытое подъ вымышленными именами и подъ другимъ дѣйствiемъ. Примѣромъ служить можетъ Арабская сказка о Феируцѣ и Шемсениссѣ.

150

Анакреонтическiя. — О свойствѣ Анакреонтической поэзiи можно видѣть въ первой части сего Словаря, въ статьѣ, объясняющей слово Анакреонтическiй. Въ приводимыхъ ниже сего примѣрахъ покажемъ образецъ сказки такого рода.

Епиграмматическiя. — Епиграмматическою называется такая сказка, которой все достоинство состоитъ въ остромъ словѣ или въ смѣшномъ отвѣтѣ. Изъ сего очевидно, что такiя сказки бываютъ кратки, слѣдовательно никакiе постороннiе разсказы и даже разсужденiя не могутъ быть имъ приличны. Авторъ подобной сказки обязанъ сколь возможно скорѣе приступать къ заключенiю, дабы избѣгнуть пустословiя.

Нравственныя и Философическiя. — Нравственныя или Характерныя сказки содержатъ вѣрное изображенiе нравовъ людей, живущихъ въ обществѣ. Описываемыя въ нихъ приключенiя просты, обыкновенны. Нравоученiе извлекается само собою изъ соединенiя и противоположности дѣйствiй и причинъ. Слога требуютъ легкаго и даже шуточнаго. Философическая сказка бываетъ возвышеннѣе; цѣль ея — не увеселенiе, но поученiе. — Сочинитель нравст–

151

венной сказки представляетъ намъ картину добродѣтелей, пороковъ, странностей, замѣченныхъ имъ въ обществѣ; сочинитель Философической сказки разсуждаетъ о причинахъ добра и зла, и старается изкоренить невѣжество и предразсудки. Одинъ не иное что есть, какъ разкащикъ чужихъ приключенiй; другой — судья произносящiй приговоры.

Вообще форма сказки бываетъ трехъ родовъ: 1) когда поэтъ не показывается, а видны однѣ только дѣйствующiя лица. 2.) Когда поэтъ самъ разсказываетъ о приключенiи, и 3) когда поэтъ скрываетъ дѣйствующiя лица, а приводитъ только рѣчи ихъ, какъ бы дѣйствительно ими произносимыя. Но для избѣжанiя единообразiя, поэту позволяется смѣшивать сiи роды. — Въ случаѣ Драматическаго повѣствованiя, то есть, приводимаго разговора, надлежитъ всячески остерегаться, чтобы слова: онъ сказалъ, онъ отвѣчалъ и сему подобныя, не запутывали и не охлаждали разсказа. Для сего употребляется иногда знакъ раздѣленiя (—) и знаки вносные («), а иногда, какъ и въ Драматическихъ сочиненiяхъ, пишутся попере–

152

мѣнно въ заглавiи имена дѣйствующихъ лицъ.

Въ сказкахъ, имѣющихъ значительное пространство, требуется, по образцу поэмъ, вступленiе или предложенiе, въ которомъ бы кратко представлено было содержанiе сочиненiя и цѣль автора, и заключенiе, въ которомъ бы содержалось какое–либо разсужденiе.

Сiи разсужденiя и чувствованiя можетъ авторъ также помѣщать между повѣствованiемъ; но все собственно ему принадлежащее должно быть естественно и замысловато. Впрочемъ слѣдуетъ замѣтить, что ежели такiя отступленiя будутъ встрѣчаться часто, и при томъ будутъ продолжительны, то скорѣе всего произведутъ скуку.

Въ сказкѣ не требуется такой простоты, какъ въ Баснѣ: она болѣе допускаетъ шутокъ, острыхъ словъ и даже колкости.

Слогъ сказки долженъ быть сообразенъ съ ея содержанiемъ. Что касается до размѣра, то, кажется, всякой употребленъ быть можетъ: мы видимъ весьма хорошiя сказки, писанныя и Хореемъ и Ямбомъ, и одномѣрными и вольными стиха–

153

ми, и даже Екзаметромъ, который прежде всегда почитаемъ былъ принадлежностiю одной Епопеи.

Примѣры.

Мы начинаемъ съ кратчайшихъ сказокъ.

1. Анакреонтическiя.

Спящiй Эротъ.

Ходя въ рощицѣ тѣнистой,

Видѣлъ тамъ Эрота я.

На полянкѣ розъ душистой

Спалъ — прекрасное дитя!

Сквозь прiятный сонъ умильный,

Смѣхъ сiялъ въ лицѣ его,

Будто яблоки наливны

Рдѣлись щеки у него.

Почивая безоружнымъ

Снѣжной грудью онъ блестѣлъ,

По вѣтвямъ, надъ нимъ окружнымъ,

Лукъ спущенный, тулъ висѣлъ.

Пчелы вкругъ его летали,

Какъ на розъ шумящiй кустъ,

Капли меду собирали

Съ благовонныхъ сладкихъ устъ.

154

Въ рощу Грацiи вбѣжали,

И нашедъ Эрота въ ней,

Потихоньку привязали

Къ красотѣ его своей.

Разбудяжъ его, плясали

Средь цвѣточныхъ съ нимъ оковъ:

Неразлучны съ тѣхъ поръ стали —

Гдѣ прiятность, тутъ любовь.

Державинъ.

Восковой Эротъ.

Недавно молодецъ

Эрота восковова

На рынкѣ продавалъ;

Къ нему я подошедши,

Спросилъ: что, другъ, возмешь

Ты за свою работу?

На что сказалъ онъ мнѣ

Дорiйскимъ дiалектомъ:

Возьми за что нибудь;

Но только это помни,

Что не художникъ я

Сей восковой работы;

А жить лишь не хочу

Съ Эротомъ прихотливымъ.

Такъ дай его сюда,

155

Дай мнѣ его за драхму;

Прекрасной для меня

Онъ будетъ сотоварищъ.

А ты, Эротъ, тотчасъ

Воспламени мнѣ сердце;

Иначе, будешь самъ

Ты въ пламени растопленъ.

Послѣдняя сказка переведена съ Греческаго подлинника Г. Мартыновымъ.

2. Епиграмматическiя:

Дiонисiй и Министръ его.

Изволь пожалуй отвѣчать,

Да такъ, чтобъ не солгать

И правды не сказать.

О Дiонисiи, я чаю, всякой знаетъ;

Извѣстно всѣмъ, каковъ онъ былъ!

Слухъ о дѣлахъ его и нынѣ ужасаетъ;

А каково жъ тому, кто при тиранѣ жилъ?

И я не радъ, что ужь объ немъ заговорилъ:

Не знаю, какъ бы поскорѣе

Сказавъ объ немъ, что понужнѣе

Оставить мнѣ его.

Разъ у Министра своего

Потребовалъ онъ мнѣнье,

156

Когда какое–то, не помню, сочиненье

Въ стихахъ дурныхъ онъ написалъ,

Да съ тѣмъ, чтобъ онъ ему всю истину сказалъ.

Министръ привыкъ всегда безъ лести изъясняться,

И самъ тиранъ его за правду почиталъ,

И часто за нее прощалъ.

Стихи (онъ отвѣчалъ тирану) не годятся. —

Но тутъ не могъ тиранъ отъ злости удержаться:

Подъ караулъ отдать Министра приказалъ;

Самъ передѣлалъ сочиненье.

Спустя дней нѣсколько Министра онъ призвалъ,

Чтобъ вновь его услышать мнѣнье.

Министръ ему не отвѣчалъ;

А къ караульному, который тутъ случился,

Оборотился,

И говоритъ ему: я долженъ отвѣчать;

Такъ поведи меня подъ караулъ опять.

Хемницеръ.

Крестьянинъ и работникъ.

Когда у насъ бѣда надъ головой;

То ради мы тому хотя молиться,

Кто вздумаетъ за насъ вступиться;

Но только съ плечъ бѣда долой,

То избавителю отъ насъ же придетъ худо:

157

Всѣ въ запуски его цѣнятъ,

И если онъ у насъ не виноватъ,

Такъ это чудо.

Старикъ крестьянинъ съ батракомъ

Шелъ подъ вечеръ лѣскомъ,

Домой въ деревню съ сѣнокосу;

И повстрѣчали вдругъ медвѣдя носомъ къ носу.

Крестьянинъ ахнуть не успѣлъ,

Какъ на него медвѣдь насѣлъ.

Подмялъ крестьянина, вертитъ его, ломаетъ,

И гдѣбъ его почать, лишь мѣсто выбираетъ;

Конецъ приходитъ старику.

Степанушка родной! не выдай милой!

Изъ подъ медвѣдя онъ взмолился батраку.

Вотъ новой Геркулесъ собравшись съ силой,

Отнесъ полчерепа медвѣдю топоромъ;

И брюхо прокололъ ему желѣзной вилой.

Медвѣдь взревѣлъ и замертво упалъ;

Медвѣдь мой издыхаетъ.

Прошла бѣда, крестянинъ всталъ

И онъ же батрака ругаетъ.

Опѣшалъ бѣдной мой Степанъ.

Помилуй, говоритъ, за что? — за что! болванъ,

Чему обрадовался съ–дуру? —

Знай колетъ — всю испортилъ шкуру.

Крыловъ.

158

Слѣдующiя двѣ сказки имѣютъ форму Драматическую:

Отчаянiе матери.

У Лизы дочка умерла;

Одна у ней въ пять лѣтъ замужства и была.

Какъ Лиза бѣдная рвалася!

Кричала, билася, и волосы рвала;

Ни ѣла, ни пила,

И чуть во слѣдъ за ней сама не убралася.

«Слезами, душенька, нельзя уже помочь,

Супругъ ей говоритъ, намъ твердыми быть должно.»

— Тебѣ быть твердымъ очень можно,

Сказала Лизанька въ отвѣтъ неосторожно:

Ну, еслибъ у тебя, сударь, скончалась дочь?

А. Измайловъ.

Любопытный.

Прiятель дорогой, здорово, гдѣ ты былъ? —

Въ Кунсткамерѣ, мой другъ! часа тамъ три ходилъ,

Все видѣлъ, высмотрѣлъ; отъ удивленья,

Повѣришь ли, не станетъ ни умѣнья,

Пересказать тебѣ, ни силъ.

Ужъ подлинно, что тамъ чудесъ палата!

159

Куда на выдумки природа таровата:

Какихъ звѣрей, какихъ тамъ птицъ я не видалъ!

Какiя бабочки, букашки,

Козявки, мушки, таракашки!

Однѣ какъ изумрудъ, другiя какъ кораллъ!

Какiя крохотны коровки!

Есть право менѣе булавочной головки! —

А видѣлъ ли слона? каковъ собой на взглядъ?

Я чай, подумалъ ты, что гору встрѣтилъ! —

Да развѣ тамъ онъ? — Тамъ. — Ну, братецъ виноватъ:

Слона–то я и не примѣтилъ.

Крыловъ.

3. Аллегорическiя:

Вѣнчанiе Леля.

Колоколъ ужаснымъ звономъ

Воздухъ, землю колебалъ;

И Иванъ Великiй громомъ

Въ полнощь, освѣщенъ, дрожалъ;

Я, прiятнымъ сномъ объятый

Макова въ тѣни вѣнца,

Видѣлъ: теремы, палаты,

Площадь краснаго крыльца

Роемъ мальчиковъ летучимъ

160

Облелѣяна кругомъ!

Лѣсомъ — шлемы ихъ дремучимъ,

Латы — златомъ и сребромъ,

Копья — сталiю блистали

И чуть видѣлись сквозь мглы;

Стаями сверхъ ихъ летали

Молненосные Орлы.

Но лишь солнце появилось

И затеплились кресты,

Море зыблюще открылось

Разныхъ лицъ и пестроты! —

Шумъ съ высотъ лiясь рѣкою,

Всѣми чувствы овладѣлъ,

Своды храма предо мною

Я отверзстыми узрѣлъ.

Тамъ въ волнахъ толпы стѣсненной

Въ думѣ весь Сингклитъ стоялъ,

Я въ душѣ моей смятенной

Нѣкiй ужасъ ощущалъ.

Но на тронѣ тамъ обширномъ,

Во священной темнотѣ,

Вдругъ въ сiянiи порфирномъ

Усмотрѣлъ на высотѣ

Двухъ я Генiевъ небесныхъ;

Коль безчисленны красы!

161

Сколько нѣжностей прелестныхъ!

Златоструйчаты власы,

Блескъ сафира, розы ранни

Изъ устенъ, ланитъ, очесъ,

Улыбаясь брали дани

Съ восхищенныхъ тьмы сердецъ.

И одинъ изъ нихъ, вѣнчаясь

Дiадимою царей,

Ей четѣ своей касаясь

Удвоялся блескомъ въ ней.

Тутъ изъ оконъ самыхъ верхнихъ,

По сверкающимъ лучамъ,

Тѣни Самодержцевъ древнихъ,

Ниспустившися во храмъ,

Прежни лицы ихъ прiяли

И сквозь ликовъ торжества

Въ изумленьи вопрошали:

Кто такiя божества,

Что облекшись въ младость смертныхъ,

Съ кротостiю скриптръ берутъ,

На обширность странъ несмѣтныхъ

Цѣпь цвѣточную кладутъ,

И весь сѣверъ въ мигъ плѣнили

Именемъ однимъ царя?

Громы духъ мой пробудили:

162

Разглашалося ура!

Что такое сонъ сей значитъ?

Я съ собою размышлялъ:

Духъ ликуетъ, сердце скачетъ,

Отъ чего? я самъ не зналъ.

Кто на царство такъ вѣнчался?

Кто такъ души всѣ плѣнилъ?

Кѣмъ я столько восхищался,

Сладостныя слезы лилъ?

Послѣ Музы мнѣ сказали,

Кто такъ свѣтомъ завладѣлъ:

Царь сердецъ, онѣ вѣщали,

Богъ любви, всесильный Лель.

Державинъ.

Стихи сiи сочинены 15 числа Сентября 1801 года — въ день коронованiя нынѣ благополучно царствующаго Императора АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВИЧА и Супруги его Императрицы ЕЛИСАВЕТЫ АЛЕКСѢЕВНЫ.

Телема и Макаръ,

или

Желанiе и блаженство.

Сказка Вольтерова.

Телема живостью и красотой блистаетъ,

163

Нетерпѣлива лишь она;

Собою никогда довольна не бываетъ,

Всегда какой нибудь мечтой ослѣплена.

Любовникъ есть у ней прекрасный,

Но нравомъ съ нею несогласный;

Въ глазахъ его, въ чертахъ румянаго лица,

Печать веселости, плѣняющей сердца;

Его движеньями спокойствiе владѣетъ,

Его поступками довѣренность, прiязнь;

Къ нему приближиться не смѣетъ

Снѣдающа печаль и смутная боязнь.

Отъ прихотей безумныхъ,

Отъ развлеченiй шумныхъ,

Равно онъ удаленъ.

Ахъ, какъ его спокоенъ сонъ!

Ахъ, какъ прiятно пробужденье!

Всечасно новое вкушаетъ услажденье,

Зовется же Макаромъ онъ.

Нескромная его невѣста,

Когда–то, очень неумѣста,

Пастушку страстную задумала играть.

Заахала некстати и замлѣла,

Быть обожаемой хотѣла,

И ну въ холодности Макара упрекать; —

164

Что даже и ему нагнала скуку!

Онъ, смѣючись, ее оставилъ и ушелъ

Невѣдомо куда; но черезъ то навелъ

И пущую бѣдняжкѣ муку:

Быть въ неизвѣстности о миломъ, и разлуку

Переносить, легколь? — Пустилась въ слѣдъ за нимъ,

Искать невѣрнаго по всѣмъ краямъ земнымъ.

Вопервыхъ ко двору Телема прискакала,

И спрашиваетъ тамъ у царедворцевъ всѣхъ:

Не здѣсь ли мой Макаръ? — при имени Макара,

Телему бѣдную всѣ подняли на смѣхъ.

Толпа насмѣшниковъ вокругъ ея обстала:

Ха, ха! кого тебѣ, голубушка, скажи?

Примѣты своего Макара опиши!»

Она насмѣшникамъ со вздохомъ отвѣчаетъ:

Макаръ есть образецъ, примѣръ для всѣхъ людей!

Онъ всякихъ лишнихъ чуждъ затѣй:

Всегда онъ здраво разсуждаетъ,

Во всемъ себя умно ведетъ,

Отъ всѣхъ любовь прiобрѣтаетъ,

И вѣчно безъ заботъ живетъ.

На это не съ другова слова

Всѣ въ голосъ дали ей отвѣтъ:

165

«Здѣсь нѣтъ

Макара твоего драгова;

Кто слыхивалъ, чтобъ при дворѣ

Искали Феникса такова!

Ему и жить бы гдѣ — такъ жить въ монастырѣ.»

Телема въ горести скорѣйшими шагами

Оттуда далѣе пошла,

И на дорогѣ монастырь нашла:

А что, не вправду ли за этими стѣнами

Скрывается любовникъ мой;

Здѣсь, сказываютъ, всѣ простились со страстями:

Ну, если здѣсь живетъ моей души покой! —

Подумавъ такъ, она съ надеждою вступила

Въ обитель тихую затворниковъ сухихъ,

И о Макарѣ тамъ спросила:

«Мы сами (говорилъ въ отвѣтъ игуменъ ихъ)

Макара ожидаемъ;

Но здѣсь давно уже его мы не видаемъ!»

Тогда одинъ насупленный чернецъ

Вмѣшался въ рѣчь: «престань ты по свѣту скитаться!

Нигдѣ тебѣ его, повѣрь, не доискаться;

Я слышалъ, будто бы скончался твой бѣглецъ.»

Телема гнѣвомъ воспылала

166

Отъ дерзкой рѣчи той.

Отецъ честной!

(Она вскричала)

Ты ошибаешься; въ живыхъ любовникъ мой:

Онъ для меня рожденъ на свѣтъ, — во мнѣ одной

Стихiю лишь ему найти для жизни можно;

Я въ томъ увѣрена неложно;

А кто вамъ иначе натолковалъ,

Безстыдно тотъ солгалъ... —

Конечно онъ у Философовъ,

У умниковъ и острослововъ,

Которы въ книгахъ такъ превознесли его,

И часто такъ о немъ твердили;

Они, какъ видно, заманили

Къ себѣ Макара моего! —

Но тѣ, на сдѣланный вопросъ ей отвѣчали:

«Макаръ намъ, право, незнакомъ;

И мы его своимъ перомъ

По слуху только описали,

Въ лицо его мы не видали.» —

И пригорюнившись пошла она отъ нихъ.

Не занялся ли мой женихъ

Дѣлами согражданъ въ Фемидиной палатѣ? —

Вошла, но посмотрѣвъ, послушавъ, вонъ бѣжать

Пустилась, — думая въ себѣ: нѣтъ, нѣтъ, не кстати

167

Мнѣ было здѣсь его искать!

Вовѣкъ не будетъ въ Магистратѣ

Со скукой, съ ябедой Макаръ мой засѣдать! —

Искала нѣжная Телема

Невѣрнаго сего и тамъ,

Гдѣ Талiя и Мельпомена,

Гдѣ Музыки и Пляски храмъ:

Но въ суетахъ театра, бала,

Макаръ не найденъ былъ отнюдь.

Она его не разъ и въ обществахъ искала,

Которы лучшими слывутъ.

Казалось, на него тамъ много–кто походитъ,

На первой взглядъ;

Но проницательну Телему не приводитъ

Въ обманъ блестящая наружность и нарядъ:

Хотя поступки ихъ и рѣчи изъявляютъ,

Что имъ хотѣлось бы принять Макаровъ видъ,

Но всѣ они ему напрасно подражаютъ,

Никто себя съ нимъ не сравнитъ.

Устала бѣдная скитаться по пустому.

Какъ быть?... вернуться ужъ домой!

Тихонько къ своему она подъѣхавъ дому,

Съ горюющей душой

Вступила въ горенку свою, и тамъ — кого же

Увидѣла она? — ахъ, самаго того,

168

По комъ грустила такъ! Макара своего!

А онъ тамъ на ея уединенномъ ложѣ

Присѣвши, поджидалъ,

Чтобы нечаяннымъ явленьемъ

Обрадовать ее. — Живи! онъ ей сказалъ

Обнявши съ умиленьемъ,

Живи со мной отнынь

О милая, спокойно!

И всю печаль откинь!

А чтобъ тебѣ достойно

Вѣкъ мною обладать,

Такъ за мечтами не гоняйся,

И никогда не домогайся

Того, чего я самъ тебѣ невластенъ дать!

*_**

Теперь читатель пожелаетъ,

Чтобъ я разтолковалъ значенье сихъ именъ:

Кто Греческому обученъ,

Тотъ знаетъ;

Къ нему–то обратись, читатель дорогой;

Тебѣ онъ скажетъ, кто Макаръ съ Телемой,

И истолкуетъ онъ тебѣ подъ сей эмблемой,

Къ чему мы созданы судьбой —

Макаръ! тебя, тебя мы всѣ имѣть желаемъ,

Тебя мы ищемъ всѣ, находимъ и теряемъ,

169

Когда бы ты теперь и жилъ сомной въ ладу,

То я не сталъ бы тѣмъ хвалиться:

Съ нескромной похвальбой не можешь ты ужиться.

Ты любишь быть не на виду,

А тамъ, гдѣ можешь ты отъ зависти укрыться.

Востоковъ.

Сюдаже принадлежитъ и сказка Жуковскаго Красный карбункулъ, написанная Екзаметромъ. — Зеленый человѣкъ или бука развратилъ Фрица и наконецъ погубилъ его: Фрицъ не послушалъ бѣленькаго мальчика, подававшаго ему спасительные совѣты. Слѣдующiй отрывокъ, служащiй окончанiемъ сказки, подастъ надлежащее объясненiе:

Такъ разсказывалъ дѣдушка дѣткамъ. Чуть смѣя дыханье

Въ страхѣ отвесть, говоритъ ему бабушка, скороль ты кончишь?

Дѣтки боятся! на что ихъ стращать небывальщиной! полно!

Я докончилъ! старикъ отвѣчалъ: тамъ лежитъ онъ и съ перстнемъ

Въ дикой крапивѣ, гдѣ нѣтъ дроздовъ и не водятся пташки! —

170

Тутъ Лиза примолвила: «бабушка! кто же боится?

Или, думаешь, трудно до смысла сказки добраться?

Я добралася: бука есть искушенiе злое;

Развѣ не вводитъ оно насъ въ грѣхъ и въ напасти, когда мы

Бога не помнимъ, совѣтовъ не любимъ, не дѣлаемъ дѣла?

Мальчикъ въ окошечкѣ.... кто онъ? вѣрный учитель нашъ, совѣсть!

О! я дѣдушку знаю! я знаю и всѣ его мысли.

4. Волшебныя:

Выписки изъ сказки Дмитрiева Причудница. — Авторъ подражалъ нѣсколько сказкѣ Вольтера, подъ названiемъ La Begueule.

Причудница начинается слѣдующимъ вступленiемъ:

Въ Москвѣ, которая и въ древни времена

Прелестными была обильна и славна —

Не знаю подлинно, при коемъ Государѣ;

А только слышалъ я, что Русскiе бояре

Тогда ужъ бросили запоры и замки,

171

Не запирали женъ въ высоки чердаки,

Но слѣдуя Нѣмецкой модѣ,

Ужъ позволяли имъ въ прiятной жить свободѣ;

И свѣтская тогда жена

Могла безъ опасенья

Со другомъ дома, иль одна

И на качеляхъ быть въ день Свѣтла Воскресенья,

И въ кукольной театръ отъ скуки завернуть,

И въ рощѣ Марьиной подъ тѣнью отдохнуть —

Въ Москвѣ, я говорю, Вѣтрана процвѣтала....

Вѣтрана, молодая, прелестная, любимая дочь, обожаемая супруга, могла наслаждаться всѣми прiятностями жизни; но ей ничто не нравилось:

Ей царствующiй градъ казался пустъ и скученъ,

И всякъ, кто ни былъ ей знакомъ,

Съ какимъ нибудь да былъ пятномъ:

«Тотъ глупъ, другой уродъ, тотъ ужасть не разлученъ;

Сердечкинъ ноетъ все, вздыханьемъ гонитъ вонъ;

Такой–то все молчитъ и погружаетъ въ сонъ,

Та все чинится, та болтлива;

А эта слишкомъ зла, горда, самолюбива....

172

Всѣ оставили Вѣтрану. Она стала грустить, тосковать, плакать, и наконецъ послала гонца

За крестной матерью — а та, извольте знать,

Чудесной силою невѣдомой науки

Творила на Руси неслыханныя штуки! —

Здѣсь авторъ прерываетъ свое повѣствованiе обращенiемъ къ Драгунскому Ротмистру Брамербасу, который

(Въ колетѣ вохреномъ и въ длинныхъ сапогахъ,

За круглымъ столикомъ, дрожащимъ съ чайной чашкой)

разсказывалъ, какъ Вѣдьма оборотила его однажды въ драгунскаго коня, и ѣздила на немъ до полуночи. Авторъ говоритъ ему о себѣ, что при такомъ его разсказѣ онъ

Стоялъ какъ вкопанный, тебя глазами мѣрилъ,

И что ужъ ты не конь.... еще тому не вѣрилъ.

Но возвратимся къ Вѣтранѣ! она груститъ, и, думая о своей крестной матери, едва произнесла сiи слова:

«Ахъ, если бы она хоть глазки показала!» —

И съ этой мыслью вдругъ Всевѣда ей предстала.

173

Здорово, дитятко! Вѣтранѣ говоритъ:

Какъ поживаешь ты?....

Въ слѣдующемъ разговорѣ Вѣтраны съ Всевѣдою принялъ авторъ форму Драматическую. — Матушка! отвѣчаетъ Вѣтрана.

«Я жизнь мою во скукѣ трачу;

Настанетъ день, тоскую, плачу;

Покроетъ ночь, опять грущу,

И все чего–то я ищу.»

Чего же, свѣтикъ мой? или ты не здорова? —

«О! нѣтъ, грѣшно сказать.» — Иль домъ вашъ не богатъ? —

«Повѣрьте, не хочу ни мраморныхъ палатъ.»

Иль мужъ обычая лихова? —

«Напротивъ, врядъ найти другова,

Который бы жену столь горячо любилъ.»

Иль онъ не нравится? — «нѣтъ, онъ довольно милъ.»

Такъ развѣ отъ своихъ знакомыхъ не спокойна? —

«Я болѣе отъ нихъ любима, чѣмъ достойна.»

Чего же, глупенька, тебѣ не достаетъ? —

«Признаться, матушка, мнѣ такъ наскучилъ свѣтъ,

И такъ я все въ немъ ненавижу,

Что то одно и сплю и вижу,

174

Чтобъ какъ нибудь попасть отсель

Хотя за тридевять земель;

Да только, чтобы все въ глазахъ моихъ блистало,

Все новостiю поражало

И рѣдкостью мой умъ и взоръ;

Гдѣбъ разныхъ дивностей соборъ

Представилъ быль, какъ небылицу...

Короче: дай свою увидѣть мнѣ столицу!»

Всевѣда, подумавъ нѣсколько, согласилась исполнить такое дерзкое и безразсудное желанiе.

И вдругъ, о чудеса!

И крестница и мать взвились подъ небеса

На лучезарной колесницѣ.....

И очутились въ очаровательномъ замкѣ Всевѣды, которая, отдавъ Причудницѣ во власть подземныхъ и воздушныхъ духовъ, полетѣла въ разныя мѣста по другимъ дѣламъ.

А удивленная Вѣтрана,

Какъ новая Дiана,

Осталась между Нимфъ, исполненныхъ заразъ;

Онѣ тотчасъ ее подъ ручки подхватили,

175

Помчали и за столъ роскошный посадили,

Какого и видóмъ не видано у насъ.

Вѣтрана кушаетъ, а дѣвушки прекрасны,

Изъ коихъ каждая почти какъ ты.... мила,

Поджавши руки вкругъ стола,

Поютъ ей арiи веселыя и страстны,

Стараясь слухъ ея и сердце услаждать.

Потомъ она едва задумала вставать,

Вдругъ — дѣвушекъ, стола не стало,

И залы будто не бывало:

Ужъ спальней сдѣлалась она!

Вѣтрана чувствуетъ прiятну томность сна,

Спускается на пухъ изъ розъ въ сплетенномъ нишѣ;

И въ тотъ же мигъ смычокъ невидимый запѣлъ,

Какъ будто бы самъ Дицъ за пологомъ сидѣлъ;

Смычокъ часъ отъ часу пѣлъ тише, тише тише,

И вмѣстѣ, наконецъ съ Вѣтраною, уснулъ.

Прошла спокойна ночь; натура пробудилась;

Зефиръ вспорхнулъ,

И жертва отъ цвѣтовъ душистыхъ воскурилась;

Взыгралъ и солнца лучъ, и голосъ соловья,

176

Слiянный съ сладостнымъ журчанiемъ ручья

И съ шумомъ рѣзваго фонтана,

Воспѣлъ: «проснись, проснись, счастливая Вѣтрана.»

Она проснулася, и спальная ужъ садъ,

Жилище райское веселiй и прохладъ!

Повсюду чудеса Вѣтрана обретала;

Гдѣ только ступитъ лишь, тутъ роза разцвѣтала;

Здѣсь рядомъ передъ ней лимонны дерева,

Тамъ миртовый кустокъ, тамъ нѣжна мурава

Отъ солнечныхъ лучей какъ бархатъ отливаетъ;

Тамъ рѣчка по песку златому протекаетъ:

Тамъ свѣтлаго пруда на днѣ

Мелькаютъ рыбки золотыя;

Тамъ птички гимнъ поютъ природѣ и веснѣ,

И попугаи голубыя

Со Эхомъ взапуски твердятъ:

«Вѣтрана! насыщай свой взглядъ!»

А къ полднямъ новая картина:

Садъ превратился въ храмъ,

Украшенный по сторонамъ

Столпами изъ рубина;

И съ сводомъ, сдѣланнымъ на образъ облаковъ

177

Изъ разныхъ въ хрусталѣ цвѣтовъ.

И вдругъ отъ свода опустился

На розовыхъ цѣпяхъ столъ круглый изъ сребра

Съ такоюжъ пищей, какъ вчера,

И въ воздухѣ остановился;

А подъ Вѣтраной очутился

Съ подушкой бархатною тронъ,

Чтобы съ него ей кушать,

И пѣнiе, какимъ гордилсябъ Амфiонъ,

Тѣхъ Нимфъ, которыя вчера служили, слушать.

«По чести это рай! ну, если бы теперь

Вѣтрана думаетъ, подкрался въ эту дверь...»

И слова не скончавъ, въ трюмо она взглянула —

Сошла со трона и вздохнула.

Наконецъ Вѣтранѣ наскучили чудеса, а еще болѣе наскучило одиночество.

Все чудо изъ чудесъ (говоритъ она), куда не поглядишь!

Но что мнѣ въ томъ, когда товарища не вижу?

Увы! я пуще жизнь мою возненавижу!

Веселье веселитъ, когда его дѣлишь.

Безъ сомнѣнiя, такое прекрасное изрѣченiе нашей Причудницы не полюбилось Всевѣдѣ, потому что лишь только Вѣтрана это вымолвить успѣла,

178

Вдругъ набѣжала тьма, всталъ вихорь, грянулъ громъ,

Ужасна буря заревѣла;

Все рушится, падетъ вверхъ дномъ,

Какъ не бывалъ волшебный домъ;

И бѣдная Вѣтрана,

Блѣдна, безгласна, бездыханна,

Стремглавъ летитъ, летитъ, летитъ —

И гдѣжъ, вы мыслите, упала?

Средь страшныхъ Муромскихъ лѣсовъ,

Жилища вѣдьмъ, волковъ,

Разбойниковъ и злыхъ духовъ!

Вѣтрана возрыдала,

Когда опомнившись узнала,

Куда попалася она;

Всѣ жилки съ страха въ ней дрожали!

Ночь адская была! ни звѣзды, ни луна,

Сквозь чернаго ея покрова не мелькали:

Все спитъ!

Лишь воетъ вѣтръ, лишь кустъ шумитъ

Да изъ дупла въ дупло сова перелетаетъ,

И изрѣдка въ глуши кукушка завываетъ.

Вѣтрана долго думаетъ, остаться ли на этомъ мѣстѣ, или идти; рѣшилась на послѣднее, но

179

.....Лишь ступитъ шагъ ногою,

Тамъ предвѣщаетъ ей послѣднiй часъ: куку!

Тамъ лѣшiй выставилъ изъ–за–деревьевъ роги;

Тамъ слышится ау; то вспыхнулъ огонекъ;

То вѣдьма кошкою бросается съ дороги,

Иль кто–то скрылся за пенекъ;

То по лѣсу раздался хохотъ,

То вой волковъ, то конской топотъ.

Но сердце въ насъ вѣщунъ: я самъ то испыталъ,

Когда мои стихи въ Журналы отдавалъ;

Не даромъ и Вѣтрана плачетъ!

Ужъ въ самомъ дѣлѣ кто–то скачетъ

Съ рогатиной въ рукѣ, съ пищалью за плечьми.

Стой! стой! онъ гаркаетъ, сверкаючи очьми:

Стой! кто бы ты ни шелъ, по волѣ, иль неволѣ;

Иль свѣта не увидишь болѣ....

Схватываетъ ее въ охапку, кладетъ поперегъ сѣдла, и летитъ

.....Какъ изъ лука стрѣла,

Летитъ исполненный отваги,

Чрезъ холмы, горы и овраги;

И Клязьмы доскакавъ высокихъ береговъ,

180

Бухъ прямо съ нихъ въ рѣку, не говоря двухъ словъ;

Вѣтрана жъ: ахъ!.... и пробудилась.

И такъ все несчастiе Вѣтраны происходило во сновидѣнiи. Она открыла глаза, увидѣла полную горницу людей —

И все собранiе Вѣтраны съ первымъ взоромъ:

Очнулась! возгласило хоромъ;

Очнулась! повторяетъ хоръ;

Очнулась! — и весь дворъ

Запрыгалъ, заплясалъ, воскликнулъ: слава Богу!

Боярыня жива! нѣтъ горя намъ теперь;

А въ эту самую тревогу

Вошла Всевѣда въ дверь

И бросилась къ Вѣтранѣ.

«Ахъ, бабушка! за чѣмъ явилась ты не ранѣ?

Вѣтрана говоритъ: гдѣ это я была?

И что я видѣла?.... страхъ... ужасъ!» — Ты спала,

А видѣла лишь бредъ, Всевѣда отвѣчаетъ.

Прости, развеселясь старуха продолжаетъ,

Прости мнѣ, милая! я видѣла, что ты

По молодости лѣтъ ударилась въ мечты;

И для того, когда ты съ прозьбой приступила,

181

Трехсуточнымъ тебя я сномъ обворожила,

И въ сновидѣнiяхъ представила тебѣ,

Что мы, всегда чужой завидуя судьбѣ

И новыхъ благъ желая,

Изъ доброй воли въ адъ влечемъ себя изъ рая.

Гдѣ лучше, какъ въ своей родимой жить семьѣ?

И такъ, впередъ страшись ты покидать ее!

Будь добрая жена и мать чадолюбива,

И будешь всѣми ты почтенна и счастлива. и проч.

Прекрасный урокъ Причудницѣ! — Сказка сiя по справедливости можетъ назваться образцовою какъ вразсужденiи поэзiи, такъ и въ разсужденiи нравственной цѣли. — Слѣдующая, написанная Г. Каменевымъ, изъ которой покажемъ здѣсь краткой отрывокъ, имѣетъ основанiемъ одно только чудесное или волшебное.

Выписка изъ сказки Громвалъ.

Содержанiе такое: Волшебникъ Зломаръ похитилъ у Рыцаря Громвала подругу его Рогнеду. Громвалъ ищетъ ее по всему бѣлому свѣту; прiѣзжаетъ наконецъ въ зáмокъ Зломара, но Зломаръ уже умеръ. Является волшебница Добрада, и сказы–