Z. Журналистика. Романы: «Господа Обносковы», и «Идіотъ». Нѣчто о свободѣ автора въ выборѣ разнообразныхъ сюжетовъ для своихъ произведеній. Комедія «Говоруны». Окончаніе эпопеи о Камышлинцевѣ. Мнѣніе г.Андрѣева о своемъ героѣ // Санктъ-Петербургскiя Вѣдомости. 1868. № 92. 6 апрѣля.

ЖУРНАЛИСТИКА.

Романы: «Господа Обносковы», и «Идіотъ». — Нѣчто о свободѣ автора въ выборѣ разнообразныхъ сюжетовъ для своихъ произведеній. — Комедія «Говоруны». — Окончаніе эпопеи о Камышлинцевѣ. Мнѣніе г.Андрѣева о своемъ героѣ».

Съ душевнымъ прискорбіемъ предупреждаю читателей, что мнѣ предстоитъ бесѣдовать о трехъ романахъ: о начинающемся, о продолжающемся и объ оконченномъ. Первый принадлежитъ перу г.А.Михайлова и украшаетъ мартовскую книжку «Дѣло»; второй — перу г.Достоевскаго, въ февральской книжкѣ «Русскаго Вѣстника»; третій — перу г.Андрѣева, въ мартовской книжкѣ «Современнаго Обозрѣнія».

О начинающемся романѣ, по счастію, моя бесѣда можетъ ограничиться единственно только заявленіемъ, что онъ именуется «Господа Обносковы», и что этихъ господъ Обносковыхъ напечатано покуда ровно четыре главы. У «нынѣшнихъ» писателей это ужъ мода такая: напишутъ они двѣ, три главы, придумаютъ какое-нибудь глубокомысленное или ядовитое заглавіе, и сейчасъ — печатать. Думаютъ ли они, что публика умираетъ отъ нетерпѣнія увидѣть набранными плоды ихъ творчества, или спѣшатъ печатаніемъ своихъ произведеній по какимъ-либо личнымъ обстоятельствамъ — я этого разбирать не хочу, да и не могу; но мнѣ кажется, что, поступая подобнымъ образомъ, беллетристы не оказываютъ услугъ ни себѣ, ни публикѣ. Есть ли возможность сочинить зрѣлую вещь, поставляя ежемѣсячно по три, по четыре главы для журнальной книжки, не имѣя ни яснаго представленія о томъ, что натворишь впереди, ни возможности обработать и исправить то, что натворилъ въ началѣ и уже напесаталъ? Романъ — не отрывочный фельетонъ, романъ есть нѣчто цѣльное, требующее извѣстной выдержки, извѣстнаго соотношенія между частностями, его составляющими; какимъ же образомъ возможно сохранить это соотношеніе при отрывочной фельетонной работѣ? Такая работа еще мыслима для романовъ, основанныхъ на чисто-внѣшней завязкѣ, на интригѣ: тутъ стоитъ только составить планъ хода событій и потомъ можно излагать ихъ какъ угодно, даже не по главѣ, а по полуглавѣ въ месяцъ. Но допустить подобное изложеніе въ произведеніи, претендующемъ на художественное воспроизведеніе жизни и развитіе извѣстной идеи, положительно немыслимо для дарованія, желающаго въ своей работѣ быть добросовѣстнымъ и обстоятельнымъ.

Къ сожалѣнію, наши дарованія (даже и лучшія) имѣютъ по большей части склонность къ проявленію названныхъ двухъ качествъ только въ началѣ своей дѣятельности. Живой примѣръ тому мы видимъ въ г.А.Михайловѣ. Г.Михайловъ началъ свою беллетристическую дѣятельность двумя вещами, въ свое время выдавшимися изъ безчисленнаго ряда журнальныхъ разсказовъ и повѣстей — романами: «Гнилыя Болота» и «Жизнь Шупова». Въ этихъ произведеніяхъ молодой писатель обнаружилъ нѣкоторую дозу той продуманности, полнымъ отсутствіемъ которой блещетъ большинство юныхъ беллетристовъ. Оба романа тѣмъ болѣе обратили на себя вниманіе, что они явились въ такое время, когда въ литературѣ господствовали полновластно гг.Стебницкіе, Крестовскіе и имъ подобные. Но г.Михайловъ, добропорядочно заявивъ себя въ названныхъ двухъ романахъ, въ дальнѣйшихъ произведеніяхъ пошелъ не впередъ, а назадъ, сталъ повторяться, разыгрывать одни и тѣ же мотивы, слабо и водянисто варьировать характеры и положенія, обрисованныя имъ въ первыхъ романахъ достаточно рельефно, и вообще выказывать небрежность и торопливость. Въ романѣ «Засоренныя дороги» (который, кстати сказать, на дняхъ изданъ г.Генкелемъ отдѣльнымъ томомъ вмѣстѣ съ разсказомъ «Съ квартиры на квартиру»), слѣдовавшимъ за «Жизнью Шупова», торопливость работы и безцвѣтность вымысла и изображенія мѣстами ещевыкупаются удачной компановкой нѣсколькихъ сценъ; но романъ «Въ чаду глубокихъ соображеній», печатавшійся въ «Женскомъ Вѣстникѣ» и, кажется, до-сихъ-поръ неоконченный, уже проявилъ только одни претензіи на глубину мысли и анализа, и затѣмъ вялость и приторную чувствительность. Въ этомъ послѣднемъ произведеніи г.Михайловъ даже сбился съ своего настоящаго пути: онъ безпрестанно пытается обнаруживать нѣкоторый юморъ (будто бы на манеръ Тэкерея), а между тѣмъ въ его талантѣ есть всякія струны, но именно юмористической нетъ. Четыре главы нынѣ появляющагося новаго произведенія г.Михайлова, по нашему искреннему убѣжденію, далеко не отличаются достоинствами, и выводимый имъ «классикъ» Обносковъ ненатураленъ и обрисованъ, такъ сказать, красками лубочныхъ картинокъ. Впрочемъ начало всего «лихая бѣда» для романистовъ; принявъ въ соображеніе это обстоятельство, очень безнадежно къ «Господамъ Обносковымъ» мы покуда относиться не будемъ.

Вотъ «Идіотъ», г.Достоевскаго, кажется, вполнѣ безнадеженъ. Я разсказывалъ читателямъ начало первой части этого страннаго романа; ея окончаніе, напечатанное теперь, еще болѣе курьозно. Можете себѣ представить, что покуда вся первая часть (шестнадцать главъ) занята похожденіями идіота, князя Мышкина, въ первый день по пріездѣ его въ Петербургъ. Если читатели припомнятъ, этотъ князь уже довольно насовершилъ подвиговъ; но сколько онъ ихъ еще насовершаетъ въ самое незначительное врѣмя, просто уму непостижимо. По моему мнѣнію, всякія разсужденія о фантастичности (чтобъ не сказать нелѣпости) событій и характеровъ первой части «Идіота» излишни: прочтеніе ея убѣждаетъ въ этомъ краснорѣчивѣе доказательствъ и разсужденій. Герой, только что выпрыгнувшій изъ вагона, въ нѣсколько часовъ успѣваетъ свѣсти знакомства съ десяткомъ лицъ, сдѣлаться повѣреннымъ интимныхъ отношеній людей, которые до встрѣчи съ нимъ не подозрѣвали его существованіи, получить пощечину, влюбиться съ одного взгляда въ женщину, извѣстную ему только по разсказамъ, забраться къ ней безъ приглашенія на вечеръ, высказать ей тамъ свою любовь и даже предложеніе сдѣлать, даже сочувствія съ ея стороны добиться и, что называется, заключеніе спектакля, объявить публикѣ, что онъ получаетъ милліонное наслѣдтсво. Все это совершается при самыхъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ и отношеніяхъ окружающихъ героя лицъ, — отношеніяхъ, въ которыхъ не добьешься ни смысла, ни толку. Лица, группирующіеся вокругъ князя Мышкина, тоже если не идіоты, то какъ будто тронувшіеся субъекты. Тринадцатилѣтніе мальчики у г.Достоевскаго говорятъ не только какъ взрослые люди, но даже на манеръ публицистовъ, пишущихъ газетныя статьи, а взрослые люди, женщины и мужчины, бесѣдуютъ и поступаютъ, какъ десятилѣтніе ребята. Словомъ, романъ можно было бы не только идіотомъ назвать, но даже «Идіотами»: ошибки не оказалось бы въ подобномъ названіи. И еще еслибъ все это собраніе нелѣпыхъ лицъ, выдаваемыхъ авторомъ за дѣйствительные и даже интересные характеры, все это сплетеніе нелѣпыхъ событій, пришитыхъ живыми нитками одно къ другому, представлялось читателямъ ради какой-либо серьозной цѣли, тогда еще можно бы извинить неестественность и сказочность романа. Но г.Достоевскій, очевидно, никакой цѣли не имѣетъ и набрасываетъ сцену за сценой для собственнаго удовольствія. Въ авторѣ «Записокъ изъ мертваго дома» прискорбнѣе, чѣмъ въ комъ-либо другомъ, видѣть подобную небрежность къ своему дарованію. Мнѣ недавно гдѣ-то случилось читать, что теперь у насъ именно прекрасное направленіе водворилось въ отечественной беллетристикѣ: каждый авторъ пишетъ о чемъ ему заблагоразсудится, не соображаясь ни съ какими требовансями времени, не руководствуясь никакими тенденціями, задаваясь только одной идеей — высокимъ служеніемъ вдохновляющимъ его лицамъ. Но этой теоріи, чѣмъ разнообразнѣе и капризнѣе будутъ сюжеты, на которыхъ авторы потщатся обнаружить свое вдохновеніе, тѣмъ оно милѣе для роднаго искусства. Одинъ, напримѣръ, авторъ задумаетъ изобразить въ трехтомномъ романѣ любовь Тугарина Змѣевича къ какой-нибудь прекрасной вдовѣ тѣхъ дней, когда этотъ герой существовалъ на бѣлмъ свѣтѣ, изобразить со всеми подробностями интимныя отношенія вдовы и Тугарина (на эту тему можно что нибудь сочинить почище амурныхъ сценъ въ «Повѣтріи» г.Авенаріуса). Другой сочинитъ пяти-актную драму «Несчастіе отъ керосина», въ которой изобразитъ съ поразительною истиной цѣлое семейство, погибающее въ пламени пожара, приключившагося, повидимому, не отъ чего инаго, какъ по отсутствію, на лампѣ «тушителя» г.Кумберга, но тѣмъ не менѣе имѣющаго по соображеніямъ автора несомнѣнную связь съ нигилизмомъ и даже съ польскимъ возстаніемъ. Третій измыслитъ повѣсть, въ которой выставитъ страданія героя, преданнаго пророку, ужасныя послѣдствія котораго изображены были во дни оны съ удивительной рельефностью докторомъ Тиссои въ наше время изображаются не менѣе геніально петербургскимъ врачемъ г.Розенблюмомъ (спрашиваю, чѣмъ такой герой хуже «Идіота»?). Четвертый создастъ поэму: «Полоскающая утка», въ которой великолѣпными стихами изобразитъ не только всю прелесть картины, представляемой полоскающеюся уткой, но даже обнаружитъ невѣроятно тонкій психологическій анализъ чувствъ этой почтенной птицы. Словомъ сюжетовъ самыхъ курьозныхъ, самыхъ удобныхъ для написанія на нихъ произведеній, отличающихся единственно «чистымъ» искусствомъ, и ни чемъ болѣе, беллетристы и поэты могутъ прибрать бездну, и разнообразіе этихъ сюжетовъ по теоріи, о которой упоминалось выше, именно будетъ благомъ и добромъ для отечественной литературы и публики. Вотъ, читатель, до какихъ дней дожила наша беллетристика, на какой путь она уклоняется, и какія воззрѣнія въ ней начинаютъ проповѣдываться и примѣняться на практикѣ. Не смотря на примѣры лучшихъ современныхъ западныхъ романистовъ (Гуцкова, Шпильгагена, Диккенса), которые отнюдь не пускаются въ безплодныя, болѣзненныя и капризныя фантазіи; а придерживаются въ своихъ произведеніяхъ дѣйствительной почвы и общественныхъ вопросовъ, наши дарованія начинаютъ распѣвать кто въ лѣсъ, кто по дрова, и заниматься выдумками празднаго воображенія и вкуса.

Въ той же книжкѣ «Вѣстника», гдѣ помѣщены «Идіотъ», есть комедія «Говоруны» тоже явно написанная г.Манномъ для услажденія г.Манна, какъ романъ г.Достоевскаго написанъ для услажденія г.Достоевскаго. «Говоруны» при возсозданіи ихъ на александринской сценѣ александринскими артистами понравились многимъ театральнымъ рецензентамъ и были одобрены. Полагаю, что успѣхъ «Говоруновъ» въ этомъ случаѣ обусловливался приличнымъ выполненіемъ, ибо александринскія дарованія, надо отдать имъ справедливость, изображаютъ пьесы посредственныя, приходящіеся имъ вполнѣ по силамъ, гораздо лучше, чѣмъ хорошія. Но въ печати комедія г.Манна дотого кажется пошловатою, что ее невозможно читать безъ нѣкотораго сожаленія къ автору. Пріемы, которыми г.Маннъ пользуется для произведенія комическаго впечатлѣнія на публику, принадлежатъ къ числу тѣхъ, которыми въ доброе старое время съ успѣхомъ пользовался г.Каратыгинъ въ своихъ водевиляхъ, и которые въ наши дни слишкомъ устарѣли. Пріемы эти можно оцѣнить по слѣдующей сценѣ:

Молодой человѣкъ. По моему мнѣнію въ сердцѣ есть особые отдѣлы для различныхъ ощущеній. Любовь къ ближнему, великодушіе, чувство благодарности и проч. — всѣ эти отдѣлы въ сердцѣ каждаго порядочнаго человѣка составляютъ общее владѣніе (при этихъ словахъ въ дверяхъ показывается мужъ дамы). Это, такъ-сказать, общій участокъ, которымъ можетъ распоряжаться ближній. Каждый есть его собственникъ. Но есть еще особый отдѣлъ, отдѣльный участокъ, самый дорогой для меня, владѣльца котораго уже выбираю я самъ. Я отдаю этотъ участокъ только тому, кому хочу отдать. Жена (въ сторону). Онъ рѣшительно хочетъ высказаться. Мнѣ даже дѣлается страшно. (Громко). Кто же у васъ владѣлецъ этого участка? Молодой человѣкъ. Владѣлецъ этого участка тотъ, кто…Мужъ (подходя). Боже милостивый!! опять, опять земскіе вопросы только и слышишь: общій участокъ, отдѣльный участокъ, право владѣнія, собственники, владѣльцы: Господи Боже мой! Неужели вамъ не надоѣло толковать объ одномъ и томъ же? О какихъ это владѣльцахъ вы теперь говорите: о крупныхъ или мелкихъ?

Не правда ли, читатель, любой раекъ этого міра, подъ вліяніемъ подобнаго комизма, долженъ увлечься самымъ живымъ восторгомъ? Что касается до силы и глубины сатиры г.Манна, то по этой части онъ является тоже послѣователемъ, нынѣ, къ сожалѣнію, уже отжившихъ, правилъ «хорошаго вкуса». Онъ сатирически негодуетъ на вѣтренность молодыхъ людей, позволяющихъ себѣ ухаживаніе за дѣвицами безъ истинной любви къ онымъ, просящимъ «поцѣлуя, единаго поцѣлуя въ задатокъ». «Благородный человѣкъ, по справедливому мнѣнію резонера комедіи, Ладушкина, не долженъ завлекать напрасно дѣвушку, если не имѣетъ въ виду женитьбы». Не одобряетъ также г.Маннъ писаніе анонимныхъ писемъ къ мужьямъ, съ цѣлью обратить ихъ вниманіе на амурныя похожденія ихъ женъ, не одобряетъ склонности молодыхъ людей къ громкимъ фразамъ и т.п. Словомъ, сатира и мораль «Говоруновъ» настолько мила, что даже александринскіе артисты и театральные рецензенты «Сына Отечества» и «Голоса» могуть безъ труда разумѣть невинное значеніе этой сатиры и морали.

Однако, за комедіей г.Манна я отвлекся отъ романа г.Авдѣева, о которомъ волею судьбы мнѣ приходится бесѣдовать, кажется, уже въ послѣдній разъ. Да, читатель, пространная и, надо сказать правду, добросовѣстно и обстоятельно написанная эпопея о героѣ Камышлицевѣ нынѣ окончилась третьей, на дняхъ появившейся, частью. Герой Камышлицевъ, по его собственному выраженію, «пошаливъ» съ Ольгой Мытищевой, на время потерялъ склонность къ «ухаживанію и пріобрѣтенію новыхъ привязанностей». Но это продолжалось недолго. Вскорѣ онъ почувствоввалъ, что ему «недостаетъ примиряющаго и освѣжающаго элемента, который вноситъ въ жизнь привязанность женщины», и созналъ, что разрывомъ съ Ольгой онъ лишилъ себя «многихъ пріятныхъ часовъ». Сообразивъ «всѣ такія обстоятельства", Камышлинцевъ обратилъ свое благосклонное вниманіе на дѣвицу Анюту Барсукову, высокую стройную брюнетку (послѣ Ольги съ пепельными волосами, для контраста, хорошо за брюнеткой пріударить), предупредительно заготовленную ему г.Авдѣевымъ еще въ первой части романа. Анюта Барсукова, кромѣ физическихъ достоинствъ, отличается еще нѣкоторымъ нигилистическимъ направленіемъ. Направленіе это явно выражается въ томъ, что она возчувствовала непреодолимое желаніе устроить модный магазинъ, на кооперативныхъ началахъ, и дѣйствительно таковой въ городѣ Велико-Өедорскѣ основала, однако, на началахъ обыкновенныхъ. При такомъ направленіи, какъ увѣряетъ г.Авдѣевъ, въ дѣвицѣ Анютѣ Барсуковой «кипѣла молодая кровь, скоплялись, какъ электричество въ воздухѣ, тѣ томящія и волнующія силы, которыя гнетутъ, какъ лѣтній зной: вся она, замирая, ждала, когда блеснетъ огненная искра, и по всей по ней, потрясенной и счастливой, пронесется благодѣтельная, или гибельная буря». Сообразивъ присущимъ ему въ высшей степени любовнымъ чутьемъ такое настроеніе дѣвицы Анюты Барсуковой, Камышлинцевъ, говоритъ авторъ, «почувствовалъ желаніе и обязанность придти на помощь этой молодой и красивой девушкѣ» и разыграть, относительно ея, пріятную роль помянутой огненной искры, долженствовавшей пройдти по Анютѣ Барсуковой и потрясти ее. При такомъ взаимномъ стремленіи къ проведенію другъ съ другомъ «приятныхъ часовъ», Камышлинцевъ и дѣвица Анюта не замедлили вступить въ отношенія, любезныя молодымъ людямъ и еще болѣе романистамъ сороковыхъ годовъ, во дни оны составлявшимъ себѣ блистательныя литературныя репутаціи ничѣмъ инымъ, какъ тонкими описаніями подобныхъ отношеній. Разумѣется, въ романѣ г.Авдѣева сцена вступленія Анюты и Камышлинцева въ помянутыя отношенія нарисована со всей поэтической обстановкой, завѣшанной рутиною. Дѣло это случилось такимъ образомъ. Въ одинъ прекрасный вечеръ дѣвица Анюта Барсукова пришла погулять въ садъ, находившийся при томъ домѣ, гдѣ обиталъ Камышлинцевъ. Въ саду Анюта, конечно, обрѣла сего послѣдняго, стали они гулять вмѣстѣ по аллеямъ, бесѣдовать о любви, о стыдливости, о томъ, что женщина должна относиться къ мужчинѣ, какъ равная къ равному, сознавать, что она принадлежитъ ему столько же, сколько онъ ей и проч. Разсуждали они такъ долго, и, по всей вѣроятности, безъ конца бы разсуждали, еслибъ, къ счастію для нихъ и для читателей романа, не прыснулъ хорошій дождикъ. Дождикъ принудилъ Анюту зайти на квартиру Камышлинцева и даже въ его кабинетъ, куда герой провелъ ее черезъ свою спальню и при этомъ сказалъ «извините». Въ кабинетѣ Анюта «почувствовала», какъ кровь прилила ей къ головѣ, и у ней отъ чего-то загорѣлись уши. Камышлинцевъ тоже нѣчто почувствовалъ. «Оглядывая, въ какой степени Анюта пострадала отъ дождя, онъ невольно заглядѣлся на ея высоко душащую грудь и не могъ отвести взгляда». За этимъ нѣсколько минутъ герой и героиня говорили что-то непонятное. Потомъ у Анюты «мурашки пробѣжали по спинѣ», потомъ «краска начала играть въ ея лицѣ», потомъ Камышлинцевъ завернулъ нѣкоторую пріятную аллегорію на счетъ того, что онъ любитъ одну дѣвицу и желаетъ соединиться съ нею, но боится подвергнуть ее разнымъ непріятностямъ и пересудамъ, «вольностямъ мужчинъ и презрѣнію женщинъ».

«—Значитъ, не настолько любите, чтобы на ней жениться? — лукаво усмѣхнувшись, спросила Анюта.

—Да, слава Богу, еще не настолько, чтобы связать ее и себя навсегда и измѣнить своимъ убѣжденіямъ,— сказалъ онъ серьозно.

—Голова еще не совсѣмъ закружилась? — спросила она, снова лукаво улыбаясь.

Камышлинцевъ поднялъ на нее глаза на мгновеніе, пристально посмотрѣлъ на нее, и подъ этимъ взглядомъ Анюта вся вспыхнула и стыдливо опустила голову.

Камышлинцевъ весь и смутился, и просіялъ.

—Нѣтъ еще — сказалъ онъ, съ любовью смотря на Анюту, — не закружилась, но чувствую, что кружится…Спасите меня! — и онъ, какъ утопающій, протянулъ къ Анютѣ руки.

Она не сказала ни слова, но, вся стыдливая, смущенная и счастливая, подала ему руки и склонилась къ нему».

Послѣ этого пассажа, Анюта почти каждый день стала бывать у Камышлинцева. Читатель, я противъ этого сказать ничего не имѣю. Читая романъ г.Авдѣева, я даже одобрилъ и Анюту, и Камышлинцева: люди молодые, отчего же имъ не заняться любовью и пріятнымъ препровожденіемъ времени? Одно меня шокировало нѣсколько, что законнымъ бракомъ любовь свою они не освящаютъ и, набравшисъ какой-то совершенно неумѣстной ребяческой фанаберіи, упорно стараются избѣгать православнаго обряда и даже (вѣдь этакіе чудаки) воображаютъ со страхомъ, что если надъ ними пропоютъ «Исаіе ликуй», то отъ этого испортится свобода ихъ взаимныхъ отношеній. Меня даже до глубины сердца, можно сказать, огорчила такая примѣрная несообразительность героевъ г.Авдѣева. Еслибъ имъ еще было лѣтъ по пятнадцати, такъ куда ни шло; а то тридцати-лѣтній членъ губернскаго по крестьянскимъ дѣламъ присутствія и дѣвица совершенно взрослая, пытавшаяся устроить на кооперативныхъ началахъ модный магазинъ — и вдругъ этакую глупость забрали себѣ въ голову! Къ счастью, моему горю и горю Барсуковой и Камышлинцева помогла тетка Анюты, женщина совершенно ограниченная, но тѣмъ не менѣе понявшая вопросъ гораздо яснѣе Камышлинцева и растолковавшая ему всю нелѣпость бояться обряда. Камышлинцевъ, съ своей стороны, разъяснилъ тоже самое Анютѣ и разъяснилъ, надо сказать правду, недурно. Ну, если мы не уживемся, спрашивала съ ужасомъ Анюта, или разлюбимъ другъ друга, что тогда? — Тогда, отвѣтилъ Камышлинцевъ, я тебя черезъ полицію требовать къ себѣ не буду, а ты меня за полу держать тоже не станешь. Анюта убѣдилась, они повѣнчались и стали жить припѣваючи въ именіи, купленномъ Камышлинцевымъ. Впрочемъ, Анюта все таки, говоритъ г.Авдѣевъ, на цѣлые дни уѣзжала торговать въ свой магазниъ. По моему мнѣнію, она это дѣлала неосторожно, ибо отнимала симъ у Камышлинцева способъ проводить «пріятные часы». А господъ, подобнымъ Камышлинцеву, этого удовольствія лишать не слѣдуетъ, потому что въ отсутствіе супруги они, пожалуй, могутъ воспользоваться, какъ орудіемъ для препровожденія «пріятныхъ часовъ», кѣмъ-нибудь изъ домашнихъ.

Въ третьей части романа г.Авдѣева Камышлинцевъ, между подвигами любовными являетъ подвигъ гражданскій. Подвигъ этотъ состоитъ въ слѣдующемъ: какихъ-то мужиковъ, слишкомъ горячо выступившихъ передъ начальствомъ съ ходатайствомъ о мірскихъ нуждахъ, заподозрили въ возбужденіи крестьянъ къ бунту  и распорядились засадить въ острогъ. Несчастные, невинно заподозрѣнные, просятъ Камышлинцева вступиться за нихъ, и онъ обѣщаетъ имъ сдѣлать все, что можетъ, хотя самъ знаетъ очень хорошо, что ничего сдѣлать онъ не въ состояніи. И зная это, онъ безполезно заговариваетъ объ этихъ мужикахъ съ губернаторомъ и препирается съ однимъ лицомъ изъ-за нихъ же. Этимъ препираніемъ Камышлинцевъ достигаетъ того результата, что мужикамъ не мало не помогаетъ, и самъ, вслѣдствіе интригъ важнаго лица, получаетъ отставку отъ своей должности. Впрочемъ, эта отставка приходится Камышлинцеву кстати, ибо даетъ ему случай сознать, что теперь у него нѣтъ дѣла, и что онъ съ полной свободой можетъ предаваться амурамъ съ Анютой.

Взаключеніе своего романа, г.Авдѣевъ высказываетъ такой отзывъ о своемъ героѣ: Камышлинцевъ — это характеръ сложный и не сразу дающійся, да цѣльный на его мѣстѣ и появиться еще не могъ. Тутъ и нервность, и бѣлоручныя привычки, и почти вся обстановка недавнего времени, и новыя требованія и стремленія, задатки силы, и хорощіе задатки, — на старой, вдобавокъ еще и неоттаявшей почвѣ и проч. Признаюсь, я не вижу ничего подобного тому, что видитъ г.Авдѣевъ въ своемъ героѣ. Камышлинцевъ, такой, какимъ онъ является въ романѣ, отнюдь характеръ не сложный. Это довольно ограниченная посредственность, нахватавшаяся кой-какихъ либеральныхъ идей и слегка проникнутая кой-какими порядочными стремленіями. Но идеи и стремленія для него вовсе  не главное условіе въ жизни, и онъ во всякое время и при всякомъ удобномъ случаѣ готовъ предпочесть имъ «пріятныя отношенія» съ дамади. Преимущественно со стороны этихъ пріятныхъ отношеній онъ и фигурируетъ въ романѣ передъ читателями и представляется иногда, какъ мы видѣли, весьма непрезентабельнымъ. Какъ ни старается авторъ выказать Камышлинцева общественнымъ дѣятелемъ, дѣятельности его все-таки не видно, и причинъ риписываемой ему авторомъ популярности въ народѣ отыскать не возможно. Можетъ быть, такіе характеры, какъ  Камышлинцевъ, не существуютъ; но ими, во-первыхъ, не стоитъ заниматься въ трехъ томахъ, а во-вторыхъ, они требуютъ не сочувственнаго, а сатирическаго изображенія. Между тѣмъ г.Авдѣевъ вездѣ относится къ своему герою сочувственно и дѣлаетъ о немъ окончательный отзывъ съ почтеніемъ и уваженіемъ.

Разставаясь съ романомъ г.Авдѣева, слѣдуетъ прибавить, что вообще говоря, романъ написанъ со стараніемъ, обработанъ съ технической стороны довольно хорошо въ цѣломъ и въ подробностяхъ. Но вся постройка его исполнена по рутиннымъ преданіямъ, и въ немъ едвали найдется двѣ, три свѣжихъ и оригинальныхъ страницы. Повидимому, все пущено въ ходъ авторомъ: и описаніе природа, и характеристика женскихъ наклонностей, и теплота чувствъ въ изображеніи амурныхъ сценъ, и психологическій анализъ, и нѣкоторое сатирическое отношеніе къ дворянской средѣ, и нѣкоторая цивическая скорбь при обрисовкѣ среды крестьянской и проч. и проч. А между тѣмъ все это не производитъ впечатлѣнія, потому что все вяло и блѣдно…

Исчерпавъ перлы беллетристики трехъ журналовъ, я вздыхаю свободнѣе при мысли о томъ, что въ слѣдующій разъ мнѣ придется обратиться къ этимъ журналамъ для указанія въ нихъ сокровищъ, болѣе полезныхъ для ума и для сердца.

Z.