№ 25 1873 18 Iюня

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 11 до 2 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К°. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина”, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77. ВТОРОЙ

СОДЕРЖАНIЕ: Областное обозрѣнiе. Непонятное дѣло о раздачѣ хлѣба. Старшина Селищевъ. Кабаки, пожары и крестьянскiе приговоры. «Чистосердечное признанiе», поясненное примѣрами. Миссiонерка образованiя. — Дневникъ писателя. ХII. (По поводу новой драмы). Ѳ. Достоевскаго. — Мгновенiя. 2. Въ горахъ. 3. Желанiе. Стих. В. Н. Д. — Пить до дна — не видать добра. Комедiя въ пяти дѣйствiяхъ изъ нaроднаго быта (фабричнаго). Дѣйствiя третье, четвертое и пятое. Д. Кишенскаго. — Письма вольнодумца. Что значитъ вольнодумецъ. О чемъ буду писать. Какъ буду писать. Начинаю cъ Москвы. Горе мнѣ, что попалъ въ нее лѣтомъ. Что такое молодое поколѣнiе московскаго купечества. Не вѣрьте прославленiю купчиковъ–меценатовъ. О.... — Петербургское общество любителей духовнаго просвѣщенiя. (Продолженiе). — Хивинскiй походъ. Слухи о взятiи Хивы. Переправа туркестанскаго отряда на лѣвый берегъ Аму–Дарьи. Взятiе имъ крѣпости Хазаръ–аспа. Извѣстiя о предполагаемомъ дальнѣйшемъ движенiи соединенныхъ отрядовъ оренбургскаго и кавказскаго. Успѣшность военныхъ дѣйствiй нашихъ отрядовъ. Слухи о состоянiи возвратившагося красноводскаго отряда. По поводу прежнихъ и будущихъ трудностей похода.

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

Съ 1 iюля открыта полугодовая подписка на «ГРАЖДАНИНЪ”.

ПОДПИСНАЯ ЦѢНА:

За полгода безъ доставки.....4 р.

« съ доставкою и пересылкою 5 »

Для облегченiя подписки тѣмъ, которые затрудняются единовременно вносить полугодовую плату, редакцiя признаетъ возможнымъ — для сельскаго и городскаго духовенства, для волостныхъ правленiй, а также для всѣхъ служащихъ (съ точнымъ обозначенiемъ мѣста ихъ службы) — допустить разсрочку на слѣдующихъ условiяхъ:

При подпискѣ вносится 3 р., а

въ октябрѣ....2 »

Примѣчанiе для нашихъ сотрудниковъ–корреспондентовъ и подписчиковъ.

Г.г. сотрудники–корреспонденты и подписчики, желающiе получить письменный отвѣтъ или какую либо справку по дѣламъ редакцiи, благоволятъ прилагать почтовыя марки, адресуясь къ секретарю редакцiи.

_______

ОБЛАСТНОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

Непонятное дѣло о раздачѣ хлѣба. — Старшина Селищевъ. — Кабаки, пожары и крестьянскiе приговоры. — «Чистосердечное признанiе», поясненное примѣрами. — Миссiонерка образованiя.

Есть остряки, любящiе часто употреблять саркастически–шуточный вопросъ: «что? плохо, пишутъ изъ деревни?” намекая тѣмъ на трудныя обстоятельства или критическое положенiе вопрошаемаго. Эта острота, уже довольно избитая, но въ свое время бывшая, конечно, совсѣмъ свѣжею, сложилась и приняла форму плохихъ вѣстей изъ деревни — по совершенно ясной причинѣ. Несомнѣнно, что въ эпоху ея происхожденiя дурныя или непрiятныя вѣсти изъ деревни были самымъ обыкновеннымъ явленiемъ; что люди, получавшiе эти вѣсти и находившiеся, слѣдовательно, внѣ деревни, самой деревни не знали и знать не хотѣли, а только ждали и жаждали благъ, изъ нея истекающихъ; люди–же, посылавшiе вѣсти и, слѣдовательно, пребывавшiе въ деревнѣ, знали и ее, и всѣ способы извлеченiя изъ нея благъ, но имѣли свои побужденiя давать этимъ благамъ направленiе несогласное съ желанiями жаждавшихъ, такъ что сiи послѣнiе весьма часто жестоко обманывались въ своихъ ожиданiяхъ.

Съ той эпохи многое измѣнилось, и острота устарѣла. Тѣмъ не менѣе, выраженiе «плохо, пишутъ изъ деревни” и теперь можетъ имѣть мѣсто, хотя по другимъ, иногда даже невѣдомымъ и трудно–постижимымъ причинамъ. Прочтите, напр., что пишутъ въ «Моск. Вѣд.” — если не изъ деревни, то изъ слободы Бѣловодска (Старобѣльскаго уѣзда Харьковской губернiи). Эту вѣсть, — иначе, корреспонденцiю, — перепечатали и другiя газеты, но ни слова къ ней отъ себя не прибавили, а только выпустили изъ нея одну фразу, безъ которой вѣсть много теряетъ своей силы. А фраза состоитъ въ томъ, что «земская коммиссiя”, провѣрявшая на мѣстѣ потребность въ хлѣбѣ, «пришла къ заключенiю, что 150,000 руб. недостаточно для прокормленiя голодающихъ Старобѣльскаго уѣзда”. При такихъ–то обстоятельствахъ, мѣсяца три назадъ началась раздача хлѣба изъ бѣловодскихъ продовольственныхъ магазиновъ. Крестьяне заподозрили раздававшаго старшину въ неправильной раздачѣ и даже въ распродажѣ хлѣба. Заявили мировому посреднику; тотъ велѣлъ перемѣрить хлѣбъ. Старшина сталъ перемѣривать, считая на четверть восемь мѣръ въ гребло; — крестьяне, засыпавшiе жито по девяти мѣръ, заахали и зашумѣли. Жалуются мировому судьѣ; жалоба передается прокурору окружнаго суда. Между тѣмъ, въ слободѣ есть очень зажиточный обыватель Н. В. Калмыковъ; онъ — почетный мировой судья, уѣздный гласный, губернскiй гласный, попечитель бѣловодскихъ училища и тюрьмы и, наконецъ, — церковный староста. Этотъ обыватель заявляетъ о случившемся уѣздной управѣ; та сообщаетъ полицейскимъ властямъ для изслѣдованiя. Прiѣхалъ посредникъ; крестьяне просятъ удалить старшину. «Дѣлайте какъ хотите”, сказалъ посредникъ и уѣхалъ. Тогда крестьяне выбрали довѣренныхъ людей, которые провѣрили хлѣбъ, пересмотрѣли книги правленiя и нашли, что недостаетъ жита 200 четв., а въ книгахъ — подложные приговоры. Впродолженiе этого времени Н. В. Калмыковъ два раза вызывался въ губернское присутствiе для разсужденiй по вопросу о продовольствiи, и въ обѣ поѣздки голодающiе крестьяне просили его искать защиты имъ у губернскихъ властей. Такъ прошло до конца апрѣля, когда пронесся слухъ, что ѣдетъ въ Бѣловодскъ коммиссiя. Все вдругъ смолкло, проникшись ожиданiемъ и надеждой. Прiѣхала коммиссiя, очень сложная: тутъ и товарищъ прокурора, и слѣдователь, и исправникъ, и посредникъ, и еще кто–то. Теперь–то разберутъ дѣло о раздачѣ хлѣба!.... Вдругъ коммиссiя арестуетъ — Калмыкова. Старшiй бѣловодскiй священникъ проситъ отпустить на поруки арестанта, потому что онъ — церковный староста, у него на рукахъ церковныя вещи, а въ Бѣловодскъ ждутъ архiерея. «Зачѣмъ, отвѣчаетъ слѣдователь, выбираете въ старосты человѣка, который бунтуетъ народъ противъ начальства!” Все общество крестьянъ проситъ о томъ–же отпускѣ на поруки, — отказываютъ и обществу.

Мы, признаемся, въ этомъ происшествiи ничего не понимаемъ, кромѣ одного... трагическаго положенiя крестьянъ. Три мѣсяца, голодая, ждать защиты, имѣя на своей сторонѣ единственнаго уважаемаго защитника; слышать, наконецъ, вблизи идущую помощь, воскреснуть на минуту надеждою и вдругъ — увидѣть этого единственнаго заступника пострадавшимъ, и кругомъ — ни одной сочувствующей души, ни одной свѣтлой надежды, а только строгiя лица коммиссiи, да страхъ бѣды — суда и наказанья! Да если, приэтомъ, и голодъ остается не заглушеннымъ?.. Конечно, можетъ быть, все это случилось законно и въ силу какой–нибудь необходимости; но человѣкъ, облеченный столькими почетными должностями и званiями, видимо пользующiйся полнымъ и дружнымъ довѣрiемъ всего своего общества, — неужели онъ дурной человѣкъ? Странно какъ–то! По одному этому происшествiю, конечно, нельзя угадать, что за личность — этотъ бѣловодскiй арестантъ; но воображенiе можетъ безвозбранно придавать этой личности всякiя желанныя черты. И почему бы, въ самомъ дѣлѣ, въ слободѣ Бѣловодскѣ не быть такому–же или подобному Ѳедору Аввакумовичу Селищеву, какой есть въ Успенской волости Ливенскаго уѣзда Орловской губернiи? Объ этомъ успенскомъ Ѳедорѣ Аввакумовичѣ «Биржевымъ Вѣдомостямъ” сообщены удивительно хорошiя свѣдѣнiя, изъ которыхъ приведемъ самое крупное. Селищевъ въ 1853 г. былъ выбранъ волостнымъ головой; въ 1866 г. переименованъ въ волостные старшины и съ тѣхъ поръ служитъ въ этомъ званiи безсмѣнно. Въ 1859 г. онъ лишился зрѣнiя на оба глаза, и вотъ уже 14 лѣтъ правитъ волостью слѣпой. Теперь ему 52 года. Имя его извѣстно всему Ливенскому уѣзду; неупустительно, каждый годъ бываетъ онъ въ земскомъ собранiи, и «первый голосъ его, какъ гласнаго, отдается въ защиту образованiя народа”. «Онъ учредилъ свой сельскiй банкъ, въ которомъ теперь 20,000 руб.”. «Въ волости Селищева восемь школъ”. «По устройству церквей Селищевъ первый ревнитель”. Онъ «выписываетъ много журналовъ и газетъ и все свободное время проводитъ въ слушанiи иностранныхъ и отечественныхъ новостей”. Наконецъ — «Селищевъ ведетъ строгiй образъ жизни, ненавидитъ пьянство и считается первымъ покровителемъ всѣхъ сиротъ въ своей волости”.

Такъ не все еще плохо — пишутъ изъ деревни! Есть волость съ восьмью школами, гдѣ вcѣ сироты имѣютъ покровителя, гдѣ есть человѣкъ «ненавидящiй пьянство”... Опять натыкаемся мы на эту тему!

Веселые фельетонисты, — а фельетонисты и не могутъ не быть веселыми: ужъ такое ихъ амплуа, — смѣются надъ тѣмъ, кто скорбитъ о русскомъ человѣкѣ предавшемся пьянству, и боится за него. «Что тутъ скорбѣть и чего бояться, говорятъ они, — развѣ это новость какая, небывальщина? и прежде пили, и въ старину пили, и пословица сложилась: пьянъ да уменъ — два угодья въ немъ”. Разсужденiе очень умное: если прежде пили, то, разумѣется, и впредь должно пить. Только правда ли, что на нашемъ вѣку нѣтъ въ этомъ дѣлѣ ничего новаго? Должно быть, прежде (говоря о большинствѣ) пили, да не пропивались: иначе не было бы и пословицы «пьянъ да уменъ — два угодья въ немъ”; потому что приписать умъ человѣку пропившемуся никто, а тѣмъ паче здравый смыслъ цѣлаго народа, никоимъ образомъ не можетъ. Наши–же скорбь и опасенiя относятся вовсе не къ тому, кто подъ–часъ и при случаѣ развернется и кутнетъ на избытокъ, сохраняя, при крѣпкой головѣ, образъ человѣческiй, а къ повальному пропойству, когда въ цѣломъ селенiи (какъ въ с. Измайловѣ) не остается ни топора, ни ведра, — «все пропито”, — и пожаръ — лѣтнiй бичъ весей и деревень — гуляетъ на просторѣ безъ помѣхи, потому что бабьи подойники ему ни почемъ. А куда дѣваться отъ такихъ плохихъ вѣстей, когда онѣ лѣзутъ въ очи отовсюду? Сами–же вы печатаете слезныя сѣтованiя вашихъ корреспондентовъ. Читайте: «На дняхъ, въ 20 верстахъ отъ Уфы, по златоустовскому тракту, выгорѣло на половину село Богородское... Пожаръ начался съ питейнаго заведенiя. Замѣчено, что пожары въ деревняхъ вообще начинаются съ кабаковъ (еще новость!), которые, такимъ образомъ, помимо всѣхъ бѣдствiй, наносимыхъ нашему крестьянству, служатъ источникомъ самаго ужаснаго бѣдствiя. Къ сожалѣнiю, число кабаковъ въ здѣшней мѣстности ежегодно увеличивается. Пьянство особенно развивается на горныхъ заводахъ; такъ: въ юрюзанскомъ заводѣ, вмѣсто прежнихъ 6, въ нынѣшнемъ году 17 кабаковъ и 2 трактира; въ катавскомъ — 20, вмѣсто 5–ти; въ усть–катавскомъ — 18, вмѣсто 5–ти и т. д.” («Голосъ” № 157).

Этакая благодать! Кабаки плодятся какъ кролики. Да рады ли этой благодати блаженные обитатели заводовъ? Нѣтъ! «Крестьянскiя общества, продолжаетъ тоже извѣстiе, сознаютъ зловредность кабаковъ, но не могутъ устоять противъ давленiя лицъ, видящихъ въ винной торговлѣ золотое руно. Постановляетъ общество приговоръ о недопущенiи кабака на своей землѣ, — кабакъ является на землѣ помѣщика–сосѣда: послѣдствiя тѣ–же, съ тою разницею, что въ послѣднемъ случаѣ общество лишается нѣсколькихъ рублей, жертвуемыхъ обыкновенно въ его кассу промышленниками при составленiи приговора о дозволенiи открыть кабакъ. Конечный результатъ тотъ, что общества теряютъ вѣру въ авторитетъ своихъ приговоровъ. Подобная участь постигла множество крестьянскихъ приговоровъ и, между прочимъ, слѣдующiй приговоръ мастеровыхъ миньярскаго завода.

«Такъ какъ въ селенiи нашемъ въ нынѣшнемъ году имѣется нѣсколько кабаковъ, отчего въ народѣ распространилось сильное пьянство, воровство, мошенничество, несвоевременный сборъ казенныхъ и мiрскихъ повинностей, и отъ увеличенiя кабаковъ портится нравственное состоянiе людей; сверхъ того, при нахожденiи въ селенiи кабаковъ у насъ въ нынѣшнемъ году было четыре пожара; — мы всѣ единогласно постановили: просить высшее начальство не дозволять въ селенiи открывать въ будущемъ 1873 г. кабаки”.

«Приговоръ подписанъ (22 октября 1872 г.), засвидѣтельствованъ и представленъ куда слѣдуетъ. И... въ миньярскомъ заводѣ въ 1873 г. все–таки открыто и существуетъ до 10–ти кабаковъ, принадлежащихъ новокрещеннымъ евреямъ, купцамъ изъ заводскихъ служителей и т. п. Такъ какъ миньяровцамъ на ихъ приговоръ ничего ни отъ кого не объявлено, то въ нихъ составилось убѣжденiе, что ходатайство, изложенное въ томъ приговорѣ, заглохло”.

Видите–ли? Не все теперь дѣлается точно также, какъ бывало прежде. Прежде это «сознанiе зловредности” ничѣмъ вызываемо не было; никакого усилiя, чтобъ «устоять противъ давленiя”, тоже не требовалось; — просто пилось во здравiе, и былъ человѣкъ «и пьянъ, и уменъ”. А теперь — сознанiе, попытки устоять, борьба, — борьба противъ вражьей силы, противъ полчища кабатчиковъ; а «сила все ростетъ да ростетъ”, какъ та сила, противъ которой, по словамъ былины, дрались послѣднiе богатыри на Руси: изъ пяти — двадцать, изъ шести — семнадцать кабаковъ да два трактира!.. Нѣтъ мочи бороться; дѣло заглохло, значитъ, такъ тому и быть. Тутъ умъ съ хмѣлемъ ужъ какъ–то не вяжется.

Страннымъ можетъ показаться это безсилiе крестьянскихъ обществъ противъ такого, повидимому, ничтожнаго врага; но кто знаетъ pyсскiй народъ, тому оно должно быть понятно. Въ борьбѣ, для ея успѣшности, нужны твердое убѣжденiе и рѣшимость; а въ настоящемъ случаѣ ни то, ни другая не созрѣли. Русскiй человѣкъ вообще очень долго мнется и разминается и впродолженiе этого разминанья много разъ повторяетъ: «ничего не подѣлаешь! такъ тому и быть”. Вотъ это онъ теперь и повторяетъ, и его безсилiе есть безсилiе воли. Это совсѣмъ не то безсилiе, въ какомъ недавно признался (въ «Вѣстникѣ Европы”) одинъ русскiй человѣкъ, который, послѣ десятилѣтнихъ безплодныхъ усилiй на родинѣ, поѣхалъ набираться новыхъ силъ «у американскаго плантатора”. Признанiе весьма любопытное и исторiя, въ нѣкоторомъ отношенiи, поучительная.

Это признанiе высказано въ помѣщенномъ въ iюньской книгѣ «Вѣстника Европы” началѣ статьи подъ заглавiемъ: «Русскiй рабочiй у американскаго плантатора”. Авторъ, видимо молодой человѣкъ, «получившiй образованiе въ одномъ изъ высшихъ техническихъ учебныхъ заведенiй” и обладавшiй «довольно значительнымъ состоянiемъ”, рѣшился — въ ту самую пору, когда мы только что порѣшили съ даровымъ (т. е. крѣпостнымъ) трудомъ, именно въ 1862 году — заняться въ своемъ имѣнiи сельскимъ хозяйствомъ, ведя его рацiонально улучшеннымъ способомъ. Занялся и — въ теченiе «девяти лѣтъ усиленнаго труда, для котораго не щадилъ ничего, прохозяйничалъ все довольно значительное состоянiе”, отъ котораго осталось у него какихъ–то пятьсотъ рублей. «Всматриваясь въ мою прошлую дѣятельность, признается онъ, я вижу что особенныхъ глупостей не дѣлалъ. Предпрiятiя, хорошо задуманныя, не удавались вслѣдствiе самыхъ, повидимому, пустыхъ обстоятельствъ”. А именно: то рабочiе разбѣгутся, забравъ деньги впередъ и оставивъ работу въ самое нужное время; то испортится машина и чинить ее надо везти въ Петербургъ, верстъ за четыреста; то выкупная ссуда, вошедшая въ бюджетъ расходовъ, путешествуетъ по разнымъ инстанцiямъ, отъ мироваго посредника до главнаго выкупнаго учрежденiя, взадъ и впередь, вмѣсто предполагаемыхъ двухъ, цѣлыхъ шесть лѣтъ; то веревки и шкворни въ телѣгахъ исчезнутъ неизвѣстно куда, и спѣшная работа стоитъ, пока телѣги не приведены въ порядокъ; то управляющiй, воспользовавшись моей отлучкой, заиграется въ карты съ мельникомъ, забудетъ открыть, послѣ дождя, заставки во вновь строющейся мельницѣ и плотину размоетъ”.

Вотъ и всѣ тѣ обстоятельства, которыя разорили дѣятельнаго, съ любовью трудившагося хозяина. Разорился онъ и — отправился въ Америку. «Въ Америкѣ, поясняетъ онъ свой отъѣздъ, я разсчитываю, начиная съ чернорабочаго, пройти по ступенямъ дѣловой iерархiи такъ высоко, какъ позволятъ мнѣ мои силы, и съ запасомъ практическихъ знанiй, а если Богъ поможетъ, и денегъ, возвратиться въ Россiю и снова заняться сельскимъ хозяйствомъ”.

Вотъ исторiя, которая на разныхъ людей можетъ произвести совершенно разныя впечатлѣнiя и по которой, подъ извѣстнымъ впечатлѣнiемъ, можно надѣлать много ошибочныхъ заключенiй. Люди, видящiе поприще русскаго сельскаго хозяина изъ петербургскаго «прекраснаго далека”, проникнутся глубокимъ сочувствiемъ къ благородному труженику и вознегодуютъ на загубившiя его трудъ обстоятельства. Люди, сами искусившiеся на этомъ поприщѣ, покачаютъ головой и скажутъ: жаль бѣднаго, а самъ виноватъ”. И въ самомъ дѣлѣ, разберите обстоятельства, на которыя онъ жалуется:

Рабочiе разбѣжались: значитъ не умѣлъ человѣкъ вести съ ними дѣло.

Машина испортилась: практически опытный хозяинъ не заведетъ такой машины, которой нельзя починить на мѣстѣ.

Выкупная ссуда, введенная въ бюджетъ, проходила, вмѣсто двухъ, шесть лѣтъ: опытный русскiй хозяинъ ни за что не введетъ въ бюджетъ расходовъ того, чтó еще только имѣетъ быть получено послѣ извѣстныхъ административныхъ процедуръ.

Наконецъ, растерянные шкворни и плотина, размытая по милости заигравшагося мельника, — это такiя вещи, которыя обыкновенно бываютъ только у самыхъ плохихъ хозяевъ; а если, не равенъ часъ, случилось бы подобное у хозяина умѣлаго, онъ поправляетъ такую бѣду быстро, отъ нея не разстраивается и на нее, большею частiю, не жалуется.

Говоримъ это не по одному собственному соображенiю, а имѣя непосредственно близкiе и живые примѣры, изъ которыхъ приведемъ два, рѣзко противоположные.

Одинъ молодой помѣщикъ, послѣ смерти отца, долженъ былъ принять на себя хозяйство въ небольшомъ имѣньи (верстахъ въ 500 отъ Петербурга), какъ разъ около той же эпохи отмѣны крѣпостнаго труда. У него извѣстное, строго разсчитанное число постоянныхъ наемныхъ работниковъ, въ помощь которымъ онъ, въ извѣстные поры года, принанимаетъ нѣсколько временныхъ; у него есть вѣялка и паровая молотилка; у него много скота и сыроварня. Хозяйство идетъ стройно, хотя дѣятельность хозяина съ нѣкотораго времени была усложнена обязанностями мироваго судьи, которымъ онъ состоялъ, а можетъ быть и теперь состоитъ. Состоянiе его не разстраивается, а растетъ съ каждымъ годомъ, хотя и на него бывали невзгоды: напримѣръ, разъ, по неосторожности рабочихъ, сгорѣла его молотилка со всѣми принадлежностями — вещь очень цѣнная по его состоянiю. Это озадачило его на нѣкоторое время, но не сразило окончательно. Годъ, два — и онъ опять оправился. Этотъ человѣкъ получилъ даже не техническое, а только общее образованiе, но при отцѣ жилъ довольно долго въ деревнѣ, успѣлъ изучить мѣстность предстоявшей ему дѣятельности и свыкнуться со складомъ и нравами окружающей его крестьянской среды. Вотъ и все! Вотъ и главное, прибавимъ мы отъ себя. Познакомиться съ окружающею средой, узнать и изучить ее — вотъ единственное средство, чтобъ не ѣздить въ Америку.

Другой примѣръ. Одна мелкопомѣстная старушка, почувствовавъ невозможность, при наемномъ трудѣ, продолжать хозяйство, бросила его, обратила всѣ свои крохи въ какой–то сотенный капиталъ и избрала поприще промышленное: открыла въ своемъ губернскомъ городѣ булочную. Началась дѣятельность. Тѣсто готово, а пекарь проспалъ — тѣсто перекисло (размытая плотина); разбудили пекаря, разворчались на него, — пекарь нагрубилъ и, не возвративъ забраннаго впередъ жалованья, ушелъ (разбѣжавшiеся рабочiе); посланы булки въ разносъ — разнощикъ скрылся и съ булками (растерянные шкворни) и т. д. Послѣ двухъ лѣтъ «усиленнаго труда” старушка едва уплелась изъ своей булочной и, еслибы не кончили ученья и не поступили на службу ея дѣти, ей оставалось или умереть съ голоду, или... ѣхать къ американскому плантатору.

Такъ кончила старая женщина неудачно выбранное поприще дѣятельности. Впрочемъ, ей и выбирать было не изъ чего, потому что она ни къ чему, выходившему за предѣлы ея укромной деревушки, не была приспособлена; а въ этомъ–то и главное. За женщинъ нашего времени въ этомъ отношенiи можно не безпокоиться: онѣ, какъ извѣстно, стремятся приспособить себя если не ко всему, то къ очень многому; но, говоря откровенно, изъ всѣхъ предметовъ ихъ приспособленiя, самый подходящiй предметъ все–таки — маленькiя дѣти, и благо было бы и женщинамъ и дѣтямъ, еслибы первыя относились къ послѣднимъ всегда съ истинной сердечной теплотой, безъ напускныхъ задачъ и муштры, а съ однимъ прямымъ желанiемъ — раскрывая дѣтскiй умъ, сохранить дѣтской душѣ всю ей прирожденную чистоту. При этомъ, къ слову, не можемъ не указать на небольшое извѣстiе изъ Чистопольскаго уѣзда (Казанской губ.). Сообщающiй это извѣстiе («Голосъ” № 158), хваля благосостоянiе села Богородскаго, бывшаго имѣнiя Шереметева, и разсказывая, что тамъ есть школы и мужская, и женская, между прочимъ, говоритъ:

«Женская школа образована позднѣе мужской и своимъ открытiемъ обязана нынѣшней наставницѣ, М. П. Аѳонской. Пять лѣтъ назадъ она явилась въ село Богородское, на свои собственныя средства открыла женскую школу и, не смотря на скудость этихъ средствъ, съумѣла продержать ее два года, прежде чѣмъ земство взяло школу на полное свое попеченiе. Посвящая себя дѣлу народнаго образованiя, г–жа Аѳонская должна была начать борьбу не только съ матерiальными недостатками, но и съ невѣжествомъ. Съ необходимостью первоначальнаго обученiя мальчиковъ крестьянинъ начинаетъ уже мириться, но не такъ охотно соглашается онъ съ этимъ, когда рѣчь заходитъ объ обученiи дѣвочекъ. Г–жа Аѳонская съумѣла побѣдить, на сколько возможно, это препятствiе. Занимаясь преподаванiемъ въ школѣ, она, въ тоже время, постаралась сойтись ближе съ мѣстнымъ населенiемъ и заслужить его довѣрiе и, такимъ образомъ, упрочила существованiе здѣсь женской школы”.

Эти слова: «явилась въ село Богородское и на свои средства открыла школу” — рисуютъ намъ г–жу Аѳонскую какою–то миссiонеркой женскаго образованiя, а то, что школа ея взята земствомъ на полное попеченiе и что г–жа Аѳонская сблизилась съ населенiемъ и добилась его довѣрiя — показываетъ въ нѣкоторой степени, что миссiонерство совершается ею разумно и что ей можно даже... не ѣздить въ Америку.

Въ заключенiе, по части народнаго образованiя, нельзя пропустить одного довольно рѣдкаго у насъ явленiя. Въ «Правит. Вѣстн.” взято изъ «Яросл. губ. Вѣд.” свѣдѣнiе, что въ Романовѣ–Борисоглѣбскѣ, въ видахъ матерiальнаго вспомоществованiя бѣднымъ дѣтямъ къ поступленiю въ училища этого города и въ продолженiе курса ихъ ученiя, а также съ цѣлiю содѣйствiя вообще распространенiю въ городѣ народнаго образованiя, предполагается учредить Попечительное Общество о Народномъ Образованiи; капиталъ составится изъ взносовъ учредителей и членовъ и изъ пожертвованiй стороннихъ; а для усиленiя средствъ общества думаютъ учредить при немъ ссудную кассу.

_______

ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ.

XII.

(По поводу новой драмы).

_____

Эта новая драма — драма г. Кишенскаго «Пить до дна — не видать добра”, которой три послѣднiе акта мы рѣшились помѣстить въ этомъ 25–мъ номерѣ «Гражданина” разомъ, не смотря на то что она зaняла у насъ чуть не половину мѣста. Но намъ хотѣлось не дробить впечатлѣнiя и, можетъ быть, читатели согласятся что драма стоитъ даже особаго ихъ вниманiя. Она написана для народнаго театра и написана съ знанiемъ дѣла, съ отчетливостiю и съ несомнѣннымъ талантомъ — а это главное, особенно теперь, когда почти не является новыхъ талантовъ.

Это все типы фабричнаго быта, «фабричнаго села” — чрезвычайно разнообразные и твердо очерченные. Сюжетъ на лицо и мы его подробно излагать не будемъ. Мысль серьозная и глубокая. Это вполнѣ трагедiя и fatum ея — водка; водка все связала, заполонила, направила и погубила. Правда, авторъ, какъ истинный художникъ, не могъ не взглянуть еще шире на мiръ, имъ рисуемый, хотя и провозгласилъ въ названiи своей драмы что тема его — «пить до дна не видать добра”. — Тутъ кромѣ того отзывается и все чрезвычайное экономическое и нравственное потрясенiе послѣ огромной реформы нынѣшняго царствованiя. Прежнiй мiръ, прежнiй порядокъ — очень худой, но все же порядокъ — отошелъ безвозвратно. И странное дѣло: мрачныя нравственныя стороны прежняго порядка, — эгоизмъ, цинизмъ, рабство, разъединенiе, продажничество не только не отошли съ уничтоженiемъ крѣпостнаго быта, но какъ бы усилились, развились и умножились; тогда какъ изъ хорошихъ нравственныхъ сторонъ прежняго быта, которыя все же были, почти ничего не осталось. Все это отозвалось и въ картинѣ г. Кишенскаго, по крайней мѣрѣ, какъ мы ее понимаемъ. Тутъ все переходное, все шатающееся и — увы — даже и не намекающее на лучшее будущее.

Авторъ съ энергiей указываетъ на образованiе какъ на спасенiе, какъ на единственный выходъ; а покамѣстъ — все захватила водка, все отравила и направила къ худшему, заполонила и поработила народъ. Мрачную, ужасную картину этого новаго рабства, въ которое вдругъ впалъ русскiй крестьянинъ, выйдя изъ прежняго рабства, и рисуетъ г. Кишенскiй.

Тутъ два сорта типовъ — людей отживающихъ и новыхъ, молодаго поколѣнiя.

Молодое поколѣнiе знакомо автору. Типы излюбленные имъ, указываемые имъ какъ на надежду будущаго, составляющiе сiянiе мрачной картины — вышли довольно удачны (что очень странно; ибо «положительные” типы почти совсѣмъ не удаются нашимъ поэтамъ). По крайней мѣрѣ Марья вышла безукоризненна. Иванъ, женихъ ея, удался нѣсколько менѣе, не смотря на всю вѣрность его изображенiя. Это парень молодой, красивый, смѣлый, грамотный, довольно видѣвшiй и узнавшiй новаго, добрый и честный. Весь недостатокъ его въ томъ, что авторъ немного слишкомъ полюбилъ его, слишкомъ положительно его выставилъ. Отнесись онъ къ нему поотрицательнѣе и впечатлѣнiе читателя вышло бы болѣе въ пользу излюбленнаго имъ героя. Правда, какъ тонкiй художникъ, авторъ не миновалъ и самыхъ невыгодныхъ чертъ характера своего Ивана. Иванъ съ сильной энергiей и съ сильными умственными способностями, но молодъ и заносчивъ. Онъ великодушно вѣруетъ въ правду и въ правый путь, но правду смѣшиваетъ съ людьми и несправедливо требуетъ отъ нихъ невозможнаго. Онъ, напримѣръ, знаетъ иные законы, такъ что писарь «Леванидъ Игнатьичъ” побаивается прямо нападать на него, но слишкомъ простодушно вѣруетъ въ свое знанiе, а потому не вооруженъ передъ зломъ и не только не понимаетъ опасности, но и не предполагаетъ ея. Все это такъ натурально, и вышло бы прекрасно, потому что такъ и должно ему быть. Мало того, авторъ не упустилъ множества самыхъ симпатическихъ подробностей: Ваня, понимая всю мерзость негодяевъ (въ добавокъ еще враждебныхъ ему), какъ молодой человѣкъ, свѣжiй, сильный и которому все такъ еще любо на свѣтѣ, — недостаточно гнушается ими, съ ними водится, съ ними пѣсни поетъ. Эта молодая черта привлекаетъ къ нему читателя чрезвычайно. Но, повторяемъ, авторъ слишкомъ его полюбилъ и не рѣшается ни разу посмотрѣть на него свысока. Намъ кажется, что мало еще выставить вѣрно всѣ данныя свойства лица; надо рѣшительно освѣтить его собственнымъ художническимъ взглядомъ. Настоящему художнику ни зачто нельзя оставаться наравнѣ съ изображаемымъ имъ лицомъ, довольствуясь одною его реальною правдой: правды въ впечатлѣнiи не выйдетъ. Немного–бы, капельку лишь иронiи автора надъ самоувѣренностiю и молодою заносчивостью героя — и читателю онъ сталъ бы милѣе. А то думаешь что авторъ такъ и желалъ изобразить его совершенно правымъ во всемъ обрушившемся на него несчастiи.

Другiя лица молодаго поколѣнiя, — лица погибшiя чуть не съ дѣтства, «поколѣнiе пожертвованное”, — вышли еще вѣрнѣе «положительныхъ” типовъ. Ихъ два сорта: невиноватые и виновные. Тутъ, напримѣръ, есть одна дѣвочка (Матреша) — созданiе пожертвованное и несчастное и, чтó ужаснѣе всего, вы чувствуете, что она не одна такая, что такихъ «несчастныхъ” на Руси у насъ сколько хотите, всѣ деревни полны, бездна. Вѣрность этого изображенiя заставитъ человѣка съ сердцемъ и смотрящаго въ наше будущее сознательно — ужаснуться. Это поколѣнiе, поднявшееся уже послѣ реформы. Въ первомъ дѣтствѣ оно застало семью уже разлагающуюся и циническое, поголовное пьянство, а затѣмъ попало прямо на фабрику. Бѣдная дѣвочка! она развратничаетъ, можетъ быть, уже съ двѣнадцатилѣтняго возраста и — почти не знаетъ сама, что развратна. На Рождество она съ фабрики прiѣхала на побывку въ село и искренно удивляется какъ можетъ прежняя товарка ея, деревенская дѣвушка Маша, предпочитать честь нарядамъ: «Во, Степанъ Захарычъ, и видна небразованность!” говоритъ она, «велика бѣда, што купецъ аль господинъ съ дѣвкой поиграетъ”. Это говоритъ она съ совершеннымъ убѣжденiемъ въ истинѣ и правотѣ своей, мало того: жалѣя Машу и деревенскихъ; когда Маша отталкиваетъ подлеца купчишку она говоритъ прямо:

«Охота тебѣ съ эвтимъ народомъ толковать! Сипы! На её таперича мѣстѣ другая порадовалась бы! такъ бы ихъ облистила, приняла–бъ, и себѣ то припентъ принесла и брату угодила!” И наконецъ, когда эта несчастная подсыпаетъ соннаго зелья Мaшѣ, сговорясь съ купчишкой, чтобъ въ безчувствiи изнасиловать бѣдную честную Машу, и потомъ когда лѣзетъ на печь смотрѣть заснула–ли жертва — она дѣлаетъ все это злодѣйство не только безъ сознанiя зла, но вполнѣ убѣжденная, что дѣлаетъ этой Машѣ, прежней подругѣ своей, добро, благодѣянiе, за которое та, спустя, благодарить будетъ. Въ пятомъ актѣ, въ послѣдней ужасной катастрофѣ — ни отчаянiе Маши, отца ея, жениха, ни убiйство, готовое совершиться, — ничто не смущаетъ ее; да и сердца совсѣмъ у ней нѣтъ, — гдѣ же было развиться ему? Она пожимаетъ плечами и говоритъ свое любимое слово: «необразованность”! Авторъ не забылъ этого восклицанiя доканчивая послѣднюю художественную черту этого типа. Трагическая судьба! человѣческое существо обращено въ какого то гнилаго червячка и совершенно довольно собой и жалкимъ своимъ кругозоромъ.

Тутъ среда, тутъ fatum, эта несчастная не виновата и вы понимаете это, но вотъ другой типъ — самый полный въ драмѣ — типъ развратнаго испитого, плюгаваго фабричнаго парня, брата Маши, продающаго потомъ сестру купчишкѣ за триста рублей и за бархатную поддёвку, — это, о, это уже типъ изъ виновныхъ «пожертвованнаго” поколѣнiя. Тутъ уже не одна среда. Правда, обстановка таже и таже среда: пьянство, разлагающаяся семья и фабрика. Но этотъ не простодушно, какъ Матреша, увѣровалъ въ развратъ. Онъ не простодушно подлъ, какъ она, а съ любовью, онъ въ подлость привнесъ своего. Онъ понимаетъ, что развратъ есть развратъ и знаетъ что такое неразвратъ; но развратъ онъ полюбилъ сознательно, а честь презираетъ. Онъ уже сознательно отрицаетъ старый порядокъ семьи и обычая; онъ глупъ и тупъ, это правда, но въ немъ какой–то энтузiазмъ плотоугодiя и самаго подлаго, самаго циническаго матерiализма. Это уже не просто червячекъ, какъ Матреша, въ которой все такое маленькое и изсохшее. Онъ стоитъ на деревенской мiрской сходкѣ и вы чувствуете, что онъ ничего уже въ ней не понимаетъ и не можетъ понимать, что онъ уже не отъ «мiра сего” и съ нимъ разорвалъ окончательно. Онъ продаетъ сестру безо всякаго угрызенiя совѣсти и на утро является въ отцовскую избу, на сцену отчаянiя, въ бархатной поддёвкѣ и съ новой гармонiей въ рукахъ. Есть пунктъ, въ который онъ вѣритъ какъ въ всемогущество; это — водка. Съ самой тупой, но вѣрной ухваткой онъ, передъ всякимъ начинанiемъ, — выставляетъ водку — горькую мужикамъ и сладкую бабамъ, увѣренный, что все по его сдѣлается и что водка все можетъ. Въ немъ, къ полнотѣ иронiи, въ изображенiи его, рядомъ съ полнымъ цинизмомъ уживается потребность — прежнихъ вѣжливыхъ манеръ, исконной деревенской «учливости”. Прибывъ въ село и еще не повидавшись съ матерью, а засѣвъ въ кабакѣ, онъ вѣжливо посылаетъ ей изъ кабака сладкой водки. Когда онъ и Матреша привлекаютъ мать въ кабакъ, чтобъ, на свободѣ, выманить ея позволенiе продать родную дочь купцу на изнасильничанiе, онъ вѣжливо выставляетъ прежде всего сладкой водки и указывая на мѣсто, говоритъ: «пыжалте, мамынька–съ”, и та очень довольна «учливостью”. Нашего автора упрекали иные, читавшiе первый актъ, за слишкомъ ужъ натуральный мужицкiй языкъ, утверждая что онъ могъ бы быть болѣе литературнымъ. Этой натуральностiю языка и мы недовольны; все должно быть художественно. Но прочтя внимательно, прочтя другой разъ драму, вы невольно согласитесь, что невозможно было измѣнить языкъ, въ иныхъ ея мѣстахъ по крайней мѣрѣ, не ослабивъ ея характерности. Это «пыжалте, мамынька–съ” не могло быть измѣнено: вышло бы не такъ подло. И замѣтьте, что эту гадкую, глупую пьющую старуху свою «мамыньку” сынокъ уважаетъ столько–же, сколько свою подошву.

Вотъ трагическiя слова отца этой семьи, пьющаго старика, про это «пожертвованное поколѣнiе”:

Захаръ (выпиваетъ стаканъ водки). Пьяницы! Вы таперь подумайте, други: сидитъ этта фабришный цѣлую недѣлю за станомъ, ноги–то, руки–то занѣмѣютъ, въ головѣ словно туману напущено! словно шальные всѣ! и виду–то челычьяго–то нѣтъ! Въ хороминѣ–то духота, стѣны голыя — не глядѣлъ бы! солнышко въ ино мѣсто не заглянетъ! только и видишь его што по праздникамъ! Ну, други, придетъ этта праздникъ: ты, дѣдъ, писанiе станешь читать, другой въ поле хлѣбъ поглядѣть пойдетъ, аль въ лѣсъ; аль къ пчеламъ, аль съ сусѣдями толковать — земство значитъ, аль сходка, аль о цѣнахъ хлѣбныхъ — скажи куда фабришному–то идтить? о чемъ ему говорить–то? у него все отмѣряно, да взвѣшено! Развѣ о томъ, што штрафы пишетъ незнамо за што, да провизiю отпускаетъ гнилую, да за рублевый чай беретъ два съ полтиной, за ворота не пущаетъ, штобъ провизiю у него брали, да штобъ разврату болѣ было! объ эвтомъ развѣ! ну, значитъ, одна и дорога въ кабакъ! одинъ разговоръ–отъ о водкѣ да распутствѣ.

Василiй. Это точно!

Захаръ. Вы подумайте, други, вѣдь тоже отдохнуть хоцца! тоже молодость! соберется хороводъ, пѣсни, смѣхъ, — хожалый разгонитъ! ну всѣ гурьбой и въ кабакъ да трахтиръ! И пойдутъ толки о дѣвкахъ, да кто кого перепьетъ! И глянь–ка што творится на фабрикахъ–то! дѣвчонки 12 лѣтъ полюбовниковъ ищутъ! шпульники водку хлыщутъ что воду! на фабрикѣ–то матершинничество, ахальничество — стонъ стоитъ, адъ кромѣшный! дѣти отъ большихъ займаются! На пагубу ребятъ своихъ мы туда отдаемъ! Есть ли хоша одна дѣвка безъ распутства, одинъ парень не пьяница — на фабрикахъ–то!?

______

Но самая характерная изъ всѣхъ сценъ этой народной драмы — это третiй актъ, мiрская сходка. Сильная мысль положена въ этотъ эпизодъ поэмы. Эта сходка — это все, что осталось твердаго и краеугольнаго въ народномъ русскомъ строѣ, главная исконная связь его и главная будущая надежда его, — и вотъ и эта сходка уже носитъ въ себѣ начало своего разложенiя, уже больна въ своемъ внутреннемъ содержанiи! Вы видите что уже во многомъ — это лишь одна форма, но что внутреннiй духъ ея, внутренняя вѣковая правда ея пошатнулись — пошатнулись вмѣстѣ съ зашатавшимися людьми.

На этой сходкѣ происходитъ возмутительная неправда: вопреки обычаю и закону, единственнаго сына вдовы (Ивана, героя драмы) отдаютъ въ солдаты вмѣсто одного изъ богатой семьи тройниковъ, и, чтó хуже всего, — это дѣлается сознательно, съ сознательнымъ неуваженiемъ къ правдѣ и обычаю, дѣлается за вино, за деньги. Тутъ даже и не подкупъ; подкупъ бы еще ничего; подкупъ можетъ быть преступленiемъ единичнымъ и исправимымъ. Нѣтъ, тутъ все почти выходитъ именно изъ сознательнаго неуваженiя къ себѣ, къ своему же суду, стало быть и къ собственному бытовому строю своему. Цинизмъ уже въ томъ проявляется, что противъ обычая и древняго правила, въ началѣ сходки, мiръ допускаетъ попойку: «Съ угарцемъ–то будетъ лучше судить”, зубоскаля говорятъ предводители сходки. Половина этихъ собравшихся гражданъ давно уже не вѣритъ въ силу мiрскаго рѣшенiя, а стало быть и въ необходимость его; почти считаетъ за ненужную форму, которую всегда можно обойти. Можно и должно, вопреки правдѣ и ради первой текущей выгоды. Еще немного пройдетъ и вы чувствуете, что умники поновѣе сочтутъ всю эту церемонiю за одну лишь глупость, за одно лишь ненужное бремя, потому что мiрской приговоръ, что бы тамъ ни было, всегда состоится такой, какого захочетъ богатый и сильный мiроѣдъ, заправляющiй сходкой. Такъ ужъ лучше, вмѣсто пустой формалистики, прямо и перейти подъ власть этого мiроѣда. А онъ еще, вдобавокъ, и водкой будетъ поить. Вы видите, что у большинства этихъ самоуправляющихся членовъ даже и предположенiе утратилось, что рѣшенiе ихъ могло бы быть произнесено вопреки воли сильнаго человѣка; всѣ «ослабѣли”; ожирѣли сердца; всѣмъ хочется сладенькаго, матерiальной выгоды. Всѣ рабы уже по существу своему и даже представить не могутъ себѣ, какъ это можно рѣшить для правды, а не для собственной выгоды. Молодое поколѣнiе тутъ присутствуетъ и смотритъ на дѣло отцовъ не только безъ уваженiя, не только съ насмѣшкою, но какъ на устарѣлую дичь, именно какъ на глупую, ненужную форму, которая и держится–то всего лишь упрямствомъ двухъ–трехъ глупыхъ стариковъ, которыхъ, вдобавокъ, всегда купить можно. Такъ стоитъ и такъ ведетъ себя на сходкѣ Степанъ, тотъ испитой, плюгавый, пропившiйся паренекъ, который потомъ продаетъ сестру свою. Всѣ эти эпизоды этой мiрской сходки удались автору. И главное, Степанъ почти правъ въ томъ, что не только не понимаетъ ничего въ мiрской сходкѣ, но что и нужнымъ не считаетъ ее понимать. Не могъ же онъ не видѣть, что на сходку уже допущено постороннее влiянiе купчишки, который положилъ себѣ погубить Ваньку и отбить у него дѣвку–невѣсту. Мiръ выпилъ его вино и допустилъ купчишкина прикащика сказать себѣ въ слухъ, что безъ него, безъ купца–фабриканта, который фабричной работой имъ хлѣбъ даетъ, «вся бы волость ваша по папертямъ церковнымъ нищенствовала, а что если приговорятъ по его, то за это его степенство, купецъ, много штрафовъ народу проститъ”. Дѣло, разумѣется, разрѣшается въ пользу купца и Ваньку отдаютъ въ солдаты.

Тутъ на сходкѣ (весьма разнообразной лицами и характерами) являются два почти трагическiя лица; одинъ — Наумъ Егоровъ, старикъ, уже двадцать лѣтъ сидящiй на первомъ мѣстѣ на сходкѣ и заправляющiй ею, и Степанида, мать Ивана. Наумъ Егорычъ — старикъ разумный, твердый, честный, съ высокой душой. На мiрской приговоръ онъ смотритъ съ высшей точки. Для него это не просто сходка домохозяевъ въ такомъ–то селѣ; нѣтъ, чувствомъ онъ возвысился до понятiя самаго широкаго: приговоръ хотя бы только сходки села его — для него какъ бы часть приговора всей крестьянской Россiи, которая лишь мiромъ и его приговоромъ вся держится и стоитъ. Но, увы, онъ слишкомъ разуменъ и не можетъ не видѣть наступившаго мiрскаго шатанiя и куда съ нѣкотораго времени мiръ потянулъ. Неправда, злодѣйства, конечно бывали и на прежнихъ сходкахъ, двадцать лѣтъ назадъ; но неуваженiя къ сходкѣ самихъ членовъ ея, неуваженiя къ собственному дѣлу — не было, по крайней мѣрѣ не возводимо было въ принципъ. Дѣлали подлое, но знали что дѣлаютъ подлое, а что есть хорошее; теперь же не вѣруютъ въ хорошее и даже въ необходимость его. Но все таки Наумъ, этотъ своего рода послѣднiй Могиканъ, продолжаетъ вѣрить въ правду мipскую во что бы ни стало, чуть не насильно, — и въ этомъ трагизмъ его. Онъ формалистъ; чувствуя что содержанiе ускользаетъ, онъ стоитъ тѣмъ крѣпче за форму. Видя что мiръ пьянъ, онъ попросилъ было отложить сходку, но когда закричали что съ «угарцемъ лучше судить” — онъ покоряется: «мiръ рѣшилъ, противъ мiра нельзя идти”. Онъ слишкомъ хорошо и съ страданiемъ понимаетъ про себя, что въ сущности наемный ихъ писаришка, Леванидъ Игнатьичъ, значитъ все и что купцовъ прикащикъ кáкъ прикажетъ сходкѣ рѣшить, такъ она и рѣшитъ. Но старикъ все еще, пока время, хоть насильно да обманываетъ себя; онъ прогоняетъ Леванида съ перваго мѣста и, какъ предсѣдатель сходки, читаетъ прикащику наставленiе за невѣжливыя слова его противъ мipa.

За Ваньку подымается нѣсколько правдивыхъ голосовъ, хвалятъ его, говорятъ что парень хорошiй, толковый, мiру нужный, что такого бы приберечь и вотъ вдругъ, между другими, раздается голосъ одной старой, хмѣльной головы: «Ну, онъ лучше всѣхъ — вó его и въ рекруты!” Это уже насмѣшка надъ правдой сознательная, щегольство неправдой, игра... Самъ надъ собою шутитъ судья да еще въ такомъ дѣлѣ какъ судьба человѣческая! Наумъ слышитъ и конечно понимаетъ что кончается его «мiръ”. Тутъ стоитъ мать Ивана. Это баба еще не старая, сильная, гордая. Давно уже осталась она молодой вдовой. Какъ вдову ее притѣсняли, ее мiръ обижалъ. Но она выдержала все, поправила домишко, подняла своего единственнаго ненагляднаго Ваню на радость, на утѣху себѣ и вотъ — слушаетъ теперь какъ мiръ отнимаетъ у нея послѣднюю надежду, послѣднюю радость ея, сына. Наумъ Егорычъ, предчувствуя хмѣльное, буявое рѣшенiе мipa, говоритъ поскорѣй Степанидѣ: «Эхма, а дѣлать не ча! мiръ сила! Проси Степанида, проси мiръ–отъ!” Но та не хочетъ просить. Та строптиво укоряетъ мiръ въ неправдѣ, въ подкупѣ, въ пьяномъ рѣшенiи, въ зависти къ ея Ванѣ. «Ты, Степанида, хуже мiръ–отъ злобишь!” тревожно восклицаетъ Наумъ. «Аль ты думаешь, Наумъ Егорычъ, отвѣчаетъ ему Степанида, кали–бъ я видѣла што тутъ законъ да совѣсть — тутъ водка! Кали–бъ я знала што тутъ умолить можно, да я колѣни свои стерла–бы о сырую землю, полъ–отъ вымыла–бъ въ избѣ слезьми своими, голову–бъ расшибла–бъ мiру кланяючись! Да тутъ не упросишь, не умолишь! Разѣ ты не видишь, — тутъ все подстроено да подлажено! сгубятъ они, вороны, яснаго сокола, заклюютъ! За водку продаете вы души–то свои — вò кому вы молитесь — водкѣ! Кто больше поднесъ — тотъ васъ и купилъ. Обидѣлъ, вишъ ты, Ваня, купчину — а иль вы не знаете, што купчина–то пьяный лѣзъ порочить невѣсту Ванюхину! Да вы эвто знаете! Водка–то купчины хороша! страмники вы, кровопивцы, и то въ вину поставили, что сироту безпрiютнаго во дворъ взяла! Да не быть по вашему! не быть! посредственникъ Ванюшу знаетъ — въ обиду не дастъ!” (быстро уходитъ)

Эта гордая женщина — одно изъ очень удавшихъ нашему поэту лицо. Какъ хотите, господа, а это сильное мѣсто. Это, конечно, русская деревня, а лицо — простая баба, которая грамотно и говорить не умѣетъ, но ей Богу этотъ монологъ о стертыхъ колѣнкахъ, «еслибъ тутъ умолить было можно” — стоитъ многихъ высокихъ мѣстъ въ иныхъ трагедiяхъ въ этомъ родѣ. Тутъ нѣтъ классическихъ фразъ, красиваго языка, бѣлаго покрывала, чорныхъ горящихъ глазъ Рашели, но увѣряю васъ, еслибъ у насъ была наша Рашель, вы содрогнулись бы въ театрѣ отъ этой сцены материнскаго проклятiя мiрскому суду, отъ всей этой неприкрашенной правды ея. Сцена кончается многозначительнымъ движенiемъ — бѣгствомъ за правдой къ «посредственнику”, съ жалобой ему на мiрской приговоръ, а это тяжелое пророчество.

Указывать далѣе на всѣ лучшiя сцены этого произведенiя почти излишне. Но не могу не подѣлиться впечатлѣнiемъ и прямо скажу: рѣдко что читалъ я сильнѣе и трагичнѣе финала четвертаго акта.

Жертва, запроданная матерью и братомъ купцу, уже опоена зельемъ и заснула въ безчувствiи на печи. Матреша, эта невинная преступница, лѣзетъ на печь поглядѣть, и почти съ радостiю, почти убѣжденная что теперь осчастливила Машу, возвѣщаетъ купчишкѣ: «Готова! не пошевельнется хоть на куски изрѣжь!” Писаришка Леванидъ, товарищъ купчишки, встаетъ и уходитъ: «Жизнь вамъ купцамъ–то!” говоритъ онъ завистливо. И вотъ купчишка, передъ тѣмъ какъ лѣзть къ своей жертвѣ, приходитъ въ какой–то поэтическiй паѳосъ: «Потому мы теперь сила!” восклицаетъ онъ плотоядно–пророчески. «Што хотимъ то и могимъ сдѣлать! Если таперь купецъ чево вздумалъ — то и сдѣлалъ — потому сила!” — «Сила — чаго и толковать!” поддакиваетъ братъ жертвы. Затѣмъ лишнiе выходятъ изъ избы, негодяй лѣзетъ къ Машѣ, а пьяная мать, продавшая свою невинную дочь, невѣсту несчастнаго Вани, въ пьяномъ безчувствiи тутъ же валится на полъ и засыпаетъ въ ногахъ пьянаго безъ просыпу отца этого счастливаго семейства... «Пить до дна — не видать добра!”

Не указываю на всѣ эти поражающiя своею дальнѣйшей правдой черты ужасной картины, — на этихъ преступниковъ, почти не понимающихъ своего преступленiя; на понимающихъ, но уже не имѣющихъ права проклясть его, какъ пьяный отецъ семьи, напримѣръ, которому дочь трагически бросаетъ въ глаза обвиненiе и дочернее свое проклятiе... Есть черты чрезвычайно тонко замѣченныя: эта очнувшаяся Маша, въ первыя минуты хотѣвшая убить себя, надѣваетъ однако оставленный ей у матери купчишкой шолковый сарафанъ, но надѣваетъ изъ злорадства, для мученiя, для того чтобъ истерзать себя еще больше: «вотъ, дескать, сама теперь потаскухой стала”! Вотъ разговоръ «невинной” матери и «невинной” Матреши, на другой день послѣ бѣды:

Матрешка (входитъ). Здорово, тетка Арина! Што у васъ тутъ дѣется? Вчера–то я признаться и побоялась придти–то къ вамъ!

Арина. И–и–и, дѣвынька, што страховъ–отъ натерпѣлись! страсти! Какъ по утру–то узнала дѣвка, схватила ножъ, да насъ–то маненько не перерѣзала, а потомъ себя! Ужъ насилу, насилу мы съ ней сладили! Степку таперь на глаза не пущаетъ!

Матрешка. Сказывалъ онъ мнѣ!

Арина. Ну, къ вечеру–то, знашь, отпустило ее, — стала она таперь словно камень! Богъ, говоритъ, меня, говоритъ, наказалъ за Матрешку, таперь — говоритъ — сама такажъ! Нонѣ, дѣвынька, дала я ей сарахванъ–отъ што Силантiй Савельичъ у тебя ей–то купилъ, она надѣла — Матрешкой, говоритъ, стала, ее и сарафанъ надыть! во штò!

Матрешка. Гдѣ–жъ она таперь?

Арина. И–и–и, дѣвынька, уйдетъ въ сарай, зароется въ солому, да ничкомъ и лежитъ!

Матрешка. Какъ–бы рукъ на себя не наложила съ горяча–то!

Но жертва не наложила на себя рукъ: «Страшно стало” потомъ–то, говоритъ она сама. Нашъ поэтъ богатъ психологическимъ знанiемъ народа. Вотъ и Ваня, являющiйся внезапно отъ посредника, къ которому на сутки отлучился. Поэтъ не пощадилъ своего героя, для реальной правды: Иванъ въ первое мгновенiе, въ бестiальной ярости, обвиняетъ одну Машу, онъ несправедливъ и отвратителенъ, но понявъ, наконецъ, какъ было дѣло, онъ какъ бы невольно предложилъ было Машѣ идти за него и такъ. Но автору слишкомъ хорошо извѣстно, что въ нашемъ народномъ быту это почти немыслимо, если только дѣло носитъ честный характеръ. Обезчещенная дѣвушка, хоть и обманомъ, хоть и безъ вины, считается все–таки уже не чистою, если не совсѣмъ безчестною. Да и сама Маша горда: «Не марайся объ меня, Ваня!” кричитъ она, «уйди! Прощай, Ваня!” и затѣмъ, въ послѣднемъ монологѣ, быстро подходитъ къ столу, наливаетъ стаканъ водки, обводитъ всѣхъ горячимъ взглядомъ и съ отчаяннымъ, злорадостнымъ вывертомъ кричитъ:

«Ну, што–же прiуныли? Радуйтесь, ваше дѣло! Матушка! батюшка! пить давайте, гулять! Не одинъ ты, батюшка, будешь по кабакамъ–то шляться! съ дочкой! Скучно, матушка, пить одной–то было, вдвоемъ теперь съ дочкой! Заливай вино! потопи ты мое горе, мою совѣсть!”

И подноситъ стаканъ къ губамъ. Тѣмъ кончается драма.

______

Не говорю что тутъ совсѣмъ нѣтъ ошибокъ; но въ этомъ произведенiи такъ много истинныхъ достоинствъ, что ошибки эти почти ничтожны. Напримѣръ, тонъ Маши, въ монологѣ четвертаго акта, который заканчиваетъ она прелестнымъ, высокимъ душевнымъ движенiемъ: «теперь легко таково стало!” — Этотъ тонъ немного ужъ слишкомъ пѣвучъ. Правда, это почти не монологъ, а дума, чувство, — тѣ самыя думы и чувства, подъ влiянiемъ которыхъ у русскихъ людей, съ сердцемъ и поэзiей, сложились и вcѣ пѣcни русскаго народа. Поэтому и дума Маши, по существу въ высшей степени вѣрная и натуральная, могла выдти по формѣ своей нѣсколько какъ бы лиричною. Но у искусства есть предѣлы и правила, и монологъ могъ бы быть покороче. Можетъ быть не cовcѣмъ вѣренъ и тонъ Маши въ концѣ драмы, уже послѣ катастрофы: лучше было бы еслибъ она говорила капельку менѣе. Ужасныя слова ея отцу гораздо бы сильнѣе выдались, еслибъ тоже были покороче и не такъ пѣвучи. Но все это поправимо, авторъ очень можетъ исправить это во второмъ изданiи и, повторяемъ, сравнительно съ безспорными достоинствами его произведенiя, все это почти мелочи. Хорошо еще, еслибъ авторъ выбросилъ изъ своей драмы совсѣмъ появленiе въ концѣ ея (и вовсе ненужное) добродѣтельнаго старика фабриканта, толкующаго чуть–ли не о нашихъ «долгахъ народу”. Появленiе его тѣмъ болѣе нелѣпо, что это тотъ самый фабрикантъ, который закабалилъ весь окрестный людъ, замучилъ произвольными штрафами и кормитъ работниковъ гнилою пищею. Наконецъ, самъ хозяинъ дома, Захаръ, вышелъ нѣсколько не ясенъ. Въ собственномъ объясненiи его отчего онъ запилъ — есть какъ бы какая–то фальшь, чтó–то необъясненное и натянутое: межь тѣмъ дѣло могло быть выставлено гораздо проще и натуральнѣе.

Впрочемъ, это только мое мнѣнiе и я могу ошибиться, но увѣренъ, что не ошибаюсь въ твердыхъ достоинствахъ этого серьознаго произведенiя. Мнѣ слишкомъ прiятно было подѣлиться моимъ впечатлѣнiемъ съ читателями. Серьознѣе ничего, по крайней мѣрѣ, не появилось въ нашей литературѣ за послѣднее и, можетъ быть, довольно длинное время...

Ѳ. Достоевскiй.

_______

МГНОВЕНIЯ.

2. Въ горахъ.

Еще кругомъ туманъ сѣдой,

И спятъ зеленыя долины,

Но ужъ подъ алою зарей

Сiяютъ горныя вершины.

Еще гряду перешагнуть...

Ступаетъ бодро конь упорный,

Ползетъ на верхъ кремнистый путь,

Въ оврагѣ бьется ключъ нагорный.

Отвѣсныхъ скалъ нѣмой гранитъ

Лоза зеленая обвила.

Далеко слышенъ звонъ копытъ...

Чу!.. крикъ орла звучитъ уныло.

На высоту!.. На высоту!..

О, кaкъ хотѣлось мнѣ порою

Земли послѣднюю черту

Хоть разъ увидѣть подъ собою.

На высоту!.. Скорѣй, скорѣй!..

Близка завѣтная вершина,

Еще заря горитъ надъ ней

Вѣнцомъ алмазнымъ исполина.

На высоту!.. Еще гряда...

Какъ дышетъ грудь легко и смѣло,

Какъ будто горе навсегда

Въ просторъ небесный улетѣло!..

1866.

______

3. Желанiе.

О, если жить еще возможно —

Пусть до конца, волнуя кровь,

Въ моей душѣ ростутъ тревожно

И страсть, и мука, и любовь.

Пусть снова буpя налетаетъ;

Она — блаженство для живыхъ.

Весна для счастья разцвѣтаетъ

При блескѣ молнiй грозовыхъ.

И если гибель неизбѣжна,

То лучше пусть она придетъ —

Въ волнахъ подъ бурею мятежной,

Чѣмъ въ тихомъ омутѣ болотъ...

1872.

В. Н. Д.

_______

ПИТЬ ДО ДНА — НЕ ВИДАТЬ ДОБРА.

комедiя въ 5–ти дѣйствiяхъ изъ народнаго быта

(фабричнаго).

______

Дѣйствiе третье.

Дѣйствующiя лица:

Леонидъ Игнатьичъ.

Наумъ Егоровъ, старикъ.

Степанида, мать Ивана.

Петръ Афанасьевъ, прикащикъ Савельева.

Тимофей Сергѣевъ.

Сидоръ Степановъ. ü

Василiй Павловъ. ú

Власъ. ýдомохозяева.

Мужикъ въ тулупѣ. ú

Степанъ. þ

Старики, домохозяева, парни.

Сцена: крестьянская изба; лѣвая стѣна и глубина сцены заняты скамейками, въ углу въ глубинѣ столъ. Печь направо, входная дверь между печью и лавкой въ глубинѣ. Старики сидятъ на лавкахъ вдоль стѣнъ, Леонидъ въ углу за столомъ, предъ нимъ бумаги, парни у печки стоятъ кучей. Послѣ обѣда.

ЯВЛЕНIЕ I.

Всѣ (кромѣ Наума и Петра Афанасьева). Сидоръ Степановъ сидитъ съ краю къ зрителямъ, возлѣ него Василiй, потомъ Степанида, Власъ, мужикъ въ тулупѣ, Степанъ возлѣ Леонида; Тимофей стоитъ посреди избы.

Власъ. Ишъ ты, братецъ, какъ она тебя вытрясла, словно кошка драная сталъ!

Мужикъ въ тулупѣ. Вытрясетъ! и ужъ, братцы вы мои, чаво только не испробовалъ! сказалъ мнѣ — тутъ на дорогѣ встрѣлся — мужикъ одинъ, пpоxожiй значитъ. Идетъ этта онъ, а я въ лѣсъ шелъ, да отдохнуть и присѣлъ. Больно ужъ одышка одолѣваетъ!

Власъ. Какъ не одолѣть!

Василiй. Одышка, — это бяды — горе! Прiятель, у меня, братцы мои, въ Воробьевкѣ то былъ...

Мужикъ въ тулупѣ. Знаемъ Воробьевку!

Власъ. Какъ не знать! эвто таперь какъ въ Хоревку идтить, такъ налѣво дорожка пыдетъ, лѣсомъ значитъ?

Василiй. Ну, она и есть! Во, братцы, мои, съ эвтимъ Харламомъ, Харламомъ мужика то звали — кумъ ща былъ мнѣ, ще тотъ во самый, ребята, што у Сереги Сѣраго мѣрина купилъ! Чай помните?

Голосъ изъ толпы. Какъ не помнить, лошадь знатная!

Власъ. Чаво ей плохой то быть? Двужильная была! Уѣзду, братцы, ей не было! Воротнiй столбъ у Сереги то выворотила! Серега, значитъ, былъ выпимши, ось–то новая съ сквозными подкосами зацѣпила, знашь, а Серега то не разобралъ — да ее и хлыснулъ, такъ и выворотила! што смиху было! (Мужики хохочутъ).

Мужикъ въ тулупѣ. Ей какъ не выворотить! выворотитъ!

Василiй. Такъ вó эвтотъ Харламъ занемогись, во таперича, словно вотъ онъ (показываетъ на мужика въ тулупѣ) — ну, братцы мои, и приключись ему эта одышка — году не прожилъ, умеръ!

Одинъ изъ стариковъ. Ишъ ты! какая таперича сила въ эвтой одышкѣ!

Власъ. Чаво не сила!

Мужикъ въ тулупѣ. Ну, братцы вы мои, и сѣлъ я эвто отдохнуть, во и идетъ прохожiй, ужъ паштенный, и борода сивая. Сѣлъ этта онъ подлѣ меня, ну и раскалякались, то да сё знашь. «Што, говоритъ, мужичокъ, аль боленъ?” Я и говорю, такъ и такъ молъ, почитай годъ лихоманка ломаетъ. А онъ то, знашь, мнѣ, добрый челыкъ, дай Богъ яму здоровья, и говоритъ: «возьми ты, говоритъ, самаго чистаго, что ни на есть чистаго, скипидара, налей, говоритъ, квасной стаканъ и выпей, безпремѣнно, говоритъ, онъ эвту лихоманку выгонитъ.”

Власъ. Отъ живота, братецъ ты мой, онъ, скипидаръ–отъ, точно што пользителенъ, — а отъ лихоманки не слыхалъ!

Мужикъ въ тулупѣ. Я скорѣй домой, запрегъ савраску да въ городъ!

Василiй. А лошадь эвта у тебя добрая, кумъ!

Власъ. Чаво не добрая! Шèстой ей должно?

Мужикъ въ тулупѣ. Нѣтъ, братъ, семой.

Власъ. Ну какой семой! што ты очумѣлъ! ты, парень, вспомни, меня въ тѣ поры становой на большой дорогѣ побилъ, а ты, значитъ, ее жеребенкомъ изъ лѣсу тащилъ! Ще помнишь, въ ночь то мы за лыками въ барскiй лѣсъ ѣздили? а то семой!

Мужикъ въ тулупѣ. А може и шестой! память то лихоманкой видно отшибло!

Власъ. Должно, братецъ, отшибло! Семой! — мнѣ какъ не знать!

Мужикъ въ тулупѣ. Ну во, братцы мои, прiѣхамши въ городъ — сичасъ къ Сопѣлкину въ лавку, чать знаете?

Одинъ изъ стариковъ. Знаемъ Сопѣлкина! лавка богатѣющая!

Василiй. Какъ не знать! прiятель онъ намъ! я у няво въ дому то бывалъ.

Мужикъ въ тулупѣ. Ну, взялъ я эвтаго скипидара — какъ слеза, братцы мои, — прiѣхамши домой выпилъ — нѣ, ничаго не полегчало!

Василiй. Нѣту, братцы вы мои, лѣтъ десятокъ тому, разнемогся тоже я — горю я, значитъ, какъ въ огнѣ, и памяти нѣтути; только вотъ въ глаза все таперича бѣсы да черти лѣзли, и какихъ только не лѣзло: и зеленые, и красные, языками–то дражнятъ и рогами то пыряютъ! вотъ, братцы вы мои, и научи хтой–то хозяйку: взяла она, братцы мои, навозной жижи въ стаканъ, да нюхательнаго табаку туды всыпала съ полгорсти, да и поднесла мнѣ — ужъ я думалъ што Богу душу отдамъ! голова кругомъ, всю нутренню выворотило!

Власъ. Видно хуже водки! (хохочутъ).

Василiй. Куда водка! Ну што–же, одначе, братцы, болѣсть то прошлa!

Власъ. Чаво ей не пройдти, чай и корешки–то повытащило! (хохотъ).

Леонидъ. Что же, староста, за чѣмъ у васъ дѣло стало?

Тимофей. Выходитъ, Леванидъ Игнатычъ, единственно по неприбытности, значитъ, тоже порядки произвести, примѣрно всякое сословiе старается и печется какъ можно въ наилучшемъ видѣ производить!

Леонидъ. Что же вы, старики, не начинаете?

Власъ. Всѣ што–ли?

Василiй. Нѣ, малый, Наума Егорыча нѣтъ.

Леонидъ. Семеро одного не ждутъ.

Василiй. Нѣтъ, безъ Егорыча никакъ не можно!

Мужикъ въ тулупѣ. Нѣ! безъ няво и сходкой править некому.

Степанъ. Тебѣ, дядя Василiй, Афонасiй Станищенскiй, чать помнишь — дворникъ — поклонъ прислалъ!

Василiй. А онъ еще живъ! сутырный малый! голова!

Мужикъ въ тулупѣ. Мужикъ важнѣющiй!

Власъ. Плетень — чаво и говорить!

Голосъ старика. Рубаха малый!

Василiй. То–то онъ тѣ, кумъ, и аплелъ, лошадь–то безъ хвоста продалъ!

Власъ. Ну, эвто, парень, насчетъ лошадей точно што яму вѣры не давай!

Степанъ. Самъ, значитъ, гляди!

ЯВЛЕНIЕ II.

Тѣже, входитъ Петръ Афанасьевъ и приноситъ бутыль съ водкой.

Петръ. Вотъ, старички почтенные, вамъ хозяинъ, то ись Силантiй Савельичъ, гостинецъ прислалъ, проситъ откушать на здоровье!

Василiй. Што эвто съ нимъ подѣялось? знать медвѣдь въ лѣсу околѣлъ!

Власъ. Разѣ проситъ чаво?

Василiй. Чаво ему просить? прикажетъ — нонѣ мы его батраки–то!

Мужикъ въ тулупѣ. Покорнѣйше благодаримъ ево степенство!

Сидоръ. Много довольны ихъ милостью!

Тимофей. Чувствительности оченно, таперича выходитъ, значитъ какъ эвто, братцы мои, говорится пословица, дорого яичко, значитъ примѣрно, мы и соорудимъ!

Василiй. Тимофей Сергѣичъ!

Тимофей. Чаво?

Василiй. У тѣ языкъ не болитъ?

Тимофей. Нѣ, а што?

Василiй Да такъ! ужъ онъ у тебя больно болтается зря — и тебя–то не слухаетъ, а мелетъ самъ по себѣ (всеобщiй хохотъ) и не разберешь!

Тимофей. Небразованность!

Леонидъ. Что зѣвать–то, старики, примайтесь! Староста, давай стаканъ!

Тимофей. Это таперича, съ позволенiя сказать, нашихъ рукъ дѣло!

Василiй. Не обождать–ли, старики, опосля сходки?

Сидоръ. Чаво ждать–то? можно и таперь!

Степанида. Не время бы таперь! наберетесь вы хмѣлю, старики, какой у васъ толкъ–отъ будетъ? не вы будете говорить да судить, а хмѣль вашъ!

Василiй. Это точно, тетка Степанида. Съ водкой судъ плохой.

Степанъ. И–и, братецъ! што таперь за важность по стаканчику!

Степанида. Ты бы, Степа, постыдился эвти слова произносить–то: молоко на губахъ не обсохло, а ты объ водкѣ толкуешь!

Степанъ. Эвто таперича выходитъ не ваше дѣло, тетка Степанида! вы, коли жалаете, свово Ваньку учите! вы арихметику то мнѣ не подводите, мы и безъ васъ ее таперича оченно хорошо знаемъ!

Власъ. Ты бы тетку Степаниду почесть должóнъ, а ты, парень, на ссору лѣзешь!

Василiй. Вишъ онъ на хабрикѣ подля шлихты всю Соломонову примудрость произошелъ! (Всѣ хохочутъ. Во время разговора Тимофей обноситъ всѣхъ стариковъ. Василiй, Степанида, старика два–три не пьютъ).

Степанъ. Эвто таперича одна небразованность. Мы, значитъ, изъ воли начальствiя, не выходимъ, а всякому учить тоже не дадимся!

Василiй. И не давайся, братъ! ишъ ты какой дотошный — стаканъ–отъ выпилъ словно вывернулъ! (Всѣ смеются).

Тимофей. Што–жъ, старички паштенные, по другой подносить што–ль?

Одинъ изъ стариковъ. А чаво–жъ, подноси! Легше судить будетъ!

Василiй. Чаво не легше! легко знамо! мы сидѣть будемъ, одна водка будетъ говорить!

Степанъ. Чаво еще — подноси!

Василiй. Скорѣй, братъ Степанъ, а то водка то убижитъ!

Степанъ. Да ты што ко мнѣ присталъ?

Василiй. Чаво мнѣ приставать–то? Я не банный листъ! Я тѣ говорю только, какъ бы водка–то не ушла — дверь, молъ, подаржи!

ЯВЛЕНIЕ III.

Тѣже, входитъ Наумъ Егоровъ, кланяется всему народу.

Наумъ. Здравствуйте, старики православные!

Вcѣ (врозь). Здравствуй, Наумъ Егоровичъ!

Наумъ. Знать я къ сходкѣ–то не поспѣлъ?

Василiй. Какъ можно, Наумъ Егоровичъ, мы безъ тебя не начинали!

Наумъ. Ну, по нашему, по старинному, не такъ водилось: сначала обсудимъ, разберемъ, а тамъ, грѣшнымъ дѣломъ, и выпьемъ! а таперь што–жъ эвто, старики, туману на себя напущаете, а потомъ судить?

Василiй. Баилъ я имъ, Наумъ Егорычъ, говорятъ, съ угаромъ–то лучче — угарцу–то, баютъ, давно не нюхали!

Степанъ. Таперича по новому, старина глупа была, такъ чаво ее слушать–то!

Степанида. Ахъ ты, Господи! смотритетка! галченокъ желтоносый, старину корить вздумалъ!

Степанъ. Ты, тетка Степанида, знашь: волосъ дологъ да умъ коротокъ у бабы то!

Наумъ. Да што и–то я, православные, въ толкъ–отъ не возьму: зачѣмъ эвто молодецъ–то на сходкѣ сидитъ?

Степанъ. А затѣмъ што батька–то, дому хозяинъ, въ кабакѣ подъ лавкой валяется! такъ я на мѣсто яво.

Василiй. Такъ што–же, вы бы Марью то прислали! (хохотъ).

Наумъ. Посади свинью за столъ — она и ноги на столъ! куда ты залѣзъ, молокососъ? ты бы на кончикѣ гдѣ приткнулся, а ты на первое мѣсто залѣзъ, да еще съ умными людьми лаешься!

Василiй. Чаво–жъ эвто глядимъ–то мы? Онъ, эвтотъ галченокъ, перво мѣсто занялъ.

Парень. Эвто Соломонъ, судить задумалъ! Вытащить его за ноти!

Крикъ стариковъ и парней. Вонъ, галченокъ! знай сверчокъ свой шестокъ! къ притолкѣ дверной! Ну, ну, лѣзь! галченокъ! (Степанъ вылѣзаетъ изъ угла).

Наумъ. А штобъ таперича память ему дать, за неуважительность къ отцу — ево дѣло было утаить отцовъ грѣхъ, а не срамить при всемъ честномъ народѣ, порочить ево — окромя тово, за неуважительство Степанидѣ, что ни въ работѣ, ни въ совѣтѣ мужику переду не даетъ, — оштраховать яво, по моимъ мыслямъ, на три дня въ темную! Вы какъ, старики?

Всѣ. Оштраховать! въ темную! глупова учить надыть!

Леонидъ. Что–же, старички, начинайте! мнѣ тоже некогда!

Наумъ. Мы тоже, Леванидъ Игнатьичъ, не бездѣлье творимъ! глупова на умъ наставить — дѣло не хуже другова. Староста! (Тимофею). По мiрскому приговору, Степана Захарова опосля сходки отведи въ темную на трое сутокъ, на хлѣбъ и на воду! Таперича вò што я хочу сказать, старики: не отложить–ли намъ сходку–то, такъ какъ вы таперь выпимши?

Голоса. Што ты, Наумъ Егорычъ! съ эдакой малости? чаво двадцать–то разъ собираться–то!

Наумъ. Такъ–ли, мiръ?

Всѣ. Такъ!

Наумъ. Ну, когда мiръ хочетъ — толковать неча! Супротивъ мipa идти не моги! Благослови Богъ!

Всѣ. Благослови Богъ! (Наумъ идетъ и садится въ уголъ гдѣ сидѣлъ Леонидъ, а Леонида онъ отодвигаетъ въ сторону; всѣ даютъ ему дорогу).

Наумъ. Ты, Леванидъ Игнатычъ, прощенья просимъ, ты подвинься, эвто мѣсто–то первое; я, значитъ, на немъ двадцать лѣтъ сижу, потому сходкой правлю! (Сѣвъ). Собрались мы таперича, старики, думу думати, ково, примѣрно, на службу царскую отдать, такъ какъ царю бѣлому, нашему батюшкѣ, слуги нады, нашу мать Россею cберегать. Говорите: кому въ некрута идтить?

Василiй. Кому? знамо кому — Сашкѣ Сидорову! тутъ думать нечего! ихъ три брата, отецъ четвертый!

Власъ. Такъ по закону!

Голоса стариковъ. Вѣстимо по закону! по совѣсти!

Сидоръ Степановъ. Послухайте, старики, чаго я вамъ скажу!

Наумъ. Говори, Сидоръ Степанычъ! мipy о нуждѣ, значитъ, всякiй могетъ говорить; мы у тебя слова не беремъ!

Сидоръ. Сами вы, старики, знаете, дѣти у меня млады, самъ я старъ, старшого вы у меня возьмете, кто же таперича семью–то кормить будетъ? ослобоните еще на годокъ, сынъ–отъ мой не уйдетъ! (становится на колѣни). Ослобоните! Старшой померъ, а второва возьмете?

Наумъ. Встань, Сидоръ Степанычъ, хоша мiру поклониться не грѣхъ, да и не стыдъ, а потому прошенiе твое примать нельзя! Не правду ты молвишь! Самъ ты могутной, я пять лѣтъ тягло тянулъ когда ты зародился, младшiе твои сыны — одному семнадцать, другому пятнадцать, такъ помошники тебѣ завсигда! А великiй ты грѣхъ на душу берешь — сваливаешь съ дома некрутство! По Божiему велѣнiю надо царю служить, Рассею отъ вороговъ оборонять! А если таперича, сколько насъ ни есть, все въ кусты да кусты, такъ нашу мать Рассеюшку, царя батюшку, вѣру православную, послѣднiй нѣмецкiй королекъ заобидитъ! По совѣсти, значитъ, и по закону говорю: твоему сыну чередъ! пусть меня Господь накажетъ, если я говорю неправедливо!

Власъ. Я таперь, Сидоръ Степанычъ, табѣ братъ двоюродный довожусь, а говорю: некому больше окромя твово сына!

Голоса. Сашку! Сашку Сидорова отдать!

Петръ Афанасьевъ (выходитъ на середину). Старички почтенные! хозяинъ мой Силантiй Савельичъ докуку къ вамъ имѣетъ!

Наумъ. Таперь бы не время, дѣло у насъ, слышь, ну да ничаво — не вдругъ то лучше! Говори хозяйскую докуку, сказано съ старины: всякiй могетъ просить мiръ!

Петръ. Такъ какъ вамъ, старички, извѣстно, вся ваша волость работаетъ на моего хозяина, и такъ сказать питанiе отъ него имѣетъ, то значитъ хозяинъ мой всякую почтительность и уваженье отъ васъ требовать можетъ. Вѣдь безъ моево хозяина вы, то есть, по папертямъ церковнымъ пошли, въ нищую братiю обернулись бы.

Наумъ. Ну, эвто, малый, ты заврался! Живы мы Божiей благодатью, царскою милостью, да своими трудами, тó съ старины мы знаемъ, а мы, свѣтъ, не нищiе. Была–бъ работа — мужикъ не умретъ, а работы — свѣтъ не клиномъ сошелся, и безъ твово хозяина найдемъ! А вотъ насчетъ уважительности, такъ безъ эвтаго нельзя! не токма твому хозяину — всякому уважить надоть!

Петръ. Тексъ! Вотъ именно–съ эвто–съ я и хотѣлъ выразить! А таперича, одинъ изъ вашихъ мужичковъ не токма што сгрубилъ хозяину мому Силаньтью Савельичу, но толикую дерзость возымѣлъ, что руки свои на него возложилъ!

Василiй. Эге, куда мѣтнулъ! смѣкаемъ! вò она, водка–то, куда льется! Даржись, Ванюха!

Наумъ. Эвту жалобу надо разобрать! Драться не годится, разбойничать никому воли не надо давать!

Степанъ. Ванька ужъ больно зазнался! не велика кажись птица, а смѣетъ словно начальствiе. Эвто у меня въ избѣ было, какъ Ванька–то Силантья Савельича обидѣлъ!

Наумъ. У тебя, Степанъ Захарычъ, избы нѣтъ! мы такой не знаемъ, а знаемъ избу Захара Иваныча! А дѣло мы разберемъ!

Голосъ старика. Разобрать надо. Ванька ученъ больно, да видно умъ за разумъ зашелъ! переучивать надыть!

Сидоръ. Чаго тутъ разбирать–то! вcякiй знаетъ што Ванька ни къ кому паштенiя не имѣетъ! Всякаго учить наровитъ!

Власъ. Эвто словно и правда! и таперича Силантiя Савельича обидѣлъ — тоже дѣло нехорошее! Осерчать могетъ таперь, работать не дастъ, аль штраховъ напишетъ! мы зашто за Ваньку–то отвѣчать будемъ?

Мужикъ въ тулупѣ. Вѣстимо такъ! мы за него што за отвѣтчики!

Сидоръ Степановъ. Вó кого въ некруты–то слѣдъ! а Сашка мой не уйдетъ!

Степанида. Да што–жъ эвто мiръ–то взъѣлся на моего Ванюшу? Кому онъ поштенья не отдалъ? кого онъ обидѣлъ? Слыхалъ–ли кто отъ него неласковое слово?

Василiй. Умнѣй ихъ Ванюха, вó и разбрехались!

Власъ. Оно такъ–то такъ, да умнѣе всѣхъ онъ хочетъ быть, добре досадно; малый, мальчишка значитъ, а ты пиредъ нимъ дуракъ!

Степанида. Да разѣ кому дорога заказана? Кто–жъ таперича вамъ учиться не велѣлъ? А разѣ его ученье вамъ на пользу не пошло: у тебя, Власъ, лошадь вылечилъ, у тебя, Сидоръ, яблони привилъ, у тебя, Наумъ, пчелъ справилъ, все по книжкамъ! Приходилось–ли вамъ платить за Ванюшу? стало лучче по вашему Степкой–то былъ–бы онъ?

Сидоръ. Степка–то въ нашихъ рукахъ — оштраховалъ — онъ и молчитъ, а Ванька–то твой — ты учнешь ему выговаривать, а онъ какъ по писаному тебѣ же укажетъ: ты, молъ, дуракъ! ажно пиредъ нимъ–же совѣсть возьметъ!

Василiй. Да чаво вы брешете! Ванька вишъ виноватъ што они до cтapости дожили да ума не нажили! Стыда–то въ васъ нѣтути! Завидки берутъ — вò что!

Наумъ. Грѣхъ завиствовать! Ванька на всѣ руки гораздъ, не вахлакъ–пьяница! радоваться на него надыть!

Одинъ изъ стариковъ. Ну, онъ лучче всѣхъ — во его и въ рекруты!

Тимофей. Оно хоша таперича Сашка Сидоровъ некручина, а таперича Ванька Прохоровъ много приличнѣе!

Наумъ. Да ты въ своемъ умѣ што–ли, Тимофей Сергѣевъ? Гдѣ–жъ эвто видано, штобъ у вдовы единороднаго сына брать!

Сидоръ. У ней Васька останется. Она его приняла въ домъ, такъ такой же сынъ! Леванидъ Игнатычъ, што законъ говоритъ?

Леонидъ. Все равно что сынъ что прiемышъ! Ванька двойникъ!

Сидоръ. Слыхали!?

Василiй. Ахъ ты безсовѣстный! гдѣ у тѣ совѣсть–то? аль чорту продалъ? Одново сына у матери отнять ничаво, а свово изъ трехъ не даетъ!

Нѣсколько голосовъ. Мiроѣды эти Степановы! самово–то Сидора–бы! и батька–то бурмистромъ мiръ–отъ дралъ, а таперь онъ!

Сидоръ (Василью). Тѣ чаво надыть, аль тѣ Ванька–то родня?

Василiй. Правды хочу — вó што! пади ты отъ меня, глаза–бъ мои на тебя не глядѣли!

Леонидъ. По моему разумѣнiю, мiръ, вамъ лучше Ваньку отдать!

Петръ. Тогда–бъ хозяинъ мipy нѣсколько штрафовъ простилъ–бы!

Наумъ. На нашей мiрской хрестьянской сходкѣ, по родителей завѣту, по царскому соизволенiю, окромя насъ, домохозяевъ, судить никто не смѣй! никто насъ не учи, у насъ у самихъ есть головы на плечахъ; хорошо–ли, плохо–ли — разсудимъ мы сами! Коли у васъ есть прошенiе къ мipy, то встаньте да поклонитесь мipy, а учить насъ не моги, не смѣй! (Леониду). Ты посаженъ писать — што тебѣ прикажутъ, то ты и пиши, а въ наши дѣла соваться не смѣй! Такъ–ли, мiръ?

Всѣ. Такъ точно! на печь къ бабамъ прясть ихъ!

Голоса. На печь! веретены въ руки!

Власъ. Ну, каво–жъ таперь въ некруты: Сашку али Ваньку?

Мужикъ въ тулупѣ. Оно тошно: у Степаниды семьи нѣтути, сама баба умная, домъ не раззоритъ!

Василiй. А Сидоръ дуракъ, значитъ, съ домомъ–то не сладитъ. Эхъ вы, судьи! Ничаво таперь не подѣлаешь! Эвто значитъ водка работаетъ.

Наумъ. Эхма! а дѣлать неча — мiръ сила! Проси, Степанида, проси мiръ–отъ!

Степанида (вставая). Чаво я буду просить–то? Развѣ мнѣ милость какую выпрашивать! подвохъ тутъ! Ишъ все родня Сидорова сидитъ. А водкой то за што поили? надо–жъ отблагодарить за нее! Мiроѣды вы, душегубы! въ первóй што–ль мнѣ отъ васъ терпѣть–то? мало я въ сиротствѣ–то натерпѣлась отъ васъ? И огороды–то обрѣзали, и дровишками обиждали, и землицу–то мою, што хозяинъ пóтомъ да кровью улилъ, отняли! Тѣснили сироту — да не удалось, Господь помогъ! Баба — да хозяйство–то устроила лучше вашего, сына выростила — работника, не пьющаго, грамотѣ обучила, всей волости краса! Такъ нѣтъ — завидки берутъ! што умнѣе онъ васъ, што дворъ отъ его лучше всѣхъ!

Наумъ. Ты, Степанида, хуже мiръ–отъ злобишь!

Степанида. Аль ты думаешь, Наумъ Егорычъ, кали–бъ я видѣла што тутъ законъ да совѣсть — тутъ водка! Кали–бъ я знала што тутъ умолить можно, да я колѣни свои стерла–бы о сырую землю, полъ–отъ вымыла–бъ въ избѣ слезьми своими, голову–бъ разшибла–бъ мipy кланяючись! Да тутъ не упросишь, не умолишь! Разѣ ты не видишь, тутъ все подстроено да подлажено! сгубятъ они, вòроны, яснаго сокола, заклюютъ! За водку продаете вы души–то свои — вò кому вы молитесь — водкѣ! Кто больше поднесъ — тотъ васъ и купилъ. Обидѣлъ, вишъ ты, Ваня, купчину — а иль вы не знаете, што купчина–то пьяный лѣзъ порочить невѣсту Ванюхину! Да вы эвто знаете! Водка–то купчины хороша! страмники вы, кровопивцы, и то въ вину поставили, что сироту безпрiютнаго во дворъ взяла! Да не быть по вашему! не быть! посредственникъ Ванюшу знаетъ — въ обиду не дастъ! (быстро уходитъ).

Василiй. Знатно отчитала!

Наумъ. Ну, кого–жъ таперича: Ваньку аль Сашку?

Всѣ. Сашку! Ваньку! Врете, Сашку! Не быть! Ваньку!

Василiй. Да чего тянуть–то! Отбирай руки, Наумъ Егорычъ!

Наумъ (выходитъ изъ–за стола). Кто жалаетъ Сашку, тотъ давай руку! (обходитъ всѣхъ стариковъ, подавая руку). Ну, таперь, кто жалаетъ Ваньку? (опять обходитъ). Пиши, Леонидъ Игнатычъ: по мiрскому приговору быть некрутомъ Ивану Прохорову! (Василью). Пойдемъ отседа!

Василiй. Сгубили шавки малаго! (уходятъ).

Леонидъ. Кумa пѣша, куму легче! (выходитъ на авансцену).

Степанъ. Вы отседова съ Силантьемъ Савельичемъ въ кабакъ приходите! готово будетъ!

Занавѣсъ.

___

ДѢЙСТВIЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Картина 1–я.

Вечеръ.

Дѣйствующiя лица.

Захаръ Ивановъ.

Наумъ Егоровъ.

Василiй Павловъ.

Степанъ Захаровъ.

Силантiй Савельичъ.

Леонидъ Игнатьичъ.

Матрешка.

Арина.

Сидѣлецъ.

Пьяный мужикъ.

Сцена: деревенскiй кабакъ, большая русская изба; налѣво лавкa вдоль стѣны, около нея столъ, въ углу русская печь, возлѣ нее входная дверь въ глубинѣ сцены. Налѣво стойка; на ней боченокъ съ водкой и стаканы; за ней полки съ водками и дверь въ другую комнату.

ЯВЛЕНIЕ I.

3ахаръ Ивановъ, Наумъ Егоровъ, Василiй Павловъ сидятъ за столомъ; предъ ними водка, селедка на деревянномъ кружкѣ, хлѣбъ. Пьяный мужикъ за стойкой; сидѣлецъ даетъ ему водки; онъ входитъ и уходитъ въ продолженiи всей картины.

Захаръ. Пьяницы! пьяницы! спились съ кругу! затвердила сорока Якова, одно про всякова! да вы, други, скажите, отчего спились–то?

Наумъ. Извѣстно отчего! отъ баловства! страху нѣтъ! нонѣ на родителей–то плюютъ — умнѣе ихъ хотятъ быть, — стариковъ не слушаютъ!

Василiй. Ну, старики–то, кажись, и молодыхъ–то перепьютъ! Стариковъ–то мы съ тобой сичасъ на сходкѣ видали!

Захаръ. Страху! боятся! эхъ, слѣпота! да ты разѣ боишься, дѣдъ, ково, што не пьешь? Плохая добродѣтель изъ–подъ палки! што барщинная работа! Страхъ! Во, на што лучче: при помѣщикахъ–то не пили, — што–жъ, таперь къ нимъ повернуть?

Пьяный мужикъ. (отходитъ отъ стойки качаясь). Къ помѣшшикамъ? ни–и–и! это хто эвто, то–ись, тово? Наумъ Егорычъ, скажи ты мнѣ, за што меня микулинскiй баринъ побилъ?

Василiй. Ишъ, братъ, ноги–то у тебя отнялись, ты бы по стѣнкѣ!

Пьяный мужикъ. Ннѣтъ! вы люди умные! ввы, то–ись, досконально–ска — (икаетъ) — жжите мнѣ, за што онъ меня побилъ?

Василiй. Видно за дѣло!

Пьяный мужикъ. Н–н–нѣ! я, то–ись, алиманiя–то не возьму, то–ись, десяти цалковыхъ! за што?

Наумъ. Ты бы, братъ, домой ѣхалъ, а то лошадь–то не ѣмши!

Пьяный мужикъ. А волки ее ѣшь! она, значитъ, ппонимать должна — я гуляю! Обидно! за што онъ побилъ? Я сирота! звѣсно, всякой могетъ обидѣть!

Наумъ. А ты сядь, дядя, да не мѣшай бесѣдовать!

Пьяный мужикъ. Я нчаво! я сяду! (идетъ къ стойкѣ).

Захаръ. Знамо, тогда меньше пили! Запряги коня въ соху, да кнутомъ погоняй — не задумаетъ гулять–то, а потянетъ до упаду; такъ–то и нашъ братъ — не до гульбы, когда на барщинѣ были!

Наумъ. Это точно! горе было! Знамо, какъ народъ–отъ изъ подневоли вышелъ и мечется во всѣ стороны, словно молодой жеребенокъ! Да все до эвдаково безобразiя — не вѣдаю, што и будетъ съ православнымъ–то! поглядишь — въ сырую могилу легъ бы, какъ на народъ–отъ посмотришь!

Василiй. Лѣзутъ себѣ въ эвту ямищу кабацкую, ненасытную, и конца–то безобразiю не видно!

Мужикъ (роется въ карманѣ, качаясь у стойки). Паштенной! Эй! малый! (выходитъ сидѣлецъ). Сообллагговволи водхи! на пфить, зннначитъ! (сидѣлецъ наливаетъ и подаетъ, мужикъ пьетъ, захлебывается и кашляетъ, потомъ идетъ къ сидящимъ).

Василiй. Ишъ не лѣзетъ! Эко дѣло! ты бы, малый, ему кнутикъ далъ глотку–то прочистить!

Мужикъ (Науму). Миллый ты челлыкъ! я то ись, во, мманенько, ввыпфимши, а, значчитъ, ошень, ты, уумный! и–и–и! бяда! уумный ты, поцалуй миня! (цалуетъ Наума). Вò што, ребята! я васъ угощу! Ей Боггy! Гулляю!

Наумъ. Нѣтъ, не надо, и табѣ довольно, малый! Сядь отдохни!

Василiй. Знамо отдохни! ишъ какую тягу носишь!

Мужикъ. Тттяху! чччежело! ты ннне хошь ммово угошше.... (покачнулся) а за што побилъ? я аллим..... ннѣ, выпьемъ, ммилый челыкъ! (цалуетъ).

Наумъ. Сядь, сядь, ступай сядь!

Мужикъ. С–с–сяду! ш–ш–штош–шъ м–могу! в–всее мог–гу! ну и сяду! з–н–чифъ фысхасалъ, и–и–и сяду, м–моху! штошь ухошшенья не хошь — а я нишего — с–с–сяду! (идетъ къ стойкѣ).

Захаръ (выпиваетъ стаканъ водки). Пьяницы! Вы таперь подумайте, други: сидитъ этта фабришный цѣлую недѣлю за станомъ, ноги–то, руки–то занѣмѣютъ, въ головѣ словно туману напущено! словно шальные всѣ! и виду–то челычьяго–то нѣтъ! Въ хороминѣ–то духота, стѣны голыя — не глядѣлъ бы! солнышко въ ино мѣсто не заглянетъ! только и видишь его што по праздникамъ! ну, други, придетъ этта праздникъ: ты, дѣдъ, писанiе станешь читать, другой въ поле хлѣбъ поглядѣть пойдетъ, аль въ лѣсъ, аль къ пчеламъ, аль съ сусѣдями толковать — земство значитъ, аль сходка, аль о цѣнахъ хлѣбныхъ — скажи куда фабришному–то идтить? о чемъ ему говорить–то? у него все отмѣряно, да взвѣшено! Развѣ о томъ, што штрафы пишетъ незнамо за што, да провизiю отпускаетъ гнилую, да за рублевый чай беретъ два съ полтиной, за ворота не пущаетъ, штобъ провизiю у него брали, да штобъ разврату болѣ было! объ эвтомъ развѣ! ну, значитъ, одна и дорога въ кабакъ! одинъ разговоръ–отъ о водкѣ да распутствѣ.

Василiй. Эвто точно!

Мужикъ (у стойки, роется въ карманѣ, качается). Поштеннай! Эй! Малый! (выходитъ сидѣлецъ) В–водочки на пфи копфѣйки! (цѣловальникъ наливаетъ, мужикъ качается).

Захаръ. Вы подумайте, други, вѣдь тоже отдохнуть хоцца! тоже молодость! соберется хороводъ, пѣсни, смѣхъ, — хожалый разгонитъ! ну всѣ гурьбой и въ кабакъ да трахтиръ! И пойдутъ толки о дѣвкахъ, да кто кого перепьетъ! И глянь–ка што творится на фабрикахъ–то! дѣвчонки 12 лѣтъ полюбовниковъ ищутъ! шпульники водку хлыщутъ что воду! на фабрикѣ–то матершинничество, ахальничество — стонъ стоитъ, адъ кромѣшный! дѣти отъ большихъ займаются! На пагубу ребятъ своихъ мы туда отдаемъ! Есть ли хоша одна дѣвка безъ распутства, одинъ парень не пьяница — на фабрикахъ–то!?

Наумъ. Правда! што и толковать!

Захаръ. А не вездѣ такъ! Былъ, этта, небольшой фабрикантъ, было у него всего на все рабочихъ полсотни; штожъ, други, рабочiе эвти и заработки носили домой и въ кабакъ–то ходили рѣдко! Какъ таперича придетъ праздникъ, соберетъ онъ рабочихъ — книжки имъ, знашь, читаетъ. Съ другихъ фабрикъ ходили, я самъ не по одному часу просиживалъ — таково хорошо! и земли–то какiя на свѣтѣ, и звѣри какiе, съ диву даешься! аль изъ свяшшенной исторiи, аль изъ старины што прочтетъ — ажъ слеза прошибетъ! аль прочтетъ исторiю какую, аль сказку животики надорвешь! и эвти–то затычки–то кабацкiя, лахани трахтирныя, фабричныя–то и не подумаютъ въ кабакъ–отъ идтить! Што–жъ бы таперича фабрикантамъ–то школы бы завести? Вонъ Микита Тихонычъ по 300 рублевъ штрафовъ въ недѣлю, коли не въ день, съ рабочихъ–то деретъ — штобъ ему школу–то? надо бы ему честь знать! на наши труды капиталы нажилъ, да насъ же грабитъ! пора–бъ отблагодарить народъ за кровь, да потъ–то ево!

Наумъ. Грамота — первое дѣло! Отчаво, таперь, раскольники непьющiе? отъ того што все слободное время о писанiи толкуютъ, въ кабакъ–отъ и нейдутъ!

Василiй. Што–жъ это таперь я смотрю на тебя да не надивлюсь! Говоришь ты умныя рѣчи, а дѣлаешь–то словно шальной?

Захаръ. Я–то!? Што–жъ ты думаешь, я съ разу въ кабакъ–отъ попалъ! чать знашь не глупѣе васъ–то! Покеда работы полны руки были, ну и дѣло шло знатно; а потомъ какъ зашибъ копейку — сталъ къ людямъ приглядаться — тово глупѣе, а этотъ умнѣе! Я таперича всю вашу деревню продамъ да выкуплю — а предъ послѣднимъ школяромъ дуракъ! тотъ читаетъ, тотъ въ чужихъ земляхъ былъ, все–то знаютъ, все–то видали а ты словно пень! сидишь — дуракъ, и самъ–то чуешь, што много въ головѣ, пожалуй, поболѣ ихнова — да нѣтъ, ничаво не знаешь, и дуракъ! А дома–то попуталъ меня нечистый съ Аришкой — дуру–то мою знашь? окромя распутства, дa нарядовъ, слова не могетъ сказать! пробовалъ, любовницъ имѣлъ — всѣ однимъ шиломъ шиты! И нашелъ себѣ компанiю — ума не треба, было–бы горло, и пошло веселье! Нынче пьянъ, завтра тоже! вó и дошелъ! самъ на себя плюю, самъ себѣ гадокъ! Степка такой–же — хуже! чести нѣтъ! Эхъ, былъ человѣкъ, да загинулъ! Была–бъ голова — да!!.. Эй, малый! (Выходитъ сидѣлецъ) Водки! Уйдите вы отъ меня! значитъ, пить хочу! одна радость и была — голубка Маша, да и тутъ чрезъ васъ заплачетъ по Ванюшѣ!

Наумъ. Што–жъ, нашей причины нѣтъ: мiръ!

Захаръ. Мiръ! Кому бы вы молиться должны, штобы васъ старшина съ писаремъ не заѣзжали, да Савельева не обижали, а вы его въ солдаты!.. (наливаетъ изъ поданнаго штофа водки, выпиваетъ). Прощайте, мiроѣды! (уходитъ).

Наумъ. Пропащiй челыкъ!

Василiй. Сила да разумъ сгубили!

Мужикъ. Ннѣтъ, ты скажи — за што побили–то меня? (онъ еще пьянѣе, икаетъ, шатается) Милый челыкъ! давай выпьемъ!

Василiй. И тамъ водка, и тутъ она! пойдемъ, Егорычъ, спать!

Наумъ. Возьмемъ ево, вишъ онъ на ногахъ не стоитъ, уложимъ, лошадь довезетъ.

Мужикъ. Довезетъ! знамо довезетъ! (Наумъ, Василiй берутъ его подъ руки и уводятъ; онъ бормочетъ): Нy, домой! доввезетъ! (Всѣ уходятъ).

ЯВЛЕНIЕ II.

Сцена пуста, потомъ входятъ: Степанъ, Арина, Матрешка.

Степанъ. Тятеньки нѣтути–съ! Пыжалте, мамынька–съ!

Арина. Какъ ужъ я боялась–то! Што тѣ надыть? што дома–то не говорилъ?

Степанъ. Дома нельзи–съ, таперича, покалякать слободно–съ. Потому Машка все на глазахъ толшится! Деньги, таперича, въ нашихъ рукахъ будутъ–съ — вó что–съ! Могимъ мы, таперича, съ вами съ во всю свою жисть въ богатствiи прожить–съ! Одначе обождите маненько–съ! Садитесь, мамынька–съ! Садитесь, Матрена Ильинишна! (онѣ садятся за столъ, Степанъ подходитъ къ стойкѣ и кричитъ) Малый! (выходитъ сидѣлецъ) Соблаговолите–съ полштофъ сладкой–съ!

Сидѣлецъ. Деньги!

Степанъ. Аль вы думаете за деньгами дѣло встанетъ? (вынимаетъ изъ жилетки бумажку и бросаетъ на стойку). Получайте–съ! сдачи не надо–съ! Заберемъ опосля! (Сидѣлецъ подаетъ штофъ; Степанъ беретъ, идетъ къ столу, наливаетъ стаканъ и подноситъ матери). Извольте кушать, мамынька–съ!

Арина. Ишъ ты сласть какая! ты чаво хвастаешь — какiя такiя деньги въ нашихъ рукахъ? (Степанъ подноситъ Матрешкѣ).

Матрешка (выпивъ). Эвто точно–съ счастье значитъ, тетка Арина, къ вамъ привалило! въ вашей власти богатствiе получить!

Арина. Што ты, кормилица?

Степанъ. Повѣрьте совѣсти–съ!

Арина. Какимъ же, значитъ, эвто манеромъ?

Матрешка. Машка Силантью Савельичу оченно по нраву пришлась!

Арина. Неужто? ну што–жъ, дѣвынька, онъ таперича сватать штоль хочетъ? Ваньку–то можно и по шеямъ!

Степанъ. Позвольте, Матрена Ильинишна! сперначала наливки откушайте! (наливаетъ стаканъ, подноситъ матери). Примайте–съ!

Арина. Много будетъ, сынокъ! я ужъ и то запьянѣла! дома–то тоже выпимши!

Степанъ. Ничаво–ста! не бяда — кушайте–съ!

Арина (выпивъ). Што и–то Матреша! неушто купецъ–отъ въ мою Машку втюрился да сватать хочетъ?

Матрешка (выпивъ поднесенную наливку). Вы, таперича, словно малолѣтокъ, тетушка Арина! Статошное ли дѣло, штобъ почетный гражданинъ за простую дѣвку, деревенщину, сватался!

Арина. И то, должно, изъ ума выжила! ну, а какъ же таперича, какой же намъ припентъ отъ Силантья–то?

Матрешка. А бизъ вѣнца разви нельзи? Посмотрѣла–бъ ты, тетка, въ Москвѣ, нонѣ и барыни–то на содиржанiи у полюбовниковъ живутъ, а окромя што пачету ничаво не видятъ!

Арина. И, дѣвка! страму–то што! въ Москвѣ друго дѣло; а здѣсь, знашь, нашихъ сиволдаевъ–то! на улицу глазъ не покажешь!

Степанъ. Стыдъ не дымъ — глаза не выѣстъ! (наливаетъ стаканчикъ). Пожалуйте–съ, мамынька–съ!

Арина (пьетъ). Оно тошно! да все–жъ!

Матрешка. На долго ли стыдъ–то будетъ? а тамъ сами кланяться будутъ, то за то, то за эвто.

Степанъ. А таперича, вы таперь примите отъ меня слово, я глупова не скажу–съ: получимъ мы съ вами, значитъ, триста рублевъ–съ! сами могемъ, значитъ, фабрику открыть–съ, потому отъ Силантья–то–съ можно будетъ окромя эвтаго пользоваться–съ! купцы, значитъ, мы съ вами–съ — кланяться никому не будемъ, а который таперича пливать, къ примѣру, на насъ хочетъ, тотъ–съ кланяться намъ же–съ будетъ!

Матрешка. Эвто точно!

Арина. Оно, знашь, тово! Да Машка–то — поди–ка–сь уломай ee! отцу скажетъ — не приведи Богъ — убьетъ! ты чать знашь его: збалышный челыкъ — болiе ничаво!

Степанъ. Мы Машкѣ–то таперя и говорить–то не будемъ!

Арина. А какъ же?

Степанъ. Мы ее таперича напоимъ!

Арина. Ни–и–и! не станетъ!

Степанъ. Ужъ эвто не сумлевайтесь! Мы, примѣрно, скажемъ медъ, анъ будетъ не медъ! Чаво она видала! Матрена Ильинишна помогетъ. А опосля–то! (свищетъ) деньги–то у насъ будутъ!

Матрешка. Извѣсно дѣло!

Степанъ. Пьяная дѣвка чужая–съ!

Матрешка. Извѣсно дѣло!

Степанъ. Нониче и соорудимъ. Сичасъ Силантiй Савельичъ будутъ.

Арина. Нониче! Мати Божiя! да деньги–то!

ЯВЛЕНIЕ III.

Тѣ же, входятъ Силантiй Савел. и Леонидъ Игнат.

Степанъ. Пыжалте–съ! За вами дѣло встало!

Силантiй. Что за нами?

Леонидъ. Неужто готово?

Степанъ. Готово–съ! Мамынька въ согласiи.

Леонидъ. Неужто Машка согласна?

Степанъ. А на кой лядъ ея согласiе! напоимъ такъ не разберетъ: Иванъ, аль Силантiй! (тихо Леониду) зельица того — всю ночь не разбудишь!

Леонидъ. Ха! ха! ха! ну жуликъ ты, братъ!

Степанъ. Таперича деньги–съ!

Леонидъ. Развѣ сичасъ?

Степанъ. Безпримѣнно–съ! потому Ванька сичасъ къ посредственнику поѣдетъ, значитъ, таперь слободно–съ! мѣшкать неча!

Леонидъ. (отводитъ въ сторону Степана, они толкуютъ, спорятъ. Леонидъ отдаетъ Степану деньги. Силантiй заигpываeтъ съ Матрешкой).

Матрешка (жеманясь). Ня трошь, ваше степенство!

Силантiй. Чаво не трогать–то?

Степанъ (подходитъ къ Силантiю). Ну–съ, таперича готово–съ. Только, Силантiй Савельичъ, таперича, какъ вашей милости угодно, мнѣ штаны, поддевку бархатную, рубашку матерчатую да сапоги, значитъ, смазные. Это ужъ какъ угодно–съ!

Силантiй. Довольно! ненасытная харя!

Степанъ. Нѣтъ–съ, какъ угодно–съ! согласны сичасъ — идемъ–съ, готово! а нѣтъ — и дѣла нѣтъ–съ!

Силантiй. Да гдѣ–жъ я, дьяволъ, тебѣ возьму?

Степанъ. Есть тутъ по сусѣдству въ деревнѣ, у нашего фабришнаго, ему не надыть — въ некрута чередъ! Вы только 25 рублевъ пыжалте!

Силантiй. На, чортъ! дьяволь! — Леванидъ, подь сюда! (отводитъ его въ сторону) Смотри, штобъ таперича, ненарокомъ, тятенька не узналъ!

Леонидъ. Ну, хорошо! небось не узнаетъ! небось давича пливать хотѣлъ, а таперь трусу праздновать!

Силантiй. Я, значитъ, не то што трусу... а такъ, братецъ, значитъ, — все таки родитель!

Степанъ (показываетъ Аринѣ деньги). Видишь!

Арина. Вижу! Слава тебѣ, Господи!

Степанъ. Леванидъ Игнатычъ, возьмите чаво покрѣпше да послаще! никакъ ликера есть!

Леонидъ. Эй, сидѣлецъ! (тотъ входитъ) Ликера есть?

Сидѣлецъ. Есть бутылка, первый сортъ! (подаетъ бутылку).

Леонидъ. Что цѣна? старье!

Сидѣлецъ. Вамъ–съ такъ дадимъ!

Леонидъ. Это хорошо! Благодаримъ, услужимъ сами, ужъ братъ водошные долги не пропадутъ! Ну, всё готово! теперь надо выпить! (всѣ пьютъ изъ полштофа что на столѣ). Говорилъ тебѣ, Силантiй, и Ванька будетъ солдатъ, и Машка твоя! Даромъ денегъ не беремъ — все значитъ по совѣсти да по чести! (уходятъ).

Конецъ первой картины.

Картина 2–я.

Дѣйствующiя лица:

Захаръ Ивановъ.

Арина.

Маша.

Степанъ.

Иванъ.

Матрешка.

Силантiй Савельичъ.

Леонидъ Игнатьичъ.

Сцена: таже, что и въ первомъ дѣйствiи.

ЯВЛЕНIЕ I.

Маша, Иванъ сидятъ у стола. Захаръ Ивановъ у стола со штофомъ, сильно пьянъ.

Маша. Што–жъ, аль не живутъ за солдатами!

Захаръ. Не все едино! Небось — твоя жена Машка!

Иванъ. А я, признаться сказать, подумалъ: ну какъ, молъ, некруту жаниться! Не отдадутъ, молъ, таперь!

Маша. Ахъ ты непутевый! Што–жъ я шутки штоль шутила, коли говорила, што любъ ты мнѣ! Не отдали–бъ — уходомъ за тобой ушла бы! не я первая, не я послѣдняя!

Иванъ. Дѣло! не даромъ слюбился я съ тобой! таперь прощай, Маша, посредникъ авось не выдастъ! Ужъ больно неправда то досадна! Служить што! кому нибудь надыть! Помнить надо царскiя милости! — Да неправда то зачѣмъ?

Маша. Коли–бъ по правдѣ и тужить неча! не поддавайся, Ванюша!

Иванъ. Прощай, голубка моя бѣлая! послѣ завтра чать буду!

Маша. Прощай! жаланный мой! (цалуются).

Иванъ. Прощай, Захаръ Иванычъ! (Захаръ Ивановъ встаетъ, шатаясь идетъ къ задней скамейкѣ, гдѣ и ложится). Эхъ, жалко человѣка! одначе прощай! (уходитъ, Маша провожаетъ, но сейчасъ возвращается).

ЯВЛЕНIЕ II.

Маша, Захаръ остается на лавкѣ до конца всей картины.

Маша. Чаво тужить то — все за Ваней буду! не при немъ — все–жъ ему готовить, копить буду. Небось, Ванюша–свѣтъ, не спущу домокъ–отъ твой! работать не учиться стать! разгорится кровь — не уступлю и парнямъ! жать, косить, пахать ли разойдусь — огонь–полымя! Ты кипи, спорись, работушка, не выдавай ты, сила крѣпкая! Вались, вались ты, травушка, вались ты, колосъ спѣлый! Мать–земля, разсыпься въ пухъ ты подъ сошенькой! Мнѣ казну добыть, домокъ копить надоть! для мила–дружка, свѣтъ–Ванюшеньки! Эхма! силы не займать, головушки не выпрашивать! Сама вздумаю изъ рукъ не выпущу, сработаю! Потружуся вволюшку для Ванюши–сударь мужа, полюбовничка! На, молъ, Иванъ, сударь Прохорычъ, не съ дурой повѣнчался ты, законъ приняль не съ потаскухою! Успокой свои ты косточки, дай вздохнуть ты ноженькамъ! Намаялся, сердешный, ты на службѣ то на царской, припасла спокой хозяюшка: амбаръ то полонъ хлѣбушка, скотинкой полонъ дворъ, худобишкой полны коробья, мошна, смотри, тугая, рублями понабита! Почивай, полеживай, ты меня ласкай, приголубливай! Ты ласкай меня не даромъ, ты голубь меня, Ванюшенька, што днемъ–отъ я работала, рукъ–отъ не складаючи, а ночь то, понамаямшись, объ тебѣ то думы думала, объ тебѣ ли моемъ соколѣ, ты когда–когда воротишься, приласкаешь ты хозяюшку работницу! (задумывается) Таперь легко таково стало!

ЯВЛЕНIЕ III.

Маша, Арина, Силантiй, Леонидъ, Степанъ, Матрешка.

Степанъ. Милости просимъ, гости дорогiе! милости просимъ!

Леонидъ (Машѣ). Здраствуй, Маша! ты насъ извини за вчерашнее, выпимши маненько были!

Маша. Ничаво, Леванидъ Игнатычъ! Богъ проститъ!

Арина (сильно выпимши). А ты накрой на столъ–отъ, собери для дорогихъ гостей–то!

Маша. Сичасъ.

Матрешка. Здраствуй, Маша!

Силантiй. Наше вамъ–съ почтенье–съ!

Маша. Здраствуйте всѣ! (идетъ, достаетъ скатерть и стелетъ на столъ; всѣ садятся около него).

Степанъ. Сестрица! таперича стаканчикъ бы намъ–съ!

Маша (подаетъ стаканъ). Вотъ онъ!

Степанъ. Таперича я эвто, сестрица, вамъ медку принесъ, вы тамъ съ Матреной Ильинишной распорядитесь!

Матрешка. Распорядимся! Давай стаканъ поболѣ!

Степанъ (наливаетъ стаканъ водки). Леванидъ Игнатычъ, пыжалте–съ!

Леонидъ. А вотъ пусть Маша хоша медомъ начнетъ!

Матрешка (Наливаетъ большой стаканъ ликеру).

Степанъ. Потрудитесь, сестрица, лучины подать! (Маша идетъ за лучиной; когда она повертывается спиной, Матрешка всыпаетъ въ стаканъ изъ тряпки).

Матрешка (подавая стаканъ Машѣ). Нá пей, тебя просятъ!

Маша. Да это што?

Степанъ. Я тѣ сказалъ што медъ!

Маша. Ну, медъ можно! Здраствуйте! (пьетъ весь стаканъ). Охъ, што и–то какой крѣпкой? это словно не медъ!

Арина. Дура, табя обманывать штоль будутъ! я тѣ говорю што медъ!

Маша. Крѣпокъ больно! мнѣ Ваня приносилъ сладкiй таковой!

Леонидъ. Этотъ старъ оченно! Жениха–то вашего въ рекруты мiръ–то приговорилъ! Вотъ народъ–отъ — единый сынъ у матери!

Степанъ. Не совсѣмъ по закону!

Маша (сидитъ возлѣ Матрешки). А ты для чаво противъ него шолъ?

Степанъ (во время разговора обноситъ всѣхъ водкой). Видитъ Богъ нѣтъ!

Маша. Коли нѣтъ! тетка Степанида сама говорила.

Степанъ. Это я при ней–то, потому што ужъ оченно она мнѣ досаждала! дражнила значитъ, такъ и я тожъ, знашь, подражнить ее, а опосля супротивъ Ивана руки не подалъ! Во таперь можно по другой, больно ужъ кумпанiя–то у насъ важная!

Силантiй. Што–жъ — можно! (Степанъ опять подноситъ водки). Нѣтъ, какъ мы, третьяго дня, съѣхались съ Мишкой Брохинымъ, выходитъ въ Микулинѣ! Вó кутнули! онъ прокуратъ такой! Въ кабакѣ ни наливки, ни бальзану не осталось!

Маша. Охъ, што и–то какъ у меня голова кружится, да и спать какъ захотѣлось!

Леонидъ. Это съ меду, ужъ оченно старъ!

Степанъ. Ступай да спи, лѣзь на печь!

Маша. И то пойду! спокойной ночи, прощайте!

Всѣ. Прощайте!

Леонидъ. Жизнь вамъ, купцамъ–то!

Силантiй (съ одушевленiемъ). Потому мы таперь сила! Што хотимъ, то и могимъ сдѣлать! Если таперь купецъ чево вздумалъ, то и сдѣлалъ — потому сила!

Степанъ. Сила — чаво и толковать! (Арина встаетъ, шатаясь идетъ къ Захару, падаетъ на лавку и засыпаетъ у него въ ногахъ).

Силантiй. У кого таперича фабрики, дома? все у насъ! нажива, значитъ, кому? все намъ! или если таперь сгрубилъ кто купцу — ну, и ушлетъ — куда Макаръ тилятъ не гонялъ!

Леонидъ. Ну, эвто несправедливо! генералъ гораздо болiе авантажу имѣетъ. (Матрешка встаетъ, лѣзетъ на печь).

Силантiй. Ну, то генералъ!

Леонидъ. Ну, опять мировой — коли виноватъ, хоть и купецъ, а въ кутузку ступай!

Силантiй. Ну, то мировой! за то полица...

Матрешка (слѣзая съ печи). Машка готова! и не пошевельнется, хоть на куски изрѣжь!

Леонидъ (вставая). Ну, намъ тутъ дѣлать неча! Степанъ, пойдемъ! Силантiй, ты послѣ приходи въ кабакъ — мы тамъ будемъ! Матреша, пойдемъ со мной!

Матрешка. Пойду! (уходятъ).

Занавѣсъ.

______

ДѢЙСТВIЕ ПЯТОЕ.

Утро.

Дѣйствующiя лица:

Захаръ Ивановъ.

Арина.

Маша.

Степанъ.

Иванъ Прохоровъ.

Матрешка.

Савелiй Кузьмичъ, отецъ Силантья.

Силантiй Савельичъ.

Леонидъ Игнатьичъ.

Данило Пантелеичъ.

Сцена: таже, что и въ 1–мъ дѣйствiи, только въ углу у печки самоваръ и чашки; къ печки прислоненъ топоръ.

ЯВЛЕНIЕ I.

Арина сидитъ на лавкѣ, входитъ Матрешка. Зaхapъ Ивановъ сидитъ за столомъ и спитъ положивъ голову на руки.

Матрешка (входитъ). Здорово, тетка Арина! Што у васъ тутъ дѣется? Вчера–то я признаться и побоялась придти–то къ вамъ!

Арина. И–и–и, дѣвынька, што страховъ–отъ натерпѣлись! стpаcти! Какъ по утру–то узнала дѣвка, схватила ножъ, да насъ–то маненько не перерѣзала, а потомъ себя! Ужъ насилу, насилу мы съ ней сладили! Степку таперь на глаза не пущаетъ!

Матрешка. Сказывалъ онъ мнѣ!

Арина. Ну, къ вечеру–то, знашь, отпустило ее, — стала она таперь словно камень! Богъ, говоритъ, меня, говоритъ, наказалъ за Матрешку, таперь — говоритъ — сама такажъ! Нонѣ, дѣвынька, дала я ей сарахванъ–отъ што Силантiй Савельичъ у тебя ей–то купилъ, она надѣла — Матрешкой, говоритъ, стала, её и сарафанъ надыть! вò што!

Матрешка. Гдѣ–жъ она таперь?

Арина. И–и–и, дѣвынька, уйдетъ въ сарай, зароется въ солому, да ничкомъ и лежитъ!

Матрешка. Какъ–бы рукъ на себя не наложила съ горяча–то!

Арина. Надѣлали дѣла, дѣвка! и бросили меня одное! Ще хорошо таперича, што Захаръ–отъ пьетъ безъ просыпу, ничаво не знаетъ; а таперь очнется, безпримѣнно очнется, потому сидя заснулъ, а ужъ эвто знай што очнется! — ну што тогды дѣлатъ–то буду! онъ убьетъ, дѣвка! право слово убьетъ!

Матрешка. Погоди, тетка Арина, я въ волость сбѣгаю, сичасъ приведу ихъ суда. Они таперь въ волости гуляютъ всѣ, Силантiй Савельичъ воротился!

Арина. Сходи, родная!

Матрешка. Сичасъ въ минутую! (уходитъ).

ЯВЛЕНIЕ II.

Арина, Маша, Захаръ Ивановъ спитъ за столомъ.

Маша (входитъ, блѣдная, худая, садится за столъ и кладетъ голову на руки).

Арина. Ну чаво ты, дура? другой день, ажно тоску нагнала!

Маша (поднимаетъ голову). Молчи! Ты нагнала тоску, змѣю лютую!

Арина. Стерпится, слюбится. Силантiй Савельичъ челыкъ хорошiй, онъ своими милостями не оставитъ! Таперича однѣхъ нарядовъ поболѣ Матрешкиныхъ будетъ! жениха–то почище Ваньки найдемъ!

Маша. И што, Iуды, не дали вы мнѣ покончить–то съ собой! вѣдь деньги–то у васъ, на штожъ я–то вамъ таперь?

Арина. Што это ты мать–то ругаешь, бизбожница?

Маша. Мать! ты! (Слышенъ звукъ бубенчика, который перестаетъ звонить).

Арина. Кто–и–то? нашимъ рано!

Маша. Ваня! Господи! разрази ты меня! (опускаетъ голову на руки).

Арина. Велика бяда — Ванька! есть чаво бояться! Степа–бъ яво по шеямъ...

ЯВЛЕНIЕ III.

Тѣ же и Иванъ.

Иванъ (входитъ веселый). Здравствуй, тетка Арина! Здравствуй, Маша! говори слава Богу! Посредникъ... (пристально cмотритъ на Машу). Маша, што съ тобой?

Арина. Ты–бы, Ванька, ня шлялся–бы ужъ къ намъ–то! не жениться–жъ некруту.

Иванъ. Некрутомъ еще не былъ, да должно и не буду! Посредникъ завтра будетъ — дѣла разберетъ!

Арина. Супротивъ мipa, Ванька, не пойдешь, и посредственникъ ничаво не сдѣлаетъ! А ты таперь знашь, дорожки не тори, худой славы не клади.

Маша (поднимаетъ голову). Ванюша не наложитъ! ты, мать, наложила!

Иванъ. Што съ тобой, Маша? што ты словно изъ могилы? (идетъ къ ней).

Маша (вскочивъ) Не подходи, Ванюша! изъ могилы я! честь схоронила! не Маша я тебѣ! Машка стала! потаскуха! полюбовница Силантiя Савельича, купца богатаго! Ишъ продалась ему — вò, смотри нарядная какая! не чета я тебѣ мужику вахлаку сѣрому!

Иванъ. Што ты? Христосъ съ тобой!

Маша. Не вѣришь штоль? во и сарафанъ — глянь, глянь какой! за наряды, за водку продалась! чаво смотришь? была дѣвка честная, да сгинула! Теперь честные люди намъ не товарищи! Матрешка — во наша подружка!

Иванъ (смотритъ на Машу, качается и опирается блѣдный на печку).

Маша. Да! не Маша я тебѣ, полюбовница фабрикантова! родимая матушка да братецъ родный продали! зависно имъ смотрѣть–то на насъ cтaло! Продали; на богатство позарились! Матушкѣ водки мало стало, братцу гулять надыть, когожъ продать–то? ни коровы, ни коня — дочку продали! Слышишь, Иванъ Прохорычъ, зазнобу–то твою продали! Iуды! знали силой не далась–бы — ножемъ–бы зарѣзала злодѣя Силашку, такъ зельемъ опоили! Мать родная ядъ подносила, братецъ медомъ поштовалъ! Не пожалѣла она — мать–то родная — моей дѣвичьей совѣсти! надъ стыдомъ посмѣялась! пьяная валялась, а надъ дочерью ругались, честью потѣшались! Опомнилась я отъ зелья поутрушку не своя — чужая! загубили, честь мою дѣвичью опозорили! потаскухой, полюбовницей купецкой проснулась я! (падаетъ на столъ, рыдая).

ЯВЛЕНIЕ IV.

Тѣ–же и Матрешка, приноситъ штофъ водки, пряники въ сверткѣ, кладетъ все на столъ.

Матрешка. Сичасъ Силантiй Савельичъ будетъ. Прибери, тетка Арина! Машка, приберись, будетъ кобениться!

Иванъ. Мать — говоритъ — продала! зельемъ опоила! Нѣ, не то! не може эвтаго быть, штобъ мать дочерниной честью торговала! да эвто хуже убивства! (Машѣ) Сама ты видно похотѣла, а со мной ты отводъ отводила!

Матрешка. Ты што, Андронъ косопузый, орешь! тебѣ што за дѣло, сама захотѣла такъ сама. Проваливай, слышь гости будутъ!

Иванъ (Машѣ). Куда–жъ совѣсть–то ты дѣла? Зачѣмъ божилась–то ты мнѣ! Да нѣтъ, не вѣрю! Не може эвтаго быть, штобъ Маша меня промѣняла! Слушай, скажи слово и повѣрю! плюнь ей ты въ бестыжьи–то глаза!

Маша. Не заплюешь! сама такая–жъ! Ругай ты меня, Ваня, авось горше будетъ — скорѣе руки наложу; вчера злодѣи не дали, а теперь словно страшно!

Матрешка. Ну, не наложишь! Это, дѣвка, снова только! проклажаться–то некогда! говорятъ, полюбовникъ идетъ!

Маша. Уйди ты, Иванъ Прохорычъ! не марай ты, честная душенька, себя объ насъ пропащiихъ! благодаримъ тебя на твоей любви да ласкѣ! Видитъ Богъ какъ любъ ты мнѣ! не забуду я тебя до гробовой доски! Не видать мнѣ твоихъ ласокъ, не быть мнѣ честной женой! загубили змѣи лютыя, въ могилу закопали!

Иванъ. Такъ эвто правда?

Матрешка. Да будетъ тебѣ ломаться–то, Машка!

Машка. Отойди ты отъ меня, подколодная!

Матрешка. А ты, дѣвка, не ругайся! Не хвались горохъ — не лучше бобовъ! Чаво чуфаришься — сама такая–жъ стала!

Маша. Слышишь, Иванъ Прохорычъ, уйди ты отъ насъ! оставь! вотъ эвта потаскуха моя товарка!

Матрешка. Потаскуха я? а ты кто? Поневолѣ! а сарафанъ–отъ небось надѣла!

Маша. Не для красы надѣла! скинула опозоренный, надѣла твой — такой же стала! нá твой сарафанъ! (рветъ его).

Арина. Батюшки, добро–то губитъ!

Иванъ (быстро подходитъ къ Матрешкѣ и хватаетъ за руку). Слышь, если ты таперь слово промолвишь — убью какъ собаку! Во тѣ Христосъ! люди знаютъ я не божусь даромъ! Ступай! (швыряетъ ее такъ, что она падаетъ на лавку).

ЯВЛЕНIЕ V.

Входитъ Степанъ, въ красной шелковой pубашкѣ, въ бархатной поддевкѣ и штанахъ, сапоги съ лаковыми отворотами, въ рукахъ новая гармонiя. Леонидъ Игнатьичъ, Силантiй Савельичъ, Данило Пантелеичъ. Захаръ Ивановъ во время разговора приходитъ въ себя, беретъ штофъ и наливаетъ стаканъ, выпиваетъ.

Степанъ (играя на гармонiи). Сестрица, гостей принимай! матушка, собирай на столъ! (увидавъ Ивана). Вы, Иванъ Прохорычъ, отседа убирались бы по добру по здорову! не съ вашимъ рыломъ да въ калашный рядъ! Не вашему рылу–съ рябину клевать, рябина ягода нѣжная!

Силантiй (подходитъ къ Машѣ и хочетъ ее обнять).

Маша (вскочивъ, схватываетъ ножъ). Не трошь, охальникъ! Видитъ Богъ, возьму грѣхъ на душу — на мѣстѣ уложу! Разѣ я тебѣ на потѣху досталась! натѣшился ты надъ моей дѣвичьей честью! Не подойдешь! Посмотрите вы, злодѣи окаянные, на кого вы промѣняли мово сокола — на щепку испитую, обносокъ лапотный! Для такой ли образины я свою красу берегла, честь хоронила! промѣняли сокола яснаго на лягушку болотную!

Силантiй. Это што за штуки? Ты што, Степка, вралъ? отвѣтствуй, мразь! Леванидъ, Данила, вы чаво смотрите? такъ ли, значитъ, Машка должна примать меня? Степка, скидай поддевку, рубашку — долой сичасъ!

Степанъ. Ты чаво эвто, Машка! снявши голову по волосамъ не плачутъ! прошлаго не воротишь! А ты, значитъ, смирись, примай съ лаской! вы таперича, выходитъ, Силантiй Савельичъ, таперь обождите маненько! Знамо дѣвкѣ не въ привычку!

Силантiй. Чего ждать? я ждать не хочу! купилъ, значитъ, штобъ рабыня моя была! плясать — пляши! плакать — плачь! вó какъ! ногѣ штобъ моей кланялась! Степка, скидай!.. деньги назадъ!

Иванъ (Леониду и Данилѣ). Што–жъ вы купцу–то не поможете! смотри дѣвка изъ воли выходитъ! чаво–жъ вы! отпороть надыть! не хочетъ добромъ–отъ полюбовницей быть — силой! На што–жъ тебя мiръ отъ выбралъ, а тебя нанялъ, знамо дѣло, — дѣвокъ купцамъ подводить; а не хотятъ — пороть ихъ! Ахъ вы душегубы! христопродавцы! вѣдь это вы мнѣ досадить хотѣли што я васъ за сволочь почитаю! Да вы бы лучче зарѣзали ее, да и меня–то вмѣстѣ! Да нѣтъ! зарѣзать–то у васъ силы, смѣлости не хвататъ! вы изподтишка, какъ змѣи подколодныя! (Захаръ Ивановъ вслушивается въ разговоръ).

Степанъ. Ахъ ты плюгавишка! Да смѣешь ли ты говорить такъ при начальствiи! Вонъ пошелъ!

Маша. Гоните честнаго! Вамъ ли, подлецамъ, съ нимъ въ одной избѣ быть!

Силантiй. Вонъ пошелъ! (Хочетъ толкнуть Ивана).

Иванъ (схвативъ Силантiя за горло). Однова давнуть! Охъ, парень, напрасно подвернулся! што — зашипѣла! Ступай, рукъ–отъ марать объ твою поганую кровь не хочется! (Бросаетъ Силантiя).

Силантiй (падаетъ на лавку и кричитъ). Бей его! бей!

Степанъ. Вонъ, разбойникъ!

Данило. Вонъ отседова! — я тѣ въ кандалы закую!

Иванъ. Охъ, не растрогивайте! не досаждайте! накипѣло тутъ! кровь въ глазахъ–отъ ходитъ! Всѣхъ уложу — не пикнете! на одну руку всѣхъ приму! не ровенъ часъ — не накличьте бѣды да на свои головы, и то злость ключемъ кипитъ! Аль вы думаете Ванюха даромъ ее уступитъ (показываетъ на Машу)? Я судъ найду! да до суда–то вы не трошьте, коли жисть мила! Въ груди–то словно полымя, въ головѣ туманъ! Не закуешь, Данилка! мелко плаваешь — шею твою бычью однова вернуть!

Данило. А! такъ ты разбойничать! душегубствомъ грозишь! Степка, Леванидъ, бей ево! (Всѣ бросаются на Ивана).

Иванъ. Такъ суди–жъ меня Богъ! (Бросается къ нимъ).

Захаръ (вскочивъ, громко). Стой, ни съ мѣста! (Всѣ останавливаются, Захаръ становится посреди). Не трошь яво — убью! Откелева хозяева взялись? Степка! ты кто? Подожди, я не померъ! ты, Данилка! ты старшина? Я тѣ дамъ въ моемъ домѣ у меня хозяйствовать!

Иванъ. Поздно хватились, Захаръ Иванычъ, хозяиномъ–то быть безъ тебя нашлись хозяева — нахозяйствовали!

Захаръ. Да што у васъ тутъ? (Незамѣтно входитъ Савелiй Кузьмичъ).

ЯВЛЕНIЕ VI.

Тѣже и Савелiй Кузьмичъ, его никто не замѣчаетъ.

Иванъ. Да то што Машу, голубку нашу чистую, осквернили! хозяюшка твоя да съ сыночкомъ зельемъ дѣвку опоили, да сонную вотъ эвтой лягвѣ (показываетъ на Силантья) продали!

Захаръ. Господи! да нѣтъ, нѣтъ! Машка, вретъ онъ?

Маша. Нѣтъ, не вретъ! продали, зельемъ опоили, честь сгубили!

Захаръ. Живъ не буду! (бросается, однимъ разомъ схватываетъ Арину и Степана и бросаетъ къ себѣ подъ ноги).

Арина. Батюшки, помогите!

Данило. Не озоруй, Захаръ!

Леонидъ (Матрешкѣ). Вотъ кашу заварили!

Матрешка. Небразованность!

Захаръ (схвативъ топоръ отъ печки). Не подходи!

Маша (бросается къ Захару и останавливаетъ его за руку). Поздно, батюшка! позамѣшкался! Ты гдѣ былъ когда меня въ кабакѣ пропивали? когда дочь твою, честь ея дѣвичью на худобишку мѣняли, деньги брали за красу мою? Гдѣ былъ ты когда надругались надо мной, дѣвьею честью потѣшались? Гдѣ былъ ты когда зелья подносили, дочь пропивала матушка? въ избѣ ты былъ на лавкѣ пьяный! такъ чаво–жъ ты? Мать родная дочь не пожалѣла, какъ собаку продала негодную, за дочернину честь обновъ нашила, самоваръ купила! Мать на позоръ дочернинъ любовалась, а ты дочь–отъ пропилъ! ты сгубилъ насъ всѣхъ — кабаками да пьянствами! Смотри Степкѣ въ душегубы прямой путь! Я была невѣста сокола, стала наложницей — матри ково! Ты всему виною, батюшка! (Захаръ, по мѣрѣ того какъ говоритъ Маша, опускаетъ голову. Онъ опускаетъ руки, топоръ вываливается, шатаясь идетъ къ скамьѣ и при концѣ рѣчи тяжело падаетъ на скамью, закрываетъ лицо руками и слышно глухое рыданiе. Иванъ рыдаетъ. Степка стоитъ поодаль какъ ни въ чемъ не бывало. Арина лежитъ на лавкѣ ничкомъ. Данило потупилъ голову).

Савелiй Кузьмичъ (выходитъ впередъ, схватываетъ за руку Силантья). Такъ вотъ какъ счеты то сводишь! ты што надѣлалъ, тварь ехидная? за што сгубилъ ты, окаянный, парня съ дѣвкой? вѣдь ты, паршивый, убивства было причинилъ!

Силантiй (на колѣняхъ). Я, тятенька, заплачу!

Савелiй Кузьмичъ. Чѣмъ? да тутъ денегъ не возьмутъ! тутъ мало нашихъ тысячъ! Вѣдь тебя, собаку, утопишь въ тѣхъ слезахъ, што чрезъ тебя прольются! ты надъ народомъ потѣшаться! честь дѣвичью губить? да ты кто? Дѣдъ твой землю вѣдь пахалъ, а я то въ подпаскахъ былъ! Чрезъ ково мы въ люди–то попали? вѣдь ихъ кровью да трудами! Слушай, заплачу я тебѣ! Клянусь Николаемъ Чудотворцемъ, въ солдаты отдамъ тебя! Женилъ бы тебя на ней, да она и теперь за тебя, обносокъ, не пойдетъ! ты изведешь ее, вѣдь ты Каинъ, душегубъ! (Машѣ и Ивану). На колѣняхъ прощенья молилъ–бы, да не поможетъ! Глядѣть на васъ сердце разрывается, совѣсть душитъ! Иди, окаянный! (тащитъ Силантья вонъ).

Маша. Уводи, наказывай! мнѣ то, мнѣ то кто воротитъ честь мою дѣвью, совѣсть?!

Иванъ. Не разстраивай себя, Марья Захарьевна! не посмотрю я на твое безчестье! мнѣ нѣтъ дѣла до нево! Какъ была невѣста Ивана Прохорова, такъ и осталась!

Маша. Не бывать этому! не мнѣ нечистой твой вѣкъ коротать! ты простишь, позабудешь, да люди то нѣтъ! Я то не забуду позоръ–отъ свой, ласки то твоей примать не посмѣю! Вѣкъ эвта образина межъ мной и тобой!

Иванъ (задумчиво). Обѣщалъ посредникъ — не надо! охотой пойду!

Маша. Не губи ты себя!... Мать–отъ вспомни!

Иванъ. Съ Васькой проживетъ! а мнѣ здѣсь не жить! какъ я смотрѣть то на тебя стану! Нѣтъ, авось на службѣ!.. Эхъ, не то думалось!.. Завалится мой домишко безъ хозяина! Похудаютъ мои лошадушки безъ уходушка! Заростетъ моя полосынька безъ пахаря! Закроются, матушка, твои глазыньки безъ сына! А ты то, люба!.. (закрываетъ лицо и уходитъ).

Маша. Прощай, Ваня! (Иванъ быстро оборачивается, протягиваетъ руки, Маша бросается въ нихъ, они судорожно обнимаются).

Маша (вырвавшись). Не марайся, Ваня! (Иванъ бросается вонъ. Маша быстро подходитъ къ столу, наливаетъ стаканъ водки). Ну, што–же прiуныли? Радуйтесь! Ваше дѣло! Матушка! Батюшка! пить давайте, гулять! Не одинъ ты, батюшка, будешь по кабакамъ–то шляться! съ дочкой! Скучно, матушка, пить одной–то было, вдвоемъ теперь съ дочкой! Заливай, вино, потопи ты мое горе, мою совѣсть! (подноситъ стаканъ къ губамъ).

Занавѣсъ.

Д. Кишенскiй.

_______

ПИСЬМА ВОЛЬНОДУМЦА.

Что значитъ «вольнодумецъ». — О чемъ буду писать. — Какъ буду писать. — Начинаю съ Москвы. — Горе мнѣ что попалъ въ нее лѣтомъ. — Ужасы Москвы. — Что такое молодое поколѣнiе московскаго купечества? — Не вѣрьте прославленiю купчиковъ–меценатовъ. — Что творится въ думѣ. — Безголовой думѣ лучше чѣмъ думѣ съ головой. — Кое–что о ней. — Кое–что новаго о Ляминской исторiи. — Газеты и кто ихъ читаетъ. — Шато–де–Флёръ для финала.

Вы, можетъ быть, удивитесь этому заглавiю и спросите меня съ какого права «вольнодумецъ” ищетъ прiюта для своихъ впечатлѣнiй въ «Гражданинѣ”. Успокойтесь. Мы прожили 15 цѣлыхъ лѣтъ съ той поры, когда вольнодумцемъ называли вольтерiанца. Про клички можно сказать то, что сказано было французами про дни: «Les noms se suivent, mais nе se ressemblent pas”. Сегодня я называю себя вольнодумцемъ, libre penseur, потому что вѣрю въ Бога, признаю отеческую власть, ношу въ душѣ вѣру въ идеалы, не желаю чтобы женщины были министрами и т. д.: словомъ, я исповѣдую образъ мыслей самаго маленькаго меньшинства, дiаметрально противоположный умственному строю и законамъ мышленiя общества. Полагаю, что это значитъ вольнодумствовать, т. е. смѣть имѣть свое мнѣнiе! Затѣмъ я начинаю, прося почтенныхъ читателей помнить, что я пишу письма, а не статьи, и слѣдовательно достоинъ извѣстной доли снисхожденiя къ формѣ изложенiя моихъ мыслей.

Какъ нарочно тутъ–же и промахъ: собирался уже начать, какъ вспомнилъ, что забылъ сообщить читателямъ главнѣйшее, а именно, я забылъ имъ сказать: о чемъ буду писать? Буду писать о деревнѣ, о русской деревнѣ, то–есть о той области русской жизни, гдѣ по мнѣнiю однихъ настала мерзость запустѣнiя, предреченная пророками–крѣпостниками, а по мнѣнiю другихъ — текутъ рѣки меда и млека, при сладкомъ созвучьи отъ слiянiя журчанiя ручейка съ прелестною свирѣлью мужичка–пастушка, и при всеобщемъ дыханiи счастьемъ, богатствомъ, добродѣтелью и даже, если хотите... при всеобщей трезвости... Буду писать о деревнѣ въ двухъ–трехъ полосахъ матушки Россiи, но разумѣется не одновременно; слѣдовательно буду имѣть то преимущество, что когда напримѣръ скажу: мужикъ крѣпко у насъ запиваетъ, всякiй будетъ имѣть право мнѣ отвѣтить: да, это только у васъ, а у насъ онъ только и пьетъ что воду да молоко, и наоборотъ. Потомъ буду писать не мудрствуя лукаво, а это весьма важно. Не назови я себя въ заглавiи вольнодумцемъ, я бы могъ озаглавить свои письма такъ: «письма фотографа”, ибо намѣренъ строго держаться прiемовъ этого рода художниковъ. Жизнь у насъ, въ провинцiи и въ городѣ, творитъ чудеса, творятъ чудеса тоже наши газетные корреспонденты — наблюдатели этой жизни; но изъ двухъ чудотворцевъ, право, жизнь несравненно интереснѣе нашихъ фельетонистовъ во всѣхъ родахъ; вотъ почему, отрекаясь отъ притязанiй творчества, я, полагаю, поступаю благоразумно, предназначая свои письма быть ничѣмъ инымъ какъ фотографическими снимками съ жизни въ деревнѣ. Кромѣ того, я буду писать сравнительно, то–есть, во всемъ что буду отмѣчать какъ фактъ любопытный, буду стараться собирать данныя относящiяся къ этому факту за прошлое время; если, напримѣръ, увижу сапоги на ногахъ крестьянина, то непремѣнно подойду къ нему и разузнаю всегда ли онъ носилъ сапоги, или прежде носилъ лапти, и когда совершилась эта реформа въ его обуви.

Но засимъ, сказавши столько о томъ кàкъ буду писать о деревнѣ, начну съ Москвы. Да не обидится Москва этою шуткою: я начинаю съ нея вовсе не потому, что она деревня, а потому что нашелъ въ Москвѣ очень много любопытнаго. Не знаю почему, но всѣ московскiе корреспонденты всѣхъ петербургскихъ газетъ начинаютъ, продолжаютъ и кончаютъ свои письма изъ Москвы театромъ, точно ужъ кромѣ театра ничего нѣтъ въ Москвѣ любопытнаго. Эта односторонность обидна для москвичей; чего вамъ ѣздить въ Большой или Малый театры, могутъ сказать они, смотрите на насъ, изучайте насъ, хлопайте намъ, — право мы ничуть не хуже какого–нибудь Живокини или Шумскаго, въ какой угодно роли. Я совершенно согласенъ съ этими словами воображаемаго москвича, а потому оставлю въ покоѣ Большой и Малый театры и буду говорить только о Москвѣ и о москвичахъ.

Начну, какъ корреспондентъ «Голоса” въ своихъ послѣднихъ замѣткахъ, съ большой новости: настало лѣто! Не можете себѣ представить сколько Москва теряетъ прелестей благодаря своей лѣтней метаморфозѣ, и теряетъ въ матерiальномъ столько же, сколько въ нравственномъ отношенiяхъ. Зимою подъ снѣгомъ упрятаны ужасныя мостовыя (которыя въ Петербургѣ, кажется, еще ужаснѣе); зимою морозъ держитъ въ повиновенiи всѣ зловонiя и нечистоты города, зимою морозъ румянитъ щеки и самыхъ невзрачныхъ даже москвичей рисуетъ чѣмъ то приличнымъ. А въ нравственномъ отношенiи сколько прелестей приноситъ съ собою московская зима: умные люди сидятъ по домамъ, ѣздятъ по клубамъ, толпятся вездѣ гдѣ толпиться можно и толкуютъ, и толкуютъ не то что какъ нибудь, а умно, свободно, патрiотически, дѣльно; русская жилка, эта злосчастная невидимка для насъ петербуржцевъ, здѣсь зимою заслышится то въ кабинетѣ какого–нибудь барина, то въ читальнѣ англiйскаго клуба, то въ хоромахъ какого нибудь купца–вельможи; на морозъ показываются только тѣ, кому нужно быть на улицахъ по дѣламъ; жизнь семейная, дѣловая, спрятанная подъ крышами и за стѣнами домовъ, прячетъ и все недоброе и все безобразное!

Но лѣто настало и все перемѣнилось! Вода гнiетъ въ Москвѣ–рѣкѣ, навозъ и нечистоты ѣдутъ на колесницахъ среди бѣлаго дня по всѣмъ улицамъ города, помоями поливаются улицы, собаки бѣшеныя и небѣшеныя кусаютъ, вонъ съ ранняго утра до поздняго вечера соперничаетъ съ пылью: кто кого перегонитъ мерзостью; все гадкое и глупое, сидѣвшее зимою по домамъ, является на улицахъ, на гуляньяхъ, и вмѣстѣ съ зеленью предъявляетъ претензiю являться въ тысячи видахъ, въ тысячи формахъ, въ тысячи цвѣтахъ, въ тысячи нарядахъ; а то, чтò составляло такъ называемую интеллигентную Москву — куда то прячется: кто въ деревню, кто за границу; остаются дѣловые люди и бездѣльники. Первыхъ не видать, а вторые, даже тогда когда отворачиваешься отъ нихъ, дергаютъ васъ за полы, и кричатъ подъ ухо: «смотрите на насъ, каковы наши фигуры, каковы наши коляски, каковъ шикъ нашъ!”

И досадно мнѣ стало, зачѣмъ я прiѣхалъ въ Москву лѣтомъ: сколько иллюзiй исчезло, какъ подурнѣла красавица, какъ поглупѣла умница! какъ отвратительно звучитъ въ ушахъ какимъ то хриплымъ, грубымъ голосомъ дикiй возгласъ москвича: «нашему ндраву не препятствуй!” и такъ громко, что не слышишь не только пѣнья соловья, но и крика вороны! Но отчего все это такъ, а не иначе?

Думаю вотъ что. Москва, не будучи столицею, сдѣлалась тѣмъ, чѣмъ не могла не сдѣлаться, — центромъ денегъ и торговли; Москва сдѣлалась столицею русскаго купечества; ну и признаюсь, хотя и есть между купечествомъ образованные и прекрасные люди, но масса куда какъ не красива въ своихъ проявленiяхъ. Отцы сидятъ по лавкамъ и записываютъ приходъ, а дѣти по трактирамъ и домамъ не записываютъ расходъ, съ умомъ начиненнымъ отрывочками изъ Бёкля, залетѣвшими къ нимъ по вѣтру и съ сердцемъ развивающимся подъ звуки «тру–ля–ля”, а чтó дальше будетъ — лучше и не задумываться. Поѣзжайте вечеромъ въ Сокольники или въ Петровскiй паркъ и вы увидите въ Шато–де–Флёръ цвѣтъ русской купеческой молодежи, и увидѣвши скажете: красивъ ли этотъ цвѣтъ, и много ли утѣшительнаго обѣщаетъ въ будущемъ? Островскiй посвятилъ всю свою жизнь и свой талантъ на изученiе купечества стараго поколѣнiя: неужели не явится Островскiй новый, только поталантливѣе еще стараго, чтобы бичевать это юное поколѣнiе московскаго купечества, передъ которымъ самые отчаянные нигилисты суть ангелы если не небесные, то все–же земные. Старое поколѣнiе московскаго купечества было необразовано, — это правда, но за то оно трудилось и трудится въ потѣ лица, оно религiозно, оно много дѣлаетъ (какъ бы объ этомъ ни говорили) добрыхъ дѣлъ, оно честно, оно дѣльно и въ немъ есть русскiя живыя и святыя струны; молодое нисколько не образованнѣе, трудится плохо, ни въ кого и ни во что не вѣруетъ, никому добра не дѣлаетъ и не желаетъ, пускается въ какiя угодно сдѣлки, не отличая честныхъ отъ безчестныхъ, и на столько же русское, на сколько русскiе французы–парикмахеры на Кузнецкомъ мосту. Это называется прогрессомъ въ русскомъ купечествѣ, и эталажъ этого прогресса вы можете видѣть во всякое время въ любомъ публичномъ мѣстѣ, начиная съ трактира у Биржи и кончая Шато–де–Флёромъ. Не удивляйтесь этому склоненiю, я говорю по московски: «въ шатѣ будешь?” спрашивалъ при мнѣ одинъ юный аристократъ–купецъ своего товарища на променадѣ въ Петровскомъ паркѣ.

Вы думаете, можетъ быть, что я преувеличиваю, отзываясь такъ безцеремонно о юномъ поколѣнiи нашего московскаго купечества, могу васъ увѣрить что нисколько; впрочемъ, факты на лицо: въ университетѣ кончаютъ курсъ въ нынѣшнемъ году двое студентовъ изъ купечества, а вотъ и другой фактъ, не менѣе характеристичный: одинъ изъ образованнѣйшихъ московскихъ купцовъ, слывущiй меценатомъ и умникомъ, открылъ на дняхъ подъ чужимъ именемъ лѣтнiй театръ съ шансонетками и канканомъ въ Петровскомъ паркѣ — знаете почему? потому что его ндраву угодно потопить Шато–де–Флёръ; а потопить ему угодно «Шато” потому, что его за безчинства перестали тамъ пускать за кулисы. Чего–же ожидать отъ не–меценатовъ? Отличительная черта этого новаго поколѣнiя быть окруженнымъ свитою дураковъ или пройдохъ, которые съ утра до утра состоятъ при нихъ и живутъ на ихъ счетъ подъ условiемъ постояннаго угощенiя шуточками и комплиментами. Эти компанiи и компаньоны, въ число которыхъ записываются промотавшiеся кутилы дворяне и купцы — замѣняютъ молодымъ купцамъ–аристократамъ семейство. Женятъ ихъ по обычаю рано этихъ аристократовъ; но за то очень рано многiе изъ нихъ заводятся француженками–кокотками. Чтò развелось этихъ послѣднихъ нельзя себѣ и представить! Честь быть съ француженкою для молодаго купца тоже что была для отца его честь заслужить имя на биржѣ! Не далѣе какъ вчера встрѣчаю въ паркѣ великолѣпную коляску на восьми рессорахъ: кучеръ толстый претолстый, борода съ окладомъ перваго сорта; пара рысаковъ несутъ коляску съ особеннымъ шикомъ, лакей въ ливреѣ сидитъ на козлахъ; думаю, вѣроятно проѣхала губернаторша: «содержанка купца такого–то”, говоритъ мнѣ мой знакомый. Невольно мы оба разсмѣялись.

— Ну, а читаютъ они что нибудь? спрашиваю я у своего прiятеля москвича изъ купечества.

— Кто это?

— А вотъ ваши купчики–аристократы?

— Читаютъ, какже: «Развлеченiе”, «Будильникъ”, потомъ векселишки свои когда подписываютъ, а кто отъ безсонницы иной разъ французскiй романчикъ въ переводѣ прочтетъ; больше ничего не читаютъ...

Впрочемъ нѣтъ худа безъ добра: статистика послѣдняго времени показываетъ, что самоубiйцъ между юнымъ поколѣнiемъ купечества совсѣмъ нѣтъ. Судьба вѣроятно бережетъ это поколѣнiе богатырей для великихъ дѣлъ въ будущемъ.

Но на ряду со всѣмъ этимъ обозначается фактъ довольно курьозный и въ тоже время отрадный. Молодое поколѣнiе женское въ московскомъ купечествѣ съ каждымъ днемъ становится образованнѣе въ серьозномъ значенiи этого слова. Гимназiи и пансiоны переполнены купеческими дочерьми, и въ нихъ лучшiя ученицы оказываются изъ купечества. Но удастся ли этимъ будущимъ женамъ передѣлать своихъ мужей и братьевъ, это еще вопросъ: можно исправлять дурное; но нравственно влiять на среду гдѣ ничего нѣтъ, кромѣ самодурства и распущенности, весьма нелегко. Кстати о женскихъ пансiонахъ. Однимъ изъ хорошихъ считается училище г–жи Дюмушель. На дняхъ былъ тамъ экзаменъ изъ Закона Божiя въ высшемъ классѣ; родственникъ одной изъ ученицъ мнѣ разсказывалъ, что на него произвело глубоко отрадное впечатлѣнiе то чтó пришлось ему слышать на этомъ экзаменѣ: дѣвочки съ удивительнымъ пониманiемъ вопроса, просто и отчетливо объясняли, между прочимъ, вопросъ о значенiи женщины съ точки зрѣнiя христiанской; любо было слушать! Дай Богъ побольше такихъ учителей Закона Божiя!

Какъ я уже сказалъ, для купеческихъ сыновей юнаго поколѣнiя Законъ Божiй не существуетъ, какъ не существуетъ для нихъ вообще духовная жизнь со всѣми ея обязанностями. Отцы объ этомъ сокрушаются, ставятъ по церквамъ лишнiя свѣчи въ видѣ искупительныхъ приношенiй за грѣхи чадъ своихъ, но въ то же время сильнѣе чѣмъ когда–либо закрѣпляютъ въ себѣ убѣжденiе, что въ сущности отъ науки никакого не можетъ выйти прока. Это послѣднее есть самое грустное послѣдствiе распущенности московскихъ купеческихъ сынковъ, ибо оно вооружаетъ отцовъ ихъ противъ всякаго общественнаго начинанiя на пользу образованiя! И не думайте когда вамъ назовутъ какого–нибудь Петра Ивановича или Ивана Петровича изъ молодыхъ купцовъ, и скажутъ: вотъ у него картинная галлерея, вотъ онъ какой умница, покровительствуетъ художествамъ, строитъ то–то, издаетъ то–то, и не думайте, говорю я, чтобъ эти прославленные меценаты–купцы были выше остальныхъ своихъ собратiй. Въ Москвѣ есть купчики изъ молодыхъ, бывавшiе за границею и принесшiе оттуда привычки къ роскоши и самыя поверхностныя понятiя о цивилизацiи. Эти господа одновременно заводятъ у себя экипажи съ англiйскими шорами, картинныя галлереи, любовницъ и содержанокъ француженокъ, и если кстати покровительствуютъ тоже литературѣ, то вы можете быть увѣрены, что это потому что попали въ руки какимъ–нибудь передовымъ мыслителямъ изъ обширной семьи безпрiютныхъ и голодныхъ писакъ, и столько же понимаютъ въ литературѣ, сколько въ тѣхъ искусствахъ, ради которыхъ выдаютъ себя за любителей и знатоковъ картинъ: ни въ томъ, ни въ другомъ они не смыслятъ, но считаются образованными людьми!

О.....

(Продолженiе будетъ).

_______

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ДУХОВНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ.

(Продолженiе).

По упраздненiи патрiаршества, но еще до учрежденiя св. синода, въ 1720 г. былъ изданъ, по распоряженiю Императора, чинъ принятiя въ церковь обращающихся изъ раскола, коимъ отъ приходящихъ къ церкви требовались такого рода изглашенiя:

«Проклинаю вся ереси и отступства и злохуленiя и расколы, а именно: сложенiе трехъ первыхъ перстовъ въ знаменiи крестномъ ересiю и печатiю антихристовою нарицающихъ и не знаменующихся тремя первыми персты, но двѣма указательнымъ и среднимъ”.

Въ томъ же видѣ и порядкѣ изложены отреченiя и отъ прочихъ особенностей до–никоновскаго обряда.

Г. Нильскiй увѣряетъ, что «тутъ проклятiе падало не на старые обряды и не на содержанiе ихъ, а на отношенiе чтителей этихъ обрядовъ къ церкви православной и ея обрядамъ”^*).

Мы съ своей стороны находимъ такое заключенiе слишкомъ поспѣшнымъ и совершенно сходимся съ мнѣнiемъ по сему предмету г. Филиппова, выраженному въ слѣдующихъ словахъ:

«Я охотно соглашаюсь, говоритъ онъ, что если–бы для уразумѣнiя истиннаго смысла требованiй этого чина мы не имѣли никакихъ другихъ данныхъ, кромѣ его текста, то являлась бы возможность двойственнаго истолкованiя сихъ требованiй. И хотя конецъ приведеннаго выше пункта состоитъ изъ слѣдующихъ благопрiятныхъ для моего мнѣнiя словъ: «проклинаю не знаменующихся тремя первыми персты, но двѣма указательнымъ и среднимъ”; но я очень хорошо понимаю, что честный изслѣдователь не рѣшится основать своего вывода только на этомъ отрывочномъ указанiи и не дозволитъ себѣ упустить при этомъ изъ вида, что означенный конецъ находится въ ближайшей связи съ началомъ. При такомъ положенiи дѣла, для разъясненiя истиннаго смысла этого чина, необходимо указать другiя, хотя бы и косвенныя, но болѣе рѣшительныя и ясныя основанiя”^**).

Основанiя эти г. Филипповъ находитъ въ послѣдующихъ распоряженiяхъ и постановленiяхъ церковной власти, относящихся именно къ разъясненiю истиннаго значенiя чина 1720 г., и прежде всего останавливается на представленiи въ св. синодъ (1721 г.) московскаго златоустовскаго архимандрита Антонiя, въ которомъ находятся слѣдующiя замѣчательныя слова:

«Многiе люди, писалъ Антонiй, живущiе въ Москвѣ, въ Калугѣ, въ Вязникахъ и уѣздахъ, какъ записные раскольники, такъ и незаписные, новопечатную присягу (чинъ 1720 г.) по указу исполнить и святаго причащенiя сподобитися желаютъ, и означенныя въ той присягѣ ихъ раскольничьи прелести, кромѣ двуперстнаго сложенiя, проклинаютъ, а оное двуперстное сложенiе не проклинаютъ. И съ оными что чинить? И до св. причащенiя ихъ допускать, или не допускать?”

И такъ довѣренное отъ св. синода лицо, судiя въ приказѣ церковныхъ дѣлъ, завѣдывавшiй дѣлами раскола, несомнѣнно разумѣлъ чинъ 1720 г. въ томъ смыслѣ, что всякiй приходящiй къ церковному соединенiю старообрядецъ обязанъ былъ, по требованiю этого чина, произнести проклятiе на всѣ безъ исключенiя особенности до–никоновскаго обряда, и что даже въ томъ случаѣ, еслибы онъ проклялъ не только всѣ хулы на новоисправленный обрядъ, но и посолонь, сугубую аллилуiю, семь просфоръ и т. д., и не рѣшился бы предать проклятiю только одно двуперстiе, все–таки принять такого старообрядца въ общенiе церкви было бы противно означенному чину.

Г. Нильскiй этого и не отрицаетъ; но онъ находитъ, что архимандритъ Антонiй выразился въ этомъ случаѣ невѣрно, и что изъ его словъ еще нельзя выводить той мысли, будто бы онъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ по мысли церковной, или свѣтской власти.

И такъ, по мнѣнiю г. Нильскаго, архимандритъ Антонiй допустилъ ошибку, и ошибку весьма грубую и непростительную, которая должна была представить дѣйствiя св. синода въ видѣ превратномъ и предосудительномъ и чрезъ то произвести въ народѣ, и безъ того встревоженномъ, еще сильнѣйшее смущенiе? Вѣдь, это же не шутка: многихъ людей изъ разныхъ мѣстностей, готовыхъ войти въ общенiе съ церковiю съ покорностiю даже излишнею (ибо посолонь, сугубую аллилуiю и т. д. они уже прокляли, чего вовсе и не требовалось, по г. Нильскому), принуждать проклинать то, что проклятiю вовсе не подлежитъ! Положимъ, что все это были «не знатнаго чина персоны”, а большею частiю люди изъ простаго (по тогдашнему, подлаго) народа; но тѣмъ не менѣе это были христiанскiя души, «купленныя цѣною” страданiй и крестной смерти общаго ихъ и нашего Спасителя.

Слѣдовало бы, по видимому, ожидать, что св. синодъ, при полученiи такого донесенiя, какое ему было представлено архимандритомъ Антонiемъ, самъ испытываетъ тревогу и поспѣшитъ не только вразумить своего невѣжественнаго и безразсуднаго уполномоченнаго, извратившаго смыслъ распоряженiй власти, но и подвергнуть его какому нибудь явному взысканiю, дабы разсѣять въ народѣ всякую мысль о своемъ съ нимъ единомыслiи. Въ ту пору и не такiя отступленiя отъ требованiй власти вызывали не только взысканiя и наказанiя, но даже тѣлесныя истязанiя. Случалось, на примѣръ, что били кнутомъ и ссылали, Богъ знаетъ куда, только за то, что въ царскiй день какой–нибудь причтъ позволялъ себѣ служить обѣдню въ ризахъ не перваго разбора. И такъ, судя по строгости тогдашнихъ порядковъ, нерѣдко доходившей до суровости и жестокости, архимандритъ Антонiй долженъ бы былъ подвергнуться (если бы г. Нильскiй былъ правъ) жестокой опалѣ, или же, по самой малой мѣрѣ, строгому вразумленiю, съ приглашенiемъ немедленно измѣнить свой образъ дѣйствiй.

То ли случилось на дѣлѣ? Вовсе нѣтъ!

Святѣйшiй синодъ, замѣчаетъ по этому поводу г. Филипповъ, и не подумалъ удержать Антонiя отъ его, будто бы, неумѣренной ревности, но самъ пошелъ далѣе его. Антонiй еще думалъ, что люди, которые во всемъ прочемъ исполняютъ волю церковной власти безпрекословно и только просятъ разрѣшить имъ употребленiе двоеперстiя (какъ выше упоминаемые нижегородцы временъ патрiарха Iоакима, сидѣвшiе въ ямѣ, подъ башнею Иванскою), могли бы, по разсмотрѣнiю св. синода, быть приняты въ общенiе церкви. Но св. синодъ призналъ это невозможнымъ и отвѣчалъ Антонiю, чтобы онъ продолжалъ ихъ увѣщевать и склонять къ перемѣнѣ перстосложенiя и только тогда принялъ бы въ общенiе, когда его увѣщанiя подѣйствуютъ, т. е., когда увѣщеваемые примутъ сложенiе треперстное.

«И ежели — писалъ онъ Антонiю, по тому увѣщанiю отъ онаго своего перстосложенiя и прочаго раскольства которые обратятся и причащенiя св. евхаристiи пожелаютъ, таковыхъ (только таковыхъ), по усмотрѣнiю, при обязательствѣ оной присяги, совѣсти ихъ и достоинству, по исповѣди, св. причащенiя сподоблять велѣть.”

«То есть, для св. синода (какъ и для вышепомянутаго нижегородскаго епископа временъ п. Iоакима) совершенно достаточно было знать, что человѣкъ крестится двуперстно и измѣнить этого обряда не соглашается, чтобы считать его раскольникомъ. При этомъ онъ находилъ совершенно излишнимъ вникать ближе въ личное настроенiе людей, не оставляющихъ двоеперстiя, и испытывать ихъ совѣсть^*): привязанность ихъ къ двоеперстiю съ достаточною для него ясностiю опредѣляла ихъ отношенiе къ церкви”.

«Вѣдь въ настоящемъ случаѣ рѣшался вопросъ о духовной участи многихъ людей изъ Москвы, Калуги, Вязникова и изъ уѣздовъ, изъ которыхъ св. синодъ лично не зналъ никого и о внутреннемъ настроенiи коихъ Антонiй не сообщалъ ничего, кромѣ того, что приведено выше. И что же дѣлаетъ св. синодъ? Нашелъ ли нужнымъ сдѣлать между ними сколько нибудь внимательный разборъ, чтобы, по точномъ изслѣдованiи ихъ внутренняго расположенiя, рѣшить, кто изъ нихъ достоинъ войти въ общенiе съ церковью (несмотря на свое двуперстiе), и кто того не заслуживаетъ? Нѣтъ! Всякое дальнѣйшее изслѣдованiе почитая совершенно излишнимъ, онъ прямо и заочно рѣшаетъ судьбу этихъ «многихъ людей” одинаковымъ образомъ, т. е., не допускаетъ ихъ до церковнаго соединенiя изъ–зa содержимаго ими двоеперстiя, которое (одно, само по себѣ, безъ внутренняго расположенiя человѣка) въ его глазахъ есть явный знакъ ихъ непокорной и гордоеретичествующей совѣсти”.

«Этотъ случай, присовокупляетъ г. Филипповъ, тѣмъ особенно дорогъ для изслѣдователя возбужденнаго мною вопроса, что онъ выражаетъ воззрѣнiе св. синода на предметъ во всей его отвлеченной чистотѣ: здѣсь онъ имѣлъ сужденiе не о какихъ либо живыхъ и ему извѣстныхъ съ той или съ другой стороны лицахъ, а просто о двуперстникахъ вообще”.

При этомъ св. синодъ озаботился составленiемъ особыхъ увѣщательныхъ пунктовъ, которые и были препровождены къ Антонiю для дальнѣйшаго убѣжденiя лицъ, не проклинавшихъ двуперстiя, и еще яснѣе подтверждаютъ мысль г. Филиппова о томъ, что содержанiе до–никоновскаго обряда, или даже одной только изъ его принадлежностей (двуперстiя), было для св. синода символомъ сопротивленiя его власти и что сохранить одновременно и употребленiе двухъ перстовъ, и повиновенiе св. синоду, считалось рѣшительною невозможностiю.

«Аще кто, писано въ этихъ пунктахъ, образъ сложенiя раскольничьяго (т. е. двуперстiя) премѣнити не похощетъ, можно знать (по этому одному признаку, безъ помощи дальнѣйшаго изслѣдованiя), что онъ безотвѣтно упрямъ и непокоривъ пребываетъ, и не съ доброю совѣстiю, но лукаво, лицемѣрно и коварно приходитъ къ церковному соединенiю”.

Эти пункты вообще заслуживаютъ вниманiя изслѣдователя, и желающихъ ознакомиться ближе съ ихъ содержанiемъ и характеромъ мы отсылаемъ къ разбору ихъ, представленному г. Филипповымъ въ № 132 «Правительственнаго Вѣстника”. Здѣсь же остановимся на одной только особенно замѣчательной чертѣ этихъ пунктовъ, которая послужила поводомъ къ особенно жаркимъ возраженiямъ противъ мнѣнiй г. Филиппова со стороны другаго члена петербургской духовной академiи, г. Чельцова.

«Когда законная власть, — утверждаютъ пункты, — отставляетъ или перемѣняетъ нѣчто среднее, должни суть подчиненныи и тому не противитися: среднiя бо вещи не самые собою сильныя суть, но отъ воли властей законныхъ имѣютъ силу”^*).

Въ примѣненiи этого общаго положенiя въ частности къ тому предмету, который подалъ поводъ къ составленiю самыхъ увѣщательныхъ пунктовъ, т. е., къ двуперстному сложенiю, выходитъ такъ: что ни двуперстiе, ни треперстiе, ни иной образъ сложенiя перстовъ, не подлежатъ, сами по себѣ, никакому качественному опредѣленiю: какъ среднiя вещи, они будутъ хороши, или дурны, смотря по тому, какъ постановитъ о нихъ власть.

Скажетъ, на примѣръ, законная власть, какъ и сказала на стоглавомъ соборѣ: «аще кто двѣма персты не благословляетъ, якоже и Христосъ, или не воображаетъ двѣма персты крестнаго знаменiя: да будетъ проклятъ, якоже св. отцы рекоша”, — и вотъ подчиненные, по долженству послушанiя своего, должны были, какъ полагаютъ пункты, проклинать всякое другое перстосложенiе, кромѣ двуперстнаго, какъ установленнаго законною властiю церкви (соборомъ), хотя бы они знали при этомъ, что есть и другiе способы перстосложенiя, не содержащiе въ себѣ никакой погрѣшительной мысли, и что св. отцы никогда и нигдѣ не говорили, будто бы Христосъ благословлялъ двѣма персты.

Проходитъ около ста лѣтъ, и столь же законная власть, соборъ 1656 г., постановляетъ другое опредѣленiе: крестящихся двуперстно, или какимъ–нибудь инымъ способомъ, кромѣ треперстiя, «имамы, говоритъ онъ, послѣдующе св. отецъ седьми вселенскихъ соборовъ и прочихъ помѣстныхъ правиломъ и св. восточныя церкви четыремъ вселенскимъ патрiархомъ, всячески отлучена отъ церкви”, — и тѣ же самые подчиненные, которые вчера проклинали двуперстiе и, по убѣжденiю, очень хорошо дѣлали, сегодня обязаны, по томуже долженству послушанiя своего, отлучаться отъ всякаго крестящагося двѣма персты, хотя бы они и знали: что двуперстное сложенiе не заключаетъ въ себѣ никакого порока и столь же православно, какъ и треперстiе, и что правилами семи вселенскихъ и девяти помѣстныхъ соборовъ о томъ или другомъ способѣ перстосложенiя не установлено ничего.

Постановляетъ законная власть русской церкви, св. синодъ (въ 1724 г.): что «таинство крещенiя яко погруженiемъ, тако и возлiянiемъ дѣйствуемое, равночестное и равносильное есть”; «что не весьма нужно есть погруженiемъ таинство сiе совершать, но равнѣ какъ погруженiемъ, такъ и возлiянiемъ совершается”; что такъ какъ «баня и купель омовенiе духовное есть, подъ видомъ тѣлеснаго омовенiя совершаемое, того ради довольно, да нѣкiй только видъ омовенiя будетъ”, и опять таки, по смыслу «увѣщательныхъ пунктовъ,” подчиненные должны тотъ и другой видъ крещенiя, какъ вещь среднюю, принимать въ томъ смыслѣ и въ той силѣ, въ какой повелѣваетъ имъ власть, т. е., считать ихъ равноправными и равночестными, хотя бы они и знали при этомъ:

а) Что, по Св. Iоанну Златоусту, «божественныя совершаются въ ней (тайнѣ крещенiя) образы, гробъ и умерщвленiе, воскресенiе и животъ, и сiя вкупѣ бываютъ вся”. Якоже бо въ нѣкоемъ гробѣ, въ водѣ погружаемымъ нашимъ главамъ, ветхiй человѣкъ погребается долу и истопляется въ конецъ весь; таже, возницающимъ намъ, новый восходитъ паки... Трижды же сiе бываетъ да навыкнеши, (яко) сила Отца и Сына и Св. Духа вся сiя совершаетъ. И яко не гаданiе реченное, услыши Павла глаголюща: спогребохомся ему крещенiемъ въ смерть”.

б) Что, по Св. Ѳеофилакту Болгарскому, «гроба и воскресенiя образъ въ водѣ совершается: три погруженiя тридневнаго погребенiя образъ.”

в) Что, по Св. Кириллу Iерусалимскому, «и погружаетеся трикраты въ водѣ, и паки возницаете, тредневное Христово образующе погребенiе”.

г) Что, по Св. Iоанну Дамаскину, «чрезъ трищное погруженiе три дни погребенiя Господня знаменуете.”

д) Что, по мнѣнiю самого св. синода, изложенному въ бесѣдахъ, напечатанныхъ, по его благословенiю, въ 1765 г. въ Москвѣ, «крещенiе погруженiемъ бываетъ, а не обливанiемъ.”

е) Что Симеонъ Солунскiй, въ книгѣ своей на латинъ, въ числѣ упрековъ, имъ дѣлаемыхъ, упоминаетъ и о томъ, что они «крещенiе ниже въ трехъ погруженiяхъ, но обливанiемъ дѣйствуютъ.”

ж) Что Iоанникiй и Софронiй Лихуды, въ разглагольствiи съ iезуитомъ западныя церкви, обличая латинскую вѣру, говорятъ: «вы же, латины, схизматицы, понеже отдрастеся отъ насъ и не креститеся, якоже первѣе крестистеся, треми погруженьми”^*).

з) Что, первоначальное значенiе слова baptizw есть погружаю вообще, а частное значенiе крещаю ему усвоено впослѣдствiи, именно по причинѣ постоянной и неизмѣнной связи представленiй о крещенiи и погруженiи.

и) Что, по всѣмъ выше изложеннымъ причинамъ, и по множеству другихъ, для краткости здѣсь не упоминаемыхъ, «весьма нужно есть именно погруженiемъ (а не обливанiемъ) таинство сiе совершати^**): ибо это есть единственно правильный и издревле употребляемый въ церкви образъ крещенiя, соотвѣтствующiй внутреннему значенiю совершаемаго таинства.

Все это однако, по смыслу «увѣщательныхъ пунктовъ,” вѣрный сынъ церкви долженъ или забыть, или же, по обычному выраженiю начала XVIII в., притворить себѣ невѣжество, и думать о предметѣ не по его истинному существу, а такъ, какъ велитъ ему власть, лишь бы своимъ сомнѣнiемъ въ правильности начальственнаго разъясненiя не нарушить «долженства своего послушанiя.”

Опредѣляетъ, наконецъ, законная власть русской церкви (соборъ 1621 г.), чтобы приходящихъ отъ латинъ вновь крестить, и подчиненные, по мысли «увѣщательныхъ пунктовъ,” должны быть убѣждены, что это есть дѣйствительно законный способъ или чинъ принятiя въ церковь иновѣрныхъ западныхъ христiанъ, хотя бы они знали:

а) Что древняя церковь установила три чина принятiя въ церковь приходящихъ отъ иновѣрiя: второе крещенiе, миропомазанiе и простое отреченiе отъ заблужденiй, сообразуя каждый изъ этихъ чиновъ съ степенью или мѣрою отдаленiя иновѣрцевъ отъ православной истины.

б) Что, по правилу 7–му втораго вселенскаго собора и по 95–му шестаго вселенскаго же собора, даже арiанъ и македонiанъ принимали вторымъ чиномъ, подъ миромъ, не перекрещивая ихъ вторично, не смотря на то, что заблужденiя сихъ ересей далеко превосходятъ догматическiя заблужденiя латинской церкви.

в) Что бывшiй въ 1484 г. въ Константинополѣ соборъ, нѣкоторыми почитаемый за вселенскiй (oijkoumenikh ou±sa) и созванный при патрiархахъ: константинопольскомъ Симеонѣ, александрiйскомъ Григорiи, антiохiйскомъ Дороѳеѣ и iерусалимскомъ Iоакимѣ, «на превращенiе и упражненiе иже во Флорентiи злѣ бывшаго собора,” повелѣлъ: «аще кто отъ латинъ возвратится къ православнѣй каѳолической восточной церкви, помазывати ихъ святымъ миромъ, а не перекрещивати”^***).

г) Что великiй поборникъ православной вѣры, блаженный Маркъ Ефесскiй, въ окружномъ посланiи своемъ («иже по всей земли и на островѣхъ обрѣтающiеся христiане”) говоритъ: «отъ латинъ приходящихъ къ православiю, яко арiановъ и македонiанъ и савватiанъ, и наватiанъ, прiемлемъ подающихъ писанiе и проклинающихъ всякую ересь... и, по седьмому правилу втораго собора, печатаемъ, сiирѣчь, помазуемъ ихъ святымъ миромъ чело, очеса и пр.”^*).

Итакъ вотъ на какое отношенiе къ церковной власти обрекается совѣсть православно вѣрующаго христiанина «увѣщательными пунктами!” Онъ можетъ быть вполнѣ убѣжденъ, что мѣстная власть той церкви, въ которой онъ родился и проводитъ свою жизнь, постановила опредѣленiе рѣшительно неправильное и несогласное съ общимъ ученiемъ древней церкви (о предметѣ недогматическомъ), какъ напримѣръ: повелѣла проклинать всякое иное перстосложенiе, кромѣ двуперстнаго; поставила рядомъ погружательное и поливательное крещенiе; заповѣдала, какъ на Востокѣ въ 1756 г., приходящихъ отъ латинъ перекрещивать, — и однако онъ обязанъ считать всѣ эти постановленiя правильными, а свое несомнѣнное правильное убѣжденiе ложнымъ.

И за такое–то рабство вѣрующей совѣсти не стыдятся ломать свои копья ученые представители петербургской духовной академiи, тѣсно, какъ бы по чьей то командѣ, сплоченною стѣною наступая на тѣхъ, кто добровольно предпринятымъ долговременнымъ и прилежнымъ изслѣдованiемъ источниковъ православнаго ученiя успѣлъ дойти до болѣе чистыхъ и свободныхъ воззрѣнiй на дѣло.

Такъ, г. Чельцовъ въ возраженiяхъ своихъ, предложенныхъ г. Филиппову въ засѣданiи общества 24 марта, проводитъ слѣдующую мысль:

«Напримѣръ, говоритъ онъ, у насъ инославныхъ (иномысленныхъ) христiанъ, содержащихъ правильное ученiе о Св. Троицѣ, при принятiи въ православную церковь, не крестятъ, а у грековъ крестятъ. Есть ли это что–нибудь дѣйствительно противорѣчащее? Ни въ томъ, ни въ другомъ образѣ дѣйствiй я не вижу противорѣчiя, и его дѣйствительно нѣтъ.”

Г. Чельцовъ не видитъ этого противорѣчiя, или потому, что не хочетъ его видѣть (слѣд. притворяетъ себѣ невѣжество), или же потому, что не знаетъ дѣла. А то какъ бы не увидѣть! Постараемся помочь нѣсколько его умственному зрѣнiю и съ этою цѣлiю попросимъ его раскрыть тѣ страницы т. V. Дополненiй къ актамъ историческимъ, изъ которыхъ мы выписали выше приведенныя выдержки, и онъ увидитъ, если не закроетъ своихъ глазъ:

а) что въ 15–й день марта 1667 г., къ сошедшимся на соборъ патрiархамъ и прочимъ церковнымъ властямъ «возгласи великiй государь царь и великiй князь Алексiй Михайловичь... о прежде бывшемъ соборѣ во 129 году, при свѣтлѣйшемъ Филаретѣ Никитичѣ, патрiархѣ московскомъ и всеа Россiи, о крещенiи отъ римскiя вѣры приходящихъ къ православной вѣрѣ... правильно ли повелѣся тѣхъ крестити?”

б) Что этотъ вопросъ патрiархи и весь священный соборъ не сочли празднымъ (какъ бы это слѣдовало, по г. Чельцову) и не сказали, что гдѣ установлено крестить, тамъ пусть и крестятъ, а гдѣ показано миропомазывать, тамъ и впредь принимать подъ миромъ: это–де вполнѣ зависитъ отъ усмотрѣнiя власти. Но что они дѣлаютъ? «Услышавше о семъ богопрiятное желанiе в. г. Алексiя Михаиловича, повелѣша изъ соборнаго изложенiя онаго, еже бысть при бытiи св. патрiарха Филарета Никитича, и изъ правилъ св. апостолъ и св. отецъ и изъ прочихъ божественныхъ писанiй выписати, для свидѣтельства, аще согласно съ правилы и съ божественными пиcaнiи онаго бывшаго собора списатели выписки предложиша о томъ латинскомъ крещенiи, или что несогласно”.

в) Что слѣдовательно въ установленiи того или другаго способа принятiя латинъ не могъ быть, по разсужденiю собора, допущенъ произволъ каждой мѣстной власти, но чинъ этотъ долженъ былъ принять тотъ видъ, который указывается соотвѣтствующими правилами св. апостолъ и св. отецъ и иными божественными писанiи.

г) Что на самомъ соборѣ 1621 г. были люди (митрополитъ крутицкiй Iона), которые правильно думали, что, на основанiи правила 95–го, латинъ слѣдовало только миропомазывать, но что ошибочное мнѣнiе о необходимости ихъ перекрещиванiя побѣдило до времени.

д) Что соборъ 1667 г., сличивъ опредѣленiе 1621 г. съ правилами вселенскихъ соборовъ и съ другими постановленiями какъ древней церкви, такъ и за болѣе близкое къ намъ время (XV в.), призналъ оное неправильнымъ и на будущее время отмѣнилъ.

«Тако, заключаетъ свои разсужденiя соборъ, мы соборнѣ священными правили достовѣрно свидѣтельствовахомъ и согласно судихомъ вси: отднесь приходящихъ отъ латинъ къ нашей православной христiанской вѣрѣ св. восточныя церкви не покрещевати, но по чину и свидѣтельству выше писанному принимати; тако единомудренно утвердихомъ и своими руками подписахомъ”.

Изъ всего вышеизложеннаго очевидно, что постановленiе это состоялось вовсе не по требованiю тѣхъ или другихъ обстоятельствъ, въ которыхъ находилась въ то время русская церковь, и не вслѣдствiе какихъ–либо особенностей въ отношенiяхъ къ ней латинянъ, какъ это полагаетъ г. Чельцовъ, а единственно по желанiю исправить неправильное (дѣйствительно, по обстоятельствамъ, а не по священнымъ канонамъ, состоявшееся въ 1621 г.) опредѣленiе патр. Филарета и бывшаго при немъ собора. Это опредѣленiе было поставлено предъ лице церковныхъ правилъ и, какъ противорѣчащее имъ, отмѣнено и замѣнено другимъ опредѣленiемъ, которое съ требованiями тѣхъ правилъ совершенно не согласуется.

Впослѣдствiи, именно въ 1756 г., три восточные патрiарха, а именно: Кириллъ константинопольскiй, Матѳей александрiйскiй и Парѳенiй iерусалимскiй, постановили новое по сему предмету опредѣленiе^*), коимъ повелѣвается латинъ перекрещивать.

Опредѣленiе это поражаетъ изслѣдователя явными странностями: во–1–хъ, оно изложено въ такомъ видѣ, какъ будто бы имъ вновь постановлялось правило по такому предмету, который не подвергался еще ни разу церковному обсужденiю, и какъ будто бы до 1751 г. не существовало въ церкви никакого о принятiи латинъ установленiя или чина, съ которыми вновь вводимый чинъ долженъ бы былъ считаться; во–2–хъ, вопреки вышеприведеннымъ вселенскимъ и позднѣйшимъ постановленiямъ, возбранявшимъ латинъ перекрещивать, и имъ не только не опровергнутымъ, но даже не упомянутымъ, — опредѣленiе 1756 г. предлагаетъ совершать надъ латинами новое крещенiе, принимая ихъ за неосвященныхъ и некрещенныхъ (wJ" ajnievrou" kai; ajbaptistou"); въ–3–хъ, оно признаетъ крещенiе латинское (наравнѣ съ крещенiемъ всѣхъ другихъ еретиковъ), какъ совершаемое обливанiемъ, водами непользующими (u{data ajnovnhta), не доставляющими прiемлющимъ оныя никакого освященiя и ко очищенiю грѣховъ безполезными.

«Крещаемыхъ (baptizomevnou") же отъ нихъ непогруженно (ajbaptivstw"), присовокупляетъ опредѣленiе, какъ некрещенныхъ (ajbaptivstou") принимаемъ”.

Однимъ словомъ, дѣло доходитъ, говоримъ это съ прискорбiемъ, почти до каламбура: ajbavptisto" (не погруженный при крещенiи) считается по этому опредѣленiю за некрещеннаго, что, по гречески, также будетъ ajjbavptisto".

Какъ ни важно, само по себѣ, извращенiе древняго образа крещенiя, допускаемое латинскою церковiю (мы разумѣемъ замѣну погруженiя обливанiемъ), но едва ли г. Чельцовъ признаетъ, что эта особенность латинскаго крещенiя достаточна для такого заключенiя, которое сдѣлано въ опредѣленiи 1756 г.? Мы позволяемъ себѣ, для чести самого г. Чельцова, предположить, что онъ не читалъ подлиннаго текста этого опредѣленiя, и что оно извѣстно ему только по слуху; ибо иначе мы не въ состоянiи были бы объяснить его словъ, сказанныхъ въ возраженiи г. Филиппову, будто бы «то и другое постановленiе мѣстныхъ церквей (т. е. постановленiя 1667 и 1756 гг.) касательно образа принятiя инославныхъ одинаково законно и равно полезно и нужно для блага православной церкви”.

Что одно изъ нихъ, именно постановленiе 1667 г. вполнѣ правильно, въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнiя. А что другое (1756 г.) прямо неправильно и незаконно, это съ достаточною ясностiю можно усмотрѣть изъ вышеприведенныхъ соображенiй собора 1667 г., на коихъ онъ основывалъ свое постановленiе о прекращенiи на будущее время облеченнаго имъ неправильного перекрещеванiя латинъ.

(Продолженiе будетъ).

_______

ХИВИНСКIЙ ПОХОДЪ.

14 iюня «Русскiй Мiръ” сообщилъ полученную имъ изъ Ташкента телеграмму, извѣщающую о томъ, что Хива занята нашими войсками и что хивинскiй ханъ сдался добровольно. Но слухъ этотъ не получилъ еще оффицiальнаго подтвержденiя. «Русскiй Инвалидъ”, въ теченiе минувшей недѣли, продолжалъ печатать извѣстiя о движенiи нашихъ отрядовъ. И оказывается что въ послѣднее время ничего особеннаго не произошло въ походѣ, за исключенiемъ извѣстiй о дальнѣйшемъ движенiи туркестанскаго отряда и слуховъ о предполагаемомъ движенiи остальныхъ двухъ соединенныхъ отрядовъ.

Вотъ cущность этихъ извѣстiй. 9 iюня, изъ Аулiе–ата, генералъ фонъ–Кауфманъ, по телеграфу, сообщаетъ слѣдующее. Туркестанскiй отрядъ, 18 мая, овладѣлъ переправою черезъ Аму–Дарью между городами Питнакомъ и Ханки и переправился на лѣвый берегъ рѣки, причемъ воспользовался и перевозочными средствами, отбитыми у непрiятеля. Окончивъ переправу, отрядъ двинулся къ укрѣпленному городу Хазаръ–аспу (верстахъ въ 20–25 отъ лѣваго берега Аму–Дарьи и, по приблизительному разсчету, въ 60 верстахъ къ востоку отъ Хивы). 22–го мая, посланъ былъ въ фуражировку отрядъ изъ двухъ ротъ пѣхоты, который, въ шести верстахъ отъ Хазаръ–аспа, встрѣтилъ непрiятеля, подъ начальствомъ Магометъ–Нiаза. Завязалось дѣло въ садахъ. Въ подкрѣпленiе нашему отряду, немедленно, посланы были еще двѣ роты съ двумя орудiями, подъ командою Его Высочества Великаго Князя Николая Константиновича. Гранаты, пущенныя въ толпы конныхъ хивинцевъ, нанесли имъ сильный уронъ. У насъ опасно ранены одинъ офицеръ и рядовой. Съ разсвѣтомъ, 23–го числа, весь туркестанскiй отрядъ двинулся къ стѣнамъ Хазаръ–аспа. Непрiятель бѣжалъ въ паникѣ, и одна изъ самыхъ сильныхъ хивинскихъ крѣпостей взята была безъ боя. По свѣдѣнiямъ, относящимся до 1870 г., Хазаръ–аспъ, замѣчаетъ «Русскiй Инвалидъ” считался, послѣ цитадели Хивы, лучшимъ укрѣпленнымъ пунктомъ ханства; онъ обнесенъ высокою, толстою стѣною, съ глубокимъ рвомъ. Четыре орудiя, тѣ самыя которыя дѣйствовали наканунѣ противъ передоваго нашего отряда, нѣсколько фальконетовъ, множество палатокъ и военныхъ запасовъ, досталось въ наши руки. Генералъ Веревкинъ, отъ 19 мая, извѣщаетъ, что 23 числа онъ предполагалъ быть съ ввѣреннымъ ему отрядомъ оренбургскихъ и кавказскихъ войскъ въ новомъ Ургенчѣ (въ 12–15 верстахъ отъ Аму–Дарьи и 35 къ сѣверо–востоку отъ Хивы; по распроснымъ свѣдѣнiямъ, пунктъ этотъ хорошо укрѣпленъ и считается однимъ изъ населеннѣйшихъ городовъ ханства). А оттуда предполагаетъ идти на Ханки. — Здоровье войскъ всѣхъ трехъ округовъ въ отличномъ состоянiи.

______

Изъ этихъ извѣстiй видно, что главныя трудности похода — о чемъ мы уже говорили^*) — въ настоящее время преодолѣны нашими отрядами, и хивинское ханство болѣе чѣмъ на половину занято нашими войсками. Но не слѣдуетъ забывать какъ о прежнихъ чрезвычайныхъ трудностяхъ похода, такъ и въ особенности о будущихъ... Нѣтъ сомнѣнiй, что, говоря вообще, хивинскiй походъ совершается весьма успѣшно. Даже «Times” въ послѣднее время отзывается благосклонно относительно успѣшности похода въ военномъ отношенiи. Нужно отдать справедливость русскимъ, говоритъ эта газета, что успѣшные результаты похода получаются вслѣдствiе неусыпныхъ трудовъ и необыкновенной предусмотрительности, съ какою дѣлались приготовленiя къ походу, и вслѣдствiе чрезвычайной выносливости русскихъ войскъ относительно естественныхъ препятствiй похода. Но не мѣшаетъ серьозно воспользоваться и урокомъ возвратившагося съ пути красноводскаго отряда, о судьбѣ котораго получены новыя любопытныя свѣдѣнiя, если вѣрить корреспонденту «Биржевыхъ Вѣдомостей”, который говоритъ: «Красноводскiй отрядъ вернулся, не дойдя до Хивы 300 верстъ. Говорятъ, необыкновенные жары (52 гр.), безвѣтрiе днемъ и ночью, недостатокъ воды, дизентерiя, падежъ — причины отступленiя. Почти весь отрядъ заболѣлъ, 60 человѣкъ умерло отъ солнечнаго удара, войска пришли въ Красноводскъ безъ оружiя. Отбитые верблюды, отнятые у туркменъ пожитки, а также разные запасы брошены въ степи. Одинъ штабъ–офицеръ бросилъ даже полный серебряный сервизъ и всѣ консервы, которые до того тщательно сберегалъ для угощенiя хивинскаго хана. Короче, отрядъ вернулся въ самомъ плачевномъ состоянiи. Уцѣлела только артиллерiя”.

И нельзя, въ виду всего этого, не согласиться съ «Московскими Вѣдомостями”, которыя по поводу трудности похода дѣлаютъ слѣдующее замѣчанiе: «Трудность похода на Хиву заставляетъ подумать о занятiи въ устьяхъ Аму–Дарьи такого пункта, откуда можно бы было держать въ покорности это ханство безъ тяжелыхъ военныхъ экспедицiй. Выгоднѣе занимать одинъ пунктъ въ устьяхъ Аму, чѣмъ содержать гарнизоны и въ Красноводскѣ, и въ Чакишлярѣ, и въ нѣсколькихъ степныхъ укрѣпленiяхъ. До сихъ поръ полагали, что въ устьяхъ Аму–Дарьи нѣтъ удобнаго пункта для занятiя, но оказывается что наши географическiя свѣденiя о хивинскомъ ханствѣ далеко не вѣрны. Уже изъ краткихъ извѣстiй о походѣ, которыя опубликовалъ «Русскiй Инвалидъ”, мы узнаемъ что «непроходимыя” болота устьевъ Аму–Дарьи легко проходимы, что Айбугирскiй заливъ Аральскаго моря высохъ и по дну его проводятся каналы, что нѣкоторые острова этого моря обратились уже въ полуострова... Въ числѣ всѣхъ этихъ новостей найдется вѣроятно и удобный пунктъ для поселенiя”.

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) «Прав. Вѣстн.» № 128.

^**) Тамъ–же. № 132.

^*) Испытывать ихъ совѣсть повелѣвалось Антонiю только тогда, когда эти старообрядцы отвергнутъ свое двуперстiе вмѣстѣ съ прочимъ раскольствомъ и пожелаютъ прiобщиться въ православной церкви.

^*) Среднiя же вещи опредѣлены въ тѣхъ же пунктахъ такимъ образомъ: «Между правыми христiанскими догматами, которые непремѣнны хранити вся должны, и еретическими установленiи, которыхъ вся должны берещися, суть въ церкви святой нѣкiя вещи среднiя, свободно употребляемыя съ благочестiемъ и благообразiемъ, или и нѣкоего ради знаменованiя, которыя къ благочестiю ниже нужная, ниже вредная». Собр. Пост. Св. Синод. стр. 149.

^*) Всѣ эти цитаты мы привели нарочно изъ книги инока Никодима, дабы вразумить нашихъ гордыхъ академиковъ относительно мнимаго невѣжества старообрядцевъ, къ которымъ они дозволяютъ себѣ относиться съ нескрываемымъ презрѣнiемъ.

^**) «Голосъ» № 1 свидѣтельствуетъ даже, что древняя церковь людей, крещенныхъ обливанiемъ, не дозволяла возводить на священныя степени. Къ сожалѣнiю, авторъ передовой статьи «Голоса» не заблагоразсудилъ указать, откуда имъ почерпнуто это свѣдѣнiе; впрочемъ свѣдѣнiе правдоподобное, хотя въ извѣстныхъ намъ постановленiяхъ древней церкви указаннаго распоряженiя не находится.

^***) Послѣдованiе, составленное симъ соборомъ, о принятiи латинъ въ церковь можно найти въ Т. V изд. Ралли и Потли.

^*) Допол. къ акт. Истор. Т. V, стр. 495–500.

^*) Полное его заглавiе читается такъ: o{ro" th`" aJgiдa" tou` Cristou` ejkklhдsia", sustaiдnwn me;n toý qeoдqen qoqe;n a{gion baдptisma, kataptuдwn de; ta; allw" genoдmena tw~n aiJretikw~n baptiдsmata.

«Опредѣленiе, утверждающее отъ Бога данное святое крещенiе, оплевающее же инымъ способомъ бываемая еретическая крещенiя».

^*) См. 23–24 №№ «Гражданина».