<РО ИРЛИ, ф.168, №16640. Письмо Ф. М. Достоевского к А. Н. Майкову>

Женева 2/14 Марта/68.

Любезнѣйшiй и истинный другъ Аполлонъ Николаевичь, получилъ Ваше письмо, благодарю чрезвычайно, но нахожусь въ ужаснѣйшемъ волненiи и безпокойствѣ, потому что получилъ и другое письмо, (отъ Анны Николавны, матери жены) съ страннымъ извѣстiемъ: что Паша былъ у ней, говорилъ заносчиво, что онъ «знать не хочетъ, что я нуждаюсь, что я обязанъ его содержать и что теперь отъ Каткова много денегъ будетъ», вслѣдствiе чего объявилъ, что поѣдетъ въ Москву, лично увидится съ Катковымъ, разъяснитъ ему свое положенiе и спроситъ, на мой счетъ, денегъ. Анна Николавна положительно увѣдомляетъ, что онъ уже уѣхалъ въ Москву, 15 Февр<аля> нашего стиля, а съ начальствомъ своимъ поссорился, такъ что она боится, чтобъ его не выключили. ‑∙‑

Можете себѣ представить теперь мое положенiе? Каково положенiе передъ Катковымъ? Я и самъ-то о своихъ дѣлах краснѣю и каждый разъ[1] положительно боюсь обращаться къ Каткову, потому что ужъ до послѣдняго нельзя деликатно со мной поступали и это связываетъ ужасно (на 4500^∞ повѣрили впередъ больному человѣку, за границей, не видя еще ни строчки, а тутъ я, какъ-разъ, въ тоже время, 500^∞ еще[2] попросилъ!). Каково-же представить, что онъ явится къ Каткову, среди его дѣйствительно огромныхъ занятiй, и начнетъ декламировать, а можетъ быть, говорить и дерзости, и ужъ разумѣется меня черня по

// л. 39

возможности! ‑∙‑ Наконецъ: я вчера заложилъ послѣднее свое пальто, имѣю всего тридцать франковъ, и сорокъ для отдачи garde-malade, 100 франковъ нужно отдать повивальной бабкѣ, 120 франковъ квартира и прислуга к 20^му марта, то есть черезъ 6 дней[3] (экстренные цѣны за этотъ мѣсяцъ) и на 300 франковъ долгу за заложенное имущество. Ровно черезъ шесть дней у меня кончатся мои 30 франковъ, и тогда ни копѣйки и нечего заложить и весь кредитъ истощенъ. Вся моя надежда была на то, что Катковъ исполнитъ просьбу мою о 500^∞, вышлетъ Вамъ двести, (какъ я писалъ) а 300^∞ мнѣ сюда, и что эти 300 именно придутъ къ 20^му числу марта, т. е. черезъ шесть дней. Ну что-же будетъ теперь, если Паша разсердитъ его и наконецъ выведетъ изъ терпѣнiя (потому что каждый человѣкъ можетъ наконецъ потерять терпѣнiе при извѣстныхъ обстоятельствахъ) и онъ отвѣтитъ мнѣ отказомъ. Ну что тогда будетъ? Вѣдь я погибъ и уже не просто, а втройне погибъ, потому что жена уже родила и больна. Между тѣмъ, получаю вчера Ваше письмо; хоть числа и не обозначено, но на пакетѣ значится, что принято въ почтамтѣ петербургскомъ 26 февраля. Въ письмѣ этомъ Вы ни слова не упоминаете объ этомъ приключенiи. Стало-быть можетъ-быть и неправда. И однако Анна Николавна увѣдомляетъ положительно. Если такъ, то можетъ-быть и правда, но Вы не знаете (потому что

// л. 39 об.

дѣйствительно Вамъ трудно знать, потому именно, что если ужъ онъ это сдѣлать рѣшился, то навѣрно избѣгалъ попадаться Вамъ на глаза). Сижу теперь раздавленный и измученный и не понимаю что дѣлать. Думалъ сегодня-же написать Каткову и извиниться передъ нимъ, разъяснивъ ему все обстоятельство; потому что во-1^хъ) такъ стыдно передъ нимъ, что хоть провалиться, а во 2^хъ) боюсь и за деньги, что разсердится и не пришлетъ. Съ другой стороны я письмо-то пошлю, а все это невѣрно? Рѣшаюсь лучше послать и пошлю завтра (письмо къ Каткову). Еслибъ какое-нибудь извѣстiе просвѣтило меня; но никакого ни откуда извѣстiя не имѣю! Ждать-же опасно, да и тяжело. ‑∙‑ Во всякомъ случаѣ, умоляю Васъ голубчикъ: изслѣдуйте это дѣло и пришлите мнѣ немедленно свѣденiе; ибо я умру съ тоски. ‑∙‑ Если-же это невѣрно, если Паша только говорилъ, а не сдѣлалъ, т. е. если онъ въ Москву не ѣздилъ, съ Катковымъ не говорилъ и даже не писалъ ему (это почти что все равно, впрочемъ т. е. писать или видѣться лично) ‑ то, пожалуста не говорите Пашѣ, что это я знаю[4] черезъ Анну Николавну. Боюсь что онъ ей очень нагрубитъ. Однимъ словомъ, во всякомъ случаѣ, про Анну Николавну ему ни слова. На Васъ-же смотрю какъ на провидѣнiе. А Каткову все-таки письмо пошлю; нельзя. Если Паша не виноватъ, то есть у Каткова не былъ, то я такъ-вѣдь напишу, что ему лично не очень повредитъ: увлеченiе молодого человѣка, которого тамъ и не знаютъ. ‑ Съ своей стороны скажу Вамъ, что мнѣ жаль Пашу; я его не ужасно виню: дѣйствительно молодость, совершенная невыдержанность. Это надо извинить и не поступать круто, потому что до погибели, будучи такимъ дурачкомъ, ‑ не далеко. А я вѣдь воображалъ, что онъ за умъ взялся и понялъ, что ему уже, (безъ очень малого) 21 годъ, и что надо трудиться, если нѣтъ капиталу. Я думалъ, что поступивъ на службу, онъ понялъ наконецъ что честный трудъ его обязанность, равно какъ и всякого, и что нельзя-же упорно, и никого не слушая, какъ-бы давъ себѣ слово ‑ ничего не дѣлать и стать на томъ. ‑ А онъ, какъ теперь я понимаю, вообразилъ, что онъ мнѣ этимъ милость сдѣлалъ, что сталъ служить. И кто вбилъ ему въ голову, что я обязанъ его содержать вѣчно, даже послѣ 21^го года? Слова его Аннѣ Николавнѣ (которые ужъ конечно вѣрны): «Я знать не хочу, что онъ самъ нуждается; онъ обязанъ меня содержать», ‑ слишкомъ значительны

// л. 40

въ извѣстномъ смыслѣ для меня: это значитъ, что онъ не любитъ меня. Конечно я первый извиняю, и знаю что значитъ увлеченiе и заносчивое слово, то есть знаю что слово не дѣло. Я всю жизнь помогать ему буду и желаю.[5] Но вотъ бѣда: много ль онъ потрудился-то для себя? Три мѣсяца онъ не получалъ только от меня пенсiона; но все-таки въ эти три мѣсяца онъ получилъ отъ меня 20 руб. деньгами и 30^∞ я заплатилъ за него долгу Эм<илiи> Ѳедоровнѣ. И такъ въ сущности, онъ только одинъ мѣсяцъ не получалъ! И тутъ стосковаться ужъ успѣлъ! Стало-быть, не способенъ-же этотъ человѣкъ для себя трудиться! Мысль не отрадная. ‑ Ужъ конечно я изъ послѣдняго необходимого посылаю теперь и ему и Эм<илiи> Ѳедоровнѣ. А вѣдь я увѣренъ что и у Эм<илiи> Ѳедоровны меня бранятъ на чемъ свѣтъ стоитъ. И ктому-же я человѣкъ больной. Ну если работать не въ состоянiи буду ‑ что тогда?[6]

Голубчикъ, вы одинъ мое провидѣнiе и истинный другъ! Ваше вчерашнее письмо воскресило меня. Никогда тяжел<ѣ>е и труднѣе не было ничего въ моей жизни. 22 февраля (нашего стиля) — жена (послѣ ужасныхъ 30 часовыхъ страданiй) родила мнѣ дочь и до сихъ поръ больна, и тутъ знаете какъ нервы разстроены, надо удалять всякое непрiятное извѣстiе, она-же меня такъ любитъ. Соня, дочь, здоровый, крупный, красивый, милый, великолѣпный ребенокъ: я положительно половину дня цѣлую ее и не могу отойти. Это хорошо; но вотъ что дурно: денегъ 30 франковъ; все до послѣдней тряпки, моей и жены, заложены. Долги настоятельные, необходимые, немедленные. Вся надежда на Каткова и безпрерывная мысль: а что если не пришлютъ? Измучившее насъ обоихъ извѣстiе о Пашѣ; страшная и безпрерывная боязнь моя, мѣшающая мнѣ ночью спать:[7] что если Аня захвораетъ? (Сегодня 10^й день) а у меня не на что ни доктора позвать ни лекарства купить. Еще не начатая 3^я часть романа, которую я обязался честнымъ словомъ доставить къ 1^му Апрѣля нашего стиля въ Редакцiю. Вчера ночью радикально измѣненный (въ 3^й уже разъ) весь планъ 3^й и 4^й части (а стало быть еще три дня, по крайней мѣрѣ, надо употребить на обдумыванiе нового расположенiя); усилившееся разстройство нервовъ и[8] число и сила припадковъ, ‑ однимъ словомъ вотъ мое положенiе!

При этомъ, при всемъ, до самого Вашего письма, полное отчаянiе за неуспѣхъ и скверность романа, и слѣдств<енно> не упоминая объ авторской тоскѣ ‑ убѣжденiе во всѣхъ лопнувшихъ надеждахъ, потому что на романѣ всѣ надежды. Каково-же должно было обрадовать Ваше письмо: Ну не вправѣ-ли я Васъ назвать провидѣнiемъ! Вѣдь

// л. 40 об.

Вы мнѣ все равно, что покойный братъ Миша, въ теперешнихъ моихъ обстоятельствахъ!

Итакъ Вы меня радуете извѣстiемъ объ успѣхѣ. Я совершенно ободряюсь теперь. Третью часть я къ 1^му Апрѣля кончу и сдамъ. Вѣдь написалъ же 11 ½ листовъ ровнешенько въ два мѣсяца! Умоляю Васъ, голубчикъ, когда прочтете финалъ 2^й части,[9] (т. е. въ Февральской книжкѣ) ‑ напишите мнѣ сейчасъ-же. Повѣрьте что Ваши слова для меня ключъ живой воды. Этотъ финалъ я писалъ въ вдохновенiи и онъ мнѣ стоилъ двухъ припадковъ сряду. Но я могъ преувеличить и потерять мѣру и потому жду безпристрастной критики. О, голубчикъ, не осуждайте меня за это безпокойство, какъ за тоску самолюбiя. Самолюбiе конечно есть, развѣ можно быть безъ него? ‑ Но тутъ главные мотивы мои ей Богу другiе! Слишкомъ много съ этимъ романомъ сопряжено, во всѣхъ отношенiяхъ.

Ваши письма всегда меня возбуждаютъ и подымаютъ во мнѣ все на нѣсколько дней сряду. Ужасно-бы хотѣлось и мнѣ съ Вами кой объ чемъ поговорить. Но этотъ разъ все пошло на семейную дребе<де>нь; до другаго письма. Вѣдь это тотъ Данилевскiй, бывшiй фурьеристъ, по нашему дѣлу? Да, это сильная голова. Но въ журналѣ Министерствъ! Мало они расходятся, мало читаются. Нельзя-ли оттиснуть хоть потомъ особо.

// л. 41

О, какъ бы я желалъ прочесть? ‑∙‑ Пишите мнѣ объ себѣ какъ можно больше. Поклонъ мой всѣмъ Вашимъ. Жена Васъ ужасно любитъ и кланяется Аннѣ Ивановнѣ. Она въ восторгѣ отъ своего произведенiя, да и я тоже (т. е. отъ Сони). Что-же касается до Идiота, то такъ боюсь, такъ боюсь ‑ что и представить не можете. Какой-то даже неестественный страхъ; никогда такъ не бывало. ‑∙‑ Какiе я Вамъ тоскливыя и ничтожныя письма пишу! Обнимаю

Васъ крѣпко,

Вашъ весь

Ѳедоръ Достоевс<кiй>

Во всякомъ случаѣ буду писать чаще теперь.

Аня заплакала даже, прочтя въ Вашемъ письмѣ объ успѣхѣ Идiота. Она говоритъ, что гордится мною.

// л. 41 об.

[3] прислуга к 20^му марта, то есть черезъ 6 дней вписано.

[5] Я всю жизнь помогать ему буду и желаю. вписано.

[6] Ну если работать не въ состоянiи буду ‑ что тогда? вписано.

[7] Вместо двоеточия была запятая.

[8] Вместо: и – была запятая.