<РО ИРЛИ, ф.168, №16640. Письмо Ф. М. Достоевского к А. Н. Майкову>
Вевей 19 /2 Августа/<18>68
Добрѣйшiй
и любимый другъ мой, незабвенный Аполлонъ Николаевичь, беру
перо, чтобъ написать Вамъ три строки.
Я послалъ Вамъ большое
письмо въ Iюнѣ м<ѣся>цѣ,
въ отвѣтъ на Ваше, написанное въ Маѣ. То письмо Ваше (Майское)
доказало мнѣ, что Вы не только на меня не сердитесь ни за что, (что я могъ
съ дуру вообразить, по больному моему характеру), ‑ но даже и любите
меня по прежнему. Не отвѣтилъ я сiю минуту,
потому что день и ночь сидѣлъ 20 дней сряду за работой, которая
плохо шла. Но на письмо мое къ Вамъ, отвѣтное, Iюньское,
большое и чрезвычайно для меня важное, я отъ Васъ никакого отвѣта не получилъ до сихъ поръ. Причины передо
мной стоятъ двѣ: 1) или Вы на меня за что-нибудь разсердились или
2) пропало мое письмо, или Ваше.
Я ни за что не
вѣрю первой причинѣ: Ваше письмо (послѣднее, Майское) было
такое, что я не могу понять, можно-ли послѣ такихъ добрыхъ чувствъ ко мнѣ,
опять вдругъ на меня разсердиться, и потому я слѣпо вѣрю,
что письмо мое пропало. Вѣрю потому еще, что имѣю причины такъ думать:
я слышалъ что за мной[1]
приказано слѣдить. Петербургская полицiя вскрываетъ и
читаетъ всѣ мои[2]
письма, а такъ какъ
// л. 61
женевскiй священникъ, по всѣмъ даннымъ
(замѣтьте, не по догадкамъ, а по фактамъ) служитъ въ тайной полицiи, то и въ здѣшнемъ почтамтѣ (женевскомъ) съ которымъ онъ
имѣетъ тайныя сношенiя, какъ я знаю завѣдомо, нѣкоторыя
изъ писемъ, мною получаемыхъ, задерживались. ‑ Наконецъ я получилъ анонимное
письмо о томъ, что меня подозрѣваютъ (чертъ знаетъ въ чемъ), велѣно
вскрывать мои письма и ждать меня[3] на
границѣ, когда я буду въѣзжать, чтобы строжайше и нечаянно
обыскать.
Вотъ почему я
твердо увѣренъ, что или мое письмо не дошло, или Ваше ко мнѣ
пропало. NB (Но каково же[4]
вынесть человѣку чистому, патрiоту, предавшемуся имъ до измѣны своимъ
прежнимъ убѣжденiямъ, обожающему государя, ‑ каково вынести
подозрѣнiе въ какихъ нибудь сношенiяхъ съ какими нибудь полячишками или съ
Колоколомъ! Дураки, дураки! руки отваливаются невольно служить имъ. Кого они не
просмотрѣли у насъ, изъ виновныхъ, а Достоевского подозрѣваютъ!)
Но не въ томъ дѣло.
Письмо это Вамъ доставитъ сестра жены моей изъ рукъ въ руки.
Это все таки не
письмо, а три строчки, потому я ужъ и не знаю, что написать Вамъ. Все таки
вѣдь я не имѣю Вашего письма у себя. Аполлонъ Николаевичь, другъ мой,
(Вы меня сами называли другомъ!) Какъ мнѣ тяжело было въ это время иногда
отъ мысли, что Вы на меня сердитесь!
// л. 62
Напишите-же мнѣ,
напишите въ обоихъ случаяхъ: Если сердитесь, то объясните причину. Если не
сердитесь, напишите, что меня любите.
Я былъ очень
несчастенъ всё это время. Смерть Сони и меня и жену измучила. Здоровье мое не красиво;
припадки; климатъ Вевея разстроиваетъ нервы.
При первыхъ средствахъ
намѣренъ выѣхать изъ Вевея. (Но во всякомъ случаѣ, если сейчасъ
отвѣтите, то адресуйте по-прежнему:[5] Vevey
(Lac de Genève) poste restante).
Романомъ я не доволенъ
до отвращенiя. Работать напрягался ужасно, но не могъ: душа нездорова. Теперь
сдѣлаю послѣднее усилiе на 3ю часть. Если поправлю
романъ ‑ поправлюсь самъ, если нѣтъ, то я погибъ.
У жены
разстроены нервы, худѣетъ, и здоровье хуже и хуже.
Я написалъ передъ
Вашимъ письмомъ письмо къ Пашѣ; онъ просилъ нельзя-ли занять у одного
отдающаго подъ залогъ деньги (бывшаго знакомаго фактора типографiи) на мое
имя. Такъ-какъ и въ Вашемъ письмѣ подтвердили Вы о его нуждахъ, то я
позволилъ занять и послалъ росписку въ 200-хъ рубляхъ, такъ-какъ они просили и
требовали. До сихъ пор отъ Паши никакого отвѣта.
Передъ Вами я
преступникъ, Ваши 200 до сихъ поръ за мной! Отдамъ, не обвиняйте меня!
Еслибъ Вы знали сколько я вынесъ, но отдамъ! Что скажетъ 3я часть.
Если переѣду,
то главное чтобъ спасти жену.
Она кланяется
Вамъ, жметъ руку. Мой и ея поклонъ искреннiй многоуважаемой Аннѣ
Ивановнѣ.
Вашъ весь Ѳ. Достоевскiй.
// л. 62 об.
Имѣю
причины подозрѣвать, что и Паша ни письма, ни росписки отъ меня не
получилъ. Росписка въ 200 рубляхъ. Если перехватили на почтѣ, то гдѣ
же она можетъ быть? Все-таки документъ важный.
Не обратиться-ли
мнѣ къ какому-нибудь[6] лицу, не попросить ли о томъ чтобъ меня
не подозрѣвали въ измѣнѣ Отечеству и въ сношенiяхъ съ полячишками
и не перехватывали моихъ писемъ? Это отвратительно! Но вѣдь они должны-же
знать, что нигилисты, либералы Современники еще съ третьего года въ меня грязью
кидают за то, что я разорвалъ съ ними, ненавижу полячишекъ и люблю
Отечество. О подлецы!