<РО ИРЛИ, ф.168, №16640. Письмо Ф. М. Достоевского к А. Н. Майкову>

Миланъ 7 Ноября /26 Окт<ября>[1] /<18>68

Дорогой другъ, Аполлонъ Николаевичь,

Давно уже, недѣли три назадъ, получилъ я Ваше письмо и не отвѣчалъ сейчасъ, потому что занятъ и душою и тѣломъ работой; и хоть и можно было найти часъ-другой чтобъ отвѣтить, но мнѣ такъ тяжело бываетъ въ рабочее время, что, ей Богу силъ нѣтъ писать, тѣмъ болѣе когда отъ души хотѣлъ-бы поговорить. А тутъ сталъ ждать Ваше второе письмо, которое получилъ, наконецъ, вчера и за которое очень Васъ благодарю, безцѣнный другъ. Но прежде всего — никакого никогда я не имѣлъ на Васъ неудовольствiя и говорю это честно и совѣстливо, но напротивъ думалъ, что Вы на меня разсердились за что-нибудь. Во-первыхъ то, что Вы перестали писать, а для меня Ваше письмо здѣсь — событiе въ жизни; Россiей вѣетъ, праздникъ, буквально говоря. Но какъ Вы то могли подумать, что я изъ за какой-нибудь идеи, или фразы могъ обидѣться! Нѣтъ, у меня сердце другое. И вотъ что: познакомился я съ Вами 22^хъ лѣтъ (въ первый разъ у Бѣлинского, помните?). Съ тѣхъ поръ много разъ швыряла меня жизнь туда и сюда и изумляла иногда своими варiацiями, а въ концѣ концовъ теперь, въ эту минуту — вѣдь одинъ Вы, т. е. одинъ такой человѣкъ, въ душу и сердцѣ котораго я вѣрю и котораго я люблю и съ которымъ идеи наши, и убѣжденiя наши сошлись въ одно. Можете-ли Вы мнѣ не быть дороги почти какъ покойный братъ былъ для меня? Письма Ваши меня обрадовали и ободрили, потому что нравственное состоянiе мое очень плохо. И во первыхъ,

// л. 63

работа меня измучила и истощила. Вотъ ужъ годъ почти какъ я пишу по 3 ½ листа каждый мѣсяцъ — это тяжело. Кромѣ того, — нѣтъ русской жизни, нѣтъ впечатлѣнiй русскихъ кругомъ, а для работы моей это было всегда необходимо. Наконецъ, если Вы[2] хвалите мысль моего романа, то до сихъ поръ исполненiе его было не блестящее. Мучаетъ меня очень, что напиши я романъ впередъ, въ годъ, а потомъ мѣсяца два-три переписки и поправки, и не то-бы вышло, отвѣчаю. Теперь какъ ужъ все мнѣ самому выяснилось, я это ясно вижу.

Я такъ прямо и началъ Вамъ съ себя и съ романа. Но хочу объяснить сначала мое положенiе, изъ него яснѣе увидите дальнѣйшее. И такъ вотъ оно мое положенiе:

Болѣе 3 ½ листовъ въ мѣсяцъ писать нельзя, — это фактъ, — если писать цѣлый годъ сряду. Но чрезъ это вышло то, что въ этомъ году я не кончу романъ и напечатаю всего только половину послѣдней четвертой части. Даже мѣсяцъ назадъ я еще надѣялся кончить, но теперь прозрѣлъ — нельзя! А между тѣмъ 4^я часть (большая, 12 листовъ) — весь расчетъ мой и вся надежда моя! Теперь, когда я все вижу какъ въ стекло, — я убѣдился горько, что никогда еще въ моей литературной жизни не было у меня ни одной поэтической мысли лучше и богаче, чѣмъ та, которая выяснилась теперь у меня для 4^й части, въ подробнѣйшемъ планѣ. И что-же? Надо спѣшить изо всѣхъ силъ[3], работать не перечитывая, гнать на почтовыхъ и, въ концѣ концовъ, все-таки не поспѣю! Въ какое-же положенiе, не говоря уже о себѣ, ставлю я Русскiй Вѣстникъ и какъ оказываюсь передъ Катковымъ? Катковъ-же такъ благородно поступалъ со мной. Имъ надо будетъ додавать окончанiе романа въ будущемъ году въ приложенiи, а это уже убытокъ журналу! Я рѣшился даже написать туда и отказаться отъ платы за все то, что

// л. 63 об.

будетъ напечатано въ будущемъ году, чтобъ вознаградить журналъ за убытокъ[4] печатанiя въ приложенiи. А это сильно подрываетъ мои интересы денежные. —

— Жизнь моя здѣшняя слишкомъ ужъ мнѣ становится тяжела. Ничего русского, ни одной книги и ни одной газеты русской не читалъ вотъ уже 6 мѣсяцевъ. И наконецъ полное уединенiе. Весной, когда мы потеряли Соню, мы переселились въ Вевей. Тутъ прибыла къ намъ мать Анны Григорьевны. Но Вевей разстроиваетъ нервы (что извѣстно всѣмъ здѣшнимъ докторамъ и не могли предувѣдомить, когда я совѣтовался). Подъ конецъ жизни въ Вевеѣ и я и жена мы заболѣли. И вотъ два мѣсяца назадъ мы переѣхали черезъ Симплонъ въ Миланъ. Здѣсь климатъ лучше, но жить дороже, дождя много, и кромѣ того скука смертная. Анна Григорьевна терпѣлива, но объ Россiи тоскуетъ и оба мы плачемъ объ Сонѣ. Живемъ мрачно и по монастырски. Характеръ Анны Григорьевны воспрiимчивый, дѣятельный. Здѣсь ей заняться нечѣмъ. Я вижу что она тоскуетъ и хоть мы любимъ другъ друга чуть не больше, чѣмъ 1 ½ года назадъ, а все-таки мнѣ тяжело, что она живетъ со мной въ такомъ грустномъ монастырѣ. Это очень тяжело. Въ перспективѣ же Богъ знаетъ что. По крайней мѣрѣ еслибъ конченъ былъ романъ, то я былъ бы свободнѣе. Въ Россiю воротиться — трудно и помыслить. Никакихъ средствъ. Это значитъ какъ прiѣхать, такъ и попасть въ долговое отдѣленiе. Но вѣдь я ужъ тамъ не рабочiй. Тюрьмы я съ моей падучей, не вынесу, а стало-быть и работать въ тюрьмѣ не буду. Чѣмъ-же я стану уплачивать долги и чѣмъ жить буду? Еслибъ мнѣ дали кредиторы одинъ спокойный годъ (а они мнѣ три года ни одного спокойного мѣсяца не давали) то я бы взялся черезъ годъ уплатить имъ работой. Какъ ни значительны мои долги, но они только ¹/₅^я доля того, что я уже уплатилъ работой моей. Я и уѣхалъ, чтобъ работать. И вотъ идея Идiота почти лопнула. Если даже и есть или будетъ какое нибудь достоинство, то эффекта мало, а эффектъ необходимъ для 2^го изданiя, на которое я еще

// л. 64

нѣсколько мѣсяцевъ назадъ слѣпо разсчитывалъ и которое могло дать нѣкоторые деньги. Теперь когда даже и романъ не конченъ, — о второмъ изданiи нечего и думать. —∙— Переѣхавъ въ Россiю я-бы зналъ чѣмъ заняться и добыть денегъ;[5] я-таки добывалъ ихъ въ свое время. А здѣсь я тупѣю и ограничиваюсь, отъ Россiи отстаю. Русского воздуха нѣтъ и[6] людей нѣтъ. Я не понимаю наконецъ совсѣмъ русскихъ эмигрантовъ. Это — сумасшедшiе!

Вотъ въ такомъ-то положенiи наши дѣла. Но въ Миланѣ оставаться тоже нельзя: слишкомъ неудобно жить и слишкомъ ужъ мрачно. Хотимъ переѣхать черезъ мѣсяцъ во Флоренцiю, и тамъ я кончу романъ. Деньги я всё еще получаю отъ Каткова; ужасъ сколько проживаемъ en tout, хотя живемъ страшно обрѣзая себя. Скоро, съ окончанiемъ романа, кончится разумѣется и полученiе денегъ отъ Каткова. Опять хлопоты и заботы. Но все таки долгъ мой Каткову, считая съ тѣмъ что забрано первоначально, чрезвычайно теперь уменьшенъ.

Отъ Вашей жизни я отсталъ совершенно, хотя все сердце мое у Васъ и потому Ваши письма — для меня манна небесная. Ужасно я порадовался извѣстiю о новомъ журналѣ. Я никогда не слыхалъ ничего о Кашпиревѣ, но я очень радъ что наконецъ-то Николай Николаевичь находитъ достойное его занятiе; именно ему надо быть Редакторомъ и не ограничивать себя какъ-нибудь отдѣломъ въ новомъ журналѣ, а стать душой всего журнала. Это, въ такомъ случаѣ, будетъ благонадежно. Съ полгода назадъ онъ мнѣ писалъ сюда, и очень-очень порадовалъ своимъ письмомъ. Я не отвѣтилъ, не зная его адресса, который онъ не приложилъ. Онъ сообщилъ мнѣ въ этомъ письмѣ выписку своего письма къ Каткову, въ которомъ предлагалъ ему занять въ Русскомъ Вѣстникѣ критический отдѣлъ. — Я

// л. 64 об.

не знаю, что отвѣчалъ Катковъ Николаю Николаевичу, но знаю про себя что тамъ, и въ газетѣ и въ журналѣ, все мѣста, редакторства и отдѣлы, заняты и крѣпко заняты, по гоголевскому выраженiю, что какъ сядетъ человѣкъ, то скорѣе подъ нимъ мѣсто затрещитъ, чѣмъ онъ слетитъ съ мѣста. По моему, между нами, еслибъ даже и Катковъ захотѣлъ что-нибудь измѣнить въ этомъ занятiи мѣстъ, то не всегда бы могъ исполнить. — Но теперь чего-же лучше Николаю Николаевичу, но пусть только, главное, онъ будетъ полнымъ хозяиномъ на своемъ мѣстѣ. Желательно-бы очень чтобъ журналъ былъ непремѣнно русскаго духа, какъ мы съ Вами это понимаемъ, хотя положимъ, и не чисто славянофильскiй. (По моему, другъ мой, намъ слишкомъ гоняться за славянствомъ право не надо, т. е. слишкомъ. Надо чтобъ они сами къ намъ пришли. Послѣ Славянскаго съезда въ Москвѣ нѣкоторые изъ Славянъ-же, возвратясь къ себѣ подшучивали съ высока надъ Русскими за то что «руководствовать другихъ взялись, и какъ-бы импонировать славянамъ, а у самихъ-то еще что и какое малое самосознанiе» и т. д. и т. д. И повѣрьте, что многiе изъ Славянъ, въ Прагѣ напримѣръ, судятъ насъ совершенно съ западныхъ точекъ зрѣнiя, съ нѣмецкой и съ французской, и даже можетъ быть удивляются, что у насъ, славянофилы н<а>примѣръ, мало заботятся объ общепринятыхъ формахъ западной цивилизацiи. Такъ что намъ, напримѣръ, гоняться-то бы подождать за Славянами. Изучать ихъ — дѣло другое; помочь тоже можно; но брататься лѣзть не надо, но только лѣзть, потому что братьями ихъ считать и какъ съ братьями поступать съ ними, несомнѣнно, должно.[7] Надѣюсь тоже очень, что Николай Николаевичь[8] придастъ

// л. 64 об.

журналу и политическiй оттѣнокъ, не говоря ужъ о самопознанiи. Самопознанiе — это[9] хромое наше мѣсто, наша потребность. Во всякомъ случаѣ, у Николая Николаевича будетъ блистательно и я съ неистощимымъ удовольствiемъ готовлюсь читать его статьи, которыхъ такъ давно не читалъ, съ той самой «Эпохи». — Хорошо еслибъ журналъ поставилъ себя сразу независимѣе собственно въ литературномъ мiрѣ; чтобъ напримѣръ не платить двухъ тысячъ за гнусную кутью вроде «Минина[10]» или другихъ историческихъ драмъ Островского, единственно для того, чтобъ имѣть Островского; а вотъ если комедiю о купцахъ дастъ, то и заплатить можно. Или «Роя» Кохановской, которой имя я увидѣлъ съ ужасомъ, послѣ всей мерзости и всего срама, которые я вынесъ два года назадъ читая «Роя», — эту аллилую съ масломъ,[11] отъ которой даже Аксаковъ морщился. А вотъ если дастъ что-нибудь вродѣ Гайки, ну тогда и погордиться можно. Или напыщеннаго и исписавшагося Ергунова. Однимъ словомъ литераторовъ по моему надо-бы взять наконецъ въ руки и за одно имя не платить, а только за дѣло,[12] — чего ни одинъ журналъ доселѣ еще не осмѣливался сдѣлать, не исключая «Времени» и «Эпохи». — Безъ литературного-же произведенiя первой руки въ 1^хъ двухъ нумерахъ журнала — и выходить нельзя; это значитъ упустить 1000 подписчиковъ въ самомъ началѣ. Я не совѣты даю, а отъ любви говорю. — Надѣюсь что Николай Николаевичь мнѣ пришлетъ журналъ. Быть участникомъ журнала разумѣется согласенъ отъ всей души. Только теперь занятъ. — Вотъ кончу романъ, тогда можно подумать. — Хотѣлось-бы мнѣ чтобъ журналъ былъ капитально хорошъ. Напишите мнѣ поболѣе объ этомъ подробностей, голубчикъ мой. Даете-ли Вы сами что-нибудь въ журналъ? Дайте имъ для первого номера что-нибудь цѣлое и большое, Ваше

// л. 65

«Слово о Полку Иг<оревѣ>» напримѣръ. — Какъ называется журналъ? Публиковались-ли объявляя подписку? Если хотятъ издавать съ Нового года, то давно пора. —

Я читалъ книжонку объ которой Вы мнѣ писали, какъ разъ незадолго до Вашего увѣдомленiя и признаюсь былъ взбѣшенъ ужасно. Наглѣе ничего представить нельзя. Конечно наплевать, я такъ-было и хотѣлъ сначала; но меня смущаетъ и то, что если я не протестую, то тѣмъ самымъ какъ-бы дамъ мое оправданiе подлой книжонкѣ. Но гдѣ протестовать? Въ Nord? Но я по французски не умѣю хорошо написать и кромѣ того желалъ-бы поступить съ тактомъ. Думаю[13] перебраться во Флоренцiю и посовѣтоваться въ русскомъ консульствѣ, спросить наставленiя какъ поступить. Конечно перебираюсь во Флоренцiю не для одного этого. — Вы мнѣ предлагаете съѣздить въ Венецiю (которую хвалятъ зимою въ санитарномъ отношенiи во всѣхъ гидахъ и всѣ доктора).[14] Я ужасно бы радъ, хотя бы собственно для того чтобъ развлечь Анну Григорьевну и не знаю, можетъ быть и сдѣлаемъ, ибо дѣйствительно переѣздъ не[15] долгiй; но во первыхъ времени очень ужъ мало, во вторыхъ — это будетъ стоить намъ обоимъ, если даже ѣхать въ третьемъ классѣ и жить хоть три дня 100 франковъ не менѣе, а для насъ теперь ужасъ что значитъ сто франковъ,[16] хотя, н<а>примѣръ, намъ не рѣдкость получить 1000 франковъ отъ Каткова. Но получишь и тотчасъ-же отдѣлить надо на жизнь на[17] мѣсяцъ или полтора, потомъ заплатить долги, которые всегда накопятся, переѣздъ, одежда. А такъ-какъ будущее очень не обезпечено, то надо сильно поджать ноги. А прежде всего кончить романъ и работать день и ночь; ибо иначе ничего не будетъ.

Съ Ламанскимъ желалось-бы увидѣться очень[18]. Книгу Самарина радъ-бы прочесть ужасно, тѣмъ болѣе что обо всемъ этомъ самъ всегда думаю,

// л. 66

но гдѣ я ее достану? Здѣсь ужасъ что такое. Даже въ Женевѣ, гдѣ есть русскiе книги, лежатъ[19] на прилавкахъ только «Что дѣлать» и разная дрянь нашихъ эмигрантовъ. Если и есть[20] еще русскiе книги, — какой нибудь томикъ Гоголя, Пушкина, — то случайно. Въ продажѣ русскихъ книгъ нигдѣ ни порядку, ни толку, ни мысли. И рѣдко гдѣ даже и продаютъ. Здѣсь, въ Италiи, ничего нѣтъ. Желалъ-бы достать Самарина, да негдѣ. —

Мучаюсь и безпокоюсь тоже объ родныхъ. Пашѣ я[21] не могъ ничего прислать все лѣто, но и онъ ужъ хорошъ. Но я на него не сержусь; не за что ему любить меня особенно, а къ ошибкамъ его по службѣ я не могу быть строгъ. Бѣдный, неразвитый мальчикъ, одинъ и безъ помощи, — какъ не надѣлать ошибокъ, но боюсь худшаго и ужасно-бы желалъ поскорѣй помочь ему. — Эмилiя Ѳедоровна, въ Ноябрѣ мѣсяцѣ, тоже должна съѣхать съ[22] моей квартиры у Алонкина, потому что я не могу платить за квартиру. Все это меня безпокоитъ и все-таки прежде всего надо кончить работу!

А ужъ про мой долгъ Вамъ, другъ мой, Вамъ, — мнѣ стыдно и подумать! Мучаетъ онъ меня ужасно и именно тѣмъ, что Вы поступили со мной какъ[23] родной братъ, да еще не всякiй поступитъ. У Васъ же у самихъ семья. Но получаю же вѣдь я деньги! И потому — отдамъ. Придетъ и для меня разсвѣтъ, а главное хотѣлось-бы мнѣ въ Россiю. Въ Россiи я-бы обернулся лучше. — И подумать еще что Соня навѣрно была-бы жива, еслибъ мы были въ Россiи!

Анна Григорьевна Васъ любитъ и объ Васъ думаетъ и говоритъ съ радостiю. Передайте мой и ея поклонъ усердный (она уже три раза спрашивала сегодня пишу-ли я отъ нея поклонъ) — Вашей супругѣ, и Вашимъ родителямъ. А отъ меня тоже и[24] всѣмъ меня помнящимъ. Мнѣ жаль Ковалевского, — добрый и полезнѣйшiй былъ человѣкъ, — такъ полезенъ, что можетъ быть только по смерти его это совершенно почувствуется.

Вашъ весь Ѳ. Достоевскiй.[25]

Ради Бога пишите ко мнѣ. Адрессъ во всякомъ случаѣ: Italie, Milan, а M^r Dostoiewsky, poste restante.[26]

// л. 66 об.

[1] В подлиннике описка: Миланъ 7 Окт<ября> /26 Ноября

[3] Вместо: всѣхъ силъ — было: всѣмъ

[4] Вместо: убытокъ — было: убытки

[7] Далее было начато: Какъ ду

[10] Вместо: Минина — было: Минина

[11] Далее было начато: кот

[12] а только за дѣло вписано.

[13] Далее было начато: пер

[14] Далее было начато: Но кр

[16] Вместо запятой был восклицательный знак.

[18] Вместо: очень — было: ужасно

[19] Вместо: лежатъ — было: продаютъ только

[23] Далее было начато: родны

[25] Текст: по смерти его ∞ Ѳ. Достоевскiй. — вписан слева на полях л. 66 об.

[26] Текст: Ради Бога ∞ poste restante. — вписан слева на полях л. 63.