<НИОР РГБ, ф. 93.II.6.42. Письмо А. Н. Майкова к Ф. М. Достоевскому>

22. Ноября 1868

Каждое письмо мое къ вамъ, голубчикъ Ѳедоръ Михайловичь, мнѣ хочется начать съ ругательства самому себѣ зачѣмъ давно не писалъ къ вамъ, зная какъ ужасно жить за границей и не имѣть изъ Россiи вѣстей. Вотъ и отъ васъ получилъ письмо, и не отвѣчалъ еще! Да что вамъ сказать, есть у насъ, и помимо нашей неряшливости въ этомъ отношенiи, много причинъ нерасполагающихъ къ самой невинной, къ самой патрiотической перепискѣ. Въ послѣднее же время особенно воздвигается гоненiе на русскiй[1] образъ мыслей. Аксакова, хвастался одинъ чиновникъ, мы ужь убили, теперь очередь за Катковымъ, и вообще за этимъ направленiемъ. За то польскiя[2] и нигилистическiя направленiя процвѣтаютъ, по крайней мѣрѣ, не получаютъ никакихъ предостереженiй и не знаютъ удержа, по крайней мѣрѣ первыя. Самое непонятное въ этомъ то, что русское–то направленiе одно, по убѣжденiю, по самой своей сущности, есть по истинѣ исповѣданiе коренныхъ основъ русской жизни, силы, цѣлости и величiя Россiи, а эти основы — престолъ и вѣра и самостоятельность Россiи какъ народа. Объ эти основы разбиваются всѣ конституцiонныя фантазiи западниковъ, какъ французская зараза, всѣ республиканскiя и соцiалистическiя глупости герценистовъ, всѣ посягательства на раздѣленiя и ослабленiя Россiи. Вы помните разсказъ однаго шляхтича въ Запискахъ о Польской Кампанiи въ 1612 году въ Москву: уговаривая бояръ (замѣтьте, бояръ) шляхтичь говорилъ: выбирайте Владислава, и вы получите тѣ же вольности что и мы имѣемъ. Бояре[3] отвѣчали: вы, поляки, всегда передъ нами хвалитесь вашими вольностями, а мы вамъ скажемъ, что намъ эти вольности вотъ что: значитъ, коли ты большой человѣкъ, то можешь всякаго маленькаго человѣка давить, и на тебя нѣтъ управы, и оттого у васъ вѣчная путаница и король ничего добраго не можетъ сдѣлать; а у насъ маленькiй человѣкъ всегда на большаго человѣка управу найдетъ у Великаго государя, а[4] у Государева суда нѣсть лицепрiятiя<.>

// л. 20

Полякъ называлъ это московскою дуростью и понять не могъ. Да и ни одинъ западный человѣкъ не пойметъ и теперь. И замѣтьте отвѣтъ этотъ давали бояре, тѣ, которымъ предлагалась возможность давить. Кто же былъ умнѣе, спрашиваю васъ. И вотъ это преданiе въ насъ ‑ въ боярахъ оно было — инстинктъ, у насъ осмысленное сознанiе. Но неужели страшно такъ сознанiе? А пожалуй. Существуетъ фактъ. Объясните значенiе факта, разумное, хорошее. Непривыкшимъ къ сознательности, покажется, что это сознательность колеблетъ фактъ. Такъ что ли понимать это! — Должно быть такъ, хотя съ другой стороны сознательное пониманiе факта удесятеряетъ силу его. Но для этого надо было привыкнуть къ сознанiю. Этой привычки у насъ нѣтъ, и вотъ — колебанiе, шатость, недовѣрiе, неузнаванiе своихъ — все отъ этого. Впрочемъ въ сущности дѣло оттого не теряетъ. Надѣлается нѣсколько временнаго зла, отсрочится рѣшенiе нѣкоторыхъ вопросовъ, но фактъ все таки фактъ, хотя себя и не сознающiй. Такъ, что вообще–то предаваться грусти нечего. Фактъ стоитъ и укрѣпляется все болѣе и болѣе распространяющимся сознанiемъ въ образованномъ обществѣ, которое видимо излечивается отъ болѣзни вѣрить безусловно въ превосходство Запада и въ свою приниженность. Европа, спасибо, сама помогаетъ, ругая насъ на пропалую, и высказывая свой страхъ[5] все болѣе и болѣе по мѣрѣ нашего роста. А мы все таки растемъ, хотя этотъ ростъ сопровождается и золотушной сыпью, и корью, и даже венерической болѣзнью: что дѣлать, молодость! Французскаго гувернера вольтерiанца ужь понялъ юноша, понялъ[6] что въ его поруганной церкви есть нѣчто высшее чѣмъ его легкая болтовня, да и нѣмецкаго дядьку тоже понялъ: всѣмъ имъ не охота мѣсто и жалованье потерять, по объявленiи мальчика совершеннолѣтнимъ, пожалуй, чего добраго, еще и совсѣмъ выгонитъ изъ дому, да и зàпоясъ заткнетъ... Это время очевидно проходитъ, не смотря на временные припадки. Припадки то, видите, въ томъ, что, хотя вообще, дворянство обнаружило себя[7] въ послѣднее время еще вѣрнымъ инстинктамъ

// л. 20 об.

тѣхъ бояръ которые дали такой вышеприведенный отвѣтъ шляхтичу, но въ нѣкоторой части его, образованной по парижски, дворянскiй свой вопросъ связали съ польскимъ, и въ борьбѣ Россiи съ Польшей, Запада и Востока, феодализма и земства, православiя со всей его шириной съ католическимъ рацiонализмомъ, замѣшали свой личный интересъ, т. е. видятъ въ полякахъ только гонимый принципъ дворянства, и въ польскомъ панѣ видятъ нарушенiе только панскихъ правъ, а не оборону, законную оборону Россiи, царской Россiи, гдѣ маленькiй человѣкъ у великаго Государя одно съ большимъ человѣкомъ, и гдѣ Велик. Государь смотритъ чтобъ всѣмъ было хорошо. Этимъ роковымъ заблужденiемъ и пользуется, разумѣется, врагъ.

Но что же я дѣлаю? вмѣсто того что бы сообщать вамъ кой какiя новости, предлагаю вамъ свои разсужденiя! Да что возьмешь! ужь такiе мы люди. Сойдемся, и давай доходить до корней, до результатовъ, до сознательнаго объясненiя фактовъ. Я хожу къ Страхову — наши бесѣды все — б<ольшей> ч<астью> объясненiе фактовъ психологическихъ, научныхъ, литературныхъ. Приходилъ разъ Аверкiевъ, который говорилъ все аксiомами своей ковки. Для него нѣтъ сомнѣнiй. Все готово у него, приговоръ всему легко и скоро, такъ что, молъ, нечего говорить. Ну — и тоска съ нимъ, потому что онъ нарушаетъ нашу бесѣду, которую можно назвать — дружнымъ исканiемъ истины соединенными[8] силами. Кстатѣ: Страховъ тоже мучится тѣмъ что не написалъ еще къ вамъ. Вчера уговорились — чтобы сегодня сѣсть съ утра за письмо къ вамъ. Не знаю, удастся ли ему, а я вотъ, сѣлъ. Мы уговорились чтобы вы разомъ получили два письма, отъ меня и от него. Ну — и «Заря» журналъ, кажется идетъ на ладъ. Публика поняла направленiе; въ Редакцiю получаются предложенiя сотрудничества отъ разныхъ лицъ, которыя рекомендуя себя,[9] выставляютъ, что молъ, участвовалъ въ Русской Бесѣдѣ. Теперь занятъ[10] чтенiемъ большаго романа Писемскаго, прiобрѣтеннаго редакцiей. Всего 4 части, прочли 1¹/₄. Впечатлѣнiе вотъ какое. Называется Люди 40^хъ годовъ. Какъ онъ ихъ понялъ, не знаю еще, и потому объ общемъ взглядѣ, объ историческомъ значенiи, ничего немогу сказать<.>

// л. 21

Первая половина изъ прочитаннаго обнимаетъ дѣтство героя и разныхъ мальчиковъ, будущихъ дѣятелей. Эта половина хорошо написана, есть лица прекрасныя, выработано, даже все чисто и опрятно, безъ цинизма. Но все это ужасно холодноумно; это превосходно составленная докладная записка о дѣтствѣ такого–то,[11] съ указанiемъ причинъ влiявшихъ на развитiе въ героѣ такихъ то и такихъ то свойствъ. Вообще при отсутствiи[12] милаго, неожиданнаго, вдохновеннаго. Вторая половина — зато очень хороша, есть забирающiй интересъ, лица интересныя, обаянiе жизни. Если пойдетъ все crescendo, то Слава Богу, я буду очень радъ. Но, главное, будетъ зависѣть оттого — какъ онъ понялъ людей 40^хъ годовъ? Объ этомъ напишу вамъ. – Къ новому году явилось много объявленiй новыхъ журналовъ. Тибленъ издавалъ журн. Соврем. Обозрѣнiе, но обокравъ кассу и надувъ издателей тысячь на 40, бѣжалъ заграницу. Это Совр. Обозр. преобразуется въ другой журналъ. Характеристика его — Пыпинъ и Антоновичь. Отеч. Зап. Некрасова выходятъ. Тамъ возводятъ въ генiи Рѣшетникова, автора разныхъ вещей съ наблюдательностью, но безъ всякаго смысла. Появляется Щедринъ — вообще же въ критикѣ и обозрѣнiи бездарность и крайнее невѣжество. Пашу опредѣлили въ канцелярiю къ Порѣцкому. Онъ хочетъ держать экзаменъ на чинъ. Не достанете ли вы себѣ прочесть 2^й томъ Хомякова, богословскiе сочиненiя, изд. въ Прагѣ: это краеугольный камень[13] православiя въ сознанiи нашемъ, т. е. нынѣшняго вѣка. Господи! Индифферентъ, прочтя его, долженъ, смотря на католиковъ и протестантовъ, съ гордостью сказать — я православный, какъ вы ниже меня. Какъ[14] слѣдуетъ духовная цензура запретила. Толстой остановилъ пока запрещенiе, самъ просматриваетъ. Тутъ тоже исторiя о фактѣ, что я писалъ выше. Фактъ самъ себя не узнаетъ, когда ему его растолковали. Испугался своего значенiя, и лежащихъ на немъ обязанностей и отвѣтственности. А главное — надо голосъ подавать! Теперь вотъ Соборъ Пiя IХ. Нельзя не высказаться.... но увы! Съ[15] Филаретом<ъ> угасла послѣдняя свѣча, свѣтившая сколько нибудь сознательно внутри факта, и мракъ заступилъ кругомъ. Въ потемкахъ не познали Хомякова..... До свиданiя въ слѣдующемъ письмѣ. Много хотѣлось бы поговорить съ вами да ускользаетъ изъ подъ пера. И объ Идiотѣ, и о своихъ трудахъ. Прилагаю впрочемъ стихотворенiе, которое будетъ въ Зарѣ. Аннѣ Григорьевнѣ поклонъ, и вамъ обоимъ отъ жены.

А<.> Майковъ[16]

// л. 21 об.

[1] Вместо: русскiй ‑ было начато: русскую

[3] <Нрзб.> – густо зачеркнуто.

[6] Далее было начато: благо

[8] Вместо: соединенными ‑ было: обоюдными

[10] В тексте ошибочно: занять

[11] Далее было: ничего нѣтъ

[12] В рукописи ошибочно: отстутствiи

[16] Текст: не познали Хомякова... До свиданiя въ слѣдующемъ письмѣ. Много хотѣлось бы поговорить съ вами да ускользаетъ изъ подъ пера. И объ идiотѣ, и о своихъ трудахъ. Прилагаю впрочемъ стихотворенiе, которое будетъ въ Зарѣ. Аннѣ Григорьевнѣ поклонъ, и вамъ обоимъ отъ жены.

А<.> Майковъ – вписан на полях слева л. 21 об.