<ГА РФ, ф. 677, оп. 1, № 790. Письмо Ф. М. Достоевского к великому князю Александру Александровичу Романову>

Ваше Императорское Высочество

Милостивѣйшій Государь,

Дозвольте мнѣ имѣть честь и счастье представить вниманію Вашему трудъ мой. Это — почти историческій этюдъ, которымъ я желалъ объяснить возможность въ нашемъ странномъ обществѣ такихъ чудовищныхъ явленій какъ Нечаевское преступленіе. Взглядъ мой состоитъ въ томъ, что эти явленія не случайность, не единичны, а потому и въ романѣ моемъ нѣтъ ни списанныхъ событій, ни списанныхъ лицъ. Эти явленія — прямое послѣдствіе вѣковой оторванности всего просвѣщенія Русскаго отъ родныхъ и самобытныхъ началъ Русской жизни. Даже самые талантливые представители

// л. 2

нашего псевдо-европейскаго развитія давнымъ давно уже пришли къ убѣжденію о совершенной преступности для насъ, Русскихъ, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснѣе то, что они совершенно правы; ибо разъ съ гордостію назвавъ себя европейцами, мы тѣмъ самымъ отреклись быть Русскими. Въ смущеніи и страхѣ предъ тѣмъ, что мы такъ далеко отстали отъ Европы въ умственномъ и научномъ развитіи, мы забыли что сами, въ глубинѣ и задачахъ Русскаго духа, заключаемъ въ себѣ, какъ Русскіе, способность можетъ быть принести новый свѣтъ міру, при условіи самобытности нашего развитія. Мы забыли, въ восторгѣ отъ собственнаго униженія нашего, непреложнѣйшій законъ историческій, состоящій въ томъ что безъ подобнаго высокомѣрія о собственномъ міровомъ значеніи какъ націи, никогда мы не можемъ быть великою націею и оставить по себѣ хоть что нибудь самобытное для пользы всего человѣчества. Мы забыли, что всѣ

// л. 2 об.

великія націи тѣмъ и проявили свои великія силы, что были такъ «высокомѣрны» въ своемъ самомнѣніи и тѣмъ то именно и пригодились міру, тѣмъ то и внесли въ него, каждая, хоть одинъ лучь свѣта, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомѣрно самостоятельными.

Такъ думать у насъ теперь и высказывать такія мысли значитъ обречь себя на роль парія. А между тѣмъ главнѣйшіе проповѣдники нашей національной несамобытности, съ ужасомъ и первые отвернулись бы отъ Нечаевскаго дѣла. Наши Бѣлинскіе и Грановскіе не повѣрили бы, еслибы имъ сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вотъ эту родственность и преемственность мысли, развивавшейся отъ отцовъ къ дѣтямъ я и хотѣлъ выразить въ произведеніи моемъ. Далеко не успѣлъ, но работалъ совѣстливо.

Мнѣ льститъ и меня возвышаетъ духомъ надежда, что Вы, Государь, наслѣдникъ одного изъ высочайшихъ и тягчайшихъ жребіевъ въ

// л. 3

мірѣ, будущій вожатай и властелинъ земли Русской — можетъ быть обратите хотя малое вниманіе на мою попытку — слабую, я знаю это, но добросовѣстную — изобразить въ художественномъ образѣ одну изъ самыхъ опасныхъ язвъ нашей настоящей цивилизаціи, цивилизаціи странной, неестественной и не самобытной, но до сихъ поръ еще остающейся во главѣ Русской жизни.

Позвольте мнѣ, Всемилостивѣйшій Государь, пребыть съ чувствами безпредѣльнаго уваженія и благодарности

Вашимъ вѣрнѣйшимъ и преданнѣйшимъ слугою.

Ѳедоръ Достоевскій.

10 февраля

1873 года.

// л. 3 об.