<НИОР РГБ, ф. 93.II.9.19. Письмо Н. Н. Страхова к Ф. М. Достоевскому>

За что Вы такъ браните Бѣлинскаго, многоуважаемый Ѳедоръ Михайловичь? Онъ былъ весьма небольшихъ размѣровъ человѣкъ, но талантливый, искреннiй, прямой.

Да, слава въ прихотяхъ вольна....

.................................

Но намъ ужъ то чело священно,

Надъ коимъ вспыхнулъ сей языкъ.

Конечно очень грустно то уродливое развитiе, которое мы переживаемъ. Едва ли не правъ Данилевскiй, что поправить насъ можетъ только борьба съ Европою, море крови, всяческiя битвы и потрясенiя. Мнѣ иногда кажется, что самые свѣтлые умы подверглись заразѣ. Обожанiе прогресса, чрезмѣрное уваженiе къ уму, къ знанiю, весь складъ, всѣ привычки мысли — какъ Вы все это вырвете и очистите? Чувствуя, что Западъ падаетъ, мы однакоже едва ли понимаемъ, гдѣ корень этого паденiя. Римляне когда-то жаловались, что вся бѣда отъ Грековъ. Но наше положенiе хуже, потому что до сихъ поръ нельзя даже утвердительно сказать, что Россiя не есть

Больной, разслабленный колоссъ.

А Римъ былъ несомнѣнно здоровымъ колоссомъ и никому и показаться не могъ разслабленнымъ.

Съ большимъ нетерпѣнiемъ жду я выхода 3^го тома Хомякова (Записки о Всеобщ. Исторiи). Вышла какая-то глупость: въ газетахъ объявили объ этой книгѣ, а ни одного экземляра достать нельзя. Примусь серьозно изучать его взгляды на исторiю; что-то онъ хотѣлъ сказать?

Получили ли Вы «Зарю»? Меня увѣряютъ, что давно и исправно посылается къ Вамъ. Но такъ какъ Вы ни слова не говорите о книжкахъ этого года, то я до сихъ

// л. 38

поръ въ сомнѣнiи, и прошу Вашего положительнаго отвѣта. А прочтите мои статьи — непремѣнно скажите что-нибудь, хоть ругните.

Благодарю Васъ очень за теплое участiе къ моей литературной участи, за Ваши совѣты и предположенiя. Но какъ Вы хотите, чтобы я писалъ, когда въ «Зарю» моихъ статей — не-то что избѣгаютъ, а не принимаютъ просто и безъусловно? У меня разомъ пропала охота, когда мнѣ дали почувствовать, чтобы я меньше писалъ. Въ другой журналъ? Но такой переходъ очень труденъ; я избалованъ, привыкъ самъ выбирать темы, привыкъ быть дома, а не въ гостяхъ тамъ, гдѣ пишу. И изъ за чего я буду натуживаться, когда никто не проситъ? Я работалъ для Зари; теперь пожалуй стану работать для литературы. Но въ такомъ случаѣ лучше собраться съ силами и написать что-нибудь дѣльное, чѣмъ тратиться на ежемѣсячное писанье. Въ четырнадцать мѣсяцовъ я написалъ около двадцати пяти листовъ — для меня это очень много. Это было большое усилiе съ моей стороны. Но теперь оказывается, что требуется не усилiе, а дѣло. Посмотримъ, подумаемъ.

Вы говорите, что я слишкомъ скоро падаю духомъ. Но припомните — палъ Свѣточь, закрыто было Время, пала Эпоха, пала Библiотека для Чтенiя, выскользнули изъ рукъ Отечественныя Записки, не удалась Заря — не ужели это благопрiятныя условiя для писателя журнальныхъ статей? Впрочемъ — Вы имѣете право упрекать другихъ въ недостаткѣ энергiи, потому что сами Вы конечно сдѣлали больше всякаго — я разумѣю Вашу дѣятельность послѣ Эпохи, послѣ жестокаго удара, съ которымъ конечно не могутъ равняться

// л. 38 об.

удары, перенесенные другими.

Очень бы хотѣлось получить отъ Васъ еще нѣсколько строкъ до отъѣзда. Ваши письма мнѣ безмѣрно-прiятны; очень радъ если хоть сколько-нибудь угождаю Вамъ своими.

Разскажу Вамъ про Тургенева. 16^го Февраля, во Вторникъ я кончилъ статью объ немъ и пошелъ обѣдать къ Майкову, по обыкновенiю. На Невскомъ вижу на встрѣчу идетъ Тургеневъ. Былъ легкiй морозъ, день солнечный, и Тургеневъ мнѣ показался помолодѣвшимъ и поздоровѣвшимъ. Обрадовался я совершенно неизвѣстно чему, и подходя поклонился самымъ вѣжливымъ образомъ. Но у Тургенева что-то блеснуло: онъ какъ будто не узналъ, лицо стало презрительно-гнѣвнымъ и онъ холодно отдалъ мнѣ небольшой поклонъ. Дни[1] черезъ два заходитъ ко мнѣ Полонскiй и разсказываетъ: «А у меня былъ вчера Тургеневъ». — Кто же еще былъ? — «Да Златковскiй и Покровскiй — больше никого. Я хотѣлъ Васъ позвать, и говорилъ Тургеневу, сказалъ, что Вы о немъ пишете. Но онъ — представьте — слышать не хотѣлъ, увѣривъ, что никто еще не оскорблялъ его такъ, какъ Вы, что Вы назвали его злоязычной бабой и пр. что Вы говорили не о его талантѣ, а о немъ, какъ о человѣкѣ. Наотрѣзъ отказался Васъ видѣть». Полонскiй сплетникъ,[2] конечно совершенно добродушный. Но я былъ радъ, услыхавъ, что мои слова дошли по адресу. Малодушiе Тургенева для меня столь очевидно, что я не каюсь въ своихъ выраженiяхъ. Отчасти я мстилъ и за Васъ (объ Васъ есть у него двѣ строчки въ «Воспоминанiяхъ») и какъ видите отомстилъ.

Какая позорная трусость! Какое отсутствiе всякой вѣры! Я слышалъ потомъ, что онъ ужасно подличалъ передъ молодыми людьми,

// л. 39

заискивалъ у молодаго поколѣнiя.

Есть тутъ одинъ умный человѣкъ, В. В. Григорьевъ, «бiографъ-орiенталистъ» (помните статью Кавелина въ защиту Грановскаго?). Отъ него одного я услышалъ мысль, которая часто приходила мнѣ въ голову. Онъ говорилъ: «Во всемъ виноваты старики, а не молодежь. Старики трусятъ, не знаютъ, чего имъ держаться, подличаютъ передъ юношами......»

Что Вы скажете о французскихъ событiяхъ? У насъ, по обычаю, явилось много ярыхъ приверженцевъ коммуны. Сколько я ни спрашивалъ, ничего не понимаю. Сегодня мнѣ показывали письмо Сарсе, драматурга, занимавшагося почти однимъ искуствомъ. Онъ говоритъ, что въ настоящую минуту онъ на 45 году жизни все бросилъ, увлеченъ вполнѣ вопросомъ Парижскаго возстанiя, измѣнилъ всѣ свои занятiя. Какъ думаете? Не начинается ли новая эра? Не заря ли будущаго дня?

Излѣчится ли когда-нибудь Европа отъ этихъ суевѣрныхъ ожиданiй? Или ей суждено вѣчно рваться въ ожиданiи невѣдомаго будущаго, вѣчно истощаться, чувствуя, что чего-то недостаетъ въ ея настоящей жизни, а чего — неизвѣстно.

Отважное племя Яфета останется такимъ до конца. Будемъ ли мы счастливѣе?

Но я заболтался. Когда увидимся, Ѳедоръ Михайловичь, можетъ быть воротятся хоть въ малой долѣ тѣ безконечные разговоры, которые когда-то мы водили съ Вами. Я поѣду въ первыхъ числахъ Iюня, по крайней мѣрѣ такъ предполагаю. Но нынче время скоро идетъ; не только осень, но и смерть вовсе не такъ далеко, какъ было когда-то. Душевно желаю Вамъ всего лучшаго. Аннѣ Григорьевнѣ усердный поклонъ.

Вашъ преданнѣйшiй

Н. Страховъ

1871 г.

4 Мая

Спб.

// л. 39 об.