<НИОР РГБ, ф. 93.II.9.19. Письмо Н. Н. Страхова к Ф. М. Достоевскому>

Поздравляю Васъ, Ѳедоръ Михайловичь и Васъ, Анна Григорьевна, съ Сонею!

Простите, Ѳедоръ Михайловичь, что до сихъ поръ не собрался написать къ Вамъ. Зима эта была для меня такъ тяжела, какъ еще никогда никакая зима не бывала. Осенью я простудился,[1] дѣла въ журналѣ шли хуже и хуже, а тутъ смерть принялась косить моихъ знакомыхъ и прiятелей. Умерли Долгомостьевъ и Эдельсонъ, люди, которые въ послѣднiе годы съ небольшими перерывами засѣдали у меня сплошь[2] по три раза въ недѣлю, по Вторникамъ, Четвергамъ и Субботамъ, отъ 6 до 9. Кромѣ того здѣсь умерли Валентинъ Семеновичь Костровъ, Василiй Николаевичь Карповъ, за границею Николай Николаевичь Филипповъ, Артуръ Ивановичь Бени. Можетъ быть я и забылъ еще кого-нибудь, только извѣстiя о смерти и зовъ на похороны просто не давали мнѣ опомниться. Долгомостьевъ умеръ страшно; онъ сошолъ съ ума у меня на квартирѣ и я былъ свидѣтелемъ зрѣлища почти невыносимаго.

И такъ не было у меня духа писать къ Вамъ, и ничего веселаго я не могъ бы Вамъ сообщить. Я и теперь не весьма далекъ отъ унынiя; пусто мнѣ и холодно.

Что касается до литературныхъ дѣлъ, то всего лучше я сообщу Вамъ письмо, которое я только-что написалъ Каткову. Вотъ оно отъ слова до слова:

«Пишу къ Вамъ, высокопочитаемый Михаилъ Никифоровичь, съ тѣмъ чтобы просить мѣста въ Вашемъ журналѣ для своей статьи.

Краевскiй выдернулъ изъ подъ моихъ рукъ Отеч. Записки въ то самое время, когда я только что расписался и у меня образовались большiе планы относительно литературной

// л. 7

критики и статей философскаго содержанiя. Я не сдѣлалъ впрочемъ ни малѣйшаго усилiя, чтобы удержать его отъ этого шага, въ сущности недобросовѣстнаго и постыднаго. Краевскiй признаетъ и исповѣдуетъ только одинъ принципъ — священное право собственности; его полное равнодушiе къ дѣлу, вслѣдствiе этого скаредное и неумѣлое веденiе дѣла, и въ тоже время упорное нежеланiе отдать журналъ вполнѣ въ мои руки, — измучили меня въ продолженiе года, и я былъ радъ развязкѣ, давшей вещамъ болѣе естественный порядокъ.

Впрочемъ не мало тутъ виноватъ и тотъ по истинѣ дрянной литературный кружокъ, который я засталъ въ От. Зап. (для Васъ, Ѳ. М., поясню: Крестовскiй, Стебницкiй, Заринъ, Щегловъ, Загуляевъ), и нѣкоторые изъ тѣхъ, которыхъ я привелъ съ собою (для Васъ, Ѳ. М.: Аверкiевъ, Долгомостьевъ, Чупровъ, Погребовъ, Полонскiй). Виноватъ и я самъ отсутствiемъ энергiи и слабою производительностiю; но я очень старался, и могу еще привести въ свое извиненiе то, что мое здоровье нѣсколько пошатнулось и что личныя мои обстоятельства еще никогда не давили меня такъ тяжело, какъ въ этотъ годъ.

Какъ бы то ни было, журналъ съ 4-мя или 5-ю тысячами подписчиковъ, могшiй имѣть доброе направленiе, обратился въ каѳедру свистуновъ и нигилистовъ.

Впрочемъ Краевскiй какъ собственникъ, сохраняетъ надъ нимъ верховный надзоръ, т. е. оставилъ за собой право не допускать въ журналѣ ничего, чтó угрожало бы его существованiю.

// л. 7 об.

Что касается до меня, то я остался на мели со своими планами, съ нѣкоторыми сотрудниками и даже съ готовыми ихъ статьями. Прошу Васъ покорно, если найдете удобнымъ это со своей стороны, дать мнѣ нѣкоторый выходъ изъ этого положенiя.

1., Прiймите отъ меня статью о Войнѣ и Мирѣ гр. Толстого. Романъ этотъ представляетъ воплощенiе лучшихъ преданiй нашего художества; онъ ведетъ свой родъ отъ Капитанской Дочки и отвѣчаетъ на тѣ требованiя реализма, которыя такъ сильно участвовали въ развитiи нашей литературы послѣ Пушкина.

Но такъ какъ у насъ преданiя не сохраняются, и масса читающихъ и пишущихъ не помнитъ и не видитъ связи настоящихъ явленiй съ прошлыми, то я хотѣлъ-бы составить свой разборъ изъ двухъ частей:

Статья первая. Наша критика. Характеристика Бѣлинскаго. Его теорiя прогресса въ литературѣ, теорiя до сихъ поръ господствующая въ нашихъ школахъ (гимназiяхъ). Характеристика Ап. Григорьева. Его органическая критика и взглядъ на литературу съ этой точки зрѣнiя.

Такъ какъ, Михаилъ Никифоровичь, у насъ дѣйствительно есть эти два взгляда и никакихъ другихъ нѣтъ, то мнѣ кажется полезнымъ сопоставить ихъ въ сжатомъ очеркѣ, выяснить одинъ посредствомъ другого, и показать необходимость держаться, болѣе яснаго и глубокаго, т. е. Григорьевскаго.

Вторая статья состояла бы въ приложенiи

// л. 8

этихъ общихъ началъ къ Войнѣ и Миру, какъ къ частному случаю, т. е. указанiи всѣхъ нитей, связывающихъ это произведенiе съ предшествовавшими явленiями литературы.

Задача хорошая, и я твердо увѣренъ, что именно такую задачу слѣдовало бы выполнить въ настоящемъ случаѣ; но какъ я ее выполню — другой вопросъ. Я сдѣлалъ нѣкоторыя приготовленiя, напр. штудировалъ Григорьева, и обѣщаю работать усердно, если Вы дадите мнѣ разрѣшенiе; иначе же — мнѣ негдѣ печатать.

2., Вторая моя просьба ‑ объ одномъ изъ сотрудниковъ. Нѣкто Незеленовъ, молодой человѣкъ, кончающiй курсъ въ университетѣ, написалъ большую статью — Пушкинъ и его поэзiя. Статья требуетъ обработки, которой мы ее и подвергнемъ общими силами, — но отличается столь большими достоинствами, такимъ тонкимъ и глубокимъ пониманiемъ, что вполнѣ заслуживаетъ такого почетнаго мѣста, какъ Вашъ журналъ.

Вотъ и всѣ мои желанiя и просьбы. Само собою разумѣется, я не имѣю претензiи получить отъ Васъ согласiе напечатать статьи, которыхъ Вы еще не знаете; но трудно работать не имѣя хотя нѣкоторой надежды на помѣщенiе труда. Что же касается до разбора Толстого, то я готовъ думать, что это дѣло принадлежитъ мнѣ по праву, и своимъ предложенiемъ хотѣлъ бы предъупредить появленiе второй статьи г. Щебальскаго, которая, если будетъ походить на первую, никакъ не составитъ дѣйствительнаго разбора романа (Петръ Карловичь, какъ видно,

// л. 8 об.

и не ставитъ себѣ такой задачи).

Вотъ Вамъ, Михаилъ Никифоровичь, нѣкотораго рода отчетъ о моей дѣятельности. Для меня было бы очень дорого, еслибы въ Вашемъ мнѣнiи Вы не отказали этой слабой дѣятельности въ свойствахъ искренности и серьозности. А затѣмъ — Вашъ судъ и Ваша власть.

Съ глубочайшимъ уваженiемъ, и пр.»

Теперь скажу Вамъ, Ѳедоръ Михайловичь, то, чтó Вы можетъ быть и безъ меня знаете, именно, что Вы — молодецъ. Такъ работать какъ Вы работаете, побѣдить всѣ обстоятельства и завоевать публику, — вѣдь это просто богатырскiя дѣла. Вашъ Идiотъ интересуетъ меня лично чуть ли не больше всего, что Вы писали. Какая прекрасная мысль! Мудрость, открытая младенческой душѣ и недоступная для мудрыхъ и разумныхъ, — такъ я понялъ Вашу задачу. Напрасно Вы боитесь вялости; мнѣ кажется съ Преступленiя и Наказанiя Ваша манера окончательно установилась и въ этомъ отношенiи я не нашолъ въ первой части Идiота никакого недостатка.

Пожалѣйте меня, Ѳедоръ Михайловичь. Меня теперь никто не читаетъ. Даже для прiятелей, Майкова, Полонскаго, Аверкiева и пр. мои статьи какъ будто не существуютъ. Полонскiй все изучаетъ Писарева, а Аверкiевъ, которому мои статьи всегда попадаютъ въ руки, положительно, не удостоиваетъ ихъ прочтенiя; если же перелистывая мелькомъ запомнить какое-нибудь мѣсто, считаетъ долгомъ горячо возставать противъ него. Между тѣмъ, злодѣй! каждую свою вещь онъ мнѣ читаетъ по двадцати разъ, начиная отъ перваго зародыша до полной формы. Съ грустью вспоминаю я о веселыхъ редакцiонныхъ временахъ, и какъ хорошо я понимаю теперь Ап. Григорьева, который всю жизнь тосковалъ о времени молодой редакцiи Москвитянина.

// л. 9

Весь этотъ годъ мнѣ было очень тяжело. Я считаю неудачными свои статьи объ Васъ и о Дымѣ Тургенева. Но все таки они не глупы. Но за тѣмъ, напрягая свой голосъ вопiющаго въ пустынѣ, я написалъ Бѣдность нашей литературы, статью, которою весьма доволенъ. Въ концѣ концовъ все таки оказывается, что въ 1866 и 1867 годахъ лучшiя философскiя и критическiя статьи принадлежали мнѣ.

Знаете ли къ чему я веду эту хвастливую рѣчь? Для меня необыкновенно дороги честь и значенiе нашего литературнаго кружка. Я до сихъ поръ полагаю, что это главная струя нашей литературы. Посмотрите. О Тургеневѣ лучшiя вещи писаны у насъ, и онъ у насъ печатался. Островскiй теперь сбрендилъ, но связанъ съ Ап. Григорьевымъ неразрывно — въ лучшей порѣ своей дѣятельности. Некрасовъ измѣнникъ литературы и о немъ говорить нечего. Теперь очень высоко сталъ Л. Толстой; но вѣдь мудрые Современники его пропустили. Я просматривалъ недавно курсъ исторiи Р. Словесности, Петрова. Въ немъ подробно трактуется о Григоровичѣ, Добролюбовѣ и пр., а Л. Толстой едва упоминается и смѣшанъ съ А. Толстымъ. Причина — объ немъ не было ни одной статьи въ Современникѣ.

Это наши связи, наше положенiе. За тѣмъ — наши преданiя — Ап. Григорьевъ, возстановленiе памяти котораго послѣдуетъ неминуемо, если Россiи суждено умнѣть, а не глупѣть. Кромѣ того — то направленiе, которое Вами было дано Времени и Эпохѣ; наша борьба съ Современникомъ. Вѣдь не пропадетъ же это все. Напр. Щедринъ теперь стремится блистать; но мнѣ смѣшно, когда подумаю, что вѣдь ему подписанъ ненарушимый приговоръ,

// л. 9 об.

подписанъ Вами и отчасти мною, — а онъ только недогадывается.

Затѣмъ наличныя силы: Вы идете блистательно, Аверкiевъ развивается, я еще не пропалъ. Признаюсь я не безъ радости видѣлъ даже успѣхъ безпутнаго В. Крестовскаго или истинно даровитаго Стебницкаго. Часто въ эти два года мнѣ приходилось съ радостью замѣчать: все наши! все наши на первомъ планѣ! Даже Н. И. Соловьевъ совершилъ блистательнѣйшую карьеру — съ Вашего благословенiя.

Ну прощайте, Ѳедоръ Михайловичь! Такъ дорого достается мнѣ писанье, что простите за этотъ недоконченный листокъ.

Вашъ покорнѣйшiй

Н. Страховъ.

PS. Новые журналы — положительно оплошали. А то ли еще будетъ въ половинѣ года. Они какъ эмигранты — ничего не забыли и ничему не выучились; а время-то не даромъ идетъ. Въ сущности, какъ они ни усиливайся, не воротить имъ никогда 1860 года.

// л. 10