РУССКIЙ ТЕАТРЪ
СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНIЕ ДРАМАТУРГIИ И СЦЕНЫ
СТАТЬЯ ВТОРАЯ
А
мы вотъ какими товарами торгуемъ!
Купеческое присловье.
_____
III
Мы хотѣли разобрать наличные капиталы нашей сценической драматургiи, покончивши дѣло съ драматургiею литературною тѣмъ чтó весь образованный и мыслящiй людъ признаетъ за русскую драматургiю — и что явнымъ образомъ мало признается или даже вовсе не признается за таковую спецiальными блюстителями театра и театральными комитетами, позволяющими себѣ отвергать пьесы Островскаго и восторгающимися издѣлiями гг. Дьяченко и Боборыкина.
Чтоже
въ самомъ дѣлѣ даютъ на такъ–называемомъ «русскомъ театрѣ». Понастоящему
слѣдовало бы прослѣдить цѣлый, хоть напримѣръ
прошлогоднiй сезонъ т. е. время отъ сентября 1861 г. по iюнь 1862 года, и статистическими данными доказать всю безсмысленность и безосновность
нашего сезоннаго репертуара, но въ настоящее время, только–что принявшись слѣдить
за русской сценой, мы должны сократить повозможности всякiя вступленiя, и
такъ или иначе, partir du point où nous sommes, взять
дѣло до его настоящей минуты.
Тѣмъ
болѣе, что насчетъ безсмысленности репертуара прошлаго
сезона, можно намъ повѣрить и на–слово. Безсмысленность — такой обычный
фактъ въ нашей обычной общественной жизни — что доказывать
статистическими фактами нужно развѣ только ея рѣдкiя lucida intervalla здраваго смысла. Съ
другой стороны, статистическiе факты
за одинъ предшествовавшiй мѣсяцъ достаточно могутъ
удостовѣрить каждаго, кто только усумнится (а кромѣ членовъ разныхъ спецiальныхъ
комитетовъ, право едвали кто усумнится)
въ томъ, что слова безсмысленность и безосновность
по отношенiю къ репертуару русской сцены, употреблены нами вовсе не для «красоты
слога».
Еслиже, противъ всякаго нашего чаянiя, насъ упрекнутъ въ опрометчивости или заносчивости сужденiя, мы возьмемъ на себя неблагодарный
трудъ вывести «любопытныя» статистическiя данныя изъ афишъ прошлогодняго сезона.
Въ
настоящую минуту, мы прежде всего исчислимъ чтó давалось въ послѣднее время, хоть
напримѣръ отъ 25 сентября —
на двухъ русскихъ театрахъ, на Марiинскомъ и на Александринскомъ. До балета (покрайней–мѣрѣ покамѣстъ) итальянской оперы — какъ дѣла
музыкальныхъ спецiалистовъ и любителей,
до французской и нѣмецкой сцены, до появленiя на нихъ какого–либо новаго и поучительнаго
художника намъ дѣла нѣтъ. На первое время мы
ограничиваемся только насущнымъ.
Итакъ
вотъ что давалось на русскихъ театрахъ съ 25 сентября.
25
сентября
на Александринскомъ: «Отецъ и дочь», драма. «А. и Ф.», водевиль. На Марiинскомъ «Горе
отъ ума» и «Беззаботная» (г–жа Спорова).
26
сентября
на Александринскомъ «Тридцать лѣтъ или жизнь игрока», драма. «Балъ у банкира», водевиль. (Г. Жулевъ — Нарцисъ Бишоно). На Марiинскомъ «Жизнь за царя».
27
сентября
на Александринскомъ «Уголино». «Милыя
бранятся, только тѣшатся». Въ
Марiинскомъ «Не въ деньгахъ счастье», (г. Васильевъ 2) «Бѣдовая бабушка».
28
сентября
на Александринскомъ въ первый разъ «Легкая надбавка», драма въ трехъ дѣйствiяхъ, соч. г. Погосскаго. «Въ чужомъ пиру похмѣлье», комедiя А. Н. Островскаго. «Всѣхъ цвѣточковъ болѣ —
розу я любилъ». На Марiинскомъ «Норма» (г–жа
Лаврова–Спекки). Второе дѣйствiе оперы «Невѣста–лунатикъ» (г. Никольскiй и г–жа Булахова).
30
сентября
въ Александринскомъ «Смерть Ляпунова».
«Живчикъ». На Марiинскомъ «Испорченная жизнь», комедiя г. Чернышова.
«Проказы барышень
на черной
рѣчкѣ». Сцена г. Горбунова.
1
октября
на Александринскомъ «Не по носу табакъ»,
г. Погосскаго. «Комедiя съ дядюшкой». «Волшебная флейта», водевиль. На Марiинскомъ «Марта», опера. «Москаль–чаривникъ» (г. Артемовскiй и г–жа Леонова).
2
октября
на Александринскомъ «Велизарiй», драма. «Взаимное обученiе». На Марiинскомъ «Сватьба Кречинскаго», комедiя. «Вотъ что значитъ влюбиться въ актрису» (г–жа Спорова). «Бабушкины
грѣшки» (г–жа Спорова).
3
октября
на Александринскомъ въ первый разъ «Не первый и не послѣднiй», комедiя въ
пяти дѣйствiяхъ, г. Дьяченко. «Женщины–гвардейцы» (бенефисъ г. Марковецкаго). На Марiинскомъ «Жизнь за царя» (208 представленiе).
4
октября. На Александринскомъ театрѣ: «Уголино», «На ловца и звѣрь бѣжитъ». На
Марiинскомъ — «Гроза», А. Н. Островскаго, «Женихи», «Дядюшка болтушка».
4
октября. На Александринскомъ: «Тридцать лѣтъ
или жизнь игрока», «Балъ у банкира». На
Марiинскомъ — «Русалка» опера А. С. Даргомыжскаго...
Но
вѣдь это перечисленiе, скучно
нашимъ читателямъ?.. Оно и самимъ намъ скучно — но вѣдь изъ него открывается фактъ довольно поучительный. Если вѣрить нашему репертуару, то
должно быть «Уголино», «Жизнь игрока» пьесы наиболѣе капитальныя. Отъ 25 сентября до 5 октября, включительно — онѣ раздѣлили
честь повторенiя съ одной только дѣйствительной, всѣми признанной капитальной вещью —
съ оперой Глинки.
Пропустимте
недѣлю.
14 октября. На Александринскомъ театрѣ: «Уголино» (ого! въ третiй
разъ), «Женищины–гвардейцы» (тоже должно быть штука капитальная). На
Марiинскомъ — «Жидовка» (гг. Сѣтовъ, Васильевъ 1, Булаховъ — г–жи Валентина Бiанки; Анненская).
15 октября. На
Александринскомъ: «Жертва за жертву», драма г. Дьяченко. На Марiинскомъ «Испорченная
жизнь» «Комедiя съ дядюшкой», сцена г. Горбунова.
16 октября. На Александринскомъ: въ первый разъ
по возобновленiи — «Ермакъ
Тимофеичъ», Полевого, «Беззаботная». На Марiинскомъ —
(въ пятый разъ), «Непервый и непослѣднiй», г. Дьяченко, «Что имѣемъ нехранимъ».
17 октября. На Александринскомъ: «Легкая надбавка», г. Погосскаго. «Игроки», Гоголя.
«Первое декабря».
18 октября. На Марiинскомъ: «Непервый
и непослѣднiй», г. Дьяченко (въ шестой разъ). На Александринскомъ — «Двумужница».
19 октября. На Александринскомъ: «Велизарiй», «Живчикъ». На
Марiинскомъ «Жизнь за Царя».
Въ пространство времени, пропущенное
нами, промелькнула еще комедiя Островскаго: «Праздничный сонъ...» Мы замѣчаемъ
это, желая быть справедливыми...
Но спрашиваемъ читателей — чтò должно заключить изъ образчика нашего репертуара за мѣсяцъ. Что кромѣ «Жизни за Царя», у насъ есть одна капитальная вещь, что — «Уголино», Полевого и что первый
драматическiй писатель нашъ — г. Дьяченко, второй — г. Чернышовъ, третiй — г. Погосскiй? Не
такъ ли? Недурно также писалъ Гоголь, такъ что иногда еще можно его давать; не
безъ достоинства тоже и комедiи Островскаго.
Но мы не можемъ продолжать далѣе въ шуточномъ тонѣ. Театръ для насъ — дѣло серьозное, дѣло народное.
И вотъ именно, прежде всего мы беремъ
вопросъ съ этой точки зрѣнiя. На
Александринскомъ театрѣ — понизили цѣну
мѣстамъ, стало–быть, явнымъ образомъ хотѣли сдѣлать его доступнымъ небогатой массѣ. Чѣмъ же угощаютъ эту небогатую массу? Свирѣпствомъ
г. Степанова въ «Уголино» и «Жизни игрока»...
такими драмами какъ «Айвенго» и «Велизарiй», возобновленiемъ постыднаго вздора, въ родѣ «Ермака» покойнаго Полевого... Почему же спрашивается, эту небогатую
массу лишаютъ удовольствiя видѣть и слышать такiя капитальныя вещи русскаго искуства какъ «Жизнь
за Царя» и «Гроза» — за что ее осуждаютъ на вольное–невольное
выслушиванье дичи, которую несутъ Нино Галлури или Ермакъ Тимофеевичъ?
Наконецъ мы поймемъ даже и вздоръ, если
онъ логиченъ. Но какимъ логическимъ мѣриломъ руководствуются
въ распредѣленiи спектаклей на двухъ русскихъ театрахъ?.. Будь Марiинскiй
театръ, исключительно оперный — мы
это поймемъ, хотя опять–таки пожалѣемъ, что небогатая масса лишается — Богъ
знаетъ за что и прочто — высокихъ наслажденiй, доступныхъ ей нисколько не менѣе
зажиточнаго мѣщанства. Будь Марiинскiй театръ — опредѣленъ для
спектаклей съ великолѣпной обстановкой — тоже
было бы понятно, но вѣдь «Айвенго» же напримѣръ и даже «Ермакъ Тимофеевичъ» требуютъ немалой обстановки, а давались
на Александринскомъ театрѣ, а съ другой стороны — ни «Испорченная жизнь», ни «Горе отъ ума»,
ни даже «Гроза», особеннаго
великолѣпiя не требуютъ, а
давались на Марiинскомъ и на Александринскомъ. Будь даже Александринскiй театръ — мѣстомъ предопредѣленнымъ для свалки сора
вродѣ «Уголино» и произведенiй г. Дьяченки,
тоже было бы дѣло логически объяснимое. Но
вѣдь на немъ играютъ: «Въ чужомъ пиру похмѣлье», Островскаго — «Игроковъ», Гоголя. Будь наконецъ этотъ театръ
ареною для рева г. Степанова и вообще для актеровъ — послабже, мы бы и это поняли, хотя конечно не
могли бы одобрить такого аристократическаго раздѣленiя. Съ другой стороны, будь Марiинскiй театръ предназначен для людей
съ эстетически–развитымъ вкусомъ, на
немъ не соединялась бы съ «Грозою» Островскаго, такая пошлость, какъ «Дядюшка болтушка», недавались бы въ немъ пьесы въ родѣ водевиля «Проказы барышень на черной рѣчкѣ»...
Но оставимъ безсмысленный фактъ быть безсмысленнымъ фактомъ, и обратимся къ нашему вопросу, т. е. къ вопросу о капиталахъ нашей
драматургiи. Неужели же въ самомъ
дѣлѣ «Уголино», «Ермакъ
Тимофеевичъ» и хламъ г. Дьяченко — считаютъ распорядители репертуара за капитальныя произведенiя?.. Неужели же они не знаютъ, что о произведенiяхъ хоть бы напримѣръ
г. Дьяченко, хоть бы напримѣръ
о новомъ его произведенiи, серьозная
критика постыдится говорить; что по поводу штукъ г. Погосскаго, она пожалѣетъ
только, что не бездарный, судя по
его прежнимъ военнымъ расказамъ, авторъ садится не въ свои
сани. Вѣдь среди этихъ штукъ комедiи г. Чернышова и драмы г. Потѣхина старшаго — перлы, а между тѣмъ и объ этихъ перлахъ смѣшно говорить
серьозно въ литературѣ, которая имѣетъ Грибоѣдова, Гоголя и Островскаго. Комедiи г. Чернышова напримѣръ очень
нравятся на сценѣ, и мы нисколько не думаемъ посягать на ихъ сценическое достоинство, тѣмъ болѣе, что онѣ
представляютъ для такихъ
высокодаровитыхъ артистовъ, какъ г. Васильевъ 2, хорошiя роли, но попробуйте прочесть ихъ, и вы увидите, какими бѣлыми нитками онѣ сшиты, какъ все въ нихъ «сдѣлано», натянуто за волосы, какъ изъ–за всякой сцены непрiятно–навязчиво скачетъ вамъ въ глаза задняя мысль, такъ называемая «идейка». Возьмите хоть послѣднюю изъ нихъ: «Испорченная
жизнь»; вѣдь это драматизированный, разжижонный и отравтительно–подслащенный
казенной нравственностью «Подводный камень» г. Авдѣева! Или драмы г. Потѣхина напримѣръ? (мы говоримъ о г. Потѣхинѣ
старшемъ, ибо о г. Потѣхинѣ
младшемъ считаемъ болѣе лишнимъ говорить, чѣмъ
о г. Дьяченко или г. Боборыкинѣ). Напишетъ Островскiй «Не въ свои сани не садись» и выставитъ
типъ патрiарха, въ лицѣ Русакова; г. Потѣхинъ даетъ «Судъ людской не божiй», гдѣ пересаливаетъ этотъ тип до невозможности, обставивъ его отвратительными бабами–кликушами. Коснется Островскiй какъ художникъ типа
широкой русской натуры въ Петрѣ Ильичѣ, сумѣвши при всей правдѣ удержаться
въ границахъ поэзiи; г. Потѣхинъ заставитъ четыре акта пьянствовать, буянить и воровать какого–то дуромана
въ пьесѣ «Чужое добро въ прокъ нейдетъ». Или вдругъ напримѣръ, съ чего–то нѣкоторымъ
господамъ приходило въ голову при первыхъ комедiяхъ Островскаго, что онъ ведетъ войну съ образованностью, и
вотъ г. Владыкинъ всю вину начинаетъ валить на образованныхъ, не постыдившись даже назвать «образованностью» одну изъ своихъ комедiй, въ которой образованность выходитъ виновата въ томъ, что молодой купчикъ обкрадываетъ дражайшаго родителя. O imitatores, servum pecus! Думалъ ли когда Островскiй, что его Ненилы Сидоровны и другiя лица, убѣжденныя, что образованiе ведетъ людей къ безобразiямъ, найдутъ своимъ мыслямъ поборниковъ
въ литературѣ? Думалъ ли нетолько онъ, но думалъ ли даже покойный Добролюбовъ, толкуя
о самодурствѣ темнаго царства, что для возбужденiя тошноты заѣздитъ г. Чернышовъ
самодурство въ своихъ комедiяхъ?
Нѣтъ, господа распорядители репертуара
русскаго театра, плохи ваши капиталы, которыми
вы думаете замѣнить вещи Гоголя и Островскаго!
IV
Чтобы начать наши замѣтки о «русскомъ
театрѣ» чѣмъ–нибудь
хорошимъ и прiятнымъ, мы прежде
всего должны сказать, что до самаго начала сезона мы нерѣдко
выносили истинно–отрадное чувство изъ нашей русской оперы. Теперешнiй составъ ея съ такими primi и secondi tenori, какъ гг. Сѣтовъ, Никольскiй, Булаховъ, Васильевъ 2, съ такими замѣчательными пѣвицами, какъ г–жа Валентина Бiанки и г–жа Леонова,
съ такими басами и баритонами, какъ гг. Петровъ, Васильевъ 1, Артемовскiй,
Гумбинъ, — теперешнiй
составъ ея, соединенный съ великолѣпнѣйшею постановкою, удовлетворитъ хоть кого. Кто видѣлъ
напримѣръ «Жидовку» Галеви
на нашей и на парижской сценѣ, тотъ не можетъ не согласиться, что и поставлена она у насъ гораздо великолѣпнѣе
и исполняется несравненно лучше. Но что это за странность
такая, что въ «Жидовкѣ» напримѣръ у насъ исторически вѣрна костюмировка, а въ нашей родной оперѣ «Жизнь
за царя» не вывелись еще театральные пейзане вмѣсто
крестьянъ, и театральныя пейзанки съ какими–то мантильями, имѣющими претензiей быть шубками. Антонида въ костюмѣ
средневѣковой герцогини, и сирота Ваня, одѣтый пляшущимъ театральнымъ пейзанчикомъ, въ кафтанчикѣ съ галунчиками. Не
говоримъ уже о кринолинахъ, съ которыми не въ силахъ разстаться
даже русалки въ оперѣ Даргомыжскаго; уничтожить кринолины, положимъ дѣло невозможное, но
неужели нельзя ввести сермягу, зипунъ,
кичку и настоящiй заправскiй
сарафанъ въ заправскую, народную оперу Глинки? Вѣдь такая вещь должна быть исполняема, мы полагаемъ, съ почтенiемъ.
Во все это время, истинно серьозныхъ
драматическихъ спектаклей былъ всего одинъ: это «Горе отъ ума», да и оно было кажется
для дебюта новой артистки г–жи Споровой. Какъ объ этомъ единственномъ серьозномъ спектаклѣ, такъ и о новой дебютанткѣ, мы
обязаны сказать нѣсколько словъ.
Въ «Горѣ отъ ума» на нашей сценѣ вышло собственно только одно, вполнѣ живое и художественно созданное лице, да и то глухонѣмое, князь Тугоуховскiй (г. Васильевъ 2). Это мы говоримъ совсѣмъ не для краснаго словца, а весьма серьозно.
Затѣмъ наибольшая часть принадлежитъ г. Нильскому, въ роли Чацкаго. Большая заслуга его игры въ Чацкомъ уже та, что онъ не похожъ ни на покойнаго Максимова, ни на г. Самарина 1. Мы думаемъ, что г. Нильскiй современемъ сыграетъ настоящаго
Чацкаго, какого до сихъ поръ мы не видывали. Ему только слѣдуетъ прежде всего выкинуть изъ головы мысль, что Чацкiй, jeune
premier, отдаться болѣе своему внутреннему жару и сдѣлать Чацкого
нѣсколько постарше; мы не станемъ заниматься какъ
рецензентъ «Сѣв. Пчелы» счисленiемъ лѣтъ Чацкаго. Можетъ быть Чацкому и двадцать–три года, но на физiономiю
такихъ людей какъ Чацкiй мысль и чувство рѣзко кладутъ
свою печать. Вездѣ гдѣ г. Нильскiй искренно увлекался, забывая о томъ
что он jeune premier, онъ былъ не только хорошъ, но превосходенъ.
Фамусовъ (г. Григорьевъ 1) походилъ гораздо болѣе на департаментскаго сторожа, о которомъ пишетъ Хлестаковъ къ душѣ Тряпичкину, чѣмъ на грибоѣдовскаго Фамусова.
Молчалинъ (г. Шемаевъ) былъ такимъ пошлякомъ, въ котораго не
могла бы влюбиться не только Софья, но даже жена портного
Петровича гоголевской шинели.
Софья... Неужели г–жа
Снѣткова 3 думаетъ серьозно,
что всѣ роли можно играть однимъ тономъ — да
и тономъ–то вѣчно плаксивымъ?
Скалозубъ былъ скопированъ съ фельдфебеля, да
и то не гвардейскаго, а армейскаго, изъ
безсрочно–отпускныхъ.
Хлестова, хоть и играла ее г–жа Линская, артистка весьма даровитая — нисколько не была московской барыней,
передъ которой всѣ трепещутъ. Тоже къ сожалѣнiю должно сказать и о другой, истинно
же даровитой артисткѣ, г–жѣ
Левкѣевой, въ роли Натальи Дмитревны.
О г. Сосницкомъ въ роли Репетилова, имъ совершенно не понятой, лучше умолчать
изъ уваженiя къ его лѣтамъ и дѣйствительнымъ
заслугамъ.
Г. Каратыгинъ въ Загорѣцкомъ, копируетъ какого–то петербургскаго прощалыгу
и несоздалъ московскiй типъ, который
имѣлъ въ виду Грибоѣдовъ.
Чтоже сказать о дебютанткѣ? По
роли Лизы, которую какъ ни стараются защищать, а все–таки она въ комедiи Грибоѣдова нѣчто условное и смахиваетъ на французскую
субретку, по этой роли, говоримъ
мы, о ней еще нельзя произнести какого–либо
окончательнаго сужденiя, да къ сожалѣнiю и по другимъ ролямъ, выбраннымъ ею
для дебютовъ — тоже. Г–жа Спорова, очень ловка на сценѣ, говоритъ со смысломъ, иногда даже съ
огнемъ — но какъ видно изъ ея выбора дебютовъ, на счетъ искуства весьма «легковѣрнаго» мнѣнiя. Впрочемъ, тутъ мы можетъ–быть и ошибаемся. Если на долю ея выпали все такiя ничтожныя
и пустыя роли, то это можетъ–быть
и потому, что лучшихъ ей и не дали.
Смѣшна въ высшей степени театральная публика, раздѣлившаяся уже на двѣ партiи: снѣтковистовъ и споровистовъ. Изъ этихъ партiй «обѣ
лучше», и та которая неистово хлопаетъ г–жѣ Снѣтковой за неудачно выполненную роль Софьи и
та, которая подноситъ вѣнки и букеты г–жѣ Споровой, за то что г–жа
Спорова очень хороша собою.