Богданов

БОГДАНОВ Л.

О Илье Муромце

́В славном городе во Муромле, во селе было Карачарове, сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын, сиднем сидел цело тридцать лет. Уходил государь его батюшка со родителем со матушкою на работушку на крестьянскую. Как приходили две калики перехожие под тое окошечко косявчато, говорят калики таковы слова: «Ай же ты Илья Муромец, крестьянский сын! Отворяй каликам ворота широкие, пусти-ка калик к себе в дом». Ответ держит Илья Муромец: «Ай же вы, калики перехожие! Не могу отворить ворот широкиих, сиднем сижу дело тридцать лет. Не владею ни рукамы, ни ногамы». Опять говорят калики перехожие: «Выставай-ка, Илья, на резвы ноги, отворяй-ка ворота широкие, пускай-ка калик к себе в дом». Выставал Илья на резвы ноги, отворял ворота широкие и пускал калик к себе в дом. Приходили калики перехожие, они крест кладут по-писаному, поклон ведут по-ученому, наливают чарочку питьица медвяного, подносят-то Илье Муромцу. Как выпил-то чару питьица медвяного, богатырского, его сердце разгорелося, его белое тело распотелося. Воспроговорят калики таковы слова: «Что чувствуешь в собе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в собе силушку великую». Говорят калики перехожие: «Будешь ты, Илья, великий богатырь, и смерть тобе на бою не писана: бейся-ратися со всяким богатырем и со всею паленицею удалою, а столько не выходи драться с Святогором-богатырем: его и земля на себе через силу носит; не ходи драться с Самсоном-богатырем: у него на голове семь власов ангельских; не бейся и с родом Микуловым: его любит матушка сыра земля; не ходи ощé на Вольту Сеславьича: он не силою возмет, так хитростью-мудростью. Доставай, Илья, коня собе богатырского, выходи в раздольице чисто поле, покупай первого встречного жеребчика, станови его в срубу на три месяца, корми его пшеном белояровым, а пройдет поры-времени три месяца, ты по три ночи жеребчика в саду поваживай и в три росы жеребчика выкатывай, подводи его к тыну ко высокому: как станет жеребчик через тын перескакивать — и в ту сторону, и в другую сторону, — поезжай-ку на нем, куда хочешь, будет носить тебя». Тут калики потерялися.

Пошел Илья ко родителю ко батюшку на ту работу на

337

крестьянскую, очистить надо пал от дубья-колодья: он дубье-колодье все повырубил, в глубоку реку повыгрузил, а сам и сшел домой. Выстали отец с матерью от крепкого сна — испужалися: «Что это за чудо подеялось? Кто бы нам это сработал работушку?» Работа-то была поделана, и пошли они домой. Как пришли домой, видят: Илья Муромец ходить по избы. Стали его спрашивать, как он выздоровел. Илья и рассказал им как приходили калики перехожие, поили его питьицем медвяныим, и с того он стал владать рукамы и ногамы и силушку получил великую.

Пошел Илья в раздольице чисто поле, видит: мужик ведет жеребчика немудрого, бурого жеребчика косматенького. Покупал Илья того жеребчика, что запросил мужик — то и дал; становил жеребчика в сруб на три месяца, кормил его пшеном белояровым, поил свежей ключевой водой; и прошло поры-времени три месяца, стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать, в три росы его выкатывал, подводил ко тыну ко высокому, и стал бурушко через тын перескакивать — и в ту сторону, и в другую сторону. Тут Илья Муромец седлал добра коня, зауздывал, брал у батюшка, у матушки прощеньице-благословленьице и поехал в раздольице чисто поле.

Наехал Илья в чистом поле на шатер белополотняный, стоит шатер под великим сырым дубом, и в том шатре кровать богатырская не малая: длиной кровать десяти сажен, шириной кровать шести сажен. Привязал Илья добра коня к сыру дубу, лег на тую кровать богатырскую и спать заснул. А сон богатырский крепок: на три дня и на три ночи. На третий день услыхал его добрый конь великий шум с-под сиверные сторонушки: мать сыра земля колыбается, темны лесушки шатаются, реки из крутых берегов выливаются. Бьет добрый конь копытом о сыру землю, не может разбудить Илью Муромца. Проязычил конь языком человеческим: «Ай же ты, Илья Муромец! Спишь себе, проклаждаешься, над собой невзгодушки не ведаешь: едет к шатру Святогор-богатырь. Ты спущай меня во чисто поле, а сам полезай на сырой дуб». Выставал Илья на резвы ноги, спущал коня во чисто поле, а сам выстал во сырой дуб. Видит — едет богатырь выше лесу стоячего, головой упирает под облаку ходячую, на плечах везет хрустальный ларец. Приехал богатырь к сыру дубу, снял с плеч хрустальный ларец, отмыкал ларец золотым ключом; выходит оттоль жена богатырская. Такой красавицы на белом свете не видано и не слыхано: ростом она высокая, походка у ней щепливая, очи ясного сокола, бровушки черного соболя, с платьица тело белое. Как вышла из того ларца, собрала на стол, полагала скатерти браные, ставила на стол ествушки сахарние, вынимала из ларца питьица медвяные. Пообедал Святогор-богатырь и по-

338

шел с женою в шатер проклаждатися, в разные забавы заниматися. Тут богатырь и спать заснул. А красавица жена его богатырская пошла гулять по чисту полю и высмотрела Илью в сыром дубу. Говорит она таковы слова: «Ай же ты, дородний добрый молодец! Сойди-ка со сыра дуба, сойди, любовь со мной сотвори; буде не послушаешься, разбужу Святогора-богатыря и скажу ему, что ты насильно меня в грех ввел». Нечего делать Илье: с бабой не сговорить, а с Святогором не сладить; слез он с того сыра дуба и сделал дело повеленое. Взяла его красавица, богатырская жена, посадила к мужу во глубок карман и разбудила мужа от крепкого сна. Проснулся Святогор-богатырь, посадил жену в хрустальный ларец, запер золотым ключом, сел на добра коня и поехал ко Святым горам. Стал его добрый конь спотыкаться, и бил его богатырь плеткою шелковою по тучным бедрам, и проговорит конь языком человеческим: «Оперёжь я возил богатыря да жену богатырскую, а нонь везу жену богатырскую и двух богатырей: дивья мне потыкатися!» И вытащил Святогор-богатырь Илью Муромца из кармана и стал его выспрашивать, кто он есть и как попал к нему во глубок карман.

Илья ему сказал все по правды по истины[a]. Тогда Святогор жену свою богатырскую убил, а с Ильей поменялся крестом и называл меньшим братом[b].

339

Выучил Святогор Илью всем похваткам, поездкам богатырскиим, и поехали они к Сиверным горам и наехали путем-дорогою на великий гроб, на том гробу подпись подписана: «Кому суждено в гробу лежать — тот в него и ляжет». Лег Илья Муромец: для него домовище и велико, и широко. Ложился Святогор-богатырь: гроб пришелся по нем. Говорит богатырь таковы слова: «Гроб точно про меня делан. Возьми-тко крышку, Илья, закрой меня». Отвечает Илья Муромец: «Не возьму я крышки, большой брат, и не закрою тебя; шутишь ты шуточку не малую, сам себя хоронить собрался». Взял богатырь крышку и сам закрыл ею гроб; да как захотел поднять ю, никак не может; бился он и силился поднять и проговорил Илье Муромцу: «Ай меньший брат! Видно, судьбина поискала меня, не могу поднять крышки, попробуй-ка приподнять ю».

Попробовал Илья Муромец поднять крышку, да где ему! Говорит Святогор-богатырь: «Возьми мой меч-кладенец и ударь поперек крышки». Илье Муромцу не под силу и поднять Святогорова меча-кладенца. Зовет его Святогор-богатырь: «Наклонись ко гробу, ко маленькой щелочке, я дохну на тебя духом богатырскиим». Как наклонился Илья, и дохнул на него Святогор-богатырь своим духом богатырскиим, почуял Илья, что силы в нем против прежнего прибавилось втрое, поднял он меч-кладенец и ударил поперек крышки. От того удара великого посыпались искры, а где ударил меч-кладенец, на том месте выросла полоса железная. Зовет его Святогор-богатырь: «Душно

340

мне, меньший брат, попробуй още ударить мечом вдоль крышки». Ударил Илья Муромец вдоль крышки — и тут выросла железная полоса. Опять проговорит Святогор-богатырь: «Задыхаюсь я, меньший братец, наклонись-ка ко щелочке, я дохну още на тебя и передам тебе всю свою силушку великую». Отвечает Илья Муромец: «Будет с меня силы, больший братец, не то земля на собе носить не станет». Промолвился тут Святогор-богатырь: «Хорошо ты сделал, меньший брат, что не послушал моего последнего наказа: я дохнул бы на тебя мертвым духом и ты бы лег мертв подле меня. А теперь прощай, владай моим мечом-кладенцом, а добра коня моего богатырского привяжи к моему гробу. Никто кроме меня не совладает с этим конем». Тут пошел из щелочки мертвый дух, простился Илья, с Святогором, привязал его добра коня ко тому ко гробу, опоясал Святогоров меч-кладенец и поехал в раздольице чисто поле.

[Михайло Потык сын Иванович. Сорок калик

со каликою^[c]]

Собиралося сорок калик со каликою идти ко славну городу Иеросалиму чудным крестам помолитися, ко святым мощам приложитися. Шили оны подсумки рыта бархата и шили лапотики из семи шелков шемаханскиих. У них вплетено в лапотиках в пятке-носке по ясному по камешку самоцветному. Клали оны между собой велик залог: кто покрадет али какой другой грех совершит, тому теменем язык вынимать, ясны очушки выкапывать. И шли оны в путь-дороженьку, отправлялися; оны день идут по красному по солнышку, а в ночь идут по самоцветному по камешку. И пришли оны ко стольно-Киеву, ко лас-кову ко князю ко Владимиру. Попал он встрету им на мостику золоченоем, попал встрету, низко кланялся. И скричали оны громким голосом: «Владимир — князь стольно-киевский! Дай-ка нам, каликам, милостину: не рублем берем мы и не полтиною, берем-то мы целыма тысячамы». Владимир — князь стольно-киевский давал им, каликам, сорок тысячей и отпустил их во путь во дороженьку. Увидала княгина Опраксия, она попросту в окошечко заглядывала, во тых ли каликах перехожиих насмотрела душечку Михайла Потыка сына Ивановича: Ми-хайло-то Потык сын Иванович ей, Опракси, во люби пришел. Говорила Опраксия таковы слова: «Ай же вы, нищие калики

341

перехожие! Ступайте ко мне во высок терем: я вас, калик, накормлю досыта и напою вас допьяна». Заходили оны во высок терем. Садила-то их за столики дубовые, клала на стол скатерти браные, кормила их ествушкой сахарнею, поила их питьицем медвяныим, поила-то она их допьяна. Душечку Михайла Потыка сына Ивановича приводила она в покои в особые, говорит ему речи умильные, во любовь ему, Михайлы, давается. Говорил Михайла таковы слова: «Молода княгина Опраксия! А положен у нас велик залог: кто украдет, кто другой грех совершит, ему теменем язык вынимать, очушки ясные выкапывать. Не могу я на грех посягнуться». Этыя ей речи не слюбилися. Призывала она любимого чашника, давает ему чашу княженецкую, с которой чаши Владимир-князь испивает зелено вино, и велит ему тую чашу княженецкую полагать во тот подсумок рыта бархата у душечки Михайла Потыка сына Ивановича. Спали добры молодцы, высыпалися, высыпалися оны, пробуждалися, надевали подсумки рыта бархата, брали клюхи-то дорожные в белы руки, и шли оны во путь во дороженьку. Не поспели оны отойти от палат белокаменных, скачет за нима погона скорым гонцом, скачет Алешенька Попович, рукой машет, кричит Алеша во всю голову: «Ай же вы, калики перехожие! Почто украли чашу княженецкую? Не калики вы есть, воры вы, разбойники!» Этыя им речи не слюбилися: брали оны клюхи-то дорожные, стали-то Алешу поколачивать, спустили Алешу одва жива домой. Не успел один гонец со глаз сойти, едет опять погона великая, едет молодой Добрынюшка Никитинич. Добрынюшка-то он во послах бывал, во послах бывал, говорить горазд, — он очень тихо едет, сам поклоняется, говорит Добрыня таковы слова: «Ай же вы, калики перехожие! У нас чаша княженецкая потерялася. Не попала ли вам чаша ошибкою во подсумки рыта бархата?» Оны все калики становилися, сымали подсумки рыта бархата, стали искать чаши княженецкие во тых во подсумках глубокиих. Объявилася чаша княженецкая в подсумке у Михайла Потыка сына Ивановича. Отдавали оны чашу Добрынюшке Никитичу, и поехал Добрынюшка Никитинич со великою со радостию, со тою чашею княженецкою. Взяли калики перехожие у душечки Михайлы Потыка сына Ивановича теменем язык повытянули, ясны очушки ему повыкопали, бросили его в раздольице чисто поле; пошли калики, сами заплакали.

Михайла Потык сын Иванович он на четырех костях^[d] поплыл во зеленый луг, приплывал он ко сыру дубу. Прилетала птичка райская, садилась на тот на сырой дуб, пела она песни царские: «Кто в эту пору-времечко помоется росою с этой шел-

342

ковой травы, тот здрав будет». Михайла Потык сын Иванович догадается, умывался росою с этой шелковой травы: заростились его раночки кровавые, стал он, молодец, здрав по-прежнему.

По рассказу Богданова, калики нашли Михайла Потыка здрава и невредима на возвратном пути из Иерусалима, а по словам Латышова, сам Михайла Потык нагнал товарищей в Иерусалиме и зашел в церковь соборную. Глядят калики и не верят глазам: стоит Михайло Потык сын Иванович жив-здоров. А за грех княгини Опраксы проявилось во Киеве идолище поганое.

О Хотене Блудовиче

В стольном городе во Киеве,

У ласкова князя у Владимира,

Собиралось пированьице — почестен пир

На многих князей, на бояр,

⁵ На русскиих могучиих богатырей

И на всю паленицу удалую.

Красное-то солнышко навечере,

Почестен пир идет навеселе.

За тыма столамы за дубовыма сидело две вдовы:

¹⁰ Первая вдова — честно Блудова жена,

А другая вдова — Часовáя жена.

Честная вдова, честно Блудова жена,

Наливала она чару зелена вина,

Подносила к честныя вдовы, Часовой жены,

¹⁵ Говорила-то она таковы слова:

«Ах ты честная вдова, Часовая жена!

Станем мы есть-пить в одном месте,

Станем со тобой родню творить:

Как у меня есть чадо любимое,

²⁰ Молодой Хотёнушка Блудович,

У тебя есть дочушка Офимьюшка».

Эта зла баба зубатая, Часовая жена,

Она чарочки зелена вина не выпила,

Во ясны очи ей чарочку вылила:

²⁵ «А как твой был мужище-то Блудите,

А сынище-то твой уродище:

Он ходит по городу — уродует,

Ищет-то упалого зерничка,

А чем бы ему голова пропитать.

343

³⁰ А моя-то дочушка Офимьюшка

Сидит она во тереме высокоем,

Сидит-то она ровно двадцать лет:

На ню буйные ветрышки не веяли,

На ню красное солнышко не пекло.

³⁵ Още есть у меня двенадцать сыновей;

Оны ездят во чистом поле, полякуют,

Хочут-то поймать молода Хотёнушка:

Захочу — его при себе держу,

Захочу — его под барина отдам».

⁴⁰ Честная вдова, честно Блудова жена,

Со честна пира пошла невесела,

Закручинилась она, запечалилась,

Ясны очи утупила во сыру землю.

Из того из терема высокого

⁴⁵ Выходил ей встрету млад Хотёнушко,

Говорил-то Хотён таковы слова:

«Ай же ты, государыня моя матушка!

Что ты со честна пира идешь невесела,

Закручинившись идешь, запечалившись?

⁵⁰ Али чарочкой тебя приобнесли,

Али место на пиру было не полюби,

Али пьяница-дурак насмеялся ти?»

Говорила вдова таковы слова:

«Ай же ты, свет мое чадо милое,

⁵⁵ Молодой Хотен, честно Блудов сын!

Чаркой меня не приобнесли,

А и место на пиру было полюби,

И пьяница-дурак не насмеялся мне,

Насмеялась мне Часовая жена.

⁶⁰ Наливала я чарочку зелена вина,

Подносила ко той вдовы, Часовой жены,

Говорила ей таковы слова:

«Ах ты честная вдова, Часовая жена!

Станем мы есть-пить в одном месте,

⁶⁵ Станем со тобой родню творить:

Как у меня есть чадо любимое,

Молодой Хотёнушко Блудович,

У тебя есть дочушка Офимьюшка».

Честная вдова, Часовая жена,

⁷⁰ Она чарочки зелена вина не выпила,

Во ясны очи чарочку вылила,

Говорила сама таковы слова:

«А как твой был мужище-то Блудище,

А сынище-то твой уродище:

⁷⁵ Он ходит по городу — уродует,

344

Ищет-то упалого зерненка,

А чем бы ему голова пропитать.

А моя-то дочушка Офимьюшка

Сидит она во тереме высокоем,

⁸⁰ Сидит-то она ровно двадцать лет:

На ню буйные ветрышки не веяли,

На ню красное солнышко не пекло.

Още есть у меня двенадцать сыновей,

Оны ездят во чистом поле — полякуют,

⁸⁵Хочут-то поймать молода Хотёнушка:

Захочу — его при себе держу,

Захочу — его под барина отдам».

Говорил Хотен, честно Блудов сын:

«Ай же ты, государыня моя матушка,

⁹⁰ Не пустым ли она похваляется?»

Взял-то матушку за белы руки,

Привел ю во поселышко вдовиное,

Сам седлал добра коня богатырского,

Брал с собой служку Панюточку

⁹⁵ И поехал во раздольице чисто поле.

Уснул Хотён во крепкий сон,

Сам наказывал служке Панюточке:

«Ты гляди, как поедут двенадцать братьицев родимыих,

Станут оны как призарыскивать,

¹⁰⁰ Ты буди меня со крепка сна».

Как увидел Панюточка двенадцать братьицев родимыих,

Он садился на добра коня богатырского,

Поехал стрету тым братьицам родимыим:

Трех-то братьицев конем потоптал,

¹⁰⁵ Трем-то братьицам голову срубил,

Шестерых-то братьицев во полон взял,

Приводил к Хотёнышку Блудовичу,

А сам говорил таковы слова:

«Ай же ты Хотен, честно Блудов сын!

¹¹⁰Ты вставай-ко со крепка сна:

Я сработал-то твою работушку».

Говорил Хотен, честно Блудов сын:

«Не свою ты работушку работаешь:

Ты столько знай щи-каша варить,

^|15Щи-каша варить да меня кормить».

Садились оны на добрых коней,

Повезли шестерых Часовых сыновей

И приехали-то к ней поселышку,

Ко ея палатам белокаменным.

¹²⁰ Он ударил по вереям по булатныим

И вскричал громкиим голосом:

345

«Ах ты зла баба зубатая!

Отдавай-ка дочушку Офимьюшку;

Захочу — Офимью за себя возьму,

¹²⁵ Захочу — Офимью за служку отдам за Панюточку.

А возьми-ка на выкуп своих детушек:

Первую мису наклади злата-серебра,

Другую мису скатна жемчуга,

Третью мису каменья драгоценного».

¹³⁰ Как тая злая баба зубатая

Накладала мису злата-серебра,

Другую мису скатна жемчуга,

Третью мису каменья драгоценного,

Приносила-то ко солнышку ко Владимиру,

¹³⁵ Говорила сама таковы слова:

«Ай же ты, солнышко Владимир стольно-киевский!

Ты прими-ка даровья драгоценные,

Дай-ка мне силушки шесть полков

Поймать молода Хотена, честно Блудова».

¹⁴⁰ Владимир — князь стольно-киевский

Принимал даровья драгоценные,

Давал ей силушки шесть полков.

И пошли оны воевать со Хотёнкою,

А попал Хотён, честно Блудов сын,

¹⁴⁵ Со своим со служкою с Панюточкой

На тыи полки на княженецкие,

Вскричал-то он громким голосом:

«Ай же ты, силушка княженецкая!

Вы свяжитесь на кушачики шелковые по десяточку,

¹⁵⁰ Воротитесь-ка ко князю ко Владимиру,

Кричите-тко сами во всю голову:

«Ай же ты, Владимир стольно-киевский!

Как твоя-то силушка полонена:

Полонил-то млад Хотён, честно Блудов сын».

¹⁵⁵ Молодой Хотён, честно Блудов сын,

Приезжал к тому поселушку ко вдовиному,

Скричал-то громкиим голосом:

Все околенки хрустальны порассыпались,

Все полочки дубовые повыдались,

¹⁶⁰ Все маковки на терему повыломались.

Молода-то Офимьица, Часовая дочь,

Сидит она…..,

Не может приопомниться от того покрику богатырского.

Эта зла баба зубатая, Часовая жена,

¹⁶⁵ Накладала мису злата-серебра,

Другую мису скатна жемчуга,

Третью мису каменья драгоценного,

346

Несла-то ко князю ко Владимиру:

«Ах ты солнышко Владимир стольно-киевский!

¹⁷⁰ Ты возьми-ка даровья драгоценные,

Назовись моей Офимьюшке родником,

Чтоб взял Хотен Офимью замуж за себя».

Призывал Владимир стольно-киевский

Молода Хотёна, честно Блудова,

¹⁷⁵ Говорил Владимир таковы слова:

«Что же ты Хотёнушка, честно Блудов сын,

Над моей роденькой насмехаешься,

Над Офимьюшкой, ближнею племницей?

А возьми-ка Офимью замуж за себя».

¹⁸⁰ Молодой Хотён-от догадается,

Он ставил копье долгомерное во сыру землю,

Сам говорил таковы слова:

«Ах ты солнышко Владимир стольно-киевский!

Когда Офимья тебе ближняя племница,

¹⁸⁵ Обсыпь-ко ты мое копье долгомерное

Златом-серебром, каменьем драгоценныим

И давай-ко още города с пригородкамы,

Давай-ко села со приселкамы».

Солнышко Владимир пораздумался:

¹⁹⁰ «Кто от беды откупается,

А Владимир сам на беду накупается!»

Обсыпал он копье-то долгомерное

Златом-серебром, каменьем драгоценныим,

И давал за ней города с пригородкамы,

¹⁹⁵ И давал още села со приселкамы,

Тут заводили оны пированьице — почестей пир,

Принимали со Офимьюшкой златы венцы.

О Садке-купце, богатом госте ^[e]

Ай жил Садкó-купец, богатый гость.

Лег он спать на темную ночь,

Выставал поутру раным-рано,

Говорил к дружине ко хороброей:

⁵ «Ай же ты, дружинушка хоробрая!

Берите-ка бессчетной золотой казны

И выкупите весь товар в Нове-граде,

Не оставьте товару ни на денежку».

347

А дружина его была послушлива,

¹⁰ Брала бессчетной золотой казны,

Выкупала весь товар в Нове-граде.

Спал Садко вторую ночь во крепкоем сне,

Выставал поутру раным-рано,

Говорил к дружине ко хороброей:

¹⁵ «Ай же ты, дружинушка хоробрая!

Нет ли още товару в Нове-граде?

Берите-ка бессчетной золотой казны,_:

Выкупите весь товар в Нове-граде,

Не оставьте товару ни на денежку».

²⁰ Дружина его была послушлива,

Брала бессчетной золотой казны,

Приходили они к Нову-граду,

А в Нове-граде товару больше того:

Повыкупили весь товар в Нове-граде.

²⁵ Спал Садко третью ночь во крепкоем сне,

Выставал поутру раным-рано,

Говорил дружинушке хороброей:

«Ай же ты, дружинушка хоробрая!

Нет ли още товару в Нове-граде?

³⁰ Берите още бессчетной золотой казны,

Выкупите остатний товар в Нове-граде,

Не оставьте товару ни на денежку».

Дружина его была послушлива,

Брали бессчетной золотой казны,

³⁵ Приходили к Нову-городу,

Так в погребах товару больше того:

Выкупали весь остатний товар,

Приносили к Садку, купцу богатому.

Тут его дружинушка хоробрая

⁴⁰ Строила кораблики великие:

На корабликах снасточки шелковые,

Кормы-то писаны по-звериному,

А нос-то писан по-змеиному;

На корабликах товары драгоценные.

⁴⁵ И поехал он по славну по синю морю

Со своей дружинушкой хороброю.

Становилися кораблики середь моря′,

День стоят, и другой стоят, и третий стоят.

Закручинились корабельщики, запечалились,

⁵⁰ Стали бросать жеребья вольжана,

Кому-то из них идти на сине море.

Поискала судьбина Садкé, купца богатого.

Спускали дощечку-то дубовую:

Ён прощался со дружинушкой хороброей,

348

⁵⁵ Берет с собой гуселышки яровчаты

И садится на тую дощечку на дубовую.

Пошла дощечка ко дну синя моря,

Объявилось на дне царство великое,

А во царстве пированьице — почестен пир.

⁶⁰ Приводили Садке к царю Водянику;

Говорил Водяник таковы слова:

«Ай же ты, Садке-купец, богатый гость!.

Поиграй, поиграй в гуселышки яровчаты,

Потешь, потешь наш почестен пир:

⁶⁵ Выдаю я дочи свою любимую

Во тые во славно Окиянь-море».

Брал Садке гуселышки яровчаты,

Яровчаты гуселки, звончаты.

Струночку ко струночке налаживал,

⁷⁰ Стал он в гуселышки поигрывать,

Играет-то Садке в Нове-граде,

А выигрыш ведет от Царя-града.

Стал царь Водяник поскакивать,

А царица Водяница поплясывать,

⁷⁵ Красные девушки хоровод водят,

А мелкая четь вприсядку пошла.

Играет Садке день с утра до вечера,

И другой день с утра до вечера,

А царь Водяник все поскакивает,

⁸⁰ А царица Водяница поплясывает.

Лег Садке спать на темную ночь,

Во снях ему не спалось, грозно виделось:

Приходило старчище собою,

Говорил старчище таковы слова:

⁸⁵ «Ай же ты, Садке-купец, богатый гость!

Полно тебе играть во гуселки яровчаты,

Полно губить людей бесповинныих.

От твоих от игор от бесовскиих

И от тыих от плясок нечестивыих

⁹⁰Окиян сине море всколыбалося,

Кораблики все повыломало,

Людей-то всех повытопило».

Приходил Садке к царю Водянику,

Сам-от говорит да таковы слова:

⁹⁵ «Ай же ты, царь со царицею!

Не хочу играть во гуселки яровчаты:

От твоих от плясок от бесовскиих

Окиян сине море всколыбалося,

Кораблики все повыломало,

¹⁰⁰ Людей-то всех повытопило».

349

Тут царь Водяник поставил Садке на его корабль, и Садке постился с дружиною домой. Дома его встретила молодая жена и говорила ему таковы слова:

«Ай же ты, любимая семеюшка!

Полно тебе ездить по синю морю,

Тосковать мое ретливое сердечушко

По твоей по буйной по головушке:

¹°⁵У нас много есть именьица-богачества,

И растет у нас малое детище».

О Иване Васильевиче Грозном ^[f]

На страшной было неделе, во велик четверг,

Во матушке было каменной Москвы,

И кушал Грозный царь Иван Васильевич

Со князмы и с думныма боярамы,

⁵ Со своима рожоныма со детушкамы,

Со Иваном со Ивановичем

И с Федором со Ивановичем.

И проговорит Грозный царь Иван Васильевич:

«Повынес я порфиру царскую из Царя-града,

¹⁰ И повывел я измену с каменной Москвы,

Уж я выведу измену из Нова-города! ^[g]»

Говорит Иванушко Иванович:

«Свет-государь мой батюшка!

Повывел ты измену с каменной Москвы,

¹⁵ А не повывести измены с Нова-города:

Твоя-то измена за столом сидит,

Ест-пьет измена с одного судка,

А платьице держит с одного плеча,

А думает дума за единое».

²⁰ Не синее море всколыбалося,

Не сырые боры разгоралися,

Распылался Грозный царь Иван Васильевич:

«Ай же ты, Иванушко Иванович!

350

Доказывай измену за столом сйдючись!»

²⁵ Тут Иванушко Иванович пораздумался!

«Мне на братца сказать — братца жаль,

На себя сказать — мне живу не бывать.

А столько не жаль братца, сколько себя».

«Свет-государь мой батюшка!

³⁰ А которой улицей ты ехал, батюшка,

Всех сек, и колол, и на кол садил;

И которой улицей я ехал,

Всех сек, и колол, и на кол садил;

А которой улицей ехал Федор Иванович,

³⁵ Он писал ярлыки милосливые

И кидал по улицам новогородскиим»^[h].

Распылался Грозный царь Иван Васильевич

На свои на семена на царские,

На свое рожоное на дитятко,

⁴⁰ На того ли Федора Ивановича,

Закричал он зынчным голосом:

«Ай же вы, палачи немилосливые!

Берите-тко Федора Ивановича

За него за ручки за белые,

⁴⁵ За него за перстни за злаченые,

А ведите-ка его на болото на Житное,

Отрубить ему буйну голову!»

Все за столом призамолкнули:

Меньший хоронится за большего,

⁵⁰ Больший хоронится за меньшего,

А от меньшего мал ответ живет.

За тым за столом за дубовыим

Сидел Малютушка Скурлатов сын;

Стал он говорить таково слово:

⁵⁵ «Ай же Грозный царь Иван Васильевич!

А моя-то работушка ко мне пришла!» ^[i]

Схватил он Федора Ивановича

За него за ручки за белые,

За него за перстни за злаченые

⁶⁰ И повел его на болото на Житное,

Ко той ли плашке ко липовой,

Срубить ему буйну голову.

За тым столом за дубовыим

351

Сидела родима его матушка

⁶⁵ Хороша Настасья Романовна;

Скочила она на резвы ноги,

Шубоньку надела на одно плечо,

Бежала ко братцу ко родимому,

Хорошу Микиты Романовичу.

⁷⁰ Она плачет горючмы слезмы,

А братец сидит за столом за дубовыим,

Ест-пьет, проклажается.

Проговорит Микитушка Романович:

«Чего ты плачешь горючмы слезмы?»

⁷⁵ «Ай же ты, братец мой родимый!

Ешь ты пьешь, проклажаешься,

Над нами невзгодушки не ведаешь:

Пала звезда поднебесная,

Погасла свеча местная,

⁸⁰ Не стало у нас красного солнышка,

Не стало у нас Федора Ивановича —

Повел его Малюта Скурлатов сын

На тое болото на Житное,

На тую на казень на смертную».

⁸⁵ Молодой Микитушка Романович

Не крестил своего личика белого,

Не закрывал кушаньев сахарниих,

Скочил из-за стола за дубового,

Скричал же зынчным голосом:

⁹⁰ «Ай же вы, слуги мои верные,

Седлайте-ка коня богатырского!»

Он шапку надевал на одно ухо,

Халат надевал на одно плечо,

Скоро садился на добра коня

⁹⁵ И поехал на болото на Житное,

Ко той ко плашке ко липовой,

Ко той ко казени ко смертныя.

Лежит Федор Иванович

На той на плашке на липовой,

¹⁰⁰ Порасправлены его ручки белые,

Призаперты очи ясные ^[j] .

Приезжает Микитушка Романович,

352

Скоро сходил со добра коня

И хватал его, Федора Ивановича:

¹⁰⁵ «Ай же любимый мой племничек,

Теперича тебе не к суду пришло!»

Садил его на добра коня,

Единой рукой коня ведет,

А другой рукой его держит.

¹¹⁰ Привозил его во высок терем

И ладит пойти ко завтрени ко ранния,

Ко христосской ко заутрени ^[k].

И приходит ко завтрени ко ранния,

Ко христосской ко заутрени;

¹¹⁵ Он крест кладет по-писаному,

Поклон ведет по-ученому,

На все на три, на четыре на сторонушки,

Проздравляет Грозного царя Ивана Васильевича:

«Проздравляю тебя, Грозный царь Иван Васильевич,

¹²⁰ Со своима рожоныма со дитяткамы,

Со Иваном со Ивановичем

И со Федором Ивановичем!»

Проговорит Грозный царь Иван Васильевич:

«Пала звезда поднебесная,

¹²⁵ Погасла свеча местная:

Нет жива рожоного дитятка,

Молода Федора Ивановича!»

Говорит Микитушка Романович:

«Проздравляю тебя, Грозный царь Иван Васильевич,

¹³⁰ Со своима рожоныма со дитяткамы,

Со большим Иваном Ивановичем

И со меньшим Федором Ивановичем!»

«Ай же ты, шурин мой любимый!

Разве тебе-кава не сведома незгодушка?

¹³⁵ Не стало у нас Федора Ивановича!»

Заходит шурин со бела лица,

Бьет челом, поклоняется:

353

«Ты здравствуешь, Грозный царь Иван Васильевич,

Со своима рожоныма со дитяткамы,

¹⁴⁰ Со большим Иваном Ивановичем

И со меньшим Федором Ивановичем:

Есть Федор Иванович во живности».

Поглянул Грозный царь тухлым оком,

Закричал громким голосом:

¹⁴⁵ «Ай же вы, слуги оружейные!

Подите с Микитой Романовичем

Ко его ко терему высокому:

Если есть Федор Иванович во живности,

Буду Микитушку жаловать;

¹⁵⁰ Если нет Федора Ивановича во живности,

Будет казень смертная для велика дня».

Приходил Микита Романович во высок терем,

Говорил он таково слово:

«Ай же ты, Федор Иванович!

¹⁵⁵ Пойдем ко завтрени ко ранния,

Ко христосския ко заутрени».

Проговорит Федор Иванович:

«Ай же ты, дядюшка Микита Романович!

Страшно мне другожды родитися:

¹⁶⁰ Ко своему ко батюшку явитися».

Проговорит Микита Романович:

«Сказана нам казень смертная для велика дня».

Походит Федор Иванович

И приходил во церкву соборную

¹⁶⁵ Ко той христосской заутрени ^[l] .

Увидел Грозный царь Иван Васильевич,

Взял его за белы руки

И целовал во уста во сахарине,

Сам говорил таково слово:

¹⁷⁰ «Ай же ты, Микитушка Романович!

Чем тебя пожаловать,

Красным ли золотом, чистым ли серебром,

Городамы ли с пригоркамы,

Селами ли со приселкамы,

⁷⁵ Господамы ли со крестьянамы?»

Проговорит Микита Романович:

Иван Васильевич:

354

«Не надо мне-кава чистого серебра,

Не надо мне-кава красного золота,

Городов с пригородкамы,

¹⁸⁰ И сел со приселкамы,

И господ со крестьянами,

А дай мне Микитину вотчину:

Кто коня уведет, кто жену украдет,

Столько быв ушел в Микитину вотчину,

¹⁸⁵ И всем было бы прощеньице».

И пожаловал его Микитиной вотчиной:

Кто коня уведет, кто жену украдет,

Столько быв ушел в Микитину вотчину,

Того бог помиловал,

¹⁹⁰ А государь во вины простит.

Козьма Романов всей былины не помнил: ее заводил Леонтий Богданов из деревни Середки, а Козьма Романов только поправлял, где, по его мнению, было нужно: оттого здесь язык не так ровен, как в прочих былинах.

О горе Ванюшке-ключнике

Как у славного князя было у Волконского

Жил-поживает вор Ванюша-ключницек,

Молодой моей княгины полюбовницек.

Уж как он год живет, другой живет,

⁵ Что на третье лето князь доведался,

На того Ванюшу сам рассéрдился

Через бестию девчоночку черную.

Тут скричал князь своим громким голосом:

«Уже слуги мои, служиночки верные!

¹⁰ Вы подите-приведите вора Ваньку-ключника,

Молодой моей княгины полюбовника!»

Что ведут-то, ведут Ванюшку скована,

Буйна гóлова у Вани распроломана,

Кашемировым платочком перевязана,

¹⁵Миткалинова рубашечка в крови смочена.

Станет князь Волконский выспрашивати:

«Ты скажи, скажи, Ванюша, скажи правду всю!»

«Ничего-то, сударь, я не ведаю».

²⁰ Скричал-скричал на своих на верных слуг:

«Ай вы слуги мои, слуги верные!

Вы подите берите лопаточку железную,

Вы копайте-ка две ямы глубокие,

355

Становите-ка два столбика дубовыих,

²⁵ Уж вы бейте-забивайте два крюка железныих,

Кладите-ка жердочку кленовую,

Кладывайте две петелки шелковые».

Поведут-то Ванюшеньку скована,

Очи ясные тафтой завешаны,

³⁰ Ведут мимо княгинина окошечка;

Испроговорит вор Ванюша-ключничек:

«Ты позволь-ка мне, Волконский-князь,

Позволь-ка запеть с горя песенку:

Как было-то у Ванюшки погуляно,

³⁵ Было попито, было поедено,

Во сахарние уста поцеловано,

Молодой твоей княгины на белых грудях полежано!»

На чужой стороне ^[m]

Из-за лесу, лесу темного,

Из-за садика зеленого

Выставала туча темная,

Туча темная, сама грозная,

⁵ Со дожжямы, со морозамы,

Со великима пригрозамы.

Во ту пору, во то времечко

Дочка к матушке поехала.

Середь лесушка заехала,

¹⁰ Середь лесушка-то темного,

Середь садика зеленого,

С соловьямы думу думала,

С молодцами речь говорила:

«Соловей мой, соловеюшка,

¹⁵ Полетай-ка, соловеюшка,

На мою родну сторонушку:

Ты снеси-ка, соловеюшка,

Снеси матушке низкóй поклон,

Моим братцам челобитьице —

²⁰ Потужили бы, поплакали.

Меня сватают как молоду

На тую на чужую сторону,

За того ли за боярина,

За злодея за татарина.

²⁵ Поутру будят ранешенько,

356

Посылают меня молоду

Ко Дунай ко речке по воду,

Меня босую и голую

И холодную-голодную.

³⁰ Я пришла ко той Дунай-реке:

На Дунай-то на быстрóй реке

Как сидели гуси серые,

Помутили воду свежую.

Уж я первый час простóяла,

³⁵ А другой-то час проплакала,

В третий час я воду черпала,

А в четвертый час домой пришла.

Свекор-батюшка журит-бранит,

А свекровушка побить велит.

⁴⁰ Я золовушке взмолилася,

А золовушка вступилася:

«Ах ты глупая невестушка,

Уж ты глупа — неразумная!

Какова вода случилася,

⁴⁵ Ты бы тую воду черпала!»

Князь Голицын

А не куличенька по болоту куликает,

Как сам большой князь Голицын по лужкам гуляет,

Не один-то князь ездит-гуляет, со полкамы,

Что со тыма со полкамы, с конными егарямы.

⁵ Уж как думает князь Голицын, думает-гадает,

Уж как думает-гадает, срозмышляет:

«Още где же тут мне, князю, где в Москву проехать?

Если полюшком ехать, ему очень, князю, пыльно;

Если лесушком князю ехать, ему очень страшно;

¹⁰ Что болотамы князю ехать, ему было грязно;

Что Москвою князю ехать, ему было стыдно:

Что поеду я, князь Голицын, Ямскою-Тверскою,

Что Ямскою-Тверскою, глухим переулком».

Приезжает-то князь Голицын к Успенскому собору,

¹⁵ Скидывает-то князь Голицын шапочку соболью,

Становился он, князь, сам богу молился,

Он молился, на все на четыре на сторонки поклонился, Поклонился, самому государю всех ему пониже:

«Уж ты здравствуй, наш государь императóр!

²⁰ Още жалуешь нас, государь, малыма чинамы,

Още жалуешь нас, государь, мелкима селамы,

357

Пожалуй-ко, государь, Малым Ярославцем».

«Ты скажи-тко, князь Голицын, чем он прилюбился?»

«Прилюбился мне он: стоит на прикрасы».

Сын Стеньки Разина

А что во славном было во городе во Астрахани,

Откуда взялся — проявился тут незнакомый человек,

Баско-щепетко по городу погуливает,

Бархатный камзольчик нараспашечку одет,

⁵ Черна шляпонька с прозументом на русых на кудрях.

А что увидел-то молодца воевода со крыльца,

Скрычал-то воевода своим громким голосом:

«Ох вы сходите — приведите удала молодца,

Удала молодца со царева кабака!»

¹⁰ Приводили молодца к воеводе на двор,

Стал же воевода его допрашивать:

«Ты скажи, скажи, детинушка, незнамый человек!

Ты которых родов, которых городов:

С Казани ль ты, с Рязани ль, али с Астрахани?»

¹⁵ «Не с Казани я, не с Рязани, не из Астрахани:

Уже есть я, молодец, Стеньки Разина сынок,

Что хотел мой батюшка к вам в гости побывать:

Ты умей же его стречать, его потчивати».

Поездка по морю

Ай собиралися матросушки на зеленый луг,

Они думали думу крепкую,

Они крепкую думу за единое:

«Запоемте, ребятушки, песню новую,

⁵ Мы которую пели песню на синем море».

Не бывал млад полковничек на синем море,

Не видал млад полковничек страсти-ужасти,

Страсти-ужасти, великой божьей милости.

Ах вы глупые, неразумные добры молодцы!

¹⁰Аще есть ли по сему свету такова ладья,

Что ходила бы по синю морю не шатаючись?

Поднималася да погодушка,

Белы паруса повырвало,

Высокие мачты повыломало,

¹⁵ Все шелковые снасточки повырвало,

358

Младого полковничка в воду повыбросило.

Тут кидалися, бросалися добры молодцы,

Добры молодцы, младые матросушки,

Поймали млада полковничка за желты кудри,

²⁰ Тащили-то на черлен корабль.

Запел-то с горя песенку млад полковничек:

«Аще есть ли во чистом поле такова трава,

Чтобы без корешка травка выросла,

Без солнышка цветочки выцвели?

²⁵ Аще есть ли на свете отец-матушка,

Чтобы отдали сына во солдатушки, не заплакали?

Большая сестра братцу коня подвела,

Середняя сестра братцу коня седлала,

Сама меньшая сестра на коня повод подала;

³⁰ В воротах-то стоит горюшица молода жена,

На руках держит младенчика трехмесячного,

Она плачет и рыдает горючмы слезмы,

Во слезах-то словцо воспроговорит:

«А ты скоро ль, добрый молодец, поворотишься?»

³⁵ «Ты гляди-ко, бедна горюшица, на сине море:

На синем море, когда сходится погодушка,

Всколыбается сине морюшко,

Со синя-то моря выстанет белый камешок,

На камешке повыростет густой куст ракитовый,

⁴⁰ В этом кустышке соловеюшко совьет гнездышко,

Исповыведет соловьевых малых детушек,

Тогда к тебе побываю, бедна молода жена!»

А во нынешнем в Нове-граде	Проговорит Грозный царь Иван Васильевич:
Собиралось пированьице — почестен пир	«Я вывел измену с каменной Москвы,
На многих князей, на думных бояр	Я вывел измену со Астрахани:
Красное солнышко идет навечере,	Уж я выведу туман со синя моря,
А почестен пир идет навеселе.	Уж я выведу измену с Нова-города!»

И кидал по улицам новогородскиим:	От моего государя от батюшка,
«Ай же вы, мужики новогородские!	От моего братца от родимого,
Копайте-ка погреба глубокие	Вы садитесь во погреба глубокие!»

Он едет, голосом кричит, рукой машет:	Как приехал ко плашке белодубовой:
Ай же ты, Чурилушка Опленков сын!	Его-то любимый крестничек
Не твой кус как съешь — так подавишься,	Привязан на плашку белодубову,
А нe съешь куска — не подавишься!»	Столько топор спустить, голова срубить.

А садились они на добра коня:	У заутрени христосския во платьицах опальныих.
Сам-то садился к головы лицом,	Грозный царь Иван Васильевич
А его садил к головы хребтом,	Всем князьям-боярам выговаривал:
Личиком в одно место со крестничком.	«По воре по Гагарине заступ было,
А тое дело делалось	А по царских родах и нет никого!»
Во страстную пятницу христосскую;	Только отстоит обедню христосскую,
И стоять будет во церкви соборные	Будет рубить князьям-боярам головушки.

Проговорит Микита Романович:	«А был бы кто — помиловал,
«Ай же грозный царь Иван Васильевич!	А знал бы за что - пожаловал!»
А бывает ли грешному прощеньице,	Пошел Микитушка к себе домой,
А бывает ли грешному бласловленьице?»	Накрутил-то Федора Ивановича
Воспроговорит грозный царь Иван Васильевич:	Во платьица во самоцветные, Привел его во божью церкву