ДМИТРИЕВА
87
Про Святогора-богатыря
Снарядился
Святогор во в чисто поле гуляти, заседлает своего
добра коня и едет по чисту полю. Не с кем Святогору силой померяться, а сила-то по жилочкам так живчиком и
переливается. Грузно от силушки, как
от тяжелого беремени. Вот и говорит
Святогор: "Как бы я тяги нашел, так я бы всю землю поднял!" Наезжает Святогор в степи на маленькую сумочку переметную; берет погонялку, пощупает
сумочку - она не скрянется,
двинет перстом ее - не сворохнется, хватит с коня рукою - не подымется: "Много годов я по свету
езживал, а эдакова чуда не наезживал,
такова дива не видывал: маленькая
сумочка переметная не скрянется, не сворохнется, не подымется!" Слезает Святогор с добра коня, ухватил он
сумочку обема рукама, поднял сумочку
повыше колен - и по колена Святогор
в землю угряз, а по белу лицу не слезы, а кровь течет. Где Святогор угряз, тут и встать не мог, тут
ему была и кончение.
"Тяги-то
земли он нашел, - прибавила рассказчица, - а бог его и попутал за похвальбу".
88
О Илье Муромце
В Муромском княжестве жил могучий русский богатырь Илья
Муромец. Был Илья Муромец так силен, что под конец не стало никого, кому бы с ним силою
померяться. Прослышал он,
что в земле идольской есть Идол-богатырь, и восхотел его видеть, каков есть. Надел Илья Муромец
латы железные, а по них
накрутился каликой перехожею, обседлал своего добра коня и поехал к идольскому царству.
Приходит в обеднее время,
стал под окошечко и запросил милостыни, как калика. Идол-богатырь случился обедавши,
слышит голос-то богатырский
[богатырь богатыря знает], а платье видит на нем калики перехожие. Отворил богатырь окошко и
спрашивает: "Откуда человече?" -
"Я калика из Мурома". - "Коли из Мурома, так знаешь ли Илью Муромца?" -"Как не
знать". - "Так
440
поди же в избу". Пошел в избу Илья Муромец и стал ко дверям. Говорит Идол-богатырь:
"Велик ли ростом Илья Муромец?" - "А будет ростом с меня". - "Много
ли ест Илья Муромец?" -
"А когда дольше проходит, так съест десять фунтов хлеба, говядины с пуд и ведро вина выпьет". Плюнул Идол-богатырь: "Какой же он богатырь, коли так мало ест? Мне
вот надо двенадцать пуд хлеба съесть,
целую корову варить и сорок ведер
вина выпить". Говорит Илья Муромец: "У нашего батюшки была большая
корова бурая; как дают лохань пойла двое
несут, батюшка-то скажет матушке: дадим другую лохань может ли стрескать? Дали другую лохань, и ту
стрескала". Противно стало такое
слово Идолу-богатырю: "Как же ты, поскудный,
смел так говорить со мною?" И кинет в него вилкою. Илья Муромец повернулся к чистому полю, будто не
караулится, полетела вилка в чистое
поле. Говорит Илья Муромец: "Мне
родитель-батюшка наказывал: плати долг поскорее, дитятко, в другой раз лучше поверят", а сам снял
колпак с головы и ударил колпаком
Идола-богатыря. Упал Идол с лавки - и дух вон. Все градские люди
смерти Идоловой обрадовались и
благодарят Илья Муромца: "Спасибо, Илья, освободил ты нас от великого разорителя; в городе уже мало скота
осталося, все поел Идол-богатырь. За
эту услугу великую возьми из нашего
добра, что хочешь". "Мне, - говорит Илья Муромец, - вашего добра не надо, владейте сами меж собою".
Поехал домой Илья Муромец, жив ли
теперь али нет - не знаю.
89
О Юнке Степановиче
Из того ли из малого города из Клина выезжал молодой боярин Юнка
Степанович. Обседлал он батюшкова добра коня и пошел к государыни родной матушки
Мамелфе Тимофеевне взять у ней прощеньице с бласловленьицем ехать ко городу ко Киеву, ко ласкову князю ко Владимиру.
Говорила ему государыня родима матушка: "На
тебе, рожоное дитятко, мое великое
бласловленьице ехать ко городу ко Киеву, ко ласкову князю ко Владимиру; на тебе, рожоное дитятко, мое
великое запрещение хвастать
животинкамы сиротскими, отцовскою золотой казной бессчетною".
Приехал ко городу ко Киеву и въедет на княженецкой двор, привязал своего
добра коня ко медяному столбу, золотому кольцу, сам пошел в палаты белокаменные. Пришел в покоя во столовые, сидит молода княгина Апраксия.
Говорит ей Юнка Степанович: "Ты вздравствуешь, портомойница!" Княгины тое слово не показалося. Как вышел Владимир со
божьей
441
церкви, воротился в свои палаты белокаменные, говорит ему молода
жена: "Пришел-ввалился, князю, засельщина, речи говорит неумильные, называет твою молоду
жену портомойницей[a]".
Говорит князь Владимир: "Здравствуешь,
человече, кто ты есть?" - "Я
из малого города из Клина, молодой боярин Юнка Степанович". - "А когда ты выехал из
дому?" - "Сегодня". Тем словам князь веры не дал. Сели обедать, собрались за стол и князи, и бояре и смеются над
Юнкой Степановичем: не знают его. Стали за столом хвастаться. Юнка Степанович мнет хлеб:
"Я, - говорит, - не могу есть вашего хлеба: помялой пахнет,
видно, вы помялой пашете
печи. И воды вашей пить не могу:
деревом пахнет". - "А у вас чем печку
пашут?" - спрашивают князья и бояре. "У нас ли помяльчики шелковые, водица-то медовая, печка медная, а бочки у нас
серебряны, золотыма обручамы
кованы". Опять стали хвастать: иной хвастает золотой казной бессчетною, молодой стольник
Чурила Пленкович хвастает
добрым конем противу батюшкова Юнкова добра коня. Говорит Владимир-князь им: "Поезжайте
через реку (а река-то на
двенадцать верст), кто не перескочит, тому голова долой". Как поехали ко реке, Юнка Степанович
как птица полетел, а
Чурила Пленкович в реку пал. Говорит Юнка своему доброму коню: "Буде хватит силы,
спускайся пониже, чтобы я Чурилу
мог захватить, а буде не хватит силы, скачи подальше". Как захватил Чурило Пленкович,
привел его ко князю Владимиру.
Стали просить князя Владимира, чтобы головы не рубил Чуриле: больно красив был. Говорит Юнке князь
Владимир: "У кого из нас животов больше? Буде у меня больше, так ты мне на век слуга, а буде у
тебя больше, так я у тебя
на век слуга". Ударили о заклад и порешили послать в Клин трех обценщиков дом обценивать. А
Юнка-то говорит: "Не трех посылайте
обценивать, а тридцать". Поехали ко малому ко городу Клину тридцать приказныих, спрашивают, где Юнков дом; смотрят, такия палаты, что и войти туда не смеют.
Вошли в покои, видят: сидит женщина в
богатых платьях. "Здравствуешь,
Мамелфа Тимофеевна!" А та отвечает: "Я, - говорит, - не Мамелфа Тимофеевна, а простая кухарка". - "А
где же Мамелфа Тимофеевна?" - "Подите ищите". В другом покое ходит женщина еще лучше одета. "Здравствуешь,
Мамелфа Тимофеевна!" - "Я, - говорит, - не
Мамелфа Тимофеевна, а только круг ея хожу, убираю". - "А где
же есть Мамелфа Тимофеевна?" - "К
обедне сошла". Пошли приказные к обедне, обедня уже на отходе. Выходит княгина, платье сияет золотом так,
442
что и смотреть нельзя. "Здравствуешь, Мамелфа Тимофеевна!" - "Здоровы
будьте, добрые молодцы; откуда приехали?" - "А посланы мы от Юнки Степановича
дом обценить". -
"Сначала отобедайте у меня, а потом и станете дом обценивать". После обеда
говорят приказные: "Просил еще Юнка Степанович послать ему платья переменныя на
три года да старика, который
служил еще его батюшке". Приказала княгина
им седло подать, на котором ездит сын по праздникам; сели они и просидели круг седла три года - не
могут цены наладить. А между тем Юнка
Степанович ездит три года в переменных
платьях: что ни день, то платье новое, лучше прежнего; а у кого к трем
годам платье хуже, тому голову срубить. Говорит
старик Юнке Степановичу: "Одевай, дитятко, платье похуже, а матушке напиши, чтобы выслала такое
платье, которое вошло бы в яичную скорлупу, а от пуговиц чтобы змеиный
голос был". Оделся в последний день Юнка в платье со пуговицами змеиного голоса, а сверху накрутил платье
похуже. Идет по улице, люди кричат:
"Чурило лучше!" А дотолева все говорили:
"Юнка Степанович лучше и краше Чурилы!" Скинул Юнка верхнюю одежу, платье так засияло, что все на колена пали, а когда он тронул пуговицы, пошел стон
змеиный: и князья, и бояра
приужахнулись. Захватил Юнка саблю, хочет Чуриле голову срубить. Взмолились за Чурилу бабы киевские: "Оставь Чурилу хоть на семена; такого-де стольника
уже не будет!" Ну и умолили Юнка
Степановича.
Затем и князь Владимир, и Чурила, и все князья-бояре,
приказные поехали ко городу ко Клину, его Юнковых животов обценивать. Приехал
князь Владимир и дивится Юнкову дому: такого дому нигде не видано. Взял его Юнка и
за руку и ведет в палаты - ин половицы в полу стеклянные, под ними вода течет, во в воде
играют рыбки разноцветные; а хлестнет рыба хвостом - половица точно треснет.
Упирается князь, боится ступать по половицам; однако ж ведут, так надо идти. Сели за стол, ели такие
ествия - каких не слыхано, пили питья - каких не видано. После
столованья спрашивает князь Владимир: "Где же мои подъячии?" Привели
подьячих; так они высохли, как щепочки, с тоски, что не могли обценить одного
седла
тридцать человек. Посмотрел на седло князь и сказал: "Кто седло наладил,
тот только и обценить может". Попался князь во услужение Юнке, а Юнка говорит: "Мне
твоей службы не надо, у меня своих животов много, а ты поезжай домой Да соблюдай, чтобы
впредь у вас чужого человека, незнакомого в доме не обижали!"
443
90
Про Онику-воина
Во тыя было времена досюльные, жил воин Оника. Не знал он
себе супротивника [b] : что
хотелось ему, то и деялось. Вот раз и обседлал он своего богатырского коня,
выехал в чистое поле. А
встрету ему едет чудо великое; Оника-воин ужахнулся: голова у чуда человеческая, а туловище у чуда звериное,
а копыта лошадиные. Стал Оника у чуда
доспрашивать: "Кто ты такой, чудо,
есть? Царь ли ты есть али царевич, король ли, королевич али поленица удалая?"[c] - "Я
не царь и не царевич, не король и не
королевич, и не поленица удалая: а я есть Смерть прекрасная, безродная, бесплеменная и беспосульная. Пришла я тебя
воскушати". Замахнулся Оника палицей булатною, хочет Оника ударить Смерть по буйной головы: свалилась у Оники
палица через плечо. Возмолится он со слезамы: "Дай мне, Смерть прекрасная, сроку на три года!" Говорит ему Смерть
прекрасная: "Не дам я тебе сроку на три года". - "Дай ты мне сроку на два года!" - "Не дам
тебе сроку и на два года". - "Дай ты мне сроку на три
месяца!" - "Не дам тебе сроку и на
три месяца". - "Дай ты мне сроку хотя золоту казну растаскати!" - "Было тебе, Оника,
пора-времечко золоту казну
растаскати". - "Дай ты мне хотя сроку чистые платья надети!" -"Было тебе, Оника, пора-времечко чистые
платья надевати". Упал Оника с добра
коня Бахмата, тут ему было и кончение.