НАРОДНЫЕ ПОВЕРЬЯ И СУЕВЕРЬЯ В ОЛОНЕЦКОЙ ГУБЕРНИИ

Заонежские поверья

По верованию заонежан, земля, кроме людей, населена несметным множеством видимых и невидимых существ, которых нельзя причислить к благим духам. Трудно приискать для них общее народное название. Замечу только, что у них нет никакой связи с библейским диаволом. В представлении заонежан — человеконенавистник диавол сам по себе: это отвлеченное существо, о котором, вне круга религиозных верований, они знают лишь из особого рода сказаний; в жизни же они имеют дело с духами совершенно иного порядка, которые и по природе и по наклонностям близки к человеку, но только сильнее его. Это домовики, лесовики, лесные старики, водяники, водяные женщины и т. п. Когда-то эти духи были языческими гениями, иные из них принадлежали к лику богов, но по введении христианства потеряли свои небесные престолы. Впрочем, отняв у них трон, христианство не лишило их власти, потому, вероятно, что культ их был не общественный, а семейный.

Чтобы как-нибудь согласить существование своих пенатов с христианскими понятиями, народ сложил следующую легенду:

«По досюльному окиян-морю плавало два гоголя: один бел гоголь, а другой черен гоголь. И тыми двумя гоголями плавали сам господь-вседержитель и сатана. По божию повелению, по-богородицыну благословению, сатана выздынул со дна моря горсть земли. Из той горсти господь-то сотворил ровные места и путистые поля, а сатана наделал непроходимых пропастей, щильев и высоких гор. И ударил господь молотком в камень — и создал силы небесные, ударил сатана в камень молотком — и создал свое воинство. И пошла между воинствами великая война: поначалу одолевала было рать сатаны, но под конец взяла верх сила небесная. И сверзил Михайла-архангел с небеси сатанино воинство, и попадало оно на землю в разные места: которые пали в леса — стали лесовиками, которые в воду — водяниками, которые в дом — домовиками; иные упали в бани и сделались баенниками, иные во дворах — дворовиками, а иные в ригах — ригачниками».

Кроме лесовиков, водяников и их собратий есть особое сословие

181

нечистой силы, или чертей (лембоев): им подневольны заклятые, и с ними ведут дружбу клохтуны, или ерестуны. Черти в глазах народа тоже отличны от дьявола: по заонежскому поговорью, «черт чертом, а дьявол сам по себе». Эта нечистая сила везде водится, но ее любимые жилища на Ишь-горах и Мянь-горах[a]. Там когда-то жили, по народному преданью, две сестры, блины пекли, с горы на гору перебрасывали. Теперь там живут целые полчища нечистой силы, у них там целые села с переселками и города с пригородками. Лембои женятся между собою, распложаются, а все им мало: дня не проходит, чтоб они не похищали людей, в особенности детей, которые закляты родителями. Если отец или мать скажут своему детищу не в добрый час нехорошее слово, например «изыми тя» или «унеси тя», — быть ребенку между заклятыми[b]. Заклятые нужны нечистой силе, потому что единственно посредством их она может проникать к людям: забудут крещеные перекрестить ества, — самой-то нечистой силе нельзя их стащить, — вот и посылают на это дело заклятых. Воротить заклятого можно посредством осинового листа; оттого и слывет у заонежан поговорье, что заклятого человека от дому отделяет только осиновый лист.

«А часто ли у вас люди попадают к нечистой силе?» — спрашивал я на Шуйнаволоке. В ответ на мой вопрос заонежане привели мне десятки примеров и из прошедшего, и из недавних дней, насказали мне случаи, о которых слышали и которые сами видели.

«Лонись (то есть в прошлом году) в деревне Боярщине мать прокляла дочку — пошла девка по ягоды и не воротилась; а добрые люди видели ее потом между заклятыми. В деревне Середка мать выбранила мальчика — и мальчик пропал. Месяца через два после этого Леонтий Богданов шел с лесу и, подходя к дому, видит: на воротах что-то колышется — ан сидит на воротах младенец: «Только бы его снять да крест надеть — с рук-то бы не взяла нечистая сила». Но пока Леонтий Богданов проклаждался, рассуждаючи таким образом, мальчик сгинул из виду».

На Толвуе пропал муж у жены. Долго она понапрасну его отыскивала. И вот сжалился над нею сусед и указал ей такого колдуна, больше которого никто не мог отыскать ее мужа. Стала она просить колдуна о своем деле, а тот и говорит ей: «Да что Иван-то Васильевич тебя ко мне посылает: он твоего

182

мужа лучше меня отыскать может». Пала баба в ноги к Ивану Васильевичу и упросила его пособить ее горю.

Накануне Иванова дня отправились они оба к Ишь-горе и пришли туда в полуночную пору. Колдун научил бабу, что ей нужно делать, и остался сам внизу, а она поднялась вверх на гору — и видит большое село. Была темная ночь, а стал белый день; конца нету строению. На улицах пляски и игрища» расставлены столы, на столах ествам и питьям счету нет[c]. Как завидели черти чужую женщину, окружили ее со всех сторон и стали у ней выспрашивать, зачем пришла к ним. «Я-де мужа розыскиваю». «Ну, — говорят, — ладно, так розыскивай: только держи ухо востро». Стали рядами целые их тысячи: платья у всех одноличные, точно с одного плеча; нельзя их различить одного от другого ни по волосу, ни по голосу, ни по взгляду, ни по выступке. И никак бы не могла баба признать между ними мужа, да на счастье вспомнила наказ суседа. У всех платье застегнуто с левой стороны, и нет ни кровинки в лице; а у мужа правая пола вверху, и кровь на щеках так и играет. Как указала она мужа, ее честью отпустили с ним домой; и пока они шли до суседа, не спускала с рук руки мужа.

В досюльные годы в Заонежье жил старик, и померли у него оба сына. Остался он один со старухой, кормился охотой, и была у него собака — ей цены нет. И раз попался ему встрету хорошо убранный человек: «Продай, — говорит, — собаку и приходи ко мне на Мянь-гору завтра вечером за расчетом». Старик собаку отдал, а на другой день пошел на Мянь-гору. Идет себе да думает: «Здесь и дороги никогда не было» Как поднялся на верх горы, видит большой город, и показали ему дом хорошо убранного человека. Самого хозяина еще не было дома, но старика напоили, накормили, послали попариться во баенку и дали ему парильщиком доброго молодца. Как выпарил старика молодец в парной баенке, пал ему в ноги и говорит: «Не бери, дедушка, за собаку жалованья, а проси меня». «Хорошо, — скажет, — дитятко!» Воротились они тут в палаты, хозяин уже дома и спрашивает старика: «Что тебе за собаку?» — «А не надо мне ни золота, ни серебра. Дай мне этого дородня добра молодца; детей у меня нетути — будет он мне наместо сына». — «Много ты просишь, старичок, да делать нечего: надо дать». И велели молодцу надеть одежду самолучшую, дали ему хорошую шляпу, сапоги козловые и все исправное; отпустили его со стариком и на прощаньице дали пятьсот рублей на его житье.

183

Как пришли они на фатеру, молодец и говорит ему: «Отдай, дедушка, деньги старухе, а у нас денег будет. Ступай ты в Новгород и отыщи на улице Рогатице такого-то купца». И рассказал ему тот молодец, что надо сделать и что говорить — и отпустил в Новгород. Старик пришел в Новгород, разыскал на Рогатице дом купца и попросился к нему ночь ночевать. После ужина стал старик купца спрашивать: «Было ли у тебя детей?» «Был, — говорит, — сын, любимое детище, да мать в сердцах выговаривала ему: «Лембой те возьми» — лембой его и унес». «А что дадите, я вам его ворочу?» — «Где тебе-кава вернуть? Сколько у нас денег было держано, сколько добрых людей прошено, а не могли воротить сыночка». — «Так послушайте же: есть у вас в кладовой зеленый сундук, в сундуке с левой руки лежит на самом дне перстень, с ним и найдете сына». Взяли перстень и поехали в Заонежье. Признал купец дородня добра молодца за сына и хотел наградить старика несчетной казной. А сын ему говорит: «Старика нам отпустить немочно: ты меня породил, а он мне второй отец, из лютой неволи высвободил». И тут они стали все вместе жить да быть.

Есть такие люди, которые знают, как обращаться с нечистой силой. Но знакомство знакомству рознь. Добрые люди ведут с лембоями знакомство на помощь крещеным, а худые во вред ближнему. Злые колдуны и по смерти своей не дают покоя крещеным и делаются ерестунами (иначе хлоптунами, клохту-нами или шоптунами); они подстерегают минуточку, когда к суседу подойдет скорая смеретушка, и только душа расстанется с телом, ерестун входит в покойника. Тогда в семействе пойдут нехорошие дела — неподобные. И такие есть ерестуны, которые «обвертываются», т. е. принимают на себя чужой лик и стараются подобраться в свою или чужую семью. Живет ерестун, кажется, как надо быть хорошему крестьянину, а смотришь, из семейства и из деревни станут пропадать люди один за другим:

это их ерестун поедает. Чтоб извести обвороченного колдуна, надо взять плетку от коня нелегченого и ударить ерестуна наиспашку. Тогда он с ног долой, и до могилы в нем души нет. А чтоб он опять не ожил в гробу, так надо ему вбить осиновый кол в спину промеж самых плеч.

В лесах живут лесные старики, или отцы. Особенного зла они не делают людям, а только заманивают в лес ребятишек; держат бог весть зачем при себе и бог весть чем кормят. Ехали раз на судне мужики и мальчик. Мальчик и слез в бору за нуждою. Звали его, звали — нет нигде, ни везде. Воротились они домой нерадостны, и не дают им проходу бабы: не верят, чтоб мальчик пропал сам собой. А пуще всех горюет мать и попрекает мужиков, что сына-де утопили. Отыскали они ведунью, я стала она выкликать мальчика, читаючи ему панихиду, как

184

покойнику. Еще не кончила она панихиды петь, глядь — а он стоит на том берегу. Мужики не вытерпели, сели в лодку и за ним; мальчик-то опять сгинул и долго-долго пропадал. Наконец нашли его под кустом: он совсем одичал, ничего не говорит, а глаза горят как жар и так и бегают из стороны в сторону, — и долго не мог он привыкнуть к людской молви и к человеческой еде. Другой раз идет мужик по лесу и наткнулся по дороге на мальчика: сидит мальчик, скорчившись, под деревом. «Ты с кем здесь?» «Я, — говорит, — с отцом». «А кто тебя кормит?» — «Отец». — «А кто твой отец?» — «Старик». И больше ничего нельзя было добиться от мальчика.

Лесовик, или лес — хозяин леса. В обыкновенное время его не видно, а слышен только хохот, да уканье, да плеск рук. С виду лес похож на человека, только кровь у него темная, а не светлая, как у людей[d], потому его и зовут синеобразным. Без причины он ни за что не тронет человека: он-де праведен, не то что черт. Есть у лесовиков в каждой земле, как и у людей, свои воеводы и свои цари. Над русскими лесовиками царствует Мусаил-лес. Когда у людей заведется усобица, ведут между собой войну и лешие: сходятся целые войска их и зверей из воюющих царств и бьются между собою нещадно до тех пор, пока не прекратится человеческая война. Вот от чего, по замечанию крестьян, перед войной всегда бывает переселение зверей.

Если лес сделает человеку лихо, тогда надобно его заклясть. Для этого отправляются в лес, отыскивают лядину, чтоб на ней росла рябина, а от рябины была бы отростелина. Из той рябины вырубают несколько рябиновых батожков: вооружившись ими, крестьянин начинает выговаривать заклятья, в которых жалуется Мусайле на праведного леса: сделал, мол, имреку лихо, не ведаю за что. И ты-де, царь Мусайла, имрека от лиха честью избавь, а нето будет у меня послана грамотка к царю в Москву[e]. Лесовик и вся его стихийная братия показываются только тогда, когда людям предстоит что-либо чрезвычайное, когда, по словам народа, «какая ни на есть беда лучится над крестьянином».

Идут однажды два охотника по лесу; подходит к ним прохожий добрый молодец и ни с того ни с сего начинает рассматривать их ружья. Ругнули было его порядком охотники, да как посмотрят в лицо, а он синеобразен — значит, надо уходить. И ушли они из леса вон ко тихому заводью, зеленому затресью,

185

и разошлись в разные стороны, чтобы стрелять дичь. И покажись охотнику, что неподалеку, в листве, притаился тетерев; стрелил он в птицу и слышит: кричит птица не по-птичьему, кричит голосом человеческим. Побежал поближе и видит: стрелено у него в товарища. И вышло, что не перед добром показывался им лесовик.

Лесовые могут уводить в свои жилища людей, особенно маленьких детей, проклятых родителями. Вот довольно любопытный рассказ одной повивальной бабки о том, как она у лесового была принимать дитя.

«Раз как-то нôцью, — говорила она, — колонулись мни-ка в окошко. Я и подумала, цё ктó-ни зóвет бабить. Скорéнько накинула нá себя сарафанишко, а нá голову платишко, да и вышла нá крыльцë. А было дело осенью. На улици тьма-тмущая, хоть глаз выколи. Слышу, ôт окна пôшел кто-то. Я и не спросила, кто тут, а опустилась с крыльця и пошла вслед. Думаю, цё кому-ни из деревéнцев понáдобилась. Не пôмню уж, перекрестилась ли я на походе или нет. Вôдак мôй шéл скôро; я насилу лёпсяла пô грязи. Но слышу — он вышел уж за дерéвню. «Видно, думаю прô себя, с другой деревни кто-нибудь ведет». А друга деревня пôцяй вôзли и была; тôлько не знаю, кôим пôбытьем я оцюдилась зá полем. Куды, думаю, мéня пóвели. Есть и в тôй стôроны деревнишко, но там свôя бáбка. Я было остоялась и думала спрóсить вожáтого, куды он вéдет мéня; но лишь я подумала это, кáк он нáбежал да хвáтил меня; и так пóтащил, цё у меня нóги только заливкали. Нé прошло и минутки, как оцюдились мы у лесовой избушки. Но мни-ка и в ум нé придет, цё сó мной делается, цё-ни не лáдно, а думаю, видно кака-ни была на работы — да там и прижало с родам. Отворил он фатéрку и пихнул мéня туды. В фатéры горела луцинина, а в углу нá зени лежала баба. Не успела я и оглянуться, как смолилась мни-ка бедна бáба: скорее, бáбушка, смёрéтушка приходит. Я брóсилась нá помоць. Пóтерла поясницки да погладила брюшка — бог и рáспростал. Рóдила пáренька. Я спрашиваю у рожаници, гди как бы найти судешко какó-ни, вымыть младеня. «Нету, — гóворит, — бáбушка, у нас ницего такого». «Сейцясь принесу», — прóговорил гóлос за дверью. Я впéрво услыхала этóт гóлос, он показался мни-ка кáким-то стрáшным. Нé прошло и двух минут, как дверь óтперлась, и тот же гóлос прóговорил: «Нáте воду». Я в это врéмя помогáла рожаницы оциститься. Оглянулась нáзад, вижу у порóга стóит подойник. Я скорее взяла éго и поднесла к óгню, пóглядеть циста ль вода; но лишь тóлько взглянула на подойник, так у меня сердéцко и ёхнуло: вижу — цё подóйницек мой. А все-таки нé придет в ум — я не с крещéными, а думаю, цё он мошéнник как ни стяпостил у меня подóйник, как приходил зá мной. Но не знаю,

186

с цéго пришли мни-ка в гóлову сделать углем дви циртоцьки на подóйники — и стáла мыть ребёнька. Вымыла да и клáла возли матери, а сáма думаю óбрать пóслед. И лишь только лáдила приняться, кáк нáбежал в избу мужицина стрáшной тáкой, а глáза, как у разбóйника, так и ходят. «Нé тронь, — гóворит, — нецéго. Я сáм уберу, а тéби пóра дóмой». Потом в ôдну руку сунул мни цё-то мягкое, цё я сряду и кинула нá зень, а за другу пôвел мéня вóн. Скôро кáк-то оцюдились мы у своей дерéвни. Вôжак мой так и сгинул, будто сквôзь зéмлю прôшел. У меня так дыбом вôлосы и стáли. Не помню уж, как я прошла дерéвню и зашла в избу. Нéдосуг ни огню дуть, ни сарафанишка скидывать, а скорее зáбралась нá пець — да сряду и заснула. Проснулась, слышу — уж деревéнци выпускáют коров. Ой, думаю, наб скорее доить корову. Но вдруг вспомнила, цё подойника-то нету; да взглянула на двéрну лáвку — ажно подойник стоит на своем мести. Я скорéнько плеснула раз-другой в глáза воды, перекрестилась немножко и пошла было доить; вышла уж в сини, но как-то взгляну на подойник — он и полетел с рук. Дви цёртоцьки нá боку провéдены углем. Ну, думаю, спас мéня бог, — в добром же мести я ноцесь бабила. Видно я, греш-ниця, вышла нé благословясь, да и подойник-от тоже попáлось, видно, класть нé благословясь, а он, окаянный, как стоял у окна-то, так по духу и уцюял, цé éсть в избы подойник, клáден нé благословясь; а как понáдобилось судно — так он и лизнул туды. Видно, уж в другом мести нé было примецéно». По словам старухи, женщина эта была проклята мужем.

Водяник — высокий здоровенный мужик; с лица он черен, голова у него, как сенная копна. Под водой у водяников есть целые царства; в морях и больших озерах построены города из богатых палат; в малых озерах села и «особливые хоромины». Жители этих подводных поселений совсем не такого незлобливого характера, как лесовики. Во-первых, они, пользуясь малейшей оплошностью, хватают «крещеных» с лодок или во время купанья, особенно девок, и топят их; во-вторых, ходят к заклятым женщинам. Прочитав на лице моем некоторое сомнение в последнем обстоятельстве, Леонтий Богданов предложил, при первой поездке по Кижам, свезти меня к одной бабе, к которой и о сю пору похаживают водяники. «Чего-чего не делали сродники, — говорит он, — и заговаривали ее, и ведунов к ней водили — ничто не берет; сначала как будто полегчает, а немножечко погодя, смотришь, к ней опять лезут из воды незваные гости». Замечу при этом, что заонежане народ отважный и беспечный, озеро Онежское им знакомо вдоль и поперек, и, несмотря ни на какую погоду, бесстрашно пускаются они на своих утлых лодчонках в путь на расстояньи сорока, шестидесяти верст и более. Что ж мудреного, если и лодки и люди погибают зачастую. Но с помощью водяников несчастное

187

происшествие объясняется чрезвычайно просто и, главное, не вызывает на будущее время бóльшей осмотрительности. Утонул крестьянин по своей неосторожности — суседы рассуждают: ведь его, мол, водяник потопил, — и дело решено. «Вот ты, Павел Николаич (говорили мне на Шуйнаволоке), думаешь, что на воде люди погибают больше от своей вины; а мы тебе заподлинно сказываем, что дело без водяника не обойдется. Хоть бы нашу деревню Середку взять: позапрошлым летом поехали в лодке две девки: одна-то на выданьи, а другая-то еще не человековатая[f]. И стала девочка сказки сказывать, как под водой живут водяники в хрустальных палатах. А старшая и говорит:

«Ишь как у них хорошо: хоть бы одним глазком посмотреть на подводное царство». И не было ни ветра, ни волны, вдруг заколебалась вода — и поднялся черный мужик, волоса у него взъерошенные, ухватил девку за руку и, как она ни билась, стащил ее под воду, только ее и видали. И все это девочка видела своими глазами».

Впрочем, иногда и с водяниками у людей завязывается тесная дружба.

Около Сандал-озера жил бессчастный старик со старухой и сыном. И не было им ни в чем удачи. Пришла пора женить сына: наб (надо бы) работницу во двор звать; ан никто из суседей не хочет отдать девку в дом бессчастного крестьянина — всякому своего детища жаль. Вот один раз и говорит старик старухе: «Пойду-ка я искать невесту для сына». «А у кого ж ты будешь свататься?» — «Да хоть у водяника». Пошел он из дому, а от озера вышел к нему дюжий молодец и говорит: «Ты у нас свататься задумал: невеста твоему сыну готова хорошая, приданое есть исправное, только ты не мешкаючи приезжай за ней поездом». Пошел с ним старик по берегу, и объявилась от берега дорога прямоезжая, где и век ее не было. Шли они, шли, пришли к хрустальным хоромам и взошли в пребогатую палату. Вышел к ним старшой водяник и девку с собой вывел: хорошая такая девушка, в богатом снаряде, в золотых монистах, в жемчужной поднизи и жемчужных серьгах. Ударили сваты по рукам — и отправился старик домой. Взял с собой сына, дружку, как следует, бояр и брюдг, и поехали благословляться к попу. Поп и спрашивает: «А у кого берете девку?» «У водяника берем». Попу, выходит, тут делать нечего. На выезде из деревни подошла к поезжанам суседка и говорит: «Возьмите-тко и меня с собой: я вам свадьбу устрою, как надо лучше». И взяли ее с собой, приехали к хрустальным палатам и стали справлять свадьбу. Вот вывели невесту под фатой, а суседка шепчет ста-

188

рику: «Смотри, дедушка, обманывают: это не настоящая невеста». Вывели было другую девку, суседка опять предупреждает старика, что и на этот раз водяники его обманывают. Видят они, делать им нечего, и дали настоящую невесту. Стали давать приданого, злата и серебра, парчи и всякого имения. А суседка говорит старику: «Проси-ка ты у свата саней с персидским ковром, проси рыженьких лошадок да бери синий кафтан с золотыми пуговицами, еще шапочку соболью и перстень с самоцветным яхонтом». Стал было водяник на просьбу старика отнекиваться, да видит: суседка все знает, и дал санки и прочее добро. Воротился старик со своими на фатеру. Сноха у него вышла смирная и работящая. Месяца два спустя после свадьбы говорит она свекру: «Запряги, батюшка, рыженьких лошадушек в сани с персидским ковром, надень соболью шапочку и синий кафтан, бери перстень с самоцветным яхонтом и поезжай в Новгород. Есть там купец, сорок у него лавок и сорок домов, просись к нему ночевать». Старик послушался снохи, оделся, снарядился и поехал в Новгород. Разыскал он уже ночью дом богатого купца и стал проситься к нему переночевать. Долго его не пускали, и выглянула в окошко купчиха и говорит мужу:

«Что за чудо, санки-то наши у ворот стоят, и лошади-то наши; поди отопри поскорее ворота». Пустили старика в дом, купчиха так и закричала мужу: «Кафтан на чужанине твой, и шапка твоя, и перстень на руке у него твой». Стал тогда купец старика расспрашивать: «Как к тебе мое добро попало? У меня, — говорит, — по грехам моим, назад тому пятнадцать лет, пропала дочка двухлетняя и это добро; искал я его и дочку пятнадцать лет — не мог сыскать». А старик ответил: «С дочкой пропало, с дочкой и найдешь. Есть у меня сноха: на правой щеке у ней три родимых пятнышка, три вишеньки». «Это и есть, — говорят купец и купчиха, — наша дочка». Съехали они тут к старикам и стали вместе жить да быть. И теперь еще их внуки живут в Кижах».

Сказание про водяных женщин перешло сюда большею частию с Груманта[g]. Не стану повторять всем известного рассказа о том, как водяная царица слюбилась с промышленником на Груманте и как она, когда он ее покинул, на прощанье бросила ему в лодку прижитых с ним детей, а лучше расскажу местное предание.

Отправился добрый молодец вечером ловить рыбу за Онего в дальнюю губу, и задержал его до утра на островах сретный ветер. Как стало светать, видит молодец: прилетело три лебедушки, ударились оземь, обвернулись красными девушками и стали купаться в губе, а на берегу у них оставлены птичьи

189

шкурки. Молодец подкрался потихоньку и захватил одну шкурку. Две-то девушки, как выкупались, вышли на берег, одели шкурки, ударились оземь и полетели себе лебедушками. А третья девка ищет своей шкурки, не может найти. Тут к ней подошел молодец и говорит: «Что дашь за шкурку?» — «Хочешь несчетной золотой казны?» — «А не надо мне казны, отдай самое себя». — «Изволь, — говорит, — буду твоей женой». Дали они друг другу заклятье и стали мужем и женою. К вечеру ветер стих. Как надо им садиться в лодку, молодец и подай шкурку жене: «На, — говорит, — спрячь, чтобы не замокла». А жена накинула шкурку на себя, обвернулась лебедушкой и полетела по поднебесью. А на прощанье только закричала мужу языком человеческим: «Не умел ты меня беречь-стеречь, не видать тебе меня три года. А как исполнится три года, приходи ко озеру Ильменю, увидишь на плоту женщину-портомойницу — она тебя проведет ко мне».

Воротился молодец домой один-одинешенек; плохое ему житье, стосковался по своей по жене: крепко она ему полюбилась. Исполнилось срочное времячко, и пошел он к Новугороду, к Ильмень-озеру. Как пришел туда, солнышко было навечере, и видит он: стоит на плоту портомойница и манит его к себе. «Сведи меня, — говорит, — голубушка, к моей жене». «Отчего не свести, пойдем». И пошли они берегом, дорожка все спускалась вниз, стало как-то холоднее. И пришли они в большое село, к богатому дому. Говорит ему вожатая: «Ты как войдешь в избу, смотри, не молитвись». И ветрел их в избе большак[h] — седая голова, седая борода. «Долго, — говорит, — зятек, ждали мы тебя». И вышла затем красавица, за руку вывела ребеночка по третьему году: смотри, мол, Иванушка, какой у тебя сыночек подрос. «А пусть его ростет, — говорит дед, — нам это добро надобно». Поздоровкался молодец с женой — и стали они жить ладком. И я у них в гостях был, пиво пил, сладким медом закусывал.

Домовик и дворовик видом оба в хозяина, баенник ходит голый, а ригачник весь в лохмотьях. Первый обыкновенно бывает в ладу с хозяином и показывается людям редко — «не к добру»; второй ведет себя спокойно, если скотинка «ко двору пришла», а если нет, то дворовик ее изведет, поломает и складет в ясли. Есть и отшельники-домовики: они поселяются в пустых фатерах, в которых проезжие и прохожие останавливаются на роздых.

Как ехать от Лижмы на Шуньгу, есть такая фатера, живет в ней сердитый хозяин, оттого ее обегают и редко заходят туда поодиночке. И ехал зимою добрый молодец по этому пути; вер-

190

стах в двух от фатеры сломайся у него сани. Кое-как добрался он до избы, дальше ехать не на чем да и немочно: уж очень озяб. Вошел он в избу и слышит: на полатях кто-то стонет. Вот он помолился, перекрестился, на все стороны поклонился, достал себе из сумы хлеб и рыбник[i], сам закусил, а чего не съел — на печь положил. Оттуда проговорило тихим голосом: «Благодарствуешь, кормилец, на памяти, обогрейся себе и ничего не бойся». Только он прилег на лавку, как вдруг растворилась дверь настежь, пошел со двора пар, и заговорил сердитый голос: «Русским духом пахнет, ты почто сюда пожаловал?» А с полатей отвечает жалкий голос: «Не тронь его, болезного доброго молодца, он меня без тебя накормил». «Ну, — говорит, — коли так, оставайся же зде-кава: я тебе сейчас санки налажу». Прошло эдак с час места, опять растворилась дверь и заговорило:

«Ты теперь обогрелся и поотдохнул: пора тебе, время в путь-дорогу». Простился молодец с хозяйкой, вышел на двор и видит: стоят у дверей чудесные санки с полостью. Сел он в них барином и поехал на Шуньгу, рад, что от сердитого хозяина выбрался подобру-поздорову. И случилось ему через год быть в Москве, приехал он к трактиру и пошел туда пить чай. Немного погодя подходит к нему купец и говорит: «Скажи на милость, молодец, где ты купил санки, — точь-в-точь мои: зимусь меня ветром из таких вышвырнуло. Как стал я на ноги, стоит одна лошадь с упряжью, а саней словно как не бывало — нет». Тут ему молодец рассказал всю правду, всю истину.

В заключение сообщаем рассказ, который Леонтий Богданов передал мне со слов промышленников с Груманта, и легенду о Иване купецком сыне (записанную в Заонежье г. В. Знаменским).

Остались там на зиму двое промышленников в одной фатере. Один из них заболел и хворал месяца три или четыре. Здоровый это время ходил за больным, как за родным братом. В одну ночь и говорит больной товарищу: «Завтра я, Иванушка, помру». «Господь с тобой, что это ты вздумал! Даст бог, здоровее меня будешь». А тот ему отвечает: «Ты меня, брат, не жалей, я как помру — тебя съем». «Ну, — говорит, — коли съешь, и то ладно».

Как сказано, так и сделано. Умер больной, товарищ обмыл его, одел, положил его на стол и стал над ним читать на память молитвы. Как подошло времячко полуночное, взошел в окошко светел месяц — мертвый зашевелился. Видит Иванушка, плохо дело: первое дело товарищ исполнил — умер, стало, и другое исполнит — съест. Вот он зачурался и пуще прежнего принялся читать молитвы. А мертвый поднялся, потоптался-потоптал-

191

ся на одном месте и стал разводить руками, искать товарища. Иванушка все от него кругом стола ходит да молитву читает. Зубы у мертвеца так и стучат, пробует он отворить глаза — немочно. А тут на счастье куры пропели — и говорит мертвец: «Счастлив твой бог, ушел ты от меня сегодня цел, так я ж те завтра съем». И опять лег мертвец на стол. А на Груманте нет зимою ни дня ни ночи — все темень. Почитал еще молодец молитвы и пошел ходить по полю. Напала на него такая тоска: нейдет на ум ни еда, ни питье. А к вечеру делать нечего, надо вернуться на фатеру: на дворе не товарищ, так звери съедят. Стал молодец в большой угол и творит молитву. В полуночную пору мертвец опять поднялся, весь синий, развел руки и стал разыскивать Иванушку. Походили они около стола, покойник остановился и вспомнил: «Вот оно что, — говорит, — надо глаза отворить». Бился он с глазами, инда распух, напоследок глянул и выговорил: «Я тебя, Иване, вижу и теперь наверное съем». Ступил он к Ивану шаг, а под полом заговорило: «Врешь, брат, не съешь, може, я тебя съем». И вылез из подполья другой мертвец: саван у него в лоскутьях, на костях одни клочья висят. И стали мертвецы между собою подираться, и костяк первому покойнику руку пооторвал. Запели куры — костяк пропал, а Иванов товарищ захватил с собой руку и лег на стол. Такая тоска напала на Иванушку, что хоть руки на себя наложить. «Что будет, — думает, — повечеру, помилуй мя, господи, и спаси». А к ночи все-таки вернулся на фатеру. В урочное времячко, как зашевелился Иванов товарищ на столе, полез и другой мертвец из подполья. И пошла между ними драка великая, а на Иванушку напал такой страх, такой трус, что он обомлел. Как очнулся из забытья, слышит — кто-то чавкает, ан это костяк его товарища грызет, работает над ним, не проклаждаючись. Съел он ему голову и пал Ивану в ноги:

«Теперь, — говорит, — я пойду в свое подполье и твоего недруга возьму. А ты, Иванушка, как будешь дома, в Заонеге, сходи в такую-то деревню: живет там ветхая старушонка, моя матушка, ей более ста и семидесяти годов. Как был я жив, не почитал ее, все ей насупротив делал, и завел я всяким беспутством заниматься, до того дошел, что с родною сестрою любовь свел, а когда она от меня понос понесла, то я стыда ради ушел на Грумант, без матерня благословения. За это матушка прокляла меня такою клятвой, что меня мать сыра земля не принимает, а у ней господь не берет души со белых грудей. И расскажи ты, Иванушка, ей про мое великое горе, авось меня помилует, тогда и ее господь бог отпустит со бела света. А коли не захотит простить, проси ее о том неотступно со священником». И слез мертвец в подполье и Иванова товарища обрал.

Как наступило лето, съехал Иванушка домой, а мертвеца

192

положил в гроб и на лодке свез на родную сторону. И по приезде первым делом пошел к его матушке: сидит она старая-престарая, еле душа в теле держится, и на Иванову просьбу только рукой отмахивается. Тогда Иванушка привел священника и сообща они уговорили старуху простить сына. Выговорила она прощенье, едва привстала, благословилась у священника и стала кончаться. Тогда сына ее отпели, похоронили его в благословенной земле, и земля его приняла. А сам-то Иванушка стал жить, поживать, деток наживать и теперь живет.

Легенда о Иване купецком сыне

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был купец Никола со своей купчихой. Сначала жили они хорошо и богато, а главное радовались тому, что господь наделил их сынком — да таким хорошим, умным да разумным, что отец и мать только о том и молились богу и угоднику его, святому Николаю-чудотворцу, чтобы они наделили его счастьем да долголетием. Этак под старость они ни с того ни с другого начали беднеть и до того обеднели, что Никола из знатного купца сделался просто торгованом: у него осталась одна лавочка — а в ней было: ящик табаку, да гвоздья, да железа понемногу.

Вот с того ли, что они обеднели, али уж с того, что остарели, мать и отец Ивана — так звали Николина сына — занемогли. Однажды отец позвал Ивана да и говорит:

— Ну, сын ты наш любезный! Мы, кажется, скоро умрем, а ты не плачь по нас, а лучше богу молись. Ведь мы уже пожили на своем веку, будет с нас, а ты нас похорони хорошенечко, а я и денежек тебе на это припас! Вот, иное из них на похороны сдержи, иное на поминованье, а на остальное купи товарцу — да и поторгаивай. Только вот мое благословенье: никого не обвешивай и не обсчитывай; а буде разбогатеешь — и бога не забывай и нищих обделивай, как я то прежде делал. Ну, прости, сынок! Буди на тебе божие благословеньице и наше грешное!

Через неделю Иван похоронил отца, а потом и мать, и начал поторгаивать. В скором времени он задумал перебрать все в дому и где-то в углу нашел образок угодника божия — Николы-чудотворца. Принес он образок в избу, налил воды в блюдо, вымыл, вычистил и на божницу поставил; а потом пошел на рынок, купил лампадку да и затеплил перед образом. В первое воскресенье он позвал попа, помянул родителей, прослужил молебен Николе-чудотворцу и снес образок в лавочку, чтобы постоянно на него смотреть. После этого, как придет в лавочку,

193

сперва помолится на образок, а потом и начнет торговать; да так счастливо торговал, что будто сам господь покупателей посылал. Потом он построил и другую лавочку. В каждой день он подавал много денежной милостинки; а между прочим старичку, который в каждый день приходил к нему. Иван полюбил его больно, а когда понадобился Ивану прикащик в новую лавочку, он сказал этому старичку:

— Дедушка, не знаю я твоего святого имени, не знаю, как и батюшка твоего звали, а только не огорчи ты меня, вот я построил новую лавочку, а прикащика у меня нет. Поди ко мне прикащиком: я и сам буду тебя слушаться, как бывало отца своего слушался; будь так добр, не отказывайся.

Старичок сначала было отпирался, а потом согласились и стали они вместе жить да поживать; а Иван во всем слушался старичка и называл его батюшком. Старичок торговал счастливо и прибыльно и однажды говорит:

— Иванушко, товар-то твой мне не порато нравится: торгуешь ты табаком, а бог табаку не любит, да и тех не любит, которые табаком торгуют; а накупи-ко ты лучше мелочного товару, так и покупателей будет больше, да и греха-то не будет.

Иван послушался; накупил товаров много, все разных, и начал опять торговать. Когда товары вышли, Иван начал считать деньги и, откуда ни возьмись, насчитал втрое. Обрадовался Иван такой прибыли, позвал попа, отслужил молебен Николе-чудотворцу; а старичок — такой-то веселый, так богу и молится.

Торговали они так три года, и Иван так разбогател, что старичок начал ему советовать отправиться за море с товарами. Послушался Иван старичка, купил судно, нагрузил товарами, отдал дом нищим, а одного поставил хозяином, пока сам не приедет; помолились богу и поехали за море со старичком. Вот ехали они, ехали, близко ли, далеко ли, скоро это сказывается, а не скоро дело делается; вдруг напали на них разбойники и ограбили у них все товары, а самих как-то спустили живыми и здоровыми. Горько было Ивану, а старичок утешает его да говорит, что все это к лучшему. Два дни плыли они после этого, а на третий пристали к острову, а тут множество было кирпичу. Старичок и говорит Ивану:

— Собирай-ко ты, Иванушко, эти кирпичи да неси на судно. Иван и говорит:

— Куда мне с этими кирпичами, я лучше умру, чем буду торговать ими.

А старичок и говорит на это:

— Ах ты, Иванушко-Иванушко! Мало ты еще опытен, а я скажу тебе на это, что один эдакой кирпич дороже всего твоего товару, который разбойники ограбили.

194

И потом бросил один кирпич о землю, а под глиной-то драгоценный камень. Обрадовался Иван и начал нагружать судно кирпичом, а когда нагрузил дополна, старичок и говорит:

— Ну, Иванушко, теперь надо наделать простых кирпичей, чтобы разбойники не отняли у нас этих.

Да сверху один ряд и наклали. Поднялся попутный ветер, и они поехали дальше, а (на них) разбойники напали опять и начали приступать за товаром. Старичок и говорит им:

— Будьте милостивы, добрые люди, оставьте нас в живых, а товары у нас недавно разбойники ограбили, и вот теперь мы везем кирпич, который на этом острове наделали.

Разбойники поверили и поплыли прочь, а Иван и старичок дальше; а в скором времени приплыли они в столицу и остановились в гавани.

В том царстве был такой обычай, что все купцы, какие туда приезжали, носили на поклон к королю всякой свой товар. Старичок и говорит Ивану:

— Помолись-ко ты, Иванушко, богу-господу да поди купи золотое блюдо да фату шелковую, а завтра и пойдешь к королю на поклон.

Иван сделал все, что велел старичок, и на другой день пошел на поклон к королю. Сказали королю, что пришел какой-то купец с поклоном, он сел на престол и велел привести Ивана. Пришел Иван к королю, а в руках золотое блюдо, а на блюде закрыт фатой кирпич. Король спросил Ивана, какого он царства и как звали отца с матерью, и потом сдернул фату, а как увидел кирпич, то больно разгневался на него и сказал:

— Разве мало у нас кирпичей, что ли, и торговал бы ими в своем царстве.

И потом бросил в Ивана, а Иван-то посторонился, кирпич на пол упал и разбился. Тут король увидел, что он нехорошо сделал, да и начал просить у Ивана прощения, а потом велел откупить у Ивана все судно. Иван как увидел это — да и говорит:

— Товар-то у меня берите, а судна не отдам, у меня там есть старичок-прикащик, так мы в город жить не пойдем.

— А, — сказал король, — так вас двое? Прочитайте же три ночи который-либо псалтирь по моей дочери, она теперь в церкви.

А дочь-то у него была волшебница и в каждую ночь съедала по человеку.

Иван воротился на судно, и таково-то ему скучно да невесело: самому идти — умереть не хочется, а старичка послать — расстаться жаль. Старичок говорит Ивану:

— Что ты, Иванушко, невесел, что ты буйную головушку повесил?

195

Иван рассказал ему, что было и что сказал король. Старичок и говорит:

— Ладно, Иванушко! Не тужи, помолись Спасу да ложись спать, а я за тебя подумаю, как беде не быть.

Лишь только стало темнеть, старичок разбудил Ивана да и говорит:

— Вот тебе три свечки, Иванушко! Пока первая горит — ты богу молись, а вторая сгорит — ты зажги третью, да сам и повались по правую сторону царских врат и ничего не говори, а только молитву твори. Ну, с богом!

Свели Ивана в церковь и заперли, а он и начал псалтирь читать. Сгорела свечка, сгорела и другая, засветил третью — да и лег по правую сторону царских врат. Вдруг доска соскочила сверху, и волшебница начала искать Ивана:

— Где ты — я есть хочу.

Искала-искала, а найти не могла; запели петухи, а она и повалилась в гроб. Встал Иван, закрыл гроб и опять начал читать. Утром пришли костья убирать, смотрят — а Иван жив; пошли и сказали королю, а он опять в следующую ночь велел читать Ивану. Пришел Иван к старичку и рассказал, что было в церкви ночью. На другую ночь старичок Ивану велел лечь по левую сторону царских врат, и волшебница опять не могла найти.

На третью ночь старичок дал три свечки да мяч из вару, а вар-то перекатан был с волосом, и сказал:

— Сегодня, Иванушко, последняя ночь. Как ты зажгешь третью свечку — и повались вряд гроба; а как волшебница выйдет — ты и повались в гроб на ее место и не пускай ее до того времени, пока она не прочитает «Богородице, дево, радуйся», и «Отче наш». Пришел Иван в церковь и начал опять читать псалтирь, а как засветил третью свечку — и повалился по правую сторону гроба. Волшебница отбросила верхнюю доску и закрыла Ивана, а сама начала опять искать его по всей церкви; а как пришло время лечь ей, смотрит — а Иван в гробе на ее месте.

— А, вот где ты, — говорит волшебница, — я третьи сутки голодом, выходи, я есть хочу!

Иван бросил ей вар с волосом, и она грызла-грызла и потом говорит:

— Пусти!

— Нет, — говорит Иван, — не пущу!

— Пусти, — говорит волшебница.

— А прочитай, — говорит Иван, — «Богородице, дево, радуйся» за мной — так пущу.

Волшебница прочитала и говорит опять:

— Пусти!

196

Иван и говорит:

— А прочитай еще «Отче наш» — тогда уж пущу! Волшебница прочитала, а Иван вышел:

— Ложись, — говорит. А волшебница и говорит:

— Нет, теперь уж и не лягу.

Стал Иван молиться, и она тоже. Пришли утром опять два человека и лишь только увидели Олёну-королевну — так звали волшебницу, — побежали к королю и рассказали, что видели. Король собрал все духовенство и пошел в церковь — он думал, что и Иван тоже сделался волшебником. А когда же узнал все подробно, обнял Ивана и назвал его сыном, а волшебница сказала Ивану:

— Ну, Иван купецкой сын! Если ты умел бога замолить и меня воскресить, так умей же овладеть мною, а от тебя я ни на шаг не отстану!

Пришел Иван на судно и рассказал старичку все, а старичок и говорит:

— Иванушко, не бойся ничего, и возьми взамуж за себя Олёну-королевну, да только в первые три ночи до третьих петухов не засыпай, а не то она тебя еще и замучит!

У короля не долго мешкали — зараз все приготовили, и Иван обвенчался с Олёной-королевной, прожил благополучно две недели — да и говорит тестю:

— Доброй батюшко! Отпусти ты меня на свою родимую сторонку отца да мать помянуть да еще раз посмотреть ее. Король и говорит:

— Сын мой любезный, Иван купецкой сын, воли я у тебя не отнимаю, а только ты воротись сюда. Сам ты видишь, я уже немолод стал, а наследника у меня нет, а как ты воротишься, я и царство тебе сдам, и живи себе счастливо да весело.

Собрались в путь-дороженьку — да и поплыли в свое царство, на родиму сторону; Иван и Олёну с собой взял. Приехали они на кирпичный остров, нагрузили все суда — судов было много — весь остров перекопали. В один день старичок нарубил дров, сносил их на другой берег острова да и говорит:

— Иванушко, благодетель мой! Мне бы с вами надо бы поговорить.

И потом повел их туда, где были складены дрова. Достал огня, и когда дрова уже разгорелись, он взял Олёну, повалил, наступил на одну ногу, а за другую дернул да и разорвал пополам. Иван не знает, что и сказать, а старичок положил обе половинки на огонь, а оттуда и поползли змеи, лягушки и гады всякие. Потом вынял из огня, выполоскал в море, вспрыснул какой-то водицей, перекрестил, и Олёна стала такой красавицей, что ни словом сказать, ни пером написать. Потом и говорит:

197

— Ну, благодетель мой, будущий сильный и могучий король Иван купецкой сын! Ты теперь и богат, и славен, и счастлив — так смотри, не забывай бога и нищих, а больше не увижусь с вами.

Иван и Олёна стали на колени и начали было просить, но старичок сказал:

— Нет уж, не просите, а лучше благодарите бога, что он меня послал к вам. Я полюбил и твоего отца, Иван, а еще больше тебя за то, что ты радушно подавал милостину, а теперь ты богат и знатен, так не забывай милостиной нищих. — А сам и скрылся.

Иван и Олёна поблагодарили бога, пришли к судам и поплыли дальше. Вот когда нищие узнали, что приехал Иван с несметными богатствами, пришли на берег и стали целовать у Ивана руки, ноги и платье, и все до того обрадовались, что у многих слезы покатились из глаз. Иван поставил кресты на могилы родителей, оделил нищих, отдал им свой дом и воротился к тестю, и правил государством много лет; а жил столь долго, что видел, как за его старость управляли сын, внук и правнук, и постоянно молился и благодарил бога и Николу-чудотворца за их милости к нему. В том царстве, где он был королем, и доселе еще вспоминают короля Ивана и жену его Олёну-прекрасную.

198

[a] Есть горы этого имени в Заонежье — Толвуе и Кижах, и на Пудожском берегу.

[b] Следовательно, «нечистая сила» может вредить человеку только тогда, или, лучше сказать, в ней является только тогда вредная сила, когда люди сами вызывают ее, когда обрекают друг-друга гибели.

[c] При этом рассказчик остановился и пояснил мне: «Плясали и забавлялись черти заклятые, а ества и питьица унесены были от крещеных, которые забыли благословиться: так нечистая сила унесла неблагословленное, вместо

того оставила им всяких пакостей».

[d] Не все крестьяне такого мнения о наружности лесовиков. Леонтий Богданов положительно заявил мне, что лес с виду ничем не отличается от человека, а синчаки — то-де нечистая сила.

[e] Самый текст заговора см. в отделе заговоров.

[f] Т. е. еще не такого возраста, в котором можно выйти замуж.