СКАЗКИ
1.
Сказка о мужике-воине
Мужик поехал репы пахать. И насело на его лошадь много комаров, оводов, бучней и мух. Он как махнет мешком — то несколько голов сразу убьет. И говорит мужик сам себе: «Что мне-ка репу пахать, как я несколько голов сразу убиваю? Так лучше я поеду домой, и пойду в чистое поле, и буду воевать». И пошел он из дому в чистое поле к старцу-монаху лука просить. Прийдя к старцу, спросил у дверей его кельи:
— Отче святый, дома ли ты?
— Дома, — отвечал старик. — Что тебе нужно, мужичок?
— То нужно, что я, съехавши репу пахать, несколько голов сразу побил — то к тебе пришел лука просить: хочу идти в чистое поле поляковать.
— Не дам я тебе лука, — отвечал старец, — а послушай, я тебе сказку скажу — тогда и лука дам.
— Ну, так сказывай, отче, сказку, когда хочешь сказать, — только лука-то дай.
— Слушай же. Нас было сорок братьев — и все разбойники, а я из них самый меньшой брат. И не боялся их, сорока человек, хоть братья-то мои вдвоем-втроем меня дюжее. Была у нас мыза край самой дороги. Разбойничать мы далеко не ходили. И купцы про это все знали и дарили нас кто по тысяче, а кто по две и больше; а у кого подарков не случится — тот принесет нам покорность, и мы того пропустим без всякой остановки. Долго ли коротко мы жили в этой мызе, того не помню. И раз, глядим, едет старик очень старый на двух серых конях: он не то чтоб нас подарить, так не снял колпака и не хотел даже на нашу мызу взглянуть. Тогда как я, меньшой брат, был у них, больших братьев, на посылках, то братья меня и послали воротить этого старика взад, за то что он не хотел даже поглядеть на мызу и рожи даже не поворотил.
— Воротить его назад, — приказывали они мне. Я побежал в ту сторону, куда старик проехал. Догнал старика и говорю ему:
— Ах ты, старый черт! Воротись назад — не то беда тебе будет.
— Старик мне и говорит:
Дарить у меня вас нечем.
153
— Не мое дело, — сказал я, — поди, братьям отвечай сам, а я спустить тебя не могу.
И он со мной воротился. Приходим в нашу мызу, братья на старика закричали:
— Ах ты, старый черт! Ты не то, чтобы подарить нас, так не хотел колпака прикривить, — так складывай нам деньги.
— Что, кормильцы, складывать, у меня денег нет — то ведаете вы.
— Ну, старый черт, — крикнут братья, — складывай, не то тебя жива не спустим.
Старик стоит на своем: у него-де есть в кармане один сгибенек; его, пожалуй, подарит, а больше дарить нечем. И вдруг, показавши сгибенек, махнул в одну сторону — и попал в одного брата, а от того еще девять убил; потом махнул в другую сторону — в другого брата, и за ним тоже от него девять убилось; так и в третью сторону махнул — и тоже десятерых убил; и в четвертую сторону махнул — и тоже девять человек убил. А я положил завет уйти в монахи, лишь бы остаться живым, и свалился между мертвыми в то время, когда старик убивал третий десяток. Старик так со сгибнем пошел — сел на своих коней и поехал, куда ему надо, оставил нас лежучись. Я в это время не смел даже и пошевелиться, лежа между братьями. Наконец слышу — старик уехал, встал я и огляделся кругом. При мне была здоровая дубинка. Взяло меня горе, и я побежал за стариком с тем, чтобы убить его. Вот и догоняю его, и догнал уже, и лишь только хочу его ударить — да как одумаюсь, что если не убить его, то он меня убьет, и так отойду, и иду надзором сзади. Опять побегу — и опять раздумаюсь. Наконец положил себе в душе такое мнение: «Лучше идти мне за стариком, и где остановится — там убить его; наняться в работники к кому-нибудь и выждать удобного случая, когда б удобнее убить старика». С тем пошел я за ним, однако ему не показываюсь, потому что он меня в лицо знал.
Старик этот приехал в Московское царство и воротит прямо к дому своему. Кругом дома его обнесен высокий, прочный тын, а ворота решетчатые железные. Подъехавши к дому, старик отворил сам своими руками ворота, поддынул их кверху — и лошади прошли в них свободно. Я в это время остался за тыном. Прошло порядочно времени, и я, подошедши к воротам, стал их дубинкою отпирать и не мог даже нисколько поднять; а старик рукой поднял. Отошел я и стал ходить около ворот и тына, перетаптываясь с места на место. Старик меня увидал, что хожу около ворот, вышел, поднял одной рукой эти ворота — и они отворились. Он мне и говорит:
— Чтó, молодец, топчешься допозда? Хочешь обокрасть, чтó ли?
154
— Я не воровать пришел, а наняться в работники хочу куда-нибудь и служить, да не смею у тебя постучаться.
— А когда не воровать пришел, а в работники наймоваться, то поди: мне работника надо — и я найму тебя.
— И я с ним пошел в его дом.
Мужик, выслушав это, и говорит монаху:
— Отче! У тебя сказка-то какая длинная! Я послушал, теперь дай лука-то мне. Я пойду в чистое поле поляковать.
— Ничего, ничего, дружок, послушай еще моей сказки. Покуда сказки тебе этой не доскажу — лука не дам.
И говорит монах:
— Старик тот провел меня в покои своего дома и приказал своим дворовым кормить-поить меня и на работу не посылать. Я, говорит, нанял его в работники (то есть меня-то). Неделю живу, другую живу и третью живу. Меня кормят и поят, а делать ничего не дают. Хозяина в это время я и в глаза не видал. Комнат в доме много. И слышу, что в мастерской рядом с той комнатой, где я жил, зень метлой пашут. Поглядел туда — а там старенькой и горбатый старичок пашет зень; взял он большой чан с кожами и переставил на другое место. В этот же день молодой работник в этой мастерской говорит мне:
— Что ты, готовоежа, сколько ты живешь у нас, ничего не
делаешь, да еще над нами насмехаешься.
И одним пальцем тихонько попихнул меня — я пал на зень замертво, и после мне сказали, что я три часа лежал без чувств. После этого я пришел в свой опять покой и оттуда уже сам не смел выйти никуда. Наконец пришел ко мне сам хозяин и сказал:
— Работник! Ступай за мной.
Привел он меня в свой покой, в котором стоял большой стол, а на столе было накладено всяких кушаньев и напитков много-премного. В комнате похаживает молодец в одном камзольчике, только мостовинки под ногами подгибаются, сам говорит:
— Что, батюшка, работника этого нанял?
— Да, дитятко, этого работника.
— Ну, коли это работник, то садись со мной обедать, — говорит молодец и посадил меня за стол.
Я сел на уголок, а сам сел на другой, а хозяин стоит и смотрит на нас. Стали мы есть. Я поел да и не хочу больше, а молодец хозяйский все оплетает. Хозяин говорит мне:
— Что же ты, работник, мало ешь? Ешь больше.
Как обед наш кончился, молодец хозяйский и я начали одеваться — и оделись. Потом вышли на двор и там обседлали и обуздали тех самых двух серушков, на которых старик около нашей мызы ехал. Молодец на одного серушка сел, а я на дру-
155
гого сесть не могу. Старик-хозяин взял меня, как ребенка, посадил и ноги ремнями привязал.
— Ну, — говорит, — теперь не выпадешь.
Подошел он к воротам, одною рукою отворил их и выпустил нас за ворота. Хозяин мой так шибко поехал на серушке своем, за которым и мой бежал серушко, что я решительно ничего не видел: даже свет в глазах потемнел.
Ехали близко ли, далеко ли и приехали в чистое поле. Хозяин спустился с серушка своего, развязал мне ноги и меня снял. Потом раскинул белый полотняный шатер, привязал лошадей к столбу, зашел в шатер и меня туда взял. Там хозяин приказал мне сойти в погреб, отворить дверь и взять там котел, налить в него воды и сварить каши пообедать. И я пошел в погреб, двери кое-как отворил, а котла и поднять не мог порожнего, не то чтобы в нем воды принести. Прихожу к молодому хозяину и говорю:
— Воля твоя, господин хозяин! Не могу поднять котла. Хозяин и говорит:
— Одиннадцать лет батюшка нанимал работников, и все они мне в дороге кашу варили, а на двенадцатый год батюшка нанял такого работника, что мне надо для него каши сварить.
Пошел сам, взял котел, почерпнул воды, сварил кашу и меня накормил. Ложится спать и наказывает мне:
— Смотри, работник, ты не спи и гляди вот в ту сторону, и когда увидишь, что едет молодец на сером коне, и стоя стоит, и в гусли играет, и песни поет, и пляшет, и говорит: «Хорош молодец — да не у места спит», — то ты меня не буди; второй раз проедет тот же молодец — не буди; и в третий раз проедет — не буди. А когда объявится татарин, будто сена коп, на вороном коне, тогда меня непременно буди, а если не можешь разбудить, то вот этим сгибнем бей меня в пяту». Сказал — и заснул. Молодец на сером коне проехал все три раза и приговаривал:
«Хорош молодец — да не у места спит». Вот едет и татарин на вороном коне. Я стал хозяина будить — и разбудил. Он и говорит:
— Поздно-де я разбудил. Стал седлать коня своего серушка, а мне наказывает опять:
Гляди, работник! Когда мы съедемся и будем съезжаться первый раз с саблями, второй раз с палицами, а третий раз с копьями — и если мы падем и будем лежать, то гляди: чей конь голову повесит, тому, значит, в живых не быть; а чей будет кругом ходить, тому в живых быть. И если мой конь будет кругом ходить, то ты иди мне на помочь; а если мой конь голову повесит, то ты отправляйся домой и скажи моему батюшке, что меня в живых нет.
156
Вот они съехались в первый раз — ударились саблями и друг друга не ранили, кони их проскочили; съехались во второй раз — ударились палицами и тоже не ранили друг друга; съехались в третий раз — ударились копьями вострыми, копья их до рук пригибалися. И в это время они соскочили с коней своих, схватилися охапкою, и упали они о землю так, что земля сколыбалася, и поганый татарище наверх пал — да тут они оба затхнулися, а серушко головушку повесил, а воронушко вокруг пошел. Я гляжу и думаю: «Хозяин мой — отец этого молодца — убил моих братьев, а неприятель этот ничего мне не сделал, то пойду и добью хозяина». Прихожу к ним и вижу, что они оба лежат замертво, а сгибенек, которым отец хозяина убил моих братьев, лежит поодаль; я взял его, расшатал, раскачал его и хлопнул молодца по лбу, а у него из горла кровавый кусок выскочил — и он ожил, меня поблагодарил и выскочил из-под низу татарина, взял ножище-кинжалище и вонзил его в грудь татарина — и пошла с татарина кровь ручьями: совсем доубил его. Потом у меня стал спрашивать, за что я его ударил по лбу. Я отвечал ему:
— Отец твой убил моих тридцать девять братьев; я с тем нанялся и в работники, чтобы за братьев кровь отомстить, — и потому ударил тебя в голову. Вот сущая моя правда. Прости меня!
И он меня простил.
Мужик выслушал это и говорит монаху:
— Отче! Сказка твоя длинная. Дай же мне лука. Я пойду домой и стану воевать.
— Когда дослушаешь мою сказку, тогда и лук дам. И монах продолжал. И говорит молодец:
— По одиннадцать лет ездил я в поле — и не мог неприятеля убить, а на двенадцатый год чрез тебя, работник, убил его.
И возвратились мы с ним в шатер. Он меня уже не посылал варить кашу, сварил сам и меня накормил. Пообедавши, легли мы спать; и он так захрапел, что меня в шатре, как на море на валах, стало шатать. Хозяин мой выспался, обседлал обоих серушков, посадил опять меня и ноги перевязал, и сел сам, и мы с ним отправились домой. Приехали, и старик нас встретил, и ворота отворил, запустил нас во двор, отвязал меня от лошади и пустил, а серушков убрал в конюшни. Хозяева пошли в свои покои, и я пошел в свой покой. Опять меня по-прежнему стали кормить и поить.
Чрез несколько времени приходит ко мне сам старик хозяин и говорит:
— Ну, работник, пойдем за мной.
И привел меня в тот же покой, где я первый раз при отъезде обедал. В покое девица похаживает, только половиченки
157
подгибаются: разодетая, красивая, и коса у ней длинная. Сама и говорит отцу своему:
— Родитель-батюшко! Одиннадцать лет я ездила с неприятелем воевать и теперь только, на двенадцатый год, приехавши с этим работником, на его счастье, я убила неприятеля (в это время я так и остолбенел), так теперь я за него замуж выйду: благослови меня!
— Я и думаю: «Какая это будет мне жена: руку или ногу накинет — и задавит меня». Я сказал тут:
— А помнишь ли, хозяинушко, как ты на мызе-то нашей убил сорок без одного моих братьев, а я живой между ними пал и завет завечал поступить в монахи, если останусь жив; так мне за это жениться нельзя.
Она и говорит отцу:
— Батюшко! Когда я в поле лежала мертвая, то он за это твое убийство меня сгибнем ударил по лбу — и у меня выскочил кровавый с горла кусок, а чрез это, вместо смерти, я получила жизнь, и за его откровенное признание его простила и умертвила окончательно татарина неверного, то прости его и ты.
— А если ты, дружок, — говорит мне, — не хочешь по завету на мне жениться, то не женись, а ступай по своему обещанию;
и не хвастайся мной, а что знаешь, того никому и нигде не рассказывай ни в Москве и ни в Вологде.
Затем я от них ушел в эту келью и теперь даже от них получаю по обещанию пищу, обутку и одетку и живу в уединении.
Мужик сказал старцу монаху:
— Ну, отче! Сказка теперь у тебя вся?
— Вся, — отвечал ему монах.
— Ну, так дай же мне, отче, твоего лука: я пойду в чистое поле воевать-поляковать.
Монах, отпоясав ремень от себя и не говоря более мужику ни слова, схватил его, положил голову меж ноги и начал так сильно драть, что мужик закричал дурным матом. Монах приговаривает:
— Вот тебе лук, вот тебе война и полякованье! А лучше поди-ко, да паши репу, да хозяйство веди.
Мужик, вырвавшись от монаха, побежал домой, не оглядываясь, и в беспамятстве даже позабыл свою шапку.
2. Сказка об Олёше
Голопузом
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужичок. У этого мужичка был сын Олёша. С малолетства Олёша у дьячка выучился грамоте, а потом сделался такой лентяй, что кроме печи никуда не ходил. Вот и говорит отец Олёше:
— Пора тебе, Олёша, и к работе привыкать!
158
— А что, — говорит Олёша, — докормите до уса, так и буду помогать.
Вот и ус у Олёши пробился. Отец и говорит опять:
— Олёша! Пора тебе и пахать.
— А на что пахать, — говорит Олёша, — пахать? Лучше на печи лежать. Докормили до уса — так докормите и до бороды, а тогда уж и пахать стану.
Выросла и борода, а Олёша кроме печи и света божьего не знавал. Вот отец и говорит опять:
— Ну, пора тебе, Олёша, и за ум хватиться. Люди добрые, из твоих-то товарищей, уж некоторые и деток имеют, а ты и пахать не умеешь.
Олёша на другой день и поехал пахать, а день-то был такой жаркой, что оводов и комаров гибель насела на его и на лошадь. Он и давай их бить — да и пробил весь день. Под вечер он стал их считать: считал, считал — да и сосчитать не мог. Приехал домой, уж темно было, да и говорит отцу:
— Уж я тебе не пахарь да и не кормилец, а наживай-ко хлеб-то сам! Я поеду света посмотреть да себя показать: у меня сила богатырская — поеду да потешуся, да еще дайте мне эту клячу.
Отец видит, что и взаболь[a] от него не хлеб, взял да и отпустил.
Олёша взял косу да топор да толокна мешок, да на клячу рогожу накинул, да сел и поехал. У кого-то он слыхал, что богатыри-то ездят, так записочки за собой кидают, — и он тоже вы-нял лоскуток бумаги да и пишет: «Едет сильный и могучий богатырь Олёша»... да и задумался, какую дать себе фамилию: он не знал, как прозывался отец да и он сам; смотрел, смотрел да и увидел, что балахон у него разорван и сквозь его видно пузо. Вот он и написал: «Олёша Голопузой». «Я, Олёша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы, три тысячи богатырей (за богатырей-то он принял оводов) избивал, а мелкой силы (то есть мошек) и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться». Написал — да и бросил.
Вот едет за ним настоящий богатырь и видит, что лежит записочка, сошел с коня, поднял и читает: «Едет сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой. Я, Олёша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы, три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому,
159
в ясные очи показаться». «Какой это, — думает он, — такой богатырь? Я, кажись, всех сильных и могучих богатырей знаю, а такого не слыхал; и это бы ничего, а он так еще похваляется, что, вишь, сильным и могучим богатырям от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться? Хорошо, поеду». А сам вынял лоскуток бумаги и написал: «Едет в царство царя Кащея сильный и могучий богатырь Иван сын царской. Я, Иван сын царской, в один час и в одну минуту могу избить столько силы, сколько есть на дне моря камешков».
Вот едет и скачет он за Олёшей и видит, что едет такой хухляк с косой да с топором, что и за богатыря не принял и хотел проскакать мимо, а Олёша и кричит ему:
— И потише можешь ехать-то! Иван сын царской подъехал к Олёше и говорит:
— Ты ли сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой?
— Известно, что я, — говорит Олёша, — а много ли ты можешь убить силы в один час и в одну минуту и куда теперь едешь?
— Я, — говорит Иван сын царской, — еду теперь в царство сильного и могучего царя Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть камешков на дне моря.
— Ну, нам такие люди и надобны: поезжай рядом. А для Ивана сына царского это было сущее наказание, потому что у него конь рвался, а у Олёши кляча еле двигалась.
Вот ехали они близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Вот едет другой богатырь и видит две записочки, поднял и читает (на одной): «Едет в царство сильного и могучего царя Кащея сильный и могучий богатырь Иван сын царской. Я, Иван сын царской, в один час и в одну минуту могу избить столько силы, сколько есть камешков на дне морском»; (на другой): «Едет сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой. Я, Олёша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы, три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться».
— Как это, — говорит Илья-королевич (это был он), — я всех сильных и могучих богатырей и Ивана сына царского знаю, а этого не слыхал; да и это бы ничего, а он так похваляется, что «вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться». Хорошо, поеду.
160
А сам вынял лоскуток бумаги и написал: «Едет в царство сильного и могучего царя Кащея сильный и могучий богатырь Илья-королевич. Я, Илья-королевич, в один час и в одну минуту могу избить столько силы, сколько есть листочков в лесе». Написал — да и бросил, а сам поскакал за Олёшей.
Вот слышит Олёша, что скачет кто-то, и говорит Ивану сыну царскому:
— Скажи, чтобы тише ехал-то.
Иван сын царской остановился и говорит:
— Тише, тише. Это сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой.
Илья-королевич подъехал к Олёше и говорит:
— Здравствуй, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой!
— Здорово, — говорит Олёша, — много ли ты можешь в один час и в одну минуту избить силы и куда теперь едешь?
— Я еду, — говорит Илья-королевич, — в царство сильного и могучего (богатыря) царя Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть листочков в лесе.
— Ну, — говорит Олёша, — нам такие люди и надобны: поезжай рядом.
Вот они едут (да записочки покидывают) близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Вот едет еще богатырь Данило Белой и видит: лежат три записочки, сошел с коня и читает (на одной): «Едет в царство сильного и могучего царя Кащея сильный и могучий богатырь Иван сын царской. Я, Иван сын царской, в один час и в одну минуту могу избить силы столько, сколько есть камешков на дне моря»; (на другой): «Едет в царство сильного и могучего царя Кащея сильный и могучий богатырь Илья-королевич. Я, Илья-королевич, могу в один час и в одну минуту избить силы столько, сколько есть листков в лесе»; (на третьей): «Едет сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой. Я, Олёша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы, три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться».
— Как, — говорит Данило Белой, — я всех сильных и могучих богатырей знаю, а этого не слыхал; да и это бы ничего, а он еще так похваляется, что «вам, сильным и могучим богатырям, от меня, Олёши Голопузого, взад ехать — не уехать, и вперед ехать — не уехать, а лучше мне, Олёше Голопузому, в ясные очи показаться». Ну, так и быть — поеду да посмотрю, что это за птица такая.
161
Вот слышит Олёша, что кто-то скачет, и говорит Илье-королевичу:
— Скажи, чтобы ехал-то потише! Илья-королевич остановился и говорит:
— Тише, тише — это сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой.
Данило Белой подъехал к Олёше и говорит:
— Здравствуй, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой!
— Здорово, здорово, — говорит Олёша, — а сколько ты можешь в один час и в одну минуту избить силы и куда теперь едешь?
— Я еду в царство сильного и могучего царя Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть песку по краям моря.
— Ну, — говорит Олёша, — нам такие люди и надобны: поезжай рядом.
Вот они ехали близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, и наконец приехали они на луга царские, раскинули шатры белополотняные, выставили на них флаги шелковые, а Олёша раскинул рогожку да и повалился. Те богатыри насыпали своим коням пшена белоярого, налили сыты медовые, а Олёша спустил свою клячу на божью волю; а она тех коней и объела, да богатыри и прекословить ему не посмели. На другой день начали они клич кликать, а у царя Кащея дочь просить; а если царь Кащей им откажет, так грозили войско прибить, царство разорить, а дочь силом взять. А лишь только увидели, что выходит войско из города, и пошли к Олёше и говорят:
— Скажи, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой, сам ли ты пойдешь против войска или нам велишь?
— Пусть идет меньшой брат, — сказал Олёша. Не прошло и часу, как приезжает меньшой брат (Иван сын царской), и привозит на копье голову воеводы, и говорит:
— Ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к ногам твоим я привез.
— Ну, — говорит Олёша, — ты достоин чести — спасибо!
— На другой день они опять выехали прежний клич кликать, и лишь только увидели, что выходит из города войско, поехали в шатры к Олёше и говорят:
— Скажи нам, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой, сам ли ты поедешь против войска или которому-либо из нас прикажешь?
— Пусть, — говорит Олёша, — едет средний брат. Не прошло и полуторых часов, как приехал средний брат (Илья-королевич), привез на копье голову воеводы и говорит:
162
— Ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к твоим ногам я привез.
— Ну, — говорит Олёша, — и ты достоин чести — спасибо!
На третий день царь Кащей вывел против них все войско — сколько осталось, и лишь только это увидели богатыри, пришли к Олёше и говорят:
— Скажи нам, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой, сам ли ты поедешь против войска или которому-либо из нас прикажешь?
— Пусть, — говорит Олёша, — едет старший брат.
Не успели те богатыри ничего сделать, как приехал старший брат (Данило Белой), привез голову полководца и говорит:
— Ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к ногам твоим я привез.
— Ну, спасибо, — говорит Олёша.
Вот видит царь Кащей, что беда приходит, и посылает гонца к сыну, Демьяну Кащеичу, что приехали под его царство четыре богатыря, и войско, сколько было в царстве, всё прибили «и хотят царство мое разорить и сестру твою силом взять». Демьян-то Кащеич был двенадцати лет, а ростом двенадцати сажен, а толщиною шесть сажен; он ездил на волшебном коне и бился с сильным и могучим царем Далматом. Царь Далмат и сам-то был богатырь, да и в царстве у него было до ста тысяч богатырей, и он хотел взять за себя сестру Демьяна Кащеича — прекрасную царевну Елену Кащеевну. Демьян Кащеич в неделю проскакал три тысячи верст и начал по чистому полю разъезжать и тех богатырей на битву вызывать.
Богатыри и говорят между собою:
— Ну, если сам Олёша Голопузой не поедет, то нам тут верная смерть.
Однако ослушаться не смели и пришли к Олёше и говорят:
— Скажи нам, сильный и могучий богатырь Олёша Голопузой, сам ли ты пойдешь против Демьяна Кащеича или из нас кому-либо прикажешь?
— А что, разве я своей очереди не знаю! — говорит Олёша.
Вот выехал Олёша против Демьяна Кащеича с косой да с топором и думает: «Однако смерть — так смерть: пусть отсекут мне голову, и кóнцы в воду». А богатыри один за другим и уехали: так испугались Демьяна Кащеича. Вот как стал Олёша съезжаться да и думает: «Дай-ко голову-то я наклоню: так хоть не увижу, как отсекут ее!» Сдумано — сделано, а Демьян-то Кащеич думал, что это какая-либо рыцарская хитрость, да повалился да и заснул. Вот Олёша и думает, что долго богатырь-то головы не сечет: дай-ко взгляну; взглянул — а Демьян-то Кащеич спит. Олёша сошел с лошади да и давай по шее пилить косой — коса не берет, давай топором — и топор не берет.
163
Что делать? Подошел он к Демьяну, а у него меч-то закинут за спину, да так и заснул. Вот Олёша (привязал) кой-как, приподнял меча да и спустил на шею, а голова-то и покатилась. Олёша привязал ее за волосы к хвосту клячи, а та и ни с места. Вот он вскарабкался кой-как на лошадь богатырскую ехать к богатырям, посмотрит — а там и место чисто, поворотился да и поскакал в город; там царь Кащей встретил его с честию и славою, одели его как красную девицу, а Демьяна похоронили тоже с честию. У царя Кащея не пиво варить, не вино курить, а честным пирком и за свадебку!
Вот прошло после свадьбы почти три года. В одно утро встает царь Кащей и смотрит, а на его лугах царских раскинуты шатры белополотняные, а на тех шатрах белополотняных выкинут флаг сильного царя Далмата. Царь Далмат лишь только услышал, что Демьян Кащеич убит, и пошел войной на царя Кащея. Царь Кащей не успел еще отойти от окна, как выехали из шатра три могучих богатыря и стали они клич кликать и царя Кащея на бой вызывать; а если царь к ним не выйдет, то они его царство разорят, а прекрасную царевну Елену Кащеевну силом возьмут. Вот царь и говорит Олёше:
— Зять мой любезный! Ты прибил у меня все войско и сына моего Демьяна убил, так вся теперь надежда у меня на тебя: сам ты защищай и жену свою и царство; а если ты врагов прибьешь, я тебе и царство сдам, однако и голова моя стара стала.
«Вот тебе, матушка, и Юрьев день, — думает Олёша, — однако уж двух смертей не будет, а одной не миновать; а я еще вот что сделаю: недалеко от города, на дороге к лугам, есть дуб, так велю на этот дуб приделать шелковую петлю, да такую крепкую, чтобы скорее дуб сломился, чем она сорвалась; а как поеду к лугам-то, так и суну голову-то в петлю, хоть стыда меньше будет; а пусть там над мертвым хоть что делают». Как задумано — так и сделано. Вот и выехал Олёша да и стал править к самому этому дубу, да вместо себя-то и заправил в петлю коня. Конь-то был такой сильный, что и вырвал дуб со всеми кореньями, да и побежал по войску; да куда прибежит — тут и улица, а повернет — там переулок, и наконец притоптал и придавил до одного человека. Воть царь Кашей так этому обрадовался, что в тот же день и сдал ему свое царство. А Олёша так этим удивил своих соседей, что во всю жизнь свою ни с кем не воевал (т. е. никто не смел с ним воевать). А наш сильный и могучий царь Олёша привез к себе отца и стал жить да быть.
Я там был, мед и пиво пил: пиво-то тепло, по губам текло, а в рот не попало.
164
3.
Отчего на Руси завелась измена[b]
Царь Иоанн Васильевич был царь строгий и сильный, и страшный завоеватель других земель — оттого-то и назван Грозным. В одно время вздумалось ему послать послов в иные государства и требовать от королей и князей ежегодную дань России. Послы объявили всем инодержавным королям и князьям, коим было приказано, о царском повелении. Короли и князья все собрались в одно место и стали совет советовати, следует ли дань давати царю русскому. Наконец и придумали царю русскому загонуть три загадки, с тем, если он их отгонет, то короли и князья тут же дадут ему двенадцать бочек золота и будут платить ему дани, но и совсем откажут от царства. Все короли и князья на сие согласились и послали царю Иоанну Васильевичу от себя послов с грамотою, в которой написали: «Ваше царское величество! По требованию вашему дань давать России мы согласны и сверх сего первоначально дадим тебе двенадцать бочек золота, но с тем только условием, если отгонешь наших три загадки, а именно: первая загадка — чтó удалее всего на свете? Вторая — чтó милее всего на свете? Третья — чтó слаще всего на свете? Если же сих загадок не отгонешь, то не только дани не получишь, но и от царства будешь отказан; для отгадывания должен приехать сам к назначенному месту на востоке, к белому камню и к такому-то времени, где короли и князья будут все тут собравшись».
Царь Иоанн Васильевич Грозный, получивши сию грамоту от королей и князей и прочитавши ее, призадумался; потом собирает к себе всех своих бояр и князей, и умных людей, объявляет им сию грамоту от инодержавных королей и князей; и советуют, как ответ держать, как загадки отгонуть. Кто что говорит, но царю мало нравится; наконец общим советом придумали ответ держать им такой: первое — удалее ветра ничего нет на свете; второе — у царя Ивана Васильевича в то время только что родился сын, и все придумали: чтó милее есть сына царю? — и царь сему был согласен; третье — слаще меда чтó есть на свете? Приходит срочное время, царь собирается и едет на восток к белому камню, со всею царскою свитою, для отгадывания загадок и для получения дани ежегодной. Ехал царь Иван Васильевич долго ли, коротко ли, близко ли, далеко, видит царь — на одном пустом месте мужичок строит церковь, и церковь уже вся построена, только обивает главу щепой: в досюльне время везде вообще на церквах и на часовнях главы обивались щепою, и за каждою щепиною и гвоздом с самого
165
верху мужичок опускался на землю а поднимал вверх по одной щепине и гвозду. Царь подъезжает к строению и говорит мастеру:
— Бог в помочь, старичок! Прошу пожаловать, добрый человек, — отвечает старичок.
— Что, брат-старичок, церковь строишь?
— Точно так, ваша милость.
А царем его не называет, как будто и не знает. Царь и говорит:
— Что же ты, старичок, как я вижу, за каждой дощечкой и гвоздом опускаешься вниз и по одной дощечке и гвозду поднимаешь вверх? Ты бы взял по десяти дощечек и гвоздов и разом бы поднял их: для тебя бы это было полезнее.
— Всякое дело знает мастера, — отвечает старичок. — А я же тебя спрошу, царь ты русский Иван Васильевич Грозный, куда ты едешь и зачем? Ведь ты едешь на восток к белому камню растолковать загадки, данные тебе? Там уж тебя короли и князья инодержавные ожидают; но загадок тех тебе не растолковать, да и царства ты лишишься.
Царь Иван Васильевич сильно призадумался и спрашивает старичка:
— Как же тому быть, не знаешь ли ты чего тут, и не можешь ли ты мне помочь? Старичок отвечает:
— Изволь, Иван Васильевич царь русский, я тебе помогу, только с условием: тебе обещано по отгадании двенадцать бочек золота и ежегодная дань; ты получишь золото и получать будешь ежегодную дань; только из двенадцати бочек если отдашь одну мне, то, изволь, я растолкую тебе загадки — и будешь вперед царствовать, а нет — то царство твое кончится.
— Изволь, старичок, — говорит царь, — любую бери из двенадцати бочек, а только расскажи мне загадки.
— А вот что, — старичок начинает, — тебе загонуто: первая — что удалее на свете? Так ли? — спрашивает царя.
— Точно так, — отвечает царь.
— Ты отвечай им, удалее собственных своих глаз ничего нет: куда ни взгляну — в одно мгновение все вижу. Вторая — что милее на свете? Что у нас милее красного солнца на свете? Оно запечет — и всякая тварь веселится. Третья — что слаще всего на свете? Слаще воды есть ли что на свете? Без ней совершенно никому и жить нельзя. Поезжай, скажи им сие — все получишь.
Царь Иоанн Васильевич поблагодарил старичка и отправился на восток к белому камню. Приезжает к назначенному месту, там уже его ожидают все инодержавные короли и князья; сделали царю подобающую встречу, а потом стали просить его растолковать загонутые ими загадки.
166
Царь Иван Васильевич начинает так:
— Первая ваша загадка — чтó удалее на свете? Удалее собственных своих глаз есть ли что на свете? Куда ни взгляну — все вижу.
— Истинная правда, — отвечают короли и князья.
— Вторая — чтó милее всего на свете? Может ли что быть милее на свете красного солнца? Оно запечет — то вся тварь веселится.
— И это правда, — говорят короли и князья.
— Третья — чтó слаще всего на свете? Может ли быть что слаще воды на свете? Возмите себе в пример, когда кому-нибудь из вас придет жажда попить, а воды, бы вам сказали, — нет, а потом узнали бы, что у такого-то есть в запасе и вам пить нестерпимо хочется, то, кажется, в то время за одну ложку дадите бог весть что, только бы дали попить, и пили бы с какою жадностию и приятностию!
— Истинная, истинная правда, Иван Васильевич, царь ты русский, — вскричали все короли и князья, и потом вручили ему двенадцать бочек золота, и обязались платить требуемую им ежегодную дань.
И так, распростившись Иван Васильевич Грозный с инодержавными королями и князьями, отправился обратно на свое царство. Приближаются к месту, где старичок строит церковь. Царь говорит своей свите:
— Что, господа, как вы думаете: отдать бочку старику золота будет очень много? У нас есть армия и другие войска, нужно их содержать, а у старика что есть, и куда ему золото класть? Лучше же мы сделаем так: из бочки вынем две части золота, а одну оставим, и вместо двух долей вынятых всыпем песку, дабы не так было приметно, и отдадим ему.
Все на сие согласились. По-сказанному, как по-писаному, так и сделали: золото выняли, а песку насыпали, а сверху песку одну долю золота положили и поехали вперед. Приезжают к тому месту, где старичок строит церковь; царь подъехал к старичку, говорит:
— Помогай тебе господи, старичок. Покорнейше благодарю тебя за наставление: я все получил обещанное; теперь же поди и ты, старичок, получай и от меня обещанную тебе бочку золота.
Старичок говорит:
— Ну, царь русский Иван ты Васильевич и Грозный! Сам ты ввел измену в Русь православную, и никогда ты ей с сего времени не искоренишь, и ни другой кто-либо: причиною всего этого зла — ты сам, царь. Зачем тебе обманывать меня? Я спас тебя и жизнь твою, ты обещал мне за сие бочку золота, а вместо золота плотишь песком.
167
Царь видит, что это человек не простой, и слезно просит взять любую бочку, кроме той. Старичок отвечает:
— Золотом твоим я не нуждаюсь, и жить буду без твоего золота; мне не нужна твоя златница, а нужна была правда; ты сам изменщик сему, и измена сия, опять повторяю, из веки веков останется в Руси, и ни ты, и ни другой кто не может искоренить ее; всему этому злу причиною Грозный царь Иван Васильевич.
Прощай, царь, — говорит старичок, — поезжай вперед и царствуй!
И в одно мгновение не стало пред царем ни церкви, ни старичка; все потерялось, и никакого следа не осталось.
Иван Васильевич Грозный заключил, что это был сам бог, поклонился тому месту до земли и отправился царствовать.
4.
Царь Петр
Наехал царь Петр в лесу на мужика: мужик дрова секет. И говорит ëму царь:
— Божья ти помочь крестьянствовати!
— Мни-ка надо бога на помочь!
— А велико ли у тебя, старичок, семейство?
— А семейство у меня — две дочери да два сына.
— Не велико ж твое семейство. Куда же ты деньги кладешь?
— Кладу я деньги на три статьи: во-первых, долг плачу, а в-других, в долг даю, а в-третьих, в воду мечу.
Царь призадумался, что б это значило, что старик и в долг дает, и долг платит, и в воду мечет? И говорит ему старик:
— В долг даю — двух сыновей кормлю; долг плачу — старого отца и мать кормлю; а в воду мечу — двух дочерей кручу.
— Ну, — говорит ему царь, — умная ты голова, старичок. Будут со святой Руси белые гуси, умей-ка щипать. А теперь сведи меня в степи, я дороги не знаю.
— Почто я тебя поведу? Найдешь сам дорогу: иди прямо, сверни вправо, тут повороти влево, а там опять вправо.
— Этой я грамоты, — говорит царь, — не знаю. Ты меня сведи.
— А мне, сударь, в крестьянстве день дорого стоит.
— Дорого день стоит, да я тебе заплачу.
— А заплатишь, так поедем!
Сели они на одноколку и поехали. Дорогой стал царь мужичка выспрашивать:
— Далече ль, мужичок, бывал?
— Кое-куда бывал, сударь.
— А видал ли царя?
168
— Царя не видал, а наб посмотреть: согласился бы и помереть.
— Так смотри: в степях царь будет.
— А как я царя узнаю?
— Все будут без шапок бегать, один царь в шапке. Как приехали в степь, увидели люди царя — все шапки под пазухи, бегом бегают. А мужик ширит глаза — двое стоят в шапках, и спрашивает:
— Кто же царь?
Говорит ему Петр Алексеевич:
— Видно, кто-нибудь из нас царь!
В стольном во городе во Киеве, у ласкова князя у Владимира, жил дворянин бессчастный молодец, двадцать пять годов служил верой-правдою; отошел в особую комнату, в страстную субботу в половину дня, сам говорил таковы слова:
— Служу я Владимиру двадцать пять годов, не выслужил ни слова гладкого, ни перины мягкия, никакого чина, ни повышения, ни себе жалованья.
Услыхал Владимир стольно-киевский, призывает дворянина бессчастного, говорит Владимир таковы слова:
— Что ты говорил себе, дворянин бессчастный молодец?
— Солнышко Владимир — князь стольно-киевский! Я служу тебе двадцать пять годов, а не выслужил ни слова гладкого, ни перины мягкия, никакого чина, ни повышения, ни себе жалованья; а других жалуешь чином, повышением, жалованьем.
Тут Владимир — князь стольно-киевский стал его жаловать, давает двенадцать соболей неделанных и давает красного золота не вита, не тянута, велел соболя поделать и двенадцать пуговиц вылить, и двенадцать петель вытянуть, сошить шубу соболиную к христосской заутрени.
И дворянин бессчастный молодец получил двенадцать соболей неделанных, красна золота не вита, не тянута и пошел дворянин бессчастный молодец, понизил буйну голову ниже могучих плеч, пришел к собольщикам, сам говорил таковы слова:
— Ай же вы, господа собольщики! Поделайте мне двенадцать соболей.
Отвечали ему собольщики:
— А скоро тебе надо поделать двенадцать соболей?
— Мне чтобы поспела шуба к христосской заутрени.
169
— Что ты, дворянин бессчастный молодец! Теперь половина субботня дня, а мы с четверга шабаш сделали и ни за какие деньги работать не примемся.
И пошел он к золотарям:
— Ай же вы, господа золотари! Вылейте мне двенадцать пуговиц и двенадцать петель вытяните.
— А скоро тебе надоть вылить и вытянуть?
— Мне чтобы поспели к христосской заутрени.
— Что ты, дворянин бессчастный молодец! Теперь половина субботня дня, а мы с четверга шабаш сделали и ни за какое дело работать не примемся.
И пошел дворянин бессчастный молодец, понизил буйну голову ниже могучих плеч. Идет ему встрету женщина престарелая, низешенько ему поклоняется, сама говорит таковы слова:
— Чтó ты идешь кручинен-печален, дворянин бессчастный молодец?
Говорил дворянин бессчастный молодец:
— Ай ты бабка голубая шапка! Ударю тя в душу, улетишь ты в лужу: при печали молодцу не назоляй!
Пошел дворянин бессчастный молодец, идучись пораздумался: «Что я обругал престарелую женщину! Не знает ли она чего есть?» Обежал другою улицей, опять идет встрету престарелой женщины, снял шапочку с головушки, до сырой земли поклоняется:
— Здравствуешь, престарелая женщина!
— Здравствуешь, дворянин бессчастный молодец! Что ты идешь кручинен-печален, дворянин бессчастный молодец?
— Велика моя печаль-кручинушка: служил я князю Владимиру двадцать пять годов верой-правдою, отошел в особую комнату, в страстную субботу в половину дня, сам говорил таковы слова: «Служу я Владимиру двадцать пять годов, не выслужил ни слова гладкого, ни перины мягкия, никакого чина, ни повышения, ни себе жалованья». Услыхал Владимир стольно-киевский, призывает меня, дворянина бессчастного, говорит Владимир таковы слова: «Что ты говорил себе, дворянин бессчастный молодец?» — «Солнышко Владимир — князь стольно-киевский! Я служу тебе двадцать пять годов, а не выслужил ни слова гладкого, ни перины мягкия, никакого чина, ни повышения, ни себе жалованья; а других жалуешь чином, повышением, жалованьем».
Тут Владимир — князь стольно-киевский стал меня жаловать, давает мне двенадцать соболей неделанных и давает красного золота не вита, не тянута, велел соболя поделать, и двенадцать пуговиц вылить, и двенадцать петель вытянуть, сошить шубу соболиную к христосской заутрени. Говорил мне Владимир стольно-киевский: «А ежели не сошьешь шубы соболиныя, отстою как христосскую
170
заутреню — велю рубить молодцу буйна голова».
Говорила престарелая женщина:
— Велика твоя печаль-кручинушка, дворянин бессчастный молодец! Ступай же за мной вослед.
Пришли ко дому престарому, ударили в колечко позолоченное, зашли в палату белокаменну, и садила его за дубовый стол, за скатерочки браные:
— Садись, дворянин бессчастный молодец, ешь и пей долюби.
Дворянин бессчастный молодец не ест, не пьет и не кушает.
— Ай же ты, дворянин бессчастный молодец! Ложись на кроватку тесовую.
Ложился дворянин бессчастный молодец. Пошла престарелая женщина, за собою дверь заложила. Думает сам с собою добрый молодец: «Видно, мне из сего дома не бывать на белом свете!».
Как ударил первый час — и слышит: замок отмыкается и двери отворяются. Приходит женщина престарелая: в правой руке несет фонарь со свечою, а во левой держит шубу соболиную, тросточку камышовую — наконечник серебряной, набалдачник красна золота, шапочку черна соболя.
— Вставай, одевайся, добрый молодец, пора идти к христосския заутрени.
Обувал он сапожки сафьяна турецкого, шитья было немецкого, надевает на себя одежду драгоценную, попахнул на плечи шубу соболиную, шапочку накладывал на головушку, брал в руки тросточку камышовую. Говорит ему престарелая женщина:
— Что, дворянин бессчастный молодец, каково тебе кажется?
— Каково тебе со стороны кажется: мне-ка весьма хорошо! Давает она ему три яйца золоченые:
— Поди-тко ко христосской заутрени, а как отстоишь заутреню, с князем Владимиром яйцом похристосуйся, другим со княгиней Опраксою, а третье сюды неси.
И пошел дворянин бессчастный молодец к заутрени, приходит во церковь соборную, становится на место на посыльное — на левое на крылосо. Отходит христосская заутреня, пошли христосоваться со князем Владимиром. И дворянин бессчастный молодец стал христосоваться с князем Владимиром, с княгинею Опраксою и вышел из церкви соборныя на церковный рундук, сам с собой пораздумался: «Ежели я пойду к престарелой женщины, она отоймет шубу соболиную, мне-ка беда будет. Однако пойду к престарелой женщины».
И пришедши к престарому дому, захватил за кольцо золо-
171
ченое и ударил: двери отворилися. Как зашел в палаты белокаменные, стал с престарелою женщиной христосоваться. Говорит она таковы слова:
— Нет, дворянин бессчастный молодец, не со мной тебе христосоваться, а на-тко тебе двенадцать ключей, и двенадцать замков отложи, и двенадцать ключей потреби, и двенадцать дверей отвори, и там христосуйся, а только долго не заговаривайся.
Взял добрый молодец двенадцать ключей, отложил двенадцать замков, отворил двенадцать дверей и заходил в покои особые. И сидит девица на стуле черленоем: такой красавицы на свете не видано, не видано на белоем и не слыхано. И стал с ей христосоваться; он ей давает яйцо золоченое, а она ему ширинку золотую, сама говорит таковы слова:
— Постой-ка, дворянин бессчастный молодец, постой-ка, со мной поговори.
От того добрый молодец не слушался, выходил за двери дубовые, за собою двери заложил и приходит к престарелой женщины.
— Чтó себе видел, добрый молодец?
— Видел девицу-красавицу: такой на свете не видано, не видано на белоем и не слыхано.
— А хочешь взять за себя в супружество?
— Ох, престарелая женщина, где мне-ка взять за себя в супружество?
— Посылай-ка князя Владимира свататься, княгину Опраксу в поезд зови — то тебе и невеста; а если не позовешь князя Владимира и княгины Опраксы — то тебе до невесты дела нет.
Приходит ко князю Владимиру. Стал его Владимир-князь чином жаловать. И стал дворянин бессчастный молодец посылать Владимира князя свататься, княгину Опраксу во поезд звать. Князь-то Владимир не ладит идти свататься, и говорит княгина Опракса:
— У нас он служит верой-правдою, поди же — посватайся. И пошел князь Владимир, посватался. Выводит девицу престарелая женщина, то Владимир-князь вздрогнул на ее красоту; и просватали за дворянина бессчастного молодца. Тут веселым пирком — и за свадебку; принимали они золоты венцы, стали жить да быть, век коротати.
У стольного князя у Владимира был хорош-почестен пир на многих князей, на бояр, чтобы жены при них были[d]. Все на пиру наедалися, все на почестном напивалися, и все на пиру порасхвастались. Который хвастает добрым
172
конем, который хвастает золотой казной, который хвалится отцом-матерью, который хвалится молодой женой. Дворянин бессчастный молодец ничем не хвастает, не похваляется. Говорит ему Владимир стольно-киевский:
— Чтó же ты, дворянин бессчастный молодец, ничем не хвастаешь, не похваляешься?
— А чем мне-ка похвастати? Доволен я чином, жалованьем, повышением, доволен я и молодой женой: нет супротив ея красавицы в Киеве.
Из-за того за столика заднего выскочит Федька-насмешник, сам говорит таковы слова:
— Солнышко Владимир стольно-киевский! Я с его хозяйкой три года живу, а про то никто не знает. Говорит Владимир стольно-киевский:
— Когда ты с его хозяйкою живешь три года, так принеси подлинный знак — монисты золотые с крестамы; тожно поверую тебе и буду тебя жаловать, а его посажу за столики за задние, вместе с мужиками-деревенщиной.
Побежал Федька, бегал по Киеву, не знает и дома дворянина бессчастного молодца. Идет престарелая женщина:
— Чтó ты, Федька, бегаешь-кружаешься, чего ищешь по городу Киеву?
— Ох, престарелая женщина! Был я у князя Владимира на почестном пиру и ударил головою о велик заклад, достать монисты золотые с крестами от жены дворянина бессчастного молодца, а я и дома-то его не знаю.
— Пойдем, Федька-насмешник, покажу я тебе дом его. Подошли к дому дворянина бессчастного молодца, взял Федька за кольцо позолоченое и бил в блесту позолоченую. Выходила служаночка сенная:
— У нас хозяина дома нет, а дома одна хозяйка. Говорит Федька-насмешник, до сырой земли поклоняется:
— Ай же ты, девушка сенная! Выручи из беды великия: был я у князя Владимира на почестном пиру и ударил головой о велик заклад: достать золотые монисты со крестами от жены дворянина бессчастного молодца. Как достану монисты, буду я на его месте, а он будет на моем месте — двор пахать, кур кормить и баня топить.
— Ты, Федька, женат ли есть?
— Нет, я не женат.
— Возьмешь ли ты меня замуж?
— Возьму.
И принесла она ему золотые монисты со крестами. Прибежал Федька на княженецкий двор, зашел в палаты белокаменные и бросил монисты на дубовый стол. Тут Владимир
173
стольно-киевский обрал у дворянина бессчастного молодца все чины, повышения, жалованье, посадил его за задний стол.
Как отошел почестный пир, разъезжалися князья-бояре думный, пошел дворянин бессчастный молодец в свои палаты белокаменные, пошел — сам с собой пораздумался: «Приду я домой биться и драться — ее не перебить; приду — ласковыми словами позову и созову на иностранные корабли, купить ей материи на платье». Как пришел домой, созвал ее гулять; пошли — ручка за ручку захватилися: дух радуется, глядючись на молодых.
И пришедши к кораблям, пошли по сходням корабельным. Идет хозяин вперед, а дворянин бессчастный молодец вслед идет, сам думу думает: «Спехнуть ее в воду — она сильнее меня, и скорее меня спехнет!» Зашли на корабли и стали материи спрашивать. Купец продает, а сам зрит и глядит на нее, и глаз не скидывает. Говорит дворянин бессчастный молодец:
— Чтó же ты зришь и глядишь на жену мою, глаз не скидываешь?
— Ай же ты, добрый молодец! Не знаю тебе ни имени, ни отчины: экой красавицы ни в какой земле не видал.
— А что, господин купец, купи мою хозяйку, я ее тебе продам!
— Пустые речи говоришь, балаболишь, добрый молодец! Где мне-ка эту красавицу купить!
— Давай мне тысячу рублев, я ее продам.
— Купец вынул тысячу рублев и отдает ему. Взял деньги дворянин бессчастный молодец и пошел с корабля долой. И пришедши ко князю Владимиру на двор, стал двор пахать, дрова носить и баня топить.
Прошло тому поры-времени двои сутки, схватилася престарелая женщина о своей дочери, о своем зяте, пришла ко князю Владимиру проведывать. А Владимир — князь стольно-киевский стоптал ногамы, скричал на нее:
— Возми же старую суку: она у меня доброго молодца обесчестила, отдала дочь бесчестную за дворянина бессчастного молодца!
И прогонили ее мужики метламы. - Купец поехал за море в королевство Португальское,и ладит эту женщину на тесовую кровать, блуд творить. И сказала она ему:
— Купил ты меня в услужение, а не спросил про то, что спать со мной.
А купец, того не пытаючись, наступает. Как схватила его на косу бедру — и бросила его во сине море. И говорит она таковы слова:
— Ай же вы, людюшки рабочие! Если где будете рассказы-
174
вать, так я вас всех в море срою; идите в королевство Португальское.
Поехали корабельщики в королевство Португальское, приставали во пристань корабельную. И брала она даровья драгоценный, подносила королю португальскому. Королю даровья полюбилися, и дал льготу торговать безданно-безпошлинно, и торговала она три года. А там король преставился. И стали тамошние люди избирать короля: у кого в царских вратах, против Преображения Христова, загорится свеча, золотом повитая, — тот король. И стали ходить князья-бояра, думные, воеводы, и стали ходить купцы из своего града: ни у кого не загорелась свеча, золотом повитая. И стали ходить купцы странные[e]. Пошла и жена дворянина бессчастного молодца, подрезала волосы по-мужески, одевала мужеское платье и пошла к царским вратам: у ней загорелась свеча, золотом повитая. И все люди взрадовалися, все ей крест целовали и королем нарекали.
Жил новый король еще три году, до народа государь был добрый; бедным добро сотворит, а служилым людям жалованье выдавает. Пожил три году и стал у народа проситься в Киев-град:
— Спустите меня ко городу ко Киеву, ко ласкову ко князю ко Владимиру: славен Киев-град на красы стоит, на красы-басы на великия.
Готовили кораблики черленые, брал он с собой дружинушку хоробрую и поехал по славному синю морю, ко стольному ко городу ко Киеву.
Как приехал во пристань корабельную — и выкинул флаки заморской камки. Увидал Владимир стольно-киевский, приказал на пристани настлать сукна одинцовые. Садили его в карету княженецкую и привозили на широкий двор, заводили в палаты белокаменны и садили за столики дубовые, стали есть-пить, про-клажатися. Говорил он таковы слова:
— Солнышко Владимир стольно-киевский! Где бы мне постоять и квартира иметь с месяц времени?
— А где угодно.
— Есть престарый дом, и живет в нем престарелая женщина — я хочу в том доме стоять.
Приказал Владимир стольно-киевский нахватать девок-по-хожаек, дом вымыть-вычистить, сукна настлать и духов подпустить. И как стал дом готов, садился король в карету княженецкую и поехал.
Завели его в покои, садили на стулики кленовые. Говорит он посылыцику:
— Позови потихоньку престарелую женщину на пару слов.
175
Позвали ее: рядилась она во платьица самолучшие, взяла подарочки драгоценные и падала на колени. Говорит король:
— Садись, престарелая женщина, со мной, поговорим. Ты какого роду-племени?
— Я была португальского короля жена, и пришли неприятели на землю Португальскую, сделалось гонение, всю силушку прибили. Я в те поры увезла дочь в Киев-град и воспитывала ее до восьмнадцати лет. А есть дворянин бессчастный молодец: я его выручила, он меня выучил. Давает ему князь Владимир двенадцать соболей и велит сшить шубу соболиную в страстную субботу к христосской заутрени: я ему помогла. Вижу — он добровиден и у князя в чести, я выдала за него замуж дочь. Сначала жила она хорошо, да вдруг дочь у него моя пропала. Ежели выпускать дело на белый свет, станут добрые люди зариться. Вот я проживаю одна и не знаю, где дочь.
— Ступай опочивай, престарелая женщина: я у твоего зятя спрошу про дочь.
Пошел спать король и проспал ночь. Наутро приезжает ко князю Владимиру и спрашивает:
— Кто бы умел для меня истопить байна парная? Говорит князь Владимир:
— А позвать дворянина бессчастного молодца! Он весьма хорош байна топит.
Как позвали дворянина бессчастного молодца, пришел он, правую ногу откинул, руки под бока. Начал король его выспрашивать:
— Хорош ли ты, молодец, топить парная баянка?
— Я топлю про князя Владимира, а про вас могу ли нет истопить!
Поехал король домой, дворянин бессчастный молодец скочил на запятки кареты и захватился за кисти. Как приехали к престарому дому, истопил байну и докладывает: байна-де готова.
Говорит король:
— Неси сундук за мной вслед. — А посыльщиков выгнал. — Ты, дворянин бессчастный молодец, раздевайся.
— Как мне перед тобой тело обнажить?
— Раздевайся, и я разденусь.
Разделся король, а сам стоял к нему задом; как обернулся передом, спрашивает:
— Кто я есть?
— Ты моя хозяйка досельная!
Тут она оделась королевной, а он королем. Вышли, и часовые отдают им честь. Спросили они лошадей, сели в карету и поехали ко князю Владимиру. Дивится князь Владимир, а как услышал от них, как было дело, заводил их за столы дубовые и стал спрашивать:
176
— Где этот Федька-насмешник? Идет Федька-насмешник аки мертвый. Говорит королевна:
— Что же ты, Федька-насмешник, мною похваляешься?
— С глупости я похвастал вашей милостью: а ваша служанка, моя хозяйка, принесла мне ваше монисто.
Приказал князь Владимир отвести его на казень смертную. Отрубили ему голову и принесли к королевны.
После того король и королевна погостили у князя Владимира и поехали домой. И жил король сто десять лет, себе вечную жизнь уготовал; стал богу угоден, на тот свет отходен, и поныне он отчивает[f]. Ему слава во веки не минует.