БОРИС КОНСТАНТИНОВИЧ ЗАЙЦЕВ.
7 сент.
Слава шумная пришла к
нему в начале шестидесятых годов, после «Отцов и детей». Пришла потому, что
затронул он «общественное явление», нигилизм. Я думаю, что Базарова Тургенев
написал очень правдиво и верно. Радикалы, однако, были недовольны. Поднялись
нападки. Они и дали славу.
Тургенев написал еще
несколько романов о современности — «Дым», «Накануне», «Новь». Здесь, как
и в «Отцах и детях», умно, покойно, своим круглым, по настоящему великорусским
языком он говорил о делах и вещах ему неблизких и художественно-мелких. Все эти
Базаровы, Инсаровы, Соломины, Кукшины и Машурины не имели зерна очарования.
Поэту нечего было с ними делать. Нигилисты не могли остаться на полотне
положительного, любовного художника, каким был Тургенев. Они хороши для
сарказма, как для Достоевского компания из «Бесов». Но сарказм не область
Тургенева; полюбить же их не за что. И на них он терпел неудачи, при всем своем
таланте, уме и наблюдательности. Его истинные удачи, и настоящая, прекрасная
слава основаны на другом, что он изображал — на том личном, и вместе
национальном, чем одухотворял он лучшие свои творения. Он на-
// 14
писал Лаврецкого в
«Дворянском гнезде» и Лизу, Рудина, Зинаиду из «Первой любви», и ряд меньших
обликов, где выражено русское лицо,
всегда близкое душе автора, и близкое и всякому русскому, ибо сказаны в них
наши родные черты — и прелестное, что есть в русском, и печальное, слабое
и неустроенное, неприспособленное, непрактическое — вместе с милым и
скромным, донкихотским, иногда благочестивым, часто незадачливым. Давно указано на
тургеневских «лишних людей», и на стихию женственного,
разлитую в его творении. Правда, в Тургеневе эти свойства были; они очень
сильны в русской природе, и оттого любимые его люди пассивны, мало кузнецы, но
никогда и не наглецы. Они в стороне от жизненных большаков, где орудуют люди с
волчьими зубами. Их любви, дела, радости и неудачи, меланхолическое раздумье,
слова элегии, изящество, аристократизм образуют ту «категорию тургеневского», о
которой правильно заметил Ю. И. Айхенвальд, что она — главное в
наследстве Тургенева. Действительно «тургеневское», некоторый тончайший эфир
его души, пронизывает все написанное им, и сквозь недостатки, устарелость
приемов, нередко — слабость архитектуры (в больших вещах), остается
очаровательным и вечным. Это тургеневское, повторяю, вместе — и очень русское, сколь ни подчеркивал он своего западничества.
Не напрасно он родом из Орловской губернии, писал ее, как и Калужскую,
наверно — знал Тульскую, писал Москву, Кунцево, Нескучный сад. Говорят, он
удивительно рассказывал. Но и в его литературе чувствуешь коренной,
великорусский говор, с мягкостью и круглотой, с великой подлинностью, и тем
удивительным равнодействием культуры и стихии, природы, какое
редко встретишь. В его книгах говорит барин, взявший все теплое и живое у
мужика, леса, зари. Его язык не столь великолепен и выделан, как у Флобера или
Гоголя, не столь божественно-легок, как у Пушкина. Он
иногда по-старомодному важен, иногда (в лирике) словоохотлив и не сложно-музыкален, но его прелесть в естественности, в том
неизменно-приятном и радостном ощущении, какое от него остается.
Этими средствами души
и языка Тургенев отлично писал, кроме больших фигур, разных простых орловских
мужиков и баб, и детей, и егерей, певцов и старого итальянца Панталеоне, и
луга, и леса Полесья, и зори, и тетеревов. Он создал «Первую
любовь», «Дворянское гнездо», «Рудина», он отлично дал любовное в «Дыме», далее
идут «Ася» и «Вешние воды» — вновь с любовью и старой Германией, Рейном и
руинами, «Записки охотника», «Фауст» и др., и предсмертные, горькие и
мистические произведения «Клара Милич». Каково его отношение к религии?
В нем, думаю, были струи религиозности. Но и мешало что-то. Быть может —
та же слабость, половинчатость. Его душа вряд ли была довольна здешним. Но до
конца, Истину запредельную, не возлюбила.
Тургенев остался и
останется в первом ряду нашей литературы, как образ спокойствия и меланхолии,
созерцательного равновесия и меры, без сильных страстей, облик благосклонный и
радующий — изяществом,
// 15
глубокой воспитанностью духовной: женственный
и как бы туманный. Область влияния его — главнейше, молодые годы. Чрез
Тургенева каждому, кажется, надлежит проходить.
И писавший эти строки
рад, что отрочество его и юность (раннюю) освещал Тургенев. Ему обязан он
первыми артистическими волнениями, первыми мечтами и томлениями, может быть,
первыми «над вымыслом слезами обольюсь». Это чувство к Тургеневу, как к
«своему», «родному», не оставляло и впоследствии, выдержало Sturm
und Drang модернизма, и
спокойной любовью осталось в зрелые годы…
Борис
Зайцев.
Тургенев и его время.
Сб. 1 /под ред. Н. Л. Бродского; М; ?: Гос. изд-во 1923, с.
14-16.