<19-ая книжка, 1941-1942 гг.>
«Я живу, можно сказать, плохо. Но это ничего: я привык
жить плохо. Жив — и ладно. Больше я ничего и не имею, только
живу».
Тюрьмы, лагеря, войны, развитие материальной цивилизации (за
счет увеличения труда, ограбления сил народа) — все это
служит одной цели: выкосить, ликвидировать, уменьшить
человеческий дух,— сделать ч<еловечест>во покорным,
податливым на рабство.
<20-ая книжка, 1942г.>
«Соврем<енная> война как инстинкт<ивное>, стихийное,
безумное по форме, искание выхода из невозможного своего
положения. Искание не сознанием, но практикой, страданием,
мукою etc...».
Каждый солдат придумывает себе «веру» — для спокойствия
настроения и души: по-разному.
Встреча с самым печальным человеком мира (после войны) —
«вечным жидом».
"... как велика жизнь, - подумала она, - и в каких маленьких
местах она приютилась и надеется..." ("Ювенильное море")
Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить! (А. П.
Платонов. Повести. Рассказы)
"Неужели они правы? - спросил он и себя и мертвых. - Нет,
никто не прав: человечеству осталось одно одиночество. Века
мы мучаем друг друга - значит, надо разойтись и кончить
историю." До конца своего последнего дня Маевский не понял,
что гораздо легче кончить себя, чем историю...
("Сокровенный человек")
Равнодушие, он чувствовал, может быть страшнее боязливости -
оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и
когда очнешься - останется от сердца одно сухое место.
(А. П. Платонов. Повести. Рассказы)
В каждом человеке есть обольщение собственной жизнью, и
поэтому каждый день для него – сотворение мира. Этим люди и
держатся. ("Сокровенный человек")
«..он вспомнил мать, родившую его. Это она, полюбив своего
сына, вместе с жизнью подарила ему тайное свойство хранить
себя от смерти, действующее быстрее помышления, потому что
она любила его и готовила его в своем чреве для вечной
жизни, так велика была её любовь.» ("Одухотворенные
люди")
Саввин лежал в углу, в отдалении, отдельно от поверженных им
врагов. Я склонился к его лицу и подложил ему под голову
детскую подушку.
— Тебе плохо? — спросил я у него.
— Почему плохо? — нормально, — трудно дыша, сказал Саввин. —
Я умираю полезно.
— Тебе больно?
— Нет. Больно живым, а я кончаюсь, — прошептал Саввин.
— Как же ты их всех один осилил? — спрашивал я, расстегивая
ему пуговицу на воротнике рубашки.
Саввину стало тяжко, но он произнес мне в ответ:
— Не в силе дело, — в решимости и в любви, твердой, как зло…
("Броня" )
|
.gif)