Переводы

Книга III

1.
В город вхожу я тайком, изгнанника робкая книга,
Руку измученной мне с лаской, читатель, подай.
Не опасайся, в стыд не вгоню тебя ненароком:
Я ни единым стихом не поучаю любви.
5 Так обернулась судьба моего господина, что, право,
Шутками он бы не стал скрашивать горе свое.
Да и поэму свою, незрелой юности шалость,
Ныне — поздно, увы! — сам он, кляня, осудил.
Что я несу, проверь: ничего не найдешь, кроме скорби;
10 К песням недоброй поры верный подобран размер:
Каждый второй из пары стихов припадает, хромая, —
То ли путь истомил, то ли с изъяном стопа?
Спросишь, зачем обхожусь без желтящего кедра, без пемзы?
Я покраснела бы, став краше, чем мой господин;
15 А что в потеках я вся, что буквы в пятна размыты —
Плакал поэт надо мной, портил слезами письмо.
Если же случаем речь зазвучит не совсем по-латински,
Он, не забудь, писал, варварами окружен.
«Молви, читатель, за труд не почти: куда мне податься?
20 В Риме где я найду, книга-скиталица, кров?»
Но изо всех, кому, запинаясь, я это шептала,
Еле посмел один гостью на путь навести.
«Боги тебе да пошлют, в чем отказано ими поэту, —
С миром всю жизнь прожить в сладостном отчем краю!
25 Что же, веди… поплетусь! Хоть измаялась я, добираясь
Морем и посуху в Рим с самого края земли!»
Вел он и на ходу пояснял: «Это Цезаря форум…
Улице этой у нас имя Священной дано;
Видишь Весты храм: здесь огонь хранят и Палладий;
30 Маленький этот дом — древнего Нумы дворец».
Вправо свернули. «Гляди: пред тобою — врата Палатина,
Это Статор: вот здесь начали Рим возводить».
Налюбовавшись всем, в слепительном блеске доспехов
Портик я вижу и кров, бога достойный принять.
35 «Верно, Юпитера дом?» — я спросила, так заключая
По осенившему вход листьев дубовых венку;
И, получив ответ о хозяине, смело сказала:
«Да, ошибки тут нет: это Юпитера дом!»
Но почему, объясни, перед дверью стоит величаво,
40 Тень простирая вокруг, широколиственный лавр?
Не потому ли, что дом непрестанных достоин триумфов,
И не затем ли, что он Фебом Левкадским любим?
Правит ли праздник свой или всем он праздник приносит,
Радость мира даря необозримой земле?
45 Или же это знак, что навек он честью украшен,
Словно невянущий лавр вечнозеленой листвой?
Что знаменует венок, узнаем из надписи краткой:
Дар он от граждан, кому Цезарем жизнь спасена.
К ним, о добрый отец, одного добавь гражданина —
50 Он на краю земли ныне в изгнанье живет
И сознает, скорбя, что вполне заслужил эту кару,
Но не злодейством каким — только ошибку свершив.
Горе мне! Я страшусь властелина и самого места.
Каждой буквой своей в страхе пред ними дрожу.
55 Видишь? Страницу мою бескровная бледность одела.
Видишь? Едва стою, мнусь со стопы на стопу.
К небу взываю: «Отцу моему о дозволено ль будет
Дом при его господах нынешних снова узреть?»
Дальше иду и вожатому вслед по гордым ступеням
60 Я в белоснежный вхожу бога кудрявого храм,
Где меж заморских колонн предстали все Данаиды
Вместе с исторгшим меч жестокосердным отцом
И где дано узнавать читателю, что создавали
В долгих ученых трудах новый и старый поэт.
65 Стала высматривать я сестер (исключая, понятно,
Тех, которых отец рад бы на свет не родить).
Тщетно ищу: их нет. Между тем блюститель хранилищ
Мне покинуть велит этот священный предел.
В храм поспешаю другой, пристроенный прямо к театру,
70 Но и сюда для меня настрого вход запрещен.
Не допустила меня Свобода к чертогу, который
Первым двери свои книгам поэтов открыл.
Да, стихотворца судьба на его простерлась потомство:
Сослан он сам, и детей ссылка постигла равно.
75 Может быть, некогда к нам снисхождение будет, а позже
Время само и к нему Цезаря сердце смягчит!
Вышних молю и с ними тебя (ведь не к черни взывать мне!),
О величайший бог, Цезарь, к молитве склонись!
Если заказано мне пребыванье в общественном месте,
80 Книгу дозволь приютить частным хотя бы домам!
Ныне песни мои, что с позором отвергнуты всюду,
Если дозволишь, народ, в руки твои передам.

2.
Стало быть, рок мне судил и Скифию тоже увидеть,
Где Ликаонова дочь ось над землею стремит.
О Пиэриды, ни вы, ни божественный отпрыск Латоны,
Сонм искушенный, жрецу не помогли своему!
5 Не было пользы мне в том, что, игривый, я не был преступен,
Что моя Муза была ветреней жизни моей.
Много я вынес беды на суше и на море, прежде
Чем приютил меня Понт, вечною стужей знобим.
Я, убегавший от дел, для мирных досугов рожденный,
10 Мнивший, что всякий тяжел силам изнеженным труд,
Все терпеливо сношу. Но ни море, лишенное портов,
Ни продолжительный путь не погубили меня.
Противоборствует дух, и тело в нем черпает силы,
И нестерпимое он мне помогает терпеть.
15 В дни, когда волны меня средь опасностей гнали и ветры,
Труд избавлял от тревог сердце больное мое.
Но лишь окончился путь и минули труды переезда,
Только я тронул стопой землю изгнанья, с тех пор
Плач — вся отрада моя, текут из очей моих слезы,
20 Вод изобильнее, с гор льющихся вешней порой.
Рим вспоминаю и дом, к местам меня тянет знакомым
И ко всему, что — увы! — в Граде оставлено мной.
Горе мне! Сколько же раз я в двери стучался могилы —
Тщетно, ни разу они не пропустили меня!
25 Стольких мечей для чего я избег и зачем угрожала,
Но не сразила гроза бедной моей головы?
Боги, вы, чьей вражды на себе испытал я упорство,
В ком соучастников зрит гнев одного божества,
Поторопите, молю, нерадивые судьбы, велите,
30 Чтоб наконец предо мной смерти открылись врата!

 
3.
Может быть, ты удивишься тому, что чужою рукою
Это посланье мое писано: болен я был.
Болен, неведомо где, у краев неизвестного мира,
В выздоровленье своем был не уверен я сам.
5 Вообрази, как страдал я душой, не вставая с постели,
В дикой стране, где одни геты, сарматы кругом.
Климат мне здешний претит, не могу и к воде я привыкнуть,
Здесь почему-то сама мне и земля не мила.
Дом неудобный, еды не найдешь, подходящей больному,
10 Некому боли мои Фебовой лирой унять;
Друга здесь нет, кто меня утешал бы занятным рассказом
И заставлял забывать времени медленный ход.
Изнемогая, лежу за пределами стран и народов
И представляю с тоской все, чего более нет.
15 В думах, однако, моих ты одна первенствуешь, супруга,
Главная в сердце моем принадлежит тебе честь.
Ты далеко, но к тебе обращаюсь, твержу твое имя,
Ты постоянно со мной, ночь ли подходит иль день.
Даже когда — говорят — бормотал я в безумии бреда,
20 Было одно у меня имя твое на устах.
Если совсем обессилел язык под коснеющим нёбом,
Если его оживить капля не сможет вина,
Пусть только весть принесут, что жена прибыла, — и я встану,
Мысль, что увижу тебя, новой мне силы придаст.
25 Буду ль я жив, не уверен… А ты, быть может, в веселье
Время проводишь, увы, бедствий не зная моих?
Нет, дорогая жена! Убежден, что в отсутствие мужа
Обречены твои дни только печали одной.
Если, однако, мой рок мне сужденные сроки исполнил
30 И подошел уже час ранней кончины моей, —
Ах, что стоило б вам над гибнущим сжалиться, боги,
Чтобы хотя б погребен был я в родимой земле,
Хоть бы до смерти моей отложено было возмездье
Или внезапный конец ссылку мою предварил!
35 Прежде я с жизнью земной, не намучившись, мог бы расстаться —
Ныне мне жизнь продлена, чтобы я в ссылке погиб.
Значит, умру вдалеке, на каком-то безвестном прибрежье,
Здесь, где печальную смерть сами места омрачат?
Значит, мне умирать не придется в привычной постели?
40 Кто в этом крае мой прах плачем надгробным почтит?
Слезы жены дорогой, мне лицо орошая, не смогут
Остановить ни на миг быстрое бегство души?
Дать не смогу я последний наказ, и с последним прощаньем
Век безжизненных мне дружбы рука не смежит.
45 Без торжества похорон, не почтенный достойной могилой,
Мой неоплаканный прах скроет земля дикарей.
Ты же, узнав про меня, совсем помутишься рассудком,
Станешь в смятенную грудь верной рукой ударять.
Будешь ты к этим краям напрасно протягивать руки,
50 Бедного мужа вотще будешь по имени звать.
Полно! Волос не рви, перестань себе щеки царапать —
Буду не в первый я раз отнят, мой свет, у тебя.
В первый раз я погиб, когда был отправлен в изгнанье, —
То была первая смерть, горшая смерть для меня.
55 Ныне, о жен образец, коль сможешь — но сможешь едва ли, —
Радуйся только, что смерть муки мои прервала.
Можешь одно: облегчать страдания мужеством сердца —
Ведь уж от бедствий былых стала ты духом тверда.
Если бы с телом у нас погибали также и души,
60 Если б я весь, целиком, в пламени жадном исчез!
Но коль в пространство летит возвышенный, смерти не зная,
Дух наш, и верно о том старец самосский учил,
Между сарматских теней появится римская, будет
Вечно скитаться средь них, варварским манам чужда.
65 Сделай, чтоб кости мои переправили в урне смиренной
В Рим, чтоб изгнанником мне и после смерти не быть.
Не запретят тебе: в Фивах сестра, потерявшая брата,
Похоронила его, царский нарушив запрет.
Пепел мой перемешай с листвой и толченым амомом
70 И за стеной городской тихо землею засыпь.
Пусть, на мрамор плиты взглянув мимолетно, прохожий
Крупные буквы прочтет кратких надгробных стихов:
«Я под сим камнем лежу, любовных утех воспеватель,
Публий Назон, поэт, сгубленный даром своим.
75 Ты, что мимо идешь, ты тоже любил, потрудись же,
Молви: Назона костям пухом да будет земля!»
К надписи слов добавлять не надо: памятник создан —
Книги надежней гробниц увековечат певца.
Мне повредили они, но верю: они и прославят
80 Имя его и дадут вечную жизнь и творцу.
Ты же дарами почти погребальными маны супруга,
Мне на могилу цветов, мокрых от слез, принеси —
Хоть превратилось в огне мое тело бренное в пепел,
Благочестивый обряд скорбная примет зола.
85 О, написать я хотел бы еще, но голос усталый
И пересохший язык мне не дают диктовать.
Кончил. Желаю тебе — не навеки ль прощаясь — здоровья,
Коего сам я лишен. Будь же здорова, прости!

4.
Ты, кем и прежде я дорожил, чья давняя дружба
В злой проверена час, в горьком паденье моем!
Слушай меня и верь умудренному опытом другу:
Тихо живи, в стороне от именитых держись.
5 Тихо живи, избегай, как можешь, знатных и сильных,
Их очагов огонь молнией грозной разит!
Пользы от сильных мы ждем. Но уж лучше и пользы не надо
Нам от того, кто вред может легко причинить.
Райну с мачты спустив, спасаются в зимнюю бурю,
10 Чем на больших парусах, лучше на малых плыви.
Видел ты, как волна кору качает на гребне,
Но погружается вглубь к сети подвязанный груз?
Остерегли бы меня, как тебя сейчас остерег я,
Верно, я и теперь в Городе жил бы, как жил.
15 Был я доколе с тобой и плыл под ласковым ветром,
Благополучно мой челн несся по глади морской.
Это не в счет, если ты на ровном падаешь месте:
Только коснулся земли, на ноги встал и пошел!
А бедняк Эльпенор, упавший с крыши высокой,
20 Перед своим царем тенью бессильной предстал.
Или меж тем как Дедал на крыльях парил безопасно,
Передал имя свое водам бескрайним Икар.
А почему? Летел тот повыше, этот пониже,
Хоть и оба равно не на природных крылах.
25 Верь мне: благо тому, кто живет в благодатном укрытье,
Определенных судьбой не преступая границ.
Не возмечтал бы глупец Долон о конях Ахиллеса,
Разве б остался Евмед к старости лет одинок?
Сына Мероп не видал бы в огне, дочерей — тополями,
30 Если б отца Фаэтон в нем не гнушался признать.
Так берегись и ты возноситься слишком высоко,
И притязаний своих сам подбери паруса.
Ног не избив, пройти ристалище ты ль не достоин,
Мне не в пример процветать благоволеньем судьбы!
35 Верностью и добротой заслужил ты это моленье,
Неколебимой ко мне дружбой во все времена.
Видел я, мой приговор ты встретил так сокрушенно,
Что едва ли в тот час был я бледнее тебя.
Видел, из глаз твоих мне на щеки падали слезы,
40 Пил я с жадностью их, пил заверенья в любви.
Сосланного и теперь защитить ты пробуешь друга,
Ищешь, чем облегчить необлегчимую боль.
Зависти не возбудив и славой не взыскан, в довольстве
Мирно век доживай, с равными дружбу води
45 И в Назоне люби то, чего не коснулось гоненье, —
Имя! Скифский Понт всем остальным завладел.

Эти простертые под эриманфской Медведицей земли
Не отпускают меня, выжженный стужею край.
Дальше — Босфор, Танаис, Киммерийской Скифии топи,
50 Еле знакомые нам хоть по названью места;
А уж за ними — ничто: только холод, мрак и безлюдье.
Горе! Как близко пролег круга земного предел!
Родина так далеко! Далеко жена дорогая,
Все, что в мире ценил, чем дорожил, — далеко!
55 Отнято все, но так, что хотя рукой не достанешь,
Отнятое могу видеть очами души!
Вижу мой дом, и Рим, и в подробностях каждое место,
Вижу все, что со мной в этих случалось местах.
Образ жены встает так явственно перед глазами,
60 Нам и горечь она, и утешенье дарит:
Горестно, что не со мной, утешно, что не разлюбила
И что бремя свое, твердая духом, несет.
Также и вы, друзья, живете в сердце поэта,
С радостью по именам он перечислил бы вас,
65 Да не велит осмотрительный страх: сегодня, пожалуй,
Мало кого соблазнит в песню Назона попасть.
Раньше наперебой домогались, за честь почитали,
Если в моих стихах имя встречали свое.
Но, поскольку сейчас эта честь не совсем безопасна,
70 Вас не стану пугать и назову про себя!
Скрытых друзей не выдаст мой стих, уликой не будет —
Кто нас тайно любил, тайно пусть любит и впредь:
Все же знайте, что здесь, на краю земли, неизменно
Вас я в сердце своем и разлученный ношу.
75 Пусть же каждый из вас облегчит мою долю, чем может,
Руку падшему в прах пусть не откажет подать.
Счастья желаю вам постоянного — чтобы вовеки
Не довелось вам, как мне, помощи скорбно молить.

5.
Дружба у нас не была настолько тесной, что если б
Скрыл ты ее, упрекнуть мог я хоть в чем-то тебя.
Может быть даже, тесней и не стали бы узы меж нами,
Если бы мне в паруса ветер по-прежнему дул.
5 Но, когда пал я и все, испугавшись обвала, бежали,
Все повернулись спиной, дружбу забыли со мной,
Тела, небесным огнем опаленного, смел ты коснуться,
В дом, безнадежный для всех, собственной волей прийти,
Дать несчастному то, что из старых дали знакомцев
10 Двое иль трое, — хоть ты знал и недолго меня.
Видел смятенье я сам и в лице твоем, и во взгляде,
Влажные видел от слез щеки, бледнее моих.
Каждое слово твое окропляли соленые капли —
Их губами я пил, слухом впивая слова.
15 Тут на объятье тебе я впервые ответил объятьем,
Принял твой поцелуй вместе с рыданьем твоим.
Мой дорогой, и в разлуке меня защищаешь ты (имя
Ставить, ты знаешь, нельзя, — вот и пишу «дорогой»).
Признаки есть и еще твоей откровенной приязни —
20 Каждый из них навсегда в сердце моем я сберег.
Дай тебе бог, чтобы мог ты всегда защищать своих близких
И чтобы в меньшей беде должен был им помогать.
Если же спросишь, чем я, затерянный в этой пустыне,
Занят (наверное, ты этот вопрос задаешь), —
25 Слабой надеждою льщусь, что суровость могучего бога
Можно смягчить (отнимать эту надежду не смей!).
То ли напрасно я жду, то ли милости можно добиться —
Ты докажи, что ее можно добиться, молю.
Все красноречье свое собери для этого дела,
30 Дай мне узнать, что моя что-нибудь значит мольба.
Гнев тем легче смягчить, чем выше тот, кто разгневан,
Тронуть тем проще дух, чем благороднее он:
Доблестен лев — и довольно ему, если жертва простерта,
Враг повержен — и вмиг битве приходит конец.
35 Волк лишь да гнусный медведь умирающих долго терзают,
Или презреннее зверь, если найдется такой.
Что величавей найдешь, чем Ахилл под стенами Трои?
Но не стерпел он, когда старец дарданский рыдал.
А милосердье вождя эмафийского миру явили
40 Пор и почетный обряд Дариевых похорон.
Иль, чтоб не смертных одних называть, свой гнев укротивших:
Бывший Юноне врагом сделался зятем ее.
Мне хотя бы затем на спасенье надеяться можно,
Что покарали меня не за пролитую кровь.
45 Я ведь на Цезаря жизнь и не мог никогда покушаться
В жажде весь мир погубить, ибо он Цезарем жив.
Я не сказал ничего, ничего болтовнею не выдал —
Лишний хмель у меня лишних не выманил слов.
Видел я, да — но не знал, что увидел преступное дело,
50 Вся-то вина, что в тот миг были глаза у меня.
Нет, себя до конца обелять от вины я не вправе,
Но половина вины — только оплошность моя.
Значит, надежда есть, что добьешься ты хоть смягченья
Кары, что сам он в другом месте меня поселит.
55 О, если б мне эту весть принесла однажды Денница,
Вестница Солнца, ко мне светлых направив коней!

6.
Дружбы нашей союз и не хочешь ты скрыть, дорогой мой,
Да и не мог бы скрывать, если бы даже хотел;
Ты всех дороже мне был, покуда судьба позволяла,
И у тебя никого не было ближе меня.
5 Был тогда весь народ любви свидетелем нашей,
Больше, чем ты и чем я, славилась в Риме она.
Как благородной душой друзьям любимым ты предан, —
Знает об этом и муж, чтимый всех больше тобой.
Ты ничего не скрывал, во всем твой поверенный был я,
10 Что ты ни скажешь тайком, все сохраню я в груди.
Также и тайны мои тебе одному доверял я,
Все, увы, кроме той, что погубила меня.
Знай ты ее — и с тобой невредимым бы друг твой остался.
Твой разумный совет спас бы, я верю, меня.
15 Но, уж конечно, на казнь судьба меня прямо толкала
И преграждала любой выход к спасению мне.
То ли могла бы меня уберечь от беды осторожность,
То ли разум вовек верх над судьбой не берет, —
Все-таки ты, со мной такою связанный дружбой,
20 Что по тебе всех сильней сердце мне гложет тоска,
Помни меня! Если сил тебе Цезаря милость прибавит,
Их во спасение мне тотчас испробуй, молю,
Чтобы утишился гнев оскорбленного бога и сам он
Мне наказанье смягчил, место изгнанья сменив.
25 Пусть будет так, если нет в душе моей умысла злого,
Если началом вины только оплошность была.
Случай — о нем говорить и опасно, и долго — заставил
Взгляд мой свидетелем стать гнусных и пагубных дел;
Памяти этого дня мой дух боится, как раны,
30 Вспомню — и вспыхнет вмиг с прежнею силою стыд.
Ну, а все то, о чем вспоминать так стыдно, должны мы
Вечно под спудом держать, прятать в глухой темноте.
Только одно об этом скажу: я и вправду виновен,
Но никакая корысть не подстрекала меня.
35 Глупостью должно назвать, не иначе, мое преступленье,
Если давать вещам подлинные имена.
Если же это не так, значит, место, в котором живу я, —
Пригород Рима, и ты ссылку мне дальше проси!

7.
В путь! Передайте привет, торопливые строки, Перилле:
Верный посланец, письмо, к ней мою речь донеси.
То ли застанешь ее сидящей близ матери нежной,
То ли меж книг, в кругу ей дорогих Пиэрид.
5 Всякий прервет она труд, о твоем лишь узнает прибытье,
С чем ты, спросит, пришла, спросит и как я живу?
Ей отвечай, что живу, но так, что не жить предпочел бы,
Что затянувшийся срок бед не уменьшил моих.
Хоть пострадал я от Муз, однако же к ним возвратился,
10 Из сочетания слов строю двустишья опять.
«Ты не забыла ль, спроси, наших общих занятий? Ученым
Все ли стихам предана нравам отцов вопреки?»
Рок и природа тебе целомудренный нрав даровали,
Лучшие свойства души и поэтический дар.
15 Первым тебя я привел на священный источник Пегаса,
Чтобы в тебе не скудел сок плодоносной струи.
В годы девичьи твой дар уже заприметил я первым
И, как отец, для тебя спутником стал и вождем.
Так, если тот же огонь в груди у тебя сохранится,
20 Лесбоса лира одна сможет тебя превзойти.
Только боюсь, что тебе судьба моя встанет преградой,
Что злоключенья мои сердце твое охладят.
Часто, бывало, ты мне, я тебе, что напишем, читали.
Был для тебя и судьей, был и наставником я.
25 Я со вниманьем стихи, сочиненные только что, слушал,
Слабые встретив, тебя я покраснеть заставлял.
Может быть, видя пример, как я погибаю от книжек,
Думаешь: вдруг и тебя кара подобная ждет?
Страх, Перилла, оставь, но только своими стихами
30 Женщин не совращай и не учи их любви.
Праздность гони от себя и, уже овладевшая знаньем,
Снова искусству служи, к жертвам привычным вернись.
К этим прелестным чертам прикоснутся губители-годы,
Вскоре морщина пройдет по постаревшему лбу.
35 Руку на эту красу поднимет проклятая старость —
Тихо подходит она, поступь ее не слышна.
Скажет иной про тебя: красива была! Огорчишься,
В зеркало взглянешь — его станешь во лжи обвинять.
Скромны средства твои, хоть ты и огромных достойна,
40 Но и представив, что ты в первом ряду богачей, —
Знай, своевольна судьба: то даст, то отнимет богатство,
Иром становится вмиг тот, кто поныне был Крез.
Но для чего пояснять? Лишь одним преходящим владеем,
Кроме того, что дают сердце и творческий дар.
45 Вот хоть бы я: и отчизны лишен, и вас, и Пенатов,
Отнято все у меня, что было можно отнять.
Только мой дар неразлучен со мной, и им я утешен,
В этом у Цезаря нет прав никаких надо мной.
Пусть кто угодно мне жизнь мечом прикончит свирепым,
50 И по кончине моей слава останется жить.
Будет доколь со своих холмов весь мир покоренный
Марсов Рим озирать, будут читать и меня.
Ты же — счастливей твое да будет призванье! — старайся,
Сколько возможно тебе, смертный костер превозмочь!

8.
О, как я бы хотел в колесницу ступить Триптолема,
Кто непривычной земле вверил впервые посев;
Как бы желал я взнуздать драконов, которые в небе
Мчали Ээтову дочь от эфирейских твердынь;
5 Как я мечтал бы владеть опереньем крыльев летучих —
Или твоих, о Персей, или твоих, о Дедал, —
Чтобы раздвинуть, летя, воздушные легкие струи,
Чтобы увидел я вновь милую землю отцов,
Дальний покинутый дом, и друзей, не забывших о друге,
10 И наконец, наконец, милую сердцу жену!
Ах, чудак ты, чудак! не ребячься в мечтаньях, которым
Сбыться, увы, не дано ни под какою звездой!
Если не можешь молчать — молись августейшему богу,
Богу, чью дивную мощь ты испытал на себе.
15 Он тебе властен один подарить колесницу и крылья —
Пусть лишь скажет: вернись — сразу же станешь крылат!
Стану об этом молить (ведь о большем молить я не вправе),
Но и такая мольба в меру ли будет скромна?
Позже, когда божество справедливым насытится гневом,
20 Впору будет припасть с трепетной просьбой к нему.
Ныне же не о большом, а о малом даре прошу я.
Пусть мне будет дано эту покинуть страну!
Здесь не к добру ни суша, ни влага, ни небо, ни воздух,
Здесь неотступно меня гложет, несчастного, хворь:
25 То ли измученный дух заражает страданием тело,
То ли причина всех бед — самая эта земля, —
С первого дня меня здесь ночные бессонницы мучат,
Сохнет плоть на костях, в горло кусок не идет;
Как на осенних ветвях, поражаемых ранним морозом,
30 Блекнет лиственный цвет в первом дыханье зимы,
Так и мое выцветает лицо, истощаются силы,
И неотлучная скорбь долгие жалобы льет.
Страждет тело мое, но душа не менее страждет:
Боль в обоих одна бременем давит двойным.
35 А перед умственным взором стоит, как зримое тело,
Ясно читаясь в былом, образ судьбины моей:
Прежние вижу места, и людей, и нравы, и речи
И вспоминаю, кем был, и понимаю, кем стал,
И умереть я хочу, и на Цезарев гнев я пеняю,
40 Что за обиды свои он не карает мечом.
Но коли он пожелал и во гневе явить свою милость,
Пусть мою казнь смягчит; край мне укажет иной.

9.
Да, здесь есть города с населением — кто бы поверил? —
Греческим, в тесном кольце варварских диких племен.
Некогда даже сюда поселенцы зашли из Милета,
Стали меж гетов свои сооружать очаги.
5 Местности имя меж тем древней, чем построенный город:
Был здесь зарезан Абсирт, месту название дав.
На корабле, что воинственной был попеченьем Минервы
Создан и первым прошел даль неиспытанных вод,
Бросив отца, прибыла, по преданью, злодейка Медея
10 К этому брегу, залив плеском встревожив весла.
Встав на высоком холме, заприметил дозорный погоню:
«Враг подошел! Паруса вижу, Колхида, твои!»
Трепет минийцев объял. Пока причалы снимают,
Быстрые руки пока якорный тянут канат,
15 Правду возмездья поняв, она грудь разит себе дланью,
Столько свершившей уже, столько готовящей зол.
И хоть таила в душе преизбыток решимости дерзкой,
Бледность была у нее на устрашенном лице.
Вот, увидав вдали паруса: «Мы пойманы! — молвит. —
20 Надобно хитрость найти, чтобы отца задержать!»
И, озираясь вокруг, не зная, как быть и что делать,
Вдруг на брата она кинула взор невзначай.
Кстати явился он ей. «Победила! — она восклицает. —
Знаю: кончиной своей он мое счастье спасет!»
25 Мальчик в неведенье зла ничего между тем не страшился;
Миг — и невинному в бок меч свой вонзает она.
Тело на части разъяв, куски разъятые плоти
В поле спешит разбросать, где их сыскать нелегко.
А, чтоб отец все знал, к вершине скалы прикрепляет
30 Бледные руки его с кровоточащей главой —
Чтоб задержала отца эта новая скорбь, чтоб, останки
Сына ища, задержал полный печалями путь.
Томами с этой поры зовется место, где тело
Брата родного сестра острым мечом рассекла.

10.
Ежели кто-нибудь там об изгнаннике помнит Назоне,
Если звучит без меня в Городе имя мое,
Пусть он знает: живу под созвездьями, что не касались
Глади морей никогда, в варварской дальней земле.
5 Вкруг — сарматы, народ дикарей, и бессы, и геты —
Как унижают мой дар этих племен имена!
В теплое время, с весны, защитой нас Истра теченье,
Он преграждает волной вылазки дерзких врагов,
Но лишь унылой зимы голова заскорузлая встанет,
10 Землю едва убелит мрамором зимним мороз,
Освободится Борей, и снег соберется под Арктом —
Время ненастья и бурь тягостно землю гнетет.
Снега навалит, и он ни в дождь, ни на солнце не тает —
Оледенев на ветру, вечным становится снег.
15 Первый растаять еще не успел — а новый уж выпал,
Часто, во многих местах, с прошлого года лежит.
Столь в этом крае могуч Аквилон мятежный, что, дуя,
Башни ровняет с землей, сносит, сметая, дома.
Мало людям тепла от широких штанин и овчины:
20 Тела у них не видать, лица наружу одни.
Часто ледышки висят в волосах и звенят при движенье,
И от мороза блестит, белая вся, борода.
Сами собою стоят, сохраняя объемы кувшинов,
Вина: и пить их дают не по глотку, а куском.
25 Что расскажу? Как ручьи побежденные стынут от стужи
Или же как из озер хрупкой воды достают?
Истр не у́же реки, приносящей папирус: вливает
В вольное море волну многими устьями он,
Но, если дуют ветра беспрерывно над влагой лазурной,
30 Стынет и он и тайком к морю, незримый, ползет.
Там, где шли корабли, пешеходы идут и по водам,
Скованным стужею, бьет звонко копыто коня.
Вдоль по нежданным мостам — вода подо льдом протекает —
Медленно тащат волы тяжесть сарматских телег.
35 Трудно поверить! Но лгать поистине мне бесполезно —
Стало быть, верьте вполне правде свидетельских слов.
Видел я сам: подо льдом недвижен был Понт необъятный,
Стылую воду давил скользкою коркой мороз.
Мало увидеть — ногой касался я твердого моря,
40 Не намокала стопа, тронув поверхность воды.
Если бы море, Леандр, таким пред тобой расстилалось,
Воды пролива виной не были б смерти твоей!
В эту погоду взлетать нет силы горбатым дельфинам
В воздух: сдержаны злой все их попытки зимой.
45 Сколько Борей ни шумит, ни трепещет бурно крылами,
Все же не может поднять в скованных водах волну.
Так и стоят корабли, как мрамором, схвачены льдами,
Окоченелой воды взрезать не может весло.
Видел я сам: изо льда торчали примерзшие рыбы,
50 И между прочим средь них несколько было живых.
Так едва лишь Борей могучею, грозною силой
Полые воды реки, волны на море скует,
Истр под ветром сухим становится ровен и гладок
И по нему на конях дикий проносится враг.
55 Враг, опасный конем и далеко летящей стрелою,
Все истребляет вокруг, сколько ни видно земли.
Многие в страхе бегут. Никто за полями не смотрит,
Не охраняют добра, и разграбляется все:
Бедный достаток селян и скотина с арбою скрипучей —
60 Все, что в хозяйстве своем житель убогий имел.
В плен уводят иных, связав им за спины руки, —
Им уж не видеть вовек пашен и Ларов своих!
Многих сражает степняк своей крючковатой стрелою —
Кончик железный ее красящий яд напитал.
65 Все, что не в силах беглец унести или вывезти, гибнет,
Скромные хижины вмиг вражий съедает огонь.
Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся,
Не налегают на плуг, землю не пашет никто.
Или же видят врага, иль боятся его, хоть не видят,
70 Как неживая лежит, брошена всеми, земля.
Здесь под тенью лозы не скрываются сладкие гроздья,
Емкий сосуд не шипит, полный вином до краев,
Нет тут сочных плодов, и Аконтию не на чем было б
Клятвы слова написать, чтобы прочла госпожа.
75 Видишь без зелени здесь, без деревьев нагие равнины.
Нет, счастливый сюда не забредет человек!
Так, меж тем как весь мир необъятный раскинут широко,
Для наказания мне этот назначили край!

11.
Ты, что поносишь меня в моих злоключеньях, бесчестный,
И беспрестанно меня, крови взыскуя, винишь,
Скалами ты порожден, молоком ты вскормлен звериным,
Не сомневаясь, скажу: камни в груди у тебя.
5 Где, на каком рубеже твоя остановится злоба?
Где усмотрел ты беду, что миновала меня?
Понт неприютный, Борей да аркадской Медведицы звезды
Только и видят меня в варварском этом краю.
Ни на каком языке не могу говорить с дикарями,
10 Все здесь, куда ни взгляни, полнит опасливый страх.
Как быстроногий олень, когда жадным он пойман медведем,
Или овца посреди с гор набежавших волков,
Так же и я трепещу в окруженье племен беспокойных,
Чуть не впритык у ребра вражеский чувствуя меч.
15 Пусть бы кара мала: любимой лишиться супруги,
Родины милой, всего, в чем наслажденья залог, —
Пусть бы из всех невзгод только Цезаря гнев я изведал,
Мало ли было навлечь Цезарев гнев на себя?
Все же нашелся такой, кто рад бередить мои раны,
20 Бойким своим языком всю мою жизнь очернить.
В тяжбе нетрудной блистать способен любой красноречьем.
Много ли надобно сил, чтобы разбитое бить?
Крепкие стены твердынь разрушать — достославное дело,
То, что готово упасть, может повергнуть и трус.
25 Я уж не тот, кем был, — что ж ты тень бесплотную топчешь?
Камень бросить спешишь в мой погребальный костер?
Гектор Гектором был, доколе сражался, и не был
Гектором больше, влачим вслед гемонийским коням.
Помни, что я уж не тот, которого знал ты когда-то,
30 Нет его больше в живых, призрак остался взамен.
Что ж ты призрак пустой преследуешь злыми речами?
Полно! Прошу, перестань маны тревожить мои.
Чистою правдой признай все мои преступленья, но только
Их не злодейством считай, а заблужденьем скорей.
35 Я наказанье и так отбываю — насыть свою злобу!
Карой изгнанья плачусь, местом изгнанья самим.
Доля моя палачу показаться могла бы плачевной,
Лишь для тебя одного я еще мало казним.
Не был злее тебя и Бусирид, не был жесточе
40 Тот, кто на слабый огонь медного ставил быка.
Не был и тот, кто быка преподнес царю сицилийцев,
Произведенье свое речью такой пояснив:
«Польза в созданье моем важней, чем сходство с природой,
Больше за пользу меня, чем за искусство хвали!
45 Здесь, на правом боку, у быка ты отверстие видишь?
Тех, кто на казнь осужден, можешь внутри запереть.
Жертву потом начинай на медленных угольях жарить —
Взвоет она, и бык, словно живой, замычит.
Ты на подарок такой равноценным ответь мне подарком
50 И за находку мою плату достойную дай».
Молвил ему Фаларид: «О казней выдумщик дивный!
Дело ты собственных рук кровью своей освяти».
Сказано — сделано: вмиг, как учил он, быка раскалили,
Так что из пасти его двойственный звук излетал.
55 О сицилийцах к чему я твержу меж сарматов и гетов?
Кто бы ты ни был, к тебе жалобы вновь обращу.
Можешь вполне утолить свою жажду кровью моею,
Все, как хотел ты, сбылось — алчное сердце, ликуй!
Всяческих бед претерпел я на суше и на море столько,
60 Что по рассказам одним мог бы ты мне сострадать.
Ежели рядом со мной поставишь Улисса, увидишь:
Гневный был страшен Нептун, гневный Юпитер страшней.
Кто бы ты ни был, уймись, перестань бередить мои раны,
Язв глубоких моих грубой не трогай рукой.
65 Чтобы затихли скорей о моей провинности толки,
Дай ты время моим зарубцеваться делам.
Помни об общей судьбе: она человека возвысит,
Тут же унизит его — бойся превратностей сам!
После того как со мной случилось такое, о чем я
70 Думать не мог, о моих все ж ты печешься делах…
Что же, не бойся: моя отныне всех горестней участь,
Цезаря гнев за собой все мои беды влечет.
А чтобы мог убедиться ты сам и словам моим верил,
Я пожелаю тебе кару мою испытать.

12.
Уж холода умеряет Зефир — значит, год завершился,
Но меотийской зимы длительней зим я не знал.
Тот, кто вез на спине чрез море злосчастную Геллу,
В срок надлежащий сравнял длительность ночи и дня.
5 Юноши, верно, у вас и веселые девушки ходят
Рвать фиалки в местах, где их не сеял никто.
Тысячью разных цветов луговины уже запестрели,
Птицы, нигде не учась, песни поют о весне.
Ласточка, чтобы с себя материнское смыть преступленье,
10 Люльку под балкой крепит, строит свой маленький дом.
Злаки, что были досель бороздами скрыты Цереры,
Снова из почвы сырой нежные тянут ростки.
Там, где растет виноград, на лозе наливаются почки —
Только от гетских краев лозы растут далеко!
15 Там, где рощи шумят, на деревьях листва зеленеет —
Только от гетских краев рощи шумят далеко!
Ныне там время забав: уступает игрищам разным
Форум свою суетню и красноречья бои.
Там и ристанье коней, и с потешным оружием схватки;
20 Дротики мечут, легко обручей катят круги.
Юноши, тело свое натерев, текучее масло
С мышц утомленных омыть девственной влагой спешат.
Полон театр, там споры кипят, накаляются страсти,
Три вместо форумов трех нынче театра шумят.
25 Трижды, четырежды — нет, не исчислить, насколько блаженны
Те, для кого не закрыт Град и услады его!
Здесь же слежу я, как снег под весенними тает лучами,
Как перестали ломать крепкий на озере лед.
Море не сковано льдом, и по твердому Истру не гонит
30 С грохотом громким арбу местный сармат-волопас.
Скоро в наш край прибывать и суда начнут понемногу,
Возле Понтийской земли станет заморский корабль.
Тотчас к нему побегу, корабельщика встречу приветом,
Прибыл зачем, расспрошу, кто он, откуда приплыл.
35 Странно тут видеть его, если он не из ближнего края,
Если не плыл по своим он безопасным водам, —
Редко кто так далеко из Италии по морю едет,
Редко заходят сюда, где им пристанища нет.
Греческим он языком владеет иль знает латинский —
40 Этот язык для меня был бы, конечно, милей!
Где бы на бурных волнах Пропонтиды иль в устье пролива
По произволу ветров он не пустил паруса,
Кто бы он ни был, с собой, возможно, доставит он вести,
Мне перескажет молву иль хоть частицу молвы.
45 Если б он мог — об этом молю! — рассказать про триумфы
Цезаря и про его богу латинян обет!
Или как ты, наконец, Германия буйная, пала,
Скорбной склонясь головой перед великим вождем.
Тот, кто расскажет про все, о чем вдалеке я тоскую,
50 Без промедленья войдет гостем желанным в мой дом.
Горе! Ужель навсегда быть в Скифии дому Назона?
Этот ли ссыльный очаг Ларов заменит моих?
Боги! О сделайте так, чтобы мной обитаемый угол
Цезарь не домом моим, но лишь тюрьмою считал!

13.
Самый безрадостный день (к чему я на свет появился!) —
День, когда был я рожден, — в должное время настал.
Что посещаешь ты вновь изгнанника в годы несчастий?
Лучше бы им наконец было предел положить.
5 Если б заботился ты обо мне и была в тебе совесть,
С родины милой за мной ты бы не следовал вдаль.
Там, где первые дни моего ты младенчества видел,
Лучше, когда бы ты стал днем и последним моим.
Лучше, подобно друзьям при моем расставании с Римом,
10 Ты, опечалившись, мне просто сказал бы: «Прости!»
В Понте что надо тебе? Или Цезаря гневом ты тоже
Изгнан в предел ледяной крайнего круга земли?
Видимо, ждешь ты и здесь, по обычаю, почестей прежних —
Чтобы спадали с плеча белые складки одежд,
15 Чтобы курился алтарь, цветочными венчан венками,
Чтобы в священном огне ладан, сгорая, трещал,
Чтобы тебе я поднес пирог, отмечающий годы,
Чтобы молитвы богам благоговейно творил?
Нет, не так я жив, не такая пора наступила,
20 Чтобы я мог твой приход прежним весельем встречать.
Мне погребальный алтарь, кипарисом печальным увитый,
Больше пристал и огонь, смертного ждущий костра.
Жечь фимиам ни к чему, обращенья к богам бесполезны,
Не подобают устам нашим благие слова.
25 Если, однако, молить в этот день мне о чем-либо можно,
Я лишь о том, чтоб сюда ты не являлся, молю,
Здесь я доколе живу, почти на окраине мира,
Около Понта с его ложным прозваньем «Евксин».

14.
Первосвященник наук, ученых мужей покровитель,
Чем ты занят, скажи, гения друг моего?
Частый мой гость в счастливые дни, ты много ли сделал,
Чтобы хоть частью одной с вами я жил и теперь?
5 Также ль мои собираешь стихи — кроме тех, о науке,
Чье сотворенье творцу только на гибель пошло?
Делай, что в силах твоих, почитатель новых поэтов,
Плоти от плоти моей в Риме исчезнуть не дай.
К ссылке приговорен поэт, не книги поэта —
10 Не заслужили они кару, как он заслужил.
Видели мы не раз: отец — в далеком изгнанье,
А между тем сыновьям в Риме позволено жить.
Стихотворенья мои без матери, словно Паллада,
Были на свет рождены, племя-потомство мое.
15 Их под опеку твою отдаю: тем больше заботы
Им удели, что теперь нет и отца у сирот.
Трех из моих детей со мною постигла зараза,
Но безбоязненно в дом можешь принять остальных.
Есть среди них и пятнадцать книг о смене обличья,
20 Выхваченных из огня при погребенье отца.
Если бы сам не погиб до времени, верную славу
Я бы стяжал и для них, тщательно слог отточив.
Так они и живут без отделки в устах у народа —
Если в народных устах что-нибудь живо мое.
25 К прежним добавь и эти стихи, уж не знаю, какие,
Только б они до тебя с края земли добрели.
Если строки мои прочесть найдется охотник,
Пусть он заране учтет, где я писал и когда:
В ссылке, в дикой стране. Кто об этом знает и помнит,
30 По справедливости тот будет поэта судить —
И подивится еще, как мог в подобных лишеньях
Я хоть такие стихи скорбной рукой выводить.
Да, надломили мой дар страданья, а дар мой и прежде
Сильным не бил ключом — скудную струйку точил.
35 Но и таков, как был, захирел он без упражненья —
В долгом застое сох, чахнул и вовсе погиб.
Вдосталь книг не найду, какие манят и питают, —
Здесь вместо книг поет звон тетивы и меча.
Нет по всей стране никого, кому бы я с толком
40 Мог почитать стихи, — выслушав, их не поймут.
В уединенье ль уйти — так нельзя: против гетов ворота
Тут на запоре всегда, город стена сторожит.
Слово порой ищу или имя, название места —
Нет вокруг ничего, кто бы верней подсказал.
45 Или порой начну говорить, и — стыдно сознаться —
Просто слова не идут: ну разучился, и все!
Уши оглушены и фракийской молвью, и скифской,
Чудится, скоро стихи стану по-гетски писать.
Даже боюсь, поверь, что вкравшиеся меж латинских
50 Ты и понтийские тут вдруг прочитаешь слова.
Довод защиты прими — судьбы превратной условья
И, какова ни на есть, книгу мою оправдай.

[Перевод Н. Д. Вольпин, С. В. Шервинского, С. А. Ошерова, М. Л. Гаспарова]