Переводы

Книга IV

1.
Если погрешности есть — да и будут — в моих сочиненьях,
Вспомнив, когда я писал, их мне, читатель, прости.
В ссылке я был и не славы искал, а лишь роздыха чаял,
Я лишь отвлечься хотел от злоключений моих.
5 Так, волоча кандалы, поет землекоп-каторжанин,
Песней простецкой своей тяжкий смягчая урок;
Лодочник тоже, когда, согбенный, против теченья
Лодку свою волоча, в илистом вязнет песке.
Так, равномерно к груди приближая упругие весла,
10 Ровным движеньем волну режет гребец — и поет.
Так и усталый пастух, опершись на изогнутый посох
Или на камень присев, тешит свирелью овец.
Так же — нитку прядет, а сама напевает служанка,
Тем помогая себе скрасить томительный труд.
15 Как увели — говорят — от Ахилла Лирнесскую деву,
Лирой Гемонии он горе свое умерял.
Пеньем двигал Орфей и леса, и бездушные скалы
В скорби великой, жену дважды навек потеряв.
Муза — опора и мне, неизменно со мной пребывавший
20 К месту изгнанья, на Понт, спутник единственный мой.
Муза ни тайных коварств, ни вражьих мечей не боится,
Моря, ветров, дикарей не устрашится она.
Знает, за что я погиб, какую свершил я оплошность:
В этом провинность моя, но злодеянья тут нет.
25 Тем справедливей она, что мне повредила когда-то,
Что и ее обвинял вместе со мною судья.
Если бы только, от них предвидя свои злоключенья,
Я прикасаться не смел к тайнам сестер Пиэрид!
Как же мне быть? На себе я могущество чувствую Музы,
30 Гибну от песен, а сам песни, безумный, люблю.
Некогда лотоса плод, незнакомый устам дулихийцев,
Сам вредоносный для них, дивным их вкусом пленял.
Муки любви сознает влюбленный, но к мукам привязан,
Ту, от кого пострадал, сам же преследует он.
35 Так повредившие мне услаждают меня мои книги,
Будучи ранен стрелой, к ней я любовью влеком.
Может быть, люди сочтут одержимостью это пристрастъе,
Но одержимость в себе пользы частицу таит,
Не позволяет она лишь в горести взором вперяться,
40 Бед повседневных она мне замечать не дает.
Ведь и вакханка своей не чувствует раны смертельной,
С воплем, не помня себя, кряжем Эдонии мчась.
Так, лишь грудь опалит мне зелень священного тирса,
Сразу становится дух выше печали людской.
45 Что ему ссылка тогда, побережье скифского Понта?
Бедствий не чувствует он, гнев забывает богов.
Словно из чаши отпил я дремотной влаги летейской,
И в притупленной душе бедствий смягчается боль.
Чту я недаром богинь, мою облегчающих муку,
50 Хор геликонских сестер, спутниц в изгнанье благих,
На море и на земле меня удостоивших чести
Всюду сопутствовать мне, на корабле и пешком.
О благосклонности их и впредь я молю — остальной же
Сонм бессмертных богов с Цезарем был заодно:
55 Сколько послали мне бед, сколько есть на прибрежье песчинок,
Столько в морской глубине рыб или рыбьей икры.
Легче цветы сосчитать по весне, иль летом колосья,
Или под осень плоды, или снежинки зимой,
Нежели все, что стерпел я, кидаемый по морю, прежде,
60 Чем на Евксинское смог левобережье ступить.
Но как я прибыл сюда, не легче стали невзгоды,
Рок злополучный меня также и здесь настигал.
Вижу теперь, что за нить от рожденья за мной потянулась,
Нить, для которой одна черная спрядена шерсть.
65 Что говорить обо всех грозящих жизни засадах —
Мой достоверный рассказ невероятным сочтут.
Это ль не бедствие — жить обречен меж бессов и гетов
Тот, чье имя всегда римский народ повторял!
Бедствие — жизнь защищать, положась на ворота и стены,
70 Здесь, где и вал крепостной обезопасит едва.
В юности я избегал сражений на службе военной,
Разве лишь ради игры в руки оружие брал.
Ныне, состарившись, меч я привешивать вынужден к боку,
Левой придерживать щит, в шлем облекать седину.
75 Только лишь с вышки своей объявит дозорный тревогу,
Тотчас дрожащей рукой мы надеваем доспех.
Враг, чье оружие — лук, чьи стрелы напитаны ядом,
Злобный разведчик, вдоль стен гонит храпящих коней.
Как, кровожадный, овцу, не успевшую скрыться в овчарню,
80 Тащит волоком волк и через степи несет,
Так любого, за кем не сомкнулись ворота ограды,
Гонят враги-дикари, в поле застигнув его.
В плен он, в неволю идет с ременной петлей на шее,
Или на месте его яд убивает стрелы.
85 Так и хирею я здесь, новосел беспокойного дома,
Медленно слишком, увы, тянется время мое.
Но помогает к стихам и былому служенью вернуться
Муза меж стольких невзгод — о чужестранка моя!
Только здесь нет никого, кому я стихи прочитал бы,
Нет никого, кто бы внять мог мой латинский язык.
90 Стало быть, сам для себя — как быть? — и пишу и читаю —
Вот и оправдан мой труд доброй приязнью судьи.
Все ж я не раз говорил: для кого я тружусь и стараюсь?
Чтобы писанья мои гет иль сармат прочитал?
Часто, покуда писал, проливал я обильные слезы,
95 И становились от них мокры таблички мои.
Старые раны болят, их по-прежнему чувствует сердце,
И проливается дождь влаги печальной на грудь.
А иногда и о том, чем был, чем стал, размышляю,
Мыслю: куда меня рок — ах! — и откуда унес!
100 Часто в безумье рука, разгневана вредным искусством,
Песни бросала мои в запламеневший очаг.
Но хоть от множества строк всего лишь немного осталось,
Благожелательно их, кто бы ты ни был, прими.
Ты же творенья мои, моей нынешней жизни не краше,
105 Недосягаемый мне, строго — о Рим! — не суди.

2.
Верно, Германия, край злополучный для Цезарей наших,
Пала, колени склонив, так же как мир остальной,
Может быть, весь Палатин украшают цветочные цепи,
Дымом застится день, ладан трещит на огне,
5 Меткой секиры удар разит белоснежную жертву,
Наземь алая кровь хлещет из раны струей,
В храмы приносят дары дружелюбным богам за победу
Цезарь и тот и другой, свято обеты блюдя,
Юная поросль меж них, носящая Цезарей имя,
10 Взросшая, чтобы один правил вселенною дом,
И меж невесток дары за возврат невредимого сына
Ливия в храмы несет, как понесет их не раз,
С нею и матери все, и те, что своей чистотою
Непогрешимо хранят девственной Весты очаг;
15 Весь ликует народ, и с народом сенат, и сословье
Всадников — но без меня, малой частицы своей.
В дальнем изгнанье меня обошла эта общая радость,
Лишь отголоском сюда слабым доходит молва.
В Риме может народ воочию видеть триумфы,
20 Пленных вождей имена и городов прочитать,
Вдосталь смотреть на царей, бредущих с цепью на шее
Перед упряжкой коней в пышном убранстве венков,
Лица одних разглядеть — как меняет их время несчастий,
Грозные лица других, свой позабывших удел.
25 Спросит иной из толпы о делах, именах и причинах,
Станет другой объяснять, зная не больше, чем все:
«Этот, что гордо идет, багрецом сверкая сидонским,
Был в сраженьях вождем; этот — помощник его;
Тот, что в землю сейчас потупился с горестным видом,
30 Меч свой покуда держал, выглядел вовсе не так;
Тот вот, сердитый, чей взгляд до сих пор пылает враждою,
Словом и делом всегда первый войну разжигал.
Тот, из укрытья напав, окружил наше войско коварно:
Прячет недаром сейчас в космах отросших лицо.
35 Следом который идет, говорят, приносил не однажды
Пленных в жертву богам, жертв не желавшим таких.
Горы, что названы здесь, укрепленья, озера и реки
Кровью были полны, трупами были полны.
Друз в этих самых краях заслужил когда-то триумфы —
40 Право, достоин отца доблестный юноша был!
Видите, в сбитом венке тростниковом, с обломанным рогом,
Рейн, замутивший волну кровью своих сыновей.
Вон и Германия там, распустившая волосы в горе,
Непобедимый ее вождь попирает ногой:
45 Горько под римский топор склонять непокорную шею,
Меч державшим рукам цепи носить тяжело!»
Цезарь! Ты сам, как обычай велит, в колеснице высокой
Радовать будешь народ пурпуром — знаком побед.
Встретят повсюду тебя ликующим плеском ладоней,
50 Будут бросать цветы, путь устилая тебе.
Фебовым лавром чело увенчано будет и воин
Дружно затянет: «Ио! — голосом громким, — триумф!»
Громким плесканием рук испуганы, пеньем и криком,
Кони твоей четверни встанут на месте не раз.
55 К храмам направишься ты, что к молитвам твоим благосклонны,
На Капитолии лавр сложишь Юпитеру в дар.
Взором души и я это все, как смогу, так увижу:
Вправе вернуться душа в место, запретное мне,
Странствует вольно она вдали по землям бескрайним,
Может достигнуть небес самым коротким путем —
60 Сможет в столицу она и взоры мои переправить,
Не допустив, чтоб такой радости был я лишен.
Дух мой найдет, откуда взглянуть на твою колесницу:
Так, хоть на краткий миг, буду на родине я.
65 Подлинным будет народ той порою зрелищем счастлив,
Вкруг своего вождя будет толпа ликовать.
Что до меня, то плоды достанутся воображенью,
Да кое-что уловить издали сможет мой слух.
Вряд ли в другой этот мир, так далёко от Лация, будет
70 Кто-нибудь заслан, кто б мог мне обо всем рассказать,
Да и о давнем уже он расскажет триумфе, хоть, впрочем,
Буду и долго спустя счастлив я слышать о нем.
Пусть же придет этот день, когда я о кручине забуду
И одолеет мою общая радость тоску.

3.
Малый зверь и большой, из которых один направляет
Греческих путь кораблей, путь финикийских — другой,
Вы, которые все с вершины видите неба,
Не погружаете звезд в воды закатных морей,
5 Чей всю эфирную высь широким кольцом обнимает
Путь круговой, нигде не прикасаясь к земле, —
Ныне взгляните, молю, на стены, которые отпрыск
Илии Рем прыжком брату назло пересек,
Огненный взор ваших звезд на мою госпожу обратите,
10 Весть мне подайте о том, помнит меня или нет.
Горе! Откуда к моей надежде боязнь примешалась?
Спрашивать надо ль, когда все очевидно и так?
Верь: все — как хочешь ты сам, не страшись того, что не страшно,
Вера пусть будет твоя твердой, как верность ее.
15 То, что не могут сказать огни, горящие в небе,
Ты себе повтори сам в непреложных словах:
Помнит, помнит тебя она, о которой тоскуешь,
Имя твое хранит — все, что ей можно хранить,
Пристально смотрит тебе в глаза, как будто ты рядом,
20 И, если только жива, любит тебя и вдали.
Что же, душа от горя больна, и едва ты приляжешь,
Сон благодатный прогнать воспоминанья спешат?
Нет исхода тоске, когда и ложе и спальня
Сердце твое бередят, память будя обо мне?
25 В жар бросает тебя, и кажется ночь бесконечной,
Ломит все кости, нельзя места в постели найти?
Не сомневаюсь я, нет: ведь и быть не может иначе,
Знать о себе любовь болью тоскливой дает.
Так же терзаешься ты, как фивянка, когда увидала
30 Гектора тело в крови и фессалийскую ось.
Я же не знаю, о чем мне молить, и сказать не могу я,
Чувства какие в твоей видеть хотел бы душе.
Ты грустна? Я себя проклинаю, виновника горя!
Нет? А была бы грустна, будь ты достойна меня!
35 Все-таки нежной душой ты горюй, я прошу, об утрате,
Бедствия наши тоской пусть омрачат твои дни.
Плачь о злосчастье моем! В слезах таится отрада,
В них, переполнившись, боль выход находит себе.
Лучше бы нас навсегда разрознила смерть, и пришлось бы
40 Смерть мою, а не жизнь горько оплакать тебе!
Вздох из груди у меня излетел бы в небо родное,
Ты приняла бы его, грудь мне слезами омыв,
Очи в последний мой час на знакомые звезды глядели б,
Ты их закрыла бы мне преданной нежной рукой,
45 Прах бы покоился мой под холмом, где покоятся деды,
Тело лежало бы в той, где родился я, земле.
Словом, прожив без вины, без вины я сошел бы в могилу,
Вместо того чтобы жить, пытки позорной стыдясь.
Горе мне, если и ты, когда ссыльного мужа женою
50 Вдруг тебя назовут, взгляд отведешь, покраснев,
Горе мне, если женой моей слыть ты считаешь зазорным,
Горе мне, если моей быть ты стыдишься теперь!
Где то время, когда похвалялась ты славным супругом
И не старалась скрывать имя мое от людей?
55 Где то время, когда — или вспомнить о нем не желаешь? —
Зваться моею и быть радостно было тебе?
Всем тебе нравился я, и с пристрастием любящей много
Мнимых достоинств к моим ты прибавляла всегда.
Так ты чтила меня, что мне вовеки другого
60 Не предпочла бы и стать не пожелала ничьей.
Вот и теперь не стыдись, что моею стала женою:
Пусть будет горем твоим, но не позором наш брак.
Дерзкий от молнии пал Капаней — но где про Евадну
Ты прочтешь, чтоб она видела в этом позор?
65 Царь вселенной огнем укротил огонь — но пришлось ли
От Фаэтона тогда сестрам отречься, стыдясь?
Также Семела чужой не стала родителю Кадму,
Хоть погубила себя просьбой тщеславной сама.
Пусть и твое лицо от стыда не пылает румянцем,
70 Хоть громовержца удар гневный меня покарал.
Выше еще поднимись, обо мне неусыпно заботясь,
Стань в глазах у людей доброй жены образцом,
Всю добродетель свою покажи в этом деле печальном:
Ввысь дорогой крутой трудная слава идет.
75 Кто бы Гектора знал, останься Троя счастливой?
Общих бедствий путем доблесть его вознеслась.
Тифий! Искусство твое праздным было бы в море безбурном.
Феб! Искусство твое праздно, коль нету больных.
Та, что безвестной для всех и напрасной осталась бы в счастье,
80 Доблесть меж тягот и бед явной становится всем.
Участь наша тебе обещает громкое имя,
Верность вправе твоя голову гордо поднять —
Не упускай же даров, что дает нам трудное время:
Чтобы снискать похвалу, поприще есть у тебя!

4.
Ты, кто одним родовит поименным перечнем предков,
Но благородством своим пращуров славу затмил,
В чьей душе воскрешен безупречности образ отцовский,
Чтобы она обрела новую силу в тебе,
5 В чьем дарованье опять ожило отца красноречье —
А ведь речистей, чем он, Форум не знал никого!
Имя я скрыл, но приметы твои указал — и невольно
Выдал тебя: обвиняй славу свою, не меня!
Изобличили тебя достоинства: знают их в Риме,
10 Знают, каков ты, — и тем я обелен от вины.
Думаю, в том, что тебе я отдал должное в песнях,
При справедливом таком принцепсе нету вреда:
Сам ведь отчизны отец — кто его доступней и проще? —
Терпит, чтоб в наших стихах часто читали о нем.
15 Как тому помешать? Достоянье всеобщее Цезарь —
Общего блага и я долей владею, как все.
Силой своей дарованья певцов вдохновляет Юпитер,
Славу себе возглашать всем позволяет устам.
В Цезаре бога мы зрим, почитаем Юпитера богом —
20 Сразу примером двоих ты защитишься богов.
Хоть и не надо бы мне, на себя я приму обвиненье:
Ты-то не властен над тем, что я писал и пишу.
Пусть я с тобой говорю — не новый это проступок:
Я и до ссылки с тобой часто привык говорить.
25 Знай, за дружбу со мной не тебе обвинений бояться:
Кто ее начал, тому и угрожает вражда.
Твой отец — вот кого с юных лет почитал я всех больше,
Не помышляй же скрывать то, что известно и так.
Он дарованье мое хвалил (быть может, ты помнишь)
30 Больше, чем я заслужил даже на собственный взгляд,
Строки моих стихов читал он своими устами,
Чье красноречье ему общий снискало почет.
Значит, если в твой дом я принят — не ты был обманут:
Первый обманутый мной — тот, кто тебя породил.
35 Нет, не обманут он был, поверь: всю жизнь безупречны
Были поступки мои — кроме последних, увы!
Впрочем, вину, что сгубила меня, не сочтешь ты злодейством,
Если узнаешь, какой бедствия шли чередой.
Страх повредил мне тогда и оплошность — но больше оплошность…
40 Ах, позволь о моей участи не вспоминать!
Трогать не надо и вновь бередить незажившие раны:
Ведь и покой не успел их излечить до конца.
Пусть я кару несу по заслугам, но умысла злого
Нет в проступке моем: непреднамерен он был.
45 Это чувствует бог — потому и жизнь сохранил мне
И достояньем моим не дал другому владеть.
Лишь бы я жив был, а он, может быть, и этой положит
Ссылке конец, когда гнев временем будет смягчен.
Пусть лишь, молю, он теперь же велит мне уехать отсюда,
50 Если бессовестной нет дерзости в робкой мольбе.
Я лишь для ссылки хочу не такого сурового места,
Ближе к латинской земле, дальше от диких врагов.
Август откажет едва ль — велико его милосердье! —
Если его за меня кто-нибудь станет просить.
55 Не отпускают меня берега Евксинского Понта.
Древние звали его Понтом Аксинским не зря:
Нет здесь тихих зыбей, умеренным поднятых ветром,
Тихих пристаней нет для иноземных судов.
Вкруг — племена, что в кровавых боях промышляют добычу,
60 Так что суша у нас вод вероломных страшней.
Если ты слышал о тех, что ликуют, людей убивая,
Знай: обитают они рядом, под той же звездой.
Близко места, где у тавров алтарь стрелоносной богини
Кровью кощунственных жертв часто бывал окроплен.
65 Память жива, что поблизости здесь было царство Фоанта:
Мерзкое добрым, оно даже и злых не влекло.
Там в благодарность за то, что Диана ее подменила
Ланью, вершила любой внучка Пелопа обряд.
После того как Орест, неизвестно, герой ли, злодей ли,
70 Яростью фурий гоним, в эти явился края,
Вместе с фокейцем, что стал примером истинной дружбы,
Ибо одна душа в двух обитала телах,
Вскоре оба в цепях к алтарю доставлены были,
Что перед дверью двойной храма кровавый стоял.
75 Смерти своей не боялся один и другой не боялся:
Видя, что гибель близка, каждый о друге скорбел.
Жрица стояла меж тем с обнаженным мечом, и повязкой
Варварской были уже греков обвиты виски —
Но Ифигения вдруг узнала выговор брата:
80 Вместо удара клинком он получил поцелуй!
Тотчас богини кумир, ненавидевшей страшные жертвы,
В лучший край перенесть дева, ликуя, спешит.
С этой страной, что лежит у предела земли и откуда
Люди и боги бегут, я по соседству живу.
85 Близко от наших мест приносились кровавые жертвы,
Если уж «нашей» зовет варваров землю Назон.
О, если б милостив стал ко мне бог, если б ветер попутный,
Гнавший Ореста корабль, прочь и меня бы умчал!

5.
Первый мой друг меж любимых друзей, кто единственный был мне
В бедах моих алтарем, где я спасенья искал,
Чьи оживили слова мою умиравшую душу,
Как полунощный огонь масло Паллады живит,
5 Кто не боялся открыть в те дни надежную пристань,
Чтобы сожженный грозой жалкий корабль приютить,
Чье богатство узнать нужду мне вовек не дало бы,
Если б отнять решил Цезарь наследье мое…
Так и тянет меня забыть о нынешних бедах:
10 Чуть не вырвалось вдруг имя твое у меня!
Ты-то узнаешь себя, но захочешь, чтоб знали другие,
Чтобы, ища похвалы, мог ты сказать: «Это я!»
Что ж, если ты разрешишь, я назвал бы полное имя,
Чтобы с молвой обручить редкую верность твою,
15 Только боюсь, что тебе повредит мой стих благодарный,
Что не в пору почет будет помехой тебе.
Радуйся лучше в душе — безопасно это и можно! —
Памяти верной моей, верности стойкой своей.
Крепче на весла наляг, чтоб помочь мне, пока не смирился
20 Бог и свирепствует вихрь, — ты ведь и делаешь так!
Оберегай мою жизнь, хоть нельзя спасти ее, если
Тот, кто швырнул меня в Стикс, сам же не вытащит вновь.
Пусть это редкость, но ты положи все силы на то, чтоб
Дружбы долг выполнять неколебимо и впредь.
25 Пусть за это тебя ведет все выше Фортуна,
Пусть не заставит нужда меньше друзьям помогать,
Пусть и жена в доброте неизменной равна будет мужу,
Пусть вашей спальни покой редко размолвка смутит,
Пусть единый с тобой по крови всегда тебя любит,
30 Так же как брат-близнец Кастора любит всегда,
Пусть и сын у тебя, на отца похожий, родится,
Чтобы в нравах его каждый тебя узнавал,
Пусть приведет тебе дочь при свете факелов брачных
Зятя в дом, чтобы ты дедом не в старости стал.

6.
Время склоняет волов с изнуряющим плугом смириться
И под тяжелый ярем шею послушную гнуть;
Время умеет к вожжам приучать коней своенравных
И заставляет терпеть рвущую губы узду;
5 Время свирепость и злость вытравляет у львов карфагенских —
От кровожадности их не остается следа;
Мощный индийский слон безропотно все выполняет,
Что ни прикажут ему, — временем он побежден.
Время тяжелую гроздь наливает соком пьянящим —
10 Ягоды держат с трудом внутренней влаги напор.
Время колос седой из зерна погребенного гонит
И стремится избыть твердость и горечь в плодах,
Тупит старательный плуг, обновляющий лемехом землю,
Точит твердый кремень, точит алмазы оно,
15 Самый безудержный гнев постепенно смягчает и гасит,
Лечит дух от скорбей и утишает печаль.
Справиться могут со всем бесшумно ползущие годы,
Только страданье мое им не дано заглушить.
Я в изгнанье давно — уже дважды хлеб обмолочен,
20 Дважды босой ногой сок винограда отжат.
Но терпеливей не стал я за эти печальные годы:
Так же, как в первые дни, боль в моем сердце сильна.
Часто и старый вол норовит ярмо свое сбросить,
Часто грызет удила даже объезженный конь.
25 Стало страданье мое еще тяжелее, чем прежде:
Время прибавило боль новую к боли былой.
Все, что случилось со мной, во всей полноте мне открылось;
Ясность в сознанье моем только усилила скорбь.
Разве не легче терпеть, если свежие силы в запасе
30 И не подточен еще прежними бедами дух?
Ясно, что новый боец сильнее над пылью палестры,
Чем истощенный борьбой в долгом упорном бою.
Легче в сраженье идти гладиатору в новых доспехах,
Чем обагрившему щит собственной кровью своей.
35 Новый корабль устоит против натиска ветра и бури —
Самый ничтожный дождь гибелен ветхим судам.
Я выношу с трудом — а ведь раньше был терпеливей —
Боль, которую дни множат с упорством глухим.
Верьте, я изнемог, и тело больное пророчит,
40 Что ненадолго меня хватит такое терпеть.
Силы откуда взять и бодрость черпать откуда:
Хрупкие кости едва кожей прикрыты сухой.
Дух мой опутала хворь сильнее, чем хворое тело, —
Занят он без конца мыслью о тяжкой судьбе.
45 Город, увы, далеко, далеко друзья дорогие,
Та, что дороже всех, так от меня далеко!
Рядом гетов орда, в шаровары одетые скифы.
Все — что вблизи, что вдали — раны мои бередит.
Но, несмотря ни на что, меня утешает надежда:
50 Смерть страданьям моим скоро положит конец.

7.
Дважды ко мне после зим ледяных приблизилось солнце,
Дважды достигло Рыб, путь завершив годовой.
Времени много прошло — а рука твоя и поныне
Все не расщедрится мне несколько строк написать.
5 Что же дружба твоя вдруг иссякла, меж тем как другие,
Менее близкие мне, письма по-прежнему шлют?
Так почему ж до сих пор, с бумаги срывая оковы,
Все я надеюсь под ней имя твое увидать?
Дай-то бог, чтоб своею рукой писал ты мне часто
10 Письма, а то до меня ни одного не дошло.
Нет, конечно, все так, как молю я! Прежде поверю,
Что у Горгоны на лбу прядями гады вились,
Ниже пояса псы у девицы были и пламя
В теле химеры слило львицу со злобной змеей,
15 На четырех ногах двутелые люди ходили,
Был и трехтелый пес, был и трехтелый пастух,
Гарпии были, и Сфинкс, и род змееногих гигантов,
И сторукий Гиас, и человек-полубык, —
Прежде поверю я в них, мой друг, чем в твою перемену,
20 В то, что и дела нет больше тебе до меня.
Ведь между мной и тобой и дорог, и гор не исчислить,
Много меж нами легло рек, и равнин, и морей —
Сотни найдутся причин тому, что хоть пишешь ты часто,
Редко письмо от тебя в руки доходит ко мне.
25 Чаще пиши — и сотни причин победишь, чтоб отныне
Мне не пришлось искать, чем бы тебя извинить.

8.
Стали виски у меня лебединым перьям подобны,
Старость меж темных волос белый отметила след,
Слабости возраст настал, года недугов все ближе,
Все тяжелее носить тело нетвердым ногам.
5 Вот теперь бы пора, от всех трудов отступившись,
Жить, ничего не боясь и о тревогах забыв,
Тем, что всегда мне был по душе, наслаждаться досугом;
Тешить изнеженный ум делом любимым подчас,
В доме смиренном моем обитать подле древних Пенатов,
10 Между наследственных нив (отнят хозяин у них!)
И среди милых внучат, у жены любимой в объятьях
Стариться в отчем краю, мирный приют обретя.
Прежде надежда была, что так пройдет моя старость:
Годы преклонные я так провести заслужил.
15 Но рассудилось иначе богам: проскитавшись немало
По морю и по земле, я к савроматам попал.
В доки уводят суда, когда расшатала их буря, —
В море открытом тонуть их не оставит никто;
Чтобы побед былых не срамить внезапным паденьем,
20 Щиплет траву на лугу силы утративший конь;
Воин, когда по годам он уже не годится для службы,
Свой посвящает доспех Лару старинному в дар;
Так и ко мне подошло уносящее силы старенье,
Срок наступил получить меч деревянный и мне.
25 Срок наступил не терпеть чужеземного неба суровость,
Жгучую не утолять жажду из гетских ключей,
Но или в Риме жить, наслаждаясь его многолюдством,
Иль удаляться порой в тихие наши сады.
Раньше, когда душа не предвидела будущих бедствий,
30 Так безмятежно мечтал жить я на старости лет.
Но воспротивился рок: облегчив мне ранние годы,
Он отягчает теперь поздние годы мои.
Прожил я дважды пять пятилетий, не зная урона, —
Жизни худшую часть, старость, несчастья гнетут.
35 Мета была уж близка — вот-вот, казалось, достигну,
Но разломалась в куски вдруг колесница моя.
Быть суровым ко мне я того, неразумный, заставил,
Кто на бескрайней земле кротостью всех превзошел.
Пусть провинность моя победила его милосердье,
40 Но ведь не отнял же он жизнь за оплошность мою!
Правда, обязан ее проводить я под северным небом,
Там, где Евксинской волной справа омыта земля.
Если бы мне предрекли такое Додона и Дельфы,
Я бы недавно еще их празднословными счел.
45 То, что прочнее всего, скрепи адамантовой цепью —
Все Юпитер своим быстрым огнем сокрушит.
То, что выше всего, перед чем ничтожны угрозы,
Ниже, чем бог, и всегда силе подвластно его.
Знаю: часть моих бед на себя навлек я пороком,
50 Но наибольшую часть гнев божества мне послал.
Пусть же несчастий моих пример вам будет наукой:
Милость старайтесь снискать равного мощью богам.

9.
Если допустишь ты сам, если можно, имя я скрою,
Чтобы злые твои канули в Лету дела.
Пусть лишь мое победят милосердье поздние слезы,
Только открыто яви знаки раскаянья мне!
5 Только себя осуди, пожелай изгладить из жизни
Время, когда одержим был Тисифоною ты!
Если же этого нет и меня всей душой ненавидишь,
Пусть обида моя меч против воли возьмет.
Да, сослали меня на край вселенной — так что же?
10 Руки дотянет к тебе даже отсюда мой гнев.
Знай, если раньше не знал: все права оставил мне Цезарь,
Я только Рима лишен — в этом вся кара моя.
Впрочем, будет он жив, так и в Рим я вернуться надеюсь:
Молнией бога сожжен, дуб зеленеет опять.
15 Да и не будь у меня никакой возможности мщенья,
Музы прибавят мне сил, музы оружье дадут.
Хоть и живу я вдали, у скифских вод, где над нами
Близко созвездий горит незаходящих чета,
Но средь бескрайних племен разнесутся мои возвещенья,
20 Будут на целый мир жалобы слышны мои.
Что ни скажу, полетит далеко на восток и на запад,
В странах восхода внимать будут закатным словам,
Буду сквозь толщу земли и сквозь глуби морские услышан,
Отзвуком громким в веках каждый отдастся мой стон,
25 Так что не только твое о злодействе узнает столетье:
Между потомков всегда будешь виновным ты слыть.
Драться тянет меня, хоть бычок я еще и безрогий,
Да и хотел бы совсем нужды в рогах не иметь.
Цирк еще пуст, но бык уже роет песок, распаляясь,
30 Оземь копытом стучит, в ярости громко ревет…
Нет, я дальше зашел, чем хотел! Труби отступленье,
Муза, покуда ему имя возможно скрывать!

10.
Тот я, кто некогда был любви певцом шаловливым.
Слушай, потомство, и знай, чьи ты читаешь стихи.
Город родной мой — Сульмон, водой студеной обильный,
Он в девяноста всего милях от Рима лежит.
5 Здесь я увидел свет (да будет время известно)
В год, когда консулов двух гибель настигла в бою.
Важно это иль нет, но от дедов досталось мне званье,
Не от Фортуны щедрот всадником сделался я.
Не был первенцем я в семье: всего на двенадцать
10 Месяцев раньше меня старший мой брат родился.
В день рожденья сиял нам обоим один Светоносец,
День освящали один жертвенных два пирога.
Первым в чреде пятидневных торжеств щитоносной Минервы
Этот день окроплен кровью сражений всегда.
15 Рано отдали нас в ученье; отцовской заботой
К лучшим в Риме ходить стали наставникам мы.
Брат, для словесных боев и для форума будто рожденный,
Был к красноречью всегда склонен с мальчишеских лет,
Мне же с детства милей была небожителям служба,
20 Муза к труду своему душу украдкой влекла.
Часто твердил мне отец: «Оставь никчемное дело!
Хоть Меонийца возьми — много ль он нажил богатств?»
Не был я глух к отцовским словам: Геликон покидая,
Превозмогая себя, прозой старался писать —
25 Сами собою слова слагались в мерные строчки,
Что ни пытаюсь сказать — все получается стих.
Год за годом меж тем проходили шагом неслышным,
Следом за братом и я взрослую тогу надел.
Пурпур с широкой каймой тогда окутал нам плечи,
30 Но оставались верны оба пристрастьям своим.
Умер мой брат, не дожив второго десятилетья,
Я же лишился с тех пор части себя самого.
Должности стал занимать, открытые для молодежи,
Стал одним из троих тюрьмы блюдущих мужей.
35 В курию мне оставалось войти — но был не по силам
Мне этот груз; предпочел узкую я полосу.
Не был вынослив я, и душа к труду не лежала,
Честолюбивых забот я сторонился всегда.
Сестры звали меня аонийские к мирным досугам,
40 И самому мне всегда праздность была по душе.
Знаться с поэтами стал я в ту пору и чтил их настолько,
Что небожителем мне каждый казался певец.
Макр был старше меня, но нередко читал мне о птицах,
Губит какая из змей, лечит какая из трав.
45 Мне о любовном огне читал нередко Проперций,
Нас равноправный союз дружбы надолго связал.
Славный ямбами Басс и Понтик, гекзаметром славный,
Также были в числе самых любимых друзей.
Слух мне однажды пленил на размеры щедрый Гораций —
50 Звон авзонийской струны, строй безупречных стихов.
Только видеть пришлось мне Марона, и Парка скупая
Времени мне не дала дружбу с Тибуллом свести.
Галл, он тебе наследником был, а Тибуллу — Проперций,
Был лишь по времени я в этой четвертым чреде.
55 Младшими был я чтим не меньше, чем старшие мною,
Долго известности ждать Музе моей не пришлось.
Юношеские стихи прочитал я публично впервые,
Только лишь раз или два щеки успевши побрить.
Мой вдохновляла талант по всему воспетая Риму
60 Женщина; ложное ей имя Коринны я дал.
Много писал я тогда, но все, в чем видел изъяны,
Отдал охотно я сам на исправленье огню.
Сжег перед ссылкой и то, что могло бы понравиться людям,
В гневе на собственный дар страсть к стихотворству прокляв.
65 Нежное сердце мое открыто для стрел Купидона
Было, и всякий пустяк в трепет его приводил.
Но и при этом, хоть я от малейшей вспыхивал искры,
Все ж пересудами Рим имя мое не чернил.
Чуть не мальчишкой меня на пустой, ничтожной женили
70 Женщине, и потому был кратковременным брак.
Ту, что сменила ее, упрекнуть ни в чем не могу я,
Но оказался и с ней столь же непрочным союз.
Третья зато и на старости лет со мною, как прежде,
Хоть и досталось ей быть ссыльного мужа женой.
75 Дочь совсем молодой меня дедом сделать успела,
Двух родила она мне внуков от разных мужей.
Срок своей жизни отец исчерпал: к девяти пятилетьям
Девять прибавив еще, он удалился к теням.
Так же я плакал над ним, как он бы плакал над сыном;
80 Следом за ним и мать я положил на костер.
Счастье и ей, и ему, что вовремя смерть их настигла,
Что до ссылки моей оба закрыли глаза.
Счастье и мне, что им при жизни я не доставил
Горя, что им не пришлось видеть несчастным меня.
85 Если от тех, кто усоп, не одни имена остаются,
Если последний костер легким не страшен теням,
Если молва обо мне вас достигла, родителей тени,
И разбирают вину нашу в стигийском суде —
Знайте, молю (ведь обманывать вас грешно мне), что сослан
90 Я не за умысел злой, а за оплошность мою.
Манам довольно того, что я им воздал. Возвращаюсь
К вам, кто о жизни моей жадно стремится узнать.
Лучшие годы уже прогнала, приблизившись, старость,
И седину к волосам уж подмешала она.
95 Десять раз уносил в венке из писейской оливы
Всадник награду с тех пор, как родился я на свет.
Тут-то меня удалил на левый берег Евксина,
В Томы, задетого мной Цезаря гневный приказ.
Этой причина беды даже слишком известна повсюду,
100 Незачем мне самому тут показанья давать.
Как рассказать об измене друзей, о слугах зловредных?
Многое вынести мне хуже, чем ссылка, пришлось,
Но воспротивился дух, не желая сдаваться несчастьям:
Силы собрал и явил непобедимым себя.
105 Праздную жизнь позабыв, с просторной тогой расставшись,
Я непривычной рукой вовремя взялся за меч.
Сколько есть звезд на невидимом нам и на видимом небе,
Столько же вынес я бед на море и на земле.
Долго считаться пришлось, но я достиг побережья,
110 Где по соседству живет с гетами лучник-сармат,
Здесь, хоть кругом оружье звенит, облегчить я пытаюсь
Песней, какою могу, скорбную участь мою;
Пусть тут нет никого, кто бы выслушал новые строки,
Все-таки день скоротать мне помогают они.
115 Что же! За то, что я жив, что терплю все тяготы стойко,
Что не постыла мне жизнь и треволненья ее,
Муза, спасибо тебе! Ибо ты утешенье приносишь,
Отдых даешь от тревог, душу приходишь целить.
Ты мне и спутник и вождь, ты меня от Истра уводишь,
120 На Геликоне даешь место по-прежнему мне.
Ты, как немногим, дала мне при жизни громкое имя,
Хоть лишь по смерти молва дарит обычно его.
Черная зависть, что все современное злобно поносит,
Ни одного из моих не уязвила трудов,
125 Несправедлива молва не была к моему дарованью,
Хоть и немало больших век наш поэтов родил.
Выше себя я ставил их всех, но многие вровень
Ставили нас, и весь мир песни читает мои.
И если истина есть в прови́денье вещих поэтов,
130 То и по смерти, земля, я не достанусь тебе.
Славой моим ли стихам иль твоей любви я обязан,
Ты благодарность мою, верный читатель, прими.

[Перевод С. В. Шервинского, С. А. Ошерова, А. В. Парина]