№ 4 1873 22 Янвapя

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 2 до 4 ч. дня ежедневно кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К⁰. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина", въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « .....5 »

« треть года. « « ..3 » « « .....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ ВТОРОЙ Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77.

СОДЕРЖАНIЕ: Петербургское обозрѣнiе. Трауръ Петербурга. Характеръ его веселья. Роскошь его нарядовъ и ея послѣдствiя. Палаццо обращаемые въ трактиры. Орфеумъ и публичныя лекцiи подъ оною крышею; кто сильнѣе кабакъ или народныя чтенiя? Проповѣди. Чтенiе Т. И. Филиппова въ обществѣ любителей духовнаго просвѣщенiя. Новый фазисъ греко болгарскаго вопроса у насъ. Военная реформа. Московскiя замѣтки. — Дневникъ писателя V. Ѳ. Достоевскаго. — Еще за Минина. М. Погодинъ. — Пенсiонное положенiе за границею и у насъ. (Окончанiе). — Нечаевское дѣло. — Любить прощать. Воскресный разсказ. Н. — Этюды большаго петербургскаго свѣта. IV. Куртизаны (les courtisans) большаго свѣта. Тотъ да не тотъ. — Критика и библiографiя. Десять лѣтъ реформъ. Наши монастыри. «Бесѣда» 1872. Москва. Соборяне Лѣскова–Стебницкаго. — Объявленiе о романѣ: «За скипетры и короны».

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

Нынѣшнiй трауръ наложился на Петербургъ въ ту минуту, когда онъ собирался предаваться самому полному и искреннему веселью. Баловъ предвидѣлось множество, ибо сезонъ петербургскiй только что начинался, дамскихъ туалетовъ заказано было гораздо болѣе чѣмъ баловъ, но Петербургъ предположилъ, а Богъ расположилъ...

Первый балъ въ высшемъ обществѣ данъ былъ оберъ–прокуроромъ святѣйшаго синода именно въ тотъ роковой вечеръ, когда внезапно заболѣла Великая Княгиня Елена Павловна. Въ этотъ вечеръ, говорили намъ, было въ Петербургѣ болѣе 50 танцовальныхъ вечеровъ; цифра, какъ видите, препочтенная.

Вообще потребность въ весельи есть отличительная черта нынѣшняго петербургскаго общества, и притомъ въ весельи ночномъ. Глупѣйшiй изъ обычаевъ большаго свѣта — сбираться на балъ къ полуночи начинаетъ проникать и въ другiя общества, и обѣщаетъ и тамъ принести тѣже плоды, что въ нашемъ high–life: зеленый цвѣтъ лица, безсонницы и нервныя разнообразныя разстройства. Кстати спросить: откуда эта потребность къ ночному веселью явилась? Всматриваешься ближе, и почти вездѣ находишь, что причина этой потребности заключается въ отсутствiи веселости въ будничной жизни общества; всѣхъ грызетъ какая–то скука, какое то недовольство всѣмъ и всякимъ. Дѣды наши и отцы грустно покачиваютъ головами, и, вспоминая свое время, говорятъ, что вотъ тогда веселились съ веселiемъ на душѣ, сбирались на пляски въ девять часовъ вечера, а про потребность именно въ весельѣ никто и не говорилъ, какъ не говорили про потребность въ пищѣ и питiи; веселье было въ душѣ, а не въ бальныхъ платьяхъ. Теперь же вы входите на балъ, и прежде чѣмъ веселье придетъ, пройдетъ часа три невольной скуки и безжизненныхъ отношенiй дамъ къ мужчинамъ и мужчинъ къ дамамъ. Эту скуку они принесли съ собою изъ дому и ее надо вывѣтривать какъ вывѣтриваютъ дурной воздухъ.

Съ этимъ напускнымъ и искусственнымъ весельемъ, въ высшихъ слояхъ общества въ особенности, совпадаетъ и другая особенность: всѣ жалуются на безденежье, а между тѣмъ никогда такъ безобразно дорого не платили за принадлежности веселья — дамскiя платья, какъ теперь; никогда роскошь, не смотря на то что привыкнуть къ ней мы успѣли, не бросалась такъ въ глаза, какъ теперь, когда всѣ говорятъ о необходимости жить умѣреннѣе чѣмъ прежде.

Но даромъ эти усилiя жить свыше средствъ обходятся не всегда. Бродя по Петербургу, натыкаешься подчасъ на великолѣпные дворцы, гдѣ когда–то, недавно еще гремѣла жизнь вельможи, а теперь на стѣнахъ дома красуется вывѣска трактира, или, что еще хуже — какого нибудь орфеума, публичнаго увеселительнаго ночнаго притона. Петербургъ въ этомъ отношенiи своеобразенъ. Въ Москвѣ иные дома вельможъ переходятъ въ руки купцовъ; все остается какъ было, въ новомъ хозяинѣ видно желанiе быть достойнымъ наслѣдiя стараго; въ Петербургѣ аристократическiе дома переходятъ въ наслѣдiе трактирщиковъ! А вотъ и другое своеобразiе Петербурга. Въ одномъ изъ великолѣпнѣйшихъ барскихъ домовъ Петербурга помѣщается, какъ мы слышали, — orfheum, то есть заведенiе, гдѣ пьянство, развратъ и разгулъ подъ предлогомъ музыкальныхъ и увеселительныхъ вечеровъ начинаютъ оживать около полуночи, — а днемъ въ этихъ же залахъ, пропитанныхъ, такъ сказать, ночною вонью разврата, — происходятъ народныя чтенiя. Любопытно было бы знать, находится ли въ этой публикѣ слушающей полезную лекцiю хоть одинъ изъ ночныхъ посѣтителей того–же помѣщенiя и если находится, то чтó онъ думаетъ про эти лекцiи и про эти ночи?

Какъ хорошую въ нравственномъ смыслѣ и человѣколюбивую попытку помогать свѣтомъ разсѣевать тьму невѣжества, нельзя не похвалить эти публичныя лекцiи... но, увы, чувствуется очень хорошо и слишкомъ даже хорошо, что идти далѣе этой попытки на пользу бѣднаго народа нельзя... Петербургъ мѣшаетъ, съ его финансовымъ воззрѣнiемъ на экономическую пользу кабака и съ его равнодушiемъ къ публичному разврату... Открытое поощренiе пьянства и кабаковъ, съ ихъ невообразимымъ по мерзости развратомъ, и украдкою поощренiе публичныхъ лекцiй — немыслимо и несовмѣстимо. А для Петербурга совмѣстимо, ибо отличительная черта его та, что ему кажется бѣлымъ все, чтó для Россiи черно, и кажется краснымъ все, чтò для Россiи бѣло.

Но пора приступить къ лѣтописи фактовъ.

Интересныя извѣстiя, въ смыслѣ имѣющихъ отношенiе къ русской жизни, прячутся въ разныхъ кружкахъ. Въ одномъ найдешь одно, въ другомъ другое, и такъ далѣе; ибо общество у насъ, не смотря на то, что носитъ это имя, не живетъ общими какими либо интересами. Въ одномъ кружкѣ и не слыхали о бытiи Хивы, а въ другомъ только и говорятъ что объ ея взятiи; въ одномъ называютъ это взятiе невинною шуткою, въ другомъ оно рисуется чѣмъ–то въ родѣ взятiя Меца или Страсбурга.

И такъ походъ на Хиву дѣло рѣшенное: къ 1–му марта съ трехъ сторонъ выступаютъ экспедицiи и участь Хивы рѣшается, по предварительному соглашенiю съ сенъ–джемскимъ кабинетомъ, а затѣмъ чтó будетъ дальше, это ни въ какомъ кругу Петербурга намъ не удалось узнать; одинъ изъ военныхъ на вопросъ этотъ отвѣтилъ такъ: «а это будетъ зависѣть отъ того, на кого мы тамъ наткнемся, на хивинцевъ, или на англичанъ: если на хивинцевъ, то дѣло кончится, если на альбiонъ, то вѣроятно дѣло начнется”. Эти слова имѣютъ, кажется, практическiй смыслъ.

Вообще если настроенiе въ Петербургѣ подмѣтить можно, то мы находимся скорѣе въ воинственномъ, чѣмъ въ мирномъ настроенiи. Одна англiйская газета говоритъ не безъ остроумiя слѣдующее: «ничто такъ не способно возбуждать опасенiя въ народѣ къ войнѣ, какъ увѣренiя, и часто повторяемыя увѣренiя, въ мирѣ”; слова эти сказаны были по поводу неоднократно сдѣланныхъ въ газетахъ, органахъ англiйскаго правительства, заявленiй объ отличныхъ отношенiяхъ его къ кабинету нашему. Эти остроумныя слова чрезвычайно вѣрны: кого ни спроси, всякiй у насъ увѣряетъ другаго и самого себя въ мирѣ, а между тѣмъ всякiй чувствуетъ, что мы въ настроенiи далеко не мирномъ.

Этому воинственному настроенiю въ иныхъ кружкахъ способствуетъ, пожалуй, то, что на дняхъ должно поступить на разсмотрѣнiе особаго, на правахъ департамента государственнаго совѣта, присутствiя, проектъ военнаго министра объ общей военной повинности. Великiй Князь Намѣстникъ и оба фельдмаршала прибыли; записки уже разосланы отъ государственнаго совѣта, и весьма скоро начнется обсужденiе одного изъ важнѣйшихъ дѣлъ настоящаго царствованiя. На дняхъ я слышалъ, что съ этимъ вопросомъ связаны и другiе, напримѣръ вопросъ объ упраздненiи нашихъ стрѣлковыхъ бригадъ.

— Неужели это правда? говорилъ при мнѣ одинъ изъ пороховыхъ военныхъ.

— Правда, отвѣчалъ ему военный изъ чернильныхъ, на чтò они?

— Какъ на чтó? одна изъ лучшихъ частей нашей армiи; — полно, братъ, это невозможно.

— Для насъ, братъ, нѣтъ ни лучшихъ, ни худшихъ частей, а есть проектъ военной реформы.

Пороховой военный пожалъ плечами и замолчалъ.

Вообще, живя въ Петербургѣ, замѣчаешь, какъ съ каждымъ годомъ все сильнѣе и нагляднѣе обозначается въ военномъ мiрѣ раздѣленiе его на два совершенно противоположные и другъ другу враждебные лагеря: военныхъ теоретиковъ и военныхъ практиковъ. Раздѣленiе это до такой степени поразительно и до такой степени полно, что объ немъ нельзя не призадуматься и говорить какъ о фактѣ незаслуживающемъ вниманiя; въ особенности теперь, когда дѣло идетъ о предметѣ рѣшающемъ участь Россiи — о военной реформѣ. Полнота этого раздѣленiя заключается въ томъ, что ни одинъ теоретикъ не сходится ни на одномъ пунктѣ съ военнымъ–практикомъ; и вотъ этотъ то вопросъ: кто изъ нихъ правъ, а кто виноватъ? невольно представляется страшнымъ вопросомъ, ибо всякiй знаетъ, что война, только война дастъ на него отвѣтъ...

А пока почти все чтó держитъ перо въ рукахъ и пишетъ о военномъ дѣлѣ, все это изъ лагеря военныхъ–теоретиковъ, а голосъ военныхъ–практиковъ нигдѣ доступа не имѣетъ и замираетъ на устахъ говорящаго.

Третьяго дня Петербургъ хоронилъ послѣдняго ветерана–кавказца, всѣмъ знакомаго и всѣмъ извѣстнаго генерала Викентiя Козловскаго. Великiй Князь Намѣстникъ со всѣмъ своимъ штабомъ отдалъ дань уваженiя этому доблестному ветерану кавказской армiи и присутствовалъ при богослуженiи въ католической церкви.

Въ тотъ же день вечеромъ происходило, какъ мы слышали, весьма интересное засѣданiе петербургскаго отдѣла любителей духовнаго просвѣщенiя, на которомъ въ присутствiи Великаго Князя Константина Николаевича, значительнаго числа членовъ общества и нѣсколькихъ приглашенныхъ гостей (въ томъ числѣ Ю. Ф. Самарина и И. С. Аксакова) Т. И. Филипповъ читалъ свою лекцiю о нуждахъ единовѣрiя. Предметъ избранный для лекцiи въ высшей степени серьезенъ, привлекателенъ и въ распоряженiи у такого знатока его научной и житейской стороны, какимъ нельзя не признать почтеннаго автора, не можетъ пройти не только для общества духовнаго просвѣщенiя, но и для всего общества русскаго — безслѣдно. Г. Филипповъ, какъ мы слышали, не смотря на продолжительность лекцiи приковалъ къ себѣ своимъ изложенiемъ вниманiе всѣхъ. По окончанiи лекцiи предложено было нѣсколько возраженiй со стороны О. Iосифа Васильева и профессоровъ духовной академiи г.г. Чельцова и Чистовича, на которые г. Филипповъ въ свою очередь представилъ свои объясненiя.

Чтенiе состояло изъ трехъ частей: въ первой развивалась мысль о несоотвѣтствiи нынѣшняго церковнаго состоянiя единовѣрцевъ съ однимъ изъ постоянно содержимыхъ церковью началъ, именно съ началомъ свободы обряда; во второй разсматривался вопросъ о значенiи клятвъ, наложенныхъ московскимъ соборомъ 1667 г., причемъ авторъ привелъ многочисленныя, и — мы рѣшаемся прибавить — весьма убѣдительныя доказательства въ пользу той мысли, что эти клятвы были наложены на употребленiе воспрещенныхъ соборомъ обрядовъ послѣ соборнаго опредѣленiя; въ третьей, наконецъ, части проводилась мысль о томъ, что тѣ затрудненiя, въ коихъ находится нынѣ вопросъ о единовѣрiи, могли бы быть вполнѣ устранены не иначе какъ новымъ соборнымъ пересмотромъ опредѣленiя 13 мая 1667 года, и наложенныхъ имъ клятвъ. Въ подтвержденiе справедливости этой послѣдней мысли, г. Филипповъ указывалъ на мнѣнiя многихъ лицъ, пользующихся въ нашей духовной литературѣ не только уваженiемъ, но и высокимъ авторитетомъ, и даже на намѣренiя, — къ сожалѣнiю, въ свое время не осуществившiяся, — самого св. синода войти по сему предмету въ сношенiе съ единовѣрными намъ церквами востока.

Вопросъ объ этой лекцiи невольно переноситъ насъ къ духовнымъ проповѣдямъ въ нашихъ церквахъ. Кто — задавали мы себѣ вопросъ — руководитъ этимъ дѣломъ? Кто цензируетъ проповѣди — мы знаемъ, но кто ихъ вдохновляетъ, направляетъ къ цѣли, объединяетъ, такъ сказать, въ одной общей и главной задачѣ, полагаемъ, что на этотъ то вопросъ отвѣтъ намъ получить будетъ не легко. Такъ напримѣръ, мы слышимъ не только въ церквахъ, но въ одной и той же церкви самыя разнообразныя проповѣди, иногда вовсе не пригодныя, а иногда, напротивъ, очень полезныя; иногда сюжетъ и развитiе его какъ будто заимствованы изъ фельетона какой–либо либеральной газеты: проповѣдникъ, — такъ и видно, — ищетъ популярности, а иногда, напротивъ, слышишь, что человѣкъ говоритъ отъ сердца, и такъ передъ собою и держитъ раскрытою во всей ея правдѣ одну изъ страницъ нашей вседневной внутренной жизни. Такъ бы и хотѣлось найти того, къ кому можно было бы обратиться съ просьбою позаботиться о томъ, чтобы дѣло проповѣдничества было кѣмъ–либо руководимо!

Мы слышали, что по болгарско–греческому вопросу послѣдовало въ средѣ нашего синода если не рѣшенiе, то все же проявленiе какого–либо прямаго къ нему отношенiя: положено–де посланiе патрiарха константинопольскаго, увѣдомляющее объ отлученiи константинопольскимъ соборомъ болгаръ отъ церкви, принять къ свѣдѣнiю, и независимо отъ сего, для ближайшаго ознакомленiя съ дѣломъ, предположено послать одного изъ свѣдущихъ епископовъ въ Константинополь; причемъ мы слышали также, что выборъ палъ на одного изъ достойнѣйшихъ и способнѣйшихъ, изъ бывшихъ уже на востокѣ, — каковому извѣстiю нельзя не порадоваться искренно.

Странныя отношенiя встрѣчаешь въ иныхъ въ Петербургѣ къ этому колоссальному по своему внутреннему смыслу событiю для вселенской церкви. Газеты и ихъ читатели радуются слуху, что наложенъ секвестръ на имѣнiе патрiархата константинопольскаго въ Россiи, какъ отместкѣ греческимъ газетамъ за ихъ брань на насъ! Сопоставимъ эти факты: вопросъ объ отлученiи болгаръ отъ церкви за нарушенiе ея основныхъ каноновъ и радость петербуржцевъ тому, что Россiя проявляетъ свое участiе въ этомъ вопросѣ тѣмъ, что мститъ греческимъ редакторамъ газетъ, налагая секвестръ на патрiархатскiя имѣнiя, — и не ужаснемся ли мы тому, что изъ этого сопоставленiя выходитъ?

Во всякомъ случаѣ, можно надѣяться, что изъ отношенiй русской церкви къ греческой по болгарскому вопросу выйдетъ что либо по серьезнѣе и по жизненнѣе чѣмъ мѣры въ родѣ секвестра на имѣнiя; ибо если не выйдетъ, то восточному вопросу можетъ со дня на день угрожать такой фазисъ, который удивитъ и смутитъ не только нашу, но и католическую западную, и западно–протестантскую церкви... Здѣсь и тамъ, тамъ и здѣсь, поражаетъ васъ все одно и тоже явленiе, проходящее роковымъ началомъ черезъ всю петербургскую жизнь: отсутствiе глубокаго вникновенiя въ предметъ и вопросъ; все сводится на бумагу и чернила, и жизненнаго величiя и важности не придается ни одному вопросу.

Въ прошедшемъ обозрѣнiи мы останавливались на вопросѣ, какое дѣйствiе произвела въ Петербургѣ смерть Наполеона III? и отвѣтили: никакого. Сегодня отвѣтимъ на другой вопросъ: какое дѣйствiе произвелъ въ Петербургѣ исходъ Нечаевскаго дѣла? Никакого! Даже между молодежью, гдѣ, неизвѣстно почему, любители сильныхъ ощущенiй и сплетенъ, ожидали, будто–бы, какого нибудь сильнаго впечатлѣнiя — исходъ печальной судьбы этого фанфорона нигилизма не вызвалъ ничего, кромѣ самаго симпатичнаго сочувствiя приговору присяжныхъ. Одна крошечная петербургская газетка по поводу этого извѣстiя заставила многихъ посмѣяться: выходитъ нумеръ, думаешь, что найдешь, по обыкновенiю, всевозможныя сплетни, ничуть не бывало: весь № отъ начала до конца — Нечаевское дѣло, и сверху объявленiе редакцiи, не лишенное комизма: «Передъ важностью этого оффицiальнаго документа уступаютъ рѣшительно всѣ новости дня, и потому мы, желая сохранить единство впечатлѣнiя, откладываемъ въ сторону весь матерiалъ, назначавшiйся на сегодняшнiй нумеръ нашей газеты и отводимъ въ ней все мѣсто для этого процесса! Позволяемъ себѣ надѣяться, что читатели не будутъ за это пенять на насъ.” Не наивно–ли такое позволенiе себѣ надежды? почему же всѣ новости дня должны умолкать передъ этимъ столь важнымъ оффицiальнымъ документомъ, и почему этотъ оффицiальный документъ, повѣствующiй о какомъ то сорванцѣ Нечаевѣ судимомъ за убiйство заключаетъ въ себѣ такую важность, — все это неизвѣстно, но въ то же время все это та фальшь, та пошлость, тотъ вздоръ, который носится по петербургскому воздуху и засаживаясь то въ одну, то въ другую голову, заставляетъ ихъ пороть Богъ вѣсть какую чепуху.

Кстати о молодежи. Въ прошедшемъ году мы говорили въ одномъ изъ обозрѣнiй, что между нашею студенческою молодежью образовались кружки съ цѣлью заниматься на досугѣ учеными общими работами, слушанiемъ чтенiй, разговоровъ и т. п. На дняхъ мы получили извѣстiе о двухъ такихъ кружкахъ. Одинъ не только уцѣлѣлъ и сохранилъ свое прекрасное значенiе, но окрѣпъ и развился; другой превратился въ кружокъ попоекъ и веселья исключительно; но интересно не это; кружку получить такое значенiе не трудно и даже естественно, ибо молодежь прежде всего молодежь; но отрадное явленiе заключается въ томъ, что когда этотъ кружокъ утратилъ свой серьезный характеръ, тогда нѣкоторые члены его студенты, протестовавъ, вышли. Это явленiе отрадно потому, что оно указываетъ на присутствiе въ будущемъ поколѣнiи того чего въ нашемъ нѣтъ: убѣжденiй твердыхъ, послѣдовательныхъ и самостоятельныхъ.

________

МОСКОВСКIЯ ЗАМѢТКИ.

Начертывая планъ своего идеальнаго государства, Платонъ придаетъ поэзiи и вообще эстетическому элементу громадное воспитательное значенiе въ жизни гражданъ; между прочимъ и театръ долженъ служить могучимъ средствомъ правильнаго образованiя ихъ мысли и чувства, пусть только драматическiя произведенiя будутъ безукоризненны по своему достоинству; затѣмъ, пусть они всего болѣе являются плодомъ эллинскаго же художественнаго творчества. Вотъ какой отвѣтъ, по мнѣнiю Платона, должны дать граждане новаго государства иноземнымъ трагикамъ, пришедшимъ къ нимъ предлагать свои услуги: «Мы сами творцы трагедiи, по возможности прекрасной и современной. У насъ вся жизнь есть подражанiе жизни изящнѣйшей, благороднѣйшей; а это мы называемъ самою истинною трагедiей. Вы поэты, и мы поэты того же рода, сохудожники, соперники вамъ... А потому не надѣйтесь, чтобы мы легко позволили вамъ построить у насъ на площади сцену, вывести громогласныхъ актеровъ, и съ живѣйшимъ выраженiемъ къ дѣтямъ нашимъ, къ женамъ и ко всему народу — говорить не только о тѣхъ предметахъ, о которыхъ и мы говоримъ, но и о многихъ другихъ, которые намъ вовсе противны... Если ваши творенiя таковы же или лучше нашихъ, то мы дадимъ вамъ у себя мѣсто. Если нѣтъ, друзья, то мы уже не можемъ ничего для васъ сдѣлать" (Плат. «О законахъ," 7–й дiалогъ). Думаю, едва–ли кто изъ серьезныхъ людей нашего времени будетъ отрицать всю прелесть мудрой простоты и возвышенную истину приведенныхъ словъ античнаго мыслителя; эти слова сказаны за 22 вѣка слишкомъ до нашей поры: а между тѣмъ нѣтъ ли въ нихъ здраваго поученiя для нашего цивилизованнаго мiра?

И смѣшно и грустно становится, и зло беретъ за душу, когда вспомнишь о нравственно эстетическомъ образованiи или вѣрнѣе, необразованiи россiйской интеллигенцiи въ то время, когда она думаетъ гордиться и беззавѣтнымъ сочувствiемъ къ расположенiю желѣзныхъ путей на лицѣ Руси, и гласнымъ судопроизводствомъ, и фельетонной наукой иныхъ петербургскихъ журналовъ, и т. д. и т. п. Если въ западно–европейской общественной жизни можно находить много недостатковъ соцiальныхъ и нравственныхъ, то все таки она почти въ каждой своей представительной народности заявила много уже выработанныхъ народнымъ генiемъ прекрасныхъ образцовъ, чуть не во всѣхъ сферахъ человѣческой дѣятельности. Русской народности, конечно, нельзя пока равняться въ успѣхахъ общественнаго развитiя съ народностями вышепомянутыми; русская народность гораздо позднѣе ихъ впервые высказала свой историческiй обликъ... Нo есть же громадныя духовныя силы у русскаго народа, силы только требующiя энергическаго, могучаго вызова къ дѣятельной жизни! Между тѣмъ, русское общество довольствуется до сихъ поръ стоять ниже непосредственныхъ силъ своего народа; оно вполнѣ безучастно въ огромномъ большинствѣ своемъ, если всякiе тормазы подставляются возможному развитiю русской духовной самостоятельности. Впрочемъ, что же? Въ концѣ концовъ окажется, что главный и сильнѣйшiй тормазъ именно состоитъ въ самомъ указанномъ безучастiи, въ болѣзненно–дрябломъ отношенiи общества къ своимъ истиннымъ духовнымъ интересамъ и въ рабскомъ довольствѣ отъ мизернаго удовлетворенiя разныхъ искусственныхъ потребностей... Но я началъ рѣчь древнимъ указанiемъ относительно области эстетическаго образованiя. Послѣднее должно выражать въ своемъ характерѣ самую суть и вѣнецъ духовной силы извѣстнаго общества. И какая же плачевная картина этого образованiя въ русскомъ обществѣ! Обращусь къ читателямъ съ нѣсколькими замѣтками хотя о московскихъ театрахъ; благо, по поводу ихъ мнѣ вспомнились и вышеприведенныя слова Платона...

Итальянская опера продолжаетъ свирѣпствовать въ московскомъ Большомъ театрѣ (на время она было замолкла, благодаря оффицiальному трауру); все тѣже нещадные хоры, все тоже большинство ужасно–голосыхъ набродныхъ солистовъ и солистокъ, — даже московскiе итальяноманы поддались скиѳскимъ наклонностямъ расправиться разъ по свойски съ г. Мерелли въ театрѣ: во всю мочь вызывали его на подмостки, чуть не ломали стулья, но — тщетно: увертливаго антрепренера не удалось имъ получить на расправу, онъ почему–то юркнулъ въ Петербургъ! Между тѣмъ труппа его продолжаетъ, притупивъ въ себѣ на время инстинктъ самосохраненiя, выступать передъ московской публикой... 3атѣмъ, такая дивная вещь какъ «Гугеноты" дается чуть–ли не при полутора скрипкахъ съ участiемъ контрбаснаго рева; кромѣ того, даже сколько нибудь сноснаго капельмейстера не представилъ г. Мерелли! Далѣе: проблеснула въ оперѣ г–жа Нильсонъ, произвела фуроръ, но думается, что едва–ли большинство отнеслось къ ея игрѣ вполнѣ искренно, либо съ чистымъ увлеченiемъ; думается же такъ поневолѣ, когда напр. о Патти были возможны подобнаго рода бесѣды: «въ балетъ бы этакую душку, Иванъ Петровичъ!" — восклицаетъ дѣйствительный статскiй совѣтникъ Жильблазодесантиллановъ своему сосѣду. — Только ножки ей подлиннѣе, Петръ Ивановичъ, вотъ тогда бы вышла гармонiя, — отвѣтилъ ему статскiй совѣтникъ Польдекоковъ. Точно также о Нильсонъ не слышно много хорошихъ разговоровъ, тѣмъ болѣе, что сужденiя о ней требуютъ бóльшаго мысленнаго напряженiя чѣмъ о Патти. А русская опера на московской сценѣ тѣмъ временемъ въ загонѣ, какъ это совершается теперь и въ Петербургѣ. Спрашивается, какова бы ни была «Псковитянка" г. Римско–Корсакова, но для кого она теперь написана, если и Глинкѣ скоро не будетъ доступа въ русскiе столичные театры? Понягно, что и русскiе хорошiе пѣвцы и пѣвицы будутъ улетать за границу. Между тѣмъ вообще въ столичной интеллигенцiи русской почти не слышно ропота на подобные театральные порядки... Обращусь къ Малому театру: онъ, благодаря своимъ знаменитымъ артистамъ, могъ бы стать дѣйствительной школой возвышеннаго нравственно–эстетическаго образованiя; но даже во время представленiй пьесъ Островскаго вы замѣтите что болѣе дорогiя мѣста ложъ и партера печально пустѣютъ въ Маломъ театрѣ. Исключенiе во время бенефисовъ, которые въ послѣднее время даже назначаются по воскресеньямъ, вопреки Высочайше указаннымъ правиламъ, запрещающимъ въ эти дни, ради пользы всенародной, возвышать цѣны на театральныя мѣста и грязнить сцену пошлыми спектаклями; но какого же рода это исключенiе? Не думайте встрѣтить тогда въ Маломъ театрѣ много любителей и любительницъ московско–итальянской оперы, по модѣ не любя ее любящихъ... А затѣмъ, за исключенiемъ трехъ–четырехъ дѣйствительно хорошихъ пьесъ, какою же новѣйшею пошлостью всего чаще наводняется сцена Малаго театра! И дирекцiя не даромъ считаетъ себя даже въ Маломъ театрѣ абсолютною властительницею: вотъ еще, есть съ кѣмъ считаться, есть кому угождать — какой–то русской публикѣ! Замѣчу здѣсь, что г. Бергъ, похороненный было нѣкоторыми услужливыми газетчиками, недавно живьемъ появился на московской сценѣ и съ большимъ успѣхомъ дебютировалъ въ «Ревизорѣ", въ речи городничаго. Такимъ образомъ теперь менѣе могла бы чувствоваться утрата Садовскаго для Малаго театра. Но иные изъ москвичей боятся, какъ бы пребыванiе г. Берга въ Москвѣ не оказалось весьма краткимъ; будто почему то большихъ и большихъ усилiй ему стоило выступить на московской сценѣ въ той вышеуказанной роли, для выполненiя которой онъ вполнѣ имѣетъ нравственныя силы... Итакъ неприглядна картина положенiя и нашего Малаго театра. Остается еще французскiй театръ въ домѣ Солодовникова, извѣстный извощикамъ подъ кличкой «Солодовки". Здѣсь въ послѣднее время вошелъ въ большую моду «le petit Faust", понятный большинству публики, какъ и всѣ каскадныя представленiя, не скабрезностью языка, а, такъ сказать, безсловнымъ языкомъ самой игры: вотъ напр. пресловутая Бланшъ–Гандонъ въ одеждѣ мальчика–школьника, наѣвшись во время класса яблоковъ, судорожно прижимаетъ руку къ своему желудку и зачѣмъ то бѣжитъ изъ класса; вотъ Гретхенъ (Мессмеккеръ) обнажаетъ свое плечо на глаза Фаусту, вздергиваетъ передъ его носомъ обнаженную ногу... Публика воодушевлена, кричать: bis, bravo!.. Читатель, не довольно ли о Солодовкѣ?

Наконецъ существуетъ въ Москвѣ артистическiй клубъ. Можно было ожидать съ начала его учрежденiя, что онъ станетъ центромъ всѣхъ художниковъ и императоровъ, какiе въ Москвѣ имѣлись и имѣются въ наличности; было полное право надѣяться, что артистическiй кружокъ станетъ дарить москвичей вечерами, на которыхъ должна проявляться и питать общество вся роскошь умственной и художественной творческой дѣятельности. Но на первыхъ же порахъ главные учредители клуба принялись «дѣлить кость" между собою, вслѣдствiе чего почти всѣ они бросили его съ начала его существованiя; интриги, раздоры стали потомъ хроническимъ недугомъ клубной жизни, и въ настоящее время онъ представляетъ жалкую пародiю на прiютъ искусства и мысли; въ настоящее время немудрено встрѣтить въ немъ литераторовъ въ родѣ Иван Александровича Хлестакова, написавшаго «Юрiя Милославскаго", — не того Юрiя Милославскаго, что сочинилъ Загоскинъ, а другаго, котораго именно вотъ читала дочь городничаго... Впрочемъ, болѣе взыскательная и интеллигентная часть московской публики совершенно чуждается помянутаго клуба... А между тѣмъ, кто–же иной, какъ не общество, долженъ бы поднять отъ упадка, оживить это по задачѣ полезнѣйшее и благороднѣйшее общественное учрежденiе. А что мы скажемъ о музыкальномъ обществѣ: оно создано и поддерживается энергiею одной личности, умѣвшей и умѣющей группировать вокругъ себя замѣчательный кружокъ талантливыхъ музыкантовъ и создавшей консерваторiю; послѣдняя пока обезпечена въ своемъ существованiи; но относительно музыкальнаго общества иной разъ страхъ беретъ: сравнительное благоденствiе этого общества коренится болѣе всего въ замѣчательной энергiи и умѣньи помянутой личности; и исчезни послѣдняя, едва–ли московская интеллигенцiя сладитъ поддерживать музыкальное общество, симфоническiе вечера и квартетныя утра котораго доставляютъ столько высокаго, чистаго наслажденiя очень малому меньшинству московской публики; большинство будто и не знаетъ о музыкальномъ обществѣ! Затѣмъ, самые концерты общества такъ рѣдки, что являются какими–то незначительными проблесками во тьмѣ, преобладающей въ области эстетическихъ интересовъ московскаго общества. Послѣ всего описаннаго спустимся немного ниже: передъ нами вдругъ раскрывается громадная перспектива только трактирныхъ общественныхъ удовольствiй, въ предѣлахъ которой выступаютъ и разные московскiе клубы! Развѣ проѣхаться съ вами, читатель, за Петровскiй паркъ въ знаменитый ресторанъ Стрѣльну, благо теперь, послѣ дождей и слякоти, установились недавно въ Москвѣ добрая зимняя погода и хорошiй санный путь? Зимнiй садъ, съ конца нынѣшней осени открытый въ Стрѣльнѣ, заслуживаетъ всякаго сочувствiя: онъ просторенъ, красивъ, въ немъ замѣчательная коллекцiя прекрасныхъ тропическихъ, комнатныхъ и оранжерейныхъ растенiй; путешественникъ словно въ иллюзiи, попадая зимою, послѣ холода, въ роскошное мѣсто разнообразной живой зелени. Самъ Платонъ навѣрное почувствовалъ эту иллюзiю, когда бы подобно современнымъ европейскимъ статистикамъ вздумалъ посѣтить Москву, и почетные граждане отъ лица думы помчали бы его въ аляповатой скиѳской зимней колесницѣ на благородныхъ и быстрыхъ коняхъ извощика Ечкина въ Стрѣльну! Онъ восхвалилъ бы этотъ зимнiй садъ; но греческiй мудрецъ и глубокiй эстетикъ съ недоумѣнiемъ отнесся бы къ любви скиѳовъ слушать странные, дикiе хоры египтянъ въ этой же Стрѣльнѣ: съ безмысленнымъ взглядомъ онъ смотрѣлъ бы на восторгающихся пѣснями хотя и волоокой, и молодой, и прекрасной египтянки, какими–то зажирѣлоносовыми звуками вытягивающей: «ты мая жись, ты мое бажиство!", или: «диривенски мужики все такiе дураки — меррзаавцы!", или наконецъ: «шли тррри они, оннъ былъ пiянннъ:" — а въ заключенiе: «ты, кума Матррррена, не подвввертывайся!" Вотъ послѣднюю и предпослѣднюю пѣсни, если–бы даже ихъ самымъ точнымъ образомъ перевели для Платона на древне–греческiй языкъ напр. въ Катковскомъ лицеѣ, философъ едва–ли–бы понялъ, такъ какъ въ нихъ ничего нельзя понять ни русскому, ни цыгану! Но я немного увлекся: можно весь № «Гражданина" наполнить описанiями странныхъ развлеченiй одного только московскаго общественнаго большинства.. Что–же дѣлается по лицу всей матушки Руси, среди разнообразныхъ представителей русской общественной жизни?! Подмѣчая мелочные факты, анализируя болѣе крупныя отдѣльныя черты быта, вы, мало по малу, выясняете себѣ цѣлый складъ нравственныхъ привычекъ, преданiй, воззрѣнiй, требованiй общественныхъ, и при этомъ, опять повторю, зло беретъ за душу, когда, въ контрастъ, передъ вами предносятся могучiя и непочатыя духовныя силы народа, почти не вызываемыя къ сознательной жизни!..

И у этого народа даже отнять въ Москвѣ народный театръ; этому народу остаются въ наслажденiе безобразныя «гармоника" и балалайка, да кабаки, кабаки и кабаки... Для немногихъ изъ низшихъ классовъ московскаго народонаселенiя, пожалуй, остаются еще солдатскiе спектакли въ казармахъ во время святокъ и масляницы. Мнѣ удалось попасть на одинъ изъ подобныхъ спектаклей въ кремлевскихъ казармахъ (играли солдаты 3–го перновскаго гренадерскаго полка). Театръ устроенъ былъ въ большой пекарнѣ; зрители размѣщались на длинныхъ лавкахъ, на мѣшкахъ съ мукою, нѣкоторые разлеглись на большихъ печкахъ, обративъ лицо къ мѣсту дѣйствiя; вмѣстѣ съ простолюдинами виднѣлось нѣсколько зрителей и зрительницъ изъ среды болѣе требовательной къ сценическому искусству. Я будто вдругъ очутился въ концѣ XVI вѣка въ театрѣ въ родѣ того, который такъ живописно описалъ Тэнъ въ своей исторiи англiйской литераторы. (см. 1–й части 2–го книгу, главу 2–ю); но всякая тѣнь нѣкотораго указаннаго мною подобiя исчезла, когда я вспомнилъ, чго въ этой пекарнѣ, въ этомъ временномъ «комедiальномъ анбарѣ" — выражаясь языкомъ русскихъ людей самаго начала XVIII вѣка, не встрѣтишься съ именами какихъ либо русскихъ Грина, Марло, наконецъ Шекспира... «Служивые"–актеры, изображавшiе собою злаго царя Максимилiана, злосчастнаго его сына Адольфа, Анику воина, paзныхъ заморскихъ богатырей, старинныхъ разбойниковъ волжскихъ и современнаго русскаго прогорѣлаго барина съ его деревенскимъ и глупымъ и плутоватымъ старостой, сильно напоминали мнѣ слова Шекспира о иныхъ современныхъ ему англiйскихъ актерахъ, вложенныя въ уста Гамлета: они «усердно пилили воздухъ руками... Въ словахъ и походкѣ они не походили ни на христiанъ, ни на жидовъ, ни вообще на людей; выступали и орали такъ, какъ будто какой нибудь поденьщикъ природы надѣлалъ людей, да неудачно: такъ ужасно подражали они человѣчеству"... Между тѣмъ изъ нелѣпѣйшей пьесы въ родѣ «злаго царя Максимилiана" можно бы передѣлать сколько нибудь сносную пьесу; можно бы обучить актеровъ «служивыхъ" сколько нибудь сносно произносить свои монологи и производить свои движенiя... Но мало ли что можно! На этомъ возгласѣ кончаю свои замѣтки объ общихъ эстетическихъ проявленiяхъ въ московской жизни. На частныя исключенiя въ противуположномъ лучшемъ смыслѣ нужно–ли указывать? Они всегда были и будутъ и отвѣчаютъ лишь сами за себя.

Чтò новаго въ Москвѣ? 12–го января московскiй университетъ отпраздновалъ 118–ю годовщину своего существованiя обычнымъ торжественнымъ актомъ, во время котораго публика получила отчетъ университета за прошлый 72–й годъ. Между прочимъ въ отчетѣ помѣщены интереснѣйшiя статьи профессора Тихонравова «Первое пятидесятилѣтiе русскаго театра" и профессора Захарьина — «Здоровье и воспитанie въ городѣ и за городомъ". Послѣдней статьи мы коснемся, по важности ея содержанiя, въ слѣдующихъ своихъ замѣткахъ.

Московская городская дума ожидаетъ, кого ея гласные выберутъ въ товарищи городскаго головы. Головою, къ удивленiю многихъ, очутился г. Ляминъ, прежде было отрекавшiйся отъ столь трудной обязанности вести городское хозяйство, — обязанности, требующей и энергiи, и широты взгляда, и всего главнѣе — возможно разносторонняго образованiя умственнаго и нравственнаго!... Увидимъ кáкъ пойдетъ городское хозяйство по новому положенiю. Желательно, чтобы журналистика зорко слѣдила за этою хозяйственною дѣятельностью въ новыхъ условiяхъ, чтобы она при малѣйшемъ поводѣ, «крѣпко и зло" изобличала тѣ возможные случаи, когда будетъ видно, что «вино–то новое, а мѣхи старые"... Затѣмъ, желательно большей энергiи отъ имѣющихъ вновь составиться думскихъ коммисiй. Вотъ, наприм., сегодня (16 января) будутъ происходить въ думѣ обсужденiя вопросовъ о дѣлахъ неразсмотрѣнныхъ коммисiями учрежденными общею думою и о составѣ коммисiй, о приведенiи въ исполненiе предложенiя г. фонъ–Дервиза объ устройствѣ дѣтской больницы на жертвуемый имъ капиталъ, объ общей переоцѣнкѣ имуществъ въ Москвѣ и т. д. Все дѣла важныя; каковы–то будутъ новыя коммисiи? Впрочемъ, они служатъ безъ жалованья, а мы слышали кáкъ одинъ миллiонеръ московскiй негоцiантъ оповѣщалъ, что даже городскому головѣ, чтобы онъ служилъ хорошо, нужно жалованья не 12, а 25 тыс. въ годъ! 3атѣмъ, мы слышали, какъ иные другiе негоцiанты толковали, что неприлично–де ему ѣздить въ думу иначе какъ на парѣ своихъ лошадей; Михаилъ Петровичъ Погодинъ и заявлялъ, что онъ головѣ ѣздящему на парѣ и хорошо работающему на пользу города поклонится въ поясъ, а головѣ ходящему пѣшкомъ или ѣздящему на извощикѣ за неимѣнiемъ своихъ лошадей, но также честному, умному и энергическому труженику ради всѣхъ гражданъ, готовъ даже «въ ноги поклониться"; но только трое гласныхъ примкнули къ голосу г. Погодина, возстававшему противъ увеличенiя жалованья головѣ! Теперь, намъ кажется, не опредѣляются ли способности головы пропорцiонально числу лошадей, которыми онъ владѣетъ? Если такъ, можно надѣяться, что лѣтъ черезъ 25 самый лучшiй городской голова долженъ будетъ ѣздить въ думу лошадяхъ на 16, попарно или цугомъ  — это опредѣлитъ мода... Между тѣмъ, помянемъ о прекрасномъ нововведенiи, придуманномъ г. Пороховщиковымъ: имѣя въ виду въ продолженiи нынѣшней сессiи городской думы предложить на ея разсмотрѣнiе рядъ вопросовъ по городскому благоустройству, онъ рѣшилъ заявлять о нихъ предварительно путемъ печати, въ надеждѣ вызвать критическую ихъ оцѣнку. Мысль добрая, въ высшей степени полезная. Сочтутъ ее за пустую лишь тѣ, которые даже въ хорошемъ публичномъ заявленiи способны видѣть какiя–то постороннiя заднiя цѣли.

Относительно дѣла о Нечаевѣ говорить много нечего. Читатели всѣ прочли въ газетахъ отчетъ объ этомъ дѣлѣ. Скажу только, что, судя по восторженнымъ отзывамъ его соумышленниковъ, говорившихъ въ петербург. судѣ чудеса объ его умѣ и образованiи, москвичи ожидали увидѣть дѣйствительно какой–то нравственный и даже физическiй, чуть не гигантскiй образъ своего рода; ожидали, что онъ можетъ сбить съ толку самый судъ силой своей логики, сдержанности, умственной изворотливости, чѣмъ больше и характеризуются вполнѣ развитые энергическiе умы... Вышло, что Нечаевъ — мизерная нравственная личность и прежде всего вздорный школьникъ, исполненный того же — выразимся по древнерусскому языку — «новоявленнаго глупства", какимъ отличались нѣкоторые изъ его соумышленниковъ. Господи! и такой человѣкъ могъ погубить столько молодежи! Нѣтъ, они не его орудiе, а нравственное пораженiе какихъ нибудь болѣе глубокихъ и скрытыхъ причинъ и условiй, быть можетъ, разсѣянныхъ по всей русской общественной жизни...

Вотъ другое, противуположное впечатлѣнiе производитъ обращенiе знаменитаго Садыкъ–паши Чайковскаго въ русское подданство, возвращенiе его на родину и его честная исповѣдь, присланная въ редакцiю «Моск. Вѣдомостей" (см. въ № 6, янв. 10–гo). Этотъ человѣкъ пережилъ много, много передумалъ; за нимъ, въ лицѣ его бывшей самостоятельной Польши, цѣлое вѣковое историческое развитiе, каково бы оно ни было. И онъ торжественно осудилъ эту вѣковую историческую ложь. Здѣсь мнѣ почему то вспомнилось заявленiе г. Спасовича, высказанное имъ въ 1871 г. въ «С.–Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" въ такомъ смыслѣ: будетъ намъ порицать Польшу, въ которой не все же притѣсненiе народа да шляхетское своеволiе, въ которой много и хорошаго есть... Наивное заявленiе! Мы согласны съ г. Спасовичемъ, что много хорошаго въ частностяхъ исторической жизни Польши, напр. въ ея нѣкоторыхъ литературныхъ сокровищахъ и т. д. Но дѣло не въ этихъ частностяхъ: начало польской исторiи во мракѣ. Шафарикъ бранитъ польскихъ лѣтописцевъ; православiе въ Польшѣ скоро задавлено самымъ мрачнымъ католицизмомъ; въ раннюю пору, когда еще въ Руси дѣйствительны народныя вѣча, въ Польшѣ народъ не участвуетъ въ сеймахъ, онъ, отстраненъ папствомъ (см. у Мацѣевскаго Hyst. prawod., Т. II–й); затѣмъ про цѣлый почти перiодъ (отъ 1139 по 1374 г.) въ 234 года полонофилъ Лелевель выразился такъ мрачно, что мы не переводимъ его французскаго текста на русскiй языкъ, именно: — въ этотъ перiодъ «princes, évêques, barons, bourgeois, tous sont félons, traitres scélérats, lâches. parjures envers leur race et leur patrie" (Hist, de Pologne 2, Considérations, p. 70–71, Paris еt Lille 1844). 3a этимъ перiодомъ слѣдуетъ перiодъ аристократической демократiи (démocratie nobiliaire), столь излюбленный поляками, но въ конецъ погубившей Польшу, этотъ перiодъ, когда полякъ восклицалъ, что ему довольно лишь быть знатнымъ (Sufficit nos polonos esse nobiles)и затѣмъ давилъ народъ и не радѣлъ объ общемъ благѣ. Гдѣ же живыя начала основныя польскаго развитiя? Нѣть, слѣдуетъ порицать Польшу, ибо нѣкоторые вѣрятъ еще въ какiя–то ея живыя старыя начала; вотъ въ нихъ все и дѣло. А хорошаго и папство много сдѣлало (напр. для развитiя искусства), но принципы папизма всегда будутъ осуждаемы.

Москвичъ.

_______

ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ.

V.

Власъ.

Помните–ли вы Власа? Онъ что–то мнѣ вспоминается.

«Въ армякѣ съ открытымъ воротомъ,

«Съ обнаженной головой,

«Медленно проходитъ городомъ

«Дядя Власъ — старикъ сѣдой.

«На груди икона мѣдная:

«Проситъ онъ на Божiи храмъ...»

У этого Власа, какъ извѣстно, прежде «Бога не было"

......побоями

Въ гробъ жену свою загналъ,

Промышляющихъ разбоями,

Конокрадовъ укрывалъ.

Даже и конокрадовъ, — пугаетъ насъ поэтъ, впадая въ тонъ набожной старушки. Ухъ, вѣдь какiе грѣхи! Ну, и грянулъ же громъ. Заболѣлъ Власъ и видѣлъ видѣнiе, послѣ котораго поклялся пойти по мiру и собирать на храмъ. Видѣлъ онъ адъ–съ, ни мало ни меньше:

«Видѣлъ свѣта преставленiе,

«Видѣлъ грѣшниковъ въ аду:

«Мучатъ бѣсы ихъ проворные,

«Жалитъ вѣдьма–егоза.

«Ефiопы — видомъ черные

«И какъ углiе глаза.

...............

«Тѣ на длинный шестъ нанизаны,

«Тѣ горячiй лижутъ полъ...

Однимъ словомъ невообразимые ужасы, такъ даже что страшно читать. «Но всего не описать" — продолжаетъ поэтъ,

«Богомолки, бабы умныя,

«Могутъ лучше разсказать.

О, поэтъ! (къ несчастiю, истинный поэтъ нашъ) если бы вы не подходили къ народу съ вашими восторгами, про которые

«Богомолки, бабы умныя,

«Могутъ лучше разсказать 

то не оскорбили бы и насъ выводомъ, что вотъ изъ за такихъ то, въ концѣ концовъ, бабьихъ пустяковъ

«Выростаютъ храмы Божiи

«По лицу земли родной.

Но хоть и по «глупости" своей ходитъ съ котомкою Власъ, но серьезность его страданiя вы все–таки поняли; все же васъ поразила величавая фигура его. (Да вѣдь и поэтъ же вы; не могло быть иначе.)

«Сила вся души великая

«Въ дѣло Божiе ушла

великолѣпно говорите вы. Хочу, впрочемъ, вѣрить, что вы вставили вашу насмѣшку невольно, страха ради либеральнаго, ибо эта страшная, пугающая даже сила смиренiя Власова, эта потребность самоспасенiя, эта страстная жажда страданiя поразила и васъ, общечеловѣка и русскаго gentilhomm’a, и величавый образъ народный вырвалъ восторгъ и уваженiе и изъ вашей высоко — либеральной души!

«Роздалъ Власъ свое имѣнiе,

«Самъ остался босъ и голъ

«И сбирать на построенiе

«Храма Божьяго пошолъ.

«Съ той поры мужикъ скитается

«Вотъ ужъ скоро тридцать лѣтъ,

«Подаянiемъ питается —

«Строго держитъ свой обѣтъ

..................

«Полонъ скорбью неутѣшною

«Смуглолицъ, высокъ и прямъ

(Чудо какъ хорошо!)

«Ходитъ онъ стопой неспѣшною

«По селеньямъ, городамъ. —

..................

«Ходитъ съ образомъ и съ книгою,

«Самъ съ собой все говоритъ

«И желѣзною веригою

«Тихо на ходу звенитъ.

Чудо, чудо какъ хорошо! Даже такъ хорошо, что точно и не вы писали; точно это не вы, а другой кто замѣсто васъ кривлялся потомъ «на Волгѣ", въ великолѣпныхъ тоже стихахъ, про бурлацкiя пѣсни. А впрочемъ — не кривлялись вы и «на Волгѣ", развѣ только немножко: вы и на Волгѣ любили общечеловѣка въ бурлакѣ и дѣйствительно страдали по немъ, то есть, не по бурлакѣ собственно, а такъ сказать по обще–бурлакѣ. Видите ли–съ, любить общечеловѣка значитъ навѣрно ужъ презирать, а подчасъ и ненавидѣть стоящаго подлѣ себя настоящаго человѣка. Я нарочно подчеркнулъ неизмѣримо прекрасные стихи въ этомъ шутовскомъ (въ его цѣломъ, ужъ извините меня) стихотворенiи вашемъ.

Я потому припомнилъ этого стихотворнаго Власа, что слышалъ на дняхъ одинъ удивительно фантастическiй разсказъ про другаго Власа, даже про двухъ, но уже совершенно особенныхъ, даже неслыханныхъ доселѣ Власовъ. Происшествiе это истинное и уже по одной своей необыкновенности замѣчательное.

На Руси, по монастырямъ, есть, говорятъ, и теперь иные схимники, монахи–исповѣдники и совѣтодатели. Хорошо или дурно это, нужно ли монаховъ или не нужно ихъ, — про это въ данную минуту не хочу разсуждать и не для того взялъ перо. Но такъ какъ мы живемъ въ данной дѣйствительности, то вѣдь нельзя же выпихнуть изъ разсказа хотя бы даже и монаха, если на немъ зиждется разсказъ. Эти монахи–совѣтодатели бываютъ иногда, будто бы, великаго образованiя и ума. Такъ, по крайней мѣрѣ, повѣствуютъ о нихъ; я ничего не знаю. Говорятъ, что встрѣчаются нѣкоторые съ удивительнымъ, будто бы, даромъ проникновенiя въ душу человѣческую и умѣнiя совладать съ нею. Нѣсколько такихъ лицъ извѣстны, говорятъ, всей Россiи, т. е. въ сущности тѣмъ, кому надо. Живетъ этотъ старецъ, положимъ, въ Херсонской губернiи, а къ нему ѣдутъ или даже идутъ пѣшкомъ изъ Петербурга, изъ Архангельска, съ Кавказа и изъ Сибири. Идутъ, разумѣется, съ раздавленною отчаянiемъ душою, которая уже и не ждетъ себѣ исцѣленiя, или съ такимъ страшнымъ бременемъ на сердцѣ, что грѣшникъ уже и не говоритъ о немъ своему священнику–духовнику, — не отъ страха или недовѣрiя, а просто въ совершенномъ отчаянiи за спасенiе свое. А прослышитъ вдругъ про какого нибудь такого монаха–совѣтодателя, и пойдетъ къ нему.

И вотъ, говорилъ одинъ изъ такихъ старцевъ однажды, въ дружеской бесѣдѣ наединѣ съ однимъ слушателемъ, — выслушиваю я людей двадцать лѣтъ и вѣрите ли, ужъ сколько казалось бы въ двадцать лѣтъ знакомства моего съ самыми потаенными и сложными болѣзнями души человѣческой; но и черезъ двадцать лѣтъ приходишь иногда въ содроганiе и въ негодованiе, слушая иныя тайны. Теряешь необходимое спокойствiе духа для поданiя утѣшенiя и самъ вынужденъ себя же укрѣплять въ смиренiи и безмятежности...

«И тутъ–то онъ и разсказалъ ту удивительную повѣсть изъ народнаго быта, о которой я выше упомянулъ.

«Вижу, вползаетъ ко мнѣ разъ мужикъ на колѣняхъ. Я еще изъ окна видѣлъ какъ онъ ползъ по землѣ. Первымъ словомъ ко мнѣ:

— Нѣтъ мнѣ спасенiя; проклятъ! И что бы ты ни сказалъ — все одно проклятъ!

Я его кое–какъ успокоилъ; вижу за страданiемъ приползъ человѣкъ; издалека.

«Собрались мы въ деревнѣ нѣсколько парней, началъ онъ говорить, и стали промежду себя спорить: «кто кого дерзостнѣе сдѣлаетъ?" Я по гордости вызвался передъ всѣми. Другой парень отвелъ меня и говоритъ мнѣ съ глазу на глазъ:

— Это никакъ невозможно тебѣ, чтобы ты сдѣлалъ какъ говоришь. Хвастаешь.

Я ему сталъ клятву давать.

— Нѣтъ, стой, поклянись, говоритъ, своимъ спасенiемъ на томъ свѣтѣ, что все сдѣлаешь какъ я тебѣ укажу.

Поклялся.

— Теперь скоро постъ, говоритъ, стань говѣть. Когда пойдешь къ причастью — причастье прими, но не проглоти. Отойдешь — вынь рукой и сохрани. А тамъ я тебѣ укажу.

Такъ я и сдѣлалъ. Прямо изъ церкви повелъ меня въ огородъ. Взялъ жердь, воткнулъ въ землю и говоритъ: положи! Я положилъ на жердь.

— Теперь, говоритъ, принеси ружье.

Я принесъ.

— Заряди.

Зарядилъ.

— Подыми и выстрѣли.

Я поднялъ руку и намѣтился. И вотъ только бы выстрѣлить, вдругъ предо мною, какъ есть, крестъ, а на немъ Распятый. Тутъ я и упалъ съ ружьемъ въ безчувствiи".

Происходило это еще за нѣсколько лѣтъ до прихода къ старцу. Кто былъ этотъ Власъ, откуда и какъ его имя — старецъ, разумѣется, не открылъ, равно какъ и покаянiе, которое наложилъ на него. Должно быть обременилъ душу страшнымъ трудомъ, даже не по силамъ человѣческимъ, разсуждая, что чѣмъ больше, тѣмъ тутъ и лучше: «Самъ за страданiемъ приползъ". Не правда ли, что происшествiе даже весьма характерное съ одной стороны, на многое намекающее, такъ что, пожалуй, и стоитъ двухъ–трехъ минутъ особеннаго разбора. Я все того мнѣнiя, что вѣдь послѣднее слово скажутъ они же, вотъ эти самые разные «Власы", кающiеся и не кающiеся; они скажутъ и укажутъ намъ новую дорогу и новый исходъ изъ всѣхъ, казалось бы, безъисходныхъ затрудненiй нашихъ. Не Петербургъ же разрѣшитъ окончательно судьбу русскую. А потому всякая даже малѣйшая новая черта объ этихъ, теперь уже «новыхъ людяхъ", можетъ быть достойна вниманiя нашего.

_________

Во первыхъ, мнѣ именно удивительно — удивительно всего болѣе — самое начало дѣла, то есть возможность такого спора и состязанiя въ русской деревнѣ: «Кто кого дерзостнѣе сдѣлаетъ"? Ужасно на многое намекающiй фактъ, а для меня почти совсѣмъ даже и неожиданный; а я видывалъ таки довольно народу, да еще самаго характернаго. Замѣчу тоже, что кажущаяся исключительность факта тѣмъ самымъ однако и свидѣтельствуетъ о его достовѣрности: когда лгутъ, то изобрѣтаютъ что–нибудь гораздо болѣе обыкновенное и къ обыденному подходящее, чтобы всѣ повѣрили.

Затѣмъ замѣчательна собственно медицинская часть факта. Галюсинацiя есть преимущественно явленiе болѣзненное, и болѣзнь эта весьма рѣдкая. Возможность внезапной галюсинацiи хотя и у крайне возбужденнаго, но все же совершенно здороваго человѣка, — можетъ быть случай еще неслыханный. Но это дѣло медицинское, а я въ немъ мало знаю.

Другое дѣло психологическая часть факта. Тутъ являются передъ нами два народные типа, — въ высшей степени изображающiе намъ весь русскiй народъ въ его цѣломъ. Это прежде всего — забвенiе всякой мѣрки во всемъ (и замѣтьте всегда почти временное и преходящее, являющееся какъ бы какимъ–то навожденiемъ). Это — потребность хватить черезъ край, потребность въ замирающемъ ощущенiи, дойдя до пропасти, свѣситься въ нее на половину, заглянуть въ самую бездну и, — въ частныхъ случаяхъ, но весьма не рѣдкихъ —броситься въ нее какъ ошалѣлому, внизъ головой. Это — потребность отрицанiя въ человѣкѣ иногда самомъ не отрицающемъ и благоговѣющемъ, отрицанiя всего, самой главной святыни сердца своего, самаго полнаго идеала своего, всей народной святыни во всей ея полнотѣ, передъ которой сейчасъ лишь благоговѣлъ и которая вдругъ какъ будто стала ему невыносимымъ какимъ–то бременемъ. Особенно порaжаетъ та торопливость, стремительность, съ которою русскiй человѣкъ спѣшитъ иногда заявить себя, въ иныя характерныя минуты своей или народной жизни, заявить себя въ хорошемъ или въ поганомъ. Иногда тутъ просто нѣтъ удержу. Любовь–ли, вино–ли, разгулъ самолюбiя, зависть — тутъ иной русскiй человѣкъ отдается почти беззавѣтно, готовъ порвать все, отречься отъ всего, отъ семьи, обычая, Бога. Иной добрѣйшiй человѣкъ какъ–то вдругъ можетъ сдѣлаться омерзительнымъ безобразникомъ и преступникомъ, — стоитъ только попасть ему въ этотъ вихрь, роковой для насъ круговоротъ судорожнаго и моментальнаго самоотрицанiя и саморазрушенiя, такъ свойственный русскому народному характеру въ иныя роковыя минуты его жизни. Но зато съ такою же силою, съ такою же стремительностью, съ такою же жаждою самосохраненiя и покаянiя русскiй человѣкъ, равно какъ и весь народъ и спасаетъ себя самъ и обыкновенно когда дойдетъ до послѣдней черты, т. е. когда уже идти больше некуда. Но особенно характерно то что обратный толчокъ, толчокъ возстановленiя и самоспасенiя, всегда бываетъ серьознѣе прежняго порыва, — порыва отрицанiя и саморазрушенiя. То есть, то бываетъ всегда на счету какъ–бы мелкаго малодушiя; тогда какъ въ возстановленiе свое русскiй человѣкъ уходитъ съ самымъ огромнымъ и серьознымъ усилiемъ, а на отрицательное прежнее движенiе свое смотритъ съ презрѣнiемъ къ самому себѣ.

Я думаю самая главная, самая коренная духовная потребность русскаго народа — есть потребность страданiя, всегдашняго и неутолимаго, вездѣ и во всемъ. Этою жаждою страданiя онъ, кажется, зараженъ искони вѣковъ. Страдальческая струя проходитъ черезъ всю его исторiю, не отъ внѣшнихъ только несчастiй и бѣдствiй, а бьетъ ключемъ изъ самаго сердца народнаго. У русскаго народа даже въ счастьи непремѣнно есть часть страданiя, иначе счастье его для него не полно. Никогда, даже въ самыя торжественныя минуты его исторiи, не имѣетъ онъ гордаго и торжествующаго вида, а лишь умиленный до страданiя видъ; онъ воздыхаетъ и относитъ славу свою къ милости Господа. Страданiемъ своимъ русскiй народъ какъ бы наслаждается. Чтò въ цѣломъ народѣ, то и въ отдѣльныхъ типахъ, говоря, впрочемъ, лишь вообще. Вглядитесь, напр., въ многочисленные типы русскаго безобразника. Тутъ не одинъ лишь разгулъ черезъ край, иногда удивляющiй дерзостью своихъ предѣловъ и мерзостью паденiя души человѣческой. Безобразникъ этотъ прежде всего самъ страдалецъ. Наивно торжественнаго довольства собою въ русскомъ человѣкѣ совсѣмъ даже нѣтъ, даже въ глупомъ. Возьмите русскаго пьяницу и напримѣръ хоть нѣмецкаго пьяницу: русскiй пакостнѣе нѣмецкаго, но пьяный нѣмецъ несомнѣнно глупѣе и смѣшнѣе русскаго. Нѣмцы — народъ по преимуществу самодовольный и гордый собою. Въ пьяномъ же нѣмцѣ эти основныя черты народныя, выростаютъ въ размѣрахъ выпитаго пива. Пьяный нѣмецъ несомнѣнно счастливый человѣкъ и никогда не плачетъ; онъ поетъ самохвальныя пѣсни и гордится собою. Приходитъ домой пьяный какъ стелька, но гордый собою. Русскiй пьяница любитъ пить съ горя и плакать. Если же куражится, то не торжествуетъ, а лишь буянитъ. Всегда вспомнитъ какую нибудь обиду и упрекаетъ обидчика, тутъ ли онъ нѣтъ ли. Онъ дерзостно, пожалуй, доказываетъ, что онъ чуть ли не генералъ, горько ругается, если ему не вѣрятъ и, чтобы увѣрить, въ концѣ концовъ всегда зоветъ «караулъ". Но вѣдь потому онъ такъ и безобразенъ, потому и зоветъ «караулъ", что въ тайникахъ пьяной души своей навѣрно самъ убѣжденъ что онъ вовсе не «генералъ", а только гадкiй пьяница и опакостился ниже всякой скотины. Чтó въ микроскопическомъ примѣрѣ, то и въ крупномъ. Самый крупный безобразникъ, самый даже красивый своею дерзостью и изящными пороками, такъ что ему даже подражаютъ глупцы, все таки слышитъ какимъ–то чутьемъ, въ тайникахъ безобразной души своей, что въ концѣ концовъ онъ лишь негодяй и только. Онъ недоволенъ собою; въ сердцѣ его наростаетъ попрекъ и онъ мститъ за него окружающимъ; бѣснуется и мечется на всѣхъ и тутъ–то вотъ и доходитъ до краю, борясь съ накопляющимся ежеминутно въ сердцѣ страданiемъ своимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и какъ бы упиваясь имъ съ наслажденiемъ. Если онъ способенъ возстать изъ своего униженiя, то мститъ себѣ за прошлое паденiе ужасно, даже больнѣе, чѣмъ вымѣщалъ на другихъ, въ чаду безобразiя, свои тайныя муки отъ собственнаго недовольства собою.

Кто натолкнулъ обоихъ парней на споръ о томъ: «кто сдѣлаетъ дерзостнѣе?", и какими причинами сложилась возможность подобнаго состязанiя — осталось неизвѣстнымъ, но несомнѣнно, что оба страдали — одинъ принимая вызовъ, другой предлагая его. Конечно, тутъ было что нибудь предварительно: или затаенная ненависть между ними, или ненависть съ дѣтства, и даже неизвѣстная имъ самимъ, и вдругъ проявившаяся въ минуту спора и вызова. Послѣднее вѣроятнѣе; и вѣроятно, они были друзьями до сей минуты и жили въ согласiи, которое становилось, чѣмъ далѣе, тѣмъ невыносимѣе; но въ моментъ вызова напряженiе взаимной ненависти и зависти жертвы къ своему Мефистофелю уже было необыкновенное.

— Не побоюсь ничего, сдѣлаю все что укажешь; погибай душа, а осрамлю тебя!

— Хвастаешь, убѣжишь какъ мышь въ подполье, насмѣюсь надъ тобой, погибай душа!

Можно было выбрать для состязанiя что нибудь очень дерзкое и другаго рода, — разбой, убiйство, открытое буйство противъ могущественнаго человѣка. Вѣдь поклялся же парень что на все пойдетъ и искуситель его зналъ что на этотъ разъ серьезно говорено, впрямь пойдетъ.

Нѣтъ. Самыя страшныя «дерзости" кажутся искусителю слишкомъ обыкновенными. Онъ придумываетъ неслыханную дерзость, небывалую и немыслимую, и въ ея выборѣ выразилось цѣлое мiровоззрѣнiе народное.

Немыслимую? А между тѣмъ одно уже то, что онъ именно остановился на ней показываетъ что онъ уже можетъ быть и мыслилъ о ней. Можетъ быть давно уже, съ дѣтства, эта мечта заползала въ душу его, потрясала ея ужасомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и мучительнымъ наслажденiемъ. Что придумалъ онъ все давно уже, и ружье и огородъ, и держалъ только въ страшной тайнѣ — въ этомъ почти нѣтъ сомнѣнiя. Придумалъ, разумѣется, не для того чтобы исполнить, да и не посмѣлъ бы можетъ быть одинъ никогда. Просто нравилось ему это видѣнiе, проницало его душу изрѣдка, манило его, а онъ робко подавался, и отступалъ, холодѣя отъ ужаса. Одинъ моментъ такой неслыханной дерзости, а тамъ хоть все пропадай! И ужъ, конечно, онъ вѣровалъ, что за это ему вѣчная гибель; но — «былъ же и я на такомъ верху!..."

Можно многое не сознавать, а лишь чувствовать. Можно очень много знать безсознательно. Но, неправда–ли, любопытная душа, и, главное, изъ этого быта. Въ этомъ все вѣдь и дѣло. Хорошо–бы тоже узнать какъ онъ считалъ себя: виновнѣе или нѣтъ своей жертвы? Судя по кажущемуся его развитiю надо полагать что считалъ виновнѣе, или покрайней мѣрѣ равнымъ по винѣ; такъ что вызывая жертву на «дерзость" вызывалъ и себя.

Говорятъ русскiй народъ плохо знаетъ Евангелiе, не знаетъ основныхъ правилъ вѣры. Конечно такъ, но Христа онъ знаетъ и носитъ его въ своемъ сердцѣ искони. Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнiя. Какъ возможно истинное представленiе Христа безъ ученiя о вѣрѣ? — Это другой вопросъ. Но сердечное знанiе Христа и истинное представленiе о немъ существуетъ вполнѣ. Оно передается изъ поколѣнiя въ поколѣнiе и слилось съ сердцами людей. Можетъ быть единственная любовь народа русскаго есть Христосъ и онъ любитъ образъ Его по своему, то есть до страданiя. Названiемъ же православнаго, то есть истиннѣе всѣхъ исповѣдующаго Христа, онъ гордится болѣе всего. Повторю: можно очень много знать безсознательно.

И вотъ, надругаться надъ такой святыней народною, разорвать тѣмъ со всею землей, разрушить себя самого во вѣки вѣковъ для одной лишь минуты торжества отрицаньемъ и гордостью — ничего не могъ выдумать русскiй Мефистофель дерзостнѣе! Возможность такого напряженiя страсти, возможность такихъ мрачныхъ и сложныхъ ощущенiй въ душѣ простолюдина поражаетъ! И замѣтьте все это возрасло почти до сознательной идеи.

Жертва однако же не сдается, не смиряется, не пугается. По крайней мѣрѣ дѣлаетъ видъ что не пугается. Парень принимаетъ вызовъ. Проходятъ дни и онъ стоитъ на своемъ. Наступаетъ уже не мечта, а самое дѣло: онъ ходитъ въ церковь, слышитъ ежедневно слова Христовы и не отступаетъ. Бываютъ страшные убiйцы, не смущащiеся даже при видѣ убитой ими жертвы. Одинъ изъ такихъ убiйцъ, явный и уличенный на мѣстѣ, не сознавался до конца и продолжалъ лгать передъ слѣдователемъ. Когда–же тотъ всталъ и велѣлъ его отвести въ острогъ, то онъ, съ умиленнымъ видомъ, попросилъ какъ милости проститься съ лежавшею тутъ же убитою (его бывшею любовницею, которую онъ убилъ изъ ревности). Онъ нагнулся, поцаловалъ ее съ умиленiемъ, заплакалъ и не вставая съ колѣнъ еще разъ повторилъ надъ нею, простирая руку, что онъ не виновенъ. Я только хочу замѣтить до какой звѣрской степени можетъ доходить въ человѣкѣ безчувственность.

Но здѣсь была совсѣмъ не безчувственность. Сверхъ того было еще нѣчто совсѣмъ особенное — мистическiй ужасъ, самая огромная сила надъ душой человѣческой. Онъ несомнѣнно былъ, судя по крайней мѣрѣ по развязкѣ дѣла. Но сильная душа парня съ этимъ ужасомъ еще могла вступить въ борьбу; онъ доказалъ это. Сила–ли это, впрочемъ, или въ послѣдней степени малодушiе? Вѣроятно и то и другое вмѣстѣ, въ соприкосновенiи противуположностей. Тѣмъ не менѣе этотъ мистическiй ужасъ не только не порвалъ, но еще продлилъ борьбу и навѣрно онъ то и способствовалъ привести ее къ окончанiю, именно тѣмъ что удалялъ отъ сердца грѣшника всякое чувство умиленiя, и чѣмъ сильнѣе подавлялъ его, тѣмъ невозможнѣе оно становилось. Ощущенiе ужаса есть чувство жесткое, сушитъ и каменитъ сердце для всякаго умиленiя и высокаго чувства. Вотъ почему преступникъ выдержалъ и моментъ передъ чашей, хотя можетъ быть и цѣпенѣя отъ страху до изнеможенiя. Я думаю тоже что взаимная ненависть между жертвой и ея мучителемъ упала въ эти дни совершенно. Порывами искушаемый могъ съ болѣзненною злостью ненавидѣть себя, окружающихъ, молящихся въ церкви, но всего менѣе своего Мефистофеля. Оба они чувствовали что взаимно другъ въ другѣ нуждаются, чтобы сообща кончить дѣло. Каждый навѣрно считалъ себя безсильнымъ его кончить одинъ. Для чего же они продолжали его, для чего же приняли столько муки? Они и не могли, впрочемъ, разорвать союзъ. Еслибъ ихъ контрактъ былъ нарушенъ, то тотчасъ же возгорѣлась бы взаимная ненависть въ десять разъ сильнѣе прежняго и навѣрно произошло бы убiйство: мученикъ убилъ бы своего мучителя.

Пусть и это. Даже и это бы ничего передъ вынесеннымъ жертвою ужасомъ. То то и есть, что тутъ должно было быть непремѣнно, на днѣ души, и у того и у другаго, нѣкоторое адское наслажденiе собственной гибелью, захватывающая дыханiе потребность нагнуться надъ пропастью и заглянуть въ нее, потрясающее восхищенiе передъ собственной дерзостью. Почти невозможно чтобы дѣло было доведено до конца безъ этихъ возбуждающихъ и страстныхъ ощущенiй. Не простые же были это баловники, мальчишки тупые и глупые, — начиная съ состязанiя о «дерзости" и кончая отчаянiемъ передъ старцемъ.

Замѣтьте еще что искуситель не открылъ своей жертвѣ всей тайны: она еще не знала выходя изъ церкви чтó должна будетъ сдѣлать съ святыней, до самаго того момента какъ онъ велѣлъ принести ружье. Столько дней такой мистической неизвѣстности опять свидѣтельствуютъ объ ужасномъ упорствѣ грѣшника. Съ другой стороны и деревенскiй Мефистофель выказываетъ себя большимъ психологомъ.

Но можетъ быть придя въ огородъ оба они уже не помнили себя? Парень помнилъ однако какъ заряжалъ ружье и наводилъ. Можетъ быть дѣйствовалъ лишь машинально, хотя и въ полной памяти, какъ дѣйствительно бываетъ иногда въ состоянiи ужаса? Не думаю: еслибы онъ обратился въ одну лишь машину, продолжающую дѣйствовать по одной лишь инерцiи, то навѣрно не имѣлъ бы потомъ видѣнiя; просто упалъ бы безъ чувствъ, когда бы истощилъ весь запасъ инерцiи — и не до, а ужъ послѣ выстрѣла. Нѣтъ, вѣроятнѣе всего что сознанiе сохранялось все время въ чрезвычайной ясности, несмотря на смертельный ужасъ все нароставшiй съ каждымъ мгновенiемъ прогрессивно. И уже потому что жертва выдержала такое давленiе ужаса, нароставшаго прогрессивно, повторю опять, она была несомнѣнно одарена огромною душевною силой.

Обратимъ вниманiе на то что заряжанiе ружья есть операцiя во всякомъ случаѣ требующая нѣкотораго вниманiя. Самое труднѣйшее и невыносимое дѣло въ подобную минуту, по моему, есть способность оторваться отъ своего ужаса, отъ подавляющей собою идеи. Обыкновенно до послѣдней степени пораженные ужасомъ уже не могутъ оторваться отъ его созерцанiя, отъ предмета или идеи ихъ поразившихъ: они стоятъ передъ ними какъ вкопанные и своему ужасу смотрятъ прямо въ глаза какъ очарованные. Но парень зарядилъ ружье внимательно, онъ это помнилъ; онъ помнилъ какъ потомъ сталъ наводить, помнилъ все до послѣдняго момента. Могло быть и то что процессъ заряжанiя ружья былъ ему облегченiемъ, исходомъ страждущей души его и онъ радъ былъ сосредоточить на себя хотя бы одно только мгновенiе на какомъ нибудь исходномъ внѣшнемъ предметѣ. Такъ бываетъ на гильотинѣ съ тѣми которымъ рубятъ голову. Дюбарри кричала палачу: «Encore un, moment monsieur le bourreau, encore un moment!" Въ двадцать разъ она бы выстрадала больше въ эту даровую минуту, еслибъ ей ее подарили, а все таки кричала и молила о ней. Но если предположить что заряжанiе ружья было для нашего грѣшника въ родѣ какъ у Дюбарри «encore un moment", то ужъ, конечно, онъ бы не могъ послѣ такого момента опять обратиться къ своему ужасу, отъ котораго разъ оторвался, и продолжать дѣло, наводить и стрѣлять. Тутъ просто–бы онѣмѣли руки и перестали–бы слушаться, ружье–бы вывалилось изъ нихъ само собою, не смотря даже на сохранившiяся сознанiе и волю.

И вотъ въ самый послѣднiй моментъ — вся ложь, вся низость поступка, все малодушiе принимаемое за силу, весь срамъ паденiя, все это вырвалось вдругъ въ одно мгновенiе изъ его сердца и стало передъ нимъ въ грозномъ обличенiи. Неимовѣрное видѣнiе предстало ему... все кончилось.

Судъ прогремѣлъ изъ его сердца, конечно. Почему прогремѣлъ не сознательно, не внезапнымъ проясненiемъ ума и совѣсти, почему проявился въ образѣ, какъ бы совершенно внѣшнимъ, независимымъ отъ его духа фактомъ? Въ этомъ огромная психологическая задача и дѣло Господа. Для него, для преступника, безъ сомнѣнiя было дѣломъ Господнимъ. Власъ пошелъ по мiру и потребовалъ страданiя.

Ну, а другой–то Власъ, оставшiйся, искуситель? Легенда не говоритъ что онъ поползъ за покаянiемъ, не упоминаетъ о немъ ничего. Можетъ поползъ и онъ, а можетъ и остался въ деревнѣ и живетъ себѣ до сихъ поръ, опять пьетъ и зубоскалитъ по праздникамъ: вѣдь не онъ же видѣлъ видѣнiе. Такъ–ли впрочемъ? Очень бы желательно узнать и его исторiю, для свѣдѣнiя, для этюда.

Вотъ почему еще желательно–бы: чтó если это и впрямь настоящiй нигилистъ деревенскiй, доморощенный отрицатель и мыслитель, не вѣрующiй, съ высокомѣрною насмѣшкой выбравшiй предметъ состязанiя, не страдавшiй, не трепетавшiй вмѣстѣ съ своею жертвою, какъ предположили мы въ нашемъ этюдѣ, а съ холоднымъ любопытствомъ слѣдившiй за ея трепетанiями и корчами, изъ одной лишь потребности чужаго страданiя, человѣческаго униженiя, — чортъ знаетъ, можетъ быть изъ ученаго наблюденiя?

Если ужъ есть и такiя черты даже и въ народномъ характерѣ (а въ настоящее время все возможно предположить) да еще въ нашей деревнѣ, — то это уже новое откровенiе, нѣсколько даже и неожиданное. Что–то не слыхано было прежде о подобныхъ чертахъ. Искуситель у г. Островскаго въ прекрасной комедiи «Не такъ живи какъ хочется" вышелъ даже очень плоховатъ. Жаль что тутъ нельзя узнать ничего достовѣрнаго.

Конечно, интересъ разсказанной исторiи — если только въ ней есть интересъ, — лишь въ томъ что она истинная. Но заглядывать въ душу современнаго Власа иногда дѣло не лишнее. Современный Власъ быстро измѣняется. Тамъ внизу у него такое же кипѣнiе какъ и сверху у насъ, начиная съ 19 февраля. Богатырь проснулся и расправляетъ члены; можетъ захочетъ кутнуть, махнуть черезъ край. Говорятъ ужъ закутилъ. Разсказываютъ и печатаютъ ужасы: пьянство, разбой, пьяныя дѣти, пьяныя матери, цинизмъ, нищета, безчестность, безбожiе. Соображаютъ иные, серьезные, но нѣсколько торопливые люди, и соображаютъ по фактамъ, что если продолжится такой «кутежъ" еще хоть только на десять лѣтъ, то и представить нельзя послѣдствiй, хотя бы только съ экономической точки зрѣнiя. Но вспомнимъ «Власа" и успокоимся: въ послѣднiй моментъ вся ложь, если только есть ложь, выскочитъ изъ сердца народнаго и станетъ передъ нимъ съ неимовѣрною силою обличенiя. Очнется Власъ и возьмется за дѣло Божiе. Во всякомъ случаѣ спасетъ себя самъ еслибы и впрямь дошло до бѣды. Себя и насъ спасетъ, ибо опять таки — свѣтъ и спасенiе возсiяютъ снизу (въ совершенно можетъ быть неожиданномъ видѣ для нашихъ либераловъ и въ этомъ будетъ много комическаго). Есть даже намеки на эту неожиданность, наклевываются и теперь даже факты... Впрочемъ, объ этомъ можно и послѣ поговорить. Во всякомъ случаѣ наша несостоятельность какъ «птенцовъ гнѣзда Петрова" въ настоящiй моментъ несомнѣнна. Да вѣдь девятнадцатымъ февралемъ и закончился по настоящему Петровскiй перiодъ русской исторiи, такъ что мы давно уже вступили въ полнѣйшую неизвѣстность.

Ѳ. Достоевскiй.

________

ЕЩЕ ЗА МИНИНА^*).

Въ чемъ, казалось бы, можно заподозрить или обвинить Минина? Образъ дѣйствiй его такъ простъ, услуги его такъ ясны, успѣхъ такъ очевиденъ, свидѣтельства такъ согласны между собою!

Нѣтъ, г. Костомаровъ, довѣрый своему методу, умѣлъ набросить и на него тѣнь, — чего бы вы думали, читатели? — Плутовства, жестокости, чуть не звѣрства, взяточничества

Я сказалъ — тѣнь; нѣтъ, не тѣнь только набрасываетъ онъ, а почти... но пусть читатели судятъ сами:

«Нѣсколько яснѣе", такъ начинаетъ онъ свой обвинительный актъ, «представляется намъ образъ другаго знаменитаго дѣятеля конца смутной эпохи, неразлучнаго въ нашей исторiи съ Пожарскимъ — Козьмы–Минича Сухорукаго, извѣстнаго подъ сокращеннымъ прозвищемъ Минина. Благодаря нѣкоторымъ, хотя короткимъ и отрывочнымъ, но рѣзкимъ и характернымъ признакамъ, мы можемъ хотя приблизительно, отчасти, составить себѣ представленiе объ этой личности, какъ о живомъ человѣкѣ". («Вѣстникъ Европы" 1871. Iюль, стр. 15).

Читая эти строки, невольно вспоминаешь знаменитую рѣчь Минина на нижегородской площади, блистательный подвигъ его въ Москвѣ, когда онъ, выпросивъ у Пожарскаго людей, ударилъ на гетманскiй отрядъ и подвигнулъ прочихъ къ нападенiю на поляковъ, которое кончилось полною побѣдою... Вѣдь вотъ признаки, самые рѣзкiе и характерные, по которымъ можно составить себѣ представленiе объ этой личности какъ о живомъ человѣкѣ! Нѣтъ, г. Костомаровъ считаетъ съ благодарностiю рѣзкими и характерными признаки другаго рода. «Намъ прежде всего «помогаетъ," начинаетъ онъ, «извѣстiе о томъ кàкъ во время перваго собранiя нижегородскаго по случаю чтенiя грамоты, присланной троицкимъ архимандритомъ Дiонисiемъ, Мининъ заявилъ народу, что ему были видѣнiя, являлся св. Сергiй..."

Чувствуете–ли, предусматриваете–ли вы, читатель, въ чемъ видитъ здѣсь себѣ помощъ г. Костомаровъ, за чтó онъ выражаетъ благодарность извѣстiю, какой прiятный для себя признакъ видитъ въ немъ, которому и посвящаетъ почти половину (!) своего изслѣдованiя (?). Продолжаемъ изложенiе извѣстiя:

«Не было тебѣ никакого видѣнiя, сказалъ соперникъ его Биркинъ, какъ бы холодною водою окатившiй восторженное заявленiе Козьмы Минина". «Молчи! сказалъ ему Козьма Мининъ, и тихо пригрозилъ объявить православнымъ то чтó знаетъ за Биркинымъ, и Биркинъ долженъ былъ замолчать."

Передавъ извѣстiе, г. Костомаровъ приступаетъ къ его разбору, и въ доказательство своего безпристрастiя выражаетъ сомнѣнiе въ его достовѣрности: «достовѣрность этого извѣстiя", говоритъ онъ, «съ перваго взгляда не безъ основанiя можно подвергнуть сомнѣнiю".

Чтó–же производитъ сомнѣнiе?

«Если Мининъ произнесъ свои слова Биркину тихо", говоритъ онъ, «то кто же слышалъ ихъ и какимъ образомъ они сдѣлались извѣстными и попали въ историческiй (?) источникъ?"

Не правда–ли, что это очень тонкое и важное замѣчанiе, предъ которымъ нельзя не задуматься, но г. Костомаровъ еще съ большею проницательностiю находитъ средство разрѣшить его въ пользу достовѣрности. «Съ другой стороны", говоритъ онъ, «разсмотрѣвши обстоятельства дѣла, мы должны будемъ признать, что это было возможно". То есть возможно было тихо произнесеннымъ словамъ сдѣлаться извѣстными и попасть въ историческiй источникъ! Г. Костомаровъ придумываетъ вотъ какую хитрую догадку:

«Биркинъ", говоритъ онъ, «заявилъ свое сомнѣнiе въ справедливости чудесныхъ видѣнiй Минина гласно; всѣ это слышали; но вслѣдъ за тѣмъ, послѣ короткаго тихаго изреченiя сказаннаго ему Мининымъ, можетъ быть даже послѣ одного слова, сопровождаемаго взглядомъ, который Биркинъ долженъ былъ понять, это сомнѣнiе уже не раздавалось. Знавшiе — кто такой Биркинъ, или считавшiе его человѣкомъ съ предосудительными поступками, сейчасъ поняли въ чемъ тутъ дѣло; наконецъ и самъ Мининъ своимъ прiятелямъ могъ впослѣдствiи сказать, что заставилъ Биркина замолчать."

Доказавъ такимъ образомъ возможность событiя, г. Костомаровъ успокоивается, но не совсѣмъ: «остается необъяснимымъ одно, почему Мининъ не обличилъ Биркина тогда же, если зналъ за нимъ дурное."

Ободримъ г. Костомарова: умолчанiе или воздержанiе не должно безпокоить его нисколько. Минину не нужно было обличать Биркина ни въ какихъ грѣхахъ или преступлеiяхъ, еслибъ они и были ему извѣстны: зачѣмъ было ему заводить новый споръ или ссору и отвлекать вниманiе отъ главнаго дѣла, которое занимало его и народъ? Онъ заставилъ какъ бы то ни было замолчать Биркина и довольно. Скажу для бòльшаго успокоенiя г. Костомарова: еслибъ даже Мининъ не сказалъ ничего и тихо, и не бросилъ даже предположеннаго г. Костомаровымъ угрожающаго взгляда, чтó еще могъ сказать Биркинъ? Какiя доказательства могъ привести, что Мининъ не видалъ во снѣ Сергiя? Онъ могъ только повторить голословно: ты не видалъ, ты не видалъ, вотъ и все! Биркинъ, слѣдовательно, и безъ остановки, долженъ былъ замолчать поневолѣ, по той простой причинѣ, что ему нечего было говорить.

«Но тутъ могло быть", утѣшаетъ себя безъ всякой нужды г. Костомаровъ, встрѣтясь съ своей необъяснимостью «нѣсколько причинъ и соображенiй одинаково вѣроятныхъ", и заключаетъ: «какъ бы то ни было, мы не видимъ необходимости отрицать фактическую вѣрность этого извѣстiя, тѣмъ болѣе что и выдумывать его не было причины и повода. Оно не служило ни къ пользѣ, ни ко вреду Минина. Тотъ кто сообщилъ о сомнѣнiи Биркина, не подозрѣвалъ чрезъ то добросовѣстности заявленiй Минина о видѣнныхъ имъ знаменiяхъ". (Не походитъ–ли это, хоть глубокомысленное, но очень скучное и пустословное разсужденiе, съ аппаратомъ тяжеловѣсныхъ словъ о необходимости, возможности, основательности, сомнительности и всѣхъ вѣроятныхъ соображенiй, на смѣшные толки dе Cana — Caprina? Эпизодъ о Биркинѣ нисколько не возбуждастъ лишняго сомнѣнiя разсказу, и если не увеличиваетъ его невѣроятности, то не увеличиваетъ также и вѣроятности, такъ что объ немъ собственно не стоитъ труда и говорить). Мы вѣримъ вашему объяснительному переводу: Мининъ сказалъ, что видѣлъ во снѣ св. Сергiя, Биркинъ возразилъ: нѣтъ, ты не видалъ во снѣ св. Сергiя. Мининъ замѣтилъ ему чтò–то по тихоньку, и тотъ замолчалъ.

Сущность сказанiя, доставляющая здѣсь г. Костомарову рѣзкiй и характерный признакъ для сужденiя о Мининѣ, состоитъ въ томъ, что Мининъ сообщилъ нижегородцамъ объявленiе ему св. Сергiя. Вотъ вѣрность какого извѣстiя слѣдовало доказать, то есть, точно–ли Мининъ говорилъ нижегородцамъ о своемъ видѣнiи, а г. Костомаровъ, увлеченный Биркинымъ, до него и не коснулся, а вывелъ изъ него прямо, какъ изъ вѣрнаго и несомнѣннаго историческаго свидѣтельства, свои заключенiя:

Мы видимъ въ Козьмѣ Мининѣ человѣка тонкаго и хитраго, сознававшаго, что онъ по уму стоитъ выше той толпы, на которую вознамѣрился дѣйствовать. Онъ избралъ вѣрный путь овладѣть этою толпою: надобно было ухватиться за ея благочестивое легковѣрiе, надобно было показать себя человѣкомъ, осѣненнымъ благодатiю религiозныхъ видѣнiй, навести на слушателей обаянiе чудесности и такимъ образомъ внушить уваженiе къ своимъ рѣчамъ и совѣтамъ и заставить покоряться своей волѣ. ... «Умные люди стараго времени не считали безнравственнымъ дѣломъ подъ–часъ обманывать людей чудесами для хорошей цѣли. Такъ поступилъ и Мининъ съ цѣлiю двинуть и повести народъ на великое благое дѣло спасенiя земли Русской. Не онъ былъ первый. Чудесныя видѣнiя были тогда въ большомъ ходу, не смотря на то что о вымышленности нѣкоторыхъ тогда же узнавали. Измученный народъ уже не довѣрялъ человѣческимъ силамъ, ожидалъ помощи только свыше и не сталъ бы слушать никакого умнаго совѣта и увѣщанiя, если не видѣлъ на немъ печати чудесности. Минину для успѣха непремѣнно было нужно начать съ того, съ чего онъ началъ. Мининъ, какъ видно, хорошо и въ разныхъ видахъ понималъ человѣческую природу, и сообразно этому взвѣшивалъ шаги свои. Онъ зналъ что значитъ расположенiе толпы. Она двигнется его рѣчами, повѣритъ его видѣнiямъ, слѣпо отдастся ему на волю и послѣдуетъ за нимъ; но потомъ, когда почувствуетъ неизбѣжную тяжесть отъ его руководства, тогда, по наушенiю какого нибудь Биркина, отстанетъ отъ него, измѣнитъ общему дѣлу." (стр. 512).

Нѣтъ, г. Костомаровъ, мнѣнiе ваше о благокозненномъ плутовствѣ Минина основано на пескѣ. Извольте выслушать:

Во 1–хъ, ни въ лѣтописяхъ, ни въ хронографахъ нѣтъ извѣстiя о видѣнiи.

Во 2–хъ, это извѣстiе имѣетъ легендарный характеръ, и кто знакомъ съ сказанiями этого рода, тотъ можетъ указать на множество подобныхъ образчиковъ. Выраженiя въ родѣ «сумняшеся", «аще хощеши исповѣдую тя православнымъ", повелѣнiе возбудить спящихъ, очень ясно изображаютъ характеръ сказанiя. Г. Забѣлинъ въ своихъ замѣчанiяхъ представилъ наглядно происхожденiе и развитiе какъ этого, такъ и подобныхъ сказанiй. Прибавимъ, что къ смутному времени относится много извѣстiй о видѣнiяхъ въ разныхъ мѣстахъ независимо отъ хода дѣлъ: немудрено, что и Минину приписано такое. Прибавимъ, что въ легендѣ, наоборотъ, нѣтъ того чтò есть въ лѣтописяхъ: ясно, что источникъ былъ у нея иной — по слухамъ, по памяти, а не съ натуры".

Въ 3–хъ, само сказанiе не говоритъ, чтобъ слова Минина о видѣнiи имѣли непосредственное дѣйствiе на народъ. Дѣйствiе, даже по легендѣ, произведено на другой день чтенiемъ грамоты въ соборѣ, проповѣдью священника, рѣчью Минина; слѣдовательно, о видѣнiи, было ли оно или нѣтъ, какъ о событiи безъ непосредственнаго слѣдствiя для хода дѣлъ и говорить нечего. Грамоты же должны были быть прочтены и безъ участiя Минина.

Въ 4–хъ, возстанiе въ 1612 году произошло не въ одномъ Нижнемъ, а во всѣхъ городахъ русскихъ, которые встали какъ одинъ человѣкъ вслѣдствiе грамотъ Гермогеновыхъ, Ляпуновыхъ, Смоленскихъ, Троицкихъ о бѣдствiяхъ Москвы. Никакому городу не нужно было особеннаго видѣнiя, чтобъ одушевиться на спасенiе отечества. Почему же въ Нижнемъ только нужно было придуманное вами благочестивое легковѣрiе?

Теперь положимъ, что сказанiе вѣрно: Мининъ видѣлъ во снѣ св. Сергiя и сказалъ о томъ на площади. Чтó же здѣсь мудренаго, невѣроятнаго? О чемъ мы думаемъ, на что бываетъ сосредоточено наше вниманiе, то, очень естественно, мы видимъ иногда во снѣ. Это случается со всѣми нами и это подтвердитъ г–ну Костомарову и психологъ г. Кавелинъ, и физiологъ г. Сѣченовъ. Да еслибъ самъ г. Костомаровъ, собираясь писать о Мининѣ, или, еще вѣроятнѣе, прежде, о Дмитрiѣ Донскомъ, увидѣлъ во снѣ св. Сергiя, то я нисколько не остановился бы повѣрить ему. Вотъ еслибъ онъ сталъ разсказывать, что св. Сергiй погладилъ его тогда по головкѣ, то признаюсь, я, грѣшный человѣкъ, усомнился бы, яко Биркинъ. Но видѣлъ ли чтó г. Костомаровъ во снѣ, до этого намъ нѣтъ дѣла, а вотъ что на яву онъ видитъ главныхъ дѣятелей русской исторiи и судитъ о нихъ какъ во снѣ я считаю долгомъ доказывать предъ его послушными читателями, которыхъ скликаютъ ему «Петербургскiя Вѣдомости" съ «Вѣстникомъ Европы".

_______

Начало возстанiя вотъ какъ описывается въ лѣтописяхъ.

Сказанiе о самозванцахъ. «Грамотамъ отъ обители живоначальныя Троицы, дошедшимъ во вся грады Росейскiя Державы, и паки начаша быти во единомыслiи, паче же въ Нижнемъ Новѣгородѣ, крѣпцѣ яшась за cie писанiе и множество народа внимающе ему по вся дни. Во единъ же отъ дней сошедшеся и глаголаше кождо ко ближнему своему: яко унѣе намъ умрети, нежели православныя христiанскiя вѣры въ поруганiи видѣти, и избраша... воеводу князя Д. М. Пожарскаго, да для сбору земскiя казны изъ посадскихъ людей выбрали Козму Минина и тако совѣтъ ихъ и начинанiе благо дѣло бысть" (см. »Временникъ О. И. и Др. Р." 1853 г. кн. XVI с. 122).

Новый Лѣтописецъ по списку кн. Оболенскаго. «Въ Нижнемъ Новѣгородѣ людiе тамо сущiи отъ Бога вразумишася, сошедшеся бо начаша совѣтовати, глаголяще: что сотворимъ?.. И по многи дни сiе совѣщаша, како имутъ творити. Единъ же въ нихъ, нижеградскiй житель, ремесломъ говядарь, имени Кузма, Мининъ сынъ, Сухорукъ. Сей ста посредѣ собранiя и возопи велегласно: о мужiе! слышите и внушите глаголемое, cie бо дѣло велiе хощете начати, аще Богъ поможетъ. — .... Азъ убо добрѣ вѣмъ, яко аще точiю мы на cie дѣло коснемъ, мнозiи грады сотворятъ намъ помощь, но намъ должно православiя ради... прежде себя не пощадити и женъ и дѣтей своихъ, а не точiю пожитковъ своихъ... «

Лѣтопись о мятежахъ. «Слышаху такое душевредное надъ Москвою (занятiе поляками) и о томъ скорбяще и плакахуся, и креста не цѣловаху ни въ которомъ городѣ, а помощи никто не можаху содѣяти. Ото всѣхъ же городовъ во единомъ градѣ рекомомъ въ Нижнемъ Новѣгородѣ, тѣ же Нижегородцы, поревновавъ православной христiанской вѣрѣ, не хотяху видѣти православной христiанской вѣры въ латинствѣ, начаша мыслити како бы помочь Московскому Государству. Единъ же изъ нихъ, Нижегородецъ, имѣяше торговлю мясную, Козьма Мининъ, рекомый Сухорукъ, возопи во всѣ люди: буде намъ похотѣть помощи Московскому Государству, и то намъ не пожалѣти животовъ своихъ, да не токмо животовъ своихъ, и дворы свои продавати, и жены и дѣтей закладывать, и бити челомъ, чтобъ кто вступится за истинную православную вѣру и былъ бы у насъ начальникомъ" (с. 234).

Драгоцѣнныя слова, сiяющiя бриллiантами въ русской исторiи, и въ нихъ–то г. Костомаровъ находитъ, — кто могъ бы вообразить, — доказательство для втораго своего болѣе чѣмъ нравственно–уголовнаго обвинительнаго пункта.

«Нѣкоторые", говоритъ онъ, «считаютъ ихъ риторствомъ"... Остановимся:

Кто же эти нѣкоторые, непонимающiе вдохновенiя, непонимающiе что такихъ словъ на площади придумать нельзя, что они не сочиняются, а могутъ только излиться изъ сердца?

Г. Костомаровъ не считаетъ, впрочемъ, этихъ словъ риторствомъ, а чѣмъ–то по гнуснѣе. Ему кажется, что «эти слова имѣли дѣйствительный, буквальный и притомъ тяжелый смыслъ; они объясняются тѣмъ что высказалъ Мининъ послѣ того, какъ Пожарскiй согласился принять начальство надъ предполагаемымъ ополченiемъ, а Мининъ былъ избранъ выборнымъ человѣкомъ. Онъ потребовалъ рукоприкладства въ томъ, чтобы слушаться во всемъ его и кн. Пожарскаго, ни въ чемъ не противиться, давать деньги на жалованье ратнымъ людямъ, а если денегъ не будетъ, то силою брать животы и приводить даже женъ и закладывать" («Вѣстн. Евр." 1871. iюнь, стр. 514).

Спрашивается: могъ–ли Мининъ, произнося эти слова въ первый разъ на площади, предполагать, что все сдѣлается по его мысли, и онъ будетъ выбранъ начальникомъ земскаго дѣла? Могъ ли онъ, произнося въ минуту общаго народнаго одушевленiя эти святыя слова, разсчитывать и соображать, что они понадобятся ему для внесенiя въ общее обязательство, и онъ, ссылаясь на эти слова, утвердитъ за собою право насильно продавать женъ и дѣтей?

Разсужденiя г. Костомарова сколько возмутительны съ одной стороны, столько смѣшны съ другой.

«Здѣсь открывается намъ", говоритъ онъ, «еще новая сторона характера Минина". (Первая сторона, о которой было говорено выше: онъ готовъ былъ обманывать для достиженiя своей цѣли). «Онъ былъ человѣкъ съ крѣпкою волею, крутаго нрава, человѣкъ въ полномъ значенiи слова практичный. Онъ понималъ–де, что для войны нужны деньги. У кого же есть деньги? У богатыхъ. Но богатые прятали деньги обыкновенно, а въ смутное время и поготово. Какъ же «вытянуть" у нихъ деньги? «Добровольно они не отдадуть(?!), насильно взять нельзя, потому что онѣ у нихъ зарыты гдѣ нибудь въ землѣ. (Ну, не смѣшно ли это разсужденiе?). Раздражать богачей было бы безполезно, да притомъ и самъ Мининъ, очевидно, принадлежалъ къ ихъ средѣ". (Къ чему тутъ догадка о богатствѣ Минина и связи съ богачами — понять трудно). «Мининъ обложилъ всѣхъ пятою или третью деньгою". (Вотъ наша in come taxe). Это не помогло бы, потому что богачи не скажутъ. чтó у кого есть." И вотъ Мининъ для прiобрѣтенiя денегъ пустилъ въ торгъ бѣдняковъ".

Читатели! переведите духъ, остановитесь на минуту...

«За неимѣнiемъ у нихъ (бѣдныхъ) денегъ, оцѣнивали и продавали ихъ имущества, и отдавали ихъ семьи и ихъ самихъ въ кабалу. Кто же могъ покупать дворъ и животы? Кто могъ брать людей въ кабалу? Конечно, богатые люди. Этимъ путемъ можно было вытянуть отъ нихъ спрятанныя деньги. Само собою разумѣется, имущество и люди шли за безцѣнокъ, потому что въ деньгахъ была нужда, а выставленнаго товара было много. Конечно, нужно было, чтобъ покупать и брать въ кабалу было для богачей очень выгодно; только тогда они рѣшатся пустить въ обращенiе свои деньги!"

Какой длинный рядъ предположенiй, одно другаго ужаснѣе! Какой длинный процессъ историческаго изслѣдованiя! А чтó подумаютъ читатели, если имъ сказать, что весь этотъ процессъ состоитъ изъ однѣхъ выдумокъ, что нѣтъ прямыхъ историческихъ подтвержденiй ни на одну изъ составныхъ его частей? Нѣтъ извѣстiй о продажахъ, ни о покупкахъ, ни о залогахъ, ни о кабалахъ. Все это сочинено для доказательства, что Мининъ представлялъ самимъ читателямъ сдѣлать заключенiе какъ опредѣлялся бы характеръ Минина по этимъ приписаннымъ ему г. Костомаровымъ дѣйствiямъ, если бы они были истинны.

Представимъ подлинныя свидѣтельства современниковъ изъ лѣтописей, грамотъ и прочихъ источниковъ, въ противоположность измышленнымъ г. Костомаровымъ, кáкъ велось дѣло.

Приходная книга Нижегородскаго уѣзда на жалованье ратнымъ людямъ. «Да въ приходѣ жъ неокладныхъ доходовъ, которые взяты по приговору околничево и воеводы Князя Василья Андреевича Звенигородскаго, Ондрея Олябьева, да Ивана Ивановича Биркина, да дiака Василья Семенова, да выборнаго человѣка Козмы Минина, да нижегородскихъ земскихъ старостъ и всѣхъ нижегородскихъ посадныхъ людей ратнымъ людямъ на жалованье которые пошли изъ Нижняго съ столникомъ и воеводою съ княземъ Дмитрiемъ Михайловичемъ Пожарскимъ, да съ выборнымъ человѣкомъ съ Кузьмою Мининымъ для московскаго очищенiя у всякихъ людей, покамѣстъ нижегородскiе денежные доходы въ зборѣ будутъ.

«У Никитиныхъ да у Максимовыхъ людей Строгоновыхъ, у Юшки да у Митюшки Петровыхъ взято три тысячи сто шестнадцать рублевъ.

«У Григорiя Микитникова, что былъ у Ѳедора Родяева, — пятсотъ рублевъ. — У Ярославцева у Василiя да у Степана Лыткиныхъ триста пятдесятъ рублевъ. — У Максимовыхъ людей Строгонова, у Матвея Петрова съ товарищи сто рублевъ. — У Сергѣя Патрушина сто рублевъ. — У Ярославца у Второво Чистого сто рублевъ. — У Москвича у Онисѣя Порывкина да у Ѳилипа Звонарева сорокъ рублевъ. Справилъ подъячiй Васка Ураковъ".

Извѣстенъ ли былъ вамъ этотъ непререкаемый источникъ, г. Костомаровъ, при вашей жалобѣ на скудость современныхъ извѣстiй?

Грамота князя Пожарскаго. «Въ Нижнемъ Новгородѣ гости и всѣ земскiе посадскiе люди, ревнуя по Бозѣ... не пощади своего имѣнiя, дворянъ и дѣтей боярскихъ, Смольянъ и иныхъ многихъ городовъ сподобихъ неоскуднымъ денежнымъ жалованiемъ". («Акты Истор". т. 11. стр. 25).

Летопись такъ называемая Филаретова. «Въ то же время мужъ нѣкiй въ Нижнемъ Новгородѣ убогою куплею питаетца, сiирѣчь продавецъ мясу и рыбы, въ требованiе людямъ, имя ему Козма сынъ Мининъ. Той жъ Козма отложаше своей вещи дѣло и воспрiемлетъ веле мудрое разумѣнiе и смыслъ и на всѣхъ людехъ страны тоя силу и власть воспрiемлетъ, уроки многiе собираетъ и изыскуетъ во градѣ людей воинскихъ, которые избыша отъ посѣченiя инописменныхъ и сихъ изыскуетъ, жаждущая сердца ихъ утоляетъ, наготу ихъ прикрываетъ, и на кони ихъ восаждаетъ, и сими дѣлы собираетъ воинство не мало". (стр. 55).

Лѣтопись о мятежахъ. «Богу же прозрѣвшу на ту рать и давшу между ими совѣтъ велiй любовь, такъ что отнюдь межъ ими не бяше вражды никaкiя; кои убо покупаху лошадей меньшею цѣною, тѣхъ же лошади побыша мѣсяцъ, тѣ же продавцы не познаху; тако бо Богу поспоряющу во всемъ". (стр. 237).

Въ Нижнемъ, по мнѣнiю г. Костомарова, нужно было употреблять ухищренiе, чтобъ «вытянуть" у богачей деньги, нужно было продавать имъ живыхъ людей съ женами и дѣтьми, отдавать въ кабалу, все за безцѣнокъ, а въ прочихъ то городахъ кàкъ вытягивали деньги для избавленiя Москвы отъ поляковъ, для спасенiя отечества? Сборъ нижегородскiй, разумѣется, не значилъ ничего въ сравненiи съ суммами, получавшимися изо всѣхъ городовъ! И общiя пожертвованiя засвидѣтельствованы актами. Князь Пожарскiй писалъ изъ Нижняго:

«А которые, господа, деньги были въ Нижнемъ въ сборѣ всякихъ доходовъ, и тѣ деньги розданы... и нынѣ, господа, изо всѣхъ городовъ прiѣзжаютъ къ намъ стольники и стряпчiе, и дворяне, и дѣти боярскiя, и всякихъ чиновъ люди, и бьютъ челомъ всей землѣ о денежномъ жалованьѣ, а дати имъ нечего... Да и поревновать бы, господа, пожаловати вамъ гостемъ и посадскимъ людемъ, чтобъ вамъ промежъ себя обложить, чтó кому съ себя дать на подмогу ратнымъ людемъ; тѣмъ бы вамъ ко всей земли совершенную правду и радѣнiе показали и, собравъ съ себя, тѣ деньги прислати къ намъ въ Ярославль тотчасъ." (Стр. 257).

И сборъ произошелъ во всѣхъ городахъ русскихъ, безъ видѣнiй, безъ обязательствъ, безъ продажи людей за безцѣнокъ!

Лѣтопись о мятежахъ. «Въ Нижнемъ же казны становишася мало. Онъ же нача писати по городамъ въ поморскiе и во всѣ понизовые, чтобы они помогали итти на очищенiе Московскаго Государства. Въ городахъ же слышавъ въ Нижнемъ собранiе, ради быша и послаша къ нему на совѣтъ, и много казну къ нему посылаху и свезоша къ нему изъ городовъ многую казну.

«Всюду же сiе промчеся собранiе (нижегородское) и отъ многихъ городовъ привезоша многую казну въ Нижнiй".

Ополченiе нижегородское выступило въ походъ...

«Прiидоша на Балахну... и даша имъ въ подмогу казны, оттуда же прiидоша въ Юрьевецъ, и тамо... казну многую даша." Тоже было въ Кинешмѣ и проч.

Филаретова лѣтопись: «Той же Кузма о своемъ дѣлѣ непрестанно попеченiе имѣетъ, во всѣ грады Россiйскаго Царства грамоты посылаетъ, и сребра множество собираетъ, и раздаде воинству съ требованiемъ, и тако пойдоша съ воинствомъ подъ царствующiй градъ". (Стр. 58).

Нѣтъ, г. Костомаровъ, сколько вы ни будете дѣйствовать съ вашимъ безпощаднымъ ножемъ критическаго анализа, вы будете только опорѣзоваться, и вмѣстѣ оказывать его тупость, и священныя лица Скопина, Минина, Пожарскаго, Сусанина, останутся навсегда чистыми, священными для всякаго русскаго безпристрастнаго историка, и славное спасенiе Москвы, освобожденiе Россiи отъ владычества польскаго, не помрачится въ нашей памяти никакою мыслiю о «зловредныхъ послѣдствiяхъ" подобныхъ сочиненному вами, въ дополненiе къ бездоказательнымъ отзывамъ о лицахъ: набравъ съ вѣтру, вопреки всѣмъ свидѣтельствамъ извѣстiя о покупкахъ и кабалахъ, г. Костомаровъ смѣло дѣлаетъ еще общее заключенiе. «Такая (небывалая) мѣра влекла за собой зловредныя послѣдствiя: изгнанiе чужеземныхъ враговъ, Русь должна была накатить на себя внутреннее зло — порабощенiе и угнетенiе бѣдныхъ, отданныхъ во власть богатыхъ." (стр. 515).

Г. Костомаровъ забываетъ, что даже сочиненное имъ положенiе бѣдняковъ и образъ взиманiя пожертвованiй относятся только къ Нижнему; a прочiе города не давали вѣдь на себя никому никакихъ обязательствъ, между тѣмъ бѣдныхъ кабальныхъ людей было по его положенiю много вездѣ! Слѣдовательно, что явленiе — если бы даже оно и было, не могло бы имѣть связи съ сборомъ денегъ Минина въ Нижнемъ. И г. Костомаровъ говоритъ о критикѣ, объ ученыхъ доказательствахъ, о требованiяхъ науки, объ источникахъ исторiи!

Какъ ни противно общее заключенiе, которымъ онъ хочетъ увѣнчать народное возстанiе 1612 года, это прекрасное, святое время въ жизни русскаго народа, приписывая ему такiя ужасныя слѣдствiя: «порабощенiе и угнетенiе бѣдныхъ, отданныхъ во власть богатымъ", но слѣдующее оправданiе, почерпнутое изъ правилъ Игнатiя Лойолы въ доказательство безпристрастiя, еще хуще:

«Круты и жестоки были мѣры Козьмы Минина, но неизбѣжны: время было черезъ–чуръ крутое и ужасное; нужно было спасать существованiе народа и державы на грядущiя времена." («Вѣстн. Евр." Iюль, стр. 515).

____

Третье обвиненiе Минина состоитъ въ томъ, что онъ указалъ на Пожарскаго зная его малоспособность, «вѣроятно для того, чтобъ самому безусловно всѣмъ распоряжаться".

Мы разобрали это обвиненiе въ статьѣ за Пожарскаго и повторить должны только его здѣсь для полноты.

«Есть–ли свидѣтельство, что Мининъ распоряжался и дѣйствовалъ мимо Пожарскаго?

Никакого извѣстiя нѣтъ, ни о какомъ распоряженiи, ни о какомъ вмѣшательствѣ, ни о какомъ дѣйствiи, кромѣ одного случая, что подъ Москвою Мининъ выпросилъ отрядъ у Пожарскаго, чтобъ ударить на поляковъ, и только.

Мининъ участвовалъ въ дѣлѣ своими мнѣнiями, совѣтами, завѣдывалъ хозяйственною частiю, и объ этомъ завѣдыванiи нѣтъ нигдѣ ничего кромѣ похвалъ и въ лѣтописи и въ грамотахъ. Объ его первенствѣ и вообще вмѣшательствѣ нѣтъ нигдѣ ни малѣйшаго даже намека. Спрашиваю: на какомъ основанiи можно предполагать, чго указывая на Пожарскаго онъ искалъ первенства себѣ? Гдѣ же здѣсь большая «вѣроятность?" Напротивъ, мы видимъ здѣсь совершенную невѣроятность и удивляемся опрометчивости и вмѣстѣ дерзости слѣдователя, который ищетъ midi à’ quatorze heures".

__

Представивъ эти три обвиненiя на такихъ зыбкихъ основанiяхъ, выведя изъ нихъ такiя дерзкiя заключенiя, г. Костомаровъ подводитъ имъ итогъ въ слѣдующихъ неожиданныхъ выраженiяхъ:

«Уже указанныхъ нами чертъ достаточно, чтобъ признать въ Мининѣ человѣка большаго ума и крѣпкой воли, человѣка необыкновеннаго". «Но этимъ почти и ограничиваются наши свѣдѣнiя объ этомъ человѣкѣ", заключаетъ г. Костомаровъ.

Въ чемъ же состоятъ эти свѣдѣнiя? припомните, читатели. Въ томъ, что Мининъ для достиженiя цѣли не рабиралъ средствъ, что онъ указалъ на Пожарскаго потому только, что зналъ его неспособность и хотѣлъ самъ во всемъ распоряжаться и наконецъ, что отдалъ за деньги богачамъ на жертву бѣдняковъ, желая вытянуть у нихъ деньги!

Вотъ за какiя свойства и дѣйствiя безпристрастный г. Костомаровъ считаетъ Минина человѣкомъ необыкновеннымъ и приписываетъ ему большой умъ и крѣпкую волю.

Не поздоровится отъ такихъ похвалъ! О сборѣ рати, о походѣ изъ Нижняго, о дѣйствiяхъ въ Ярославлѣ, о сношенiяхъ съ городами, съ новогородцами, шведами, нѣмцами, въ Ссарце о переговорахъ съ Трубецкимъ и казаками, о сраженiяхъ съ поляками, объ осадѣ Китая и Кремля, объ освобожденiи Москвы, о послѣдующихъ распоряженiяхъ, въ которыхъ сначала и до конца участвовалъ Мининъ, выборный человѣкъ отъ всего Московскаго Государства, такъ названный даже въ грамотѣ объ избранiи на престолъ царя Михаила Ѳедоровича, говядарь, награжденный саномъ думнаго дворянина и получившiй въ знакъ общей признательности помѣстье — нѣтъ ни слова!

Пожарскiй ничего не дѣлалъ, по изслѣдованiю г. Костомарова, о Мининѣ неизвѣстно ничего. Кто–же прогналъ поляковъ, освободилъ Москву и спасъ отечество?

Не смѣшны–ли разсужденiя г. Костомарова, если–бъ они не были такъ грустны!

___

Въ заключенiе г. Костомаровъ извѣщаетъ, что ему недавно досталось любопытное свѣдѣнiе, касающееся бiографiи Минина.

Былъ противъ Нижняго за Волгою въ нынѣшнемъ Семеновскомъ уѣздѣ Толоконцевскiй монастырь, которымъ въ царствованiе Ѳеодора Ивановича завладѣлъ противузаконно Печерскiй монастырь.

Толоконовцы жаловались; по обыску февраля 22 1612 г. оказалось, что они были правы, но нижегородскiе посадскiе старосты Андрей Марковъ и Кузьма Мининъ Сухорукъ, «наровя Ѳеодосiю, архимандриту Печерскому, по дружбѣ и по суламъ опять отдати Толоконцевскiй монастырь Печерскому".

«Если вѣрить этому документу, то Мининъ какъ русскiй человѣкъ того времени, не изъятъ былъ отъ пороковъ, кривосудiя и посуловзимательства".

«Если вѣрить"... говорите вы, ну такъ разберите, въ чемъ состоятъ права Печерскаго монастыря, на чемъ основывались жалобы Толоконцевскаго, почему производившiй обыскъ московскiй чиновникъ оправдалъ его, а послѣ нижегородскiе старосты посудили иначе, разберите какое участiе могли имѣть здѣсь они–же и проч.

Нѣтъ, г. Костомаровъ не принимаетъ на себя этого труда; ему всего прiятнѣе находка, потому чго онъ можетъ дополнить новою прекрасною чертою начерченный имъ портретъ Минина, которую и пускаетъ въ свѣтъ подъ охраною дорогаго для него слова если, и распространяетъ ее и на всю дѣятельность Минина!

Кромѣ этого извѣстiя, мы не знаемъ ничего о его прежней, ни о его послѣдующей жизни, не знаемъ кáкъ онъ относился къ медленности, Пожарскаго, на которую жаловались троицкiя власти, неизвѣстны намъ способы обращенiя его съ казной, которая была ему ввѣрена хотя — толоконецкое дѣло подаетъ намъ намекъ на то, каковъ долженъ былъ быть этотъ способъ...

Довольно!

Предоставляю читателямъ окончательный судъ надъ прокуроромъ и надъ адвокатомъ, и обращаюсь къ Сусанину.

М. Погодинъ.

_______

НЕЧАЕВСКIЙ ПРОЦЕССЪ.

(Извлеченiе изъ «Правительственнаго Вѣстника»).

8 января открылось засѣданiе московскаго окружнаго суда, съ участiемъ присяжныхъ засѣдателей, по дѣлу о мѣщанинѣ города Шуи, носящемъ званiе приходскаго учителя, Сергѣѣ Геннадiевичѣ Нечаевѣ, обвиняемомъ въ убiйствѣ. Предсѣдатель (г. Дрейеръ). Подсудимый, васъ зовутъ Сергѣй Геннадiевъ Нечаевъ? — Подсудимый. Прежде чѣмъ отвѣчать на вашъ вопросъ, я прошу... Предсѣдатель (останавливая подсудимаго). Вы Сергѣй Геннадiевъ Нечаевъ? — Подсудимый. Прежде чѣмъ отвѣчать на вашъ вопросъ, я имѣю честь заявить, что права суда надо мною за русскимъ судомъ не признаю, подсудимымъ себя не считаю. Если суду угодно знать причины, почему не считаю, то я сочту своимъ долгомъ объяснить эти причины... На замѣчанiе предсѣдателя о томъ, что по закону окружной судъ не входитъ въ обсужденiе вопроса о подсудности, разрѣшеннаго судебною палатою, и что подсудимый можетъ обжаловать распоряженiе палаты о преданiи его суду въ кассацiонной жалобѣ сенату — подсудимый (сильно возвысивъ голосъ) сказалъ: «Господинъ предсѣдатель, я эмигрантъ, подданнымъ русскаго Императора быть пересталъ, формальности вашего судопроизводства не имѣютъ для меня никакого значенiя (подсудимаго по приказанiю предсѣдателя выводятъ, въ это время онъ еще громче продолжаетъ): я признавалъ бы позорнымъ для себя допустить судить мое поведенiе”... (на этомъ словѣ дверь за подсудимымъ была затворена). Въ публикѣ произошло сильное волненiе и общiй крикъ: вонъ его! вонъ! вонъ!... Предсѣдатель предостерегъ публику по поводу неумѣстности какихъ бы то ни было заявленiй съ ея стороны на судѣ и потребовалъ заключенiя прокурора о томъ, не сомнѣвается ли онъ относительно тожества лицъ: подсудимаго и извѣстнаго Нечаева, на чтó прокуроръ (г. Жуковъ) замѣтилъ, что судъ можетъ удостовѣриться въ личности Нечаева находящимися въ дѣлѣ протоколами, подписанными имъ самимъ, причемъ онъ призналъ себя Сергѣемъ Геннадiевымъ Нечаевымъ, тѣмъ самымъ подсудимымъ, который преданъ теперь суду. Судъ, на основанiи имѣющихся данныхъ, призналъ возможнымъ приступить къ разсмотрѣнiю дѣла формальнаго удостовѣренiя въ томъ, что подсудимый дѣйствительно Нечаевъ.

Приступлено было къ обычнымъ формальностямъ, касающимся свидѣтелей и присяжныхъ засѣдателей. Оказалось, что изъ свидѣтелей явился одинъ только Мухортовъ. Остальные же (Лау, Эрастовъ, Кизо, Климинъ и Дроздовъ не розысканы, а Успенскiй, Николаевъ, Прыжовъ и Кузнецовъ сосланы въ каторжныя работы) признаны судомъ неявившимися по уважительнымъ причинамъ. По пополненiи предсѣдателемъ недостающихъ пяти очередныхъ присяжныхъ засѣдателей изъ списка запасныхъ, прокуроръ отвелъ пять человѣкъ. Въ составъ присутствiя присяжныхъ вошли: 5 купцовъ, 2 чиновника, 2 мѣщанина, 1 цеховой, 1 почетный гражданинъ и 1 крестьянинъ.

По распоряженiю предсѣдателя ввели подсудимаго. Предсѣдатель (обращаясь къ подсудимому). Желаете ли вы воспользоваться правомъ отвода? — Подсудимый. Позвольте объявить, г. предсѣдатель... Предсѣдатель повторяетъ свой вопросъ. — Подсудимый (возвышеннымъ голосомъ). Всѣ формальности русскаго судопроизводства не имѣютъ для меня никакого значенiя... (подсудимаго выводятъ, въ дверяхъ онъ кричитъ: «Рабомъ вашего деспота я быть пересталъ! Да здравствуетъ земскiй соборъ!...”) Прокуроръ просилъ занести послѣднiя слова подсудимаго въ протоколъ.

По приводѣ присяжныхъ къ присягѣ, предсѣдатель въ краткихъ, но выразительныхъ словахъ просилъ присяжныхъ: не произносить приговора о виновности человѣка подъ тяжелыми впечатлѣнiями, подобными испытаннымъ ими передъ тѣмъ на судѣ, гдѣ еще ни разу безумецъ не дозволилъ себѣ того, чтò высказалъ теперь подсудимый; быть совершенно спокоными, выслушать дѣло со всѣмъ вниманiемъ, необходимымъ для постановленiя сознательнаго и справедливаго приговора и, наконецъ, на выходки подсудимаго отвѣчать совершеннымъ презрѣнiемъ, какъ будто–бы ихъ и не было. И вообще предсѣдатель объяснялъ присяжнымъ права и обязанности ихъ.

Затѣмъ прочитанъ былъ обвинительный актъ, сущность котораго состоитъ въ слѣдующемъ. 26 ноября 1869 года крестьянами деревни Петровскихъ Выселокъ найденъ былъ въ прудѣ, принадлежащемъ Петровской земледѣльческой академiи (въ Московскомъ уѣздѣ) трупъ какого–то человѣка. Изъ произведеннаго по этому предмету полицейскаго дознанiя и предварительнаго слѣдствiя съ разными медицинскими и другими осмотрами и изслѣдованiями оказалось. Трупъ лежалъ подъ льдомъ въ водѣ пруда, отстоящаго отъ академическихъ зданiй въ трехъ четвертяхъ версты. Въ 20 шагахъ отъ пруда находится полуразрушенный гротъ. По направленiю отъ пруда къ гроту найденъ кирпичъ съ слѣдами цемента, обвязанный бичевкой; на этомъ кирпичѣ видны слѣды крови. По тому же направленiю замѣчено нѣсколько листьевъ со слѣдами крови, а немного далѣе круглая черная барашковая шапка, съ окровавленнымъ верхомъ и приставшими къ нему листьями. У наружной стѣны грота найденъ другой кирпичъ, также обвязанный бичевкою, съ значительнымъ количествомъ кровяныхъ пятенъ. На наружной стѣнѣ грота замѣчено кровяное пятно и такiя же пятна оказались на нѣкоторыхъ листьяхъ, покрывающихъ полъ грота. Пятна эти находились только у входа въ гротъ и на пространствѣ отъ входа до начала темнаго корридора, ведущаго къ противоположному выходу изъ грота. Трупъ лежалъ въ водѣ ногами къ берегу. Ноги были связаны выше щиколотки бичевкою, къ концу которой привязанъ былъ кирпичъ, а нѣсколько выше — башлыкомъ принадлежащимъ слушателю Петровской академiи Мухортову; такой же кирпичъ привязанъ былъ къ шарфу, затянутому на шеѣ трупа. Въ карманахъ найдены, между прочимъ, часы, остановившiеся на 20 мин. шестаго, и билетъ изъ книжнаго магазина Черкесова на имя слушателя Петровской академiи Кузнецова. На платьѣ трупа видны были слѣды крови. Во внутреннемъ углу лѣваго глаза оказалась рана съ запекшеюся кровью; такая же рана была на затылкѣ. Глазные яблоки были налиты кровью, полость носа наполнена запекшеюся кровью, кончикъ языка ущемленъ между зубами. Вокругъ шеи и наружной ея части видѣнъ былъ темнобагроваго цвѣта кругъ съ оттискомъ клѣтчатыхъ полосокъ и на ощупь пергаментной твердости, ниже и выше этого круга замѣтна вздутость. Изъ вскрытiя трупа видно, что двѣ вышеописанныя раны на затылкѣ и въ углу глаза произошли отъ выстрѣла пулей въ голову и составляютъ одну сквозную рану. По заключенiю врача и медицинской конторы смерть прозошла вслѣдствiе задушенiя, при современной тому смертельной ранѣ головы. Трупъ этотъ признанъ былъ слушателями Петровской академiи за трупъ ихъ товарища, слушателя академiи Ивана Иванова. Къ упомянутымъ вещественнымъ доказательствамъ преступленiя крестьянинъ Петръ Калугинъ представилъ черное драповое пальто, найденное имъ случайно около стоговъ на лугу, оказавшееся приндлежащимъ покойному Иванову и сильно изпачканнымъ кровью. Изъ показанiй свидѣтелей (слушателей тоже академiи: Дмитрiя Мухортова, Василiя Эрастова, Лау, Иннокентiя Климина, бывшаго студента университета Кизо и студента университета Дроздова), между прочимъ, обнаружилось: Утромъ 20 ноября Ивановъ уѣхалъ изъ академiи въ Москву съ бывшимъ слушателемъ той же академiи Алексѣемъ Кузнецовымъ и болѣе не возвращался домой, т. е. къ жившему вмѣстѣ съ нимъ Мухортову. Уѣзжая, Ивановъ, не найдя своего башлыка, взялъ башлыкъ Мухортова. Этимъ самымъ башлыкомъ и связаны были у трупа Иванова ноги. На другой или третiй день отъѣзда Иванова въ Москву, прiѣзжалъ какой–то господинъ, назвавшiйся Петровымъ, спрашивалъ (у Эрастова) Иванова и, не дождавшись возвращенiя его, уѣхалъ обратно въ Москву. 21 ноября въ Москвѣ видѣли Иванова въ кухмистерской Молчанова, который обѣдалъ тамъ между 2 или 3 часами пополудни. Послѣ обѣда Ивановъ вмѣстѣ съ тремя свидѣтелями (Кизо, Дроздовымъ и Лау) отправился на квартиру одного изъ нихъ (Лау) пить чай. Когда они пили чай, въ квартиру свидѣтеля пришелъ какой–то неизвѣстный человѣкъ и вызвалъ Иванова. Ивановъ, сказавъ, что идетъ на урокъ, ушелъ съ неизвѣстнымъ человѣкомъ. Почти вслѣдъ за Ивановымъ ушли изъ дому двое свидѣтелей (Кизо и Дроздовъ). На Страстномъ бульварѣ они снова встрѣтились съ Ивановымъ и его спутникомъ, причемъ Ивановъ, спросивъ у нихъ, гдѣ Большая Дмитровка, пошелъ съ тѣмъ же неизвѣстнымъ по указанному ими направленiю. Шапка, найденная на мѣстѣ преступленiя, оказалась непринадлежащею Иванову. Башлыкъ же, найденный на мѣстѣ преступленiя, оказался принадлежащимъ одному свидѣтелю (Климову), который показалъ, что этотъ башлыкъ въ концѣ октября или началѣ ноября былъ отданъ имъ слушателю академiи Алексѣю Кузнецову. Изъ показанiй привлеченныхъ къ дѣлу въ качествѣ подозрѣваемыхъ и обвиняемыхъ четырехъ человѣкъ (слушателя академiи Алексѣя Кузнецова, мѣщанина Николая Николаева, бывшаго студента Петра Успенскаго и губернскаго секретаря Ивана Прыжова), между прочимъ, открыто: Убiйство Иванова совершено 21 ноября около 5 или 6 час. Въ убiйствѣ участвовало пять человѣкъ: Сергѣй Нечаевъ, извѣстный обвиняемымъ и свидѣтелямъ подъ разными вымышленными имъ именами, Николай Николаевъ, Петръ Успенскiй, Иванъ Прыжовъ и Алексѣй Кузнецовъ, изъ которыхъ всѣ сознались въ преступленiи, за исключенiемъ Нечаева, привлеченнаго къ отвѣтственности лишь въ настоящее время. Умыселъ совершить убiйство явился у Нечаева. Совѣщанiя о томъ, какимъ образомъ совершить убiйство — происходили цѣлую недѣлю. Нечаевъ предлагалъ сначала задушить или отравить Иванова, но затѣмъ рѣшился завлечь Иванова подъ вымышленнымъ предлогомъ въ мѣсто за академическимъ прудомъ, въ гротъ — и тамъ убить. Предлогомъ заманить его въ гротъ служило отысканiе скрытыхъ, будто бы, тамъ типографскихъ станковъ. Для этой цѣли 21 ноября утромъ Николаевъ ходилъ на квартиру Иванова, но не засталъ его дома. Нѣсколько позже Нечаевъ послалъ Николаева къ Лау, гдѣ думалъ застать Иванова. А Кузнецовъ стерегъ, когда Николаевъ и Ивановъ выйдутъ на улицу и затѣмъ, когда увидѣлъ, что они вышли изъ квартиры Лау на улицу — вернулся къ себѣ на квартиру и предупредилъ о томъ остальныхъ соучастниковъ. Оттуда Нечаевъ, Успенскiй и Кузнецовъ поѣхали въ Петровскую академiю, оставивъ Прыжова на квартирѣ задержать нѣсколько Иванова и дать первымъ тремъ доѣхать до грота. Когда Николаевъ, Прыжовъ и Ивановъ пришли къ гроту, то Ивановъ вошелъ въ гротъ. Нечаевъ громко закричалъ: «кто тутъ?” и бросился на Иванова. Прозошли шумъ и свалка. И Успенскiй слышалъ, какъ Николаевъ кричалъ: «не меня, не меня”. Оказалось, что Нечаевъ въ темнотѣ сталъ душить Николаева, принявъ его за Иванова. Ивановъ въ это время бросился къ выходу, но его снова повалили и Нечаевъ съ Николаевымъ стали душить его. Раздался выстрѣлъ и Ивановъ былъ убитъ. Нечаевъ выстрѣлилъ Иванову въ голову изъ револьвера Николаева. Къ трупу были привязаны камни, и самый трупъ опущенъ въ прудъ. На мѣстѣ преступленiя остались шапка и башлыкъ, бывшiе на Нечаевѣ. Во время борьбы въ гротѣ Ивановъ искусалъ Нечаеву руки. Послѣ убiйства Нечаевъ взялъ съ собою пальто Иванова, не желая, чтобы оно даромъ пропадало, осмотрѣлъ его карманы, причемъ взялъ сигары, записную книжку, портмонэ и нѣсколько серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ. Все это онъ передалъ отчасти Кузнецову, Николаеву и Прыжову. Дорогою Нечаеву замѣтили, что захваченное имъ пальто въ крови, тогда онъ отнесъ пальто въ сторону отъ дороги и бросилъ у стоговъ съ сѣномъ. Всѣ соучастники преступленiя послѣ всего этого собрались въ квартирѣ Кузнецова, мылись и уничтожали слѣды преступленiя. Побудительную причину убiйства Прыжовъ объясняетъ тѣмъ, что Нечаевъ чувствовалъ къ Иванову личную ненависть, а Ивановъ не желалъ подчиняться желѣзному характеру Нечаева и ему постоянно противорѣчилъ. А Кузнецовъ, Прыжовъ и Николаевъ объясняютъ свое участiе въ преступленiи тѣмъ, что ихъ отказъ неминуемо повлекъ бы за собою месть со стороны Нечаева и они боялись сами быть убитыми... Справедливость вышеизложенныхъ показанiй доказывается: полнымъ согласiемъ между собою показанiй четырехъ соучастниковъ преступленiя и такимъ же полнымъ согласiемъ этихъ показанiй съ обстоятельствами дѣла, чтò подтверждено фактическою провѣркою этихъ показанiй, причемъ, между прочимъ, у Нечаева, по осмотрѣ правой его руки, оказались на этой рукѣ рубцы, происшедшiе, по заключенiю врачей, отъ зажившихъ ранъ... Обвиняемый Нечаевъ, происходя изъ мѣщанъ города Шуи, до 30 января 1869 г. занималъ должность учителя въ с.–петербургскихъ приходскихъ училищахъ, но въ то время бѣжалъ заграницу. Точно также скрылся Нечаевъ и послѣ убiйства Иванова, но въ октябрѣ прошлаго года выданъ швейцарскимъ правительствомъ какъ лицо, обвиняемое въ тяжкомъ уголовномъ преступленiи. При полицейскомъ изслѣдованiи и предварительномъ слѣдствiи обвиняемый Нечаевъ заявилъ, что онъ не желаетъ давать никакихъ показанiй, и не отвѣчалъ ни на одинъ изъ предложенныхъ ему вопросовъ. А въ настоящее время, онъ, Нечаевъ, обвиняется въ преступленiи, предусмотрѣнномъ въ ст. 1453 п. 3 улож. о наказ., почему и предается суду московскаго окружнаго суда, съ участiемъ присяжныхъ.

По прочтенiи акта подсудимый вновь былъ введенъ въ залу засѣданiя, причемъ предсѣдатель обратился къ нему съ передачею ему сущности обвиненiя. На что подсудимый (тѣмъ же возвышеннымъ голосомъ, какъ и прежде) сказалъ: «убiенiе Иванова есть фактъ чисто политическаго характера; оно составляетъ часть дѣла о заговорѣ, которое разбиралось въ Петербургѣ...” (подсудимаго по распоряженiю предсѣдателя увели).

Судебное слѣдствiе началось чтенiемъ акта осмотра мѣстности, гдѣ найденъ трупъ Иванова, судебно–медицинскаго осмотра трупа Иванова и заключенiя медицинской конторы о причинѣ смерти Иванова. Сущность этихъ актовъ изложена выше, въ обвинительномъ актѣ. Затѣмъ были введены въ залу засѣданiя: свидѣтель Мухортовъ и подсудимый Нечаевъ. На обычные вопросы предсѣдателя свидѣтель заявилъ, что подсудимаго Нечаева не знаетъ и никогда не видалъ. Предсѣдатель (обращаясь къ подсудимому). Допускаете–ли вы его (свидѣтеля) къ присягѣ? — Подсудимый (болѣе спокойно чѣмъ прежде). Я имѣлъ честь объявить, что за русскимъ судомъ права судить меня не признаю. — Предсѣдатель. Садитесь. Подсудимый садится, обернувшись лицомъ къ публикѣ... Свидѣтель Мухортовъ подъ присягою, между прочимъ, показалъ, что онъ зналъ Иванова и переѣхалъ къ нему на квартиру за нѣсколько дней до его убiйства. Прожилъ съ нимъ вмѣстѣ дня два, послѣ чего къ нимъ прiѣхалъ Кузнецовъ и увезъ Иванова въ Москву по очень спѣшному будто–бы дѣлу, причемъ Ивановъ, не найдя своего башлыка, взялъ башлыкъ свидѣтеля. И не смотря на обѣщанiе возвратиться въ половинѣ перваго часа ночи — болѣе не возвращался. Наконецъ, когда вырубили изъ подъ льда въ прудѣ Петровской академiи какой–то трупъ, свидѣтель узналъ въ немъ Иванова, а въ башлыкѣ, которымъ связаны были ноги Иванова, — свой башлыкъ... — Предсѣдатель. Подсудимый не желаетъ предлагать вопросовъ свидѣтелю? — Подсудимый (сидя и обернувшись къ публикѣ). Я подсудимымъ себя не считаю... Предсѣдатель еще разъ обратился къ подсудимому по поводу прочитанныхъ въ его отсутствiе актовъ и въ виду возможныхъ возраженiй со стороны подсудимаго на эти акты; но подсудимый на это замѣтилъ: «я имѣлъ честь объяснить, что подсудимымъ себя не считаю”... Затѣмъ, по распоряженiю предсѣдателя, и по заявленiямъ прокурора, прочитано было 19 отдѣльныхъ актовъ, состоящихъ изъ показанiй какъ свидѣтелей, такъ и осужденныхъ по прежнему процессу въ Петербургѣ вышеупомянутыхъ лицъ, участвовавшихъ съ Нечаевымъ въ убiйствѣ Иванова и разные протоколы осмотровъ и освидѣтельствованiй. Сущность и этихъ актовъ изложена выше, въ обвинительномъ актѣ, какъ это уже замѣчено. Всѣ эти акты подтверждаютъ все сказанное выше относительно всѣмъ извѣстной кровавой драмы. При чтенiи актовъ подсудимый отвѣчалъ молчанiемъ на всѣ обращенiя къ нему предсѣдателя съ вопросами: «подсудимый ничего не имѣетъ возразить?...”

Послѣ судебнаго слѣдствiя было приступлено къ обычнымъ заключительнымъ пренiямъ по этому слѣдствiю. Прокуроръ, въ длинной обвинительной рѣчи, прежде всего нарисовалъ со всѣми подробностями картину преступленiя. Потомъ доказывалъ, что главнымъ зачинщикомъ, подстрекателемъ къ убiйству Иванова былъ именно Нечаевъ и что онъ первый вмѣстѣ съ Николаевымъ приступилъ къ совершенiю преступленiя; что убiйство совершено вслѣдствiе ненависти, вслѣдствiе распри — вслѣдствiе личнаго чувства Нечаева къ Иванову; что, совершивъ преступленiе, соучастники его поддались чувству присвоенiя чужой собственности и ограбили свою жертву, отобравъ записную книжку, сигары, деньги и пальто. Затѣмъ прокуроръ доказывалъ, что для убiйства съ обдуманнымъ заранѣе намѣренiемъ или умысломъ въ законѣ не опредѣлено никакой цѣли преступленiя, при которой подсудимый могъ бы быть подвергнутъ наказанiю по ней, и въ этомъ случаѣ совершенно безразлична та цѣль, которою руководился подсудимый... Если человѣкъ убитъ въ засадѣ, измѣнническимъ образомъ, заманенный въ такое мѣсто, гдѣ онъ не могъ защищаться, тогда законъ признаетъ достаточною наличность только этого обстоятельства, чтобы полный составъ преступленiя былъ на лицо, независимо отъ той цѣли, съ которою совершено преступленiе. И что убiйство Иванова съ политическою цѣлью, какъ на этомъ обстоятельствѣ настаиваетъ подсудимый, немыслимо, такъ какъ подсудимый не сталъ бы открывать свои тайны человѣку, съ которымъ былъ въ ссорѣ, еслибы дѣйствительно на что нибудь злоумышлялъ въ политическомъ отношенiи. Притомъ же, сказалъ прокуроръ, ни одинъ изъ прежнихъ подсудимыхъ въ настоящемъ случаѣ, т. е. относительно убiйства Иванова, не сослался на эту (политическую) цѣль; и кромѣ того эту цѣль имѣли въ виду, ее повѣряли и все–таки пришли къ заключенiю, что убiйство Иванова не имѣетъ никакой связи съ политическимъ преступленiемъ, по которому былъ процессъ въ Петербургѣ... Наконецъ прокуроръ заключилъ свою рѣчь тѣмъ, что въ его дѣятельности не было ни одного дѣла до такой степени ясно опредѣленнаго въ смыслѣ доказательствъ совершенiя убiйства и виновности въ немъ подсудимаго; что относительно могущей у присяжныхъ родиться мысли о томъ, не заслуживаетъ–ли этотъ несчастный снисхожденiя — онъ, прокуроръ, проситъ присяжныхъ вспомнить, что Ивановъ шелъ съ подсудимыми, въ числѣ которыхъ былъ одинъ (Кузнецовъ), считавшiйся его другомъ, что они заманили его въ гротъ подъ дружескимъ предлогомъ, что они совершили преступленiе обдуманно, звѣрски распорядились съ Ивановымъ, душили, стрѣляли, мучили и наконецъ ограбили его — и что поэтому обстоятельства дѣла только отягчаютъ вину подсудимаго, а никакъ не смягчаютъ ее. — По окончанiи обвинительной рѣчи предсѣдатель обратился къ подсудимому съ вопросомъ: «подсудимый, вы ничего не имѣете сказать въ свое оправданiе”? На что подсудимый отвѣчалъ: «я считаю унизительнымъ для своего имени защищаться отъ клеветы очевидной для всѣхъ. Вся Россiя знаетъ, что я преступникъ политическiй. Повторяю то чтò сказалъ графу Левашеву (?): правительство можетъ отнять у меня жизнь, но честь останется при мнѣ”. — На разрѣшенiе присяжныхъ поставленъ былъ судомъ слѣдующiй вопросъ: «Виновенъ–ли подсудимый Нечаевъ и пр., родившiйся 20 сентября 1847 г., въ томъ что, возымѣвъ изъ личной ненависти намѣренiе лишить жизни Иванова, согласилъ другихъ четырехъ лицъ, сосланныхъ уже за это преступленiе въ каторжныя работы, совершить это убiйство и затѣмъ 21 ноября 1869 г. привелъ задуманное намѣренiе въ исполненiе, заманивъ Иванова въ пустынное по времени года мѣсто — гротъ Петровской академiи, и положивъ его тамъ на мѣстѣ собственноручнымъ выстрѣломъ изъ револьвера? — Предсѣдатель началъ свое резюме съ разбора возраженiй, представленныхъ подсудимымъ и разъяснялъ присяжнымъ, что его возраженiя не имѣютъ никакого основанiя и не заслуживаютъ уваженiя по слѣдующимъ причинамъ. Если онъ считалъ себя преступникомъ политическимъ, то ничто не мѣшало ему въ то время когда совершилось преступленiе остаться въ Россiи и судиться въ томъ, въ чемъ, по его мнѣнiю, онъ долженъ быть судимъ. Но теперь онъ лишилъ себя возможности быть судимымъ въ качествѣ политическаго преступника, потому что, не возвратившись изъ заграницы добровольно, онъ выданъ русскому правительству швейцарскимъ правительствомъ съ тѣмъ, чтобъ онъ подлежалъ суду только за то тяжкое преступленiе, въ которомъ его обвиняютъ. Предварительное слѣдствiе объ убiйствѣ Иванова произведено совершенно отдѣльно отъ слѣдствiя по другимъ пунктамъ обвиненiй, тяготѣвшихъ на Нечаевѣ и его единомышленникахъ. Онъ считаетъ себя не русскимъ подданнымъ и неподлежащимъ суду русскихъ судебныхъ мѣстъ. Но всякое самостоятельное государство судитъ лицъ, совершившихъ въ немъ преступленiе, еслибы они даже были иностранцы. На неподсудность окружному суду настоящаго дѣла подсудимый можетъ жаловаться сенату... Затѣмъ предсѣдатель разсматривалъ доказательства, подробно разъяснялъ присяжнымъ обстоятельства дѣла, совершенiя преступленiя, виновности подсудимаго и степень его участiя въ преступленiи, и когда обратился къ разъясненiю предоставленнаго присяжнымъ права признавать подсудимаго заслуживающимъ снисхожденiя и привелъ слова Высочайшаго манифеста: «да царствуетъ милость въ судахъ”, — то былъ прерванъ подсудимымъ, сказавшимъ: «а меня билъ жандармскiй офицеръ”. Но предсѣдатель, не прерывая своей рѣчи, разъяснилъ присяжнымъ, что оказывать подсудимому снисхожденiе они могутъ лишь по обстоятельствамъ дѣла, а не произвольно; иначе такое снисхожденiе было бы незаконною милостью или неправосудiемъ... И закончилъ свою рѣчь формальнымъ разъясненiемъ присяжнымъ ихъ правъ и обязанностей.

Присяжные, пробывъ въ совѣщательной комнатѣ 20 мин., вынесли на изложенный выше вопросъ слѣдующiй отвѣтъ: «да, виновенъ”. Прокуроръ послѣ этого заявилъ, что подсудимаго слѣдуетъ, по закону, лишивъ всѣхъ правъ состоянiя, сослать въ каторжныя работы въ рудникахъ на 20 лѣтъ. А подсудимый выразилъ: «Это шемякинъ судъ”.

Судъ, постановивъ резолюцiю, объявилъ въ тоже засѣданiе въ окончательной формѣ слѣдующiй приговоръ: «... Носящаго званiе учителя городскаго приходскаго училища, Сергѣя Геннадiева Нечаева, 25 лѣтъ, лишивъ всѣхъ правъ состоянiя, сослать въ каторжныя работы въ рудникахъ на 20 лѣтъ, а затѣмъ поселить въ Сибири навсегда”.

По объявленiи приговора и по объясненiи подсудимому правъ его на кассацiю предсѣдатель сдѣлалъ распоряженiе объ удаленiи его изъ залы засѣданiя. При выходѣ изъ залы подсудимый закричалъ: «да здравствуетъ земскiй соборъ! Долой деспотизмъ!”

______

ПОЛОЖЕНIЕ ПЕНСIОННАГО ДѢЛА ЗА ГРАНИЦЕЮ И У НАСЪ И ПРЕДПОЛОЖЕНIЯ ОБЕЗПЕЧЕНIЯ ПЕНСIЯМИ НА НАЧАЛАХЪ ВЗАИМНОПОЖИЗНЕННАГО СТРАХОВАНIЯ.

(Окончанiе).

Обойтись вовсе безъ всякаго пособiя отъ правительства, въ виду того, чтобы пенсiи изъ одного вычета съ нынѣшняго содержанiя достаточно обезпечивали правительственныхъ нормальныхъ пенсiонеровъ, составители проекта нашли невозможнымъ, такъ какъ вычеты съ настоящаго содержанiя служащихъ, безъ отягощенiя сихъ послѣднихъ, не могутъ быть опредѣлены свыше 6 проц., т. е., тѣхъ процентовъ, которые нынѣ взимаются въ эмеритальныхъ кассахъ морскаго и военнаго вѣдомствъ.

При этихъ вычетахъ пенсiи изъ пенсiонной кассы на проэктированныхъ началахъ превзошли бы немногимъ (около ¹/₃) нынѣ выплачиваемыя изъ государственнаго казначейства, недостаточность которыхъ сознана всѣми. А на сколько недостаточны настоящiя пенсiи по нынѣшнему пенсiонному уставу, то приведемъ примѣръ.

Директоръ департамента, пользующiйся на службѣ жалованьемъ въ 7,000 р. и весьма часто еще арендными и другими добавочными окладами, при выходѣ въ отставку, получаютъ по уставу полную пенсiю за 35 лѣтъ службы — 857 руб. 70 к., чтó составляетъ только ¹/₈ его оклада жалованья. Полная пенсiя для начальника отдѣленiя (428 руб. 85 к.) равняется только ¹/₇ части оклада жалованья по нынѣшнимъ штатамъ (2,800 р.). Поэтому, понятно, чтобы увеличить эти пенсiи, пособiе отъ правительства оказывалось необходимымъ.

Въ виду этого составители проекта кассы предполагали, что пособiе правительства могло бы выразиться въ двухъ формахъ: или въ приплатѣ извѣстнаго процента къ пенсiямъ изъ пенсiонной кассы, или въ увеличенiи настоящаго содержанiя служащихъ извѣстнымъ процентомъ, который наравнѣ съ 6 проц. вычетомъ обращался бы въ пенсiонную кассу и на столько увеличивалъ бы въ послѣдствiи пенсiи. Изъ этихъ двухъ формъ, найдена болѣе удобной послѣдняя, какъ болѣe ясная, опредѣлительная и выгодная для правительства.

По проекту предполагалось, что правительство:

а) уступаетъ служащимъ всѣ нынѣ производимые вычеты съ ихъ денежнаго довольствiя, именно:

2 проц. съ жалованья на пенсiи;

1 проц. со столовыхъ, на пенсiи;

1 проц. со столовыхъ въ инвалидный капиталъ;

10 проц. съ наградъ и пособiй инвалидный капиталъ и вычеты за повышенiе чинами.

и б) увеличиваетъ постоянное штатное содержанiе служащихъ (жалованье, столовыя и квартирныя) на семь процентовъ.

По сдѣланнымъ приблизительно исчисленiямъ, воспособленiе правительства проектируемой пенсiонной кассы будетъ простираться до 3.676,815 p. (въ томъ числѣ: уступкою вычетовъ 1.188,146 р. и увеличенiемъ на 7 проц. штатнаго содержанiя 2.488,669 р.) въ годъ. Пo вычисленiямъ составителей проекта, при начатiи выдачи пенсiй изъ пенсiонной кассы, расходы государственные на нормальныя пенсiи если и увеличатся на первое время, то затѣмъ постепенно будутъ сокращаться и современемъ соворшенно прекратятся.

Такимъ образомъ будутъ исполнены желаемыя условiя, т. е., при увеличенiи пособiй сократятся расходы на этотъ предметъ государственнаго казначейства.

При предположенномъ пособiи отъ правительства, на которое, какъ мы слышали, послѣдовало уже согласiе министра финансовъ и государственнаго контролера, вычеты со всего содержанiя служащихъ по проекту могутъ быть доведены до 15 проц.

При опредѣленiи размѣра пенсiй составители проекта приняли въ основанiе, что каждый внесенный въ извѣстномъ возрастѣ рубль вычетовъ соотвѣтствуетъ при достиженiи опредѣленныхъ лѣтъ извѣстной пожизненной пенсiи. При этомъ опредѣленъ размѣръ сложныхъ процентовъ (4¹/₂⁰/₀) и вѣроятность числа остающихся въ живыхъ и продолжительность жизни по таблицамъ смертности Депарсьё.

Главнѣйшiя основанiя правъ служащихъ на пенсiи и единовременныя выдачи опредѣлены въ проектѣ кассы такимъ образомъ:

Право на полученiе пенсiи изъ пенсiонной кассы прiобрѣтается при совокупности трехъ условiй: а) прослуженiя 15 лѣтъ въ государственной службѣ, съ полученiемъ содержанiя отъ казны и платы въ пенсiонную казну слѣдующихъ съ участниковъ вычетовъ; б) достиженiемъ участникомъ 50–лѣтняго возраста жизни и в) оставленiя имъ государственной службы. Безъ перваго изъ этихъ условiй, доступъ въ участники кассы, существующей при пособiи правительства, былъ бы открыть для всякаго, что, по мнѣнiю составителей проекта, немыслимо въ учрежденiи дѣйствующемъ для однихъ служащихъ. Пятидесятилѣтнiй возрастъ кандидата на пенсiи составители проекта приняли за наименьшiй предѣлъ начала упадка силъ служащаго. Назначенiе же извѣстнаго возраста пенсiонеровъ для выдачи ему пенсiи они признали необходимымъ, имѣя въ виду мнѣнiя многихъ лицъ, писавшихъ объ эмеритальныхъ кассахъ въ Pocciи и примѣръ иностранныхъ законоположенiй. Наконецъ, третье изъ указанныхъ условiй — оставленiе государственной службы вытекаетъ само собою изъ понятiя о пенсiи, которая только тогда и становится пенсiею, когда получающiй перестаетъ служить; въ противномъ случаѣ, она составляетъ только видъ добавочнаго содержанiя. Участникъ кассы, оставляющiй службу ранѣе 50–ти–лѣтняго возраста, при соблюденiи остальныхъ двухъ условiй на прiобрѣтенiе пенсiи изъ пенсiонной кассы, можетъ воспользоваться пенсiею только по достиженiи этого возраста.

Оставляющiе службу по тяжкой, неизлечимой болѣзни, требующей постояннаго ухода и не прiобрѣвшiе правъ на пенсiю изъ пенсiонной кассы, получаютъ обратно всѣ внесенные ими вычеты, съ наросшими сложными процентами, считая по 4¹/₂ проц. въ годъ, или же, но ихъ желанiю, простую пожизненную пенсiю, соотвѣтствующую удержаннымъ съ нихъ вычетамъ.

По мнѣнiю составителей проекта, назначенiе пенсiй на вышеизложенныхъ началахъ болѣе удовлетворяетъ справедливости, чѣмъ назначенiе пенсiй на основанiи нынѣшнихъ росписанiй должностей по разрядамъ, существующимъ въ одной лишь Pocciи, и при томъ только въ послѣднiя 40 лѣтъ.

На основанiи расчетовъ пенсiи изъ кассы относительно нынѣшнихъ пенсiй среднимъ числомъ будутъ представлять увеличенiе въ такомъ объемѣ:

Чиновникъ поступилъ на службу 1 января 1835 г., въ возрастѣ 19 лѣтъ 1 мѣсяца и 15 дней, вышелъ же въ отставку, по прослуженiи 35 лѣтъ, 1 января 1870 г. Для опредѣленiя причисляющейся ему изъ кассы пенсiи слѣдуетъ:

а) Опредѣлить въ какомъ возрастѣ, какой производился съ него вычетъ.

б) Какой пенсiи соотвѣтствуетъ каждый вычетъ. Съ 19 лѣтъ до 24–хъ чиновникъ получалъ содержанiя 600 р. въ годъ, съ которыхъ вычетъ въ кассу по таблицамъ составлялъ 90 р. Съ 24–хъ лѣтъ до 32 года получалъ содержанiя 900 р. въ годъ, съ которыхъ вычетъ 135 р. Съ 32 до 40 лѣтъ 1,200 р., вычетъ 180 р.; съ 40 до 48 1,800 р., вычетъ 270 р.; съ 48 до 54 содержанiе его было 2,400 р., вычетъ 360. За всѣ 35 лѣтъ службы пенсiя согласно возрасту, лѣтамъ службы и содержанiю 239 р. + 429 + 367 + 328 + 242=1605 рублямъ, изъ которыхъ ²/₃ или 1,070 р. по проекту положенiя кассы составятъ ежегодную пенсiю участника кассы.

Мы привели приблизительный расчетъ пенсiи, отбрасывая въ этомъ примѣрѣ расчеты по мѣсячнымъ перiодамъ, чтò слѣдовало бы по таблицамъ проекта кассы.

Проектированное положенiе пенсiонной кассы, главнѣйшiя начала которой мы привели, было разсмотрѣно въ общемъ собранiи коммиссiи и утверждено г. министромъ финансовъ по соглашенiю его съ государственнымъ контролеромъ, съ измѣненiемъ въ коммиссiи только двухъ статей его.

1) Предложенный въ проектѣ 15–лѣтнiй срокъ службы участника кассы для полученiя правъ на пенсiю изъ оной сокращенъ до 10 лѣтъ.

и 2) Высшимъ предѣльнымъ возрастомъ сыновей для полученiя пенсiй коммиссiя признала возможнымъ опредѣлить 21 годъ вмѣсто 17 лѣтъ, предложенныхъ въ проектѣ.

На отпускъ вышеупомянутаго денежнаго пособiя со стороны правительства, проектированнаго положенiемъ кассы, послѣдовало со стороны министра финансовъ согласiе.

Желающихъ подробно ознакомиться съ проектированнымъ положенiемъ о пенсiонной кассѣ отсылаемъ къ трудамъ Высочайше утвержденной коммиссiи по пересмотру пенсiоннаго устава.

Въ настоящее время, окончивъ первую часть своего труда — составленiе положенiя о пенсiонной кассѣ, какъ мы слышали, коммиссiя занята еще слѣдующими работами:

1) Составленiемъ проекта переходныхъ правилъ для служащихъ, которыхъ положенiе о пенсiонной кассѣ застанетъ уже на службѣ.

2) Опредѣленiемъ тѣхъ управленiй и вѣдомствъ, на которыхъ должны распространяться дѣйствiя этихъ правилъ и въ чемъ будутъ заключаться исключенiя для остальныхъ.

и 3) Составленiемъ пенсiонныхъ правилъ для ненормальныхъ пенсiонеровъ (служащихъ по найму въ различныхъ вѣдомствахъ), если это будетъ признано необходимымъ.

Вотъ на какихъ началахъ проектирована реформа нашихъ пенсiонныхъ законодательствъ.

Вопросъ о выгодности для казны пенсiонной кассы на началахъ взаимнаго пожизненнаго страхованiя, окончательно опредѣлится, конечно, по выработкѣ переходныхъ пенсiонныхъ мѣръ.

Въ настоящее же время приблизительное рѣшенiе этого вопроса, по мнѣнiю составителей проекта, сводится къ слѣдующему:

Если оставить безъ измѣненiй нынѣ дѣйствующую пенсiонную систему, то размѣръ пенсiй останется въ томъ–же неудовлетворительномъ положенiи. Правительство израсходуетъ въ 50–лѣтнiй перiодъ на пенсiи 1,535,224,717 р. и по прошествiи этого перiода ежегодный расходъ на пенсiи въ 81,318,773 р. будетъ возрастать на 5,14 проц.

Если принять систему эмеритальныхъ кассъ у насъ сущетвующихъ, при пособiи правительства равномъ оказанному военному вѣдомству, то размѣръ пенсiй можетъ увеличиться современемъ въ 3 раза противъ настоящаго, при чемъ правительство израсходуетъ въ 50–ти лѣтнiй перiодъ 1,833,484,323 р. и по происшествiи этого перiода ежегодный расходъ въ 91,900,936 р. будетъ увеличиваться на 4,86 проц.

Наконецъ, если принять предлагаемую пенсiонную кассу, то размѣръ пенсiй тоже можетъ увеличиться до 3 разъ, причемъ правительство израсходуетъ въ 50–лѣтнiй перiодъ — 1,083,301,809 р. и по просшествiи этого перiода ежегодный расходъ въ 29,182,261 р. будетъ увеличиваться на 3,17 проц.

Нѣкоторые изъ членовъ коммиссiи признавали пользу устройства особыхъ пенсiонныхъ кассъ, но только въ видѣ дополненiя къ пенсiямъ отъ правительства, и предлагали устроить ихъ или на началахъ взаимнаго пожизненнаго страхованiя, или на началахъ эмерительныхъ кассъ, или наконецъ въ видѣ ссудно–сберегательной кассы, выдающей ссуды чиновникамъ за 15 или 20 проц. въ годъ.

По нашему мнѣнiю, пенсiонная касса, съ утвержденнымъ въ принципѣ положенiемъ которой мы познакомили нашихъ читателей, имѣетъ передъ всѣми этими предложенiями громадное преимущество, которое еще выкажется рельефнѣе и выгоднѣе будетъ какъ для правительства, такъ и для пенсiонеровъ, если при разроботкѣ переходныхъ мѣръ будутъ введены слѣдующiя, могущiя послужить только въ пользу кассы и ея участниковъ добавленiя:

1) Такъ какъ пенсiонная касса учреждается на началѣ взаимнаго пожизненнаго страхованiя и будетъ особымъ самостоятельнымъ финансовымъ учрежденiемъ, то въ виду основнаго принципа всѣхъ страховыхъ учрежденiй, что отъ бòльшаго числа лицъ участвующихъ — больше расширяются и средства подобныхъ учрежденiй, а также уменьшается величина ежегодныхъ взносовъ каждымъ участникомъ, — нѣтъ основанiя ограничивать кругъ дѣятельности кассы нѣсколькими вѣдомствами и управленiями. Напротивъ того, и въ виду очевидной выгоды отъ большаго числа участниковъ въ кассѣ для кассы, государственнаго казначейства и самихъ участниковъ, настоящихъ нормальныхъ пенсiонеровъ правительства, необходимо допустить, кромѣ нормальныхъ пенсiонеровъ, и добровольныхъ участниковъ какъ тѣхъ отдѣльныхъ вѣдомствъ и исправленiй, на которыхъ по проекту касса не распространитъ свою обязательную дѣятельность, такъ и всѣхъ тѣхъ частныхъ лицъ, которыя пожелали бы подчиниться условiямъ кассы и для застрахованiя себѣ завѣстнаго пенсiона вносить въ кассу 15 или болѣе процентовъ съ получаемаго объявленнаго содержанiя или дохода. Отъ такого расширенiя круга дѣятельности кассы выгоды кассы увеличились бы на пользу ея нормальныхъ пенсiонеровъ, которымъ впослѣдствiи могъ бы быть или уменьшенъ срокъ выслуги пенсiи или увеличены еще самыя пенсiи и уменьшены вычеты съ нихъ, а для государственнаго казначейства, какъ необязаннаго добавлять къ содержанiю добровольныхъ участниковъ назначенные имъ 7 проц., могъ бы еще съ этихъ участниковъ взиматься извѣстный процентъ или изъ полученныхъ отъ ихъ участiя особыхъ выгодъ кассы и чрезъ это облегчить расходы государственнаго казначейства по уплатѣ пенсiи нормальнымъ пенсiонерамъ.

На началѣ добровольнаго участiя въ пенсiонной кассѣ могли бы вступить въ кассу коллективно въ лицѣ своихъ служащихъ различныя акцiонерныя, желѣзнодорожныя и другiя общества и чрезъ это кругъ дѣятельности кассы еще болѣе расширился бы и получилъ общественное государственное значенiе.

Прочное обезпеченiе будущности лицъ не владѣющихъ собственностью или капиталами, а занимающихся только умственнымъ и физическимъ трудомъ, застрахованiе доходовъ съ котораго отъ различныхъ жизненныхъ случайностей важно не только для самихъ заинтересованныхъ въ этомъ, но и для всего государства, такъ какъ ничто не можетъ упрочить такъ его государственную мощь, поднять нравственный уровень его членовъ, какъ прочное матерiальное обезпеченiе большинства гражданъ, въ какой формѣ ни проявилось бы это матерiальное обезпеченiе: въ собственности ли, въ капиталѣ, въ обезпеченiи ли личныхъ трудовъ пенсiею.

Заканчивая нашу статью, находимъ необходимымъ сказать нѣсколько словъ по поводу тѣхъ капиталовъ, которыми будетъ владѣть учреждаемая касса. Свободныя наличныя суммы кассы, по проектированному положенiю, помѣщаются въ государственныхъ процентныхъ бумагахъ или займахъ, почему въ виду только этого дохода отъ оборотовъ капитала кассы размѣръ сложныхъ процентовъ принятъ 4¹/₂ процентный — крайне скромный, такъ какъ даже въ нашихъ эмеритальныхъ кассахъ онъ въ дѣйствительности оказался выше 5 пр. Почему въ виду этого опытнаго доказательства у насъ и 5 проц. размѣра сложныхъ процентовъ во французской кассѣ, о которой мы упоминали выше, можно бы смѣло его принять за 5 проц. Наконецъ размѣръ сложныхъ процентовъ могъ–бы быть увеличенъ и еще болѣе, если–бы при пенсiонной кассѣ для участниковъ касcы существовала и ссудо–сберегательная касса, вопросъ о каковой кассѣ, какъ мы слышали, былъ поднятъ нѣкоторыми членами коммиссiи и остался открытымъ вопросомъ; а между тѣмъ потребность въ подобной кассѣ для служащихъ весьма ощутительна и подобная ссудная касса могла бы доставить хорошее помѣщенiе капиталамъ пенсiонной кассы и при томъ помѣщенiе нисколько нерискованное, чему примѣромъ могутъ служить подобныя кассы при разныхъ вѣдомствахъ, въ которыхъ, за постояннымъ расходомъ капиталовъ, участникамъ очереди приходится иногда очень долго дожидаться, чтобы получить ссуду. Выгода не для пенсiонной кассы отъ выдачи ссудъ очевидная, такъ какъ размѣръ процентовъ за ссужаемый на извѣстный срокъ капиталъ могъ бы смѣло взиматься не менѣе 12 проц. въ годъ на началахъ взаимнаго поручительства участниковъ ссудо–сберегательной кассы.

Во всякоиъ случаѣ, не можемъ не пожелать успѣха дѣлу, имѣющему такую важность для такой массы лицъ, посвящающихъ свои умственныя и физическiя силы службѣ государственной. Мы не преминемъ еще возвратиться къ обсужденiю дальнѣйшихъ работъ коммиссiи по пенсiонному дѣлу, какъ только онѣ будутъ приведены къ конечному результату.

Одинъ изъ будущихъ участниковъ пенсiонной кассы.

_______

ВОСКРЕСНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

II.

ЛЮБИТЬ — ПРОЩАТЬ^*).

(очеркъ).

I. — ОНА ВОРОТИЛАСЬ.

Шатаясь какъ пьяная, шла она по безлюднымъ улицамъ. Ранняя петербургская ночь окутала шумный городъ своею однообразною, сырою, мглистою пеленой. Еще недавно чистое небо заволокло тучами. Насквозь проникающiй холодъ вмѣстѣ съ туманомъ висѣлъ въ воздухѣ. Все было покрыто влажными хлопьями снѣга, все уходило въ непроницаемый мракъ; только тускло сквозь потныя стекла мигали газовые рожки фонарей да ложились матовыя полосы на мокрыя панели изъ оконъ немногихъ еще освѣщенныхъ ресторановъ.

Чтò чувствовала она? Чтò она думала въ эти минуты?...

Цѣлый вихрь какихъ–то обрывковъ мысли, съ безумною быстротою вращавшихся въ головѣ ея, какое то отчаянное, доводящее до одури сознанiе своего безсилiя, бѣшеная злость, мучительная тоска — все это росло и росло въ ней, подымалось и подымалось, захватывая всю её, не давая ей очнуться... Порою ее пронимало какое–то хищное чувство ненависти ко всему чтò стояло внѣ ея. Она перебирала въ своей памяти пережитые дни, томительныя ночи.. Мигъ за мигомъ воскресала передъ нею вся пережитая быль, послѣднiй заключительный актъ которой такъ страшно разыгрался надъ нею. Какiя страдальческiя жертвы, какiя ужасныя драмы паденiя и муки, какая безмѣрная, неукротимая, несокрушимая мощь великаго зла!.. Съ какою безконечною яростiю она проклинала свое ничтожество... Она — это жалкое зерно, попавшее подъ могучiй мельничный жерновъ, хотѣла вызвать всѣ эти темныя стихiйныя силы — и погибнуть... Потомъ минутная вспышка смѣнялась тупымъ отчаянiемъ, и безъ мысли, безъ чувства она останавливалась осыпаемая бѣлыми хлопьями пушистаго снѣга по серединѣ улицы, низко опуская измученную голову и съ какимъ то почти обморочнымъ равнодушiемъ относясь ко всему ее окружающему...

— Выгнана!.. Выгнана съ позоромъ... Выгнана тѣмъ кому отдала все чтó любила... которому принесла себя въ жертву... выгнана... да за чтò же?.. Чтó сдѣлала я ему?.. Боже мой... не я ли была еще недавно единственнымъ свѣтомъ, единственною радостью его? А теперь... Нѣтъ... это кошемаръ!.. Это ужасный кошемаръ... Я съ ума сошла... Онъ не могъ сказать этого!.. Вѣдь это убiйство!.. Выгнана, выгнана! Брошена на улицу — одна въ этомъ громадномъ чуждомъ мнѣ городѣ!.. Матушка, матушка! Не это ли ты предсказывала мнѣ?.. Къ ней ли пойти теперь опозоренною, безпрiютною?.. Нѣтъ, лучше умереть въ этой мглѣ... на этихъ холодныхъ, влажныхъ плитахъ...

Иззябшая и измученная она остановилась на набережной Невы... На замерзшемъ просторѣ ея кое–гдѣ мелькали огоньки. Стройная дуга Николаевскаго моста въ мглистомъ сумракѣ казалась многоглазымъ чудовищемъ, отдыхавшимъ въ безконечномъ царствѣ непроглядной ночи... Гдѣ–то далеко, далеко лаяла собака... а сверху все падалъ и падалъ снѣгъ, засыпая своими крупными и влажными хлопьями и улицы, и дома, и людей, изрѣдка проходившихъ по пустынной набережной...

— Куда же пойду я? Чтò я знаю? Или?..

И она спустилась внизъ. Ноги ея вязли въ рыхлыхъ сугробахъ снѣга... Вотъ послѣднiй огонекъ остался за нею... какимъ–то отчаянно–безнадежнымъ взглядомъ она слѣдила за его едва–едва замѣтнымъ отсвѣтомъ... Вотъ подъ ноги ея попалась ледяная глыба... А она все идетъ и идетъ впередъ... Острое чувство холода пронизало ее насквозь... Прямо передъ нею еще темнѣли сквозь мглу смутныя линiи какихъ то каменныхъ громадъ.

А снѣгъ все падалъ и падалъ... туманъ все густѣлъ и густѣлъ, охватывая своею сѣрою пеленою послѣднiе углы и стѣны палатъ и дворцовъ набережной..

Вотъ уже все потонуло въ этой безобразной мглѣ.

Область непрогляднаго мрака расширялась въ безконечную даль, въ недосягаемую высь.

Ни единой звѣзды, ни единаго луча...

Тьма, вѣчная стихiйная тьма...

А она все идетъ и идетъ... Что ей за дѣло — что ея ноги едва бредутъ въ этомъ бѣломъ мѣсивѣ рыхлаго снѣга. Что ей за дѣло до того, что тотъ же снѣгъ залѣпилъ ея глаза, покрылъ ея руки... Это автоматъ, въ которомъ какимъ–то чудомъ бьется сердце, да медленно, медленно движется кровь по охолодѣвшимъ жиламъ.

Какъ тyтъ тихо по серединѣ рѣки... Неужели весь этотъ громадный, многолюдный городъ вымеръ кругомъ? Какъ тутъ тихо... такъ тихо, что она слышитъ неестественно рѣзкiй хряскъ снѣга подъ ногою и странный звонъ не то внѣ, не то въ ея головѣ: словно тамъ сталкиваются, цѣпляются цѣлыя вереницы какихъ–то колокольчиковъ... Странно... звуки эти словно сливаются въ одну мелодiю... Гдѣ она слышала ее... гдѣ?.. А какъ ей стало тепло, хорошо, весело... такъ бы и запѣла сама... Какъ хорошо... сладко... отрадно!.. Чтó это?.. Какая свѣтлая тѣнь стала тамъ?.. Колеблется... растетъ, растетъ... какъ ярко свѣтитъ она... Кто ты?.. Отчего ты такъ блѣдна и печальна?.. Грудь ея, грудь ея... Кто это давитъ ея голову. О пощадите, пощади!.. И опять ясно, и опять свѣтло, и опять тихо... Отошло!.. Пѣнiе... Какiе это чудные звуки! Это Mater Dolorosa?.. Нѣтъ, лучше — это что то весеннее, веселое, яркое, счастливое!.. Откуда эти мелодiи? Кто здѣсь? Громче, громче. О, какъ хорошо!.. Радостно. Еще громче... Пѣсня–ли это? Какъ ей легко, какъ легка жизнь, какъ мила она!..

Чтó это?.. Что то плачетъ?.. Смѣется? Нѣтъ, плачетъ. Словно мятель поднялося рыданiе. Чья это грудь надрывается? Чьи это слезы падаютъ на ея лицо? Нѣтъ — это воетъ вѣтеръ, да падаетъ снѣгъ... мягкiй, влажный... Матушка, матушка, гдѣ ты? Гдѣ ты одинокая, печальная, тоскующая, забытая своею дочерью?..

Какъ хорошо! Какая это звѣздочка горитъ въ высотѣ? яркая, трепетная... А кругомъ синь безпредѣльная. Свѣжая темная ночь. Потянуло вѣтромъ. Такъ и обдало ароматомъ полевыхъ цвѣтовъ... Какъ ясно! Что это тамъ?.. Надвигаются тучки... гроза близится... Чье это огневое око заняло полнеба?.. О, спасите ее... Помогите!..

И она быстро подалась назадъ отъ какого то ужаса, нечеловѣческаго, безмѣрнаго ужаса, вся похолодѣвшая...

И очнулась...

Прямо передъ нею налѣво и направо тянулась бѣлая полоса замерзшей рѣки. Только у самыхъ ногъ зiяла черная, ничѣмъ не освѣщенная, словно залитая свинцомъ прорубь. Вода съ тонкимъ переливчатымъ, словно воровскимъ шопотомъ медленно колыхалась въ этомъ правильномъ четырехугольникѣ... Кáкъ эта обманчивая рѣка быстро затянетъ подъ массы застывшаго снѣга и льда свою жертву... Безъ крика, безъ стона... словно черный омутъ. Да и кого тутъ докличешься...

Бѣдная дѣвушка словно очарованная смотрѣла внизъ...

Эта влага казалась ей живою. Что–то звало ее туда, туда далеко, далеко... на самое дно, гдѣ такъ холодно и покойно...

Что–жъ, скорѣе!.. Къ чему жить опозоренной, одинокой... Она шагнула впередъ и протянула руки...

«Да спасетъ тебя Богъ отъ зла и несчастiя!" И словно чья–то бѣлая рука благословила ее во мракѣ..

«Да спасетъ тебя Богъ отъ зла и несчастiя!" И снова та же рука поднялась надъ нею.

«Да спасетъ тебя..." Да кто же говоритъ это?.. И она невольно упала на колѣни и вспомнила все...

Этими словами благословляла ее мать...

И теперь она низко наклонила свою усталую голову подъ это невидимое благословенiе...

— Теперь вѣрно мать молится за меня!... Богъ не оставилъ меня... Она благословляетъ меня быть можетъ въ эту самую минуту... Да, это была ея рука... Бѣлая, тонкая... Матушка, матушка, спаси меня!... Спаси твою несчастную, опозоренную дочь!... Матушка, матушка...

Теперь ужъ она прочь пошла отъ проруби...

Воровской пискъ воды словно по пятамъ гнался за нею...

Скорѣе... скорѣе!..

И на одинъ моментъ она снова забылась...

Какъ мимолетное благоуханiе уносимаго вѣтромъ и на одинъ мигъ овѣявшаго васъ запаха розъ, въ глазахъ ея мелькнула, озарилась и погасла одна картина ея былаго.

Какого счастливаго, яснаго былаго!..

Это было далеко, далеко отсюда...

Тихie сумерки все ниже спускались на безмятежныя улицы села. Далеко въ туманной синевѣ небосклона мигала зарница... Въ пустырѣ за рѣчкой крикнула сова. Съ высокой кровли сосѣдняго дома отозвалась печальная суловка и вновь все потонуло въ глубокомъ безмолвiи наступающей ночи...

— Не скоро мы опять увидимъ родной уголокъ, сказала ей мать, тоскливо оглядывая высокiя тополи, верхушки которыхъ уже сливались съ мглистымъ мракомъ, опутывавшимъ окрестность...

Она не слышала... Она сидѣла понурясь, не глядя на потемнѣвшее небо, по которому уже проступали кое–гдѣ брежжущiя звѣзды, ни на шумѣвшую внизу рѣчку, ни на шелестѣвшую дремотно листву тополей... Летучая мышь у самаго уха ея разрѣзала воздухъ быстрымъ полетомъ, лунь солидно и медленно словно проплылъ въ воздухѣ мимо дѣвушки... Съ дальняго поля послышалось блеянiе крохотнаго бекаса, а она все сидѣла сжимая руку матери.

— Когда–то мы вернемся сюда?.. слышалось ей.

И снова все смолкло. Только послѣднiе отблески зарницы еще порой озаряли тьму...

Она невольно поддавалась дрѣмотному влiянiю ночи. Вотъ въ травѣ вспыхнулъ свѣтлякъ... другой... третiй... Рой комаровъ съ тонкимъ звономъ поднялся надъ нею... Громкое кваканье лягушекъ изъ недалекаго пруда скоро охватило всѣ звуки ночи... Сквозь него только и слышались пронзительныя вскрикиванiя бученя да неугомонный лай сосѣдней собаки.

А мгла становилась все гуще и гуще... Холодокъ овѣевалъ ихъ опечаленныя лица.. Съ легкими струйками вѣтра несло къ нимъ благоуханiе черемухи и сирени...

И руки ихъ сжались еще крѣпче!..

Цѣлый снопъ счастливыхъ воспоминанiй разомъ хлынулъ въ ея душу. Ароматъ роднаго, излюбленнаго угла охватилъ несчастную дѣвушку... И она невольно забылась, улыбаясь радостно, ясно посреди застывшаго рѣчнаго простора.

— Что–то теперь мои цвѣты... ласточки, свившiя свои гнѣзда подъ кровлею моей спальни, голуби, будившiе меня по утрамъ своимъ неугомоннымъ воркованiемъ... И словно рѣзкимъ, холоднымъ, сѣвернымъ вѣтромъ пахнуло на нее, когда она вспомнила свое настоящее...

— Боже мой!.. Боже мой.. А теперь!.. Къ матушкѣ, къ ней, къ моей милой и доброй! Она проститъ меня, она забудетъ все!.. О, только бы дойти туда... туда!.. къ ней...

Она рванулась и еще быстрѣй пошла впередъ... Ноги ея едва уже бродятъ въ глубокой, рыхлой массѣ. Еще усилiе и она выбралась на набережную... Вотъ передъ ней широкая безлюдная улица... Направо и налѣво точно коллосальныя гробницы тянутся гранитныя стѣны домовъ... Вотъ она свернула и въ узкiй переулокъ... Ей казалось, что впереди переходятъ дорогу какiя–то странныя фантастическiя тѣни. Она оглянулась... Это шевелилось пламя газовыхъ рожковъ... Когда она проходила мимо какого–то пустаго дома съ выбитыми стеклами и отворенными дверями, ей послышался оттуда легкiй, медленный звукъ, похожiй на отголосокъ, на послѣднiй замирающiй стонъ тронутой клавиши... Она взглянула въ окно... Въ комнатахъ было темно и тихо. Ей почудилось, что внутри этой тьмы развертывается и снова свертывается, какъ легкiя складки длиннаго плаща, какое–то еще болѣе очертанiе... Изъ мрака выдѣлялись тонкiе, едва уловимые контуры, еще болѣе мрачные... ...Boтъ они шевельнулись... задрожали на мигъ и снова послышался тихiй отраженный отзвукъ клавиши...

Ночь богата этими таинственными тѣнями и еще болѣе таинственными звуками...

Гдѣ они?.. Въ возбужденномъ пигментѣ нашего глаза, въ лабиринтѣ внимательнаго уха и ихъ нѣтъ въ природѣ? Или глазъ отражаетъ и ухо слышитъ едва уловимую дѣйствительность. Кому незнакомы эти легкiе, то лучезарные, то темные призраки, эти тихiе, тихiе, удивительно тихiе, словно звучащiе въ насъ самихъ звуки?.. блестнетъ тусклый, робкiй лучъ и лучезарныхъ признаковъ нѣтъ... Послышится шопотъ вѣтвей, отголосокъ далекаго говора — и нѣтъ загадочныхъ звуковъ. Эти звуки выходятъ изъ тьмы и уходятъ въ нее... Они боятся свѣта и шума.

Она пошла дальше. На мигъ въ ней застыли всѣ ощущенiя. Она уже не думала объ ожидавшей ее встрѣчѣ...

Опять широкая улица... Шаги ея одни звучали по влажнымъ панелямъ. Какъ будто кто–то шелъ за нею. Она вздрогнула и нервно оглянулась. Назади была тьма, съуженная двумя стѣнами домовъ — и ничего болѣе.

Разъ... два!... бой часовъ отозвался въ ея сердцѣ и медленно проплылъ въ воздухѣ...

— Матушка... бѣдная моя матушка, ты спишь теперь!.. Какъ я приду къ ней? И она разомъ остановилась.

Чтò?.. видѣнiе... призракъ?...

Та же благословляющая рука поднялась надъ нею... Вотъ и бѣлыя складки легкаго, прозрачнаго платья.

— Она... она зоветъ. И дѣвушка быстро вошла въ ворота большаго дома... На этомъ дворѣ свѣтилось только одно окно. Вся дрожа, какъ преступница, съ какимъ–то суевѣрнымъ ужасомъ она подошла къ нему и замерла безъ движенiя, безъ дыханiя... Только pѣзко, болѣзненно билось сердце, да кровь отливалась отъ головы и что–то словно паутина ложилось на ея лицо...

На бѣлой полосѣ занавѣски въ окнѣ нижняго этажа ясно оттѣнялся силуэтъ молившейся женщины. Низко, низко склонялась голова ея. Порою подымалась и опускалась рука.

— Матушка, матушка! хотѣла крикнуть несчастная дѣвушка и не могла. Eдва придерживаясь рукою за стѣны, она добралась до крыльца, медленно–медленно взошла она на ступени и судорожно, почти не помня себя, дернула за ручку звонка... Дребезжащiй звонъ колокольчика послышался за дверями...

Дѣвушка вся охолодѣла... Рука ея такъ и не могла оторваться отъ звонка. Казалось, оставь она его и тѣло несчастной безпомощно опустилось бы на землю... Каждое бiенiе ея сердца какою–то жгучею болью отзывалось въ мозгу ея. Передъ ней мелькало доброе, милое лицо, сѣдоволосая, ласково улыбающаяся голова — увы, цѣлые годы невиданная ею! О, Господи! роковая минута приближается... Вотъ за дверями уже слышны чьи–то шаги, медленные, старческiе. Быстрѣе мысли, не зная сама чтó она дѣлаетъ, дѣвушка набросила бѣлую шаль себѣ на лицо. Она замерла... Нервно вздрагивавшая рука заставляла звонить колокольчикъ.

Вотъ послышатся скрипъ отворяемой задвижки.

Господи! помилуй ее бѣдную! Не дай ей умереть прежде чѣмъ рука матери обойметъ и приголубить ее.

Дверь отворилась; тихо, тихо отворилась.

Яркiй свѣтъ лампы упалъ прямо на эту бѣлую фигуру съ закрытымъ лицомъ. Она только словно осѣла и дрогнула.

— Кто это?

Рука державшая колокольчикъ медленно разжалась и тѣло грузно рухнуло на полъ.

Откинувшаяся шаль обнаружила блѣдное, помертвѣвшее лицо съ смежившимися глазами, длинныя рѣсницы которыхъ кидали тѣнь на словно впавшiя щеки. Губы, разомъ посинѣвшiя, казалось свело какою то судорогою. Крупныя капли холоднаго пота словно застыли на бѣломъ какъ слоновой кости лбѣ.

— Ты.. моя дочь!... Господи — благодарю тебя! Ты воротилъ ее мнѣ, милосердый! и мать тихо опустилась на колѣни передъ нею. Она приникла къ ней. Она уловила слабое, едва замѣтное бiенiе сердца и радостно улыбаясь разглаживала волосы несчастной.

— Простила?.. забыла?.. все забыла?.. послышалось смутно, тихо. И легкiй розовый отсвѣтъ точно прощальный лучъ заката озарилъ лицо дѣвушки.

— Все, все моя родная!.. Все...

— Простила? Не помнишь?.. И вдругъ приподнявшись, она скрыла свою голову на любящей груди матери. Страстно рыдая, она выплакивала на ней все свое горе... Слышались и слова — безсвязныя, отрывочныя — но сердце матери понимало ихъ и отзывалось имъ.

II. — ПИСЬМО.

Тихiй вечеръ весь въ блескѣ зари отгоралъ надъ убогимъ маленькимъ городкомъ сѣверо–русской окраины.

Почти багровыми лучами охватило и жалкiя избушки, разсыпанныя по черному пустырю, и бѣлый большой фонъ мѣстнаго Ротшильда, сiявшiй теперь точно онъ весь былъ окутанъ въ пурпуръ, и бѣдную деревянную церковь, надъ которой высоко–высоко въ небѣ, словно оторванный отъ колокольни, висѣлъ ярко сверкавшiй крестъ. Къ этому кресту невольно обращался взглядъ утомленный однообразiемъ и скудостiю городскихъ жилищъ, безлюдныхъ и пустынныхъ.

Можно было бы подумать, что это — кладбище, сплошь усѣянное почернѣвшими и гнiющими могилами, еслибы только надъ нѣкоторыми изъ этихъ могилокъ не курился дымокъ, принимавшiй подъ лучами вечерней зари тѣже багровыя тоны.

На востокѣ уже свертывалась синь, переходившая въ ночную тьму. Тамъ тянулся лѣсъ безъ конца, безъ края. Лѣсъ — котораго не пройти никакому охотнику. Изъ однообразной, почти сѣрой чащи выдѣлялся только какой то ярко сверкавшiй предметъ. Это была церковка одинокаго лѣснаго селенiя, потонувшаго во мракѣ однообразныхъ стволовъ, подъ сводами широко раскинутыхъ сосновыхъ вершинъ.

За то на западъ изъ этого гнилаго городенка открывался чудный видъ. Прямо внизъ шелъ зеленый луг, по которому какъ огневая змѣя извивалась широкая рѣка, то раздѣляясь на круто округлявшiеся рукава, то ширясь въ спокойныя, недвижныя озера. Словно разлитое пламя трепетали они, самыми дальними излучинами заходя въ сплошную чащу молодаго лѣса, острые верхушки котораго повыскакивали и на заливныхъ островахъ рѣки. Нѣкоторые изъ острововъ были просто песчаныя полосы. Hо въ этотъ мигъ они казались брошенными на воду огневыми косами. Они горѣли въ пламенѣвшей влагѣ какъ желѣзо въ кузнечномъ, раздуваемомъ мѣхами, огнѣ. На одинъ изъ нихъ самый тонкiй и самый длинный нельзя было и смотрѣть долго... Такъ ослѣпительно сiялъ онъ рѣжущимъ глаза блескомъ. На краю ихъ чернѣли цѣлыя стаи недвижно глядѣвшихъ въ воду птицъ и брошенные килемъ вверхъ челны. Вотъ кучка рыболововъ спустила ладьи въ воду. Словно черная муха на озаренномъ розовомъ стеклѣ, она, медлено колышась, подвинулась впередъ. Дружно блестнуло въ воздухѣ шесть молнiй — и шесть веселъ быстро опустился внизъ, разбросавъ кругомъ цѣлый каскадъ рубиновъ, аметистовъ и алмазовъ...

А лѣсъ то за рѣкою... какая огневая кайма вспыхнула и пламенѣетъ на его верхушкахъ! Какiе огневые мечи проницали эту почти черную чащу и медленно рдѣютъ въ ней, падая вкось на сплошную, сырую, мшистую понизь... Вонъ отдѣльная сосна — она выше всѣхъ съ своими паралельно отдѣлившимися стволами. Точно исполинская канделябра стоитъ она надъ этою рѣкою, вся вырисовываясь своимъ чернымъ силуэтомъ на багровомъ золотѣ заката. А вотъ прямо отъ рѣки въ глубь чащи ушедшая лѣсная дорога. Она идетъ къ закату и кажется составляется продолженiе его, точно отъ пламени небо въ пламя рѣки — протянулась прямая какъ стрѣла огневая струя... Какъ тихо на ней...

Да и кому заѣхать въ эту глушь?..

А въ городѣ неприглядно... Черныя улицы, грязь по серединѣ, кабаки по сторонамъ — право, и не посмотрѣлъ бы на нихъ послѣ всего этого царственнаго баска заката...

Нѣтъ, вонъ скорѣй — въ поле, въ лѣсъ... на рѣку!.. Да хоть къ тому одинокому домику, что словно вспуганный прижался къ самой водѣ у тихаго заливчика и ярко рдѣетъ пятью своими окнами...

Тамъ лучше. Тамъ клумбы цвѣтовъ, тамъ золотисто розовыя при свѣтѣ отгорающаго дня облака черемухи... Что за ароматъ долженъ струиться въ это одиноко отворенное окно...

У окна сидитъ дѣвушка. Въ ея глазахъ еще стоятъ слезы... Съ неопредѣленнымъ чувствомъ тоски и затаенной муки она смотритъ вдаль и не видитъ ничего... Рука ея еще сжимаетъ развернутое письмо. Она и не замѣчаетъ какъ бѣленькiй котенокъ, свернувшись клубкомъ, играетъ съ листкомъ почтовой бумаги. Грудь ея волнуется глубоко и порывисто. На полуоткрытыхъ устахъ точно замерло какое то слово. Что ей до того, что выбившаяся прядь волосъ упала на ея плечо, что ей до того, что назойливый голубь уже нѣсколько минутъ гомозится на подоконникѣ, что ей до этого свѣжаго благоуханiя, до этихъ лепестковъ черемухи, заносимыхъ къ ней едва замѣтнымъ вѣтеркомъ, что ей до этой кокетливой лодочки, чуть вздрагивающей у маленькой пристани.

— Опять отъ него письмо? послышался извнутри ласковый голосъ.

— Да...

— И все тоже?

— Тоже.

— Лицемѣpiе... Ты, дорогая моя, ему нужна теперь — онъ и зоветъ тебя. Разбитый, больной, полуумирающiй, раззоренный, онъ протягиваетъ къ тебѣ ту руку, которая захлопнула дверь его подъѣзда, когда онъ былъ богатъ, здоровъ и счастливъ... И неужели ты бы поѣхала къ нему послѣ той ночи, когда я подняла тебя полумертвую... помнишь?..

— Не знаю!..

— Какъ не знаю!.. Въ головѣ матери слышалась дрожь. Какъ не знаю? Неужели для него опять ты бросишь меня?.. Дай сначала умереть мнѣ, чтобы мои глаза не видѣли твоихъ страданiй...

— Мама, мама!.. Зачѣмъ ты такъ недобра къ нему? Ты знаешь почему они всѣ злые такiе? Вѣдь они не встрѣчали добрыхъ людей никогда! A поэтому они потеряли и вѣру въ добро... Очерствѣли... Ожесточились... Ты знаешь онъ — невѣрующiй. Но теперь когда его сердце полно раскаянiемъ за прошлое, когда судьба такъ ужасно, такъ безпощадно наказываетъ его за все, когда гордость его сломана, когда надежды его разсѣяны — теперь голосъ любви будетъ всесиленъ... Мама, неужели ты откажешься воротить жизни и Богу — его — его измученнаго, изстрадавшагося?.. Нѣтъ, ты не сдѣлаешь этого...

— Дорогая моя, ты еще любишь его?

— Не знаю... Еще нѣськолько дней тому назадъ я ненавидѣла его. Я не могла позабыть и эту страшную ночь, и эту черную прорубь, и этотъ вихорь и эту запертую за мною дверь... Но теперь, теперь когда я узнала, что онъ несчастенъ, когда я узнала, что онъ бѣденъ и боленъ, мнѣ жаль, глубоко, искренно жаль его... Я готова отдать свою жизнь за него. Я позабыла бы все, я помню только первые дни нашей любви... когда онъ былъ такъ ласковъ, такъ нѣженъ со мною... Знаешь ли, мама, когда я перечитывала послѣднiя строки этого письма, мнѣ казалось, что его рука разбираетъ мои волосы, что его глаза смотрятъ въ мои... Что около дышетъ его грудь... Мама!.. Чтò жить такъ! Поѣдемъ къ нему, скорѣе поѣдемъ. Въ троемъ мы будемъ еще счастливы...

— Да ты любишь его... А любить — прощать!..

Сверху изъ города донесся тихiй благовѣстъ.

Синiе сумерки уже прокрались въ черемховую аллею. Западъ погасалъ и только широкая желтая полоса стыла и млѣла за зубчатою каймою далекихъ лѣсныхъ вершинъ... Становилось свѣжо... Воды рѣки, словно вороненая сталь, тяжело струились за просвѣтами аллеи... Хотѣлось плакать въ этомъ сумеречномъ прощанiи дня.

А тихiй благовѣстъ, словно благословенiе изъ невидимыхъ устъ, разстилался сверху надо всей этой низью, уже окутанной синею мглою... И чутко внимала ему взволнованная душа, и каждый отдѣльный тягучiй звукъ казался ей небеснымъ призывомъ къ любви и прощенiю...

III. — ВСѢ ВМѢСТѢ

Теплое утро... По долинѣ окаймленной горами, отдаленнѣйшiя изъ которыхъ кажутся какими то облаками голубой пыли, — извивается, прихотливо пробиваясь по рытвинамъ, поросшимъ виноградными лозами, свѣтловодный потокъ; широкiя лопасти листьевъ, длинныя сѣти лозъ дрожа отражаются въ этихъ говорливыхъ струяхъ. Но напрасно шумятъ, ворчатъ и пѣнятся эти буйныя воды — долина еще спитъ... Спятъ вершины, утонувшiя въ лазури безоблачнаго неба, спятъ высокiя, недвижимыя тополи, вѣнчающiя плѣшку небольшаго зеленаго холма, спятъ раскидистые платаны, протянувъ свои узловатыя вѣтви надъ земляною кровлею убогой, врытой въ землю сакли... Спитъ полуразрушенная башня, изъ трещинъ которой спустился внизъ, обвивая каждый выступъ, каждый карнизъ, затягивая каждую брешь, разсыпавшiйся на тысячи обрамленныхъ листвою нитей плющъ. На самой верхушкѣ башни разросся дикiй шиповникъ, весь осыпанный разными кистями цвѣтовъ... Спитъ и змѣя мѣдянка на плоской кровлѣ небольшаго деревенскаго дома.

Вотъ на тычкѣ сѣрой скалы рисуется недвижный джейранъ. Извилистые рога закинуты назадъ. Онъ словно замеръ въ моментъ прыжка. Еще мгновенiе — и онъ какъ стрѣла перелетѣлъ на вершину другаго утеса. Только что то черное мелькнуло въ воздухѣ — а онъ ужъ опять недвиженъ и опять силуэтъ его рѣзко очерчивается на голубомъ фонѣ неба.

Вонъ плавно спускается на вершину башни большой черный орелъ. Зорко высматриваетъ онъ добычу... Несчастная мѣдянка словно нарочно выползла на кровлю. Извивъ ея такъ и блеститъ на солнцѣ переливами изъ золотисто–зеленаго въ темно–красный... Вотъ кто–то словно швырнулъ въ нее камнемъ — и бѣдная змѣя, изгибаясь въ самыя затѣйливыя кольца, взвилась въ недосягаемую высь въ когтяхъ царственнаго хищника. Вотъ его ужъ невидно. Только рѣзкiй, хриплый крикъ торжественно доносится оттуда въ мирную долину...

И снова все тихо... Снова все покойно; только неугомонная рѣченка ворчитъ подъ сѣтью виноградныхъ лозъ, да порою камень, падая съ башни, пересчитываетъ всѣ ея уступы, пока уляжется въ мягкой муравѣ сверкающаго росою понизья...

Но вотъ изъ какой–то ращелины поднялась и словно зонтикъ Пиннiи раскинулась въ воздухѣ голубоватая струйка дыма... Видно тамъ гнѣздится жилье человѣка. И дѣйствительно: вся окруженная тутовыми деревьями и айвами бѣлѣетъ тамъ маленькая дача, на широкой террасѣ которой уже, не смотря на раннiй часъ, собралось небольшое общество. Какой отсюда чудный видъ на долину! Какъ сердце искрится при взглядѣ на этотъ уютный уголокъ!.. Виноградная лоза, взбѣжавъ по небольшой колоннѣ, раскинулась густою сѣтью на верху и прикрыла эту тихую и мирную пристань отъ зноя и свѣта. А у самой террасы, словно шаловливый мальчишка, прыгаетъ съ камня на камень внизъ съ звонкимъ, радостнымъ хохотомъ кристальный ручей... Молодая женщина съ ребенкомъ на рукахъ слушаетъ это сладкое, полное нѣги журчанiе воды. Пухлая рученка дитяти тянется вверхъ за тѣмъ золотымъ лучемъ, который, пронизавъ виноградную сѣть, свѣтится въ ней такимъ заманчивымъ изумруднымъ блескомъ. Кто въ этой счастливой матери отгадалъ бы несчастную дѣвушку — бродившую на снѣжномъ просторѣ Невы, въ ту грустную, тоскливую ночь...

Рядомъ съ нею, не отрывая отъ нея глазъ и облокотясь о спинку ея кресла, стоитъ стройный молодой человѣкъ. Не смотря на то, что лицо его изборождено морщинами, которыя судьба прорѣзываетъ на челѣ испытуемаго ею человѣка, — въ его взглядѣ такъ много простоты и ласки, такъ много благодарнаго свѣта, что и незнающему эту семью разомъ станетъ понятно сколько счастья царитъ здѣсь, въ этомъ уютномъ забытомъ уголкѣ — этой уютной всѣми забытой долины...

Неподалеку за пыхтящимъ самоваромъ возится съ чашками красивая старушка — мать женщины съ ребенкомъ на рукахъ...

Чье сердце не забьется отъ умиленiя и тихой радости глядя на эту семью. Кому придетъ въ голову какiя бури были пережиты ими прежде чѣмъ судно прибило къ этой тихой пристани... прежде чѣмъ надъ ними раскинулось такое безоблачное, лазурное небо!..

— Дорогая моя! Когда я подумаю какъ давно мы уже могли быть счастливы...

— Перестань!

— Сколько горя должна была пережить ты прежде чѣмъ все было позабыто. Прежде чѣмъ ты простила меня.

— За чтó? прощать? Не я ли обязана тебѣ?..

— Чѣмъ?

— А это чтó? И она приподняла къ нему ребенка. Малютка съ звонкимъ хохотомъ уцѣпился за бороду отца и потянулся къ нему. Тотъ взялъ его на руки...

— Я все забыла тогда, когда мы вышли съ тобою изъ той убогой, тихой церковки соединенные навсегда...

— Ты спасла меня, ты сдѣлала меня счастливымъ. Ты научила меня молиться...

— Не я — а любовь. Развѣ любовь и прощенiе не одно и то же... А любовь — тотъ же Богъ... Повѣрь, что еслибы всѣ умѣли любить такъ, какъ любили мы — не было бы злыхъ, не было бы ожесточенныхъ, не было бы невѣрующихъ. Нужно, чтобы несчастiе сломало гордыню человѣка, тогда только душа ея чутко раскроется для любви и мира... Только тогда пойметъ онъ сколько тихой радости таится въ средѣ его семьи, въ его сердцѣ, когда около бьется другое любящее сердце...

А солнце уже всплыло надъ огнистою вершиною ближайшей горы...

И словно фимiамъ отъ кадила со дна долины закурились дивныя благоуханiя. Каждый цвѣтокъ встрѣчалъ солнце, каждая травка посылала къ нему свой ароматъ...

О, если бы въ каждой измученной душѣ — поднялось солнце мира и счастья!.. Какимъ чуднымъ благоуханiемъ любви и братства охватило бы всѣ грезы и думы человѣка!..

В. Н. Д.

_______

ЭТЮДЫ БОЛЬШАГО ПЕТЕРБУРГСКАГО СВѢТА.

ЭТЮДЪ IV.

КУРТИЗАНЫ (les courtisans) БОЛЬШАГО СВѢТА.

Первымъ куртизаномъ въ мiрѣ но порядку историческому не былъ–ли Каинъ, убившiй Авеля?

Каинъ возненавидѣлъ Авеля изъ зависти и убилъ его. Зависть есть главная психическая причина куртизанства; ergo, не есть–ли Каинъ прототипъ куртизановъ въ мiрѣ?

Каинъ былъ грубый, величаво–дикiй и величаво–злой типъ человѣка; теперь человѣкъ измельчалъ, и если куртизаны нашихъ дней убиваютъ изъ зависти не руками, а ложью, клеветою, интригою, то это только потому что измельчавъ какъ типъ, они трусы и боятся уголовнаго закона.

Во всякомъ случаѣ, съ дней Каина куртизаны не переставали играть первую роль въ исторiи, гдѣ все нравственно–дурное исходило изъ нихъ и отъ нихъ.

Ной выходитъ изъ ковчега на землю, и вѣроятно отъ Хама происходитъ поколѣнiе куртизановъ послѣ потопа.

И въ самомъ дѣлѣ, поступокъ Хама относительно отца своего Ноя очень похожъ на одно изъ постоянныхъ дѣлъ куртизановъ: пользуясь тѣмъ, что Ной спитъ, Хамъ зоветъ братьевъ и уговариваетъ ихъ посмѣяться надъ спящимъ Ноемъ. Не тоже–ли самое дѣваютъ куртизаны въ наши дни, говоря, «вашество, я вамъ преданъ безпредѣльно", а за глаза смѣются надъ этимъ... ствомъ, и иногда даже поносятъ его...

* _* *

Но я замѣчаю, что занялся исторiю куртизановъ, а не предметомъ мною избраннымъ для бесѣды.

Куртизаны нашего большаго свѣта — вотъ мой сюжетъ.

Знаете–ли сколько объ этомъ предметѣ можно написать? Десятки фолiантовъ величайшаго размѣра и мельчайшаго шрифта — такъ сюжетъ богатъ и благодаренъ, но... всего нельзя сказать, это разъ; а во вторыхъ, я долженъ все помѣстить въ одномъ, или самое большее, въ двухъ этюдахъ. Куртизаны нашего большаго свѣта — это огромное по своей численности сословiе. Но въ тоже время это сословiе чрезвычайно богато разнообразiемъ своихъ типовъ.

Во первыхъ, есть глупые куртизаны и есть умные куртизаны.

Вторымъ всегда удается пожинать плоды ихъ ремесла.

Первымъ — не всегда.

Вторые сто разъ безнравственнѣе и вреднѣе первыхъ.

Первые только смѣшны и наивны; но почти всегда безвредны.

Напримѣръ. Я однажды присутствовалъ въ большомъ свѣтѣ, при крестинахъ важнаго ребенка. Послѣ крестинъ — завтракъ. За завтракомъ, въ присутствiи родителей и родственниковъ этого важнаго ребенка только что окрещеннаго, особа одна говоритъ: — Замѣтили–ли вы какое умное выраженiе было у молодаго князя?" Молодой князь былъ 2–хъ недѣльный ребенокъ!

Сознайтесь, что такое слово безобидно!

* _* *

Въ сущности чтó такое за свойство: куртизанство?

Быть куртизаномъ прежде всего значитъ любить самого себя.

Затѣмъ это значитъ потворствовать и стремиться нравиться такимъ особамъ, которыя стоятъ выше васъ по общественному положенiю, съ цѣлью извлечь себѣ изъ этого потворства выгоду.

А такъ какъ чтобы постоянно нравиться такимъ особамъ и извлекать изъ того выгоду, надо всегда быть у нихъ на глазахъ, то само собою разумѣется, первое и главное дѣйствiе куртизана есть стремленiе другимъ мѣшать нравиться, изъ опасенiя потерять отъ сравненiя и лишиться выгоды своего близкаго къ извѣстнымъ особамъ положенiя. Двигателями такого постояннаго маневра куртизана является постоянная и ничѣмъ не пресыщаемая зависть. При этихъ условiяхъ куртизанъ всего менѣе способенъ на то, въ чемъ онъ съ утра до вечера клянется  — любить того, кому служитъ, ибо всѣ его силы нравственныя направлены на ненависть и зависть къ другимъ и на любовь къ самому себѣ; остатковъ любви не оказывается. И не разъ я встрѣчалъ такихъ куртизановъ и куртизанокъ, у которыхъ не хватало даже силы любить свою семью: весь матерiалъ чувства и все время уходили на безпощадную войну противъ соперниковъ по куртизанству и на ухаживанье за особами.

Эти истины, добытыя вѣками, кто ихъ не знаетъ, а между тѣмъ какъ объяснить, что куртизаны все продолжаютъ обманывать своею мнимою любовью, и извлекать изъ этой лжи выгоды???!

Быть куртизаномъ очень обыкновенное явленiе. Не быть имъ въ средѣ куртизановъ почти невозможно. Чтобы спастись отъ этого недуга, надо или бѣжать изъ этой среды, гдѣ онъ есть, или быть натурою выше, гораздо выше общаго уровня.

* _* *

Слѣдующiй эпизодъ излечилъ отъ куртизанства одного моего прiятеля. Вотъ чтò онъ мнѣ разсказывалъ: «Я видѣлъ много людей на своемъ вѣку, и всякiй разъ, что люди сходились кругомъ какой нибудь личности съ вѣсомъ и положенiемъ, я замѣчалъ на ихъ лицахъ одно и тоже выраженiе: глаза у нихъ были масляные, глядѣли они на это лицо съ вѣсомъ полувопросительно и полупокорно, а губы складывали одну и туже у всѣхъ улыбку, какъ будто означавшую безусловное наслажденiе прелестями того лица, которому они улыбаются и такое–же безусловное наслажденiе собственнымъ раболѣпствомъ.

«Но дѣло въ томъ, что глядя на эту улыбку и узнавая но ней куртизановъ, я былъ въ полной увѣренности, что самъ я никогда такъ не улыбался. Каково же было мое удивленiе, когда однажды, очутившись между двумя зеркалами, въ присутствiи одного изъ вѣскихъ лицъ — я увидѣлъ на своей физiономiи туже во всей своей цѣльности — стереотипную улыбку куртизана.

«Случай этотъ меня поразилъ. И странная вещь, — иногда отъ мелочи зависитъ цѣлая жизнь — я сталъ тщательно наблюдать за тѣмъ, чтобы въ присутствiи вѣскаго лица не улыбаться, и это усилiе осталось не безъ слѣдовъ для нравственной личности. Съ одной стороны, чувство отвращенiя къ побужденiю заставлявшему меня улыбаться, а съ другой — тотъ фактъ, что все время, которое я прежде посвящалъ на улыбку безсознательную, я сталъ сознательно посвящать на обдумыванiе гнусности этой улыбки — произвели весьма естественно нравственную реакцiю; а такъ какъ эти случаи обдумыванiя гнусности улыбки куртизана повторялись часто, то полагаю, что леченiе могло быть радикально".

* _* *

Но вернемся къ куртизанамъ.

О глупыхъ говорить не стоитъ.

Gustavo Nadaud въ пѣснѣ своей «Pandore" имъ посвятилъ прелестную мысль, украденную, впрочемъ, кажется, у Вольтера.

Жандармскiй бригадиръ говоритъ:

— Какая славная сегодня погода!

— Совершенно справедливо, отвѣчаетъ его подчиненный жандармъ.

— А вѣдь я молодецъ, я служилъ Венерѣ и Беллонѣ, отъ меня зависитъ счастье и безопасность людей!

— Совершенно справедливо, отвѣчаетъ жандармъ. Затѣмъ молчанiе. Слышенъ только топотъ коней бригадира и жандарма.

На зарѣ раздался какой–то неопредѣленный звукъ...

— Совершенно справедливо, тихо прошепталъ жандармъ.

Это слово «vous avez raison" и взято, помнится, у Вольтера, который описывая сцену между куртизанами и королемъ, заставляетъ ихъ говорить не только: «vous avez raison", но даже: «vous aurez raison", то есть въ будущемъ времени, какъ король говорилъ: «на это я еще ничего не могу сказать, но подумаю", а тѣ ему отвѣчаютъ: «c'est égal, vous aurez raison”.

* _* *

Умные куртизаны въ свою очередь дѣлятся на классы и разряды.

Напримѣръ: есть куртизаны–слуги, есть куртизаны–господа.

Куртизанъ–слуга исходитъ изъ мысли, что вся его задача заключается въ безусловномъ поддакиванiи, сгибанiи спины въ почтительное Z и полномъ отрицанiи всей своей собственной личности.

Иванъ Ивановичъ Париковъ представляется въ моихъ воспоминанiяхъ такою личностью въ сношенiяхъ съ графомъ Миловидовымъ.

— Я не люблю ярыхъ патрiотовъ, говоритъ графъ.

— Слушаю–съ, отвѣчаетъ Париковъ.

— Вы, кажется, человѣкъ умѣренный?

— Умѣренный и преданный, ваше с–ство. И низкiй поклонъ въ поясъ.

— А братъ вашъ не по вашему идетъ: горячъ...

— Отецъ и мать одни у насъ, но души различны, ваше с–ство. И глаза подымаются къ небу.

— Надо умѣрить его пылъ.

— Надо–съ. И поклонъ... А пока позвольте мнѣ ужъ за двухъ васъ любить. И опять поклонъ.

Еще немного и насталъ бы одинъ изъ тѣхъ полныхъ драматизма моментовъ для Ивана Ивановича, когда онъ изъ чувства личной преданности принесъ бы его с–ству въ закланiе своего роднаго брата!

Это безусловно рабское поклоненiе куртизана вѣской особѣ, это куртизанство–лакейство встрѣчаются въ большомъ свѣтѣ у насъ рѣдко, ибо на практикованiе такого вида куртизанства надо обладать особенными душевными свойствами и весьма большимъ умомъ, безъ котораго эти неутомимыя «слушаю–съ" и изгибанiе позвоночнаго хребта могутъ показаться монотонными и даже пошлыми. Изъ душевныхъ же свойствъ надо имѣть прежде всего полное отсутствiе столько же сердца, сколько всякихъ принциповъ и безпредѣльный цинизмъ въ связи съ извѣстною твердостью и настойчивостью характера.

И большое счастье что куртизановъ–слугъ мало въ свѣтѣ: ибо вреднѣе, злѣе и коварнѣе ихъ нѣтъ на свѣтѣ звѣрей...

* _* *

По этому поводу вспоминаются мнѣ слѣдующiе два эпизода. Одинъ относится къ эпохѣ сорокъ лѣтъ назадъ, другой къ современной.

Двѣ барышни во чтò бы то ни стало захотѣли себѣ составить придворную карьеру. Проводникомъ ихъ къ этой карьерѣ вызвался быть одинъ изъ могучихъ людей того времени.

Но жена того могучаго человѣка ни за чтó не хотѣла согласиться быть въ этомъ дѣлѣ помощницею своего мужа, и всѣмъ говорила, что пока она жива, этимъ двумъ барышнямъ не добиться того чего онѣ добивались, что она ихъ терпѣть не можетъ и никогда къ себѣ не допуститъ.

Чтò дѣлать?

Барышни рѣшили такъ. У этой могучей дамы была собственная церковь. Церковь — такое мѣсто, куда можно ѣздить почти противъ воли владѣтелей ея, а тѣмъ паче по приглашенiю мужа. Вотъ онѣ и начали ѣздить по воскресеньямъ въ эту церковь важной особы.

Важная особа ихъ видитъ, выражаетъ лицомъ свое неудовольствiе, онѣ низко, пренизко кланяются, она подходитъ ко всѣмъ и только пропускаетъ этихъ барышень, въ надеждѣ, что онѣ поймутъ насколько онѣ ей антипатичны; ничуть не бывало: слѣдующее воскресенье та же сцена, и поклоны барышенъ еще дѣлаются ниже. На третье воскресенье могучей дамѣ какъ будто стало жаль этихъ барышень, она поклонилась имъ; на четвертое могучая особа привыкла къ дѣвицамъ глазами и сказала имъ уже два–три слова. На пятый разъ барышни уже казались необходимыми принадлежностями церкви, а на двадцатый онѣ были уже нераздѣльными друзьями могучей особы!

Къ этому разсказу для характеристики взаимныхъ отношенiй остается прибавить два слова.

Барышни, добившiяся поклонами и настойчивостью того чего хотѣли, не иначе подписывали свои письма къ этой особѣ какъ: «ваша преданная собаченка", а за спиною не иначе называли ее, какъ: «наша глупая старушонка".

Особа же ихъ называла: «mes bonnes et fidèles amies".

* _* *

Одного такого куртизана–слугу спрашивали при мнѣ: почему онъ все поддакиваетъ и все кланяется. На это онъ отвѣтилъ слѣдующее: «а потому, милый мой, что неровенъ часъ; девять разъ я поддакиваю безъ пользы, а десятый разъ поддакиванье мое можетъ случится въ такую минуту и такъ кстати, что доставитъ лицу огромное удовольствiе, а для меня можетъ имѣть величайшiя послѣдствiя. Поддакиваньемъ знаете что можно.... утопить человѣка, зарѣзать... стереть съ лица земли..."

* _* *

Другая особа изъ той же категорiи куртизановъ, но женскаго пола, добилась своихъ цѣлей еще проще:

— Aхъ, какъ я желала бы быть вашею горничною, говоритъ она той дамѣ, съ которою дружба была ей нужна для удовлетворенiя куртизанской похоти.

— Отчего? удивленно спросила дама.

— Оттого что она одна можетъ всегда входить къ вамъ когда захочетъ и быть при васъ постоянно.

Дама была тронута этимъ смиренiемъ и разрѣшила этой особѣ пользоваться преимуществами ея горничной.

Она достигла своей цѣли.

* _* *

Куртизаны–господа — это другаго рода люди. Они по большей части играютъ роль некуртизановъ и маскируютъ себя или политикою, или какимъ то внѣшниъ проявленiемъ будто бы своей независимости. Они смѣются надъ куртизанами–слугами и этимъ обманываютъ на свой счетъ людей наивныхъ.

Куртизаны–господа отличаются отъ куртизановъ–слугъ тѣмъ, что наслаждаются блескомъ, почестями и властiю прiобрѣтаемыми куртизанскимъ ремесломъ; тогда какъ куртизаны–слуги все блаженство своего положенiя сосредоточиваютъ въ ощущенiи себя домашнимъ слугою, необходимою вещью у того за кѣмъ они ухаживаютъ; имъ не нужна власть, имъ не нуженъ блескъ; нѣтъ, имъ нужно, чтобы пока лицо — предметъ ихъ обожанiя находится во власти и въ ореолѣ величiя, все чтó окружаетъ это лицо видѣло и сознавало, что они интимны въ домѣ этого лица, и интимнѣе всѣхъ остальныхъ, — вотъ главное наслажденiе куртизановъ–слугъ, для которыхъ всѣ усилiя умственной ихъ дѣятельности направляются къ одной цѣли: не допускать къ этой интимности никаго другаго, и всякому, кто бы онъ ни былъ, при малѣйшей возможности попасть въ интимность — безпощадно ломать шею, какими бы средствами это ломанье ни достигалось.

* _* *

Куртизаны–господа всего этого гнушаются. Обыкновенно они выдаютъ себя за людей самостоятельныхъ, иногда даже за либераловъ, критикуютъ и осуждаютъ правительство, жалуются на отсутствiе людей честно–преданныхъ, громко говорятъ про свои заслуги, иногда играютъ комедiю недовольныхъ и будирующихъ, словомъ, употребляютъ всѣ средства къ тому, чтобы достигнуть своихъ личныхъ цѣлей, не имѣя вида куртизановъ. У такихъ куртизановъ есть цѣлыя системы дѣйстiй, есть термометры для словъ, для мыслей, для принятiя тѣхъ или другихъ физiономiй, для смѣха и для слезъ; все размѣрено, все расчитано впередъ, и если нужно, как говорятъ французы, reculer pour mieux sauter, куртизаны–господа и этимъ средствомъ воспользуются, для выжиданiя удобной минуты.

* _* *

Третье дѣленiе куртизановъ большаго свѣта можетъ быть выражено такъ: куртизаны отъ рожденiя и куртизаны–временщики.

Куртизаны отъ рожденiя суть тѣ, которые родились въ сферѣ куртизановъ; куртизаны–временщики, напротивъ, добиваются сами этого ремесла.

Первые гораздо симпатичнѣе вторыхъ.

Воспитанiе и среда дали имъ всѣ внѣшнiя формы приличiя, вѣжливости, любезной учтивости, съ дѣтскихъ лѣтъ привили милую улыбку, сдѣлали ихъ мягкими, округлили всѣ рѣчи и манеры; словомъ, придали всей ихъ личности скорѣе прiятный чѣмъ непрiятный колоритъ, и рѣдко, очень рѣдко такiе куртизаны дѣлаются змѣями, гiенами, или иными въ этомъ родѣ звѣрьми.

* _* *

Совсѣмъ другое представляютъ собою куртизаны–временщики. Эти люди, сдѣлавшись куртизанами послѣ долгаго пребыванiя во тьмѣ простаго смертнаго, ухватываются и уцѣпляются за это новое положенiе всѣмъ что у нихъ есть живаго, цѣпкаго, и сильнаго, и для сбереженiя этого добра не посрамятся никакихъ средствъ.

Я знаю два такихъ типа.

Одинъ долго добивался своей цѣли путемъ самымъ оригинальнымъ и даже невѣроятнымъ: цинизмомъ въ своихъ сальныхъ pѣчахъ; этимъ онъ прiибрѣлъ репутацiю умнаго человѣка и положилъ начало своему движенiю впередъ. Подвинувшись, онъ достигъ такого положенiя, гдѣ надо было держаться. И держался онъ двумя средствами: похабностями и улыбкою съ одной стороны, а съ другой самымъ утонченно и беспощадно злымъ преслѣдованiемъ всякой личности мало–мальски способной и нравственной.

* _* *

Другой типъ куртизана–времеменщика мнѣ бросился въ глаза потому, что глядя на наружность этого типа, я никакъ не могъ объяснить себѣ: какими средствами могъ такой человѣкъ достичь того положенiя, въ которомъ я его засталъ... среди большаго петербургскаго свѣта.

— А, батюшка, сказалъ мнѣ по этому поводу одинъ мой прiятель, это цѣлая исторiя; это куртизанъ–демократъ!

— Какъ куртизанъ–демократъ? спросилъ я, незнавшiй этого новаго вида куртизановъ.

— Да, это курьезный типъ. Онъ не вѣритъ ни въ Бога, ни въ чорта, ни въ свободу, ни въ деспотизмъ, все ему все равно; онъ не особенно уменъ и не особенно глупъ, наружностью ты видишь какой онъ... онъ подлъ и коваренъ, онъ низокъ и гадокъ, а сидитъ за столомъ у графини Коробковой.

— Да какъ же онъ туда попалъ?

— Ты не это спроси, а спроси кàкъ онъ сдѣлался ея другомъ?

— Неужели онъ ея другъ?

— Закадычный; она и графъ безъ него жить не могутъ... У этого гаденькаго человѣчка одно замѣчательное свойство: онъ представляетъ собою ту pieuvre, которой Викторъ Гюго посвятилъ столько поэтическихъ строкъ. Этотъ человѣкъ имѣетъ способность уцѣпляться и вцѣпляться въ человѣка, съ которымъ имѣетъ дѣло; вцѣпленiе это происходитъ посредствомъ мягкихъ, но прiятныхъ словъ, составляющихъ средину между пошлою лестью и простымъ одобренiемъ: когда это первое впечатлѣнiе произведено, онъ начинаетъ объективно льстить человѣку, то есть, разными извилистыми путями и ловко раскидываемыми сѣтями приводитъ событiя въ разговорѣ такъ, чтобы всѣ они имѣли отношенiе къ тому лицу, которымъ онъ долженъ завладѣть въ свою пользу, и это лицо, забывая какая фигура сидитъ передъ нимъ, волшебно очаровывается имъ, слушая прiятную мелодiю своихъ отношенiй къ тому или другому событiю! Въ день когда это лицо приходитъ къ убѣжденiю, что оно въ самомъ дѣлѣ много и умно сдѣлало, кончено: lа pieuvre имъ овладѣла вполнѣ.

— Называю же я его демократомъ–куртизаномъ потому что онъ на видъ какъ будто стремится къ одному: къ угожденiю меньшей братiи, къ благу народному, о которомъ всегда говоритъ такъ, чтобы фраза начиналась словами: «вѣдь и я сынъ народа". И повѣришь–ли, даже этотъ–то сынъ народа до такой степени куртизанъ въ душѣ, что онъ роднаго отца продастъ за улыбку высокопоставленнаго лица!

На этомъ кончилъ свою рѣчь мой прiятель.

* _* *

Куртизаны большаго свѣта дѣлятся еще на двѣ категорiи: на куртизановъ просто и на куртизановъ–шутовъ.

Изъ двухъ этихъ категорiй вторая легче и выгоднѣе первой, ибо на эту профессiю требуется одно только: полное забвенiе себя какъ личности достойной уваженiя.

Но къ чести человѣчества надо сказать, что куртизановъ–шутовъ, какъ бы выгодна ни была эта профессiя, гораздо меньше чѣмъ кургизановъ первой категорiи.

Въ моихъ наблюденiяхъ я замѣтилъ, что у большинства куртизановъ есть остатокъ чего–то похожаго на чувство стыдливости, мѣшающее ему быть шутомъ въ полномъ смыслѣ этого слова.

Я нарочно подчеркиваю эти слова, ибо почти всѣ куртизаны уже въ силу этой профессiи — любятъ быть шутами слегка, то есть, обращая на себя вниманiе, занимая собою, вызывать благосклонную улыбку у тѣхъ, въ которыхъ они нуждаются.

Объ этомъ я поговорю въ другомъ этюдѣ.

Куртизанамъ–шутамъ улыбки этой недостаточно. Имъ нужно постоянно смѣшить и этимъ смѣхомъ подымать свои акцiи.

Къ такому ремеслу надо имѣть особенную природную склонность, или же особенное умѣнье надъ собою повелѣвать.

Я зналъ двухъ куртизановъ–шутовъ; одинъ дѣлалъ себя шутомъ по инстинктивному стремленiю своей природы давать себя бить, одѣвать въ шутовскiе наряды, гримасничать и паясничать — все это было потребностью его природы еще въ дѣтскомъ возрастѣ; потомъ, когда онъ сталъ взрослымъ, его перестали бить, но побои замѣнились разными ругательными и оскорбительными прозвищами, и чѣмъ эти прозвища были оскорбительнѣе, тѣмъ, видно было по его лицу, куртизанъ этотъ испытывалъ бóльшее наслажденiе.

Другой куртизанъ–шутъ былъ самый серьезный и сосредоточенный человѣкъ, когда находился передъ самимъ собою въ одиночествѣ. Онъ смотрѣлъ на шутовство свое какъ на службу, и когда одѣвался, брился, мылся, помадился, въ то же время приготовлялъ свою всегда въ одиночествѣ скучную и серьезную физiономiю къ шутовской роли. И вотъ, войдя въ дверь того дома, гдѣ ему надобно было явиться куртизаномъ, этотъ угрюмый, скучно задумчивый куртизанъ вдругъ преобразовывалъ свое лицо въ веселую, шутовскую фигуру, начиналъ острить, шутить пошло, шутить грязно, надъ всѣми смѣяться и съ превыразительною улыбкою подобострастiя переносить всевозможныя издѣванiя надъ своею личностью.

* _* *

Вотъ образецъ письма одной куртизанки–шутихи.

«Солнце моей жизни, всегда пасмурной, когда васъ не вижу.

«Ваше здоровье прежде всего; вы принадлежите не себѣ, а намъ, любящимъ васъ какъ любятъ Божество; и потому никакихъ серьезныхъ дѣлъ и заботъ, а въ особенности серьезныхъ людей къ себѣ не допускайте; уже безъ того они васъ одолѣваютъ и дѣлаютъ насъ несчастливыми. Все прочь, кромѣ смѣха; а ужъ насчетъ смѣха увидите, что я въ немъ также неисчерпаема, какъ въ обожанiи къ вамъ".

«Ваша шутиха"

N. N.

* _* *

Тотъ да не тотъ.

_______

КРИТИКА И БИБЛIОГРАФIЯ.

Десятъ лѣтъ реформъ. 1861–1871. А. А. Головачева. Отдѣлъ первый: финансовая реформа. Отдѣлъ второй: административная реформа. Отдѣлъ третiй: судебная реформа. Изд. «Вѣстника Европы». С.–Петербургъ 1872.

Указавъ вкратцѣ въ первомъ № «Гражданина" на содержанiе «Десяти лѣтъ реформъ" и на выводы, къ которымъ приходитъ г. Головачевъ въ этомъ изслѣдованiи, мы обѣщали войти въ болѣе подробное разсмотрѣнiе этого изслѣдованiя. При этомъ считаемъ болѣе всего удобнымъ придерживаться такого же порядка изложенiя, какого придерживается самъ авторъ въ своей книгѣ. Впрочемъ, и въ этихъ замѣткахъ мы не считаемъ возможнымъ входить въ подробное критическое разсмотрѣнiе отдѣльныхъ частей труда г. Головачева, такъ какъ объемъ критико–библiографическаго отдѣла «Гражданина" не позволяетъ намъ этого сдѣлать. А займемся по преимуществу разсмотрѣнiемъ общей точки зрѣнiя автора на наши реформы и общихъ выводовъ, къ которымъ онъ приходитъ въ своей критикѣ реформъ.

Въ началѣ своего сочиненiя авторъ рисуетъ, не жалѣя красокъ, слѣдующую любопытную картину нашего до–реформеннаго и послѣ–реформеннаго общественнаго быта. Крымская война высказала всю несостоятельность нашего прежняго государственнаго быта. Всѣ поняли, что для народной обороны важно преуспѣянiе не въ одномъ военномъ дѣлѣ; но что во время физической международной борьбы являются на сцену нравственныя и умственныя силы страны, и что собственно онѣ только и рѣшаютъ борьбу окончательно. И оказалось необходимымъ полное переустройство государственнаго зданiя. Тогда, послѣ долгаго и томительнаго застоя, лучшую часть нашего общества охватило одушевленiе и надежды на лучшiй порядокъ вещей. Замѣтенъ былъ всеобщiй интересъ къ вопросамъ общественной жизни. Всюду были слышны сужденiя и толки не только о первой задуманной тогда реформѣ крестьянской, но и о другихъ, не смотря на то, что онѣ представлялись въ отдаленномъ будущемъ. Въ общественныхъ собранiяхъ появлялись люди, которыхъ возмущали прежнiе порядки, которые ставили себѣ цѣлью общественную пользу. Серьезныя статьи въ печати вызывали также сужденiя въ обществѣ. Тогда многiе думали, что крестьянская реформа есть только первый шагъ не только къ уничтоженiю грубыхъ формъ крѣпостнаго права, но и самыхъ его принциповъ, которыми прониклись всѣ сферы нашей жизни, и что за этимъ первымъ шагомъ послѣдуютъ другiе въ томъ же направленiи; но этого не случилось. Хотя законодательная дѣятельность съ того времени не останавливалась и реформы слѣдовали одна за другою, и хотя значительныя реформы, произведенныя въ послѣднее время, могли бы, кажется, поддерживать въ обществѣ интересъ и сочувствiе къ нимъ, но мало помалу опять наступило охлажденiе и апатiя, какъ будто бы наше общество, истративъ всѣ свои нравственныя силы на крестьянскую реформу, сдѣлалось неспособно интересоваться общественными вопросами. Интересъ къ общественнымъ дѣламъ, одушевлявшiй общество передъ крестьянскою реформою и вскорѣ послѣ нея, исчезаетъ совершенно... Прошло десять лѣтъ — и все измѣнилось. Старые порядки даже въ новыхъ учрежденiяхъ замѣтны всюду. Людей, которыми руководилъ бы не личный интересъ, а общественная польза, какъ–то не видать. Приверженцы стараго порядка набросились на все живое и разумное въ обществѣ. Интрига, кумовство и личный интересъ по прежнему стали царствовать въ нашихъ общественныхъ собранiяхъ. Каждая новая реформа все менѣе и менѣе интересуетъ общество. Теперь уже ни земскiя, ни судебныя учрежденiя никого не интересуютъ. А послѣдняя реформа въ городскомъ управленiи совершается почти незамѣтно. И хуже всего то, что отъ такихъ реформъ и не ожидаютъ ничего особеннаго... Не смотря на то, что все таки многiя изъ прежнихъ предположенiй осуществились и возможность обсужденiя стараго и новаго законодательства сдѣлалась доступнѣе, — этихъ сужденiй не слыхать. И даже литература никого не интересуетъ. Послѣдняя, имѣвшая прежде такое значенiе и влiянiе, теперь утратила ихъ совершенно... Однимъ словомъ: сравнивая 1860 и 1870 годы, приходится убѣдиться, что общество наше не только не подвинулось впередъ, но сдѣлало нѣсколько шаговъ назадъ... Нарисовавъ такую непривлекательную картину нашего общества, авторъ говоритъ: «при такомъ положенiи вещей представляется вопросъ: гдѣ же причина этого равнодушiя?" Но, однако, не задается цѣлью представить читателю положительное рѣшенiе этого вопроса, считая такую задачу себѣ не по силамъ. А говоритъ, что будетъ считать себя вполнѣ удовлетвореннымъ, если ему удастся ясно формулировать по этому предмету хотя нѣсколько предположенiй. И прибавляетъ, что «не оправдывая общество въ равнодушiи во что бы то ни стало, думаетъ однакожъ, что есть для него нѣкоторыя смягчающiя вину обстоятельства"...

Считаемъ не лишнимъ остановиться прежде всего на такъ ярко нарисованной авторомъ картинѣ нашего до–реформеннаго и послѣ–реформеннаго общественнаго быта. Нѣтъ сомнѣнiя, что преувеличенное о самихъ себѣ, въ какомъ бы то ни было отношенiи, мнѣнiе не только не похвально, но и положительно вредно. Но едва–ли можно сомнѣваться и въ томъ, что и крайнiй пессимизмъ насчетъ самихъ себя не можетъ быть особенно полезнымъ. То и другое препятствуетъ видѣть вещи въ настоящемъ ихъ свѣтѣ и непремѣнно ведетъ къ ложнымъ заключенiямъ, которыя, во всякомъ случаѣ, въ дѣйствительности не могутъ не отражаться вреднымъ образомъ. Трудно, кажется, утверждать, чтобы въ нашъ рацiональный вѣкъ съ особенною пользою могла служить девизомъ древняя мудрость, формулированная однимъ философомъ въ правило: «представляй самое худшее (во всемъ)". Впрочемъ, пожалуй, для философскаго ума такое правило далеко не лишне. Но только оно менѣе всего приложимо къ обыкновеннымъ русскимъ людямъ, которые, какъ извѣстно, вообще отличаются привычкою обо всемъ судить не столько на основанiи самостоятельныхъ убѣжденiй, сколько съ чужаго голоса. Намъ кажется, поэтому, что г. Головачевъ преувеличиваетъ настоящее положенiе нашего общества — напрасно предается въ своемъ изслѣдованiи такому крайнему пессимизму. Этотъ пессимизмъ не одного русскаго читателя можетъ убѣдить въ томъ, что будто–бы мы въ самомъ дѣлѣ идемъ назадъ, а не впередъ въ наше реформенное время. И такимъ образомъ трудъ г. Головачева подъ–часъ можетъ достигать совершенно противоположныхъ цѣлей, чѣмъ тѣ, о которыхъ онъ такъ усердно хлопочетъ. Можетъ статься такъ: вмѣсто того, чтобы возбудить интересъ и сочувствiе къ реформамъ и энергiю къ общественной дѣятельности, открывающейся съ этими реформами, книга г. Головачева можетъ произвести такiе результаты. Могутъ найдтись такiе читатели, которые, прочитавъ книгу г. Головачева и столь мрачную картину нашего общественнаго быта, получаютъ отвращенiе и къ государственной, и къ земской, и къ городской и другимъ родамъ зараждающейся общественной дѣятельности... Ужъ будто бы и въ самомъ дѣлѣ послѣ десяти лѣтъ ломки старыхъ порядковъ у насъ «не видать людей, которыми руководилъ бы не личный интересъ, а общественная польза" и неужто «интрига, кумовство и личный интересъ по прежнему стали царствовать въ нашихъ собранiяхъ (общественныхъ)?!... Самъ авторъ тутъ же утверждаетъ, что передъ крестьянскою реформою вмѣстѣ съ людьми, которыхъ называли тогда «крѣпостниками", вошли въ губернскiе комитеты и люди искренно желавшiе не только улучшенiя быта (какъ объ этомъ думало правительство передъ реформою), но и полнаго освобожденiя крестьянъ и притомъ съ землею; — и что, хотя эти люди составили незначительное меньшинство, но были однако же сильны истиною своихъ убѣжденiй и увѣренностью, что ихъ стремленiя соотвѣтствуютъ общему благу и что собственно они и вывели вопросъ объ освобожденiи на настоящую дорогу. Если же такимъ образомъ наше общество еще до крестьянской реформы созрѣло до такой степени, что само, въ лицѣ меньшинства, вывело вопросъ объ освобожденiи крестьянъ на настоящую дорогу, то спрашивается: можно ли безъ особенной натяжки утверждатъ въ серьезномъ печатномъ трудѣ все то, чтó утверждаетъ авторъ про наше современное общество?.. Нападать на все общество, которое не состоитъ изъ тѣхъ или другихъ опредѣленныхъ личностей, а слагается изъ незримыхъ, не подлежащихъ точному опредѣленiю элементовъ, конечно, дѣло не трудное. Тѣмъ болѣе, что это общество никогда не станетъ защищаться... Вообще сомнѣваемся, чтобы авторъ могъ стоять на сколько нибудь твердой, реальной почвѣ въ своихъ столь рѣзкихъ нападкахъ на наше общество и въ своемъ обвиненiи его въ регрессѣ... Одно только можно признать за болѣе всего справедливое въ замѣчанiяхъ автора относительно нашего общества. «Всѣ наши умники думаютъ, говоритъ онъ, что они уже все знаютъ и что литература имъ ничего новаго не скажетъ. Что касается до этого обстоятельства, то въ немъ надо винить нѣкоторые органы нашей печати и больше никого. Беззастѣнчивая полемика нѣкоторыхъ органовъ, ихъ соперничество между собою и желанiе уронить въ глазахъ публики своего противника, а главное полицейско–сыскное направленiе которому нѣкоторые посвятили себя преимущественно, достигли наконецъ того, что малоразвитое (!) общество не думало отличать хорошее отъ дурнаго и потеряло вовсе довѣрiе къ печатному слову"... Жаль только, что авторъ не поименовалъ здѣсь тѣ органы печати, которые такъ удачно имъ характеризованы. А то вѣдь и откупщики россiйскаго радикализма, сатиры и реализма, и «пѣнкосниматели" дѣвственнаго либерализма и, наконецѣ, записные представители газетнаго фельетоннаго гаерства могутъ повторять такую хулу нашей печати, какъ говорится, и глазомъ не моргнувъ...

Послѣ резюмированнаго нами выше, авторъ, желая найти для нашего общества «нѣкоторыя смягчающiя вину обстоятельства", приступаетъ уже къ критикѣ самыхъ реформъ. И начинаетъ свое изслѣдованiе общимъ критическимъ обзоромъ, въ которомъ высказываетъ свой взглядъ на значенiе реформъ и дѣлаетъ при этомъ общiе выводы. Вотъ сущность того и другаго. Съ отмѣною крѣпостнаго права необходимо было, говоритъ авторъ, приступить и къ уничтоженiю всѣхъ остатковъ этого права, которые вошли въ жизнь и законодательство. Но на дѣлѣ ничего подобнаго не видимъ. Напротивъ, встрѣчаемъ попытки частныхъ улучшенiй безъ всякаго измѣненiя основныхъ началъ. Всѣ наши реформы носятъ на себѣ характеръ отрывочности. Наши реформы какъ–то мало трогали наши крѣпостныя замашки, которыя остаются въ жизни по прежнему и поражаютъ наблюдателя, въ особенности въ провинцiи... Весь нашъ бюджетъ проникнутъ началами крѣпостнаго права, по которымъ высшiе классы обязаны личною службою (сдѣлавшеюся привиллегiею), а низшiе уплатою податей и налоговъ, для доставленiя средствъ существованiя высшимъ классамъ. Въ немъ нѣтъ и тѣни тѣхъ началъ, на которыхъ основаны бюджеты образованныхъ странъ, гдѣ каждый гражданинъ участвуетъ въ общихъ налогахъ соразмѣрно своему имуществу или доходу. Дѣйствующiй наказъ губернаторамъ есть полное выраженiе патрiархальныхъ началъ, на основанiи которыхъ помѣщики управляли своими имѣнiями. Губернаторъ, на основанiи наказа, есть хозяинъ губернiи... Даже крестьянская реформа не избѣжала отрывочности. Она была введена отдѣльно отъ судебной и потребовала новыхъ спецiальныхъ органовъ судебной власти въ лицѣ мировыхъ посредниковъ, ихъ съѣздовъ и губернскихъ по крестьянскимъ дѣламъ присутствiй для разбора споровъ между помѣщиками и крестьянами. Институтъ судебныхъ слѣдователей былъ введенъ отдѣльно отъ судебныхъ учрежденiй. Создаются земскiя учрежденiя для завѣдыванiя хозяйственными нуждами въ губернiяхъ, но въ ихъ вѣдѣнiе передаются далеко не всѣ нужды, — и рядомъ съ ними остаются особыя земскiя присутствiя и казенныя палаты. И эти новыя учрежденiя ставятся въ полную зависимость отъ губернаторовъ, руководствующихся прежнимъ наказомъ. Въ финансовой реформѣ все дѣло ограничивается замѣною откупной системы акцизною, изданiемъ новаго устава о торговлѣ и промыслахъ и уставомъ о налогѣ съ недвижимыхъ имуществъ въ городахъ. Между тѣмъ упадокъ цѣнности денежной единицы (кредитнаго рубля) и новыя реформы потребовали увеличенiя бюджетовъ всѣхъ вѣдомствъ. И министерству финансовъ оставалось только два средства для покрытiя и постоянно возраставшихъ государственныхъ нуждъ — это займы и возвышенiе налоговъ, — и оно пользовалось этими средствами весьма широко. Въ основѣ крестьянской реформы положено освобожденiе труда. Между тѣмъ какъ возвышенiе подушной подати, государственнаго земскаго сбора, падающаго также на душу, и установленiе налога на промыслы не могутъ считаться освобожденiемъ труда: налоги эти падаютъ прямо на трудъ, а не на имущество. Условiя ценза не одинаковы въ земскомъ и городовомъ положенiи. Условiя гласности въ судебныхъ учрежденiяхъ одни, а въ земскихъ другiя... Словомъ: вездѣ замѣчаются только попытки къ отдѣльнымъ улучшенiямъ частностей, — попытки, въ которыхъ нѣтъ ничего общаго, и они часто исходятъ изъ началъ совершенно несоотвѣтствующихъ началамъ крестьянской реформы... Такая непослѣдовательность и различiе въ принципахъ значительно подрываютъ самый авторитетъ власти. Но кромѣ этого вреда въ отдѣльныхъ реформахъ есть еще большiй. При такомъ порядкѣ являются рядомъ учрежденiя, основанныя на старыхъ и новыхъ началахъ и между ними возникаютъ столкновенiя, которыя не только отнимаютъ и время, и силы, и средства, нужныя для настоящаго дѣла, но часто подрываютъ въ обществѣ довѣрiе къ новымъ учрежденiямъ. При такихъ обстоятельствахъ даже лучшiе люди теряютъ энергiю и оставляютъ дѣятельность... Исполненiе, быть можетъ, и хорошо задуманной реформы попадаетъ въ руки жалкой посредственности, которая умѣетъ портить дѣло. Такой печальный исходъ всего опаснее, потому что можетъ породить въ обществѣ мысль о несостоятельности предпринимаемыхъ правительствомъ реформъ"...

И такъ сущность критики главнѣйшихъ реформъ послѣдняго десятилѣтiя сводится въ обширномъ трудѣ г. Головачева на то, что онъ видитъ неудовлетворительность почти всѣхъ этихъ реформъ не столько въ существѣ ихъ, во внутреннемъ ихъ содержанiи, въ тѣхъ началахъ, которыя преслѣдуются ими — сколько въ цѣлой системѣ осуществленiя реформъ или способахъ, при посредствѣ которыхъ реформы проводятся въ жизнь. Хотя авторъ, подробно разсматривая каждую группу реформъ или каждую реформу въ отдѣльности, не разъ еще высказываетъ въ своей книгѣ подобныя мысли о реформахъ, особенно въ «заключенiи"^*); но въ его общемъ обзорѣ реформъ, сущность котораго мы привели, полнѣе и рельефнѣе всего высказывается его общiй взглядъ на значенiе реформъ и его заключительные выводы о реформахъ. Почему мы и сосредоточимъ вниманiе особенно на этомъ обзорѣ. Нельзя, конечно, отрицать того, что при введенiи реформъ въ общественный бытъ путемъ законодательства, рацiональнѣе всего было бы придерживаться именно такой системы, какую рекомендуетъ нашъ авторъ, т. е., начинать съ общаго и восходить къ частностямъ. Въ самомъ дѣлѣ, всякая реформа предполагаетъ выработанныя медленнымъ процессомъ народной жизни и ясно сознанныя народомъ потребности въ тѣхъ или другихъ улучшенiяхъ государственнаго организма. Это, такъ сказать, естественный генезисъ и нормальный ходъ реформъ. Но ненужно забывать одного: такимъ путемъ реформы могутъ быть проводимы только въ тѣхъ общественныхъ или государственныхъ союзахъ, въ которыхъ само общество (будетъ ли это просто ассоцiацiя) или самъ народъ, при помощи своихъ непосредственныхъ представителей, завѣдываетъ своими судьбами и заправляетъ общественнымъ или государственнымъ организмомъ. Что же касается до тѣхъ государствъ, въ которыхъ правительство идетъ впереди самого народа, завѣдываетъ его судьбами и правитъ всѣмъ государственнымъ организмомъ; то въ такихъ государствахъ, по нашему убѣжденiю, реформы могутъ быть успѣшно проводимы именно обратнымъ вышеупомянутому путемъ, т. е., начиная съ частностей и кончая общимъ. И это основывается на томъ законѣ, по которому въ низшихъ учебныхъ заведенiяхъ преподаванiе происходитъ аналитическимъ путемъ, начиная съ фактовъ или частностей, — а въ высшихъ, наоборотъ, начиная съ общаго, которое представляется уже чѣмъ–то синтетически цѣлымъ... Тамъ, гдѣ массы народонаселенiя сами вырабатываютъ реформы, или лучше: гдѣ сама жизнь вырабатываетъ реформы — весьма легко вводить такiя реформы именно рекомендуемымъ нашимъ авторомъ путемъ, такъ какъ эти реформы не что иное, какъ ясно сознанныя массами населенiя потребности въ улучшенiяхъ. Въ такихъ случаяхъ, конечно, и поддержка будетъ при самомъ осуществленiи реформъ, со стороны всѣхъ и каждаго. Но легко–ли и есть–ли, впрочемъ, физическая возможность слѣдовать указываемымъ авторомъ путемъ при введенiи реформъ у насъ, гдѣ реформы, за немногими исключенiями, не представляютъ нѣчто выработанное самимъ народомъ и укрѣпленное общественнымъ самосознанiемъ, а составляютъ продуктъ правительственнаго генiя, испоконъ вѣковъ завѣдывавшаго судьбами нашего народа, управляющаго государственнымъ организмомъ и ведущего этотъ народъ прогрессивнымъ путемъ?... Какое тонкое чутье, какая необыкновенная прозорливость, какое нравственное могущество необходимы правительству для того, чтобы быть въ состоянiи безошибочно, успѣшно и быстро проводить въ народѣ выработанныя самимъ правительствомъ общiя начала по части тѣхъ или другихъ улучшенiй условiй народнаго быта!.. Едва–ли самъ и нашъ авторъ могъ–бы указать намъ хотя на одно правительство, поставленное въ такiя отношенiя къ народу, какъ у насъ, которое на дѣлѣ производило бы реформы указываемымъ авторомъ путемъ — безошибочно, успѣшно и быстро, безъ противорѣчiй и затрудненiй. Да еслибы и присущъ былъ правительству такой едва–ли человѣческiй генiй, то все–таки весьма сомнительно, чтобы у насъ реформы проводились рекомендуемымъ авторомъ путемъ легче, чѣмъ при настоящей системѣ введенiя реформъ. Наше историческое развитiе совершалось посредствомъ очень своеобразнаго процесса, въ слѣдствiе чего выработались особыя условiя развитiя, мало по малу ставшiя какъ–бы законами нашего развитiя. «Привычка — вторая натура", гласить народная мудрость... Г. Головачевъ указываетъ въ своемъ трудѣ на судебную реформу, какъ на примѣръ удачнаго осуществленiя реформы указаннымъ имъ путемъ, т. е посредствомъ, будто бы, восхожденiя отъ общаго къ частнымъ улучшенiямъ, такъ какъ такая реформа вырабатывалась на основанiи готовыхъ общихъ положенiй. Нo мы сомнѣваемся, чтобы такой примѣръ былъ удаченъ. Дѣло въ томъ, что тѣ начала, на которыхъ зиждется человѣческое правосудiе — начала общечеловѣческiя, — они одинаково пригодны ко всякой странѣ, достигшей извѣстной степени культуры. И едва–ли такая реформа какъ судебная, даже при совершенной неудачности ея организацiи, могла–бы потрясти государственный организмъ. Но можно–ли утверждать тоже самое объ экономическихъ реформахъ, включая сюда и финансовыя? Тутъ естественныя условiя страны играютъ до того важную роль, что одна или двѣ неудачныя мѣры, быть можетъ по принципу весьма хорошiя и вполнѣ примѣнимыя къ другимъ странамъ, — могутъ не на шутку разстроить или потрясти весь государственный организмъ... Къ тому же и самъ авторъ утверждаетъ, что и «по судебной реформѣ отрывочность замѣчается въ учрежденiи должности судебныхъ слѣдователей при старой системѣ судовъ", — слѣдовательно, нельзя сказать, чтобы и судебная реформа у насъ вводилась, именно согласно рекомендуемой авторомъ системѣ. Мы уже не говоримъ о тѣхъ постепенныхъ улучшенiяхъ, которыя производились въ нашей юстицiи еще до введенiя судебной реформы. Лучшiе примѣры относительно того, какъ трудно произвести реформы въ обществѣ, подобномъ нашему, на основанiи общихъ началъ, хотя бы и возвышенныхъ и обработанныхъ уже высшею властью, безъ сомнѣнiя, можетъ представить намъ отечественная исторiя права. Мы не станемъ утомлять вниманiе читателей ссылками на разные подходящiе историческiе факты, въ которыхъ недостатка нѣтъ. А обратимъ, однако, вниманiе ихъ на очень немногiе факты, кажется, могущiе служить удачнымъ подтвержденiемъ нашихъ взглядовъ на болѣе удобную для насъ систему реформъ. Извѣстно, что собравшаяся въ 1767 году коммиссiя изъ лучшихъ силъ (состоявшая изъ 565 членовъ или депутатовъ отъ всѣхъ присутственныхъ мѣстъ и сословiй), для составленiя законодательства на основанiи общаго плана или общихъ началъ, начертанныхъ въ «Наказѣ" Екатерины II–й, въ томъ же году была распущена, потому что члены коммиссiи «не постигали во все пространство разума «Наказа". Тогда какъ отдѣльными мѣропрiятiями многое сдѣлано было въ то время и это «многое" мало по малу привилось къ русской жизни... Почти тоже можно сказать и о законодательныхъ реформахъ въ царствованiе Александра II–го. И въ это царствованiе мы замѣчаемъ почти такое же стремленiе къ законодательнымъ реформамъ на основанiи новыхъ общихъ началъ или попытки къ преобразованiямъ отъ общаго къ частному и такой же неуспѣхъ въ этомъ, какъ и въ царствованiе Екатерины II, не смотря на возвышенность самыхъ началъ преобразованiя. Но совсѣмъ другое мы видимъ въ царствованiе Николая I–го. Успѣхъ, въ составленiи «Полнаго собранiя" и «Свода" законовъ объясняется именно тѣмъ, что, при законодательныхъ работахъ, восходили отъ частнаго къ общему, а не наоборотъ, какъ это было при Екатеринѣ II–й и Александрѣ I–мъ. Какъ самъ Императоръ Николай, такъ и въ особенности Сперанскiй хорошо поняли, какому направленiю необходимо слѣдовать у насъ, при законодательныхъ реформахъ, и въ чемъ была ошибка прежнихъ попытокъ. Потому–то коммиссiя Сперанскаго и придерживалась такого направленiя: вмѣсто сочиненiя новаго законодательства на основанiи новыхъ общихъ началъ — по возможности привести въ систему и обобщить старые отдѣльные законы. И, конечно, такая постепенность мало по малу пролагаетъ дорогу къ органическому отечественному законодательству, которое у насъ ожидается въ недалекомъ будущемъ... Впрочемъ, кажется, и самъ авторъ ясно предвидѣлъ то возраженiе, которое мы теперь дѣлаемъ, потому что, вслѣдъ за изложенiемъ своего общаго взгляда на реформы и выводы о значенiи этихъ реформъ, говоритъ, между прочимъ, слѣдующее: «мы нисколько и не желали возражать противъ постепенности въ реформахъ, но мы понимаемъ постепенность иначе. Постепенность должна идти не отъ частностей къ общему, а наоборотъ. Если система признана несостоятельною, то не стоитъ дѣлать въ ней частныхъ улучшенiй безъ измѣненiя коренныхъ началъ, на которыхъ она основана. Всѣ усилiя, направленныя на улучшенiе отдѣльныхъ частей, пропадутъ напрасно, потому что ложное основанiе испортитъ дѣло. Необходимо измѣнить общiя основанiя системы и затѣмъ уже переходить къ подробностямъ и отдѣльнымъ примѣненiямъ". Но на такое разсужденiе автора мы замѣтимъ, что это не что иное, какъ игра словъ, или общiя мѣста. Въ самомъ дѣлѣ, весьма любопытно знать, какимъ образомъ можно соблюдать въ реформахъ постепенность идя отъ общаго къ частному?! Жаль, что авторъ не разъясняетъ этого хоть–бы примѣрами. Мы же понимаемъ постепенность совсѣмъ иначе. Возьмемъ, для примѣра, реформу податей и налоговъ. По системѣ автора отъ подушной подати, самой патрiархальной, конечно, человѣческой обязанности передъ государствомъ, слѣдовало бы прямо перейти къ подоходному налогу, который обыкновенно признается самымъ рацiональнымъ, справедливымъ изъ налоговъ, и который введенъ лишь въ наиболѣе образованныхъ государствахъ. Отъ крѣпостнаго права или точнѣе рабства одного сословiя, по системѣ автора, тоже слѣдовало бы прямо перейти къ соцiальному равенству всѣхъ вообще сословiй государства — къ всеобщей военной повинности а т. п. реформъ. Крайне интересно–бы знать, какая въ этихъ переходахъ можетъ быть постепенность по мнѣнiю нашего автора? А что именно прямо къ такимъ реформамъ пришлось бы переходить по указываемой авторомъ системѣ реформъ (отъ общаго къ частному) — это можно вывести изъ очень простыхъ соображенiй. Подушная подать съ одного сословiя и крѣпостная зависимость одной части податнаго сословiя — относительно подоходнаго налога, падающаго на всѣхъ гражданъ и на всякiя источникъ ихъ имущества, и относительно всеобщей военной повинности — понятiя видовыя, частныя. И наоборотъ. Слѣдовательно при реформахъ и необходимо было бы сразу дѣлать вышеуказанные скачки. Но не мѣшаетъ сообразить, можно ли было, ничѣмъ не рискуя (хотя бы, напримѣръ, сильною эмиграцiею нашихъ соотечественниковъ, а съ ними и капиталовъ) въ одно время съ освобожденiемъ крестьянъ приступать къ указаннымъ кореннымъ и общимъ реформамъ, т. е., начинать съ общаго?... Между тѣмъ, по нашему, постепенность указанныхъ реформъ состоитъ въ томъ, что между подушною податью и подоходнымъ налогомъ есть еще частные налоги, какъ, напримѣръ, налогъ съ недвижимыхъ имуществъ и т. д.; а между рабствомъ и всеобщею военною повинностью встрѣчается не мало, хотя и не очень, повидимому, значительныхъ преобразованiй, но прямо направленныхъ къ соцiальному равенству, какъ напримѣръ: участiе непривиллегированныхъ сословiй въ мировомъ институтѣ, въ земскихъ и городскихъ собранiяхъ, дозволенiе дѣтямъ непривиллегированныхъ сословiй поступать въ военно–учебныя заведенiя для подготовленiя офицеровъ и т. п. реформы, которыми во всякомъ случаѣ не бѣдно было послѣднее десятилѣтiе русской жизни... Чего нельзя было сдѣлать сразу десять лѣтъ тому назадъ — то не особенно трудно сдѣлать въ настоящее время и еще легче — черезъ нѣсколько лѣтъ. Тутъ процессъ преобразованiй (начиная отъ частностей) идетъ незамѣтно для элементовъ противныхъ преобразованiямъ...

Что же касается до непослѣдовательности, различiя въ принципахъ и тѣхъ противорѣчiй, которыя усматриваетъ авторъ, при практическомъ осуществленiи у насъ реформъ, то едва–ли стоитъ долго останавливаться на такихъ замѣчанiяхъ почтеннаго автора. Мы полагаемъ, что непослѣдовательность, различiе въ принципахъ реформъ и даже противорѣчiя на практикѣ имѣютъ за собою довольно серьезное оправданiе, если только, впрочемъ, эти недостатки не проявляются въ сильной степени. Въ самомъ дѣлѣ, можно–ли совсѣмъ избѣжать этихъ недостатковъ при реформахъ? Мы утверждаемъ, что такiе недостатки неизбѣжны при реформахъ. Не слѣдуетъ опять–таки забывать, что реформы не могутъ имѣть совершеннаго единства тамъ, гдѣ эти реформы идутъ сверху, а не снизу, такъ какъ невозможно себѣ представить какъ высшую власть, такъ и ея органовъ одаренными какимъ–то идеальнымъ единствомъ и папскою непогрѣшимостью... Такiе недостатки поэтому неизбѣжны, не смотря на то, будутъ–ли реформы проводиться указываемымъ авторомъ путемъ, т. е., начиная съ общаго и переходя къ частностямъ, и не смотря на то, будутъ–ли коммиссiи, разрабатывающiя проекты реформъ, напередъ снабжены общими положенiями каждой реформы, какъ на этомъ настаиваетъ авторъ^*). И не нужно–ли опасаться, напротивъ, совершенно другаго. Борьба старыхъ элементовъ съ новыми при нашихъ реформахъ явленiе естественное. Не будетъ–ли такая борьба сильнѣе и вреднѣе, если, вмѣсто незамѣтныхъ частыхъ преобразованiй, станутъ сразу вводить общiя и коренныя реформы. Полагаемъ, что гдѣ сильнѣе и непримиримѣе противники — тамъ сильнѣе и непримиримѣе будетъ и борьба... Авторъ совѣтуетъ, впрочемъ, для избѣжанiя борьбы стараго съ новымъ, расчищать почву для новаго. Но трудно понять, чтó именно подразумѣваетъ онъ подъ расчищенiемъ почвы, кромѣ указываемой имъ системы реформъ отъ общаго къ частному. Мы понимаемъ, что подъ такимъ расчищенiемъ почвы для реформъ можно было–бы подразумѣвать общеобязательное первоначальное образованiе и возвышенiе научнаго уровня въ высшемъ образованiи (объ образованiи въ смыслѣ реформъ авторъ въ своемъ изслѣдованiи не говоритъ). Но какъ расчищать почву, хотя и не густо населенную, однако же населенную живыми существами, гражданами, хотя бы и со старыми понятiями и убѣжденiями?.. Вообще относительно указываемыхъ авторомъ недостатковъ реформъ нужно замѣтить вотъ–что: когда приходится ломать для перестройки такое громадное зданiе, какъ наше отечество, то нельзя требовать чтобы при такой ломкѣ была какая–то необыкновенная стройность и полная гармонiя. При такой ломкѣ нерѣдко можетъ статься такъ: то же самое средство, которое можетъ оказаться совершенно умѣстнымъ въ одномъ случаѣ, окажется далеко непригоднымъ въ другомъ углу перестраиваемаго зданiя. Только при созиданiи вновь на развалинахъ стараго можетъ быть полная гармонiя, но не при ломкѣ стараго! Ломка или разрушенiе стараго есть, такъ сказать, сама по себѣ непослѣдовательность и противорѣчiе!...

Такимъ образомъ, мы приходимъ къ тому убѣжденiю, что нашъ авторъ, ставъ на невѣрную точку зрѣнiя относительно несостоятельности всей системы нашихъ реформъ, пришелъ къ ошибочнымъ заключенiямъ и относительно общаго значенiя этихъ реформъ...

Обращаясь затѣмъ къ самой критикѣ реформъ г. Головачева, мы должны сказать совсѣмъ другое относительно частностей его изслѣдованiй или относительно самой его критики реформъ въ частностяхъ. Мы далеки отъ того, чтобы утверждать, что практическое осуществленiе всѣхъ нашихъ реформъ не оставляетъ желать лучшаго. И на основанiи отлично задуманной системы введенiя реформъ, по тѣмъ или другимъ причинамъ, нерѣдко можно осуществлять такiя реформы далеко неблистательно. Поэтому въ частностяхъ труда г. Головачева, какъ намъ кажется, нужно считать весьма замѣчательнымъ и даже отраднымъ явленiемъ въ нашей критической литературѣ. Едва–ли мы рискнемъ ошибиться, если скажемъ, что авторъ въ своей критикѣ финансовой, административной и судебной реформъ представилъ солидный и многостороннiй разборъ всѣхъ болѣе замѣчательныхъ реформъ послѣдняго десятилѣтiя. Особенно обстоятельное разсмотрѣнiе финансовой и административной реформъ обличаетъ въ авторѣ короткое знакомство съ предметомъ, изслѣдуемымъ имъ. По мѣстамъ его сочиненiе нечуждо глубины мысли и необыкновенной трезвости взглядовъ. Впрочемъ, и въ частностяхъ трудъ г. Головачева представляетъ немало спорнаго и даже ошибочнаго, въ разсмотрѣнiе чего мы не входимъ; такъ какъ и самъ авторъ совсѣмъ не выдаетъ провозглашаемыхъ имъ истинъ за непреложныя, вслѣдствiе чего предусмотрительный читатель уже будетъ относиться къ нимъ съ благоразумною осторожностью. Да притомъ же, какъ выше замѣчено, предѣлы настоящей замѣтки не позволяютъ намъ заняться разсмотрѣнiемъ такихъ частностей труда г. Головачева. Не лишнее, однако же, замѣтить, что самыя мѣры, предлагаемыя авторомъ при критикѣ той или другой изъ реформъ, по большей части, не особенно удобоисполнимы въ практическомъ отношенiи и не всегда основаны на безошибочныхъ принципахъ. Такъ, напримѣръ, доказывая несоотвѣтствiе нѣкоторыхъ нашихъ финансовыхъ операцiй (чрезмѣрный выпускъ бумажныхъ денежныхъ знаковъ, искусственныя мѣры для поддержанiя курса кредитнаго рубля; безполезность внутреннихъ выигрышныхъ займовъ и т. п.) общимъ началамъ финансовой науки и вредное влiянiе этихъ мѣръ, между прочимъ, на развитiе отечественной промышленности, авторъ указываетъ какъ на единственное средство представляющееся ему полезнымъ — на уничтоженiе обязательнаго курса бумажныхъ денегъ —кредитныхъ рублей. Какое средство, по его мнѣнiю, будетъ способствовать переходу къ намъ заграничныхъ капиталовъ и только тогда нашъ рынокъ будетъ въ состоянiи пополнять тѣ потери, которыя онъ сдѣлалъ въ перiодъ времени съ 1855 г. И при этомъ разсѣкаетъ тотъ финансовый гордiевъ узелъ, который извѣстенъ подъ именемъ «государственнаго банкротства" и который, по увѣренiю многихъ, можетъ наступить послѣ уничтоженiя обязательнаго курса бумажныхъ денегъ — слѣдующимъ простымъ образомъ: «государственное банкротство въ обыкновенномъ значенiи не имѣетъ смысла, потому что государство обанкротиться не можетъ... Вслѣдствiе дурнаго распоряженiя государственными средствами можно придти къ весьма тягостнымъ и обременительнымъ налогамъ, но всѣ налоги вмѣстѣ составляютъ только часть народнаго дохода, какъ бы ни были они обременительны. Народный доходъ слагается изъ процентовъ съ народнаго капитала и изъ стоимости народнаго труда. Если теоретически и возможно представить себѣ такое положенiе, при которомъ государство могло бы истратить весь народный капиталъ, то нельзя даже и въ теорiи представить себѣ народъ, лишенный возможности трудиться! Если же понимать государственное банкротство въ томъ смыслѣ, что государство, по положенiю своихъ финансовыхъ средствъ въ данную минуту, не въ состоянiи исполнить своихъ обязательствъ, и вынуждено прекратить размѣнъ бумажныхъ денегъ, то это все–таки не болѣе, какъ налогъ (?), — налогъ весьма дурной, чрезвычайно неравномѣрный, приводящiй многихъ подданныхъ къ большимъ потерямъ, но падающiй все–таки на извѣстную часть народнаго дохода. На этомъ основанiи уничтоженiе обязательнаго курса бумажныхъ денег ни въ какомъ случаѣ не можетъ считаться государственнымъ банкротствомъ, а это есть возвращенiе къ естественнымъ послѣдствiямъ того порядка вещей, который былъ созданъ излишнимъ выпускомъ бумажныхъ денегъ; поэтому если и допустить, что въ этомъ состоитъ банкротство, то оно фактически совершилось тогда, когда былъ прекращенъ размѣнъ (!), а не тогда, когда уничтожается обязательный курсъ бумажныхъ денегъ"... Доказавъ же безусловную необходимость для совершеннаго отправленiя правосудiя, независимости, самостоятельности и судебно–административной автономiи, авторъ приходитъ, однако, къ тому заключенiю, что мировые съѣзды, какъ вторую инстанцiю, слѣдуетъ совсѣмъ уничтожить, а мировыхъ судей подчинить окружному суду или судебной палатѣ. И такое заключенiе авторъ мотивируетъ тѣмъ, что мировые съѣзды, какъ состоящiе изъ равныхъ и неподчиненныхъ другъ другу членовъ–товарищей, не могутъ безпристрастно и кáкъ слѣдуетъ надзирать за отдѣльными мировыми судьями и контролировать ихъ и что между ними установится система взаимныхъ послабленiй, и что мировые судьи, избираемые не изъ юристовъ, для большей гарантiи достойнаго отправленiя правосудiя, должны были подчинены общимъ судебнымъ мѣстамъ, состоящимъ будто–бы изъ юристовъ. Между тѣмъ какъ истинная сущность независимости, самостоятельности и внутренней автономiи извѣстнаго учрежденiя именно и заключается: какъ въ томъ, чтобы каждый изъ членовъ учрежденiя столько же зависѣлъ отъ всѣхъ остальныхъ, сколько всѣ остальные отъ каждаго; такъ и въ томъ, чтобы въ судебныхъ учрежденiяхъ было менѣе всего бюрократическихъ элементовъ, основанныхъ на подчиненiи однихъ, низшихъ должностныхъ лицъ (судей), другимъ, высшимъ^*).

Наконец, въ заключенiи книги, авторъ старается разрѣшить тотъ вопросъ, который онъ поставилъ въ началѣ своего изслѣдованiя: «почему въ настоящее время не замѣчается въ обществѣ того одушевленiя и того интереса къ дѣлу, которыя господствовали десять лѣтъ тому назадъ?" И, надо сказать, разрѣшаетъ этотъ вопросъ нѣсколько страннымъ образомъ. Вотъ чтò онъ, между прочимъ, говоритъ по этому поводу: «Десять лѣтъ тому назадъ... намъ казалось, что если правительственныя сферы напишутъ идеалы и внесутъ ихъ на своемъ знаменiи въ законодательство, то и жизнь переродится. Мы вѣрили въ это быстрое перерожденiе, и вотъ причины нашего тогдашняго одушевленiя. Оно было наивно (совершенно вѣрно!), но было искренно. Теперь, убѣжденные опытомъ, мы видимъ, что не такъ легко достигаются побѣды надъ старыми порядками, что трудно проникаютъ новые принципы даже въ область законодательства, а еще труднѣе въ самую жизнь... Bъ этомъ отношенiи даже правительственная власть не всегда бываетъ всесильна. Даже ставши закономъ, эти начала не примѣняются вполнѣ, вслѣдствiе чего сдѣланныя попытки оказываются несостоятельными... Вотъ почему мы думаемъ, что, вводя новыя начала въ общественную жизнь, необходимо прежде всего подумать объ огражденiи ихъ цѣльности и чистоты... необходимо, чтобы реформы опирались на коренномъ преобразованiи условiй общественной жизни"... Такое разъясненiе поставленнаго въ началѣ разслѣдованiя вопроса и заключенiе всего изслѣдованiя какъ–то совсѣмъ не вяжется съ тѣмъ чтò авторъ доказывалъ въ началѣ и во всемъ трудѣ. Какъ мы видѣли выше, прежде авторъ, обвиняя общество въ равнодушiи, апатiи ко всему и даже регрессѣ, старался найти смягчающiя вину этого общества обстоятельства въ несостоятельности нашихъ реформъ самихъ по себѣ, а теперь онъ какъ бы старается, наоборотъ, найти оправданiе неудовлетворительности этихъ реформъ уже въ «условiяхъ общественной жизни", въ несостоятельности самого общества... Прежде авторъ доказывалъ, что реформы должны перерождать наше общество, а теперь, если только мы здѣсь его вѣрно понимаемъ, доказываетъ уже, что общество должно создавать реформы... или, чтобы реформы опирались на коренномъ преобразованiи общественной жизни.

Во всякомъ случаѣ, не смотря на указанныя нами недостатки труда г. Головачева, повторимъ въ заключенiе, въ этомъ трудѣ любители серьезнаго чтенiя могутъ привѣтствовать капитальное критическое произведенiе.

____

Систематическiй сводъ рѣшенiй кассацiонныхъ департаментовъ сената 1866–1871 г. изд. А. Думашевскаго. Т. IV. Рѣшенiя угол. кассац. деп., разъясняющiя уложенiе и уставъ о наказанiяхъ и учрежд. суд. устава. Сост. Н. С. Таганцевымъ. Спб. 1872 г. цѣна 4 р.

Уложенiе о наказанiяхъ уголовныхъ и исправительныхъ по изд. 1866 г. съ внесенiемъ всѣхъ узаконенiй по продолженiямъ 1868, 1869, 1871 и 1872 годовъ и разъясненiями по рѣшенiямъ угол. кассац. департамента съ 1866 по первое полугодiе 1871 года включительно. Сост. профессоромъ с–петербургскаго университета Н. С. Таганцевымъ. Спб. 1872 г. Цѣна 2 р. 50 к.

«Устраняя вопросъ объ обязанности кассацiонныхъ рѣшенiй для судебныхъ мѣстъ, говоритъ г. Таганцевъ въ предисловiи ко второму изъ находящихся передъ нами его трудовъ, — нельзя не сознаться, что въ этихъ рѣшенiяхъ находится такой богатый матерiалъ, безъ изученiя котораго не можетъ обойтись не только практика, но и теорiя права. А между тѣмъ увеличивающаяся масса рѣшенiй сената все болѣе и болѣе затрудняетъ непосредственное изученiе этой практики и создаетъ потребность и даже необходимость извлеченiй, сводовъ и указателей къ этимъ рѣшенiямъ. Удовлетворить этой потребности можно или путемъ систематическимъ сводовъ, или изданiями текста закона съ приведенiемъ подъ каждою его статьею разъясненiй, данныхъ сенатомъ. Работа парваго рода имѣетъ въ виду кабинетное изученiе рѣшенiй, ихъ общаго характера, изслѣдованiе началъ и воззрѣнiй, высказанныхъ сенатомъ по тому или другому вопросу права. Сообразно съ этимъ и самая задача подобныхъ сводовъ состоитъ въ изданiи матерiала въ такой формѣ, чтобы онъ могъ вполнѣ замѣнить собою самыя рѣшенiя, для чего необходимо не только приведенiе самыхъ положенiй, но и мотивовъ, на которыхъ она основана, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ и такъ называемой исторической чести рѣшенiй. Изданiя втораго рода имѣютъ главнымъ образомъ въ виду облегчить пользованiе кассацiонными рѣшенiями на практикѣ, дать возможность суду, защитнику или прокурору, примѣняя законъ, опредѣляя отношенiе отдѣльныхъ его постановленiй другъ къ другу, имѣть подъ рукою необходимыя указанiя на воззрѣнiя сената по этому вопросу. Въ силу этого самыя рѣшенiя должны быть помѣщаемы въ формѣ положенiй или тезисовъ"... Такъ опредѣляетъ составитель значенiе обоихъ своихъ трудовъ и ихъ взаимное отношенiе. Со всѣмъ этимъ, конечно, почти нельзя не согласиться... Но мы однакоже сдѣлаемъ относительно такихъ трудовъ нѣсколько замѣчанiй.

Едва–ли систематическiе своды, издаваемые гг. Думашевскимъ (томы 1 и 2), професоромъ Чебышевымъ–Дмитрiевымъ (т. III) и составителемъ разсматриваемыхъ нами книгъ, «могутъ удовлетворять потребности", о которой онъ говоритъ, т. е., замѣнить «непостредственное знакомство съ кассацiонными рѣшенiями, съ ихъ общимъ характеромъ, съ началами и воззрѣнiями сената" на тотъ или другой вопросъ права и судопроизводства; такъ какъ такiе «систематическiе" своды мало отступаютъ отъ порядка изложенiя самихъ нашихъ законовъ, какой порядокъ всѣмъ извѣстенъ. Конечно, такiе своды, издаваемые нашими юристами–журналистами, учеными и практиками — это самое удобное и полезное изъ всего, что до сихъ поръ у насъ издавалось, по большей части, спекуляторами и профанами въ законовѣдѣнiи. И мы желаемъ этимъ изданiямъ успѣха, если они уже необходимы и неизбѣжны.. Но гораздо лучше было бы, еслибы наши юристы обходились и безъ такихъ сводовъ, такъ какъ они могутъ способствовать тому, что наши юристы станутъ судить и рядить съ чужаго голоса и отвыкать или лучше не привыкать къ самостоятельной разработкѣ права на основанiи хотя и сыраго, по весьма богатаго матерiала, представляемого судебными и кассацiонными рѣшенiями...

Что касается до втораго труда г. Таганцева изъ лежащихъ передъ нами, то трудъ предпринятъ не для изученiя кассацiонной практики, а лишь для полученiя скорыхъ и удобныхъ справокъ. И о достоинствахъ такого труда нечего распространяться. До сихъ поръ книги въ этомъ родѣ (отъ которыхъ у насъ теперь нe оберешься), то есть перепечатка текста законовъ съ кассацiонными рѣшенiями подъ каждою соотвѣтствующею статьею, предпринимались нетолько уже профанами въ юриспруденцiи (за немногими исключенiями, какъ напримѣръ, изд. гг. Утина и Эндена и др.), но и просто полуграмотными стряпателями разныхъ прошенiй и т. п. — къ удивленiю — до 5–хъ, 6–хъ, и даже 7–хъ изданiй, не смотря на возмутительно небрежное стряпанье такихъ книгъ. Опечатки, цѣлые пропуски статей или помѣщенiе въ текстъ уже отмѣненныхъ или измѣненныхъ статей, а также безтолковыя выдержки отдѣльныхъ фразъ изъ кассацiонныхъ рѣшенiй составляли отличительную характеристику такихъ книгъ. Намъ извѣстны даже примѣры, что высшiе суды «поставляли на видъ низшимъ" ошибочныя ссылки на законы или даже неправильное истолкованiе закона — именно благодаря несмѣтному количеству недосмотровъ анисимовскихъ и другихъ подобныхъ издѣлiй. 3aграницею–же упомянутыя книги издаются извѣстными юристами чрезвычайно тщательно, такъ что вы имѣете возможность за какiе нибудь 6 франковъ прiобрѣсти красивое изданiе всѣхъ des codes franНais... Г. Таганцевъ, кажется, сдѣлалъ все для того, чтобы книга его могла вполнѣ замѣнить собою оффицiальное изданiе текста уложенiя съ его продолженiями (разсѣянными по разнымъ мѣстамъ узаконенiй). Тезисы изъ кассацiонныхъ рѣшенiй изложены у него ясно и кратко, и по возможности обобщены хотя, конечно, въ этой второй книгѣ у него не такъ много тезисовъ, какъ въ первой, т. е. въ сводѣ.. Но все–таки въ неполнотѣ извлеченiй изъ кассацiоной практики упрекнуть его нельзя... Составитель обѣщаетъ издать въ такомъ же родѣ уставъ о наказанiяхъ, налагаемыхъ мировыми судьями, имъ же составленный, затѣмъ — учрежденiе судебныхъ установленiй и уставъ уголовнаго судопроизводства, сост. Чебышевымъ–Дмитрiевымъ и наконецъ сводъ законовъ гражданскихъ и уставъ гражданскаго судопроизводства. Остается пожелать, чтобы такiе добросовѣстные труды, какъ трудъ г. Таганцева, вытѣсняли мало по малу изъ обращенiя въ нашемъ обществѣ массы охарактеризованныхъ выше вредныхъ книгъ...

____

Наши монастыри. (Журналъ «Бесѣда» 1872 г.)

Это рядъ статей въ журналѣ «Бесѣда” о богатствахъ нашихъ монастырей. Авторъ руководствовался и точными данными и собственными соображенiями при опредѣленiи разныхъ, весьма любопытныхъ ариѳметическихъ выводовъ, которыми изобилуетъ его статья. Въ концѣ концовъ выведено, что каждый монахъ «обходится государству” въ 1,155 рублей среднимъ числомъ. Видно, что авторъ обладаетъ подходящими свѣдѣнiями и чрезвычайно много употребилъ рвенiя и труда на свою работу. Вѣрна ли цифра во чтò «обходится государству” монахъ и на сколько она подходитъ къ истинѣ — мы разбирать не станемъ. Статья уже вызвала кое–какiе отвѣты «обиженныхъ”. Мы не обиженные и хотимъ замѣтить другое.

Мы сами питаемъ омерзѣнiе къ монаху плотоугоднику, напивающемуся и наѣдающемуся, жадному, торгующему святыней, копящему деньги, зашивающему ихъ въ клобукъ, жестокосердому и если вѣрно одно недавнее извѣстiе, убивающему жестокими побоями десятилѣтняго мальчика за шалость въ школѣ. Цифра 1,155 р. для содержанiя монаха по нашему неприлично и возмутительно велика. (Замѣтимъ еще разъ, что она средняя и что, конечно, есть въ Россiи весьма бѣдные монахи и даже можетъ быть большинство). И при всемъ томъ мы никогда не согласимся съ выраженiемъ автора, что содержанiе монаха «обходится государству” въ такую–то сумму. Монахъ «обходится” не государству въ такую–то сумму, а народу и народъ жертвуетъ эту огромную сумму (почти 8 милл. по разсчету автора) на монастыри самъ, добровольно и никогда даянiе его не бывало болѣе добровольнымъ. Сказавъ это, представимъ еще другое соображенiе: вѣдь эти богатства, разъ прiобрѣтенныя, становятся собственностiю прiобрѣвшихъ, и какое бы намъ было дѣло до того, кáкъ тратится эта собственность, по скольку именно приходится на каждаго собственника, по скольку на сбереженiя, на откладываемые и накопляемые впредь капиталы? Вѣдь это собственность частныхъ лицъ; не считаемъ же мы какъ такой–то и такой–то баринъ, купецъ, крестьянинъ употребляютъ свое имущество, не заглядываемъ къ нимъ на кухню, не считаемъ куски, не тревожимся о томъ, чтó именно они въ ротъ несутъ...

Вотъ то то и есть, что тутъ по неволѣ приходитъ другая мысль:

«Священное сословiе должно и держать себя въ святости, не плотоугодничать, не копить, подавать примѣръ воздержанiя, нищеты даже, и что если все происходитъ обратно, то теряется цѣль, польза и сердце возмущается при видѣ столь жирно награждаемой праздности, невоздержности и проч. и проч.” Статья именно наводитъ на такую мысль и безъ сомнѣнiя въ томъ ея главная цѣль.

И прекрасно бы. Вѣдь ужъ какъ бы желательно, чтобы святые отцы, вмѣсто того, чтобы копить и такъ малодушно заботиться о своей обезпеченности, продолжали бы и получая богатства жить въ прежней нищетѣ и воздержности, приличной монаху, подавать собою святой примѣръ безпрерывно, горѣть сердцами ко Господу, а на огромныя получаемыя суммы приносить пользу ближнему, благодѣтельствовать всему округу, въ которомъ расположенъ монастырь; питать голодныхъ въ голодные годы, учить дѣтей, дѣлиться съ неимущими священниками, — быть однимъ словомъ, премудрыми и чистыми сердцемъ, посредниками между подающими лепты отъ горячаго сердца своего и нуждающимися, обремененными. Какой былъ бы, кажется, подвигъ, какъ бы это было свѣтло, прекрасно, премудро!

Произносить подобныя пожеланiя — умилительно; да и нельзя избѣжать ихъ; бѣда въ томъ что можно иногда впасть въ чрезвычайную ложь. Во первыхъ, народъ подающiй свои деньги монахамъ, навѣрно даетъ имъ не для того чтобы они упивались и объѣдались, да и не имъ собственно, а Господу. (Мы исключаемъ въ этомъ случаѣ иныхъ барынь–богомолокъ; мы про народъ говоримъ). Юстицiя, народное образованiе (о которыхъ авторъ сѣтуетъ что они обходятся государству въ такую же сумму какъ и монахи), конечно, важныя вещи; но и умиленiе сердечное, религiозное чувство тоже очень важны, если еще сохраняются въ обществѣ и навѣрно стоютъ и юстицiи и народнаго образованiя. Горе обществу не имѣющему религiознаго умиленiя. Нашимъ рацiоналистамъ разумѣется жаль что это умиленiе тратится повидимому такъ не рацiонально. Лучше–бы народъ прямо давалъ на школы и на богадѣльни, безъ посредниковъ, — не такъ–ли? Лучше–бы продать это благовонное миро и раздать бѣднымъ, — не такъ–ли? вспомните эту евангелическую исторiю.

Существуютъ искони нѣкоторые прiемы обличенiя, крайне парадоксальные, но чрезвычайно мѣтко достигающiе цѣли. Напримѣръ: «это люди святые, стало быть и должны жить свято, но такъ какъ мы видимъ обратное, то”... выводъ ясенъ. И это чрезвычайно дѣйствуетъ. Въ подтвержденiе выставляется цѣлый рядъ неотразимыхъ фактовъ, которые всѣмъ были извѣстны, но не производили извѣстнаго дѣйствiя пока ихъ не сгруппировали въ цѣлую систему съ извѣстною цѣлью. Отсюда выходятъ иногда преудивительные выводы.

Въ сущности въ этой группировкѣ фактовъ всегда заключается только половина правды, а лишь половина всей правды по нашему хуже лжи. Прямую ложь еще можно опровергнуть, но кáкъ опровергнуть цѣлую систему фактовъ если они справедливы? Мы знаемъ что еще при святомъ Ѳеодосiѣ, при самомъ основанiи Кiево–Печерской Лавры, уже находились нѣкоторые точно такiе же плотоугодники и малодушные въ числѣ собравшейся братьи. Мы знаемъ что грѣхъ, эгоизмъ и даже злодѣянiе являлись тотчасъ же даже въ самыхъ первыхъ христiанскихъ обществахъ, еще при самомъ основанiи христiанства. Указывая на это, мы вовсе не предлагаемъ склониться передъ историческимъ фактомъ или, вѣрнѣе, закономъ и успокоиться; это было бы омерзительно. Но если грѣхъ и мерзость были еще и при святомъ Ѳеодосiѣ и въ первыя времена христiанства, то были зато и самъ св. Ѳеодосiй и мученики за Христа, и основатели христiанства и основатели всего современнаго христiанскаго общества. А вѣдь въ этомъ и все. Кто знаетъ можетъ и въ современныхъ русскихъ монастыряхъ есть много чистыхъ сердецъ людей, жаждущихъ умиленiя духовнаго, страждущiе сердцемъ, для которыхъ, не смотря на всю либеральность нашего вѣка, монастырь есть исходъ, неутолимая духовная потребность... Мы не хотимъ насилiя и къ обновленiю общества приступать деспотически.

Но тутъ безъ сомнѣнiя вступится авторъ и заявитъ что онъ вовсе не о томъ говорилъ, что это уже совсѣмъ другой предметъ и другая матерiя, а что говорилъ только объ однихъ лишь богатствахъ и доходахъ нашихъ монастырей.

Чтò же? авторъ будетъ, пожалуй, и правъ; а мы все таки повторимъ ему, что половина правды не только есть ложь, но даже и хуже лжи. Благодаримъ за доставленные матерiалы, но не за систему ихъ группировки.

Соборяне. Старогородская хроника. Н. Лѣскова. (Стебницкаго). Москва. 1872 (5 частей въ одной книгѣ; 136+72+74+42+76, всего 400 страницъ) 8Ò. Цѣна 3 рубля сер.

Романъ этотъ, созданьемъ котораго Н. С. Лѣсковъ поставилъ внѣ всякихъ сомнѣнiй свое глубокое поэтическое дарованiе, есть вмѣстѣ съ тѣмъ чрезвычайно знаменательное, отрадное явленiе въ нашей образованности. Въ сферу поэзiи нашей авторъ вводитъ въ первый разъ лица изъ русскаго духовенства и притомъ съ чисто–поэтическимъ отношенiемъ къ нимъ, т. е. ставитъ передъ нами положительные типы изъ этой среды. Г. Лѣсковъ открываетъ такимъ образомъ для нашей поэзiи новую, нетронутую еще ею жизненную среду русскаго общества и народа. Заслуга немаловажная сама по себѣ, и получающая еще большую важность въ виду критическаго положенiя нашего общества. Опять, въ тысячный и тысячный разъ, наша поэзiя, какъ и всегда, идетъ впереди общества и напоминаетъ намъ о нашихъ силахъ среди нашего безсилья!

На фонѣ бѣдной жизни уѣзднаго городка авторъ ставитъ передъ нами трехъ духовныхъ; безшабашнаго потомка малорусскихъ казаковъ, сангвиника–богатыря, вдоваго дьякона Ахиллу Десницына, до сѣдыхъ волосъ сохранившаго почти дѣтскую непосредственность; затѣмъ щедушнаго, жиденькаго холерика, который «есть, какъ бы его нѣтъ”, маленькаго священника Захарiю Бенефактова, женатаго и окруженнаго толпою дѣтей, малъ–мала меньше и наконецъ — главное лицо всей хроники, массивнаго и маститаго, вызывающаго къ себѣ всеобщее уваженiе, бездѣтнаго хоть и женатаго, семидесятилѣтняго старика, протоiерея Савелiя Туберозова, одиноко «Божiе живое дѣло” несущаго, несущаго его на однихъ своихъ плечахъ среди тупаго или пассивнаго захолустья, среди консисторской и прочей «мерзости запустѣнiя”...Что за лицо! Съ первой страницы хроники, съ первыхъ — что называется — ударовъ кисти художника, просто и естественно, какъ сама жизнь, выростаетъ эта чудесная, величавая фигура, разъ увидавъ которую, никогда ея не забудешь. Та великая, «непомѣрная” душевная сила, которою испоконъ вѣку велась, ведется и будетъ вестись исторiя наша, — сила, извѣстная въ мiрѣ подъ именемъ великорусскаго племени русскаго народа, — эта великорусская сила — душа стоитъ теперь передъ нами, передъ совѣстью и сознаньемъ такъ называемаго образованнаго русскаго общества, неотразимо стоитъ, облекшаяся въ плоть и кровь до осязательной очевидности, отъ которой мы попятились бы можетъ быть, въ виду ея энергiи, назадъ, если бы она не стояла на этотъ разъ, въ творческомъ воображеньи поэта, въ священническихъ ризахъ, примиренная съ нами евангелiемъ, своими страданьями, страданьями глухими, страданьями въ мелкотѣ обыденности, примиренныя съ нами и со всею жизнью нетолько священникомъ Бенефактовымъ, вдругъ передъ нами выросшимъ, на предсмертной исповѣди Туберозова, изъ нищаго духомъ человѣчка въ апостола — нѣтъ, больше, примиренная съ нами чуднымъ свѣтомъ искусства — да обаяньемъ высокой поэзiи, — не гаэрскимъ обличительствомъ, глумящимся надъ жизнью въ своемъ личномъ безсильи, никому не сладкомъ, да никому не нужномъ. Тихо и сильно, какъ всякая настоящая жизнь, проходитъ передъ нами это глубокое лицо, живое до способности къ комизму и серьезное до высокаго, до трагизма, до слезъ. Но въ своей примиренности, въ чистомъ сiяньи искусства, оно стоитъ передъ нами еще неотразимѣе, еще сильнѣе чѣмъ еслибъ поэтъ вздумалъ обратиться — еслибъ это было возможно — въ грошоваго обличителя, наставителя, моралиста и т. п. Все кругомъ него въ романѣ, все, въ чемъ есть живая душа, все тяготѣетъ къ нему, какъ къ силѣ, какъ къ сердцу своему, а оно — это лицо — стоитъ одиноко, не смотря на привязанность къ себѣ паствы, на общее уваженiе, на близость имъ только и дышащей, любящей жены. «Ты развѣ не одинокъ?” говоритъ ему чуть не столѣтняя екатерининская боярыня, принимая его у себя въ барской усадьбѣ. «Чтожъ, развѣ твоя жена все понимаетъ, чѣмъ ты, какъ умный человѣкъ, можешь поскорбѣть и поболѣть! — Любить? Да ты ее любишь сердцемъ, а помыслами души все таки одинокъ стоишь! Не жалѣй меня, что я одинока! Всякъ, братъ, кто въ семьѣ дальше братняго носа смотритъ и между своими одинокимъ себя увидитъ!” — Да , передъ нами одно изъ лицъ, которыя рѣдко бываютъ не одиноки: это — служители не людей, а дѣла, не собственной личности, не своего жалкаго самолюбьишка, а идеи, служители, по превосходному выраженiю автора, «Божьяго живаго дѣла”.

Созданье этого новаго типа въ нашей поэзiи, типа чуть–чуть не центральнаго (по егоблизости къ сердцу жизни), есть дѣло большое, есть плодъ соединенiя пристальнаго, любовнаго изученiя родной жизни съ сильнымъ поэтическимъ вдохновенiемъ. — Замѣчательно, что изъ всѣхъ европейскихъ поэтовъ никто въ такой степени не пренебрегаетъ, какъ именно русскiе, всѣмъ тѣмъ чтò въ композицiи, въ сочиненiи можно назвать въ одномъ словѣ интригой, т. е. преимущественно взаимнодѣйствiемъ, комбинацiей силъ и личностей. Глубоко–знаменательный, характерный фактъ! Какъ въ самомъ дѣлѣ проста постройка нашей трагедiи, романа и даже лирики. Какъ проста наша трагедiя въ безсмертныхъ созданiяхъ Пушкина. Какъ всегда проста постройка романа у Тургенева, до того проста, что Западъ назвалъ его «мастеромъ новеллы” (а не романа). А простота въ созданiи гр. Л. Толстаго «Война и Миръ”! да всего не перечтешь!.. Какъ проста генiальная лирика Фета, по глубинѣ и непосредственности дарованiя (не по разносторонности) перваго лирика новой Европы! Странно: наши поэты берутъ жизнь не въ ея сложности, а въ ея глубинѣ. Форма романа между тѣмъ создана именно потребностью поэтической идеализацiи (типозированья) сложности жизни — и что же? наши поэты менѣе всего романисты, а наши романисты прежде всего поэты, а потомъ уже романисты! Таковъ и г. Лѣсковъ въ «Соборянахъ”. За психологическимъ ростомъ Туберозова и близкихъ къ нему, исполненнымъ — замѣтимъ это, — съ поразительною поэтическою силой, такъ что авторъ изъ полнаго, истиннаго юмориста–поэта переходитъ къ концу въ трагика–поэта, — за этимъ ростомъ, говоримъ мы, авторъ позабылъ все остальное. Не вѣришь, что это остальное написано тѣмъ же поэтомъ, который создалъ «Савелiя Туберозова”, — до такой степени это все остальное слабо. Фабула всей хроники проста до нельзя. Между тѣмъ авторъ хотѣлъ быть — и совершенно справедливо — нетолько поэтомъ, но и романистомъ. Авторъ очень хорошо слышитъ, что надлежащая обстановка, надлежащiя перипетiи нетолько дали бы прекрасную раму его героямъ, но и превосходно освѣтили бы ихъ и освѣтились бы ими сами. Авторъ хотѣлъ быть романистомъ, но здѣсь ужъ онъ не является художникомъ, мастеромъ дѣла. Нужны–ль ему, какъ романисту, вторыя лица, они (за исключеньемъ остающихся на дальнемъ планѣ, какъ Плодомасовъ, Пизанскiй, которые дѣйствительно прекрасны) — или совершенно блѣдны и безкровны, какъ весь персонажъ уѣздныхъ властей, или слишкомъ готовы на все для автора, слишкомъ марiонетны, какъ межеумокъ Препотенскiй, или слишкомъ докучливы своею растянутостью, какъ два карлика, которыми, впрочемъ, авторъ мотивируетъ прекрасныя страницы своей хроники, или же, наконецъ, совершенно невозможны и отвратительны, какъ т.наз.нигилисты: мошенникъ Термосесовъ и Бизюкина; эти двое послѣднихъ составляютъ величайшiй поэтическiй грѣхъ уважаемаго автора: это не только не типы, это даже не карикатуры, потому что для карикатуры въ нихъ совершенно нѣтъ соли — нѣтъ, это просто созданья какого–то кошмара. Намъ жаль, что поэтъ пренебрегъ здѣсь тою истиной, что и отрицательные типы существуютъ только поэтическою правдой, т. е., если отрицательный типъ занимаетъ главную роль въ созданьи, то онъ долженъ изумлять насъ своею жизненною энергiей и силой (Скупой рыцарь, Ричардъ III и т. д.), такъ что въ насъ невольно тѣснится мысль: «Боже, какая роскошь жизни, и на чтó все это пошло!” или, если отрицательный типъ, или вѣрнѣе отрицательная фигура, играетъ второстепенную роль, то она въ крайнемъ случаѣ должна быть по крайней мѣрѣ дополнительною краской, или же она — ничто, т. е. чистый промахъ художника! Въ настоящемъ случаѣ, авторъ — чего не сдѣлаетъ ни одинъ художникъ — предлагаетъ намъ повѣрить на слово, что подобное, ничѣмъ не мотивированное, голословное уродство, какъ Термосесовъ или Бизюкинъ, имѣютъ въ себѣ что–либо отъ плоти и крови созданья, т. е., вмѣсто художественнаго типа авторъ открываетъ намъ въ своемъ созданьи прорѣху, которая такъ и остается прорѣхой и только разрываетъ его композицiю. Нужны ли автору, какъ романисту, переходы, пункты отдыха для пораженнаго взволнованнаго читателя, нѣжныя краски для противовѣса рѣзкимъ, сильнымъ, въ цѣломъ всей композицiи, онъ впадаетъ въ фокусы, каково наприм., брежжущее утро, рисующееся какимъ–то жертвоприношеньемъ индiйской богини Кали и разрѣшающееся потомъ въ ничто, т. е. въ совершенно для насъ ненужное купанье исправника, лекаря, дьякона и др., впадаетъ, что еще хуже, въ крайность и гдѣ же, въ потрясающей послѣдней части! неужели и въ правду нельзя было обойтись безъ такой длинной, скучной, вялой партiи какъ поимка чорта дьякономъ, и все это почти только для того, чтобы мотивировать смерть Ахиллы отъ простуды! Нѣтъ, такой поэтъ какъ г. Лѣсковъ самъ не можетъ вѣрить, чтобы подобныя мѣста были чѣмъ–либо инымъ, какъ только сѣрыми пятнами на его превосходной картинѣ. Счастливое и блестящее исключенье изъ такихъ переходныхъ сценъ составляетъ изображенье грозы, застигшей Туберозова въ его поѣздкѣ по благочинiю въ дубравѣ среди нашихъ русскихъ безконечныхъ полей; но опять не столько мастерство исполненья, сколько глубоко–поэтическая концепцiя чаруетъ здѣсь читателя. Вообще, г. Лѣсковъ какъ будто небреженъ; къ сожалѣнью, въ техникѣ и въ этомъ смыслѣ не мастеръ; не мастеръ онъ подъ–часъ и въ языкѣ, но у него возможенъ (и это много значитъ!) свой языкъ, потому что при настоящей его невыдѣланности, сухость его красокъ, въ противоположность глубинѣ поэтическаго замышленiя, производитъ какой–то особенный эффектъ (и это должно очень хорошо чувствоваться образованнымъ читателемъ), хотя этимъ мы вовсе еще не хотимъ сказать, что г. Лѣскову ничего не остается дѣлать и желать относительно языка. Мы не высказали здѣсь и десятой доли тѣхъ соображенiй, которыя неотвязно роятся у насъ въ головѣ въ виду такого замѣчательнаго созданья, какъ «Соборяне”, — но это дѣло подробной, обстоятельной критической статьи — только не ругательной, замѣтимъ въ скобкахъ для иныхъ критиковъ, для которыхъ критика и ругательство все еще синонимы и которые, несмотря на свою мнимую просвѣщенность и образованность, все еще стоятъ на уровнѣ мнѣнiй блаженной памяти пушкинскаго коменданта бѣлогорской крѣпостцы, который не совѣтуетъ молодому Гриневу сочинять, потому что всѣ сочинители пьяницы и т. д. Но старый солдатъ былъ человѣкъ добрый, а нынѣшнiе такъ называемые критики — ну да что говорить объ этомъ, — «Избави Богъ и насъ отъ этакихъ судей!” Какъ бы то ни было, человѣкъ написавшiй «Соборянъ”, т. е. создавшiй типъ Туберозова, не можетъ не быть истиннымъ поэтомъ, имя котораго не пропадетъ. Если наши бѣглыя замѣтки попадутся уважаемому писателю, мы просимъ его принять наши упреки лишь какъ выраженiе нашего нелицемѣрнаго уваженья къ его несомнѣнно крупному дарованью. Намъ кажется, что при послѣдующихъ изданiяхъ книги онъ могъ бы очистить свое созданье отъ ошибокъ и недодѣлокъ. Хроникѣ его желаемъ какъ можно больше читателей.

____

Печатается и выйдетъ въ свѣтъ въ половинѣ февраля, въ отдѣльномъ изящномъ изданiи, русскiй переводъ новаго романа.

ЗА СКИПЕТРЫ И КОРОНЫ.

Соч. САМАРОВА, 4 тома.

Романъ этотъ появился на нѣмецкомъ языкѣ въ Германiи въ августѣ, а въ октябрѣ, не смотря на высокую цѣну (8 рублей), потребовалось уже второе его изданiе. Онъ представляетъ читателямъ рядъ картинъ великихъ событiй 1866 г., этого предвѣстника новѣйшей исторической эпохи, и разоблачаетъ двигавшiя ими глубоко–скрытая нити и влiянiе ихъ на мiровой и общественный строй. Изображая наиболѣе выдающiеся моменты новѣйшей исторической драмы, выводя предъ читателями главныхъ дѣйствующихъ лицъ — императоровъ, министровъ и полководцевъ Европы, приподымая завѣсу закулисныхъ тайнъ новѣйшей политики и дипломатiи, авторъ даетъ ключъ къ уразумѣнiю послѣдующихъ трагическихъ столкновенiй, страшной катастрофы 1870–1871 годовъ и современныхъ народныхъ отношенiй.

Самаровъ — псевдонимъ высокопоставленнаго лица при одномъ изъ королевскихъ дворовъ, стоящаго близко у оффицiальныхъ тайниковъ и потому располагавшаго богатыми матерiалами для ознакомленiя съ ходомъ европейской политики и вѣрнаго изображенiя событiй. Обладая замѣчательнымъ талантомъ разскащика, авторъ, не выходя изъ рамокъ беллетристики, не измѣняетъ роли историка и, сохраняя вполнѣ объективное отношенiе ко всѣмъ разнообразнымъ элементамъ описываемой имъ колоссальной борьбы, представляетъ тѣмъ болѣе живую и достовѣрную ея панораму.

Русская публика, имѣющая всѣ поводы интересоваться этою борьбою, безъ сомнѣнiя отнесется къ этому новому поизведенiю съ тѣмъ вниманiемъ, котораго оно вполнѣ заслуживаетъ.

Цѣна за 4 тома 3 р. 50., а съ пересылкою 4 руб.

(По выходѣ изданiя, съ 1 марта цѣна ему будетъ назначена 4 руб. 50 коп., а съ пересылкой 5 руб.).

Подписчики же «Гражданина”, по соглашенiю редакцiи съ издателями романа «За скипетры и короны”, могутъ получать его, до 1 марта, адресуясь прямо въ редакцiю «Гражданина”, по пониженной цѣнѣ: 2 р. 50 к., а съ перес. 3 р.

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) См. статьи: за Скопина № 3. 1872 г., за Пожарскаго № 27 и 29.

^*) Настоящiй очеркъ вмѣстѣ съ «Разсказомъ о немъ и о ней» (№ 33 «Гражд.» 1872 г.) составляютъ начало задуманныхъ авторомъ «Воскресныхъ разсказовъ».

^*) Въ «заключенiи» авторъ прибавляетъ слѣдующее замѣчанiе: «люди болѣе прозорливые думаютъ, что слѣдуетъ начинать новый перiодъ реформъ, установивъ прежде всего общiя начала для этихъ реформъ».

^*) Мы даже думаемъ, что коммиссiи, которымъ у насъ поручается разработка проектовъ реформъ, гораздо успѣшнѣе могутъ заниматься такою разработкою въ тѣхъ случаяхъ, когда онѣ не связаны общими положенiями, напередъ предрѣшающими подлежащiе обсужденiю вопросы.

Авт.

^*) Г. Головачевъ, кажется, забываетъ, что составители судебныхъ уставовъ старались установить полную обособленность мировой юстицiи отъ судовъ и палатъ именно въ виду того, чтобы не повредить независимости, самостоятельности и судебно административной автономiи мироваго института. Они желали, посредствомъ уничтоженiя въ судѣ начальственной бюрократiи и посредствомъ сосредоточенiя ближайшаго надзора и контроля именно въ мировыхъ съѣздахъ, сдѣлать надзоръ за мировыми судьями и контроль ихъ дѣйствiй болѣе всего естественнымъ и правильнымъ. И это вполнѣ основательно; потому что, если опасаться послабленiя со стороны членовъ съѣзда, товарищей–судей: то почему же не опасаться такихъ же послабленiй со стороны членовъ совѣтовъ присяжныхъ повѣренныхъ, членовъ университетскихъ совѣтовъ и т. п., пользующихся автономiею, учрежденiй?...

Примѣч. авт.