№ 2                                              1873                                       8 Янвapя

 

ГРАЖДАНИНЪ

 

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

 

Журналъ ,,Гражданинъ’’ выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 2 до 4 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина" при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К0. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю ,,Гражданина’’, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода          «          «          ..4 »             «          «          .....5 »

« треть года.         «          «          ..3 »             «          «          .....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ        ВТОРОЙ       Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77.      

СОДЕРЖАНIЕ: Отъ редакцiи. — Наполеонъ III. Кн. В. Мещерскiй. — Петербургское обозрѣнiе: елки, знаменательныя елки. Ложные слухи и ихъ сочинители. Дума по поводу слуховъ. Что произвела смерть Наполеона III въ Петербургѣ. Факты изъ жизни политической, литературной и театральной. — Дневникъ писателя. Ѳ. Достоевскiй. — Наполеонъ III. Стихотворенiе. Ѳ. Тютчевъ. — Московскiя замѣтки. — Слово Москвѣ и ея округу. Кохановская. — Пенсiонное положенiе за границею и у насъ. Продолженiе. — Этюды большаго петербургскаго свѣта. III. Отвѣтъ иностраннаго педагога графинѣ Длинноруковой. Тотъ да не тотъ. — Библiографiя: Очерки Крыма. Маркова. 1873. Сѣверо Американскiе Штаты. Циммермана 1873. Изложенiе началъ народнаго хозяйства. И. Бабста. 1872. Систематич. сводъ рѣшенiй кассац. деп. сената и уложенiе о наказанiяхъ. Таганцева. Дневникъ провинцiала въ Петербургѣ. Салтыкова (Щедрина). Куль хлѣба. С. Максимова. 1873. — Ералашъ — Извѣстiя со всѣго мiра. Что произвела смерть Наполеона III въ Парижѣ? Интересная статистика. Часовой и наслѣдный принцъ. Убiйства и убiйства. Происшествiе въ Иркутскѣ. Любопытный и отрадный крестьянскiй приговоръ. Pas trop de zèle. Атмосфера, какъ причина пожара. Невѣроятное убiйство. Сентиментальная фальшь въ области уголовнаго суда. Исчезнувшiй убiйца. Кто величайшiй писатель нашего времени? Юбилей А. А. Краевскаго. — Леченiе глазъ посредствомъ ослѣпленiя.

 

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

 

Безгрѣшныхъ въ мiрѣ семъ нѣтъ!

Какъ бы ни стремилась къ совершенству почта, она все–таки грѣшитъ, и грѣшитъ нерѣдко.

Тому три дня, напримѣръ, мы не получили ни одной газеты за цѣлый день, а получили за то на другой день двойную порцiю!

Полагаемъ, что не смотря на всѣ наши старанiя, есть подписчики на нашъ журналъ, которые получаютъ его неакуратно по милости почты.

Всякiй, кто не получаетъ № въ понедѣльникъ къ полудню въ Петербургѣ, въ среду въ теченiи дня въ Москвѣ и въ почтовый день въ провинцiи съ промежуткомъ семи дней между каждымъ нумеромъ, получаетъ журналъ нашъ неакуратно.

Редакцiя покорнѣйше проситъ гг. подписчиковъ, гдѣ бы они ни подписались, въ случаѣ неакуратнаго полученiя №, немедленно заявлять о томъ непосредственно въ редакцiю — Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8.

По заявленiямъ, дѣлаемымъ въ книжныхъ магазинахъ, редакцiя на себя отвѣтственности не принимаетъ.

 

НАПОЛЕОНЪ III.

 

Какое странное явленiе нашего времени, представляетъ собою судъ надъ только что скончавшимся императоромъ Наполеономъ III.

Давно ли было то время, когда въ ореолѣ славы и безграничнаго могущества этотъ императоръ былъ судимъ мiромъ съ какимъ–то добровольнымъ ослѣпленiемъ въ разглядываньи его личности, и съ какимъ–то подобострастiемъ въ величаньи его подвиговъ.

А теперь только потому, что этотъ императоръ изгнанникъ и закончилъ свою двадцатилѣтнюю карьеру французскаго цезаря седанскою катастрофою — тотъ же мiръ не судитъ ли его слишкомъ неумолимо строго, слишкомъ несправедливо дурно?

Во всякомъ случаѣ, задумываясь надъ закрывшеюся могилою этого историческаго дѣятеля нашей эпохи, невольно, произнося его имя, сопоставляешь его съ именемъ Наполеона I, остающагося доселѣ для многихъ какимъ–то фантастическимъ идеаломъ величiя, — и задаешь себѣ вопросъ: зачѣмъ столько славы надъ могилою Наполеона перваго и столько ненависти и позора надъ могилою Наполеона третьяго, когда знаешь, что первый, на сколько былъ умнѣе и смѣлѣе втораго, на столько же сдѣлалъ больше зла и былъ сто разъ циничнѣе какъ деспотъ и сто разъ безчеловѣчнѣе какъ человѣкъ?

Отвѣтъ на этотъ вопросъ получимъ не мы, а прочтутъ его потомки наши на страницахъ исторiи, мы же пока можемъ только пытаться, изъ того чтó знаемъ, сказать слово о чизльгёрстскомъ изгнанникѣ, по мѣрѣ возможности безпристрастное.

Наполеонъ III въ продолженiе всей своей бурной жизни казался носителемъ въ себѣ двухъ личностей, одна съ другою весьма различныхъ. Одна личность представляла изъ себя что–то въ родѣ мистически и суевѣрно вѣрящаго въ свою историческую роль фаталиста, другая личность была самая обыкновенная, самая обыденная натура добраго человѣка. Имя его было причиною его безсознательной вѣры въ свое историческое призванiе. Двигателями же этой личности Наполеона III, какъ политическаго фаталиста, были тѣ твердые, неустрашимые и рѣшительные характеры окружавшихъ его сподвижниковъ авантюристовъ, которые, какъ Персиньи, Морни, Флери и друг., очень скоро поняли какую силу могутъ создать изъ такого добряка–человѣка, который слѣпо и суевѣрно вѣритъ въ свое имя, но не умѣетъ вѣрить въ свою личность.

Сорокъ восьмой годъ во Францiи произвелъ еще одну — за № четвертымъ революцiю. Отсутствiе нравственныхъ идей и политическихъ принциповъ сдѣлало еще шагъ впередъ. Поколѣнiе, явившееся тогда политическимъ дѣятелемъ, было уже безъ всякой живой связи съ страною. Луи–Филиппъ, какъ конституцiонный государь, все умѣлъ передать имъ, чтò было возможно, въ видѣ правъ свободы: оставалось только имъ отдать престолъ и бразды; онъ не рѣшился на эту послѣднюю уступку, и вотъ французы, жаждавшiе чего–то еще, и во что бы то ни стало, перекувырнули престолъ, забрали бразды и провозгласили республику, мечтая этимъ классическимъ, но безсодержательнымъ для Францiи словомъ успокоить ту политическую и нравственную тоску, которая ихъ томила, какъ послѣдствiе роковой безсодержательности ихъ внутренней жизни.

Посреди этого хаоса безмыслiя и безначалiя ничего не стоило на все готовымъ авантюристамъ, каковыми были сателлиты Наполеона III, медленно, но вѣрно приготовиться къ coup d'état. Они могли имѣть за себя народ, жаждавшiй покоя à tout prix, полуграмотную буржуазiю, сознательно мечтавшую о томъ, чего требовалъ народъ безсознательно, армiю, которой буржуа Луи–Филиппъ былъ не по вкусу, толпу честолюбцевъ и интригантовъ всѣхъ положенiй и сословiй, которымъ незаконный и самозванный порядокъ обѣщалъ больше выгоды чѣмъ законный, и наконецъ они могли имѣть за себя самую вѣрную опору и силу — le laisser faire. На ихъ сторонѣ могло быть даже что–то въ родѣ сочувствiя тѣхъ людей порядка и интеллигенцiи, которымъ, въ данную минуту, между яростною уличною толпою грозившею все разрушить и пушками направленными на эту толпу приходилось выбирать и рѣшать вопросъ: чтò лучше, и которые не только по инстинкту, но и по логическомъ размышленiи, не могли не желать успѣха двигателямъ этихъ пушекъ. ,,Et dire, qu'il faut faire des voeux pour ces gredins’’, говорилъ одинъ изъ умнѣйшихъ людей Францiи — Теофиль Готье, вечеромъ 1 декабря, когда онъ входилъ къ своимъ прiятелямъ и засталъ ихъ ожидающими исхода этого роковаго дня. Ces gredins были Наполеонъ III и его сподвижники. Пожеланiя были сдѣланы, и сильный этими пожеланiями Наполеонъ III изъ авантюриста булонскаго сдѣлался героемъ 2 декабря, а изъ героя 2 декабря — императоромъ Францiи.

Мы, кажется намъ, не ошибемся, если скажемъ что съ той поры по день седанской катастрофы Наполеонъ III былъ все тотъ же, о двухъ личностяхъ — человѣкъ–императоръ.

Какъ, человѣкъ, онъ былъ, добръ, тихъ, терпѣливъ, довѣрчивъ, любилъ семейный очагъ, обожалъ своего сына, наслаждался своимъ кабинетомъ и тѣми часами мирной работы, когда, забывая что онъ имперторъ, занимался Юлiемъ Цезаремъ или артиллерiйскими изслѣдованiями, и нѣтъ ничего удивительнаго, что всѣ окружавшiе его и знавшiе близко любили его не только искренно, но и очень горячо. Наполеонъ III никогда ни на кого въ эти двадцать лѣтъ не разсердился, никого не оскорбилъ ни единымъ словомъ, ни разу не возвышалъ голоса въ разговорѣ; лакею, который однажды его облилъ за столомъ, онъ также искренно простилъ, какъ прощалъ внутри себя, въ своемъ кабинетѣ, въ своемъ семейномъ быту — всякому политическому врагу.

Но не для кабинетной работы надъ Юлiемъ Цезаремъ и не для семейной жизни былъ приведенъ и посаженъ Наполеонъ III въ Тюльерiйскiй дворецъ своими сподвижниками и своею вѣрою въ свою звѣзду, а для того чтобы быть императоромъ Францiи, создавать маршаловъ, вести войска на побѣды, поднять торговлю и промышленность, занять первое мѣсто въ Европѣ, набить деньгами казну Францiи, раздавить всякую волю и всякую умственную силу и въ концѣ концовъ обезпечить славу и счастье не столько Францiи, сколько тѣхъ нѣсколькихъ личностей, которыя строили на этомъ предпрiятiи великое зданiе своего благополучiя.

И вотъ мы видимъ этого же безобиднаго, спокойнаго добряка принимающимъ какую то, вдохновенную вѣрою въ фатализмъ, физiономiю и дѣйствующимъ подъ  влiянiемъ обстоятельствъ такъ, кáкъ, они складывались въ данную минуту и понимались тѣми лицами, которыя ближе стояли къ его особѣ. А такъ какъ стояли возлѣ него представители всѣхъ образовъ мыслей и всѣхъ возможныхъ нравственныхъ началъ, начиная отъ Тартюфа и кончая либераломъ трусомъ, каковымъ былъ и есть его злополучный двоюродный братъ, то нетрудно было этому странному царствованiю Наполеона III явиться тѣмъ, чѣмъ оно было: осуществленiемъ какого то политическаго хаоса, какой то беззастѣнчивой комедiи, какою то внутреннею безсодержательностью, прикрытою внѣшнимъ блескомъ и подпираемою полицейскими сержантами и пятисоттысячною армiею.

Но въ этой армiи, какъ и въ управленiи цѣлой страны, какъ и въ цѣломъ политическомъ строѣ Имперiи Наполеона III, не было того внутренняго порядка, который происходитъ отъ подчиненiя извѣстной ясно сознаваемой мысли. Наполеонъ III смутно думалъ, что все держалось какими то идеями, а сподвижники его знали, что идей никакихъ нѣтъ, а все держится деньгами. Этотъ странный qui pro quo былъ характеристическою чертою 20 лѣтъ его царствованiя, и только потому что такъ хотѣла судьба, седанская катастрофа явилась двадцать лѣтъ позже, хотя причины ее вызвавшiя существовали двадцать лѣтъ раньше.

И странное совпаденiе! Наполеонъ III какъ императоръ былъ именно тѣмъ, чѣмъ была его Францiя: въ немъ недоставало внутренняго смысла всего того чтó дѣлалось и чтó дѣлалъ онъ самъ своимъ именемъ. Онъ также мало понималъ внутренiй смыслъ своей императорской славы, какъ мало понималъ ея позоръ въ ту минуту, когда съ папироскою во рту приготовлялся отдавать свою шпагу императору Вильгельму. Это былъ все тотъ же добрякъ, двадцать лѣтъ назадъ наэлектризованный къ coup d'état 2–го декабря горстью смѣлыхъ удальцовъ, потомъ отрываемый этою же горстью отъ своихъ занятiй публицистъ, чтобы заниматься съ ними какъ съ министрами, и наконецъ сдающiйся въ плѣнъ подъ влiянiемъ размышленiя что лучше сдаться, чѣмъ погубить десятки тысячъ людей, точно также какъ прежде размышлялъ онъ о томъ, что лучше держать Парижъ въ страхѣ и Францiю въ рукахъ вѣрныхъ префектовъ, чѣмъ отдать ее на разграбленiе коммунѣ.

И это–то отсутствiе внутренней, такъ сказать, личности императора Наполеона III производило то чтó онъ не умѣлъ никогда, подобно своему дядѣ, электризировать толпу, электризировать армiю, рѣшаться на отчаянные подвиги — и скажемъ ему въ добрую память — на тотъ цинизмъ во лжи и злодѣйствахъ, которымъ такъ богата жизнь Наполеона Перваго.

Но за то, не имѣя его цинизма, онъ не имѣлъ и его ума. Имѣй Наполеонъ III государственный умъ своего дяди, онъ понялъ бы что ему не нужны были плебисциты, не нужны были реформы á ла Оливье, а нужны были удачныя войны; онъ понялъ бы что система его цезаризма, или вѣрнѣе цезаризма его партiи была именно тѣмъ, чего требовала погибавшая и погибающая Францiя, и что съ этою системою онъ бы долженъ былъ заботиться лишь о томъ, о чемъ всего менѣе заботился — о дисциплинѣ и совершенствованiи своей армiи!

А вмѣсто этого, говоря словами нашего глубоко симпатическаго и прозорливаго поэта,

Оторопѣвшiй мiръ игрой своей смутя,

Какъ неразумное дитя,

Онъ предалъ долгому шатанью...

Кн. В. Мещерскiй.

______

 

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

 

Елки. Знаменательныя елки. Ожиданiя и слухи. Сочинители этихъ слуховъ. Неосуществленiе ихъ. Извѣстiя дрстовѣрныя в мiрѣ политическомъ, литературномъ и театральномъ.

 

Праздники кончились сегодня обычнымъ торжествомъ Царскаго выхода на iордань. Елки въ домахъ и ряженые на улицахъ исчезли. Но прежде чѣмъ вычеркнуть эти праздники изъ прожитаго времени, мы остановимся на елкахъ, ибо имѣемъ чтó о нихъ сказать и интереснаго, и утѣшительнаго.

Когда–то была пора елокъ только своихъ: купятъ родители елку, украсятъ ее по средствамъ, затѣмъ двери отворяются настежъ, дѣти этихъ родителей вбѣгаютъ въ комнату, останавливаются отъ радости и удивленiя, и потомъ жадно бросаются къ елкѣ искать добычи сюрпризовъ и подарковъ.

Въ послѣднiе годы къ этимъ елкамъ своимъ прибавились и другiя, елки для чужихъ, или говоря проще, елки для бѣдныхъ. Во многихъ домахъ устроиваютъ теперь въ нашемъ высшемъ обществѣ елки для бѣдныхъ дѣтей, и за этотъ новый обычай нельзя не благословлять тѣхъ, котороые взяли на себя починъ такого нововведенiя.

Въ числѣ такихъ елокъ для бѣдныхъ, как мы слышали, ежегодно устроивается елка для нѣсколькихъ десятковъ бѣдныхъ дѣтей въ Аничковомъ Дворцѣ. Обыкновенно, намъ говорили, елка эта устраивалась перваго января: множество дѣтей изъ самыхъ бѣднѣйшихъ семействъ призываются во дворецъ съ своими матерями, и прямо съ улицы вступаютъ въ ярко освѣщенную залу дворца, гдѣ ихъ ожидаютъ Хозяева дома и сытный обѣдъ. Бѣдные разсаживаются, обѣдаютъ, все что могутъ ѣдятъ, а чего съѣсть не успѣваютъ, кладутъ в платочекъ, затѣмъ Августѣйшiе Хозяева принимаются каждому отдѣльно изъ дѣтей выдавать подарки: дѣвочкамъ одѣяла, теплыя юбки, платья, бѣлье, теплые чепчики, чулки, и т. п.; мальчикамъ полушубки, валенки, теплыя шапки, ситцевыя рубахи, панталоны; а матерямъ достается чай, сахаръ, кофе, платья и теплыя юбки, и все до послѣдней вещи, как мы слышали, роздается самими Хозяевами. Потомъ, когда раздача кончилась, елка валится на полъ, и въ одинъ мигъ все до послѣдней ленточки изчезаетъ съ дерева и переходитъ въ собственность удалыхъ ребятишекъ. Такъ празднуется, слышали мы, новый годъ въ домѣ Наслѣдника русскаго Престола.

На нынѣшнихъ праздникахъ слышали мы и о другой елкѣ. Она устроена была въ баракахъ для больныхъ, подъ непосредственнымъ покровительствомъ Государыни Императрицы находящихся. Въ этихъ баракахъ помѣщаются больные, и сверхъ того, при баракахъ есть училище для воспитанiя дѣвочекъ пансiонерокъ и приходящихъ, с цѣлью приготовлять изъ нихъ сидѣлокъ. Вотъ въ этомъ то училищѣ и у этихъ то больныхъ была елка, устроенная по желанiю Ея Величества заботами и хлопотами Великой Княжны Марiи Александровны. Послѣ экзамена дѣтей прочитанъ былъ отчетъ учебнаго года, и затѣмъ это убѣжище скорби освѣтилось появленiемъ Царской Дочери, присланной Царицею, и веселою елкою. На этой елкѣ каждая вещица была куплена какъ мы слышали, Ея Высочествомъ, и носила характеръ чисто практически–полезнаго подарка, а послѣ раздачи подарковъ, отъ каждаго теплаго, простаго сердечнаго слова Великой Княжны зажглась, такъ сказать, такая простая, такая теплорадушная атмосфера, что всѣмъ дѣтямъ и всѣмъ учительницамъ и учителямъ, и докторамъ — стало особенно какъ то весело, ловко и просторно, и все кругомъ виновницы торжества зашумѣло самою искреннею и ничѣмъ не стѣсненною жизнью.

А больные что? Они лежали на своихъ койкахъ, и многимъ тяжелъ былъ этотъ часъ. Но и для нихъ была вѣдь елка Царская, и объ нихъ подумала Царица, и для нихъ была послана Царская Дочь. И вотъ съ руками полными Евангелiй и разныхъ подарковъ вошла Великая Княжна въ это жилище скорби, вошла и къ каждому изъ больныхъ подходила, каждому клала на постель подарки, каждому давала въ руки Евангелiе и каждому сказала теплое слово утѣшенiя, подкрѣпленiя и участiя. Оставалась палата тифозныхъ: опасно туда войти — могли подумать тѣ, которые слѣдили за каждымъ движенiемъ Великой Княжны съ благоговѣнiемъ и умиленiемъ; доктора предложили ей взять на себя трудъ раздачи подарковъ тифознымъ больнымъ; но Великая Княжна, слышали мы, никому не поручила того, чтó для нея было не трудъ, а наслажденiе — и вошедши въ отдѣленiе тифозныхъ больныхъ, точно также, какъ въ другихъ палатахъ, къ каждому подошла, каждому дала Евангелiе и каждому на постель положила Царскiе подарки. Такова была елка въ одномъ изъ прiютовъ болѣзни и печали въ Петербургѣ. Все это мы слышали отъ лицъ бывшихъ тамъ послѣ посѣщенiя Великой Княжны, и если бы дано ей было увидѣть чтò выражали иныя лица послѣ ея ухода, она бы поняла на какую почву упала любовь, и какъ скоро эта почва приноситъ невообразимо обильную жатву любви за любовь!

Но не всѣ сердца и не всѣ умы у насъ на праздникахъ заняты были елками. Какъ всегда при наступленiи таинственно–великой минуты новаго года — Петербургъ чиновный, Петербургъ честолюбивый, Петербургъ любопытный, Петербургъ праздный носилъ въ себѣ бремя какихъ то ожиданiй не то реформъ, не то назначенiй, и все важныхъ, сановныхъ назначенiй.

Но что это должны были быть за назначенiя? Все тоже и все тоже: министерство земледѣлiя съ П. А. Валуевымъ, министерство полицiи и тому подобныя учрежденiя, о которыхъ много было говорено за и противъ. Спрашивается, кто сочинитель этихъ слуховъ? Очевидно господа редакторы журналовъ, ломающiе себѣ голову надъ придумываньемъ разныхъ средствъ къ прiобрѣтенiю газетѣ кредита, какъ къ органу свѣжихъ и достовѣрныхъ новостей. А виноватъ кто въ этихъ слухоизверженiяхъ? Разумѣется, общество, которое вовсе не интересуясь сущностью обоихъ новыхъ воздушныхъ министерствъ, земледѣлiемъ и полицiею, интересуется только тѣмъ что вотъ такiя то министерства явятся, и съ ними явятся Петръ Ивановичъ и Иванъ Петровичъ — и ровно таки ничего болѣе.

Но беременное состоянiе петербургскаго общества этими слухами и ожиданiями продолжалось недолго. Появилось въ «Правительственномъ Вѣстникѣ" ихъ опроверженiе, и дѣло кончилось. Но всего забавнѣе и интереснѣе то, что едва какая нибудь газета пуститъ какой либо новый слухъ, будто бы для нея одной только достовѣрный, какъ другая газета, тоже не менѣе достовѣрно, берется опровергать этотъ слухъ, приговаривая: «Я знаю въ чемъ дѣло, но не скажу", и затѣмъ смотришь, дня черезъ два пускаетъ свой слухъ, — а въ концѣ концевъ выходитъ что про всѣ эти свѣжiя новости слѣдуетъ сказать то, что Грибоедовъ въ «Горе отъ ума" говоритъ про календари.

И такъ достовѣрно одно только, что новый годъ не принесъ съ собою ни одного новаго крупнаго факта въ мiрѣ государственномъ внутреннемъ.

Въ Петербургѣ смерть Наполеона III, заставшая читающiй людъ въ праздничномъ настроенiи духа, не вызвала никакого выдающагося проявленiя отношенiй общества къ этому событiю. Признали эту смерть совершившимся фактомъ изъ области незначительныхъ; кто побранилъ умершаго а кто ничего не сказалъ; трауръ наложенъ на двѣ недели и все этимъ и кончилось.

Но что же, наконецъ, новаго въ политическомъ мiрѣ, спросятъ читатели, вѣдь не можетъ же не быть ничего новаго? Этотъ вѣроятный вопросъ въ умѣ читателя всякой газеты въ провинцiи наводитъ на глубокое размышленiе. И дѣйствительно время, въ которое мы живемъ, какъ будто только тогда сознается проживаемою жизнью, когда есть новости въ политическомъ нашемъ внутреннемъ мiрѣ. Настоящаго какъ будто ни для кого не существуетъ: на кого ни взглянешь въ Петербургѣ, кого ни слушаешь, всѣ, кажется, только и живутъ мыслiю о томъ, что вотъ–вотъ завтрашнiй день принесетъ что нибудь новаго въ мiрѣ реформъ. А въ тоже время нельзя жаловаться на то, чтобы реформы томили насъ медленностью своего хода; напротивъ, мы думаемъ, что нѣтъ государства, которое бы такъ скоро справлялось съ реформаторскими работами какъ наше, и нѣтъ того вопроса изъ области государственной жизни, который бы не находился въ разсмотрѣнiи какой либо реформаторской коммиссiи.

Въ военномъ мiрѣ Петербурга главная новость дня есть приказъ командующаго округомъ Великаго Князя Николая Николаевича о введенiи во всѣхъ полкахъ дневниковъ. Нельзя не сочувствовать искренно этому нововведенiю. Въ связи съ прежнимъ приказомъ Великаго Князя о возстановленiи дисциплины въ отношенiяхъ офицеровъ къ своимъ старшимъ по фронту, приказъ этотъ является новымъ доказательствомъ, какъ близко и отчетливо всякая особенность военнаго быта извѣстна главнокомандующему петербургскимъ округомъ. Не только нѣкоторыхъ, привязанныхъ къ своему дѣлу военныхъ, но и насъ, простыхъ статскихъ, не рѣдко удивляло въ Петербургѣ проявленiе въ иныхъ полкахъ полнаго равнодушiя офицеровъ къ своему полковому дѣлу и отсутствiе всякаго общенiя внѣ фронта съ своимъ полкомъ и съ своею службою. Внѣ ученiй, смотровъ и дежурствъ, офицеръ принадлежалъ своему полку только по мундиру. Приказъ о дневникахъ вводитъ новую причину офицеру быть въ своемъ полку и быть съ нимъ связаннымъ новымъ интересомъ. Дневники эти должны вестись по полкамъ, но могутъ быть ведены независимо отъ полковаго, и по ротамъ и эскадронамъ. Въ эти дневники должно вноситься все, что наполняетъ день полка или роты съ утра до вечера и сверхъ того всѣ происходящiя въ полку или ротѣ событiя, а въ лагерное время и во время маневровъ, въ дневникъ должно входить подробное описанiе каждаго военнаго движенiя съ описанiемъ мѣстности и изложенiемъ событiй.

Что новаго въ мiрѣ литературномъ?

Въ Петербургѣ пишутся новые романы для Москвы и именно для «Русскаго Вѣстника". Намъ извѣстно, что къ первому № «Русскаго Вѣстника" готовится новый романъ Б. М. Маркевича, обѣщающiй, по слышанному нами началу, быть прелестнымъ. Первый № «Русскаго Архива" произвелъ въ Петербургѣ впечатлѣнiе, благодаря богатому содержанiю его матерiаловъ. Въ особенности интересны письмо В. А. Жуковскаго къ покойной Императрицѣ Александрѣ Ѳеодоровнѣ о воспитанiи Наслѣдника Престола, нынѣ царствующаго Государя, и подлинные автобiографическiе документы относящiеся къ жизни Я. И. Ростовцева, и къ заговору 14–го декабря. Въ письмѣ Жуковскаго, съ чувствомъ какого то благоговѣнiя мы слышимъ прекрасный типъ поэта–мыслителя, вносящаго въ ту высокую общественную сферу, на которую его поднялъ выборъ Императора Николая, — одну лишь чистую, честную, поэтическую и высокоблагородную душу, и съ этою душою говорящаго съ Царицею такъ, какъ говорилъ бы онъ съ своею совѣстью, не зная ни лести, ни страха не понравиться, ни зависти къ кому бы то ни было. Письма эти замѣчательны тѣмъ, что въ нихъ Жуковскiй, говоря о лицахъ, которыя могутъ быть на столько высоки нравственно и глубоко образованны чтобы взять на себя труднѣйшее изъ всѣхъ дѣлъ — воспитанiе наслѣдника престола, прямо обращается къ самому себѣ, и разбирая себя въ подробности, приходитъ къ заключенiю, что онъ на это дѣло признаетъ себя неспособнымъ и совѣтуетъ Государынѣ выбрать лицо — по его мнѣнiю, отвѣчающее всѣмъ условiямъ требуемымъ для этого званiя и для этой задачи, — Каподистрiа.

_______

 

ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ.

 

III.

 

Среда.

 

Кажется одно общее ощущенiе всѣхъ присяжныхъ засѣдателей въ цѣломъ мiрѣ, а нашихъ въ особенности (кромѣ прочихъ, разумѣется, ощущенiй) должно быть ощущенiе власти, или лучше сказать самовластiя. Ощущенiе иногда пакостное, т. е. въ случаѣ если преобладаетъ надъ прочими. Но хоть и въ незамѣтномъ видѣ, хоть и подавленное цѣлою массою иныхъ благороднѣйшихъ ощущенiй, — все–таки оно должно крѣпиться въ каждой засѣдательской душѣ, даже при самомъ высокомъ сознанiи своего гражданскаго долга. Мнѣ думается, что это какъ нибудь выходитъ изъ самыхъ законовъ природы и потому, я помню, ужасно мнѣ было любопытно въ одномъ смыслѣ, когда только что установился у насъ новый (правый) судъ. Мнѣ въ мечтанiяхъ мерещились засѣданiя, гдѣ почти сплошь будутъ засѣдать напримѣръ крестьяне, вчерашнiе крѣпостные. Прокуроръ, адвокаты будутъ къ нимъ обращаться, заискивая и заглядывая, а наши мужички будутъ сидѣть и про себя помалчивать: «Вонъ оно какъ теперь, захочу, значитъ, оправдаю, не захочу — въ самоё Сибирь".

И вотъ однако же замѣчательно теперь что они не караютъ, а сплошь оправдываютъ. Конечно, это тоже пользованiе властью, даже почти черезъ край, но въ какую–то одну сторону, сантиментальную что–ли, не разберешь — но общую, чуть не предвзятую у насъ повсемѣстно, точно всѣ сговорились. Общность «направленiя" не подвержена сомнѣнiю. Въ томъ и задача, что манiя оправданiя во что бы ни стало не у однихъ только крестьянъ вчерашнихъ униженныхъ и оскорбленныхъ, а захватила сплошь всѣхъ русскихъ присяжныхъ, даже самаго высокаго подбора, нобльменовъ и профессоровъ университета. Уже одна эта общность представляетъ прелюбопытную тему для размышленiй и наводитъ на многообразныя и пожалуй странныя иногда догадки.

Недавно въ одной изъ нашихъ влiятельнѣйшихъ газетъ, въ очень скромной и очень благонамѣренной статейкѣ, была мелькомъ проведена догадка: ужъ не наклонны ли наши присяжные, какъ люди вдругъ и ни съ того ни съ сего ощутившiе въ себѣ столько могущества (точно съ неба упало) да еще послѣ такой вѣковой приниженности и забитости — не наклонны ли они подсолить вообще «властямъ", при всякомъ удобномъ случаѣ, такъ, для игривости или такъ сказать для контраста съ прошедшимъ, прокурору хоть напримѣръ? Догадка недурная и тоже не лишенная нѣкоторой игривости, но, разумѣется, ею нельзя всего объяснить.

«Просто жаль губить чужую судьбу; человѣки тоже. Русскiй народъ жалостливъ", разрѣшаютъ иные, какъ случалось иногда слышать.

Я однакоже всегда думалъ, что въ Англiи напримѣръ народъ тоже жалостливъ; и если и нѣтъ въ немъ такой такъ сказать слабосердости какъ въ нашемъ русскомъ народѣ, то по крайней мѣрѣ гуманность есть; есть сознанiе и живо чувство христiанскаго долга къ ближнему, и можетъ быть доведенныя до высокой степени, до твердаго и самостоятельнаго убѣжденiя; даже можетъ быть болѣе твердаго чѣмъ у насъ, взявъ во вниманiе тамошнюю образованность и вѣковую самостоятельность. Тамъ вѣдь не «вдругъ съ неба" имъ столько власти свалилось. Да и самый судъ–то присяжныхъ они сами себѣ выдумали, ни у кого не занимали, вѣками утвердили, изъ жизни вынесли, не въ видѣ дара получили.

А между тѣмъ тамъ присяжный засѣдатель понимаетъ, чуть только займетъ свое мѣсто въ залѣ суда, что онъ — не только чувствительный человѣкъ съ нѣжнымъ сердцемъ, но прежде всего гражданинъ. Онъ думаетъ даже (вѣрно–ли, нѣтъ–ли), что исполненiе долга гражданскаго даже пожалуй и выше частнаго сердечнаго подвига. Еще недавно общiй гулъ пошелъ у нихъ по всему королевству, когда присяжные оправдали одного явнаго вора. Общее движенiе страны доказало, что если и тамъ возможны такiе же приговоры, какъ и у насъ, то появляются рѣдко, какъ случаи исключительные и немедленно возмущающiе общее мнѣнiе. Тамъ присяжный понимаетъ прежде всего, что въ рукахъ его знамя всей Англiи, что онъ уже перестаетъ быть частнымъ лицомъ, а обязанъ изображать собою мнѣнiе страны. Способность быть гражданиномъ — это и есть способность возносить себя до цѣлаго мнѣнiя страны. О, и тамъ есть «жалостливость" приговора, и тамъ принимается во вниманiе «заѣдающая среда" (кажется любимое теперь ученiе наше) — но до извѣстнаго предѣла, на сколько допускаетъ здоровое мнѣнiе страны и степень просвѣщенiя ея христiанскою нравственностiю (а степень–то кажется довольно высокая). Но зато, и весьма часто, тамошнiй присяжный, скрѣпя свое сердце, произноситъ приговоръ обвинительный, понимая прежде всего, что обязанность его состоитъ въ томъ преимущественно чтобы засвидѣтельствовать своимъ приговоромъ передъ всѣми согражданами, что въ старой Англiи, за которою всякiй изъ нихъ отдастъ свою кровь, порокъ по прежнему называется порокомъ и злодѣйство — злодѣйствомъ и что нравственныя основы страны все тѣ же, крѣпки, не измѣнились, стоятъ какъ и прежде стояли.

— Даже хоть и предположить, слышится мнѣ голосъ, — что крѣпкiя–то ваши основы (т. е. христiанскiя) все тѣже и что вправду надо быть прежде всего гражданиномъ, ну и тамъ держать знамя и пр. какъ вы наговорили, — хоть и предположить пока безъ спору, подумайте, откуда у насъ взяться гражданамъ–то? Вѣдь сообразить только что было вчера! Вѣдь гражданскiя–то права (да еще какiя!) на него вдругъ какъ съ горы скатились. Вѣдь они придавили его, вѣдь они пока для него только бремя, бремя!

— Конечно, есть правда въ вашемъ замѣчанiи, отвѣчаю я голосу нѣсколько повѣся носъ, но вѣдь опять таки русскiй народъ...

— Русскiй народъ? Позвольте, слышится мнѣ другой голосъ, — вотъ говорятъ, что дары–то съ горы скатились и его придавили. Но вѣдь онъ не только можетъ быть ощущаетъ, что столько власти онъ получилъ какъ даръ, но и чувствуетъ сверхъ того, что и получилъ–то ихъ даромъ, т. е. что не стоитъ онъ этихъ даровъ пока. Замѣтьте, это вовсе не значитъ, что и въ самомъ дѣлѣ онъ не стоитъ этихъ даровъ и что не надо или рано было одарять его; совсѣмъ даже напротивъ: это самъ народъ въ своей смиренной совѣсти сознаетъ, что онъ не достоинъ даровъ такихъ, — и это смиренное, но высокое сознанiе народное о своей недостойности есть именно залогъ того, что онъ–то ихъ и достоинъ. А покамѣстъ, въ смиренiи своемъ, народъ смущенъ. Кто заглядывалъ въ сокровенные тайники его сердца? Можетъ–ли у насъ хоть кто нибудь сказать что вполнѣ знакомъ съ русскимъ народомъ? Нѣтъ, тутъ не одна только жалостливость и слабосердость, какъ изволите вы насмѣхаться. Тутъ сама эта власть страшна! Испугала насъ эта страшная власть надъ судьбой человѣческою, надъ судьбой родныхъ братьевъ, и пока доростемъ до вашего гражданства — мы милуемъ. Изъ страха милуемъ. Мы сидимъ присяжными и можетъ быть думаемъ: «сами–то мы лучше–ли подсудимаго? Мы вотъ богаты, обезпечены, а случись намъ быть въ такомъ же положенiи какъ онъ, такъ можетъ сдѣлаемъ еще хуже чѣмъ онъ, — мы и милуемъ. Такъ вѣдь это еще можетъ быть хорошо–съ, умиленiе–то это сердечное. Это можетъ быть залогъ къ чему нибудь такому высшему христiанскому въ будущемъ, чего еще и не знаетъ мiръ до сихъ поръ!

«Это отчасти славянофильскiй голосъ", разсуждаю я про себя. Мысль дѣйствительно утѣшительная, а догадка о смиренiи народномъ предъ властью полученною даромъ и дарованною пока «недостойному", ужъ конечно почище догадки о желанiи «поддразнить прокурора", хотя все–таки и эта догадка продолжаетъ мнѣ нравиться своимъ реализмомъ (конечно, принимая ее болѣе въ видѣ частнаго случая, какъ выставлялъ, впрочемъ, и самъ авторъ ея) но... но вотъ что наиболѣе смущаетъ меня однако: чтó это нашъ народъ вдругъ сталъ бояться такъ своей жалости? «Больно дескать очень приговорить человѣка". Ну и чтожъ, и уйдите съ болью. Правда выше вашей боли.

Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь если ужъ мы считаемъ что сами иной разъ еще хуже преступника, то тѣмъ самымъ признаёмся и въ томъ, что на половину и виноваты въ его преступленiи. Если онъ преступилъ законъ, который земля ему написала, то сами мы виноваты въ томъ, что онъ стоитъ теперь передъ нами. Вѣдь если бы мы всѣ были лучше, то и онъ бы былъ лучше и не стоялъ–бы теперь передъ нами...

— Такъ вотъ тутъ–то и оправдать?

Нѣтъ, напротивъ; именно тутъ–то и надо сказать правду и зло назвать зломъ; но зато половину тяготы приговора взять на себя. Войдемъ въ залу суда съ мыслью, что и мы виноваты. Эта боль сердечная, которой всѣ теперь такъ боятся и съ которою мы выйдемъ изъ залы суда, и будетъ для насъ наказанiемъ. Если истинна и сильна эта боль, то она насъ очиститъ и сдѣлаетъ лучшими. Вѣдь сдѣлавшись сами лучшими, мы и среду исправимъ и сдѣлаемъ лучшею. Вѣдь только этимъ однимъ и можно ее исправлять. А такъ–то бѣжать отъ собственной жалости и чтобы не страдать самому сплошь оправдывать — вѣдь это легко. Вѣдь этакъ мало по малу придемъ къ заключенiю, что и вовсе нѣтъ преступленiй, а во всемъ «среда виновата". Дойдемъ до того, по клубку, что преступленiе сочтемъ даже долгомъ, благороднымъ протестомъ противъ «среды." «Такъ какъ общество гадко устроено, то въ такомъ обществѣ нельзя ужиться безъ протеста и безъ преступленiй". «Такъ какъ общество гадко устроено, то нельзя изъ него выбиться безъ ножа въ рукахъ". — Вѣдь вотъ что говоритъ ученiе о средѣ, въ противоположность христiанству, которое, вполнѣ признавая давленiе среды и провозгласивши милосердiе къ согрѣшившему, ставитъ однако–же нравственнымъ долгомъ человѣку борьбу со средой, ставитъ предѣлъ тому, гдѣ среда кончается, а долгъ начинается. Дѣлая человѣка отвѣтственнымъ, христiанство тѣмъ самымъ признаетъ и свободу его. Дѣлая же человѣка зависящимъ отъ кaждой ошибки въ устройствѣ общественномъ, ученiе о средѣ доводитъ человѣка до совершенной безличности, до совершеннаго освобожденiя его отъ всякаго нравственнаго личнаго долга, отъ всякой самостоятельности, доводитъ до мерзѣйшаго рабства какое только можно вообразить. Вѣдь этакъ табаку человѣку захочется, а денегъ нѣтъ, такъ убить другаго, чтобы достать табаку. Помилуйте: «Развитому человѣку, ощущающему сильнѣе неразвитаго страданiе отъ неудовлетворенiя своихъ потребностей, надо денегъ для удовлетворенiя ихъ — такъ почему ему не убить неразвитаго если нельзя иначе денегъ достать?" Да неужели вы не прислушивались къ голосамъ адвокатовъ: «Конечно, дескать, нарушенъ законъ, конечно, это преступленiе, что онъ убилъ неразвитаго, но, господа присяжные, возьмите во вниманiе и то..." и т. д. Вѣдь уже почти раздавались подобные голоса, да и не почти...

— Ну, вы, однако же, слышится мнѣ чей–то язвительный голосъ, – вы, кажется, народу новѣйшую философiю среды навязываете, это какъ же она къ нему залетѣла? Вѣдь эти двѣнадцать присяжныхъ иной разъ сплошь изъ мужиковъ сидятъ и каждый изъ нихъ за смертный грѣхъ почитаетъ въ постъ оскоромиться. Вы бы ужъ прямо обвинили ихъ въ соцiальныхъ тенденцiяхъ.

«Конечно, конечно, гдѣ же имъ до «среды", то есть сплошь–то всѣмъ, задумываюсь я, — но вѣдь идеи, однако же, носятся въ воздухѣ; въ идеѣ есть нѣчто проницающее"...

— Вотъ на! хохочетъ язвительный голосъ.

— А что если нашъ народъ особенно наклоненъ къ ученiю о средѣ, даже по существу своему, по своимъ, положимъ, хоть славянскимъ наклонностямъ? Что если именно онъ–то и есть наилучшiй матерiалъ въ Европѣ для иныхъ пропагаторовъ?

Язвительный голосъ хохочетъ еще громче, но какъ то выдѣланно.

 

____

 

Нѣтъ, тутъ съ народомъ пока еще только фортель, а не «философiя среды". Тутъ есть одна ошибка, одинъ обманъ и въ этомъ обманѣ много соблазна.

Обманъ этотъ можно разъяснить въ такомъ видѣ, примѣромъ по крайней мѣрѣ.

Положимъ народъ называетъ осужденныхъ «несчастными", подаетъ имъ гроши и калачи. Что–же хочетъ онъ этимъ сказать, вотъ уже можетъ быть въ продолженiе вѣковъ? Христiанскую–ли правду или правду «Среды?" Именно тутъ–то и камень преткновенiя, именно тутъ–то и скрывается тотъ рычагъ, за который съ успѣхомъ могъ бы ухватиться пропагаторъ «среды".

Есть идеи невысказанныя, безсознательныя и только лишь сильно чувствуемыя; такихъ идей много какъ бы слитыхъ съ душой человѣка. Есть онѣ и въ цѣломъ народѣ, есть и въ человѣчествѣ взятомъ какъ цѣлое. Пока эти идеи лежатъ лишь безсознательно въ жизни народной и только лишь сильно и вѣрно чувствуются, — до тѣхъ поръ только и можетъ жить сильнѣйшею живою жизнью народъ. Въ стремленiяхъ къ выясненiю себѣ этихъ сокрытыхъ идей и состоитъ вся энергiя его жизни. Чѣмъ неколебимѣе народъ содержитъ ихъ, чѣмъ менѣе способенъ измѣнить первоначальному чувству, чѣмъ менѣе склоненъ подчиняться различнымъ и ложнымъ толкованiямъ этихъ идей, тѣмъ онъ могучѣе, крѣпче, счастливѣе. Къ числу такихъ сокрытыхъ въ русскомъ народѣ идей — идей русскаго народа — и принадлежитъ названiе преступленiя несчастiемъ, преступниковъ — несчастными.

Идея эта чисто русская. Ни въ одномъ европейскомъ народѣ ея не замѣчалось. На западѣ провозглашаютъ ее теперь лишь философы и толковники. Народъ же нашъ провозгласилъ ее еще задолго до своихъ философовъ и толковниковъ. Но изъ этого не слѣдуетъ чтобы онъ не могъ быть сбитъ съ толку ложнымъ развитiемъ этой идеи толковникомъ, временно по крайней мѣрѣ, съ краю. Окончательный смыслъ и послѣднее слово останутся безъ сомнѣнiя всегда за нимъ, но временно — можетъ быть иначе.

Короче: этимъ словомъ «несчастные" народъ какъ бы говоритъ «несчастнымъ": «Вы согрѣшили и страдаете, но и мы вѣдь грѣшны. Будь мы на вашемъ мѣстѣ, — можетъ и хуже бы сдѣлали. Будь мы получше сами, можетъ и вы не сидѣли бы по острогамъ. Съ возмездiемъ за преступленiя ваши вы приняли тяготу и за всеобщее беззаконiе. Помолитесь объ насъ и мы объ васъ молимся. А пока берите, «несчастные", гроши наши; подаемъ ихъ чтобы знали вы что васъ помнимъ и не разорвали съ вами братскихъ связей".

Согласитесь, что ничего нѣтъ легче какъ примѣнить къ такому взгляду ученiе о «средѣ": «Общество скверно, потому и мы скверны; но мы богаты, мы обезпечены, насъ миновало только случайно то, съ чѣмъ вы столкнулись. Столкнись мы — сдѣлали–бы тоже самое что и вы. Кто виноватъ? Среда виновата. И такъ есть только подлое устройство среды, а преступленiй нѣтъ вовсе".

Вотъ въ этомъ–то софистическомъ выводѣ и состоитъ тотъ фортель, о которомъ я говорилъ.

Нѣтъ, народъ не отрицаетъ преступленiя и знаетъ, что преступникъ виновенъ. Народъ знаетъ только что и самъ онъ виновенъ вмѣстѣ съ каждымъ преступникомъ. Но обвиняя себя, онъ тѣмъ то и доказываетъ, что не вѣритъ въ «среду"; вѣритъ напротивъ, что среда зависитъ вполнѣ отъ него, отъ его безпрерывнаго покаянiя и самосовершенствованiя. Энергiя, трудъ и борьба, — вотъ чѣмъ переработывается среда. Лишь трудомъ и борьбой достигается самобытность и чувство собственнаго достоинства. «Достигнемъ того, будемъ лучше и среда будетъ лучше". Вотъ чтò, невысказанно, ощущаетъ сильнымъ чувствомъ въ своей сокрытой идеѣ о несчастiи преступника русскiй народъ.

Представьте же теперь, что если самъ преступникъ, слыша отъ народа, что онъ «несчастный", сочтетъ себя только несчастнымъ, а не преступникомъ. Вотъ тогда–то и отшатнется отъ такого лжетолкованiя народъ и назоветъ его измѣною народной правдѣ и вѣрѣ.

Я бы могъ представить и примѣры тому, но отложимъ ихъ пока и скажемъ такъ:

Преступникъ и намѣревающiйся совершить преступленiе — это два разныя лица, но одной категорiи. Что же, если, приготовляясь къ преступленiю сознательно, преступникъ скажетъ себѣ: «Нѣтъ преступленiя!" Чтò, назоветъ его народъ «несчастнымъ?"

Можетъ и назоветъ; безъ сомнѣнiя назоветъ; народъ жалостливъ; да и ничего нѣтъ несчастнѣе такого преступника, который даже пересталъ себя считать за преступника: это животное, это звѣрь. Чтòжъ въ томъ, что онъ не понимаетъ, что онъ животное и заморилъ въ себѣ совѣсть? Онъ только вдвое несчастнѣе. Вдвое несчастнѣе, но и вдвое преступнѣе. Народъ пожалѣетъ и его, но не откажется отъ правды своей. Никогда народъ, называя преступника «несчастнымъ" не переставалъ его считать за преступника! И не было бы у насъ сильнѣе бѣды какъ если бы самъ народъ согласился съ преступникомъ и отвѣтилъ ему: «Нѣтъ, не виновенъ, ибо нѣтъ преступленiя!"

Вотъ наша вѣра, наша общая вѣра хотѣлось бы мнѣ сказать; вѣра всѣхъ уповающихъ и ожидающихъ. Прибавлю еще два слова.

Я былъ въ каторгѣ и видалъ преступниковъ, «рѣшеныхъ" преступниковъ. Повторяю, это была долгая школа. Ни одинъ изъ нихъ не переставалъ себя считать преступникомъ. Съ виду это былъ страшный и жестокiй народъ. «Куражились", впрочемъ, только изъ глупенькихъ, новенькiе и надъ ними смѣялись. Большею частью народъ былъ мрачный, задумчивый. Про преступленiя свои никто не говорилъ. Никогда не слыхалъ я никакого ропота. О преступленiяхъ своихъ даже и нельзя было вслухъ говорить. Случалось, что раздавалось чье нибудь слово, съ вызовомъ и вывертомъ, и — «вся каторга", какъ одинъ человѣкъ, осаживала выскочку. Про это не принято было говорить. Но, вѣрно говорю, можетъ ни одинъ изъ нихъ не миновалъ долгаго душевнаго страданiя внутри себя, самаго очищающаго и укрѣпляющаго. Я видалъ ихъ одиноко задумчивыхъ, я видалъ ихъ въ церкви молящихся передъ исповѣдью; прислушивался къ отдѣльнымъ внезапнымъ словамъ ихъ, къ ихъ восклицанiямъ; помню ихъ лица, о — повѣрьте, никто изъ нихъ не считалъ себя правымъ въ душѣ своей!

Не хотѣлъ бы я чтобы слова мои были приняты за жестокость. Но все–таки я осмѣлюсь высказать. Прямо скажу: строгимъ наказанiемъ, острогомъ и каторгой вы можетъ быть половину спасли–бы изъ нихъ. Облегчили бы ихъ, а не отяготили. Самоочищенiе страданiемъ легче, легче говорю вамъ, чѣмъ та участь, которую вы дѣлаете многимъ изъ нихъ сплошнымъ оправданiемъ ихъ на судѣ. Вы только вселяете въ его душу цинизмъ, оставляете въ немъ соблазнительный вопросъ и насмѣшку надъ вами же. Вы не вѣрите? Надъ вами же, надъ судомъ вашимъ, надъ судомъ всей страны! Вы вливаете въ его душу безвѣрiе въ правду народную, въ правду Божiю; оставляете его смущеннаго... Онъ уходитъ и думаетъ: «Э, да вотъ какъ теперь, нѣту строгости. Поумнѣли знать. Боятся можетъ. Значитъ оно можно и въ другой разъ также. Понятно, коли я былъ въ такой нуждѣ — какъ же было не своровать".

И неужто вы думаете, что отпуская всѣхъ сплошь невиновными или «достойными всякаго снисхожденiя", — вы тѣмъ даете имъ шансъ исправиться? Станетъ онъ вамъ исправляться! Какая ему бѣда! «Значитъ пожалуй я и не виновенъ былъ вовсе", — вотъ что онъ скажетъ въ концѣ концовъ. Сами же вы натолкнете его на такой выводъ. Главное то, что вѣра въ законъ и въ народную правду расшатывается.

Еще недавно я жилъ нѣсколько лѣтъ сряду за границей. Когда я выѣхалъ изъ Россiи, новый судъ только что у насъ начинался. Съ какою жадностью я читалъ тамъ все, что касалось русскихъ судовъ, въ нашихъ газетахъ. За границей я тоже съ горечью смотрѣлъ на нашихъ абсентеистовъ; на дѣтей ихъ, не знающихъ роднаго языка или забывающихъ его. Мнѣ ясно было, что половина ихъ самою силою вещей обратится подъ конецъ въ эмигрантовъ. Объ этомъ мнѣ всегда было больно думать: столько силъ, столько можетъ быть лучшихъ людей, а у насъ такъ нуждаются въ людяхъ! Но иногда, выходя изъ читальной залы, ей Богу, господа, я невольно мирился съ абсентеизмомъ и съ абсентеистами. Сердце поднималось до боли. Читаешь, — тамъ оправдали жену, убившую мужа. Преступленiе явное, доказанное; она сознается сама: «Нѣтъ, не виновна". Тамъ молодой человѣкъ разламываетъ кассу и крадетъ деньги: «Влюбленъ дескать очень былъ, надо было денегъ добыть, любовницѣ угодить", — «Нѣтъ, не виновенъ". И хоть бы всѣ эти случаи оправдывались состраданiемъ, жалостью; то–то и есть, что не понималъ я причинъ оправданiя, путался. Впечатлѣнiе выносилось смутное и — почти оскорбительное. Въ эти злыя минуты мнѣ представлялась иногда Россiя какой–то трясиной, болотомъ, на которомъ кто–то затѣялъ построить дворецъ. Снаружи почва какъ бы и твердая, гладкая, а между тѣмъ это нѣчто въ родѣ поверхности какого нибудь гороховаго киселя, ступите и такъ и скользнете внизъ, въ самую бездну. Я очень упрекалъ себя за мое малодушiе; меня ободряло, что все–таки я издали могу ошибаться, что все–таки я покамѣстъ тотъ же абсентеистъ, не вижу близко, не слышу ясно...

И вотъ я давно уже снова на родинѣ.

«Да полно жалко ли имъ въ самомъ дѣлѣ", — вѣдь вотъ вопросъ! Не смѣйтесь, что я придаю такую важность ему. «Жалость" по крайней мѣрѣ хоть что–нибудь и какъ нибудь объясняетъ, хоть изъ потемокъ выводитъ, а безъ этого послѣдняго объясненiя — одно недоумѣнiе, точно мракъ, въ которомъ живетъ какой–то сумасшедшiй.

Мужикъ забиваетъ жену, увѣчитъ ее долгiе годы, ругается надъ нею хуже чѣмъ надъ собакой. Въ отчаянiи, рѣшившись на самоубiйство, идетъ она почти обезумѣвшая въ свой деревенскiй судъ. Тамъ отпускаютъ ее, промямливъ ей равнодушно: «Живите согласнѣе". Да развѣ это жалость? Это какiя–то тупыя слова проснувшагося отъ запоя пьяницы, который едва различаетъ что вы стоите предъ нимъ, глупо и безпредметно машетъ на васъ рукой, чтобы вы не мѣшали, у котораго еще не ворочается языкъ, чадъ и безумiе въ головѣ.

Исторiя этой женщины, впрочемъ, извѣстна, слишкомъ недавняя. Ее читали во всѣхъ газетахъ и можетъ быть еще помнятъ. Просто за–просто жена отъ побоевъ мужа повѣсилась; мужа судили и нашли достойнымъ снисхожденiя. Но мнѣ долго еще мерещилась вся обстановка, мерещится и теперь...

Я все воображалъ себѣ его фигуру: сказано, что онъ высокаго росту, очень плотнаго сложенiя, силенъ, бѣлокуръ. Я прибавилъ бы еще: съ жидкими волосами. Тѣло бѣлое, пухлое, движенiя медленныя, важныя; взглядъ сосредоточенный; говоритъ мало и рѣдко, слова роняетъ какъ многоцѣнный бисеръ и самъ цѣнитъ ихъ прежде всѣхъ. Свидѣтели показали что характера былъ жестокаго: поймаетъ курицу и повѣситъ ее за ноги, внизъ головой, такъ, для удовольствiя, это его развлекало: превосходная, характернѣйшая черта! Онъ билъ жену чѣмъ попало, нѣсколько лѣтъ сряду, — веревками, палками. Вынетъ половицу, просунетъ въ отверстiе ея ноги, а половицу притиснетъ, и бьетъ, и бьетъ. Я думаю, онъ и самъ не зналъ за что ее бьетъ, такъ, по тѣмъ же вѣроятно мотивамъ, по которымъ и курицу вѣшалъ. Морилъ тоже голодомъ, по три дня не давалъ ей хлѣба. Положитъ на полку хлѣбъ, ее подзоветъ и скажетъ: «не смѣй трогать хлѣба, это мой хлѣбъ", — чрезвычайно характерная тоже черта! Она побиралась съ девятилѣтнимъ ребенкомъ у сосѣдей, дадутъ хлѣбца, поѣдятъ, не дадутъ — сидятъ голодомъ. Работу съ нея спрашивалъ; все она исполняла неуклонно, безсловесно, запуганно и стала наконецъ какъ помѣшанная. Я воображаю и ея наружность: должно быть очень маленькая, исхудавшая какъ щепка женщина. Иногда это бываетъ что очень большiе и плотные мужчины, съ бѣлымъ, пухлымъ тѣломъ, женятся на очень маленькихъ, худенькихъ женщинахъ (даже наклонны къ такимъ выборамъ, я замѣтилъ) и такъ странно смотрѣть на нихъ, когда они стоятъ или идутъ вмѣстѣ. Мнѣ кажется, что еслибы она забеременѣла отъ него въ самое послѣднее время, то это была бы еще характернѣйшая и необходимѣйшая черта, чтобы восполнить обстановку; а то чего–то какъ будто недостаетъ. Видали ли вы какъ мужикъ сѣчетъ жену? Я видалъ. Онъ начинаетъ веревкой или ремнемъ. Мужицкая жизнь лишена эстетическихъ наслажденiй — музыки, театровъ, журналовъ; естественно, надо чѣмъ нибудь восполнить ее. Связавъ жену или забивъ ея ноги въ отверстiе половицы, нашъ мужичокъ начиналъ, должно быть методически, хладнокровно, сонливо даже, мѣрными ударами, не слушая криковъ и моленiй; то–есть именно слушая ихъ, слушая съ наслажденiемъ, а то какое было бы удовольствiе ему бить? Знаете, господа, люди родятся въ разной обстановкѣ: неужели вы не повѣрите, что эта женщина, въ другой обстановкѣ, могла бы быть какой нибудь Юлiей или Беатриче изъ Шекспира, Гретхенъ изъ Фауста? Я вѣдь не говорю, что была, и было бы это очень смѣшно утверждать, но вѣдь могло быть въ зародышѣ и у ней нѣчто очень благородное въ душѣ, пожалуй не хуже чѣмъ и въ благородномъ сословiи, любящее, даже возвышенное сердце, характеръ, исполненный оригинальнѣйшей красоты. Уже одно тò, что она столько медлила наложить на себя руки, показываетъ ее въ такомъ тихомъ, кроткомъ, терпѣливомъ, любящемъ свѣтѣ. И вотъ эту–то Беатриче или Гретхенъ сѣкутъ, сѣкутъ какъ кошку! Удары сыплются все чаще, рѣзче, безчисленнѣе; онъ начинаетъ разгорячаться, входить во вкусъ. Вотъ уже онъ озвѣрѣлъ совсѣмъ и самъ съ удовольствiемъ это знаетъ. Животные крики страдалицы хмѣлятъ его какъ вино: «Ноги твои буду мыть, воду эту пить," —кричитъ Беатриче нечеловѣческимъ голосомъ, наконецъ затихаетъ, перестаетъ кричать и только дико какъ–то кряхтитъ, дыханiе поминутно обрывается, а удары тутъ–то и чаще, тутъ–то и садче... Онъ вдругъ бросаетъ ремень, какъ ошалѣлый схватываетъ палку, сучокъ, что попало, ломаетъ ихъ съ трехъ послѣднихъ ужасныхъ ударовъ на ея спинѣ, — баста! Отходитъ, садится за столъ, воздыхаетъ и принимается за квасъ. Маленькая дѣвочка, дочь ихъ (была же и у нихъ дочь!) на печкѣ въ углу дрожитъ, прячется: она слышала какъ кричала мать. Онъ уходитъ. Къ разсвѣту мать очнется, встанетъ охая и вскрикивая при каждомъ движенiи, идетъ доить корову, тащится за водой, на работу. А онъ ей уходя своимъ методическимъ, медленнымъ и важнымъ голосомъ: «Не смѣй ѣсть этотъ хлѣбъ, это мой хлѣбъ".

Подъ конецъ ему нравилось тоже вѣшать ее за ноги, какъ вѣшалъ курицу. Повѣситъ должно быть, а самъ отойдетъ, сядетъ, примется за кашу, поѣстъ, потомъ вдругъ опять возьметъ ремень и начнетъ и начнетъ висячую... А дѣвочка все дрожитъ скорчившись на печи, дико заглянетъ украдкой на повѣшенную за ноги мать и опять спрячется...

Она удавилась въ маѣ, по утру, должно быть въ ясный весеннiй день. Ее видѣли наканунѣ избитую, совсѣмъ обезумѣвшую. Ходила она тоже передъ смертью въ волостной судъ и вотъ тамъ–то и промямлили ей: «Живите согласнѣе".

Когда она повѣсилась и захрипѣла, дѣвочка закричала ей изъ угла: «Мама, на что ты давишься?" Потомъ робко подошла, окликнула висѣвшую, дико осмотрѣла ее и нѣсколько разъ въ утро подходила изъ угла на нее смотрѣть, до самыхъ тѣхъ поръ какъ воротился отецъ.

И вотъ онъ передъ судомъ, — важный, пухлый, сосредоточенный; запирается во всемъ: «Душа въ душу жили", роняетъ онъ цѣннымъ бисеромъ рѣдкiя слова. Присяжные выходятъ и по «краткомъ совѣщанiи" выносятъ приговоръ:

«Виновенъ, но достоинъ снисхожденiя".

Замѣтьте, что дѣвочка свидѣтельствовала противъ отца. Она разсказала все и исторгла, говорятъ, слезы присутствующихъ. Еслибы не «снисхожденiе" присяжныхъ, то его сослали бы на поселенiе въ Сибирь. Но съ «снисхожденiемъ" ему только восемь мѣсяцевъ пробыть въ острогѣ, а тамъ воротится домой и потребуетъ къ себѣ свидѣтельствовавшую противъ него за мать дѣвочку. Будетъ кого опять за ноги вѣшать.

«Достоинъ снисхожденiя"! И вѣдь этотъ приговоръ данъ за знамо. Знали вѣдь чтó ожидаетъ ребенка. Къ кому, къ чему снисхожденiе? Чувствуешь себя какъ въ какомъ–то вихрѣ; захватило васъ и вертитъ, и вертитъ.

Постойте, разскажу еще анекдотъ.

Когда–то, еще до новыхъ судовъ (впрочемъ, не задолго до нихъ) прочиталъ я въ нашихъ газетахъ вотъ какой одинъ фактикъ: мать таскала на рукахъ ребенка годоваго или четырнадцати мѣсяцевъ. Въ этотъ возрастъ идутъ зубки; дѣти нездоровы, плачутъ и очень мучаются. Надоѣлъ ребенокъ матери, можетъ и дѣла у ней было много, а тутъ таскай его на рукахъ и слушай его раздирающiй плачъ. Озлилась она. А впрочемъ, неужто бить за это такого маленькаго ребеночка? Вѣдь такъ жалко прибить его, и чтò онъ смыслитъ? Вѣдь онъ такъ безпомощенъ, зависитъ отъ послѣдней пылинки... Вѣдь и не уймешь коли прибьешь: онъ зальется своими слёзками и васъ же обхватитъ ручками, а то васъ же начнетъ цаловать и плачетъ и плачетъ. Но она не прибила его, а тамъ въ комнатѣ кипѣлъ самоваръ. Она поднесла ручку ребенка подъ самый кранъ и отвернула кранъ. Она выдержала ручку подъ кипяткомъ секундъ десять.

Это фактъ, я читалъ. Но вотъ, представьте, что это случилось теперь и эту женщину вызвали въ судъ. Присяжные удаляются и «по краткомъ совѣщанiи" выносятъ приговоръ:

«Достойна всякаго снисхожденiя".

Ну представьте это себѣ; я по крайней мѣрѣ матерей приглашаю представить. То–то должно быть вертѣлся бы тутъ адвокатъ:

— Господа присяжные, конечно, случай этотъ нельзя назвать вполнѣ гуманнымъ, но возьмите дѣло въ его цѣлости, представьте среду, обстановку. Эта женщина бѣдна, одна въ домѣ работница, терпитъ непрiятности. Ей не на что было даже няньку нанять. Естественно, что подъ такую минуту, когда злоба отъ заѣвшей среды входитъ, такъ сказать, внутрь, господа, естественно что она и поднесла ручку подъ кранъ самовара... ну и... и...

О, конечно, я понимаю всю полезность и всю высоту адвокатскаго званiя, всѣми уважаемаго. Но нельзя же не взглянуть иногда съ одной точки, – согласенъ, легкомысленной, но и невольной: вѣдь какова же иногда ихъ должность каторжная, подумаешь про себя, вертится, изворачивается какъ ужъ, лжетъ противъ своей совѣсти, противъ собственнаго убѣжденiя, противъ всякой нравственности, противъ всего человѣческаго! Нѣтъ, подлинно не даромъ деньги берутъ.

— Да подите! восклицаетъ вдругъ давешнiй язвительный голосъ. Вѣдь все это вздоръ и одна только ваша фантазiя. Никогда не выносили такого приговора присяжные. Никогда не вертѣлся адвокатъ. Все напредставили.

А жена привѣшенная вверхъ ногами какъ курица, а «это мой хлѣбъ, не смѣй ѣсть его", а дѣвочка дрожащая на печи, полчаса слушающая крики матери, а «мама, на что ты давишься?" — это развѣ не тоже самое что и ручка подъ кипяткомъ? Вѣдь почти тоже самое!

«Неразвитость, тупость, пожалѣйте, среда", настаивалъ адвокатъ мужика. Да вѣдь ихъ миллiоны живутъ и не всѣ же вѣшаютъ женъ своихъ за ноги! Вѣдь все таки тутъ должна быть черта... Съ другой стороны вотъ и образованный человѣкъ да сейчасъ повѣситъ. Полноте вертѣться, господа адвокаты, съ вашей «средой".

Ѳ. Достоевскiй.

________

 

НАПОЛЕОНЪ III.

 

И ты свершилъ свой подвигъ роковой,

Великихъ силъ двусмысленный наслѣдникъ,

Мужъ не судебъ, а мужъ случайности слѣпой,

Ты сфинксъ разгаданный — и пошлою толпой!

Нo правды Божьей, неземной,

Неотразимый проповѣдникъ,

Ты мiру доказалъ, кàкъ шатко все, въ чѣмъ нѣтъ

Той правды внутренней! И доказалъ на дѣлѣ:

Ты, волновавшiй мiръ безъ цѣли,

Всѣ эти двадцать бурныхъ лѣтъ, —

Ты много, много лжи посѣялъ

И много бурь ты возрастилъ,

И уцѣлѣвшаго развѣялъ,

И собраннаго расточилъ!

Народъ, взложившiй на тебя вѣнецъ,

Ты ложью развратилъ и погубилъ въ конецъ,

И, вѣрый своему призванью,

Оторопѣвшiй мiръ игрой своей смутя,

Какъ неразумное дитя,

Ты предалъ долгому шатанью!

 

Спасенья нѣтъ въ насильи и во лжи —

Какъ ни орудуй ими смѣло —

Для человѣческой души,

Для человѣческаго дѣла!

Знай, торжествующiй (ктобъ нынѣ ни былъ онъ!)

Во всеоружiи насилья и обмана, —

Прiйдетъ и твой чередъ, и поздно или рано,

Ты ими жъ будешь побѣжденъ!

 

Но въ искупленье темныхъ дѣлъ

Ты мipу завѣщалъ одинъ урокъ великiй....

Да вразумятся имъ народы и владыки

И всякiй, ктобъ тебѣ соревновать хотѣлъ:

Лишь тамъ, лишь въ той семьѣ народной,

Гдѣ съ властью высшею живая связь слышна,

И гдѣ она закреплена

Взаимной вѣрою и совѣстью свободной,

Гдѣ святы всѣ ея условья,

И ею весь народъ одушевленъ, —

Стоитъ ли у престола онъ

Или стоитъ у изголовья

Одра, гдѣ царскiй сынъ лежалъ,

И сей народъ — еще недавно —

Тотъ одръ болѣзни окружалъ

Своей молитвой православной, —

О, тутъ измѣнѣ мѣста нѣтъ

Ни разновиднымъ ухищреньямъ,

И крайне жалокъ былъ бы тотъ,

Кто бъ этотъ оскорбилъ народъ

Иль клеветой, иль подозрѣньемъ!

Ѳ. Тютчевъ.

______

 

МОСКОВСКIЯ ЗАМѢТКИ.

 

Кто прочелъ замѣчательные по таланту автора и по художественности очерки русскаго раскольничьяго быта, появлявшiеся (въ «Русск. Вѣстн.") подъ заглавiемъ «Въ лѣсахъ", въ томъ, безъ сомнѣнiя, не скоро ослабѣло сильное впечатлѣнiе, полученное изъ этого чтенiя. Къ сожалѣнiю, русская беллетристика въ послѣднее десятилѣтiе рѣдко, очень рѣдко даритъ читателей серьезными разсказами о русской народной жизни во всѣхъ ея сторонахъ. Между тѣмъ, если бы въ средѣ нашихъ писателей нашлось для обстоятельнаго изображенiя напр. быта раскольничьяго столько художественныхъ силъ, сколько появилось ихъ въ свое время для обличенiя крѣпостнаго рабства, если бы эти силы столь–же были дѣятельны въ раскрытiи помянутаго быта, сколько потрудились наши лучшiе беллетристы, очертивъ намъ хотя не вполнѣ, но все–таки въ многихъ существенныхъ чертахъ бытъ крѣпостной и крѣпостническiй, то навѣрное расколъ болѣе возбуждалъ бы къ себѣ общественнаго вниманiя, чѣмъ возбуждаетъ до сихъ поръ. Правда, напр. чешскому историку Палацкому довольно было ознакомиться съ весьма плохенькимъ сочиненiемъ г. Щапова о русскомъ расколѣ, чтобы съ полнѣйшимъ уваженiемъ отнестись къ послѣднему, хотя бы чувствомъ оцѣнивъ значенiе столь громаднаго явленiя въ русскомъ историческомъ развитiи, и увидавъ въ лицѣ раскола живое опроверженiе странно составившемуся мнѣнiю о духовной косности русскаго народа; но серьезно образованный историкъ видно привыкъ вдумываться въ смыслъ всякой народной жизни и ея явленiй; не то представляетъ отважная плеяда нашихъ либеральнѣйшихъ, преимущественно петербургскихъ, лже–историковъ; ихъ сочиненiя, подобныя указанному Щаповскому, назначены всего болѣе лишь бить въ носъ острымъ букетомъ разнаго смѣшнаго по наивности, чисто школьнаго якобы — свободомыслiя. Довольно, если духовный желудокъ большинства русскихъ читателей на столько напичкивается пищею, представляемою такими сочиненiями, что производитъ въ сихъ читателяхъ, не безъ ущерба ихъ дѣйствительной умственной свободы и ясности, нѣкоторую либеральную отрыжку на болѣе или менѣе долгiй срокъ. А затѣмъ самыя сочиненiя могутъ быть забыты читателями, лишь бы остались въ ихъ памяти общiя теоретическiя положенiя въ видѣ незыблемыхъ догматовъ, святую истину которыхъ осмѣлится отрицать развѣ только какая нибудь немыслящая голова, зачумленная классицизмомъ. Догматы же, выражаемые напр. въ слѣдующихъ положенiяхъ — споры раскольничьи объ антихристѣ, о двоеперстiи и т. д. есть выраженiе русскаго тупоумiя; глупый русскiй народъ очень уменъ въ своемъ раскольничьемъ демократизмѣ и т. п., — эти догматы должны корениться въ одной основной мысли: такой то NN читаетъ популярныя книжки по химiи, или хоть предполагается читающимъ; потому онъ можетъ быть талантливымъ историкомъ; и такъ онъ свѣтлый «новый человѣкь" и великая литературная сила, ибо пишетъ въ такомъ–то журналѣ...

«Блаженъ кто вѣруетъ, тепло тому на свѣтѣ!" Не отъ избытка ли вѣры въ догматы, подобные вышеуказаннымъ, происходитъ то блаженство почти всей интеллигенцiи, то самоуслажденiе нравственное, которое мѣшаетъ ей внимательно и живо относиться къ русской жизни, благодаря которому царитъ убiйственная апатiя общественная ко всякимъ болѣе возвышеннымъ запросамъ ума и чувства? Не мертвенъ ли напр. тотъ петербургскiй «либеральный квiетизмъ", для котораго всѣ явленiя русской жизни, схоластически растасованныя по извѣстнымъ произвольнымъ рубрикамъ, заранѣе объяснены, оцѣнены и никогда уже не могутъ представить въ себѣ предметовъ для новаго объясненiя? Все, молъ, рѣшено и подписано, сомнѣнiй нѣтъ, всякiй новый фактъ жизни имѣетъ цѣну лишь какъ элементарная провѣрка извѣстной кабинетной теорiи! Нo еще безотраднѣе русское самодовольство внѣ области петербургскаго литературнаго ультра–либерализма; это квiетизмъ, такъ сказать, бытовой въ видѣ какого–то чиновничьяго формализма въ жизни; это тупое безотчетное отрицанiе осмысленной и самостоятельной дѣятельности въ кругу условiй, которыя опредѣлены либо извнѣ, либо силою неразумныхъ эгоистическихъ привычекъ. И всего хуже то, что такого рода квiетизмъ, такая спячка и лѣнь общественная лицемѣрно прикрываются благонамѣренностью, смиренномудрiемъ, благочестiемъ, и т. д. И сколько же позорной, нравственно растлѣвающей лжи въ этой вѣрѣ безвѣрной, въ этой нравственности безнравственной, въ этомъ благочестiи кощунственномъ, въ этой служебной благонамѣренности безъ смысла, безъ совѣсти, безъ жизни!

Но мы заговорили о расколѣ... Каждое крупное явленiе въ русской жизни невольно наводитъ на мысли объ извѣстныхъ преобладающихъ нравственныхъ отличiяхъ pусскаго общества, особливо той части его, которая претендуетъ быть россiйскою ителлигенцiей. Если уже серьезныя спецiальныя изслѣдованiя по расколу не интересуютъ большинства этой интеллигенцiи (да и много ли такихъ изслѣдованiй!), то можно бы расчитывать, что этотъ интересъ къ живому и вдумчивому знакомству съ расколомъ возбудятъ въ ней современные обстоятельные очерки изъ нынѣшней раскольничьей жизни; однако подобный расчетъ является пока въ области предположенiй, ибо русская литература не спѣшитъ къ его оправданiю; она изрѣдка угоститъ публику вѣрнымъ и удобочитаемымъ очеркомъ той или другой стороны какой либо раскольничьей секты, между тѣмъ какъ слѣдовало бы существовать цѣлой обширной литературѣ изъ произведенiй критическихъ, историческихъ и художественныхъ по расколу... «Русскiй расколъ"! говорилъ покойный Хомяковъ 13 лѣтъ тому назадъ: — «Какъ мало повидимому какъ много дѣйствительно говорится въ этомъ словѣ. Грубѣйшее невежество, борода, кафтанъ, ссора съ приходскимъ священникомъ и бумажная война съ чиновникомъ, оканчивающаяся золотымъ миромъ — вотъ и все. Нѣтъ, это несовсѣмъ все. Мы такъ привыкли къ своей землѣ русской, что и не замѣчаемъ, какъ громадны размѣры всего того, что въ ней дѣлается и творится, въ добрѣ или злѣ. Русскiй расколъ! Возьмите его въ его трехъ главныхъ отдѣленiяхъ, забывая даже на время объ его мелкихъ, впрочемъ не мелкихъ отросткахъ, и вы имѣете числительную массу, равную пожалуй Испанiи или тому, чѣмъ бы хотѣлось быть Пьемонту. Сама эта числительность уже заслуживаетъ вниманiя. Потомъ подумайте, какъ широки его дѣйcтвiя. Отъ Риги до Казани, до Ледовитаго океана, до Чернаго моря и Кавказа, а потомъ почти сплошною массою до Тихаго океана и до границъ Китая. Не говорю уже о томъ, что онъ перешелъ и границы Россiи, Турцiи, Австрiи"... Сколько же разнообразiя должно существовать въ бытовыхъ проявленiяхъ раскола! Сколько выраженiя различныхъ сторонъ русскаго народнаго ума и чувства! Сколько своеобразныхъ личныхъ типовъ, сложившихся именно подъ влiянiемъ тѣхъ или другихъ убѣжденiй и вѣрованiи. А если мы опустимся въ исторiю, какой благодарный, богатый и содержательный матерiалъ для изслѣдователя въ прошломъ раскола! Прочтите хотя «слово на суздальскаго попа Никиту" Пустосвята (напечатано въ 1684 г.), гдѣ вы познакомитесь съ его «покаянными посланiями" къ собору, гдѣ вы увидите, какъ недюжинна личность этого страстнаго вожака раскольниковъ, какъ онъ могъ увлекать цѣлыя массы за собою, какъ онъ то смягчается и свергаетъ съ себя «темный облакъ непокорства своего" и «трепещетъ и содрогается" отъ своихъ мучительныхъ сомнѣнiй, то снова словомъ и дѣломъ возстаетъ противъ никонiанскихъ нововведенiй. Прослѣдите характеры другихъ представительныхъ личностей изъ того времени, разберите, какъ наростала все болѣе и болѣе масса раскольниковъ сперва чисто лишь силою религiознаго увлеченiя; узнайте все значенiе энергическаго участiя стрѣльцовъ въ расколѣ, этихъ оригинальныхъ полуземцевъ–полувоиновъ древней Руси, оппозицiя которых Петру выражала оппозицiю чуть ли не всего русскаго народа — по вѣрному замѣчанiю К. Аксакова (въ его книгѣ о Ломоносовѣ); къ удивленiю, въ пониманiи бытоваго смысла стрѣльцовъ и ихъ участiя въ расколѣ современная русская литература очень недалеко ушла отъ наивныхъ воззрѣнiй блаженной памяти «россiйскаго Волтера" А. П. Сумарокова, испекшаго вздорную книжку о стрѣлецкихъ бунтахъ!.. А затѣмъ прослѣдите движенiе собственно религiознаго чувства въ постепенномъ развитiи и усложнявшихся видоизмѣненiяхъ раскола, т. е. прослѣдите расколъ въ той области, гдѣ человѣкъ можетъ повторять за Шиллеромъ: mein unermesslich Reich ist der Gedanke und mein geflügelt Werkzeug ist das Wort: тогда вы увидите, какое нравственное крѣпостничество своего рода заключается въ воззрѣнiяхъ на значенiе раскола, какъ будто олицетворяющаго собою петербургски–демократическiе мотивы и съ другой стороны въ казенно–благонамѣренныхъ воззрѣнiяхъ на весь расколъ, какъ на стачку чуть не какихъ то капризныхъ идiотовъ и закоренѣлыхъ злодѣевъ; вы увидите, сколько душевной силы и сердечной глубины заключается иной разъ въ самыхъ крайностяхъ раскольничьяго уклоненiя отъ живой истины православной церкви; вы живо почувствуете, кàкъ дорого было бы свободное обращенiе этихъ многихъ заблудшихся русскихъ силъ въ лоно русской церкви, жизнь которой требуетъ себѣ оживленiя въ настоящее время болѣе чѣмъ когда либо; но въ тоже время передъ вами предстанетъ во всей своей силѣ, во всѣхъ своихъ широкихъ размѣрахъ вопросъ, существуетъ ли достаточно общественныхъ нравственыхъ силъ, и по своему просвѣщенiю и по энергiи готовыхъ отъ лица русской церкви содѣйствовать этому обращенiю путемъ мирнаго, искренняго убѣжденiя? И затѣмъ не отъ недостатка ли подобныхъ силъ происходитъ то убожество русской интеллигенцiи и русской литературы въ отношенiи къ раскольничьимъ массамъ, о которомъ мы говорили выше?...

Только черезъ 206 лѣтъ (!) послѣ собора, созваннаго въ 1666 г. въ Москвѣ изъ представителей духовенства русскаго, греческаго и частiю южнославянскаго собора, окончательно осудившаго раскольничьи заблужденiя, открылось въ Москвѣ же 21 декабря минувшаго года, по частной иницiативѣ, «общество для содѣйствiя ослабленiю раскола". Это такъ именуемое братство св. Петра митрополита, о предполагавшемся устройствѣ котораго мы говорили читателямъ въ прошломъ году. Должно считать открытiе дѣятельности такого русскаго общества однимъ изъ важнѣйшихъ и отраднѣйшихъ явленiй нашего общественнаго развитiя за минувшiй годъ. Потому мы и позволили себѣ довольно много для лѣтучихъ замѣтокъ говорить о русскомъ расколѣ, желая хоть нѣсколько уяснить передъ читателями все важное всерусское значенiе новооткрывшагося общества, недаромъ учрежденнаго въ Москвѣ. Что указанное общество разомъ отвѣтило на дѣйствительныя потребности русской жизни, это высказалось въ сочувствiи къ нему, выраженномъ изъ разныхъ концовъ Россiи; вотъ что мы узнаемъ въ «объяснительной запискѣ, прочитанной при открытiи общества: «такое значительное количество членовъ (ихъ 292 считалось 21 числа прошлаго мѣсяца, теперь больше), прiобрѣтенное братствомъ въ краткое время трехъ мѣсяцевъ его существованiя, служитъ лучшимъ и отраднѣйшимъ свидѣтельствомъ встрѣченнаго имъ сочувствiя въ средѣ благочестивыхъ и усердныхъ сыновъ и дщерей православной церкви. Читая списокъ наличныхъ членовъ нашего братства, вы съ утѣшенiемъ увидите, что это сочувствiе къ нему изъявили не только жители здѣшней столицы, составляющей собственную область его дѣятельности, но и живущiе въ Петербургѣ, Псковѣ, Рѣжицахъ, Динабургѣ, Казани, Саратовѣ, Тамбовѣ, Боровскѣ, въ Костромской, Владимiрской и другихъ близкихъ губернiяхъ, даже въ Кутаисѣ и на Кавказѣ, и духовные и мiряне, и православные и такъ называемые единовѣрцы, и даже — что всего болѣе замѣчательно — нѣкоторыя лица изъ среды самихъ старообрядцевъ, оцѣнившiя благую цѣль братства, призывающаго старообрядчество къ мирному и безпристрастному разъясненiю предметовъ пререканiй; и братство нашло несправедливымъ отказать имъ быть его членами, въ надеждѣ, что это поможетъ имъ впослѣдствiи сдѣлаться и членами церкви православной". Конечно, дѣятельность братства проникнетъ и въ тѣ темные углы раскола, гдѣ онъ развился изъ первоначальнаго старообрядства до крайнихъ рацiоналистическихъ предѣловъ, напр. духоборства и т. д. Миролюбiе и безпристрастiе — именно тѣ основы, которыя могутъ быть вѣрнымъ залогомъ прочнаго и животворнаго успѣха въ братской дѣятельности. Такимъ образомъ русскiе люди только черезъ 206 лѣтъ принялись серьезно исправлять ту колоссальную ошибку историческую, благодаря которой наша церковная жизнь пострадала. Не надо забывать слѣдующихъ мѣткихъ словъ, почему то инымъ не нравящихся, но вполнѣ вѣрныхъ высказанныхъ Хомяковымъ въ одной его публичной рѣчи въ 1860 году: «церковный обрядъ утверждается и опредѣляется iеpapxieю, но не безъ содѣйствiя всей церкви, не безъ сочувствiя и требованiя мiрянъ: обрядъ есть въ тоже время обычай. Когда въ Россiи iерархiя въ XVII столѣтiи замѣтила порчу обряда и приступила къ его исправленiю, она съ одной стороны нѣсколько забыла про эти права свободы мiрянъ, а съ другой забыла, что сама она участвовала въ порчѣ, терпѣла ее, поощряла и благословляла. Она безспорно была права въ своихъ намѣренiяхъ, по неправа въ пути, который избрала. Въ дѣло исправленiя обычая она вступила не убѣжденiемъ, медленно созидающимъ новый, лучшiй обычай, а властью, всегда враждебной обычаю и всегда оскорбительной для умственной свободы... « (Полн. собр. сочин. Т I, 1861 г., стр. 715). И такъ въ братскомъ церковномъ единенiи и въ духѣ любви будетъ дѣйствовать помянутое московское общество. Если въ настоящее время, — должно признаться въ этомъ, — оно немного еще можетъ выставить крѣпкой духовной силы для нравственнаго состязанiя съ расколомъ, то основы, которыми оно положило руководителя въ своей дѣятельности, будутъ въ тоже время и основами и импульсами для сильнѣйшаго развитiя русской церковной науки и литературы, для возвышенiя уровня религiознаго образованiя во всемъ русскомъ обществѣ и народѣ. Путь указанной дѣятельности, быть можетъ, сравнительно медлененъ, но онъ несомнѣнно вѣрный, честный и плодотворный... Замѣтимъ, что братство св. Петра будетъ составлять, печатать и распространять книги, служащiя къ разъясненiю разномыслiй между раскольниками и церковью; затѣмъ издавать памятники древности, служащiя той же цѣли; затѣмъ распространять, по возможности, устныя состязанiя съ раскольниками.

Теперь я передамъ нѣсколько бѣглыхъ замѣтокъ о другихъ болѣе видныхъ фактахъ изъ московской жизни послѣдняго времени. Вотъ, напримѣръ, общество для вспоможенiя бѣднымъ гувернанткамъ и учительницамъ устроило, по примѣру прошлаго года, педагогическiе курсы для своихъ членовъ. Они уже идутъ теперь. Много собирается на нихъ гувернантокъ и учительницъ. Пока все шло хорошо. Иные лекторы, какъ напримѣръ, г. Гольденбергъ — математикъ, вызываютъ горячее сочувствiе къ своимъ лекцiямъ. Но вотъ появился лекторъ исторiи (учитель изъ 1–й женской гимназiи въ Москвѣ) и вышла такая исторiя: собралъ онъ себѣ нѣсколько «милыхъ малютокъ", чтобы взрослымъ показать примѣръ образцоваго урока по исторiи съ дѣтьми; всѣ ожидали, что лекторъ будетъ просто бесѣдовать съ дѣтьми, вызывать ихъ на отвѣты, передавать имъ простымъ языкомъ лишь матерiалъ доступный дѣтскому пониманiю. Не тутъ–то было! Лекторъ счелъ дѣтей за взрослыхъ; и дѣти и взрослыя слушательницы должны были выслушать историко–философскую лекцiю о доисторическомъ бытѣ человѣчества: кàкъ это тамъ были разные троглотиды, разные перiоды развитiя дикарей, кàкъ послѣднiе ѣли невареное мясло, потомъ стали ѣсть жареное и т. д. и т. п. Лекцiя вышла блестящая; только всѣ жаловались на плохое пониманiе ея... Но это отъ непривычки! Мы убѣждены, что черезъ двѣ, три подобныхъ лекцiи даже малютки будутъ говорить объ элементахъ, о перiодахъ развитiя, о формахъ и феноменахъ, такъ что сами превратятся въ феноменъ. Въ Москвѣ должно скоро открыться, если уже не открылось, новое архитектурное училище, гдѣ ученики будутъ кончать курсъ въ званiи помощниковъ архитекторовъ. Устройство этого въ началѣ весьма скромнаго по размѣрамъ училища вызвано въ хорошихъ архитекторахъ, спросъ на которыхъ все болѣе и болѣе усиливается въ послѣднiе годы при быстро возрастающемъ числѣ новыхъ построекъ. Почти частнымъ матерiальнымъ средствамъ обязано это училище своимъ основанiемъ. Не забудемъ объ устройствѣ двухъ прекрасныхъ подмосковныхъ народныхъ школъ. Одна устроена въ Кунцовѣ (въ 7 верстахъ отъ Москвы, за Дорогомиловскою заставой г. Солдатенковымъ на его средства, которыми и содержится. Другая въ деревнѣ Листвянахъ, недалеко отъ первой отъ Москвы станцiи Пушкинской, по ярославской желѣзной дорогѣ). Эта школа устроена и содержится г–жами Мамонтовыми и Барановой. Окрестное крестьянское населенiе съ живымъ сочувствiемъ встрѣтило учрежденiе этихъ двухъ школъ; и напр. въ Листвянской школѣ, какъ мы слышали, болѣе 60 учащихся. Изъ благотворительныхъ дѣлъ, помянемъ о вечерѣ съ танцами въ благородномъ собранiи, имѣющемъ быть 18 января въ пользу недостаточныхъ университетскихъ студентовъ, итальянскiй концертъ въ пользу которыхъ не состоялся по обстоятельствамъ, какъ говорятъ, «отъ редакцiи независящимъ". Но билеты на вечеръ уже теперь охотно раскупаются и дай Богъ, чтобы выручка отъ нихъ превзошла предполагавшуюся отъ концерта. Студенты всегда могутъ жить и безъ участiя какого нибудь народнаго г. Мерелли.

Выборы городскаго головы нѣсколько изумляютъ москвичей. Но такъ какъ сегодня (2 января) еще должны они продолжаться, то мы не можемъ пока говорить о нихъ съ полною обстоятельностiю. Изумленiе же проиходитъ насчетъ игры фортуны съ лицами, неожидавшими такой игры... Говорятъ и о партiяхъ, и о притворной скромности, и о новыхъ окладахъ высшимъ представителямъ думы. Но обо всемъ этомъ до слѣдующаго письма. Но что возмутительно — смѣются въ большинствѣ (конечно, состоящемъ изъ купцовъ) надъ нѣкоторыми частными заявленiями, что желающiй быть городскимъ головою, обязанъ предъ выборами гласно заявлять программу своей дѣятельности, если ему удастся попасть въ головы. Кажется, чтó можетъ быть разумнѣе и осноновательнѣе подобныхъ заявленiй въ данномъ случаѣ?.. Нѣтъ, большинство забавляется надъ этими заявленiями, какъ надъ «заморской выдумкой", къ намъ–де неприложимой. Что же къ намъ приложимо? Должно быть одинъ старинный стихъ: «лишь только было бы все скверно, тогда все будетъ хорошо!.."

Въ Москвѣ основывается общество подъ названiемъ товарищества для улучшенiя удобствъ жизни въ Ялтѣ; оно имѣетъ цѣлью «удовлетворять потребностямъ прiѣзжающихъ для пользованiя морскими купаньями, чтобы, по русской поговоркѣ, пользованiе это было дешево и сердито". Капиталъ общества 500,000 р.; полное устройство помянутыхъ удобствъ предположено совершить въ 3 года; но и раньше этого срока pyccкie люди могутъ пользоваться тѣми удобствами, которыя постепенно будутъ появляться. Судя по лицамъ учредителямъ товарищества, каковы гг. Губонинъ, Струве, кн. Воронцовъ, докторъ Боткинъ, адмиралъ Чихачевъ и т. д., можно заключить о солидности предпрiятiя. Нечего разъяснять, какъ важно сдѣлать «Крымъ, и именно Ялту, доступными для русскихъ людей, часто безъ толку сорящихъ деньги на «за–границу". А при мысли о Крымѣ, о лѣтѣ, какой ужасъ проникаетъ васъ, когда вы вдругъ чувствуете, что толчетесь въ Москвѣ, надъ которой теперь повисъ какой–то на цѣлые дни туманъ; на улицахъ грязь и стукъ колесъ, ибо снѣгу нѣтъ; на весну не похоже, ибо сырой пронзительный холодъ совершенно уничтожаетъ всякое живое воспоминанiе о весеннемъ воздухѣ. Грязь такая, что пѣшкомъ ходитъ невозможно, и вотъ недостаточные люди испытываютъ все звѣрское хищничество московскихъ извощиковъ, не нарадующихся на подобную погоду, какъ благой поводъ къ грабительскимъ цѣнамъ за свои тряскiя услуги. Кстати: мы слышали, что скоро въ Москвѣ должна открыться дѣятельность общества подъ названiемъ «Другъ коннозаводства", имѣющая въ виду не только одну спортмэнскую прихоть, а желающее быть коммиссiонеромъ для всѣхъ нуждающихся въ выгодной покупкѣ здоровыхъ, крѣпкихъ и вообще хорошихъ упряжныхъ лошадей, хорошей сбруи и т. д. Вотъ пора–бы устроиться въ Москвѣ солидному обществу извознаго промысла, чтобы москвичи могли пользоваться хорошею и дешевою ѣздою; конно–желѣзныя дороги, сколько бы ихъ ни настроили въ Москвѣ, не замѣнятъ ѣзды только на лошадяхъ, которыя необходимы въ Москвѣ, большею частiю состоящей изъ кривыхъ и узкихъ какихъ–то тропинокъ между домами, величаемыхъ улицами...

8 числа нынѣшняго мѣсяца будетъ происходить въ московскомъ судѣ, при открытыхъ дверяхъ, разбирательство убiйства, совершеннаго Нечаевымъ. Какъ мы слышали, преступникъ отказался взять ceбѣ защитника. — Закончу прiятнымъ извѣстiемъ: дешевая чайная, о которой я говорилъ, на этихъ дняхъ открывается; она устроена и содержится главнымъ образомъ на средства С. С. Собашниковой, А. Н. Стрекаловой и Д. Д. Селезнева. Въ чайной имѣются 6 газетъ и книги для народнаго чтенiя. Стаканъ хорошаго чая съ достаточнымъ кускомъ сахару стоитъ одну копѣйку серебромъ! За чтенiе ничего не платится.

Москвичъ.

______

 

ЭТЮДЫ ПЕТЕРБУРГСКАГО БОЛЬШАГО СВѢТА.

 

III.

 

Отвѣтъ педагога и моралиста графинѣ Длинноруковой.

 

Въ одинъ изъ прекрасныхъ зимнихъ дней, около двѣнадцати часовъ дня, графиня Долгорукова, окончивъ свой туалетъ, вышла изъ спальни въ будуаръ, гдѣ на складномъ столикѣ, передъ кушеткою стоялъ уже сервированный чай.

Графиня, подойдя къ кушеткѣ, тронула что–то въ родѣ гуттаперчевой груши, лежавшей на столѣ, и черезъ нѣсколько мгновенiй явился вслѣдствiе электрическаго звонка камердинеръ графини съ серебрянымъ подносомъ въ рукѣ.

На подносѣ этомъ были газеты и письма.

Графиня взяла ихъ съ подноса, положила на столъ, затѣмъ стала разсматривать штемпеля писемъ.

— Ah, enfin! воскликнула она, увидѣвъ на одномъ изъ нихъ штемпель Женевы. Быстрымъ движенiемъ она распечатала письмо, миленькимъ личикомъ своимъ взглянула въ него поближе и убѣдившись, что письмо было дѣйствительно давно ею ожидаемый отвѣтъ отъ швейцарскаго педагога и моралиста, положила то посланiе возлѣ подноса на столъ и затѣмъ съ веселымъ видомъ принялась за свой утреннiй чай.

Послѣ первой чашки, графиня закурила маленькую папироску и взяла со стола письмо.

Оно было на четырехъ страницахъ или, что тоже, было вдвое короче ея письма къ почтенному педагогу.

Графиня начала читать: «Madame", какъ вдругъ вошелъ въ ея будуаръ графъ Длинноруковъ, красивый, хотя и пожилой генерал.

— Bonjour, Mery, сказалъ онъ и подойдя къ ней, поцаловалъ ее въ лобъ.

— Вотъ наконецъ отвѣтъ отъ Пико, сказала по французски торжествующимъ голосомъ графиня.

— Кто это Пико? спросилъ довольно равнодушнымъ тономъ графъ, принимаясь за распечатыванiе газеты.

— Какъ кто? l'abbé Picaud, которому я писала на счетъ воспитанiя.

— А, поздравляю, и графъ сталъ читать газету...

— Однакожъ, нельзя сказать, чтобы ты очень интересовался воспитанiемъ твоихъ дѣтей, замѣтила слегка шокированная графиня.

— Еще рано объ этомъ думать, зѣвая сказалъ графъ; когда Никѣ будетъ двѣнадцать лѣтъ, тогда буду я этимъ воспитанiемъ интересоваться, а изъ дочерей дѣлай что хочешь... Господи, какiя скучныя газеты, jamais rien! и графъ еще разъ зѣвнулъ, затѣмъ всталъ, началъ растягиваться, закурилъ папироску и ставъ задомъ къ камину, въ честь котораго поднялъ фалды своего сюртука, сталъ насвистывать какую–то арiю изъ «Пуританъ", пока графиня прочитывала свое письмо.

Въ письмѣ читала она слѣдующее: «Madame, вы хорошо сдѣлали, что обратились именно ко мнѣ, а не къ другому, съ вопросомъ, который повидимому вы такъ близко принимаете къ сердцу, и если я такъ откровенно и самоувѣренно говорю, то это потому, что я, такъ сказать, успѣлъ уже привыкнуть къ исповѣди русскихъ дамъ, удостоивающихъ меня своимъ довѣрiемъ. Многiе изъ нихъ обращаются ко мнѣ письменно, но признаюсь, я предпочитаю имѣть дѣло съ тѣми, которыя консультируютъ меня у меня, въ моемъ домѣ и на моей родинѣ.

«Отечество и сознанiе его несомнѣнно великая вещь въ дѣлѣ воспитанiя, но судя потому, что я слышу отъ васъ всѣхъ, русскихъ дамъ, я почти пришелъ къ убѣжденiю, что воспитанiе русскихъ дѣтей въ этомъ отношенiи составляетъ исключенiе и есть задача не столько патрiотическая, сколько космополитическая. Вашъ Петръ Великiй какъ будто для того и наложилъ свою великую и неизгладимую печать въ анналахъ русской жизни, чтобы научить русскихъ слѣдовать его примѣру и воспитываться для Pocciи въ Европѣ.

«Вотъ почему, прежде чѣмъ отвѣчать на ваши вопросы, или вѣрнѣе на вашъ вопросъ: съ чего начать? я позволю себѣ дать вамъ совѣтъ: не дѣлайте ничего на половину. Если вы сознаете — а это не подлежитъ сомнѣнiю, что въ вашемъ обществѣ отсутствуютъ первые элементы здраваго и хорошаго воспитанiя, и если вы твердо рѣшились воспитанiемъ вашихъ дѣтей заняться, то бросьте все и прiѣзжайте въ нашу свободную Швейцарiю, отечество Песталоцци, и вы увидите, что въ этой новой обстановкѣ — вопросъ о воспитанiи дѣтей совсѣмъ не такъ труденъ, какъ кажется или можетъ казаться съ перваго раза.

«У насъ на всякiй вопросъ составился отвѣтъ, на всякiй недугъ найдено средство; и если мы умѣемъ путемъ гимнастики исправлять сгорбленныя спины, то тѣмъ болѣе умѣемъ вести воспитанiе дитяти правильно, здраво и методически.

«Къ тому же есть еще у васъ важное препятствiе къ воспитанiю: это ваши попы; религiя въ ихъ рукахъ дѣлается оружiемъ противъ свободы развитiя совѣсти въ дитяти; оно научается культу обрядности, но остается равнодушнымъ къ сущности или къ эссенцiи религiи, и всѣ лучшiя усилiя педагоговъ неизбѣжно должны разбиться объ этотъ подводный камень. У насъ же вы найдете разумъ религiи столько же благодатнымъ и благодѣтельнымъ, какъ воздухъ нашей Швейцарiи, и дитя прежде чѣмъ сдѣлаться «un russe pravosslavnoi" будетъ христiаниномъ...

— Ахъ, какъ это справедливо, сказала графиня.

— Что? спросилъ графъ.

— Послушай, и она прочла ему этотъ пассажъ о религiи.

— Ты только слушай ихъ, отвѣчалъ графъ полупрезрительнымъ и полунасмѣшливымъ тономъ, религiи въ нашъ вѣкъ не учатъ ни попы, ни твои Пико, Мишо.

— Какъ не учатъ, чтò съ тобой, помилуй! ты хочешь, чтобы твои дѣти были, какъ ты, атеисты?

— Во первыхъ, я не атеистъ, а деистъ, сказалъ генералъ, это разница; а во вторыхъ, я принадлежу по своимъ убѣжденiямъ къ нынѣшнему времени, а не къ прошлому, религiя это дѣло совѣсти, она никого не касается.

— Ахъ, mon cher, какiя ты говоришь глупости! безъ религiи развѣ можно жить? я понимаю, что можно не быть фанатикомъ или не особенно православнымъ.

— Ахъ, à propos, или нѣтъ, вовсе не à propos, ты пожалуйста не забудь сказать повару, чтобы онъ сегодня не клалъ мараскину въ мороженое, а то опять будеть какъ тотъ разъ.

— И это государственный человѣкъ!.. Право, тебя балетъ совсѣмъ идiотизируетъ; ему говорятъ о восптанiи дѣтей, а онъ говоритъ о мараскинѣ!

— Chacun son gout, liberté de conscience, avant tout, mon ange, сказалъ графъ, и подойдя къ графинѣ протянулъ ей руку, сказавъ по русски: «однако я у тебя засидѣлся, а дѣла у меня чортова куча; à revoir madame la pédagogue, и графъ, самодовольно улыбаясь, вышелъ изъ будуара графини, но выходя онъ въ дверяхъ наткнулся на Нику, который прибѣжалъ здороваться съ мамашею.

— Здравствуй, шалунъ, сказалъ графъ, хватая сына за голову, пока тотъ цаловалъ отцу руку.

— Здравствуй, папа, сказалъ Ника, выговаривая первое слово съ иностраннымъ акцентомъ.

— Постой, продолжалъ отецъ, придерживая Нику, скажи–ка мнѣ, какой ты религiи?

— Я? отвѣтилъ мальчикъ, и отбросивъ назадъ свои золотистыя кудри, большими синими глазами взглянулъ не то удивленно, не то пугливо на отца.

— Да, ты...

— Я кристiанинъ, отвѣчалъ Ника, не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ, и ждалъ, продолжая глядѣть вопросительными глазами на отца, какого нибудь приговора, но не получивъ отвѣта скоро, быстро перевернулся и подбѣжавъ къ графинѣ, сказалъ: — n'est–ce pas, maman?

— Такъ, но ты забылъ, отвѣтила мама по французски,  какой ты христiанинъ.

— Я? и опять мальчикъ задумался. Я русскiй кристiанинъ, отвѣчалъ улыбаясь Ника.

— Ты православный христiанинъ, сказала мать, цалуя Нику въ лобъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ мальчикъ довольно рѣшительно.

— Какъ нѣтъ? удивленно спросила графиня.

— Гриша мнѣ сказалъ, что его гувернеръ ему сказалъ... ...началъ по русски Ника, но застрявши на этой фразѣ продолжалъ по французски: que maintenant il n'y a plus de pravosslavni.

— Гриша тебѣ глупости сказалъ, и прошу такой вздоръ не повторять, строго сказала мать, не обращая вниманiя на то, что лукавые глаза Ники выражали сомнѣнiе.

— Это не Гриша, мама, это его гувернеръ, сказалъ ни мало не смущаясь Ника.

— Ну все равно, гувернеръ сказалъ глупость.

— Какъ глупость? развѣ гувернеръ можетъ сказать глупость?

— Отчего же не можетъ.

— Такъ отчего же папа и мама Гриши велятъ ему слушаться этого гувернера?..

Графиня слегка была озадачена этимъ вопросомъ.

— Мама, ты мнѣ скоро дашь такого гувернера, какъ у Гриши?

— Да у тебя есть гувернеръ.

— Да, но онъ такой скучный, а у Гриши онъ такой веселый, все съ нимъ разговариваетъ... и потомъ мой гувернеръ англичанинъ, а я хочу русскаго.

— Русскаго...

— Да, мама, partout où je viens, всѣ смѣются, что я такъ дурно говорю по русски... а Гриша...

— Да что это у тебя все Гриша да Гриша, сказала мать, видимо оскорбленная тѣмъ, что безъ всякой задней мысли говорилъ ея сынъ; Гришѣ двѣнадцать лѣтъ, а тебѣ десять: успѣешь всему научиться...

— А развѣ тебѣ прiятно, что надъ твоимъ сыномъ всѣ смѣются? вдругъ сказалъ Ника, и взглянулъ на мать такими глазами, гдѣ сказалось что то въ родѣ сознанiя, что онъ сказалъ какую то совершенно новую вещь, въ первый разъ влѣзавшую и вылѣзавшую изъ его головы.

Графиню что то больно кольнуло въ сердце; ей показалось, что она вдругъ предстоитъ передъ судомъ своего сына и вмѣсто того чтобы взглянуть глубоко въ анализъ этого новаго чувства, она просто разсердилась, и въ одинъ мигъ рѣшила, что Ника не будетъ уже видѣться съ Гришею...

— Ты все глупости говоришь, сказала графиня своему сыну, ступай къ себѣ, пора учиться.

Ника повиновался и направился къ двери, но не доходя до дверей, остановился и на одно мгновенье задумался, потомъ вернулся назадъ, и подойдя къ матери, сказалъ:

— Мама, знаешь чтò?

— Что, мой другъ? сказала графиня.

— Я тебѣ скажу большой секретъ...

— Да! какой же?

— Я не хочу быть богатымъ...

— Что?

— Гриша мнѣ сказалъ, что богатыхъ никто не любитъ, а бѣдныхъ всѣ любятъ.

На этотъ разъ какъ будто температура крови въ графинѣ повысилась на цѣлый градусъ; она вскочила съ своей кушетки, хотѣла что то сдѣлать, что то сказать, всѣ нервы заиграли и устремили свою силу въ голову, но въ тоже мгновенiе бѣдная графиня, глядя на сына, который стоялъ передъ нею во всей беззащитности своего возраста, своей наивности и невинности, почувствовала, что она ничего не можетъ сказать, ничего не умѣетъ сказать: болѣе того, неумолимый материнскiй инстинктъ говорилъ, что дитя это, ея дитя, не за совѣтомъ пришло къ ней, не къ авторитету ея прибѣгало сообщая объ этомъ секретѣ, а просто увѣдомляло ее объ этомъ какъ о событiи совершившемся, не признавая за нею даже права это открытiе оспаривать...

— И ты этому вѣришь? рѣшилась со страхомъ и чувствуя себя разсерженною сказать графиня.

— Вѣрю, сказалъ Ника, ни мало не задумываясь.

— Все это глупости, слышишь Ника, ты долженъ вѣрить тому, что я тебѣ говорю, а Гришу ты не долженъ слушать; для Бога нѣтъ ни богатыхъ, ни бѣдныхъ. Онъ хочетъ чтобы всѣ были xopoшiе люди...

— Peut–on entrer? вдругъ раздался чей–то женскiй голосъ.

«Никогда такъ не кстати не раздавался этотъ голосъ", подумала про себя графиня, и въ туже минуту, сказавъ Никѣ чтобъ онъ шелъ учиться, приняла улыбающуюся физiономiю и отвѣтила: certainement.

Вошла въ бархатномъ одѣянiи княгиня Мими.

— Je vous dérange, dites tout de suite, je m'en vais, заговорила княгиня, — фу, устала; ахъ, у тебя есть чай, какъ я рада!

— Хочешь!

— Крошечку, такъ, такъ довольно, mille grâces, ну, ma chère comtesse, поздравляю, ты просто душка, то есть такая душка, не даромъ про тебя говорилъ князь Сергiй... ахъ, à propos, ты знаешь кто женится: ну–ка — отгадай, je vous donne un mille, не отгадаешь.

— Коко Зубинъ?

— Ахъ, какая проза, какая гадость! стала бы я заниматься Коко Зубинымъ, вотъ ужъ нашла... Неужели ты не отгадаешь... поэзiя, tout ce qu'il у a de plus poétique: mille fleurs, chant du rossignol, журчанье ручейка, air de l'église dans Faust... не air des bijoux, нѣтъ, air de l'eglise... Нѣтъ, что эта Нильсонъ вчера выдѣлывала, какъ она пѣла эту арiю, ты знаешь... И княгиня начала напѣвать... Ну... ну, отгадала, фу, какая несносная!

— Симбирскiй.

— Ну, разумѣется, la poésie, l'air de l'église...

— Да я это давно знала...

— Ну полно, давно... le mot est joli — Симбирскiй былъ при мнѣ ей представленъ ni plus ni moins какъ двѣ недѣли назадъ... на балѣ у Безносыхъ... Il а flairé le million, и вотъ... Что это ты читаешь письмо, вѣрно отъ бѣдныхъ? вообрази...

— Нѣтъ, это письмо отъ Пико.

— Отъ Пико? Ты въ перепискѣ съ Пико, это съ какихъ поръ? ну поздравляю... ужъ не хочешь ли ты въ протестантизмъ переходить...

— А что?

— Да какъ что... развѣ ты не знаешь что онъ самый oтчаянный фанатикъ протестантъ, то есть не протестантъ, а гернгутеръ или анабаптистъ, я тамъ не знаю; но знаю, что онъ мою бельсёръ просто таки взялъ и совратилъ въ католицизмъ самый ужасный.

— Какъ католицизмъ?..

— Ну да, католицизмъ...

— То есть въ протестантизмъ...

— Ахъ, что я, дура эдакая, сама не знаю что говорю... Ты говоришь про Пико, а я сейчасъ думала про Нишо. Однако прощай... я ухожу отъ тебя въ ужаснѣйшемъ горѣ...

— Это отчего?

— Да какже, помилуй, я себя хотѣла поразить извѣстiемъ о Симбирскомъ, а ты приняла это какъ стаканъ воды... Прощай...

Прiятельницы поцаловались и княгиня ушла. Графиня опять очутилась одна передъ недочитаннымъ письмомъ Пико, и подъ впечатлѣньемъ разговора съ сыномъ.

— Que faire? спросила она себя; повинуясь какому то повелительному инстинктивному побужденiю, она шагнула впередъ еще шагъ, а затѣмъ отправилась прямо къ графу; но шагъ ея былъ не твердъ, ибо она предчувствовала, что все чтó скажетъ ей графъ не можетъ снять съ нея тяжелаго бремени новыхъ впечатлѣнiй.

— Что тебѣ? спросилъ графъ, сидя зa письменнымъ столомъ, съ бумагами передъ собою.

— Послушай, что намъ дѣлать? вообрази себѣ, что у этого Гриши Обжогина гувернеръ оказывается просто нигилистомъ, который научаетъ его Богъ знаетъ какимъ глупостямъ.

— Съ чѣмъ его и поздравляю, сказалъ не подымая носа съ бумагъ графъ.

— Ты знаешь чтó благодаря ему мнѣ сейчасъ сказалъ Ника: что бѣдныхъ всѣ любятъ, а богатыхъ не надо любить... какъ тебѣ это нравится, a dix ans?

— Высѣки его и дѣло съ концемъ, больше такихъ глупостей повторять не будетъ...

— Ахъ, Georges, какой ты несносный, съ тобой ни о чемъ нельзя говорить серьезно; il faut donc faire quelque chose, вѣдь нельзя это такъ оставить; — во первыхъ надо предупредить родителей Гриши, а съ Никою что намъ дѣлать?..

— Высѣчь, высѣчь и высѣчь — сказалъ графъ; ты спрашиваешь мое мнѣнiе, я тебѣ его говорю, а тамъ дѣлай, какъ знаешь.

Графиня, ничего не отвѣчая, повернулась и быстрыми шагами вышла изъ кабинета графа.

Вернувшись къ себѣ, она позвонила.

Вошелъ лакей.

— Позвать господина Джонсонъ.

Черезъ двѣ минуты вошелъ въ будуаръ мистеръ Джонсонъ, англичанинъ, гувернеръ Ники.

— Послушайте, мистеръ Джонсонъ, заговорила графиня по англiйски, вы замѣчали отношенiя товарища Ники, Гриши, къ своему гувернеру?

— Oh уеs perfectly, отвѣчалъ англичанинъ, этотъ гувернеръ очень передовой человѣкъ.

— Какъ? вы это знали и мнѣ ничего не сказали, съ негодованiемъ отвѣтила графиня, да развѣ вы не знаете, какой вредъ отъ этого можетъ произойти для моего сына?

— Oh no, энергично и полунасмѣшливо возразилъ англичанинъ; я напротивъ очень радъ этому.

— Какъ рады?

— Certainly; мой принципъ — полная свобода мальчика для умственнаго его развитiя; онъ долженъ все знать, все понимать, начиная съ десяти лѣтъ, и если Гриша имѣетъ на него вредное влiянiе, тѣмъ лучше...

— Какъ тѣмъ лучше? съ ужасомъ и страхомъ, спросила графиня, помилуйте, что вы говорите, да развѣ вы не знаете, что Ника мнѣ сейчасъ высказалъ самый соцiалистическiй принципъ...

— Я знаю, и все таки говорю: тѣмъ лучше; вѣдь согласитесь, графиня, что въ сто разъ было бы хуже, еслибы вашъ сынъ всѣ эти ужасныя вещи, какъ вы ихъ называете, узнавалъ тогда, когда уже будетъ поздно его воспитывать, восемнадцати ила двадцати лѣтъ напримѣръ.

— Ни тогда, ни теперь, съ живостью отвѣчала графиня, графъ Длинноруковъ коммунистомъ быть не можетъ.

— О, извините меня, графиня, я иначе смотрю на вещи: надо чтобы вашъ сынъ былъ хорошiй человѣкъ, а коммунистъ ли онъ, или имперiалистъ, это не ваше и не мое дѣло...

— Какъ не мое дѣло! съ бòльшимъ еще ужасомъ воскликнула графиня, у которой въ глазахъ явилось видѣнiе этого англичанина въ страшномъ образѣ самаго яраго соцiалиста — и я этого не знала! вырвалось изъ души графини въ тотъ мигъ, когда она взглянула съ такимъ непритворнымъ ужасомъ на англичанина.

— Мы гуляемъ съ вашимъ сыномъ каждый день, неужели вы думаете, что я вожу его только по Невскому проспекту, гдѣ все чисто и красиво? о, нѣтъ, графиня, нѣтъ того грязнаго и мрачнаго угла въ нашей столицѣ, гдѣ бы я съ нимъ не былъ; это надо: мальчикъ во впечатлительные годы своего развитiя долженъ все знать... хорошее и дурное... дабы онъ могъ совершенно самостоятельно опредѣлять значенiе этого хорошаго и дурнаго...

— Вы его водили вв..

— Даже въ кабаки и...

— Довольно, прервала его графиня, вы не понимаете, господинъ Джонсонъ, нашихъ нравовъ; я вамъ очень благодарна за все, что вы для моего сына сдѣлали... Но мы дальше жить вмѣстѣ не можемъ.

— Это моя отставка?

— Да... отвѣчала жестко графиня.

— Very well, сказалъ англичанинъ, я буду имѣть честь ждать вашихъ распоряженiй на счетъ контракта...

— Вы получите все что вамъ слѣдуетъ, но съ сегоднешняго дня я васъ прошу выѣхать.

— Very well, но вы изволите заплатить за нумеръ гостинницы.

— Все что хотите.

Англичанинъ поклонился и вышелъ.

Никогда еще такъ сильно не была взволнована графиня материнскою заботою, какъ въ эту минуту. Цѣлый мiръ дотолѣ ей невѣдомый вдругъ открылся передъ нею необъятно великимъ и широкимъ, и во всю эту ширину и даль, графиня ничего не видѣла другаго, какъ фантастическiя чудовища съ ужасными раскрытыми пастями, посреди которыхъ она видѣла сына ежеминутно приближающимся то къ одному, то къ другому.

Но и другое еще сильнѣйшее чувство волновало ея грудь. Она была оскорблена и глубоко, насквозь, такъ сказать, оскорблена какъ мать, — и оскорблена кѣмъ же? ея сыномъ, десятилѣтнимъ Никою... Да, онъ ее оскорбилъ, ибо ни разу онъ не сказалъ ей ни слова о томъ, куда и какъ водилъ его англичанинъ...

— Какая гадость, шептала про себя графиня, и въ тоже время искала выхода изъ этого безъисходнаго положенiя, искала, и ничего не находила: ни выхода, ни облегченiя; бремя невѣдѣнiя, бремя оскорбленiя всею своею тяжестью легло на нее и давило ее...

Она машинально опустилась на кушетку, машинально обвела глазами все что возлѣ нея находилось, машинально взяла въ руки письмо швейцарца педагога и столь же машинально начала читать его съ того мѣста, на которомъ остановилась; и вотъ что она прочитала.

«Воспитанiе дитяти это тоже что леченiе больнаго, заочно лечить нельзя, ибо надо увидѣть, ощупать больнаго прежде чѣмъ опредѣлить его болезнь и предписать ему леченiе. Тоже относительно дитяти въ вопросѣ о воспитанiи его. Дитя надо выслушивать, надо наблюдать за нимъ во всѣ минуты его дня, надо ощупать его тѣлосложенiе, осмотрѣть структуру его головы, надо прислушаться къ его голосу, присматриваться къ перемѣнамъ его взгляда, наблюдать его въ разныхъ психическихъ положенiяхъ съ ранннихъ уже лѣтъ: надо видѣть его серьезнымъ и веселымъ, играющимъ, задумывающимся, спящимъ и учащимся; надо видѣть его на прогулкѣ, въ обществѣ большихъ, въ обществѣ дѣтей, моложе его и старше, въ обществѣ мальчиковъ и дѣвочекъ, съ гувернеромъ и съ матерью; словомъ надо знать, что воспитанiе дитяти — это этюдъ, который имѣетъ начало, но не имѣетъ конца, ибо надо такъ воспитывать, чтобы въ минуту, когда вы скажете юношѣ: «теперь воспитанiе кончено, ты свободенъ" — онъ почувствовалъ себя еще крѣпче прежняго подъ влiянiемъ воспитательныхъ авторитетовъ, но на этотъ разъ не принудительнаго, а свободнаго"...

Графиня уже не читала машинально, нѣтъ съ блестящими глазами она впивалась душою въ каждую букву и страдала, ахъ, ужасно, невыносимо страдала, ибо что ни буква, то казалось ей — упрекъ, упрекъ, страшный упрекъ ей за все прошедшее...

«Теперь на всѣ эти нюансы воспитательнаго дѣла у насъ есть отвѣты, стройно и точно выработанные; у насъ все есть, начиная съ системъ воспитанiя по физическому возрасту и по физическому устройству дитяти и кончая примѣненiемъ педагогической науки къ дѣтямъ сообразно ихъ умственнымъ способностямъ.

«Повѣрьте, вы не раскаетесь, если послѣдуете моему совѣту и рѣшитесь воспитывать сына вашего такъ, чтобы сдѣлать изъ него прежде всего человѣка".

— Человѣка, человѣка, все тоже, и онъ говоритъ. Господи, да какъ же это я сдѣлаю изъ него человѣка, когда я ничего не знаю; вѣдь мой сынъ мнѣ ничего не говоритъ... Это ужасно... что мнѣ дѣлать?..

— Мери, Мери, раздался голосъ мужа, входившаго къ ней, Мери, душа моя, насъ зовутъ завтра на балъ ко двору, а у тебя ничего не заказано?..

— Нѣтъ ничего.

— Да какъ же это можно, душа моя; c'est un petit bal. Ради Бога, пошли сейчасъ за mademoiselle Henriette.

— Балъ, завтра, протирая себѣ глаза, сказала медленно и тихо графиня, какъ будто просыпаясь отъ сна...

— Да, да, да что это ты точно спишь; маленькiй балъ — не забудь.

— Ахъ, Господи, и съ этими словами графиня встала, позвонила и вытягиваясь сказала: да что же мнѣ заказать, ужъ я все перепробовала en fait dе modes.

Вошелъ лакей.

— Шарлотту позовите.

Вошла вскорѣ затѣмъ Шарлотта, француженка камеръ–юнгфера.

— Шарлотта, пошлите пожалуйста за mademoiselle Henriette, и чтобъ завтра къ 7 часамъ былъ у меня Альфредъ.

— Trés bien, madame.

Тотъ да не тотъ.

______

 

ГЛАСНОЕ СЛОВО НА ВСЮ МОСКВУ И ЕЯ ОКРУГУ.

 

Кого изъ насъ, кто пробѣгаетъ газеты и въ ихъ говорящемъ зеркалѣ видитъ чтó дѣлается въ печальномъ русскомъ мiрѣ, — кого не щемили за сердце эти разные бѣдственные случаи народной жизни, въ которой именно жизнь–то русскаго человѣка является копѣйкою и смерть его напрасно вопiетъ къ суду — къ тому великому суду общественной совѣсти, который можетъ поставить передъ собою и обличить неправость форменнаго суда и заклеймить печатью несмываемаго позора лица тѣхъ г. г. ученыхъ, которые берутъ свѣточъ науки, чтобы свѣтить въ темномъ мѣстѣ закона и правды, и гасятъ этотъ свѣточъ въ крови братней.

Къ такимъ вопiющимъ происшествiямъ, которыя постоянно обслѣдуются законной властью и свидѣтельствуются лицами медицинскаго вѣдомства, во всю глубину науки вскрывающими тайну смерти, — къ такимъ происшествiямъ принадлежитъ отравленiе народа соленою рыбою.

Испоконъ своего вѣка русскiй народъ лакомился соленою бѣлужиною; ѣлъ ее вареною, ѣлъ и сырою. Говоря оффицiальнымъ выраженiемъ, «за доброкачественностiю не приходилось гоняться русскому человѣку до того, что бѣлужина, севрюжина или, наконецъ, осетринка съ душкомъ вошли во вкусъ народный, очень прилюбились ему. Этотъ душокъ какъ бы сдѣлался прянымъ добавленiемъ для нашего народнаго вкуса, не знающаго другихъ пряностей, кромѣ сивухи, чеснока и лука. Но о бѣдныхъ вкусахъ русскаго народа нечего распространяться. Благо было то, что хотя плохо ѣлъ онъ, да ѣлъ себѣ здорово, какъ вдругъ, лѣтъ десять или двѣнадцать тому назадъ, въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ" появилось первое извѣстiе, что люди отравились соленою рыбою. Двое или трое поужинали въ Москвѣ сырою бѣлужиною и къ утру умерли въ страшныхъ мученiяхъ со всѣми признаками отравы.

Это первое извѣстiе произвело большое опасенiе. Въ самомъ дѣлѣ, кто изъ насъ не ѣстъ соленой рыбы, особливо изъ тѣхъ, которые придерживаются православныхъ постовъ? Впрочемъ, всѣ объясненiя сводились къ извѣстной грубости и жадности на ѣду русскаго мужика. Мужичье обрадовалось ржавой и тухлой рыбѣ, наѣлось не въ мѣру; а жаръ, лѣто было, Успеньевъ постъ, что–жъ мудренаго? И безъ смерти смерть. Вслѣдъ за этимъ первымъ извѣстiемъ еще и еще начали являться случаи отравленiя соленою рыбою и все въ Москвѣ и въ округѣ Москвы. Мнѣ припоминаются два поразительные случая: въ Волоколамскомъ уѣздѣ 8 человѣкъ разомъ отравились и умерли отъ рыбы и, въ самой Москвѣ, какой–то заѣзжiй докторъ съ двумя молоденькими дочерьми и со старухой кухаркою... Наконецъ это уже не мужичье! Но что–же оно такое, это убiйство людей соленою рыбою и единственно въ сердцѣ Pocciи, въ первопрестольной Москвѣ и ея округѣ? Въ Петербургѣ не было ни одного подобнаго случая. Положимъ, Петербургъ особая статья: и полицiя тамъ хороша, и климатъ суровый, самъ собою предохраняющiй рыбу отъ излишней порчи. А вся остальная Росciя? а наши многолюдные южные города: Одесса, Ростовъ на Дону торгующiй рыбою и, наконецъ, Харьковъ съ его громаднымъ приливомъ сѣверно–русскаго народонаселенiя? Когда бы неизбѣжнѣе, какъ во время знаменитыхъ харьковскихъ ярмарокъ быть этимъ случаямъ отравленiя людей соленою рыбою, когда и по порѣ весны и лѣта, и по времени подходящихъ постовъ къ Троицкой и Успенской ярмаркамъ народъ преимущественно набрасывается на соленую рыбу и еще пьетъ дурную харьковскую воду. А между тѣмъ, ни по устной молвѣ, ни по газетамъ никто не слыхалъ въ Харьковѣ и нигдѣ въ Россiи, кромѣ Москвы, чтобы можно было отравиться соленою рыбою.

Но въ московской округѣ это бѣдствiе дошло до такой послѣдовательности, что можно было ручаться головою: съ наступленiемъ каждаго изъ четырехъ годовыхъ постовъ, непремѣнно появятся въ московскихъ газетахъ извѣстiя о случаяхъ рыбоотравы. Нo то были, такъ сказать, единичные случаи, въ которыхъ жертвы отравленiя, сколько мнѣ помнится, не превосходили числа восьми въ одинъ разъ. А теперь — услышьте!.. услышьте всѣ, у кого есть уши чтобы слышать и сердце чтобы содрагаться ужасомъ, скорбiю и негодованiемъ: шестьдесятъ человѣкъ отравлено рыбою на престольномъ праздникѣ 8 ноября текущаго года! Читайте это страшное извѣстiе въ № 257 «Русскихъ Вѣдомостей" отъ 25 ноября. Вотъ оно все въ его ужасающей краткости:

«Намъ пишутъ изъ торговаго села Пятница Берендѣева, отстоящаго отъ Москвы въ 50 верстахъ, что прошлымъ лѣтомъ одинъ изъ мѣстныхъ торговцевъ, О–въ, привезъ съ нижегородской ярмарки купленную имъ тамъ бочку соленой бѣлуги, вѣсомъ въ 60 пудъ. Часть этой рыбы онъ продалъ другимъ торговцамъ, своимъ сосѣдямъ, которые, равно какъ и онъ самъ, пустили эту рыбу въ продажу 8 ноября, въ день мѣстнаго храмоваго праздника. Крестьяне, купившiе рыбу, стали употреблять ее въ пищу и въ одинъ день отъ этого заболѣло въ разныхъ окрестныхъ селеннiхъ болѣе шестидесяти человѣкъ, изъ которыхъ по 12 число умерло 20 человѣкъ, остальные же хотя живы еще, но подаютъ мало надежды на выздоровленiе. Десять человѣкъ изъ умершихъ были вскрыты и по вскрытiи оказалось, что смерть ихъ послѣдовала отъ недоброкачественной рыбы. Странно при этомъ тò, что по осмотрѣ лавокъ вся рыба, находившаяся въ нихъ для продажи, найдена годною къ употребленiю".

Что это такое? Остановитесь! ужаснитесь! Не слово, а одинъ вопль вырывается изъ души. Шестьдесятъ человѣкъ! даже болѣе шестидесяти человѣкъ отравлено всенародно на церковномъ праздникѣ и виноватаго нѣтъ! Отравились рыбою, а рыба вся найдена въ лавка годною къ употребленiю. Что это такое? И это говоритъ наука, говоритъ медицинское свидѣтельствованiе послѣ вскрытiя десяти труповъ!.. Общественная совѣсть, встань же ты, пробудись! Можешь ли ты оставаться удовлетворенною рѣшенiемъ этого казеннаго суда?.. Какъ? Въ 50 верстахъ отъ Москвы умираетъ шестьдесятъ человѣкъ отъ какого–то таинственнаго отравленiя недоброкачественною рыбою, которая съ тѣмъ вмѣстѣ остается доброкачественною, и — быть тому такъ, по заявленiю уѣзднаго врача, подтвержденному, безъ сомнѣнiя, подписью становаго пристава? И только?.. Боже мой!!..

О, какъ ты была права, мой мой далекiй другъ, съ твоимъ разбитымъ сердцемъ спасаясь изъ Россiи за границу! Ты мнѣ говорила: «Тамъ умѣютъ дорожить жизнью. Тамъ заботятся всѣ о каждомъ. Ты чувствуешь что цѣлое общество стоитъ за твоей слабой спиною и не дастъ тебя попрать, какъ бы ты ни была безпомощна. А здѣсь, у насъ? Въ моемъ одиночествѣ — да меня могутъ задушить, какъ подпольную мышь, и кому будетъ какая нужда"? О, какъ ты была права!.. У насъ шестьдесятъ человѣкъ отравлено и на такомъ близкомъ разстоянiи отъ Москвы, что весь медицинскiй факультетъ московскаго университета могъ бы подвигнуться на это зрѣлище и своимъ зажженнымъ свѣточемъ науки освѣтить, наконецъ, это темное дѣло отравленiя людей, какъ крысъ, соленою рыбою — могъ бы, конечно, да кому какая нужда? Шестьдесятъ мужиковъ... даже острое жало горькой насмѣшки тупѣетъ въ боли и скорби сердечнаго чувства.

Но если медицинская наука, эта блюстительница народнаго здравiя, въ лицѣ врача, произведшаго вскрытiе десяти труповъ, находитъ и знаетъ только тò, что въ желудкахъ умершихъ рыба не доброкачественна, а въ лавкахъ у торговцевъ вся она доброкачественна, — если представительное лицо законной власти, которому ввѣрена охрана общества, по крайней мѣрѣ отъ насильственной смерти, не находитъ ничего своего объявить передъ этимъ страшнымъ зрѣлищемъ 20 труповъ, изъ которыхъ десять зiяютъ раскрытыми внутренностями, а еще сорокъ человѣкъ кончаются въ предсмертныхъ мукахъ, если это лицо, имѣющее всю власть и другое, имѣющее у себя все знанiе, молчатъ, — то камни не возгласятъ ли по этому дѣлу?

И вотъ я являюсь этимъ камнемъ, говорящимъ и возглашающимъ въ слухъ всего общества, чтобы оно узнало наконецъ и услышало съ ужасомъ и негодованiемъ: что не соленая рыба сама по себѣ отравляетъ людей въ Москвѣ и ея округѣ, а это — мышьякъ! мышьякъ! мышьякъ!

Дѣлая это заявленiе во все громоносное слово печати, я становлюсь отвѣтственнымъ лицомъ передъ обществомъ, которое имѣетъ полное право быть удивлено и ждать отъ меня самыхъ подробныхъ удостовѣрительныхъ объясненiй: откуда и почему, и какимъ образомъ мнѣ, живущей почти за 1,000 верстъ, въ малороссiйскомъ хуторѣ, можетъ быть извѣстно тó, чтò совершается неявно въ Москвѣ и ея округѣ, и чего, повидимому, не знаетъ никто — ни даже тѣ, кому вѣдать надлежитъ!

Да. Удивительно. Но мы перестанемъ удивляться и недоумѣвать, если приведемъ себѣ на память того великаго таинственнаго Дѣятеля между нами, который совершаетъ множество самыхъ изумительныхъ дѣлъ и сближенiй и котораго мы язычески–неблагодарно называемъ случаемъ.

Случайно, въ началѣ 60 годовъ, я узнала въ своемъ приходскомъ селенiи заѣзжую вдову съ тремя дочерьми, чистенько бѣдную, не то чтобы совсѣмъ простую, а душевно облагороженную мѣщанку и прекрасную, разумную женщину, Устинью Васильевну Котельникову, которой единственный сынъ, надежда и кормилецъ семьи, служилъ гдѣ–то по винному откупу въ Московской губернiи. Гдѣ тонко тамъ и рвется. Получаетъ эта бѣдная женщина отъ сына письмо, въ которомъ онъ увѣдомляетъ, что здоровье его, и прежде слабое, совершенно разстроилось и онъ зоветъ къ себѣ семью, чтобы было кому присмотрѣть за нимъ во время болѣзни. Съ горемъ–бѣдою потащились мать съ дочерьми на долгихъ не то въ Москву, а еще за Москву — въ Волоколамскъ къ сыну, который служилъ по откупу ревизоромъ и жилъ въ городѣ. Я простилась съ семьею, казалось, навсегда; какъ прошло три–четыре года, возвращается въ нашъ приходъ эта славная женщина съ тѣмъ же богатствомъ трехъ дочерей и съ памятью объ умершемъ сынѣ. Я опять основала у нея свою квартиру для прiѣзда къ церкви, на ночь, подъ большiе праздники. Свидѣвшись и разговорившись, не могла я не выразить своего удивленiя по случаю этого возврата.

— Какъ вы рѣшились сломать этотъ тяжелый обратный походъ?.. спрашивала я, полагая что на долгихъ и съ поклажею онѣ должны были ѣхать почти мѣсяцъ, и это зимою, въ холодъ, однѣ женщины и пр.

— »Да будетъ около того. Съ мѣсяцъ безъ малаго таки промаялись въ пути," — начала мнѣ сказывать разумная и словоохотливая старушка. «Какъ бѣдствовать ни бѣдствовать, хотя, побравшись за руки, съ сумой придти, а порѣшили мы возвратиться въ эти мѣста. Сами изволите знать: кто вкусилъ сладкаго не захочетъ горькаго. А намъ горька и горька показалась тамошняя жизнь противъ здѣшней".

— Съ непривычки.

— »Да со всего будетъ, матушка. Какъ и привыкать–то? не привыкнешь, коли и люди другiе, и порядки иные. Чтó то нашъ рай пресвѣтлый, Малороссiя! Всѣмъ вольно и всего довольно. Никто того бѣднаго мужика не гонитъ дубинкою въ спину. Прiѣхалъ на базаръ въ городъ, не смѣй продавать по вольной цѣнѣ овесъ, муку, ни крупу — ничего деревенскаго не смѣй на торгу! А вези къ двумъ богатымъ купцамъ въ Волоколамскомъ, и какую они промежъ себя сговорились давать цѣну, такую бери мужики и ступай. А мы то городскiе ничего не докупимся у тѣхъ богатѣевъ. За все плати въ три–дорога, а дѣться некуда. Нѣтъ, моя сударыня! За Москвой–то матушкою нашей бѣднотѣ и сиротству не привыкать стать; а одно идетъ, пропадать, какъ тараканамъ въ морозъ. Холодно и голодно про всякъ день; а про великiй праздникъ Божiй захочешь отвести душу, того и гляди, на отраву попадешь и еще напрасной смертiю Богу душу отдашь, а тѣло потрошить станутъ."

Картина являлась слишкомъ мрачною; но зная испытанную честность и правоту словъ и поступковъ мнѣ говорившей, я, къ сожалѣнiю, не могла сомнѣваться и только просила объяснить мнѣ: какъ это? какая отрава? И что за напрасная смерть могла приключиться — вслѣдствiе чего?

— »Охъ, охъ, охъ! грѣхи–то наши тяжкiе и мамонъ ненасытный, проклятый! Съ самой Москвы мнѣ страсть то эта далася знать".

Но все таки я не понимала о какой «страсти" эта добрая, хорошая женщина говорила съ такими глубокими воздыханьями и причитаньями, въ которыхъ слышались Iуда–христопродавецъ и Каинъ–братоубiйца и пр.

Наконецъ она стала мнѣ разсказывать простымъ живымъ разсказомъ, какъ онѣ, пустившись въ путь, цѣлыхъ три недѣли ѣхали и прiѣхали въ Москву. И еще былъ постъ, Филипповки: отощали онѣ въ дорогѣ, на одномъ чаю, что уже и чаю пить не хочется. Сходили къ Заступницѣ Иверской; мать и говоритъ дочерямъ: «Ступайте же вы, дѣти, на квартиру, ставьте самоварчикъ; а я побѣгу, чего нибудь солененькаго перекусить куплю. Кормилица Москва–матушка покормитъ насъ, чтобы намъ хотя чаю то во вкусъ напиться." И пошла она; да только куда намъ съ нашими грошами соваться въ большiе магазины? Поискала она маленькую лавочку и входитъ въ нее по ступенькамъ внизъ. Сидитъ торговецъ, такой важный да благообразный, видно самъ хозяинъ, борода большая, хорошая, прямо хоть съ него икону пиши. Спросила она солененькой рыбки. «Есть", говоритъ, «какой?" — «Да по нашимъ достаткамъ, сказываю, что по дешевле, то и намъ. Бѣлужинки, — говорю, ваше почтенство, господинъ купецъ". (Такъ онъ мнѣ полюбился, что я даже его повеличала). «Бѣлужинки? говоритъ. Ну, и бѣлужинки. И бѣлужинкою надѣлю". И надѣлилъ онъ, да взявши уже деньги, спрашиваетъ: «Ты изъ какихъ такихъ, мать? Не здѣшняя?" — «Проѣзжая, сказываю, издалека”. Купецъ то перенялъ это мое слово издалека и сказываетъ: «Ну, то–то, залетная птаха, сырой бѣлужинки не моги потреблять, а свари допрежъ." «А зачѣмъ такъ, батюшка? спрашиваю, я сыренькую–то люблю". «A за тѣмъ: коли тебѣ дѣло говорятъ, такъ слушай"... На словѣ этомъ еще покупатель вошелъ въ лавочку; а купецъ какъ прикрикнетъ на меня: «Чего стоять то, ротозѣя! Проваливай." Вышла я на свѣтъ Божiй, на улицу, какъ словно оплеванная. Стыдно, молъ, и на Москву глянуть. За что и про что осерчалъ на меня купецъ, облаялъ, и изъ лавки прогналъ? Ума я не приложу. И какое я ему слово неугодное сказала?.. Да такъ мнѣ больно да горько стало на сердцѣ, что дожила я до какихъ годовъ, мать взрослымъ дѣтямъ и нигдѣ я никогда такого страму и не приняла, какъ вотъ довелося въ матушкѣ Москвѣ: за порогъ меня выгнали. Иду я, а меня вдовья да сиротская наша слеза насквозь пронимаетъ. «И чтó оно за притча такая, опять думаю, чтó не велѣлъ сырой бѣлужины ѣсть? Весь мiръ, — народъ ѣстъ, а мнѣ то развѣ въ первòй будетъ? Поѣла я на своемъ вѣку. И гдѣ мнѣ и когда будетъ возиться съ нею, еще варить на постояломъ дворѣ? Съѣдимъ и сыренькой." Подумала я такъ, а меня все будто сомнѣнiе беретъ, словно страхъ какой. Дай поспрошу я кого, поспытаю людей: авось Господь на разумъ наведетъ...

Идетъ на встрѣчу старушка, такъ себѣ чистенькая и смирненькая. Я къ ней: «Матушка! говорю: здѣшняя?" Отвѣчаетъ: «здѣшняя". «А я заѣзжая изъ далекихъ мѣстовъ.... Вотъ такъ и такъ сказываю: чтóбы оно за знакъ такой было? Скажи на великую милость. Купила я бѣлужинки съ дѣтьми перекусить и не велѣлъ мнѣ купецъ сырой ѣсть — и осерчалъ ни съ чего ради, изъ лавки прогналъ."

Старушка такъ и воззрилась на меня.

— Да ты, говоритъ — у Иверской Заступницы была?

— »Была, говорю, со всѣми тремя дочерьми была.

— Ну вотъ Она–то тебя и спасла, мать дѣтей, отъ напрасной смерти. Ахъ, они нехристи окаянные! погубители наши! Чтó они, въ свою корысть, извели народу–то православнаго!...

Я стою, слушаю старушку, а самое, на морозѣ, словно жаромъ всю обсыпало.

— Вѣдь онъ тебя, матушка, купецъ–то, надѣлилъ бѣлужиною съ мышьякомъ! — Какъ выговорила старушка, я такъ и ахнула.

— Да про что такъ, отрава–то? Что я ему сдѣлала?

— Ты то ему, мать, ничего не сдѣлала; да вишь крысы–то больно надокучаютъ имъ, рыбнымъ торговцамъ. Чтобы крысъ морить, они и посыпаютъ сверху рыбу то мышьякомъ, да опосля и продаютъ эту самую рыбу намъ, бѣднякамъ. Ну, мы–то, здѣшнiе, волки травленные, знаемъ, посбережемся; а заѣзжiй незнаемый человѣкъ, или рабочiй какой какъ зря напустился на сыромятину и душу положилъ. Вотъ оно каково. Душегубство такое съ недолго время промежъ народа вошло.

— Затѣмъ старушка наставила какъ слѣдуетъ поступать съ бѣлужиною: полегохоньку счистить сверху и бросить въ укромное мѣсто, чтобы кошка или собака не съѣла, затѣмъ въ холодной водѣ обмыть не одинъ разъ и сварить въ большой посудинѣ, чтобы мышьякъ то выварился и воду ту вылить; а самое–то рыбу потреблять можно благословясь и со страхомъ Божiимъ.

— Слушая этотъ разсказъ не съ однимъ страхомъ Божiимъ, а съ ужасомъ и негодованiемъ человѣческимъ, я едва вѣрила своимъ ушамъ.

— Извините, Устинья Васильевна! сказала я. Вы говорите такiя невѣроятныя, невообразимыя вещи, что имъ отказываешься — не можешь заставить себя вѣрить.

— А мнѣ то, матушка, изъ чего ложь эту наводить? Добро бы это разь случилось въ Москвѣ; а въ Волоколамскомъ то? Вѣдь я безъ мала три года при сынѣ изжила. Тамъ оно заурядъ дѣло. Зазнамо и завѣдомо по городу. Купишь тотъ разгоренный кусокъ бѣлужины, да въ десяти водахъ ее моешь и ужъ варишь такъ, что мозги всѣ повываришь! И тамъ мнѣ тоже самое по началу купецъ сказалъ: «Ты съ дуру то, какъ съ дубу, не кинься ѣсть сырой бѣлужины..." И въ газетахъ тоже пишутъ. Развѣ не пишутъ, что народъ умираетъ отъ сырой бѣлужины? Сынъ въ газетахъ читалъ. Да и въ газеты то развѣ десятая часть попадетъ, что о ней напишутъ. А сынъ то какъ виннымъ ревизоромъ былъ: гдѣ какая ярмарка въ уѣздѣ, или нарочитый храмовый праздникъ, онъ уже долженъ состоять тамъ для наблюденiя за продажею питей — и десятый развѣ разъ прiѣдетъ да не скажетъ, что два–три человѣка пропало, отравилось рыбою".

И прошла ли недѣля послѣ этого разговора, какъ въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ" я нахожу извѣстiе, что восемь человѣкъ отравились сырою бѣлужиною въ Волоколамскомъ уѣздѣ.

Подъ влiянiемъ перваго впечатлѣнiя, я тогда же хотѣла написать это самое, что оповѣщаю теперь въ слухъ всѣхъ и каждаго, кому дорога жизнь человѣка, по крайней мѣрѣ дороже отравленной крысы, — хотѣла и не одинъ разъ, но меня останавливало робкое размышленiе: быть выскочкою; ввести въ литературу дѣло не подлежащее законамъ изящнаго, а совершенно инымъ законамъ. Да и можетъ ли быть, чтобы московская врачебная управа, или одинъ и другой уѣздный медикъ, производя вскрытiе умершихъ со всѣми признаками отравы, не ощутили въ организмѣ присутствiе мышьяка? А разъ увѣрившись, что въ рыбѣ мышьякъ, лицо полицейской власти не съумѣетъ ли дознать: гдѣ, какимъ путемъ и для чего могла очутиться отрава въ сырой соленой бѣлужинѣ? Я все совѣстилась громкимъ газетнымъ заявленiемъ, такъ сказать, перейти путь прямому и законному ходу дѣла.

Но шестьдесятъ человѣкъ отравленныхъ, умершихъ и умирающихъ, это такая вопiющая сила напрасной смерти, которая заставляетъ все нравственно живое въ человѣкѣ встать и содрогнуться, и въ этомъ трепетѣ сердца сами собою разрываются гнилые узы мелкихъ условныхъ приличiй: чтó сказать и о чемъ помолчать? Я говорю все, чтó знаю и говорю не закону и его власти (они имѣютъ у себя все, чтобы знать и слышать истину помимо камня вопiющаго); а я обращаюсь къ обществу и говорю ему: шестьдесятъ человѣкъ! шестьдесятъ человѣкъ! Вѣдь это не то только, что называется «происшествiемъ", а это цѣлое бѣдствiе нѣсколькихъ селъ. Люди отравлены всенародно, умираютъ въ страшныхъ мученiяхъ, а причины и виновниковъ смерти нѣтъ. Отравились недоброкачественною рыбою; а у тѣхъ, кто продавалъ эту рыбу, вся она доброкачественна, слѣдовательно — виноваты мертвые, что умерли; а на лицо виноватаго нѣтъ. О, правая, непродажная совѣсть общества! Пойми эту логику. Если бы шайка разбойниковъ, среди бѣлаго дня, внеслась въ толпу празднующаго народа и положила на мѣстѣ шестьдесятъ человѣкъ, кто былъ бы виноватъ въ убiйствѣ и смерти? Конечно, не разбойники, а то острое оружiе, которымъ они умертвили людей... да, впрочемъ, и оружiе то оказывается совершенно тупымъ и безвреднымъ. Волею Божiею помре народъ... Истинно — лѣтописное сказанiе, во всей его безъискусственной простотѣ! «Ересь, отче, ересь” Но здѣсь, вмѣсто ереси, является медицинская наука, которая даетъ еретическiй отвѣтъ: что смерть послѣдовала отъ недоброкачественной рыбы.

Но если лицо исполнительной власти можетъ довольствоваться этимъ голословнымъ показанiемъ, то всенародный ликъ общества, котораго наука есть прямое и полное достоянiе, въ правѣ потребовать болѣе точныхъ и научныхъ опредѣленiй. Какая недоброкачественность? Въ чемъ состоитъ эта недоброкачественность? Какимъ образомъ она влiяетъ на организмъ и чтò въ ней, въ недоброкачественной рыбѣ — откуда, изъ какихъ веществъ слагается этотъ вредоносный продуктъ, имѣющiй силу самаго сильнаго яда?

Но пока наука, передъ судомъ общественной совѣсти, будеть давать свои строго научныя показанiя, я разскажу, какъ мнѣ представляется это дѣло всенародной отравы на храмовомъ праздникѣ въ Пятницѣ Берендѣевой, въ большомъ торговомъ селенiи.

Корреспондентъ «Русскихъ Вѣдомостей" замѣчаетъ, что бочка съ бѣлужиною привезена съ нижегородской ярмарки. Но здѣсь нижегородская ярмарка не при чемъ. Оптовые торговцы не посыпаютъ рыбу мышьякомъ, потому что у нихъ товаръ не початой, стоитъ закупореннымъ въ бочкахъ и крысы ему не вредятъ; а это дѣло розничныхъ торговцевъ, когда товаръ разбитъ по частямъ и идетъ въ продажу. И здѣсь можно видѣть, и понять изъ корреспонденцiи, что бочка соленой бѣлуги въ 60 пудовъ съ лѣта оставалась закупоренною у главнаго мѣстнаго торговца до самыхъ приготовленiй къ храмовому празднику, когда она была разбита и часть рыбы оставлена для собственной торговли, а другая раскуплена мелкими торгашами для перепродажи на праздникѣ. И вотъ потому–то, что этихъ торгашей, вѣроятно, не мало оказалось въ большомъ торговомъ селенiи — потому и отравилось такъ много народа. Изъ простодушнаго разсказа старушки Котельниковой и изъ частыхъ случаевъ рыбоотравы по Московской губернiи можно видѣть, что средство сбереженiя рыбы отъ крысъ мышьякомъ есть довольно извѣстное и, подъ рукою, совершенно распространенное средство, которымъ не замедлили воспользоваться торгаши Пятницы Берендѣевой. Если ихъ было десять, то у десяти ихъ верхнiе слои рыбы были осыпаны мышьякомъ, слѣдовательно: шестидесяти человѣкамъ было отравиться не мудрено. И народъ на праздники гулялъ и закусывалъ, значитъ, не вареною, а именно сырою бѣлужиною. Прямо ѣлъ съ солью мышьякъ и запивалъ сивухою. Если по домамъ и могли быть вареные студни, какъ общеупотребляемое и самое дорогое праздничное блюдо, то наваръ съ рыбы не сливался, a застывалъ и, слѣдовательно, хранилъ въ себѣ всю ту же отраву. И что эта именно отрава, а не какая либо недоброкачественность рыбы сгубила шестьдесятъ человѣкъ, это доказывается тѣмъ, что вся рыба была изъ одной бочки и вся оказалась доброкачественною. И это совершенно справедливо: за распродажею верхнихъ отравленныхъ слоевъ рыбы ничего недоброкачественнаго не оставалось въ соленой бѣлужинѣ.

Передъ тѣмъ, какъ писать это гласное слово, я обратилась къ тремъ дочерямъ умершей старушки Котельниковой: къ дѣвицамъ Марьѣ и Аннѣ Петровнамъ Котельниковымъ и къ замужней Александрѣ Петровнѣ Котельниковой, и просила ихъ сказать: знаютъ онѣ и помнятъ ли разсказы матери объ отравленной мышьякомъ бѣлужинѣ? И онѣ не только подтвердили все, а даже дали важное добавленiе: что живя довольно долго въ Волоколамскѣ, онѣ научились, впослѣдствiи, отличать отравленную соленую бѣлужину отъ неотравленной:

— »Какъ взглянешь, такъ и видишь. Благополучная рыба вся сплошь цѣлая и ничего отмѣтнаго на ней нѣтъ; а неблагополучная — въ норки побитая, сказать бы, проточенная мышьякомъ".

Кохановская.

_______

 

ПОЛОЖЕНIЕ ПЕНСIОННАГО ДѢЛА ЗА ГРАНИЦЕЮ И У НАСЪ И ПРЕДПОЛОЖЕНIЯ ОБЕЗПЕЧЕНIЯ ПЕНСIЯМИ НА НАЧАЛАХЪ ВЗАИМНОПОЖИЗНЕННАГО СТРАХОВАНIЯ.

 

(Продолженiе)

 

Нa основанiи морскаго устава 1720 года, полагалось:

Изувѣченныхъ, но способныхъ къ службѣ, опредѣлять къ магазинамъ, въ гарнизоны или статскую службу.

Изувѣченныхъ, не способныхъ ни къ какой службѣ, помѣщать въ госпитали до смерти; въ случаѣ же нежеланiя ихъ выдавать имъ единовременно годовой окладъ жалованья и паспортъ.

Вдовамъ старше 40 лѣтъ или моложе, но больнымъ, выдавать 8–ю долю годоваго мужняго жалованья — до замужества или до смерти.

Вдовамъ моложе 40 лѣтъ, единовременно годовой окладъ жалованья.

Сыновьямъ до 10 лѣтъ а дочерямъ до 15 выдавать 12–ю долю годоваго отцовскаго жалованья.

Всѣ вышеупомянутыя вознагражденiя предоставлялись только тѣмъ, которые собственныхъ своихъ доходовъ не имѣли.

При Петрѣ II, права морскаго устава распространены и на служащихъ въ сухопутномъ войскѣ.

При Аннѣ Iоанновнѣ тѣже права морскаго устава распространены на семейства мастеровыхъ сестрорѣцкаго завода и служащихъ въ академiи навигацiонныхъ наукъ. Въ это же время повелѣно было помѣщать вдовъ для призрѣнiя въ монастыри. При Елизаветѣ Петровнѣ было издано положенiе для сухопутныхъ войскъ извѣстное подъ именемъ: «Высочайше утвержденные для коммисарiатскаго правленiя Регулы".

Пo этому положенiю право на вдовье и сиротское жалованье получили: семейства убитыхъ и умершихъ на службѣ генераловъ, штабъ и оберъ–офицеровъ, какъ русскихъ такъ и иностранцевъ, унтеръ–офицеровъ и рядовыхъ изъ дворянъ; за исключенiемъ: имѣвшихъ собственное состоянiе, генералы свыше 100 душъ, штабъ–офицеры 50 душъ, а оберъ–офицеры 25 душъ, вдовы иностранцевъ, прослужившихъ въ Россiи менѣе 5 лѣтъ и всѣхъ сиротъ иностранцевъ.

Въ царствованiе Императрицы Екатерины II при обезпеченiи служащихъ, оставляющихъ службу, и ихъ семействъ, встрѣчаются два новыя начала.

Такъ, кромѣ семействъ умершихъ или убитыхъ служащихъ, обезпеченiе распространено на лица, которыя оставляли службу по выслугѣ извѣстнаго числа лѣтъ; и на обезпеченiе сихъ послѣднихъ назначалась извѣстная сумма, опредѣлявшая комплектъ лицъ, имѣвшихъ право на это обезпеченiе.

Начала эти проведены въ трехъ законахъ, опредѣлившихъ обезпеченiе военныхъ, гражданскихъ и морскихъ чиновъ.

На весь комплектъ лицъ военнаго званiя назначено было отпускать изъ доходовъ, присоединенныхъ къ государственнымъ имуществамъ монастырскихъ и церковныхъ имѣнiй 80.600 р. и сверхъ комплекта повелѣно было не принимать никого, а записывать кандидатомъ на очередь.

Право на пенсiи имѣли прослужившiе 35 лѣтъ, начиная съ 15 лѣтняго возраста и менѣе въ случаѣ болѣзни и ранъ. Размѣръ пенсiи опредѣлялся получаемымъ жалованьемъ. Вся сумма на обезпеченiе отставныхъ и ихъ семействъ доходила къ концу царствованiя Императрицы Екатерины II до 300 т. рублей.

Но такъ какъ пенсiи въ виду увеличивающагося числа служащихъ выдавались и внѣ правилъ по особымъ именнымъ указамъ, то и 300 т. р. оказалось недостаточно. Императоръ Павелъ I повелѣлъ увеличить сумму пенсiй для военныхъ до 360 т., для морскихъ до 75 т. и для гражданскихъ чиновъ до 120 т. р., всего до 555 т. р. въ годъ, начавъ выдачу оныхъ съ 1798 года. Въ это время право на пенсiю прiобрѣтались 25 лѣтнею службою. Размѣръ пенсiи опредѣленъ былъ высшiй въ 250 р., низшiй въ 10 руб.

Пенсiи получаемыя по особой Высочайшей милости ни въ какомъ случаѣ не прекращались и не служили помѣхою къ полученiю пенсiи по закону. Расходъ на пенсiи къ концу царствованiя Императора Павла составлялъ около 750 т. р. въ годъ.

Кровопролитныя войны въ первую половину царствованiя Императора Александра I и желанiе правительства привлечь служащихъ къ извѣстнымъ отраслямъ государственнаго управленiя имѣли слѣдствiемъ изданiе цѣлаго ряда законовъ, служившихъ къ большему обезпеченiю какъ самихъ служащихъ, такъ и ихъ семействъ.

Сроки назначенные для выслуги пенсiй и самый размѣръ ихъ были чрезвычайно различны. Такъ, напримѣръ, по нѣкоторымъ учрежденiямъ пенсiя выдавалась въ размерѣ 1/2 жалованья за 10 лѣтъ службы и даже менѣе; размѣры же ея доходили, какъ, напримѣръ, членамъ адмиралтейскихъ департаментовъ, до 3,000 рублей.

Значительное увеличенiе расходовъ на пенсiи, несообразное съ средствами государства (дошедшее въ 1820 г. до 71/2 милл. р.) и разнообразiе пенсiонныхъ положенiй, потребовали отъ правительства мѣръ къ сокращенiю подобныхъ расходовъ и къ объединенiю всѣхъ пенсiонныхъ законоположенiй въ одинъ общiй для всѣхъ служащихъ въ государствѣ пенсiонный уставъ. Почему по Высочайшему повелѣнiю и былъ образованъ особый комитетъ изъ министровъ, для составленiя общаго положенiя о выдачѣ пенсiй.

13 мая 1821 г. графъ Гурьевъ внесъ въ государственный совѣтъ проектъ устава о пенсiонахъ и единовременныхъ пособiяхъ.

Проектъ этотъ былъ основанъ на слѣдующихъ главнѣйшихъ началахъ:

Пенсiя есть вoзнaгpaждeнie, даруемое правительствомъ тѣмъ изъ служащихъ и ихъ семействамъ, которые прiобрѣли на оное право безпорочною службою въ теченiи извѣстнаго числа лѣтъ.

Размѣръ пенсiи опредѣляется числомъ лѣтъ службы и среднимъ выводомъ жалованья, получаемаго въ послѣднiе 3 года.

За службу въ 20 лѣтъ обращалось въ пенсiонъ 1/4 жалованья и за каждый годъ до 30 лѣтъ прибавлялось еще 1/10 часть второй четверти.

За службу въ 30 лѣтъ — 1/2 жалованья и за каждый годъ до 40 лѣтъ 1/10 часть второй половины, такъ что за 40–лѣтнюю службу обращалось полное жалованье въ пенсiонъ.

Вдовы получали половину той пенсiи, которую получали бы ихъ мужья.

Проектъ графа Гурьева былъ уже внесенъ въ государственный совѣтъ, но по несогласiю на утвержденiе его графа Аракчеева не былъ утвержденъ, такъ какъ послѣднiй представлялъ свой проектъ.

Проектъ графа Аракчеева опредѣлялъ размѣръ пенсiй не по средней сложности получаемаго жалованья за послѣднiе 3 года, а раздѣлялъ пенсiи всѣхъ гражданскихъ чиновниковъ на классы и опредѣлялъ размѣръ пенсiй по онымъ соотвѣтственно съ жалованьемъ получаемымъ военными чинами. Разработка мнѣнiя графа Аракчеева и самое дѣло составленiя пенсiоннаго устава прiостановились, и только съ назначенiемъ министромъ финансовъ Канкрина, 28 мая 1825 года новый проектъ былъ внесенъ въ государственный совѣтъ. За послѣдовавшимъ затѣмъ отъѣздомъ Императора Александра I въ южную Россiю дѣло утвержденiя проекта опять прiостановилось, и только по восшествiи на престолъ Императора Николая I вновь исправленный проектъ былъ разсмотрѣнъ въ государственномъ совѣтѣ и удостоился Высочайшаго утвержденiя 6 декабря 1827 г.

Этотъ то пенсiонный уставъ 6 декабря 1827 г. въ главныхъ своихъ началахъ дѣйствуетъ до настоящаго времени.

Пенсiи, производимыя на основанiи дѣйствующаго нынѣ устава, до такой степени ничтожны, что онѣ не обезпечиваютъ пенсiонеровъ даже въ самыхъ необходимыхъ потребностяхъ жизни. Между тѣмъ въ общей сложности пенсiонныя выдачи составляютъ весьма значительный для государственнаго казначейства расходъ, простирающiйся до 17 милл. руб. и главное ежегодно возрастающiй въ размѣрѣ отъ 500 тыс. р. до 1 милл. р. Столь очевидная неудовлетворительность настоящей системы пенсiи побудила правительство озаботиться о преобразованiи пенсiоннаго устава на новыхъ болѣе соотвѣтствующихъ существу дѣла началахъ. Вслѣдствiе этого была въ 1866 году образована при министерствѣ финансовъ коммиссiя изъ депутатовъ отъ всѣхъ правительственныхъ вѣдомствъ подъ предсѣдательствомъ тайнаго совѣтника Гирса, разсмотрѣнiю которой подлежалъ, между прочимъ, вопросъ: «о преобразованiи нашего пенсiоннаго устава, при дѣйствiи котораго расходы государственнаго казначейства постоянно и весьма значительно изъ года въ годъ увеличиваются даже въ самыхъ необходимыхъ потребностяхъ жизни".

Еще до учрежденiя означенной коммиссiи принимались мѣры къ улучшенiю настоящаго пенсiоннаго устава.

Такъ, въ послѣднiй разъ, общiй пересмотръ устава о пенсiяхъ былъ возложенъ на 2–е отдѣленiе Собственной Его Величества канцелярiи, вслѣдствiе чего графомъ Блудовымъ внесена была въ комитетъ министровъ особая записка объ основанiяхъ для новаго пенсiоннаго устава. Пересмотръ этотъ однако–же не кончился ничѣмъ и все дѣло ограничилось только тѣмъ, что вмѣсто 3 подраздѣленiй: полная пенсiя за 35 лѣтъ, 2/3 за 30 лѣтъ и 1/3 за 20–30 лѣтъ, установлены были только два подраздѣленiя: полная пенсiя за 35 лѣтъ и половинная пенсiя за 25 лѣтъ.

Въ военномъ министерствѣ, въ 1866 году также была составлена коммиссiя по вопросамъ о пенсiяхъ, основанiемъ которой послужило ходатайство Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Николая Николаевича Старшаго о предоставленiи аудиторскимъ чиновникамъ пенсiй, по примѣру артиллерiйскихъ и инженерныхъ чиновниковъ, не по общимъ пенсiоннымъ разрядамъ, а по чинамъ. Въ виду невозможности измѣнять пенсiонныя правила для чиновниковъ одной только категорiи, коммиссiи этой поручено было пересмотрѣть эти правила по отношенiю ко всѣмъ вообще лицамъ. Но работамъ этой коммиссiи не пришлось окончиться, такъ какъ за учрежденiемъ коммиссiи при министерствѣ финансовъ она была закрыта и труды ея были переданы въ общую коммиссiю.

Кромѣ этихъ палiативныхъ мѣръ, имѣвшихъ цѣлью исправить недостатки настоящаго пенсiоннаго устава, правительствомъ предпринимались и болѣе радикальныя мѣры къ улучшенiю пенсiоннаго дѣла.

Такъ по мысли въ Бозѣ почившаго Императора Николая I, въ нынѣшнее царствованiе осуществлена эта мысль учрежденiемъ въ нѣкоторыхъ вѣдомствахъ эмеритальныхъ кассъ, починъ каковыхъ принадлежитъ иницiативѣ Великаго Князя Генералъ–Адмирала.

Эмеритальныя кассы безспорно весьма благодѣтельное учрежденiе для пенсiонеровъ, такъ какъ значительно обезпечиваютъ положенiе ихъ при крайней незначительности государственныхъ пенсiй. Жаль только, что благодѣтельныя учрежденiя эти заведены не во всѣхъ вѣдомствахъ.

Такъ какъ учрежденiе первой эмеритальной кассы послѣдовало въ морскомъ вѣдомствѣ 30 апрѣля 1858 года и она послужила прототипомъ для всѣхъ послѣдующихъ подобныхъ учрежденiй, то мы и намѣрены ознакомить съ нею читателей нѣсколько подробнѣе.

Эмеритальная пенсiонная касса морскаго вѣдомства есть учрежденiе, имѣющее свои собственные капиталы и доходы.

Капиталъ ея составился изъ пожертвованнаго морскимъ вѣдомствомъ 1 милл. р. изъ вычетовъ какъ постоянныхъ, такъ и случайныхъ, изъ содержанiя участвующихъ въ кассѣ, равно какъ съ процентовъ на капиталъ.

Размѣръ пенсiй обусловливается пенсiею причитающеюся изъ государствен наго казначейства и  числомъ лѣтъ какъ платныхъ въ эмеритальную кассу, такъ и вообще всей службы.

Открывъ на этихъ главныхъ началахъ 1 января 1859 г. свои дѣйствiя, эмеритальная касса нашла возможнымъ имѣть къ 1868 г. капиталъ слишкомъ въ 7 милл. рублей сер.

На тѣхъ же почти основанiяхъ Высочайше утверждено было 25 iюня 1850 г. положенiе объ эмеритальной кассѣ военно–сухопутнаго вѣдомства, причемъ правительство нашло возможнымъ первоначально увеличить содержанiе военно–сухопутныхъ чиновъ, дабы сдѣлать для нихъ вычеты не отяготительными и кромѣ того пожертвовать 8.335,000 р., съ тѣмъ, чтобы дѣйствiя кассы открылись съ 1 января 1865 г. Открывъ въ данный срокъ свои дѣйствiя, эмеритальная касса военнаго вѣдомства къ 1868 г. владѣла уже капиталомъ въ 28.000,000 р. с.

Кромѣ того, такiя же эмеритальныя кассы образованы одновременно въ горномъ вѣдомствѣ и въ министерствѣ путей сообщенiя.

Ужe въ настоящее время эмеритальныя кассы отчасти восполняютъ пенсiи, выплачиваемыя изъ государственнаго казначейства, но можно съ увѣренностiю сказать, что въ недалекомъ будущемъ большая часть служащихъ будетъ получать изъ эмеритальныхъ кассъ пенсiи, равняющiяся пенсiямъ государственнаго казначейства; другими словами, каждый участникъ эмеритальной кассы будетъ получать пенсiю вдвое больше противъ назначенной пенсiоннымъ уставомъ.

Въ виду этихъ практически подтверждаемыхъ полезныхъ реультатовъ, приносимыхъ эмеритальными кассами, желательно было бы, чтобы дѣйствiя этихъ кассъ распространились на всѣхъ служащихъ, и такъ какъ чѣмъ болѣе участвующихъ въ каждой подобной кассѣ, тѣмъ скорѣе получаются удовлетворительные для пенсiонеровъ результаты, то еще лучше было бы, еслибы эмеритальныя кассы всѣхъ вѣдомствъ слились въ одну общую кассу: при такомъ соединенiи общая эмеритальная касса могла бы еще цѣлесообразнѣе проявить свои дѣйствiя, такъ какъ эмеритальныя пенсiи могли бы быть еще значительнѣе настоящихъ, уже потому только, что расходы на администрацiю кассъ значительно бы чрезъ это сократились къ выгодѣ пенсiонеровъ, участниковъ кассы.

Перейду теперь къ описанiю трудовъ Высочайше утвержденной коммиссiи, учрежденной съ цѣлью выработать новыя лучшiя начала для обезпеченiя пенсiями лицъ оставляющихъ государственную службу.

 

(Продолженiе будетъ).

_______

 

ЕРАЛАШЪ.

 

ИЗВѢСТIЯ ИЗЪ ВСЕГО МIРА.

 

Чтò произвела смерть Наполеона III во Францiи.

 

Явленiя вызванныя въ Парижѣ смертью Наполеона III заслуживаютъ вниманiя. Всѣ бонапартистскiя газеты (кажется, ихъ четыре), появились окаймленныя широкою траурною каймою: усердiе было такъ велико, что одинъ изъ бонапартистовъ заявляетъ въ письмѣ на имя «Figaro" свое негодованiе по тому поводу, что траурная кайма распространилась даже на увеселительныя и театральныя объявленiя. Въ «L'ordre", оффицiальномъ opганѣ бонапартистовъ, появился манифестъ за подписью Кассаньяка, который говоритъ между прочимъ: «французы, осушите ваши слезы, императоръ умеръ, да здравствуетъ нашъ юный императоръ!" За то республиканскiя газеты переступаютъ всѣ предѣлы приличiя, оскорбляя память Наполеона III; такъ, напримѣръ, «le Siècle" говоритъ между прочимъ: «Великiй преступникъ сошелъ со сцены мiра — Шарль–Луи–Наполеонъ Бонапартъ, ci–devant Empereur des Français" и т. д., и кончаетъ свою статью слѣдующими словами: «таковъ былъ умершiй для науки — феноменъ, для исторiи — авантюристъ, для нравственности — чудовище!" Весьма кстати болѣе умѣренныя газеты въ Парижѣ, осуждая этотъ тонъ и эти рѣчи республиканскихъ газетъ, замѣчаютъ, что всякое оскорбленiе, наносимое бывшему императору, непосредственно оскорбляетъ и Францiю, подчинявшуюся двадцать лѣтъ его волѣ.

Траурныя матерiи вздорожали въ Парижѣ до баснословныхъ размѣровъ. Въ то же время вездѣ, гдѣ есть къ тому возможность, республиканцы сходятся въ кафе и ресторанахъ, чтобы поносить громко имя умершаго императора; одинъ даже устроилъ иллюминацiю въ своемъ домѣ. Армiя какъ видно равнодушна къ этому событiю; въ провинцiи еще доселѣ не проявилось никакихъ манифестацiй ни въ пользу, ни противъ умершаго императора.

* * *

Вотъ текстъ приписываемой французскими газетами императору Вильгельму депеши къ императрицѣ Евгенiи по случаю смерти Наполеона: «Я принимаю участiе въ смерти императора Наполеона III « Si non e vero, ben trovato!

* * *

Нѣкоторыя лондонскiя газеты увѣряютъ, что сынъ Наполеона III принялъ уже титулъ его величества императора Наполеона IV.

* * *

Приводимъ на память слѣдующiй эпизодъ изъ жизни Наполеона III, вполнѣ достовѣрный. Однажды во время компьенскихъ празднествъ, одна русская дама обратилась къ императору съ письменною просьбою няни своихъ дѣтей, француженки, молившей о помилованiи сына ея, солдата, приговореннаго къ разстрѣлянiю за оскорбленiе своего офицера. Императоръ принялъ просьбу. Прошло три дня; черезъ три дня дама эта уѣзжаетъ изъ Компьеня; при входѣ въ карету дежурный адъютантъ императора къ ней подлетаетъ и отдаетъ ей пакетъ отъ имени Императора. Съ волненiемъ она распечатываетъ: въ пакетѣ было помилованiе солдата.

* * *

Въ Дижонѣ, во Францiи, разбиралось въ уголовномъ судѣ слѣдующее любопытное дѣло, имѣющее отношенiе къ числьгёрстскому изгнаннику. Какой то бонапартистъ Кильо три мѣсяца назадъ отправилъ по телеграфу депешу Наполеону III слѣдующаго содержанiя: «При всякой новой неудачѣ, чувствую потребность выразить вашему величеству мою глубокую преданность". На другой же день Кильо получилъ отвѣтъ изъ Числгёрста за подписью графа Пьерронъ. «Благодаримъ за выраженiе вашихъ симпатiй". Объ этомъ обмѣнѣ депешъ пошли по городу толки: всѣ носители имени Кильо оказались республиканцами, кромѣ одного — отправителя депеши; и всѣ эти республиканцы пришли въ негодованiе отъ ходившаго по городу слуха о депешѣ; одинъ изъ нихъ протестовалъ даже въ газетахъ противъ такого опозоривающаго имя Кильо поступка; молва же называла одно имя Кильо, но котораго именно, она не могла указать. Самъ же отправитель депеши держалъ въ строгой тайнѣ свой поступокъ. Молва эта дошла и до телеграфнаго вѣдомства; оно сдѣлало дознанiе, съ цѣлью разъяснить вопросъ: не была ли кѣмъ либо на телеграфной станцiи нарушена тайна этого обмѣна депешъ; дознанiе обнаружило виновнаго телеграфиста. Немедленпо онъ былъ преданъ исправительному суду, съ увольненiемъ отъ должности; судъ приговорилъ виновнаго къ 200 франк. штрафа за нарушенiе телеграфной тайны. Но затѣмъ прокуратура этимъ не удовольствовалась и потребовала суда и наказанiя болѣе строгаго, вслѣдствiе чего виновный преданъ былъ уголовному суду. Уголовный судъ подтвердилъ первый приговоръ и независимо отъ сего положилъ: въ теченiе 5 лѣтъ не допускать обвиненнаго къ общественной службѣ.

Три года назадъ какъ бы много въ этомъ Дижонѣ нашлось охотниковъ даже въ газетахъ заявить, что они авторы этихъ депешъ!!

* * *

 

Интересная статистика.

 

Не лишены интереса слѣдующiя статистическiя данныя, нами случайно найденныя въ газетахъ:

Во Францiи въ 1700 году было 191/2 м. жителей.

             «  1801  «     «   27 мил.

             «  1851  «     «   36  «

             «  1866  «     «   38  «

             «  1872  «     «   36  «

* * *

Въ той же Францiи относительно народонаселенiя произошло странное явленiе: съ 1866 года по 1872, не считая Эльзаса и Лотарингiи, народонаселенiе уменьшилось на 366 т. душъ. Уменьшенiе это приписываютъ болѣзнямъ и въ особенности оспѣ.

* * *

Еще интереснѣе слѣдующiя данныя о народонаселенiи Рима.

Въ 683 году ab arbe condita, то есть съ основанiя Рима и не задолго до цезаризма, въ Римѣ насчитывалось до 630 тысячъ жителей.

Въ первый годъ по Рождествѣ Христовѣ жителей было 450 тысячъ.

При императорѣ Аврелiѣ, то–есть 250 лѣтъ спустя, народонаселенiе уменьшилось на 50 тысячъ.

Въ 1198 году жителей было 35 тысячъ.

Въ 1377 г. осталось въ Римѣ 18 тысячъ, при перенесенiи папскаго престола въ Авиньонъ.

Въ началѣ нынѣшняго столѣтiя населенiе возрасло до 117 тысячъ.

Въ 1871 году оно простиралось до 244 тысячъ.

* * *

 

Часовой и наслѣдникъ престола.

 

Въ Дрезденѣ на дняхъ наслѣдний принцъ съ сигарою во рту подошелъ къ дверямъ палаты депутатовъ и хотѣлъ въ нее войти; часовой ему отдалъ честь и затѣмъ сказалъ: — Ваше высочество, здѣсь запрещено курить.

Принцъ отдалъ поклонъ часовому, бросилъ сигару и вошелъ.

* * *

 

Убiйства и убiйства.

 

Въ Англiи и Америкѣ газеты напоминаютъ наши: на половину ихъ листы наполнены разсказами объ убiйствахъ.

Одна англiйская газета по этому поводу высказала слѣдующую замѣчательную мысль. «По видимому", говоритъ газета, «Англiя и Америка задаютъ себѣ задачею другъ друга перегонять въ дѣлѣ ужасныхъ преступленiй".

Такая замѣтка очевидно вызвана дѣйствительно ужасающимъ возрастанiемъ безчеловѣчныхъ преступленiй. Въ Англiи что ни день, то гдѣ либо казнятъ; въ Америкѣ что ни день, то общественное мнѣнiе волнуется какимъ нибудь выходящимъ изъ ряда мыслимыхъ убiйствъ.

Но разъ что мы рѣшились сопоставить этотъ печальный фактъ съ нашими извѣстiями о преступленiяхъ, то считаемъ себя обязанными къ этому прибавить и другое еще замѣчанiе.

Пьянство, какъ видно, есть главный двигатель къ преступленiямъ въ Англiи и Америкѣ.

Не тоже ли и у насъ?

Затѣмъ еще замѣчанiе.

Въ извѣстiяхъ о преступленiяхъ въ Англiи и Америкѣ на 8/10 мы находимъ, что убiйства эти совершаются подъ влiянiемъ любви, — ревность въ связи съ пьянствомъ чаще всего побуждаетъ къ убiйству.

У насъ пропорцiя другая: у насъ къ убiйству главнымъ двигателемъ является мысль объ ограбленiи. Иногда убiйца зарѣзываетъ свою жертву, не зная чтò онъ найдетъ въ кошелькѣ убитаго, и сколько бываетъ такихъ случаевъ, когда добыча не доходитъ и до рубля.

Это сопоставленiе не приводитъ ли къ слѣдующей мысли: жизнь человѣка въ Англiи и Америкѣ цѣнится дороже, чѣмъ у насъ въ простонародьѣ?

______

 

ИЗВѢСТIЯ ИЗЪ НАШЕГО MIPA.

 

Происшествiе въ Иркутскѣ.

 

Уваженiе къ дѣятельности генералъ–губернатора Восточной Сибири побуждаетъ насъ перепечатать изъ газеты «Русскiй Мiръ" подробный и правдоподобный разсказъ о нанесенномъ ему оскорбленiи, разсѣевающiй много неправдоподобныхъ объ этомъ–же событiи слуховъ.

«Въ концѣ октября генералъ Синельниковъ, находясь на постройкѣ городскаго театра, сдѣлалъ за что–то выговоръ Эйхмюллеру, бывшему въ числѣ подрядчиковъ, пригрозивъ ему высылкой изъ Иркутска. Эйхмюллеръ дѣрзко отвѣчалъ ему: «такъ что же? сослать такъ сослать; для меня все равно", и повернулся къ нему спиной. Генералъ–губернаторъ отправилъ его на гауптвахту. Здѣсь Эйхмюллеръ просидѣлъ только два часа, и по словамъ его, у него мелькнула мысль о самоубiйствѣ. Утромъ 3 ноября Эйхмюллеръ былъ въ какомъ–то изступленномъ состоянiи. Онъ два раза прибѣгалъ въ домъ къ генералъ–губернатору и требовалъ свиданiя съ нимъ, по словамъ его, по весьма важному дѣлу. Важное дѣло состояло въ томъ, что Эйхмюллеръ хотѣлъ пожаловаться на другихъ подрядчиковъ. Адъютантъ отказалъ ему въ прiемѣ. Въ три часа дня, когда генералъ Синельниковъ прiѣхалъ въ театръ, Эйхмюллеръ нѣсколько разъ подходилъ къ нему съ разными заявленiями о несправедливости подрядчиковъ и о томъ, что ему не платятъ денегъ. Наконецъ, когда Эйхмюллеръ подошелъ къ генералу Синельникову въ четвертый разъ, генералъ–губернаторъ весьма кротко сказалъ ему: «поди прочь, ты вѣрно пьянъ". Въ ту же минуту Эйхмюллеръ съ чрезвычайною дерзостью набросился на генералъ–губернатора и нанесъ ему ударъ; затѣмъ онъ замахнулся въ другой разъ, но г. Шацъ, начальникъ строительнаго отдѣленiя, схватилъ его за руку. «Что ты это дѣлаешь?" спросилъ генералъ–губернаторъ. — «Я отомстилъ тебѣ за все зло, которое ты мнѣ сдѣлалъ", дерзко отвѣчалъ Эйхмюллеръ. Шацъ распорядился схватить Эйхмюллера, и онъ былъ отведенъ въ острогъ. Въ этотъ же вечеръ врачи свидѣтельствовали Эйхмюллера, въ здравомъ ли онъ умѣ. Онъ находился въ чрезвычайно возбужденномъ состоянiи, говорилъ скоро и невнятно, но, выпивъ стаканъ воды, показалъ, что онъ находится совершенно въ здравомъ умѣ и совершилъ преступленiе сознательно и преднамѣренно, изъ мести къ генералъ–губернатору, за то, что тотъ разорилъ его. На слѣдствiи Эйхмюллеръ измѣнилъ свое первое показанiе. Онъ сказалъ, что рѣшительно ничего противъ генералъ–губернатора не имѣлъ и нанесъ ему ударъ только по внезапному побужденiю, оскорбившись тѣмъ, что онъ назвалъ его пьянымъ. Въ день происшествiя Эйхмюллеръ выпилъ рюмку водки за обѣдомъ, но пьянъ не былъ. Между тѣмъ 6 ноября получена была изъ Петербурга телеграмма о томъ, чтобы Эйхмюллера судить полевымъ военнымъ судомъ и приговоръ суда немедленно исполнить. Въ тотъ же день былъ отданъ приказъ о преданiи Эйхмюллера полевому суду. Судъ состоялся 10 числа. Судъ произнесъ смертный приговоръ. На другой день приговоръ былъ исполненъ. Несчастный, кажется, до послѣдней минуты надѣялся, что его помилуютъ. Иркутскъ выразилъ немедленно все негодованiе, которое возбудило въ немъ дерзкое покушенiе Эйхмюллера. На другой день послѣ происшествiя генералъ–губернатору устроили овацiю: всѣ мѣстные чиновники и толпа купцовъ съѣхались въ домъ генералъ–губернатора. Всѣ хорошо понимали, что какъ ни непрiятно это происшествiе, но генералъ–губернаторъ не можетъ принимать его за личное оскорбленiе для себя, потому что разстоянiе между нимъ и ссыльнымъ ремесленникомъ слишкомъ велико, чтобы какая нибудь дерзкая выходка послѣдняго могла быть для него оскорбительна".

* * *

 

Любопытный и отрадный крестьянскiй приговоръ.

 

Заимствуемъ изъ «Вятскихъ Вѣдомостей" слѣдующiй крестьянскiй приговоръ.

«1872 года iюля 16–го дня, Котельническаго уѣзда, Киселевской волости, волостной старшина, засѣдатель, очередные судьи, сельскiе старосты семи обществъ, сборщики податей и выборные волостнаго схода, изъ числа 109 человѣкъ, за исключенiемъ небывшихъ изъ нихъ по разнымъ уважительнымъ причинамъ 36 человѣкъ, остальные 73 человѣка, бывъ сего числа созваны на волостной сходъ для обсужденiя разныхъ общественныхъ дѣлъ, между прочимъ выслушали словесное предложенiе волостнаго старшины Кирила Жуйкова о томъ, что многiе крестьяне и даже сыновья ихъ, иногда и малолѣтнiе еще, взявъ себѣ въ привычку, при встрѣчѣ между собою на рынкахъ, въ питейныхъ заведенiяхъ и въ собранiяхъ, не взирая на присуствiе иногда въ нихъ женщинъ, частовременно произносятъ сквернословныя слова, въ особенности въ нетрезвомъ видѣ, чтò весьма неприлично православному христiанину. Въ отвращенiе подобнаго сквернословiя между крестьянами волости, старшина Жуйковъ проситъ насъ постановить о семъ приговоръ, съ тѣмъ, чтобы тѣхъ, кто на будущее время не оставитъ привычку браниться сквернословно въ какомъ бы то ни было мѣстѣ, подвергать какому нибудь наказанiю или штрафу. Вслѣдствiе такого предложенiя старшины Жуйкова, мы нижеподписавшiеся должностныя лица и выборные крестьяне, съ общаго нашего согласiя, приговорили: кто изъ крестьянъ нашей волости, въ какомъ бы то ни было мѣстѣ, будетъ браниться скверными словами, то предоставляемъ волостному старшинѣ и сельскимъ старостамъ, согласно 64 и 86 ст. общ. пол., подвергать такихъ лицъ аресту до двухъ дней при мѣстномъ волостномъ правленiи, или употреблять въ общественныя работы въ теченiе этого же времени, а если кто изъ провинившихся крестьянъ пожелаетъ замѣнить арестъ или общественныя работы денежнымъ штрафомъ, съ того взыскать деньги, за каждый разъ по 45 коп., и деньги эти употреблять на нужды церковныхъ мѣстныхъ приходовъ, какъ то: на устройство и поправки церковныхъ принадлежностей. Хотя же денежные штрафы слѣдовало бы обращать, по закону, въ мiрскiя суммы, но эти суммы состоятъ въ нашемъ распоряженiи и, какъ намъ извѣстно, могутъ обойтись безъ пополненiя ихъ денежными штрафами. Настоящiй нашъ приговоръ волостному правленiю представить подлежащему начальству, для утвержденiя его въ написанной силѣ, а по утвержденiи объявить на всѣхъ сельскихъ сходахъ нашей волости. Подлинный подписали: волостной старшина Жуйковъ и выборные волостнаго схода въ числѣ 73 человѣкъ". Давай Богъ такихъ приговоровъ по больше.

* * *

 

Pas trop de zèle.

 

Рязанское губернское земство одно изъ дѣятельнѣйшихъ и усерднѣйшихъ въ Pocсiи, въ особенности по вопросу о народномъ образованiи.

Но и въ добрѣ должна быть мѣра, дабы это добро не породило вреда или неудобства.

Рязанское губернское земское собранiе обсуждало вопросъ о содержанiи учителей учительской школы. Нынѣ въ ней старшiй учитель получаетъ 1,200, а другiе по 600 рублей.

Намъ кажется, что содержанiе это весьма достаточно для губернскаго города. А между тѣмъ собранiе рѣшило, что оно недостаточно и положило увеличить его на 500/0.

Увеличенiе содержанiя дѣло хорошее, когда есть съ чего; но когда настоятельной нужды въ томъ нѣтъ, а на богатство въ деньгахъ ни одно земство жаловаться пока еще не можетъ, не благоразумнѣе ли гроши бѣднаго земства беречь для нуждъ болѣе настоятельныхъ?

* * *

 

Атмосфера какъ причина пожара.

 

Въ «С.–Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" мы находимъ слѣдующiй не лишенный интереса разсказъ о пожарахъ въ одной деревнѣ Орловской губернiи.

«Съ октября мѣсяца нынѣшняго года, въ деревнѣ Юденкѣ, Малоархангельскаго уѣзда (Орловской губ.) почти ежедневно вспыхивали пожары. Загорались крестьнскiя дома, сараи, хлѣбъ въ скирдахъ, солома въ ометахъ и т. п. Назначенiе карауловъ и присмотръ за лицами, которыхъ бы можно было подозрѣвать въ поджогахъ, и вообще всѣ принятыя противъ пожаровъ предосторожности не прекращали ихъ. И послѣ этихъ мѣръ, 30–го ноября и 1–го декабря загорались крыши на сараяхъ; 2–го декабря, въ виду нѣсколькихъ караульщиковъ, на разломанномъ и раскрытомъ сараѣ вспыхнулъ уцѣлѣвшiй на стропилѣ небольшой клокъ соломы; 3–го показался огонь въ сложенной соломѣ, причемъ первые прибѣжавшiе къ пожару не нашли на снѣгу никакого слѣда къ мѣсту, гдѣ начался пожаръ. Загорались также: принесенная съ улицы въ избу мокрая пакля, плетень изъ хвороста, солома подъ крестьяниномъ, лежавшимъ на нетопленной печи; въ избахъ же — навозъ подъ порогомъ, занавѣска на колыбели, ветошка на шестѣ, солома въ лаптѣ. 8–го декабря, при 80 мороза, въ виду караульныхъ, почти моментально вспыхнули крестьнскiя надворныя строенiя, покрытыя довольно толстымъ слоемъ снѣга. Пожаръ этотъ былъ, кажется, послѣднимъ. Этими пожарами, въ ноябрѣ и декабрѣ истреблено въ Юденкѣ строенiй, соломы въ копнахъ и разнаго цѣннаго имущества у семи домохозяевъ на 3,180 р.

Мѣстные жители толковали объ огненномъ шарѣ, о пламени, какъ у горящей свѣчи, летавшихъ въ воздухѣ, относили пожары къ дѣйствiю злаго духа, обращались къ ворожбѣ, служили общее молебствiе. Командированный для изслѣдованiя, въ научномъ отношенiи, мѣстности, на которой заселена дер. Юденка, фармацевтъ врачебнаго отдѣленiя губернскаго правленiя, провизоръ Борковскiй нашелъ, какъ сообщаютъ мѣстныя «Вѣдомости", что Юденка частью расположена въ большомъ и глубокомъ оврагѣ и тутъ же торфяное, болотистое мѣсто, изъ котораго, во время влажной и сырой погоды, бывшей съ 20–го октября по 9–е декабря, въ воздухѣ и безъ того тяжеломъ, исходили горючiя газовыя испаренiя. Эти отдѣленiя, продукты болотистой и торфяной мѣстности, состоятъ изъ углеводороднаго, двууглеводороднаго фосфористо–водороднаго и проч. газовъ. При соприкосновенiи влажнаго воздуха съ этими газами, они должны были, колеблясь медленно, растилаться по землѣ, и, при условныхъ обстоятельствахъ, тамъ гдѣ воздухъ былъ чище и суше, — воспламеняться и легко зажигать пористыя тѣла, какъ–то: солому, паклю, сѣно, холстъ и т. п., отъ которыхъ огонь переходилъ и на строенiя".

* * *

 

Невѣроятное убiйство.

 

Таже газета помѣстила разсказъ объ ужаснѣйшемъ преступленiи, совершенномъ въ мѣстечкѣ Каховкѣ. Приведя этотъ разсказъ, мы еще разъ задаемъ себѣ вопросъ: неужели это правда, и если это преступленiе — дѣйствительность, то неужели найдутъ, что и здѣсь виноваты не преступники, а виновато общество?

"Недавно въ трактиръ, находящiйся на пути изъ Симферополя въ Перекопъ, между Сарабузскою и Трехъ–Абламскою станцiями, прiѣхалъ подъ вечеръ какой–то крестьянинъ съ дѣвочкой лѣтъ 10–12 и засталъ тамъ 3–хъ–4–хъ неизвѣстныхъ ему людей. Обогрѣвшись, крестьянинъ разсказалъ между прочимъ хозяину трактира, еврею, и гостямъ объ удачной продажѣ имъ разныхъ сельскихъ продуктовъ, отъ которой онъ заработалъ 90 руб. Услыхавъ это, хозяинъ сейчасъ же составилъ планъ ограбленiя наивнаго разкащика и передалъ его остальнымъ гостямъ, которые одобрили замыселъ еврея и согласились привести его въ исполненiе. Въ полночь, когда всѣ разошлись спать, они напали на соннаго обладателя 90 руб., изрѣзали его въ куски и отобрали деньги, имѣя еще въ виду овладѣть повозкой и лошадьми. Затѣмъ убiйцы стали совѣтоваться о томъ кáкъ извести дочь убитаго, которая могла въ противномъ случаѣ открыть преступленiе. Поступить съ нею такъ же какъ съ отцомъ они не желали, потому что и безъ того было много слѣдовъ крови. Тогда еврей предложилъ сжечь несчастную дѣвочку. Предложенiе было принято, и злодѣи принялись затапливать печь. При этомъ еврей просилъ сотоварищей отпустить его изъ хаты на время сожженiя, такъ какъ быть свидѣтелемъ такой операцiи у него не хватило силъ. Въ то время, когда злодѣи убивали крестьянина и держали совѣтъ относительно дочери несчастнаго, эта послѣдняя, бывшая въ сосѣдней комнатѣ, отдѣленной деревянною перегородкой, и слышавшая всѣ разговоры, спряталась на кровати подъ периной. Когда же печь была натоплена и еврей вышелъ изъ хаты, злодѣи вытащили изъ–за перегородки, вмѣсто крестьянской дочери, сонную дочь хозяина и бросили ее въ огонь. Несчастная долго и страшно кричала, пока, случайно, трусливый еврей не услышалъ голосъ своего ребенка и не вбѣжалъ исправить ошибку. Когда дѣвочку вытащили, то она оказалась уже сильно обожженною. Между тѣмъ какъ все это происходило, дочь ограбленнаго и убитаго бѣжала, воспользовавшись суматохой, и дала знать о случившемся крестьянамъ ближайшей деревни. Пришедшiе оттуда люди захватили преступниковъ на мѣстѣ преступленiя, съ поличнымъ, когда они смазывали масломъ сильно обожженную дочь хозяина".

* * *

 

Сентиментальная фальшь въ области уголовнаго суда.

 

Иногда здравый смыслъ и чувство справедливости въ образованной части общества слышатъ и чутко слышатъ какую–то фальшь въ проявленiяхъ чувствительности суда къ обвиненнымъ.

Виноваты–ли присяжные?

Не думаемъ.

Кто же виноватъ?

Виновато само общество, которое изъ страха прослыть отсталымъ въ своихъ воззрѣнiяхъ на преступленiя и не понравиться псевдо–либеральной печати —забываетъ при оцѣнкѣ извѣстнаго рода преступленiй чтò–то.

Чтó именно оно забываетъ мы сейчасъ укажемъ въ фактахъ.

Въ одномъ изъ судовъ на Руси разбиралось дѣло объ убiйствѣ женою своего мужа. Причиною убiйства было то, что жена терпѣла отъ мужа дурное обращенiе, и поводомъ послѣднимъ къ убiйству послужило то, что мужъ казакъ, которому жена принесла на сѣнокосъ обѣдъ, ударилъ ее за то, что она опоздала принести этотъ обѣдъ во время. Изъ разбирательства не видно, чтобы жена указала другiе случаи жестокаго съ нею обращенiя мужа, а видно, что она просто его не любила и что съ этою нелюбовью жизнь была ей не мила. Вотъ исходный пунктъ, съ котораго въ тотъ же день эпизода на сѣнокосѣ, жена казака отправилась мысленно на путь къ убiйству; сборы были недолги: они легли спать; мужъ заснулъ; жена стала думать, думать, и рѣшила, что самое лучшее — взять да убить своего мужа, чтó и было въ точности и немедленно исполнено.

Теперь чтò же происходитъ на судѣ?

Судъ приговариваетъ убiйцу къ четырехлѣтней каторгѣ, но въ тоже время подвергаетъ на Всемилостивѣйшее воззрѣнiе ходатайство о замѣнѣ каторги просто на просто ссылкою въ Сибирь на тотъ–же срокъ на поселенiе.

Почему же судъ это дѣлаетъ? Очевидно потому, что есть обстоятельство, значительно, будто бы, смягчающее вину. Какое–же? А то, что жена была несчастна отъ мужа.

Отсюда какой выводъ?

Очень простой.

Всякая жена, убивающая своего мужа, потому что она съ нимъ несчастна и вслѣдствiе самаго хладнокровнаго соображенiя, что жизнь съ мужемъ ей немила, и всякiй мужъ, убивающiй свою жену вслѣдствiе такого–же соображенiя, заслуживаютъ гораздо большаго снисхожденiя, чѣмъ тѣ даже убiйцы, которые совершаютъ преступленiе въ какомъ либо порывѣ страсти.

Наказанiе четырехлѣтнею каторгою уже безъ того легкое наказанiе для мужеубiйцы, но тутъ и это наказанiе признано слишкомъ тяжкимъ, и судъ преспокойно ходатайствуетъ о пониженiи наказанiя 8–ью степенями.

За что такая привиллегiя мужеубiйцамъ — неизвѣстно!?

* * *

Чтó же забылъ здѣсь судъ?

Онъ забылъ, сколько кажется, что есть въ мiрѣ вообще и въ русскомъ мiрѣ въ особенности христiанскiя воззрѣнiя на обязанности жены своего мужа и на нравственную природу женщины вообще. Богъ далъ душѣ женщинъ такой неисчерпаемый запасъ твердости, терпѣнiя и выносливости, что съ этимъ запасомъ она можетъ переносить въ сто разъ, въ тысячи разъ больше, чѣмъ то мнимое несчастное положенiе, о которомъ идетъ рѣчь въ выше нами изложенномъ случаѣ; и если нравственная испорченность женщины до того противорѣчитъ природному своему призванiю, что малѣйшее несчастiе или дурное обращенiе съ нею мужа приводятъ ее къ убiйству мужа, то наименьшее, что христiанское общество въ правѣ, кажется намъ, требовать отъ суда, это чтобы это противорѣчiе нравственности женщины ея чудному, Богомъ данному ея душѣ призванiю – не вмѣняли ей въ заслугу или въ обстоятельство извиняющее и почти даже оправдывающее гнуснѣйшее изъ преступленiй — предумышленное и коварное убiйство своего мужа во время сна. Полагаемъ, что это требованiе не черезчуръ великое?

* * *

Удивляться–ли послѣ этого тому, что мы вчера вычитали въ фельетонѣ газеты «Новое Время"? Здѣсь это разсужденiе суда относительно невиновности жены убiйцы своего мужа преспокойно примѣняется къ невиновности тринадцати–лѣтней дѣвочки въ самомъ ужаснѣйшемъ, почти можно сказать неслыханномъ по своему изувѣрству преступленiи.

Виновато общество, а не она, и дѣло съ концомъ, говоритъ какой­то докторъ психiатръ, записавшiйся въ фельетонисты — вѣроятно потому что въ доктора не годится, и тѣмъ самымъ заставляющiй предполагать, что какъ психiатръ онъ не совсѣмъ заслуживаетъ довѣрiя.

Вотъ почему насъ мало удивилъ его взглядъ на слѣдующiй фактъ. Дѣвочка 13 лѣтъ была въ услуженiи въ одномъ семействѣ и исполняла обязанности няньки при ребенкѣ. Жила она честно и счастливо. Вдругъ въ одинъ прекрасный день ей эта жизнь не понравилась и она убѣжала къ матери. Мать ее вернула къ прежнему мѣсту. Вернувшись, дѣвочка опять убѣжала и нанялась въ другое мѣсто. Оттуда снова по желанiю матери она была возвращена къ прежнимъ хозяевамъ. И что же? Въ этой дѣвочкѣ зараждается желанiе мести и полная этимъ желаньемъ она въ теченiе нѣсколькихъ дней притворяется честною и послушною, и вкравшись вновь въ довѣрiе хозяевъ, пользуется имъ — для чего бы вы думали... мысль отказывается вѣрить... для того, чтобы однажды вечеромъ, когда родители ушли въ гости и поручили ей ребенка для храненья, иглою проткнуть въ нѣсколькихъ мѣстахъ головку малютки до мозга и этимъ его убить, какъ бы наслаждаясь этою медленною процедурою убiйства и криками ребенка. Потомъ, когда родители вернулись и мать захотѣла подойти къ ребенку для обычнаго благословенiя, она хладнокровно ее просила удалиться, чтобы не разбудить спящее дитя.

Вотъ фактъ. Для всякаго человѣка такая дѣвочка является существомъ носящимъ въ себѣ зачатки безпредѣльной въ безчеловѣчности преступницы; это одно изъ тѣхъ созданiй, проклятыхъ судьбой въ день рожденiя, которыя рождаются только для зла и ради которыхъ, къ несчастiю, смертная казнь существуетъ...

Но чтоже? — фельетонистъ газеты «Новое Время" совсѣмъ другое находитъ.

Вообразите себѣ, онъ находитъ, что дѣвочка почти ни въ чемъ неповинна и заслуживаетъ полнаго снисхожденiя, а виновато то семейство, которое держало дѣвочку, будто бы, насильно у себя въ услуженiи и довѣрило ей свое лучшее, дражайшее благо — ребенка!

Держать тринадцатилѣтнюю дѣвочку въ услуженiи по желанiю матери ея — значитъ производить насилiе.

Мать не имѣетъ никакихъ правъ надъ своими дѣтьми, да еще въ такомъ возрастѣ.

Дѣвочка, которой мать велитъ заработывать хлѣбъ честною службою въ почтенномъ семействѣ, — не виновата, когда она возстаетъ противъ воли матери и изъ мести совершаетъ обдуманно величайшее изъ преступленiй!

Вотъ логика и мораль господъ фельетонистовъ.

Нужно ли доказывать, что въ этой логикѣ и въ этой морали чего–то недостаетъ и это чтó–то — есть христiанская нравственность?

Мы придемъ и къ такимъ фельетонамъ, въ которыхъ будетъ доказываться, что когда сынъ убиваетъ отца — виноватъ не сынъ, а отецъ за то, что называлъ себя отцомъ этого сына!

* * *

 

Исчезнувшiй убiйца.

 

Кстати объ убiйствѣ. Говорятъ, что въ Дерптѣ одинъ студентъ убилъ другаго. Убитый похороненъ, но убiйца преспокойно, будто бы, взялъ и уѣхалъ за границу. Неужели это правда? Сомнѣваемся.

* * *

 

Кто величайшiй русскiй писатель нашего времени?

 

Еще кстати объ убiйствѣ. На экзаменѣ здѣшняго университета одинъ изъ студентовъ зарѣзалъ профессора русской словесности слѣдующимъ образомъ.

— Кого вы считате лучшимъ писателемъ нашего времени?

— Португалова! отвѣтилъ basso–profundo студентъ.

Оказалось, что роли перемѣнились: профессоръ, незнавшiй ктó такое сей возлюбленный студентомъ писатель, обратился въ студента, а ученикъ, объяснившiй эту крупную личность въ литературѣ, — въ учителя.

* * *

 

Юбилей А. А. Краевскаго и его газеты «Голосъ”.

 

Въ маѣ было двухсотлѣтiе юбилея Петра Великаго. Декабря 27 числа былъ десятилѣтнiй юбилей Андрея Александровича Краевскаго, какъ редактора–издателя газеты «Голосъ".

Юбилей этотъ ознаменовался обѣдомъ, даннымъ у Бореля сотрудниками газеты «Голосъ", въ честь юбиляра.

Затѣмъ 1 января юбиляръ далъ обѣдъ своимъ сотрудникамъ.

Какъ мы слышали, были эпизоды довольно интересные за этимъ обѣдомъ. Не ручаемся, впрочемъ, за достовѣрность этихъ слуховъ.

Такъ напримѣръ, говорятъ, что сотрудники юбиляра имѣли деликатную мысль составить меню на 10 блюдъ, съ тѣмъ чтобы каждое блюдо въ гастрономическомъ порядкѣ соотвѣтствовало каждому изъ 10 годовъ въ хронологическомъ.

Вслѣдствiе этого меню вышло слѣдующее:

1863. — Soupe–purée patriotique à la Russe.

1864. — Petits patés anti–polonais.

1865. — Pièce de boeuf rouge, garnie, sauce ministère.

1866. — Chaud–froid et rouge–blanc de cailles à la Kommissaroff.

1867. — Gros sterlets à ls Juive.

1868. — Poulets nouveaux à la Polonaise.

1869. — Punch à l'Americaine.

1870. — Filets de renard à la Gradowsky, filets de canards aux truffes à la Admirari, sauce de carottes à la Kraefsky.

1871. — Faisans rotis à la réaliste.

1872. — Mort–aux–juifs, Charlotte glacée, garnie de mousse à la Moscovite.

* * *

Говорятъ тоже, что на этомъ обѣдѣ г. Нилъ Адмирари въ своемъ спичѣ сказалъ, между прочимъ, слѣдующее: «Вѣрите ли, почтенный и маститый юбиляръ, и вы, господа товарищи, что моя безкорыстная преданность вашему дѣлу такъ велика, что даже тогда, когда, — помните — газета «Голосъ" была закрыта?..."

Юбиляръ (тихо). Помню...

Хоръ сотрудниковъ (грустно, но тихо). Помнимъ! «И я принялся писать въ «Биржевыхъ Вѣдомостяхъ", и какъ писать, ругая на пропалую, такъ сказать, газету «Голосъ" и васъ, маститый юбиляръ, то вѣрите ли и тогда, подъ этою бранью слышалась любовь, любовь, да, любовь страстная, любовь безпредѣльная къ нашему юбиляру"...

Маститый юбиляръ (тихо, но съ умиленiемъ). Слышалась любовь!

Хоръ сотрудниковъ (громко, но съ остервененiемъ). Слышалась любовь!

* * *

Говорятъ также, что г. Градовскiй, писатель передовыхъ статей «Голоса", явился на обѣдъ съ чѣмъ–то въ родѣ простыни, сложенной подъ мышкою. На вопросы сотрудниковъ онъ будто отвѣчалъ: «а вотъ увидите, это сюрпризъ".

Къ жаркому вдругъ всталъ сотрудникъ сей съ сюрпризомъ.

И дѣйствительно сюрпризъ былъ великъ. Всталъ онъ и съ необыкновенною легкостью, быстротою и ловкостью развернулъ то чтó было у него подъ мышкою: оказалась въ самомъ дѣлѣ простыня, но бумажная, и простыня до того великая, что развернувшись она закрыла даже голову почтеннаго юбиляра, который сидѣлъ напротивъ писателя передовыхъ статей.

— Что такое? раздался изъ подъ простыни робкiй и какъ бы испуганный голосъ юбиляра.

— Это моя рѣчь, отвѣчалъ ораторъ.

— А нельзя ли послѣ, послѣ... какъ–то неловко; раздробите на пару или троечку передовыхъ статей, проговорилъ сидя подъ простынею юбиляръ.

— Хорошо! отвѣтилъ ораторъ.

Простыня убралась опять подъ его мышку.

— Уффъ! сказалъ, будто бы, юбиляръ, почувствовавъ себя освобожденнымъ отъ простыни.

* * *

Говорятъ, были и стихотворенiя. Пользуясь тѣмъ что на дворѣ была уже ночь, кто–то изъ гостей взялъ темою для вдохновенiя элегiю Пушкина «Ночь" и сказалъ:

Твой «Голосъ» для всѣхъ насъ и ласковый и томный

Раздался на Руси во мракѣ ночи темной,

Но ласковый для насъ — былъ грозенъ для враговъ,

Восплакалъ здѣшнiй Коршъ, затрепеталъ Катковъ,

Текутъ ручьи статей, текутъ, полны тобою,

Глаза твои слѣдятъ за нашей чехардою,

Ты улыбаешься, и платишь за статьи...

О, вождь! съ тобой... впередъ... всегда... твои... твои...

* * *

 

Леченiе глазъ посредствомъ ослѣпленiя.

 

Приводимъ до нельзя грустный разсказъ о леченiи на югѣ Россiи солдатъ отъ глазныхъ болѣзней, доказывающiй, что и за этою особенностью военнаго быта крайне нуженъ болѣе близкiй и внимательный уходъ.

Лѣтомъ солдаты волынскаго, подольскаго полковъ и нѣкоторыхъ стрѣлковыхъ ротъ, находясь въ лагерѣ, страдали воспаленiемъ глазъ, что искони приписывается нашей известковой пыли. Почему то въ этомъ году на такое страданiе глазъ было обращено преимущественное вниманiе и изъ Петербурга былъ командированъ докторъ для леченiя больныхъ, какъ въ Одессѣ, такъ и въ Бендерахъ, куда также отсылались больные. Докторъ приступилъ къ осмотру солдатъ и, ко всеобщему удивленiю, изъ каждой осмотренной роты оказались здоровыми только нѣсколько человѣкъ. Всѣ солдаты перепугались, всѣхъ надо было лечить, а нѣсколько сотъ человѣкъ лечить не легко. Началось леченiе. Обыкновенное у насъ средство въ подобныхъ случаяхъ ляписная примочка и улучшенiе атмосферическихъ условiй, между тѣмъ присланный докторъ примѣнилъ другую систему леченiя, именно: пiявки, нарѣзы, чтó оказалось у насъ слишкомъ сильнымъ и излишнимъ средствомъ; кончилось это тѣмъ, что солдаты начали слѣпнуть и въ настоящее время, какъ передалъ мнѣ одинъ офицеръ, ослѣпло уже до 40 человѣкъ, которые и отправлены, согласно ихъ желанiю, на родину по этапу. Эти несчастные слѣпцы будутъ получать ежемѣсячно по 3 р. Хватитъ ли ихъ на жизнь? Такой печальный исходъ леченiя не скоро обратилъ на себя вниманiе начальства, потому что довѣряли присланному врачу. Въ послѣдствiи докторъ куда–то былъ переведенъ. Говорятъ, что въ донесенiи своемъ онъ указывалъ на то, что своимъ леченiемъ онъ предупредилъ еще большее появленiе слѣпцовъ. Правда ли это послѣднее соображенiе, столь рѣшительно высказанное, — вотъ чтó интересно было бы знать.

Оптимистъ.

______

 

БIБЛIОГРАФIЯ.

 

Очерки Крыма. Картины крымской жизни, природы и исторiи Евгенiя Маркова. С.–Петербургъ, 1873.

 

Хотя путешествiе по южному берегу Крыма въ послѣднее время все болѣе и болѣe начало входить въ обыкновенiе у значительной части нашего общества, но такое путешествiе по этому прекрасному уголку нашего отечества сопряжено съ серьезными затрудненiями. Не говоря уже о крайнихъ матерiальныхъ неудобствахъ, на которыя неизбѣжно натыкается путешественникъ въ Крыму, такъ негармонирующихъ съ чудною и богатою природою южнаго берега Крыма, до сихъ поръ у насъ не было сколько нибудь порядочнаго описанiя этого берега, такого описанiя, которое могло бы легко читаться нашими туристами, не всегда предпринимающими свои поѣздки съ серьезною цѣлью. О прежнихъ трудахъ, посвященныхъ описанiю Крыма, теперь не станемъ говорить. Вышедшiя же въ прошломъ и нынѣшнемъ году двѣ книжки: «Путеводитель по Крыму" Сосногоровой и «Путеводитель" нѣкоего М–ва, представляющiй довольно неудачную компиляцiю «Путеводителя" Сосногоровой, далеко не могутъ удовлетворить серьезнымъ требованiямъ путешественниковъ, какъ вслѣдствiе неполноты содержанiя, такъ и по крайней сухости своего изложенiя. «Очерки Крыма" г. Маркова не только могутъ читаться съ большимъ интересомъ путешествующими по Крыму съ разумною цѣлью, но даже и небольшими охотниками до чтенiя разныхъ очерковъ и картинъ. Живость и поэтичность изложенiя придаютъ книгѣ г. Маркова занимательность даже и помимо несомнѣннаго внутренняго ея интереса. Въ этой книгѣ найдется и прекрасная картина природы южнаго берега Крыма, и интереснѣйшiе историческiе разсказы, и, наконецъ, очень любопытныя этнографическiя и бытовыя описанiя этого совсѣмъ неизвѣстнаго нашей публикѣ, отдаленнаго отъ насъ края. Правда, что книга г. Маркова — произведенiе не новое. Если не ошибаемся, это болѣе или менѣе дословная перепечатка статей, печатавшихся въ «Отечественныхъ Запискахъ" въ послѣднiе годы и въ «Вѣстникѣ Европы" за настоящiй годъ (подъ заглавiемъ «Пещерные города Крыма"). Но во всякомъ случаѣ, книга эта представляетъ значительное прiобрѣтенiе въ нашей особенно бѣдной описательной литературѣ. Жаль только, что авторъ, печатая «Очерки" отдѣльнымъ изданiемъ, не выбросилъ, или по крайней мѣрѣ не сократилъ помѣщеннаго въ началѣ книги довольно длиннаго и скучноватаго описанiя ѣзды на почтовыхъ по среднимъ и южнымъ нашимъ дорогамъ, съ пресловутыми перекладными и ямщиками, такъ какъ едва ли такое описанiе можетъ имѣть въ настоящее время особенный интересъ для нашей публики, привыкшей уже нѣсколько лѣтъ ѣздить въ превосходныхъ вагонахъ именно по тѣмъ самымъ дорогамъ, о которыхъ идетъ рѣчь. Пожалуй, такое начало у многихъ читателей не на шутку отобьетъ охоту къ дальнѣйшему чтенiю книги... Остается также пожалѣть, что цѣна книги (3 р.) не умѣренная.

__

 

Изложенiе началъ народнаго хозяйства. И. Бабста. Томъ первый. Выпускъ первый. Введенiе, краткiй очеркъ исторiи науки о народномъ хозяйствѣ, производство цѣнностей. Москва. 1872.

 

Разсматриваемое нами сочиненiе есть, въ исправленномъ видѣ, университетскiя чтенiя извѣстнаго московскаго профессора г. Бабста. При скудости нашей учебной юридической литературы вообще и экономической въ частности книга г. Бабста должна считаться значительнымъ вкладомъ въ эту послѣднюю литературу. Главное достоинство книги г. Бабста и ея отличiе отъ другихъ книгъ подобнаго рода отечественной экономической литературы (мы не говоримъ о переводныхъ сочиненiяхъ) состоитъ въ томъ, что она представляетъ попытку къ общедоступному и въ то же время не теряющему научнаго характера систематическому и изслѣдованiю началъ политической экономiи, которую авторъ называетъ «народнымъ хозяйствомъ". При помощи этой книги легко могутъ знакомиться съ началами политической экономiи не только учащiеся, но и люди вовсе не посвященные въ юридическiя и экономическiя науки. Ясность и простота изложенiя предмета политической экономiи вообще составляютъ отличительную черту сочиненiя г. Бабста.

Настоящая книга (въ 162 страницы) есть только первый изъ обѣщаемыхъ авторомъ девяти выпусковъ политической экономiи, почему мы и не входимъ теперь въ болѣе подробное разсмотрѣнiе ея.

Для русскихъ читателей, какъ намъ кажется, болѣе всего интереса можетъ представлять обѣщанный авторомъ второй томъ «началь". Въ этотъ томъ войдетъ «политика народнаго хозяйства" или прикладная политическая экономiя, которая, по опредѣленiю автора, «излагаетъ примѣненiе законовъ народнаго хозяйства (т. е. политической экономiи) къ извѣстнымъ даннымъ обстоятельствамъ", т. е. «указываетъ на то, кàкъ въ извѣстныхъ практическихъ случаяхъ начала народнаго хозяйства должны быть примѣняемы, кàкъ или при какихъ обстоятельствахъ должно ими руководствоваться, однимъ словомъ, какими способами хозяйствующiй субъектъ, будь то семья, община, промышленное товарищество, корпорацiя, наконецъ государство, наилегчайшимъ, наивыгоднѣйшимъ и самымъ прибыльнымъ образомъ должны вести свое хозяйство, т. е удовлетворять своимъ потребностямъ и получать доходъ". А то едва–ли мы можемъ похвалиться хоть однимъ систематическимъ трудомъ по части отечественнаго «народнаго хозяйства" — изъ числа находящихся у насъ оригинальныхъ сочиненiй?...

Говорятъ, что въ Англiи политическая экономiя входитъ въ число общеобразовательныхъ предметовъ весьма значительной части среднихъ учебныхъ заведенiй. У насъ же, какъ извѣстно, она излагается лишь въ высшихъ спецiальныхъ заведенiяхъ. Даже въ юридическихъ факультетахъ университетовъ на нее обращается чуть–ли не послѣднее вниманiе.

Вслѣдствiе этого, едва–ли мы преувеличимъ, если скажемъ, что въ нашемъ обществѣ никакая скудость такъ не поразительна, какъ скудость самыхъ элементарныхъ и необходимыхъ въ жизни экономическихъ свѣдѣнiй. Даже въ сельскомъ хозяйствѣ — этой болѣе всего, кажись, подходящей къ иностраннымъ теорiямъ и образцамъ области экономической дѣятельности — до нашихъ дней у насъ мало какъ–то перестаютъ судить и рядить обо всемъ по иностраннымъ теорiямъ и образцамъ. А между тѣмъ вотъ–что говоритъ г. Бабстъ въ своей книгѣ относительно подражательности въ сельскомъ хозяйствѣ: «Навязывать странѣ системы сельскаго хозяйства потому только, что онѣ индѣ господствуютъ и тамъ принесли пользу — это въ высшей степени нелѣпо, и не разъ приходилось уже необдуманнымъ нововводителямъ дорого поплатиться за такiя неумѣстныя попытки"... И затѣмъ приводитъ весьма поучительныя для насъ слова «одного изъ замѣчательнѣйшихъ сельскихъ хозяевъ Германiи", который говоритъ: «Къ несчастiю, до сихъ поръ еще не изгнано изъ нашихъ учебниковъ сельскаго хозяйства несчастное убѣжденiе, что одинъ только и есть идеалъ сельскаго хозяйства, одинаково для всѣхъ странъ и временъ пригодный... Русское правительство шлетъ постоянно молодыхъ неопытныхъ людей къ намъ, въ Германiю, для изученiя нашего сельскаго хозяйства. Юноши сiи знакомятся съ условiями сельскаго хозяйства въ мѣстахъ густо населенныхъ, съ обезпеченнымъ сбытомъ сельскихъ продуктовъ, гдѣ послѣднiе стоятъ въ хорошей цѣнѣ и вполнѣ вознаграждаютъ издержки сельскаго хозяйства. Незнакомые съ практическими прiемами себя на родинѣ, но съ врожденною русскимъ (!) наклонностью къ новизнѣ, видя на практикѣ успѣхи заграничнаго нацiональнаго хозяйства и не углубляясь въ изслѣдованiе причинъ, дѣлающихъ такое хозяйство возможнымъ, они возвращаются къ себѣ на родину и пытаются ввести усовершенствованные способы сельскаго хозяйства плотно населенныхъ, промышленно развитыхъ и богатыхъ капиталами мѣстностей — въ странѣ съ населенiемъ въ 600 или 1,000 душъ на кв. милю, гдѣ хлѣбные рынки отстоятъ нерѣдко на сотни верстъ отъ мѣста производства и гдѣ вѣрный и значительный сбытъ за границу обусловливается только неурожаемъ въ западной Европѣ"...

_____

 

Соединенные Штаты Сѣверной Америки. Изъ путешествiй 1857—58 и 1869—70 годовъ Эдуарда Циммерманна. Въ двухъ частяхъ. Съ приложенiемъ карты желѣзной дороги отъ Нью–Iорка до Санъ–Франциско. Цѣна 1 р. 50 к. Москва. 1873 г.

 

Въ настоящую книгу вошелъ рядъ статей, напечатанныхъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ" за 1858—59 г., «Русской Лѣтописи" за 1869—70 г. и наконецъ въ «Вѣстникѣ Европы" и «Отечественныхъ Запискахъ" за послѣднiе годы. Нѣкоторыя изъ этихъ статей значительно измѣнены или дополнены. Есть и нѣсколько совсѣмъ новыхъ. Несмотря на то, что, собственно говоря, въ лежащей передъ нами книгѣ мало новаго, книга эта, однакожъ, можетъ быть прочитана нашею образованною публикою съ особеннымъ интересомъ и большою пользою. Объ интересѣ книги отчасти уже можно судить по тому, что статья, печатавшаяся въ «Русской Лѣтописи" и потомъ изданная отдѣльно подъ заглавiемъ «Путешествiе по Америкѣ въ 1869—70 г.", очень скоро разошлась двумя изданiями. Авторъ разсматриваемой нами книги два раза путешествовалъ по Америкѣ, — въ 1857—58 и 1869—70 годахъ. И, какъ видно изъ самаго содержанiя его книги, путешествiе его далеко не было тѣмъ празднымъ шатаньемъ безъ серьезной цѣли, знанья мѣстнаго языка и интереса ко всему окружающему, о какомъ путешествiи еще m–me de Staёl сказала, что — «это одно изъ самыхъ скучныхъ удовольствiй жизни" и которое, замѣтимъ мимоходомъ, все еще со дня на день дѣлается какою–то повальною болѣзнью извѣстной части нашего общества... Г. Циммерманнъ, какъ говорится, вдоль и поперекъ колеситъ Америку. Изучаетъ и по уединеннымъ, едва доступнымъ фермамъ, и на заводахъ, фабрикахъ и т. п., причемъ иногда спускается въ подземелья и пещеры; и въ тоже время посѣщаетъ всевозможныя школы и коллегiи, изучаетъ общественный и государственный бытъ американцевъ и наконецъ знакомится съ литературою объ Америкѣ. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы и субъективная сторона сочиненiя г. Циммерманна, — его взгляды и выводы отличались особенными достоинствами. Онъ нерѣдко дѣлаетъ слишкомъ одностороннiе выводы и вообще поспѣшно переходиъ отъ частнаго къ общему, не смотря на свою громадную писательскую наблюдательность. Особенно, когда дѣло идетъ у него о паралели американскихъ учрежденiй съ европейскими. Но, во всякомъ случаѣ, книга г. Циммерманна представляетъ, какъ мы уже сказали, интересную, серьезную и привлекательную (по живости изложенiя) пищу для образованной части нашего общества.

Любопытнѣе и поучительнѣе всего для насъ, русскихъ, въ этой книгѣ слѣдующее:

Въ то время, когда эмиграцiя изъ разныхъ странъ Европы въ Новый Свѣтъ какъ будто бы прiостановилась, эмиграцiя нашихъ соотечественниковъ и родственниковъ нашихъ, поляковъ, начала увеличиваться и при томъ очень быстро. Вотъ что сообщаетъ г. Циммерманнъ объ этой эмиграцiи. Изъ отчета статистическаго отдѣленiя въ Вашингтонѣ видно, что общее число переселившихся въ Америку европейцевъ, съ начала существованiя американской республики по 1871 годъ, равнялось слишкомъ 8 миллiонамъ человѣкъ. Въ томъ числѣ изъ Россiи переселенцевъ значилось 4,045, а польскихъ переселенцевъ — 4,038 чел. Переселенiе европейцевъ постоянно быстро увеличивалось до самаго послѣдняго десятилѣтiя (по 1860 г.). Къ этому времени (т. е. съ 1850 по 1860 г.) оно дошло до 2,500,000. «Дойдя до такого значительнаго числа, переселенiе какъ будто прiостановилось на немъ, и въ послѣднее десятилѣтiе оно уже не перешло за 2,500,000". Между тѣмъ эмиграцiя нашихъ соотечественниковъ и поляковъ именно въ послѣднее десятилѣтiе настолько увеличилась, что первыхъ значилось въ промежуткѣ 1869—1870 г. 2,671 чел., а вторыхъ почти столько же... Какъ ни незначительно въ общей сложности съ иностранцами такое число нашихъ выходцевъ и сравнительно съ нашимъ количествомъ народонаселенiя, однако фактъ значительнаго возрастанiя числа нашихъ выходцевъ въ Новомъ Свѣтѣ можетъ навести мыслящихъ людей на многiя соображенiя... Почему именно такое движенiе изъ нашего отечества увеличивается въ то самое (реформенное) время, когдa и на Руси стало жить легче и представилась большая возможность заниматься чѣмъ хочешь? Къ какому именно «состоянiю" принадлежатъ наши эмигранты, — отцы–ли это, недовольные уничтоженiемъ крѣпостничества; или–же дѣти якобы ищущiя простора для дѣятельности? Насколько такое передвиженiе можетъ увеличиться въ виду еще чрезвычайнаго обилiя у насъ такихъ маменекъ, которыя и слышать не хотятъ о всеобщей военной повинности и по старому продолжаютъ мечтать о производствѣ своихъ сынковъ въ посланники? И мало–ли еще какихъ размышленiй можетъ вызвать возрастающее бѣгство нашихъ соотечественниковъ...

Кромѣ того, книга г. Циммерманна можетъ служить теперь вѣскимъ опроверженiемъ тѣхъ ходячихъ въ значительной части нашего общества мнѣнiй насчетъ Америки, какiя складываются въ обществѣ появленiемъ легенькихъ передовыхъ статей большинства нашихъ газетъ. Извѣстно, какъ часто у насъ произносится имя Америки всуе. Зайдетъ–ли рѣчь о пользѣ, которую можно ожидать отъ рацiональнаго преподаванiя классическаго языкознанiя — у насъ сейчасъ же стряпатели передовыхъ статей (и фельетонисты даже) начинаютъ выкрикивать, что–де изученiе гимназистами латыни притупляетъ умственныя способности этихъ гимназистовъ и что–де въ Америкѣ изучаютъ только естествовѣденiе и т. п. Станетъ–ли кто утверждать, что наши женщины прежде всего должны стремиться къ полученiю духовнаго, гуманнаго образованiя, а потомъ уже думать о профессiонарiумѣ — они–же не замедлятъ обвинить васъ въ крайнемъ обскурантизмѣ и сейчасъ–же совѣтуютъ вамъ проѣхаться въ Америку и на мѣстѣ убѣдиться, что тамъ женщины получаютъ исключительно, будто–бы, профессiональное образованiе и не знаютъ даже, что такое scientia humaniora... А мѣжду тѣмъ, что–же оказывается изъ книги г. Циммерманна? Онъ, послѣ короткаго знакомства съ американскимъ воспитанiемъ и образованiемъ и не смотря на свое значительное увлеченiе «реализмомъ" и «эманципацiею женщинъ", однако сообщаетъ вотъ чтò: Преподаванiе древнихъ языковъ въ Америкѣ начинается въ «высшей школѣ", соотвѣтствующей нашимъ лицеямъ, т. е. заведенiямъ среднимъ между гимназiями и университетами. Въ такiя школы поступаютъ молодые люди 14 или 15 лѣтъ. Преподаванiе въ такихъ школахъ распредѣляется на два отдѣла — общiй (General course) и классическiй (Classical cours). Классическiй курсъ назначается исключительно для молодыхъ людей обоего пола, желающихъ посвятить себя ученымъ занятiямъ въ области наукъ филологическихъ и историческихъ. Латинскiй языкъ приходится тутъ, конечно, въ болѣе обширномъ размѣрѣ, чѣмъ на другомъ курсѣ, т. е. чѣмъ на общемъ. Сверхъ того еще присоединяется преподаванiе греческаго языка... Въ коллегiю Вессера (Vassar College), нѣчто въ родѣ женскаго университета, находящуюся на берегу Гудсона, въ г. Паркипси, поступаютъ дѣвицы не моложе 15 лѣтъ. Въ этой коллегiи въ продолженiи 4–хъ лѣтняго курса онѣ изучаютъ или филологическiя, или естественныя науки*). Цѣль этого университета основатель его Вессеръ, пожертвовавшiй на него полмиллiона долл. (около 2.500,000 франковъ), опредѣляетъ въ своемъ завѣщанiи такимъ образомъ: «Высшее умственное развитiе женщинъ есть дѣло существенной необходимости, потому что помимо даже всякаго другаго призванiя имъ принадлежитъ неминуемое для нихъ призванiе — быть матерями и воспитательницами развивающагося молодаго племени"...

Вообще книга г. Циммермана можетъ навести русскаго читателя на много трезвыхъ мыслей...

__

 

Дневникъ провинцiала въ Петербургѣ. Салтыкова. (Щедринъ). 1873. Куль хлѣба и его похожденiя. С. Максимова. 1873.

 

Передъ нами двѣ новыя книги двухъ талантливыхъ писателей нашего времени.

Но какая бездна раздѣляетъ эти двѣ книги.

Одна, то есть книга г. Салтыкова (Щедрина) писана для смѣха, но смѣхъ этотъ, право, стоитъ горькихъ слезъ. Другая какъ будто посвящена дѣтямъ и писана хотя и для забавы, для веселья, но цѣль ея — польза, польза ознакомленiя съ Россiею и развитiя въ насъ любви къ милой нашей родинѣ въ той сферѣ, гдѣ эта любовь къ родинѣ всего болѣе требуетъ жизни — въ сферѣ бѣдной русской деревни.

Нашъ знаменитый какъ талантъ–юмористъ М. Салтыковъ Щедринъ въ новой своей книгѣ, озаглавленной «Дневникомъ провинцiала въ Петербургѣ", собралъ то, что имъ было писано въ «Отечественныхъ Запискахъ" и подарилъ публикѣ старое произведенiе своего таланта, которое, впрочемъ, отъ этого обстоятельства нисколько не утрачиваетъ своего положительнаго достоинства.

Что–же мы скажемъ объ этой книгѣ?

Какъ всѣ произведенiя г. Щедрина, она читалась съ большимъ удовольствiемъ, еслибы на днѣ и насквозь его юмористическихъ очерковъ не слышалась грусть безпощадно отрицательнаго отношенiя автора къ той жизни, изъ которой онъ такъ неутомимо и такъ неисчерпаемо беретъ свои типы.

Кто этотъ провинцiалъ, прiѣзжающiй въ Петербургъ и пишущiй тамъ свой дневникъ? Увы, (не беремъ назадъ этого «увы") это тотъ россiянинъ, который, какъ будто по ошибкѣ судьбы, попалъ въ жители провинцiи, а долженъ былъ бы по складу ума жить въ Петербургѣ. Въ немъ всѣ психическiя и логическiя черты Петербурга не только находятъ сочувствiе, но находятъ какъ будто почву до нельзя плодородную. Этотъ провинцiалъ — носитель петербургской пошлости, не только сознательный, но даже носитель ея со вкусомъ.

Провинцiалъ этотъ ѣдетъ въ Петербургъ и самъ не знаетъ зачѣмъ. Это уже одна черта не вѣрная, когда рѣчь идетъ о провинцiалѣ, ѣдущемъ въ Петербургъ; ибо кто бывалъ въ провинцiи, знаетъ и то, чтó стоитъ провинцiалу взять и собраться въ Петербургъ. Прiѣхавши въ Петербургъ, этотъ провинцiалъ наталкивается на всѣхъ представителей искалеченнаго и исковерканнаго образа мыслей по всѣмъ отдѣламъ жизни, и здѣсь талантъ автора производитъ мастерскiе очерки этихъ, будто бы, серьезно и умно, точно священнодѣйствующихъ, говорящихъ величайшiя пошлости и глупости людей. Но затѣмъ ни одна свѣтлая картинка, ни одно теплое слово, ни одинъ малѣйшiй просвѣтъ такого мiра, гдѣ бы дышалось легче, видѣлось свѣтлѣе и чувствовалось теплѣе; все безпощадный смѣхъ, все неумолимое преданiе ему на жертву всего, всего и всего.

Совсѣмъ другое — книга дѣйствительно новая С. Максимова, озаглавленная «Куль хлѣба и его похожденiя", съ приложенiемъ къ ней до 105 отдѣльныхъ рисунковъ и картинокъ. Книга эта — дорогой подарокъ нашей бѣдной литературѣ о Россiи, дорогой не въ смыслѣ цѣны его денежной, но въ смыслѣ прелестнаго, оригинальнаго и весьма полезнаго изложенiя, въ формѣ разсказа, свѣдѣнiй о Россiи и ея земледѣльческой и промышленной жизни. Заглавiе этой книги означаетъ очень ясно и просто ея содержанiе. Въ ней въ яркихъ и живыхъ краскахъ изображенъ быть всего чтó живетъ, движется, работаетъ наживаетъ барыши, стонетъ и страдаетъ, хлѣба ради, на Руси. Такой опытъ описанiя одной изъ сторонъ жизни — явленiе у насъ совершенно новое. Нельзя не привѣтствовать этотъ опытъ съ искреннимъ сочувствiемъ, и порадоваться именно тому, что за опытъ взялся одинъ изъ самыхъ талантливѣйшихъ писателей нашего времени!

Хотя, нѣтъ сомнѣнiя, изданiе этой книги не дешево обошлось издателю Плотникову, но мы все таки увѣрены, что пусти онъ ее по 2 р. вмѣсто 3–хъ она разошлась бы въ несравненно большемъ количествѣ экземпляровъ. Но все же при роскоши и безупречной изящности изданiя, при богатствѣ ея содержанiя, при отлично исполненныхъ рисункахъ, — книга эта сравнительно недорога.

______

 

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45.       Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

 


*) Замѣчательно, что, какъ сообщаетъ журналъ «Дѣло» (январь 1872 г.), въ этомъ женскомъ университетѣ до того преобладаетъ классическое направленiе, что отъ 15–лѣтнихъ дѣвицъ на вступительномъ экзаменѣ требуется по латинскому языку (только) сколько едва–ли требуется въ вашихъ классическихъ гимназiяхъ на вступительныхъ въ университетъ экзаменахъ, а именно: дѣвицы экзаменуются изъ 4–хъ книгъ Юлiя Цезаря, 4–хъ рѣчей Цицерона, 6–ти книгъ Виргилiя, латинской грамматики и т. д. И сверхъ того изучаютъ классиковъ (Ливiя, Цицерона и пишутъ латинскiя сочиненiя) даже въ естественномъ или общемъ курсѣ, не говоря уже о филологическомъ или классическомъ курсѣ, гдѣ читаются всѣ болѣе замѣчательные латинскiе и греческiе писатели.

Авт.