№ 20 1873 14 мая

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 11 до 2 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К°. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина”, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ ВТОРОЙ Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77.

СОДЕРЖАНIЕ: Объявленiе отъ редакцiи. — Чтó можетъ спасти Россiю отъ повальнаго пьянства? ***. — Петербургское обозрѣнiе. — Полицейская реформа. — Московскiя замѣтки. Москвича. — Отчетъ о вѣнской выставкѣ. I. Макса Шлезингера. — Одинъ изъ нашихъ Бисмарковъ. Часть третья и послѣдняя. (Окончанiе). Глава Х. Съ высоты. — Замѣтки о текущей литературѣ. IX–XI. Н. Страхова. — Изъ текущей жизни. Прiѣздъ персидскаго Шаха въ Россiю и пребыванiе его въ Москвѣ. Къ вопросу о спасенiи южныхъ губернiй отъ засухи. О чайной торговлѣ. Погоня за денежной наживой. Дѣла англiйскихъ и американскихъ журналовъ. Размышленiя надъ однимъ изъ приказовъ московскаго оберъ–полицiймейстера.

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

Цѣль изданiя журнала «ГРАЖДАНИНЪ” — знакомить со всѣми сторонами русской жизни.

Для облегченiя подписки на журналъ «ГРАЖДАНИНЪ” тѣмъ лицамъ, которыя затрудняются единовременно вносить годовую плату 8 руб., редакцiя признаетъ возможнымъ — для сельскаго и городскаго духовенства, для волостныхъ правленiй, а также для всѣхъ служащихъ (съ точнымъ обозначенiемъ мѣста ихъ службы) — допустить, въ случаѣ подписки на годъ, разсрочку на слѣдующихъ условiяхъ:

При подпискѣ вносится 4 р.

въ сентябрѣ « 2 »

въ ноябрѣ « 2 »

Подписка для иногородныхъ и съ разсрочкою принимается только въ редакцiи: въ С.–Петербургѣ, Невскiй пр., д. № 77, кв. № 8, куда и просятъ гг. подписчиковъ обращаться письменно.

Подписка: на годъ съ пересылкою 8 р., безъ перес. 7 р.

на полгода « 5 » « 4 »

на треть года « 4 » « 3 »

Разсрочка на вышеуказанныхъ условiяхъ въ платежѣ подписной суммы за годъ допускается также для лицъ живущихъ въ Петербургѣ, кто бы они ни были, но съ тѣмъ, чтобы о томъ ими было заявлено въ редакцiи лично (Невск. пр., д. № 77, кв. № 8).

ЧТО МОЖЕТЪ СПАСТИ РОССIЮ ОТЪ ПОВАЛЬНАГО ПЬЯНСТВА?

Вопросъ этотъ приходитъ на умъ ежедневно и ежечасно, и чѣмъ болѣе надъ нимъ задумываешься, чѣмъ чаще его слышишь, тѣмъ непостижимѣе кажется тотъ, увы! несомнѣнный фактъ, что никто въ сущности серьозно не тревожится за будущность Россiи. Мы какъ будто свыклись съ мыслью, что повальное пьянство въ нашемъ народѣ есть и должно быть нормальнымъ явленiемъ.

А между тѣмъ, присматриваясь къ разнымъ явленiямъ въ жизни нашего простолюдина, пугаешься тѣхъ новыхъ явленiй, которыя, по ихъ собственному показанiю, суть именно послѣдствiя повальнаго пьянства, и пугаешься потому, что эти явленiя представляются повсемѣстно въ видѣ новыхъ нравственныхъ чертъ, измѣняющихъ къ худшему характеръ русскаго народа. Народъ портится, говорятъ голоса изъ того же народа, народъ развращается. Чѣмъ же портится? спросите вы, чѣмъ же развращается? На это вамъ отвѣчаетъ тотъ же народъ: народъ нашъ грубѣетъ, народъ черствѣетъ, народъ дѣлается злѣе и жестче; въ народѣ видимо ослабѣваетъ уваженiе къ семьѣ, къ власти и къ церкви.

Спрашивается: чего–же еще нужно ждать чтобы испугаться?

Теперь повсемѣстно въ великой Россiи кабакъ и водка рѣшаютъ всѣ дѣла и вопросы крестьянской жизни, и безобразiямъ, злодѣйствамъ, преступленiямъ, характеризующимъ этотъ порядокъ вещей, — нѣтъ конца.

Чего же еще надо ждать? Ужели того чтобы процентъ спивающагося народа сдѣлался такъ великъ чтобы можно было сказать: весь народъ спился, а затѣмъ ожидать, чтó сдѣлаетъ этотъ пьяный народъ?

Пока все, повидимому, подготовляется къ такому безвыходному положенiю: земство заявляетъ свое безсилiе въ борьбѣ съ пьянствомъ, мировые посредники тоже, помѣщики подавно, священники тоже, полицiя точно также. Чтó же дальше? спрашиваемъ мы. Еще одинъ шагъ, и мужикъ, который теперь подъ пьяную руку и за ведро водки попираетъ законы семейные, имущественные и гражданскiе, осмѣиваетъ всѣ свои учрежденiя — въ концѣ концовъ все таки государственныя, ругается надъ церковью и вѣрою (можно привести страшные факты для доказательства), повсюду гдѣ можетъ водворяетъ кулачное право и хитрость обмана, и вмѣстѣ съ тѣмъ раззоряетъ свой матерiальный бытъ съ устрашающею быстротою, — такой мужикъ, говоримъ мы, самымъ естественнымъ образомъ долженъ весьма скоро придти къ непризнаванiю никакого авторитета, никакого права, никакой власти.

Полагаемъ что тогда уже будетъ поздно заботиться объ уменьшенiи пьянства.

А такъ какъ, судя по той быстротѣ, съ которою бытъ нашего крестьянина, въ эти послѣднiе годы, измѣнился кореннымъ образомъ къ худшему, — полагать надо что послѣднихъ степеней этого измѣненiя къ худшему ожидать еще не долго, — то, кажется намъ именно теперь, какъ разъ время думать, думать и думать надъ вопросомъ: кàкъ остановить и ослабить разрушительное дѣйствiе повальнаго пьянства въ Россiи, или — чтó тоже, какъ спасти Россiю въ настоящемъ отъ всѣхъ ужасовъ, угрожающихъ ей въ будущемъ?

Прежде всего надо, кажется намъ, желать чтобы у всѣхъ глаза были одинаково раскрыты на печальное зрѣлище спивающейся съ круга огромной части нашего народа. Пока этого не будетъ, пьянство будетъ увеличиваться на столько, на сколько процентъ лицъ не желающихъ признавать въ пьянствѣ народа опасности для государства будетъ если не больше, то все–же влiятельнѣе процента лицъ убѣжденныхъ въ этой опасности. Къ тому же не слѣдуетъ забывать, что различiе во взглядахъ на размѣры пьянства и опасности отъ него до того велико, что есть лица, которыя готовы смотрѣть на искреннее ратованiе противъ пьянства, какъ на противодѣйствiе правительству. Легко понять на сколько это различiе во взглядахъ парализуетъ всѣ попытки отдѣльныхъ лицъ и обществъ къ противодѣйствiю общественному злу.

Пока это будетъ — ничего общаго и прочнаго къ спасенiю Россiи отъ пьянства даже предвидѣть нельзя.

Но въ то же время нельзя не замѣтить, что при всѣхъ этихъ невыгодныхъ условiяхъ, обставляющихъ у насъ вопросъ о борьбѣ съ пьянствомъ, все таки въ этомъ отношенiи, сравнительно съ недавнимъ прошлымъ, мы сдѣлали шагъ впередъ къ лучшему. Не такъ давно было то время, когда общества трезвости преслѣдуемы были наравнѣ съ незаконными и вредными для государства обществами; теперь общество трезвости можетъ создаться и существовать, если не въ видѣ правильно–организованной ассоцiацiи, то все же въ видѣ отдѣльныхъ, мѣстныхъ договоровъ по обществамъ. Въ прежнее время въ нашей печати были органы серьозно проводившiе мысль, что толки объ усиленiи пьянства преувеличены, и что тѣ, которые ихъ распускаютъ, принадлежатъ, будто бы, къ зловѣщей партiи крѣпостниковъ.

Можетъ быть именно крѣпостникамъ то и выгодно молчать до времени, отводить глаза у общества и скептически относиться къ опасенiямъ всѣхъ горячо любящихъ народъ и Россiю.

Потому выгодно, что они подождутъ послѣдней степени, до которой дойдетъ бѣда, и уже тогда закричатъ, и — тогда можетъ быть не безъ нѣкотораго успѣха; по крайней мѣрѣ таковы могутъ быть ихъ надежды, если они хоть сколько нибудь ловкiе люди.

Но пока еще бѣда — слишкомъ осязательная фактическая бѣда — не пришла, до тѣхъ поръ будемъ говорить мы, приглашаемъ говорить и другихъ, провозглашаемъ о грядущей опасности, и увѣрены что исполняемъ настоящiй долгъ гражданъ, любящихъ другъ друга, народъ и Россiю, а не дѣйствуемъ какъ крѣпостники.

Вотъ почему мы теперь радуемся хотя бы тому, что въ настоящее время серьозное отношенiе къ столь жизненному вопросу беретъ верхъ надъ не–серьознымъ; по крайней мѣрѣ есть тому признаки; почти вся печать единогласно признаетъ вопросъ объ усиленiи пьянства вопросомъ государственнымъ, безусловно капитальнымъ, надъ которымъ надо много думать, изъ опасенiя вредныхъ его послѣдствiй.

За симъ вотъ чтò мы узнаемъ изъ № 10 газеты «Правительственнаго Вѣстника”.

Изъ Пензенской губернiи. Со словъ «Пензенскихъ Губернскихъ Вѣдомостей”, въ «Правительственномъ Вѣстникѣ” было неоднократно сообщаемо о составленiи въ разныхъ мѣстахъ Пензенской губернiи жителями селенiй приговоровъ о прекращенiи неумѣреннаго употребленiя крѣпкихъ напитковъ. Нынѣ въ «Пенз. Губ. Вѣд.” извѣщаютъ, что означенные приговоры послужили подготовительною мѣрою къ другимъ, не менѣе благодѣтельнымъ начинанiямъ: такъ именно шесть волостныхъ сходовъ Керенскаго уѣзда, принадлежащихъ къ числу сходовъ, ограничившихъ у себя немѣренное употребленiе вина^*), составили въ послѣднее время приговоры, въ которыхъ заявили о намѣренiи ввести обязательное обученiе дѣтей въ сельскихъ школахъ. Приведенiе этихъ приговоровъ въ исполненiе уже начато. Въ одномъ изъ шести селъ школа уже существовала; затѣмъ еще въ одномъ школа уже открыта 19–го апрѣля, и при открытiи поступило въ нее 25 человѣкъ; въ остальныхъ 4–хъ волостяхъ также предположено не откладывать дѣла.

Изъ статьи «Губернскихъ Вѣдомостей” по поводу этихъ извѣстiй видно еще, что благодаря приговорамъ противъ черезмѣрнаго употребленiя крѣпкихъ напитковъ, оно значительно уменьшилось.

Чайныя лавочки оказываютъ также весьма серьозную помощь въ дѣлѣ уменьшенiя пьянства. Содержатели этихъ лавочекъ, соблюдая свои матерiальные интересы, зорко слѣдятъ за питейными домами и о всякомъ нарушенiи приговора доводятъ до свѣдѣнiя общества. Вслѣдствiе этого въ селахъ, открывшихъ такiя лавочки, чрезмѣрное употребленiе вина уменьшилось еще болѣе; даже на дому пьютъ гораздо меньше, и водка отодвинулась на заднiй планъ.

Главную роль въ этомъ дѣлѣ — такъ сказать иницiативу его — «Пензенскiя Губернскiя Вѣдомости” приписываютъ мировымъ посредникамъ, на долю которыхъ и теперь выпадаетъ немало хлопотъ.

Заявленiе это на страницахъ «Правительственнаго Вѣстника” весьма знаменательно. Его нельзя не привѣтствовать какъ доказательство того, что мѣры къ прекращенiю неумѣреннаго употребленiя крѣпкихъ напитковъ, одновременно съ введенiемъ обязательнаго обученiя, исходящiя изъ среды общества, и по его иницiативѣ, могутъ быть безпрепятственно принимаемы всюду.

Но для успѣха этого знаменательнаго начала, кажется намъ, необходимо чтобы такое начинанiе въ отдѣльной мѣстности Пензенской губернiи не оставалось одинокимъ.

Россiя вся должна разомъ проникнуться мыслью о необходимости приступить единовременно и повсемѣстно къ энергическому осуществленiю этихъ обѣихъ мѣръ: къ прекращенiю пьянства и поощренiю народа къ введенiю обязательнаго обученiя грамотѣ, и разомъ приступить къ ихъ осуществленiю.

Для этого не нужно ни земскихъ соборовъ, ни комитетовъ, ни переписокъ, ни долгихъ изученiй: примѣръ Пензенской губернiи показываетъ краснорѣчиво на сколько дѣло это ясно и просто.

Земство отдѣльно взятое безсильно въ этомъ дѣлѣ, губернаторъ отдѣльно взятый еще безсильнѣе, духовенство отдѣльно взятое не менѣе безсильно, мировые посредники съ ихъ старшинами, отдѣльно взятые, тоже безсильны.

Но въ день, когда губернаторъ соединится съ земствомъ, земство съ помѣщиками и духовенствомъ, духовенство съ мировыми посредниками, и всѣ сообща приступятъ къ дѣлу борьбы съ пьянствомъ и введенiя обязательнаго народнаго обученiя, и всѣ эти начинанiя поддержитъ печать и вся русская интеллигенцiя горячимъ сочувствiемъ къ дѣлу, тогда благословенъ будетъ этотъ день, ибо имъ начнется спасенiе Россiи.

Сомнѣваться въ возможности такого объединенiя всѣхъ представителей общественныхъ охранительныхъ началъ въ государствѣ мы, русскiе, не должны и не можемъ, ибо дѣло идетъ о спасенiи нашего государства отъ величайшаго изъ угрожающихъ ему бѣдствiй, а спасать отечество отъ бѣдствiй мы всегда умѣли. Неумѣлость, еслибы обнаружилась теперь, была бы плохимъ признакомъ нашего нравственнаго и умственнаго состоянiя, которое предвидѣть ни одинъ честный русскiй не имѣетъ ни права, ни духа!

***

_______

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

Шахъ Персiи. Значенiе его поѣздки. Его видъ. Его личность. Его слова. Его свита. Подробности о его пребыванiи въ Петербургѣ. Прiемъ. Театръ гала. Парадъ. Юбилей юнкерской школы. Лѣтнiй сезонъ. Слухи изъ политической жизни.

Героемъ нынѣшнихъ дней въ Петербургѣ — Его Величество персидскiй Шахъ. Въ день его въѣзда, въ четверкъ 10–го мая, половина населенiя города столпилась на Невскомъ проспектѣ. Съ той поры, куда ни пойдешь, всѣ говорятъ о персидскомъ государѣ, и всѣ спрашиваютъ: чтò онъ сказалъ, чтó онъ сдѣлалъ? кàкъ онъ выглядитъ и т. д.

Какъ слышно, это путешествiе по Европѣ персидскаго монарха давно было его желанiемъ; но если осуществилось оно только теперь, то причинъ къ тому было много: изъ нихъ главнѣйшая была — отсутствiе внутренняго спокойствiя въ странѣ. Во всякомъ случаѣ, событiе этого путешествiя само по себѣ имѣетъ весьма важное значенiе, какъ первая попытка одного изъ крупныхъ государей Азiи взглянуть на Европу, а главное окунуться въ европейскую жизнь и, волею неволею, подчинить себя обычаямъ этой жизни. Въ Азiи, гдѣ принципъ монархическаго самодержавiя есть причина бытiя самого народа, гдѣ государь не есть простой смертный, а что–то среднее между Богомъ и человѣкомъ, такой шагъ, какъ поѣздка одного изъ ея государей въ Европу доказываетъ, что Европа съ ея вѣковою цивилизацiею успѣла на столько глубоко войти въ жизнь азiатскаго государства, что нарушила столь же вѣковой азiатскiй квiетизмъ, и въ тоже время предвѣщаетъ внутреннiя перемѣны въ жизни азiатскаго государства, какъ послѣдствiя этой поѣздки. Какъ говорятъ «Московскiя Вѣдомости”, фактъ этой поѣздки не можетъ быть безъ связи съ движенiемъ Азiи къ Европѣ, съ каждымъ годомъ обозначающимся сильнѣе. И дѣйствительно, если принять во вниманiе быстрые и энергическiе успѣхи цивилизацiи Японiи, медленный, но все же постоянно непрерывный процессъ прогрессированiя въ Китаѣ, успѣхи цивилизацiи въ Индiи, и, наконецъ, въ самой Персiи, нельзя отрицать важности такого событiя, какъ путешествiе персидскаго монарха по Европѣ. Правда, говорятъ, что побужденiе этой поѣздки не есть изученiе порядка политической жизни, а просто личное свиданiе съ государями Европы и удовлетворенiе любознательности чисто отвлеченной; но все же то и другое не можетъ происходить безъ того, чтобы самъ монархъ и вся многочисленная его свита, среди которой есть люди образованные по европейски, но есть и образованные по азiатски, не испытывали извѣстнаго влiянiя на себѣ европейскихъ нравовъ и европейскаго политическаго порядка. Уже одни столь мелкiя обстоятельства, какъ даванiе Шахомъ руки простымъ смертнымъ, сидѣнiе Шаха за завтракомъ или обѣдомъ вмѣстѣ съ своими подданными, ежедневное зрѣлище отношенiй къ государямъ Европы ихъ подданныхъ, со всѣми оттѣнками различiя по государствамъ, все это не можетъ не повлiять на образъ пониманiя персидскихъ гостей своихъ прежнихъ обычаевъ и нравовъ: что нибудь все–таки останется отъ соприкосновенiя ихъ съ Европою, и это чтó нибудь, принесенное въ Азiю, все–таки будетъ зерномъ брошенныхъ на азiатскую почву, которое выростетъ и дастъ жатву.

Но пока еще, все что наши азiатскiе гости видятъ новаго при быстро мѣняющихся картинахъ, благодаря желѣзнымъ дорогамъ, какъ мы слышали, кажется имъ какимъ то волшебнымъ сномъ, въ которомъ задумываться надъ отдѣльными картинами, какъ бы онѣ ни поражали, нѣтъ никакой возможности. Едва они успѣли охватить взглядомъ новую картину, какъ является ей на смѣну другая, а тамъ и третья, и все вмѣстѣ дѣлаетъ впечатлѣнiе фантастическаго блужданiя въ царствѣ чудныхъ сновъ, гдѣ, само собою разумѣется, политическимъ этюдамъ немыслимо никакое мѣсто.

Въ свитѣ персидскаго Государя главное лицо есть великiй визирь, по своему уму, по своему образованiю и по своему влiянiю на политику Персiи. Затѣмъ всѣ остальныя лица, не исключая и нѣсколькихъ принцевъ, съ большими или меньшими оттѣнками европейской цивилизацiи, суть почетныя лица, но политическаго значенiя не имѣютъ. По наружности своей большая часть свиты Шаха напоминаетъ очень живо нашихъ кавказцевъ; мундиры же ихъ суть смѣсь французскаго военнаго и нашего гражданскаго, или, вѣрнѣе, придворнаго — по роскоши шитья. Какъ извѣстно, большая часть свиты помѣщена, въ силу этикета, не во дворцѣ, а въ особо нанятомъ для нихъ помѣщенiи, во вновь открытой на Мойкѣ гостинницѣ Соболева.

Самъ Шахъ наружностью своею очень располагаетъ въ свою пользу. Онъ средняго роста, лицо смуглое, въ темныхъ глазахъ много задумчиваго, сентиментальнаго и мечтательнаго; ходитъ онъ слегка перекачиваясь, но не безъ торжественности, и держа голову слегка поднятою. На немъ мундиръ черный съ великолѣпными украшенiями только изъ брильянтовъ, и съ эполетами гдѣ ярко блестятъ поразительные своею красотою изумруды; черезъ плечо, какъ бы перевязью для сабли, длинный рядъ великолѣпныхъ шатоновъ, сiяющихъ на голубомъ фонѣ андреевской ленты; затѣмъ сабля залитая тоже бриллiантами. Шахъ не носитъ никакой персидской орденской ленты: вѣроятно величiе его сана не позволяетъ ему надѣвать орденскихъ знаковъ, имъ раздаваемымъ его подданнымъ. Вѣроятно по той же причинѣ онъ не посылаетъ своихъ лентъ иностраннымъ государямъ Европы. Говорятъ, что подаренная ему здѣсь бриллiантовая андреевская звѣзда, которую онъ носитъ, имѣетъ значительную цѣнность. Впечатлѣнiя Шаха отъ Москвы, какъ слышно, весьма глубоко его поразили; и тѣ слова, которыми онъ высказывалъ здѣсь свою благодарность Августѣйшему своему Хозяину за привѣтъ ему оказанный, проникнуты, говорятъ, весьма поэтическимъ и горячимъ чувствомъ; такъ, говорятъ, что онъ сказалъ между прочимъ, что прiемъ, ему сдѣланный уже въ Москвѣ, доказываетъ, что любовь къ русскому Монарху его народовъ такъ велика, что отраженiе этой любви нельзя не видѣть въ томъ радушiи, съ какимъ эти народы принимаютъ гостя своего Государя. Войдя въ Зимнiй Дворецъ, Шахъ, какъ говорятъ, сказалъ между прочимъ, что невольно вспоминаетъ здѣсь о покойномъ Государѣ Николаѣ Павловичѣ, котораго увидѣть столько разъ въ былыя времена стремилось его сердце. Вообще въ его словахъ слишится часто особенная симпатiя къ Россiи, и, какъ говорятъ, первоначальная мысль его поѣздки ограничивалась только желанiемъ посѣтить Россiю и ея Государя. Шахъ говоритъ по французски только отдѣльными словами, такъ что разговоры происходятъ всегда черезъ драгомана.

Затѣмъ, что касается подробностей его прiѣзда и пребыванiя въ Петербургѣ, гдѣ предполагаетъ онъ остаться 7 дней, то приводимъ ихъ со словъ оффицiальной нашей газеты — «Русскаго Инвалида”.

«Наканунѣ прибытiя Его Величества въ Петербургъ (9–го мая), отправилась на встрѣчу Шаха въ Любань многочисленная депутацiя, состоявшая изъ директора азiатскаго департамента министерства иностранныхъ дѣлъ, тайнаго совѣтника Стремоухова, съ 14–ю чиновниками министерства, представителей министерствъ, Императорскаго Двора и военнаго, с.–петербургскаго губернатора, депутацiи отъ Петербурга, а также и Новгородской губернiи.

10–го мая, въ началѣ одиннадцатаго часа утра, на станцiю Любань прибылъ изъ Москвы особый поѣздъ, въ которомъ находилась часть свиты персидскаго Шаха, предшествовавшая поѣзду Его Величества. Въ числѣ прибывшихъ лицъ находилось нѣсколько генераловъ и другихъ военныхъ чиновъ и секретарь персидской миссiи въ Петербургѣ. Здѣсь часть этихъ лицъ была представлена тайному совѣтнику Стремоухову, и въ числѣ сопровождавшихъ его чиновниковъ лица эти встрѣтили нѣкоторыхъ старыхъ знакомыхъ по службѣ въ Тегеранѣ. Одинъ изъ генералъ–адъютантовъ Шаха, Нарыманъ–ханъ, назначенный персидскимъ посланникомъ въ Вѣну, весьма красивой и привлекательной наружности, бойко разсказывалъ на французскомъ языкѣ о впечатлѣнiи, произведенномъ на Шаха и его свиту путешествiемъ по Россiи. По его словамъ, Его Величество Насръ–Эддинъ въ восторгѣ отъ прiема, сдѣланнаго ему повсюду какъ властями, такъ и народомъ. Особенно прiятно было Шаху слышать привѣтствiя московскихъ жителей при въѣздѣ его въ первопрестольный градъ Россiи, и онъ телеграфировалъ Государю Императору, что въ привѣтственныхъ кликахъ русскаго народа, радушно встрѣчавшаго его, какъ гостя россiйскаго Государя, онъ видитъ лучшее доказательство безпредѣльной и пламенной любви народа къ своему Великому Монарху.

Вообще свита персидскаго Шаха отзывалась, что Его Величество Насръ–Эддинъ находился въ самомъ лучшемъ расположенiи духа во все время путешествiя, и что прiемъ, оказанный ему въ Россiи, превзошелъ всѣ ожиданiя.

При этомъ онъ замѣтилъ, что при переѣздѣ по Каспiйскому морю почти всѣ лица были подвержены припадкамъ морской болѣзни, и только самъ Шахъ оставался совершенно здоровымъ.

Кромѣ Нарыманъ–хана, съ передовымъ поѣздомъ прибыли въ Любань директоръ персидскихъ телеграфовъ и генералъ Гастейгеръ, родомъ австрiецъ, находящiйся въ персидской службѣ въ званiи начальника инженеровъ, извѣстный своими описанiями нѣкоторыхъ частей Персiи и, какъ говорятъ, составляющiй въ настоящее время исторiю царствованiя Насръ–Эддинъ–Шаха.

Въ томъ же поѣздѣ находились шесть арабскихъ лошадей Шаха, изъ которыхъ двѣ особенно замѣчательны по красотѣ своихъ статей, и двѣ борзыя собаки небольшаго роста.

Въ 10³/₄ часовъ звонокъ возвѣстилъ о приближенiи къ Любанской станцiи Императорскаго поѣзда съ Его Величествомъ Насръ–Эддиномъ. Всѣ явившiеся привѣтствовать Шаха выстроились на платформѣ въ ожиданiи прибытiя поѣзда, а по сторонамъ станцiи собрались окрестные жители и публика, съѣхавшаяся въ Любань съ цѣлью именно взглянуть на царственнаго гостя Государя Императора.

Черезъ нѣсколько минутъ поѣздъ остановился у Любанской станцiи. Генералъ–адъютантъ князь Меншиковъ, состоящiй по Высочайшему повелѣнiю при особѣ Шаха на все время пребыванiя его въ Россiи, сообщилъ, что Его Величество изволитъ принимать въ вагонѣ лицъ, явившихся его привѣтствовать.

Тогда въ вагонъ Шаха введены были княземъ Меншиковымъ директоръ азiатскаго департамента, тайный совѣтникъ Стремоуховъ, вице–директоръ баронъ фонъ–деръ–Остенъ–Сакенъ, представитель министра Императорскаго Двора и представитель военнаго министра.

Лица эти отправились сначала въ купэ садри–азама и сопехсаляра Хаджи–мирзы–хусейнъ–хана, которому они и были представлены княземъ Меншиковымъ, причемъ садри–азамъ, обратясь къ тайному совѣтнику Стремоухову, выразилъ на французскомъ языкѣ, что давно и много слышалъ о немъ и весьма радъ случаю лично познакомиться съ директоромъ азiатскаго департамента; остальнымъ лицамъ Хусейнъ–ханъ подалъ руку и благодарилъ за привѣтствiе.

Послѣ того тайный совѣтникъ Стремоуховъ и баронъ Остенъ–Сакенъ, представляясь Его Величеству Шаху, произнесли привѣтственныя рѣчи, первый отъ Императорскаго правительства и государственнаго канцлера, а второй отъ азiатскаго департамента. Затѣмъ представлены были Шаху: с.–петербургскiй губернаторъ, тайный совѣтникъ Лутковскiй, депутацiя столичной думы и чиновники министерства иностранныхъ дѣлъ, между которыми Его Величество изволилъ вспомнить и удостоить вопросами дѣйствительнаго статскаго совѣтника Мельникова, служившаго при миссiи въ Тегеранѣ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, и камергера князя Урусова, лишь недавно оставившаго постъ русскаго повѣреннаго въ дѣлахъ при персидскомъ дворѣ.

Въ вагонномъ отдѣленiи, въ которомъ Шахъ давалъ аудiенцiи поименованнымъ лицамъ, лежали на диванѣ шашка Его Величества, густо осыпанная бриллiантами, и шапка съ великолѣпнымъ перомъ изъ драгоцѣнныхъ камней, а на столѣ стоялъ подносъ съ фруктами и разными сластями.

Остановка шахскаго поѣзда въ Любани продолжалась не болѣе четверти часа, послѣ чего онъ тронулся въ Петербургъ; на пути съ нимъ повстрѣчался поѣздъ, въ которомъ ѣхали войска, привѣтствовавшiя Его Величество криками «ура”.

Къ часу пополудни поѣздъ подъѣхалъ къ петербургской станцiи Николаевской желѣзной дороги, на платформѣ которой, устланной краснымъ сукномъ и коврами, изволилъ встрѣтить Своего гостя Государь Императоръ съ Великими Князьями и многочисленною военною свитою, стоявшею на правомъ флангѣ почетнаго караула отъ лейбъ–гвардiи Семеновскаго полка.

Когда поѣздъ остановился, музыка заиграла персидскiй маршъ, и Государь Императоръ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ впередъ, изволилъ подать руку вышедшему изъ вагона Насръ–Эддинъ–Шаху и выразить ему Свое удовольствiе по поводу представившагося Ему прiятнаго случая лично свидѣться съ своимъ царственнымъ сосѣдомъ. Слова Государя Императора были немедленно переданы Шаху на персидскомъ языкѣ.

При встрѣчѣ Его Величества Насръ–Эддинъ–Шахъ былъ въ осыпанномъ драгоцѣнными камнями мундирѣ, при шашкѣ и въ парадной шапкѣ; но сверхъ того на мундирѣ была надѣта андреевская лента. Государь Императоръ и Великiе князья были всѣ въ андреевскихъ лентахъ, а лица свиты, имѣющiя персидскiе ордена и ленты, были въ нихъ. Генералъ–адъютантъ князь Меншиковъ имѣлъ на шеѣ пожалованный ему Шахомъ портретъ его, первой степени, украшенный большими бриллiантами.

Послѣ обмѣна привѣтствiй, Государь Императоръ изволилъ поочередно представлять Шаху членовъ Императорской Фамилiи. Каждому изъ нихъ Шахъ подавалъ руку.

Пройдя чрезъ царскiе покои станцiи, оба Государя изволили сѣсть въ открытую коляску, запряженную парою лошадей съ жокеями, и, предшествуемые и сопровождаемые Собственнымъ Его Величества конвоемъ, направились по Невскому проспекту, подъ арку главнаго штаба, къ Зимнему Дворцу. Несмѣтныя толпы народа образовали сплошныя шпалеры на пути проѣзда Государей, привѣтствуя ихъ оглушительными криками «ура”. Дома, украшенные персидскими и русскими флагами и коврами, были до такой степени наполнены зрителями на крышахъ и въ окнахъ, что въ послѣднихъ не было ни одного пустаго мѣста. По улицамъ разставлены были хоры музыки, игравшiе персидскiй маршъ.

Между тѣмъ къ 12¹/₂ часамъ залы Зимняго Дворца наполнились военными чинами; въ тоже время свита Его Величества, придворные чины и кавалеры размѣстились въ большихъ парадныхъ сѣняхъ со стороны Посольскаго подъѣзда. Вдоль великолѣпной лѣстницы шпалерою стояли гренадеры дворцовой роты въ полной парадной формѣ.

Въ 1¹/₂ часа открылось парадное шествiе, во главѣ котораго шли ряды чиновъ придворнаго вѣдомства. Его Величество Государь Императоръ изволилъ шествовать, имѣя по правую руку Его Величество персидскаго Шаха. Сзади изволили идти Наслѣдникъ Цесаревичъ и другiе члены Императорской Фамилiи, а затѣмъ свита, среди которой были лишь немногiе изъ собственной свиты персидскаго Шаха, всѣ въ казакинахъ шитыхъ золотомъ, въ эполетахъ и въ персидскихъ шапкахъ.

Пройдя чрезъ Георгiевскую залу, шествiе направилось на эрмитажную половину дворца, гдѣ приготовлены покои для Его Величества Шаха Насръ–Эддина.

Полчаса спустя Его Величество Шахъ сдѣлалъ визитъ Государю Императору”.

Вечеромъ въ день прѣiзда Шаха данъ былъ парадный спектакль въ Большомъ театрѣ, такъ называемый théatre gala. Въ 7¹/₂ часовъ вечера вся зала, освѣщенная à jiorno, полна была блестящею, сановною публикою. Въ креслахъ сидѣли всѣ государственные, придворные и военные чины, въ мундирахъ и лентахъ; въ ложахъ множество дамъ, въ великолѣпныхъ вырѣзныхъ платьяхъ; оркестръ былъ въ обшитыхъ золотыми голунами мундирахъ. Вся свита Шаха размѣстилась въ двухъ боковыхъ царскихъ и въ нѣсколькихъ другихъ ложахъ бель–этажа. Весь дипломатическiй корпусъ размѣщался направо и налѣво отъ средней царской ложи въ бель–этажѣ. Въ 8 часовъ вдругъ раздался первый аккордъ персидскаго марша. Всѣ три тысячи зрителей въ залѣ встали и въ туже минуту въ среднюю царскую ложу вошли Государь и Шахъ, а за ними всѣ остальные члены Императорской Фамилiи. Когда Государи, поклонившись всему обществу, сѣли, занавѣсъ поднялся и началось представленiе балета «Царь Кандалъ”.

На другой день при теплой и солнечной погодѣ дано было Шаху зрѣлище, котораго онъ нигдѣ въ Европѣ не увидитъ. Зрѣлище это было парадъ всѣмъ войскамъ въ Петербургѣ и по окрестностямъ находящимся. Въ двѣнадцать часовъ дня, у Инженернаго Замка, оба Государя, прiѣхавшiе въ коляскѣ, сѣли на лошадей, и Государь, пустивъ по правую сторону, лицомъ къ войскамъ, Своего гостя, началъ объѣздъ войскъ, и затѣмъ пропустилъ мимо Себя и Шаха войска, — пѣхоту церемонiальнымъ маршемъ, а кавалерiю и артиллерiю разными аллюрами. Шахъ былъ на своемъ бѣломъ конѣ, убранномъ со всею роскошью азiатскаго повелителя: между прочимъ, бросался въ глаза хвостъ лошади, на половину окрашенный въ красный цвѣтъ и раздѣленный пополамъ огромнымъ золотымъ браслетомъ. Судя по отзывамъ нами слышаннымъ, впечатлѣнiе этого великолѣпнаго парада на персидскихъ гостей было необыкновенное и превзошло все доселѣ ими испытанное. Вечеромъ въ тотъ же день Шаха ожидали на балѣ дворянскаго собранiя. Въ субботу устроенъ для него спектакль живыхъ картинъ и разныхъ опытовъ волшебной магики въ Михайловскомъ театрѣ; въ воскресенье, то есть завтра, — готовится великолѣпное парадное гулянье на Елагиномъ островѣ, съ иллюминацiею и фейерверкомъ. Вообще державному гостю выказываютъ полное и сердечное радушiе. Какъ мы слышали, его прiемъ стоитъ Двору до 500 т. р.

Въ текущей нашей общественной жизни главнѣйшимъ событiемъ недѣли былъ 50–лѣтнiй юбилей такъ называемаго нынѣ Николаевскаго кавалерiйскаго училища, носившаго всегда извѣстное имя юнкерской школы. Со дня своего учрежденiя училище это прошло черезъ всевозможныя, болѣе или менѣе коренныя преобразованiя. Такъ, напримѣръ, въ самомъ началѣ туда поступали молодые дворяне изъ русскихъ кавалерiйскихъ полковъ, для окончательнаго, такъ сказать, образованiя себя въ военномъ дѣлѣ, и носили при этомъ форму каждый своего полка. Въ этомъ разрядѣ воспитанниковъ были нынѣшнiй фельдмаршалъ князь Барятинскiй и на другомъ поприщѣ снискавшiй себѣ славу Лермонтовъ. Потомъ это училище преобразовалось въ школу гвардейскихъ подпрапорщиковъ и кавалерiйскихъ юнкеровъ; воспитанники поступали на четыре года учебнаго курса, кто въ гвардейскую пѣхоту, а кто въ гвардейскую кавалерiю, и на положенiи закрытаго заведенiя обучались всему курсу военныхъ наукъ. Засимъ, наконецъ, въ послѣднее время отдѣленiе пѣхотныхъ подпрапорщиковъ упразднилось и осталось одно отдѣленiе юнкеровъ, преобразованное въ Николаевское кавалерiйское училище. По случаю юбилея было богослуженiе, на которомъ присутствовали Государь Императоръ и Великiе Князья, и на которое съ разныхъ концовъ Россiи съѣхалось много бывшихъ воспитанниковъ заведенiя, но главнѣйшаго изъ воспитанниковъ, князя Барятинскаго, къ общему сожалѣнiю, не было, по случаю болѣзни. Толковъ про былое, воспоминанiй за 50 лѣтъ жизни, веселаго и грустнаго, — всего было на этомъ съѣздѣ 50 выпусковъ боевыхъ товарищей. Вспомнили и про Лермонтова, и про то, что когда нѣсколько офицеровъ предложили поставить его бюстъ въ залѣ училища, одинъ изъ генераловъ–начальниковъ глубокомысленно протестовалъ, сказавъ, разумѣется, по французски: «pourquoi, c'est inutile: Lermontoff a été un très mauvais sous–officier!” Но, говорятъ, всего любопытнѣе было появленiе среди гостей пятидесятилѣтняго юбиляра–повара этого училища, который до сихъ поръ состоитъ въ этой должности и который появился въ своемъ классическомъ бѣломъ колпакѣ и классической бѣлой курткѣ, со всѣми аттрибутами своего сана, и вызвалъ всеобщее привѣтствiе отъ кормленныхъ имъ въ продолженiе 50 лѣтъ питомцевъ.

Лѣтнiй сезонъ начался въ Петербургѣ. На дачу никто и не думаетъ перебираться, ибо мосты черезъ Неву не могутъ быть наведены по случаю идущихъ по Невѣ льдовъ Ладожскаго озера; но все таки увеселительныя заведенiя открыли свое гостепрiимное царство, и прежде всѣхъ разумѣется заведенiе минеральныхъ водъ, съ французскими пѣвицами и ихъ глупѣйшими пѣснями. Въ самомъ же Петербургѣ, стяжавшiй себѣ, благодаря услужливымъ газетамъ, славу благодѣтеля лѣтнихъ петербургскихъ жителей, г. Егаревъ — не удовольствовался своимъ такъ называемымъ «семейнымъ садомъ”, или Демидовкою, гдѣ тѣ же француженки поютъ тѣ же глупѣйшiя шансонетки, но взялъ въ свое распоряженiе бывшее лѣтнее помѣщенiе нѣмецкаго клуба, гдѣ устроилъ въ саду ежедневные концерты съ оркестромъ Орбана, приглашеннаго имъ изъ Парижа. Нѣмцы сокрушаются о потерянномъ ими раѣ, но въ утѣшенiе имъ, насъ, петербуржцевъ, увѣряютъ, что эти концерты новаго заведенiя г. Егарева будутъ исключительно концертами, безъ всякой примѣси вокальныхъ и другихъ канкановъ. Хорошо бы если бы такъ было; тогда не на шутку можно было бы г. Егарева назвать благодѣтелемъ Петербурга.

Всѣ разъѣзжаются на лѣто, всѣ спѣшатъ уѣхать. Говорятъ, что всѣ министры уѣзжаютъ, и что сессiя государственнаго совѣта, въ отличiе отъ прошлыхъ годовъ, кончится въ половинѣ нынѣшняго мѣсяца.

Послѣ завтра, то–есть въ понедѣльникъ, какъ мы слышали, будутъ подлежать обсужденiю общаго собранiя государственнаго совѣта нѣсколько важныхъ вопросовъ. Во–первыхъ, обсуждаться будетъ проектъ двухъ новыхъ законовъ по дѣламъ печати, о которомъ мы уже говорили прежде въ нашихъ обозрѣнiяхъ. Какъ слышно, при разсмотрѣнiи этого проекта въ департаментѣ произошли въ редакцiи его нѣкоторыя измѣненiя, относительно втораго закона; такъ что въ настоящемъ его видѣ содержанiе этихъ двухъ проектированныхъ законовъ, какъ мы слышали, приблизительно слѣдующее: по новому закону предполагается–де предоставить министру внутреннихъ дѣлъ, въ случаѣ особенно важныхъ государственныхъ соображенiй, право недопускать къ обсужденiю въ повременной печати, изъятой отъ предварительной цензуры, — извѣстныхъ вопросовъ; по второму предполагается недопускать въ той же печати обнародованiе какихъ бы то ни было оффицiальныхъ, находящихся въ правительственномъ разсмотрѣнiи, дѣлъ или выписокъ изъ оныхъ: за нарушенiе обоихъ законовъ изданiй могутъ быть–де остановлены на время отъ 1–3 мѣсяцевъ.

Мы слышали тоже, что въ томъ же засѣданiи будутъ разсматриваться слѣдующiя дѣла: 1) Объ уничтоженiи платы за производство въ чины, съ замѣною ея взиманiемъ извѣстной суммы при повышенiи окладовъ жалованья; такъ что, при всякомъ назначенiи на новое мѣсто съ большимъ противъ прежняго окладомъ, повышаемый будетъ получать новый окладъ только послѣ 3 мѣсяцевъ исправленiя новой должности; а въ эти 3 мѣсяца весь излишекъ противъ прежняго оклада будетъ поступать въ казну въ замѣну подати за чинъ. 2) О возвышенiи на 1 коп. акциза съ градуса вина, въ виду уменьшенiя пьянства. 3) О предоставленiи земскимъ губернскимъ собранiямъ права дѣлать постановленiя по взаимному страхованiю, въ видѣ регулированiя подробностей этого дѣла — обязательныя для всей губернiи.

На этихъ слухахъ мы кончаемъ свое обозрѣнiе.

_______

ПОЛИЦЕЙСКАЯ РЕФОРМА.

Въ 1869 году въ правительственныхъ сферахъ поднятъ былъ вопросъ о реформѣ губернской и уѣздной администрацiи. Послѣ того въ печати и обществѣ постоянно носились какiе–то неопредѣленные слухи объ этой реформѣ. То утверждали, что съ этою реформою предполагается усилить губернаторскую власть не только относительно подвѣдомственной губернатору, на основанiи дѣйствующаго законодательства, администрацiи, но и относительно всѣхъ учрежденiй находящихся въ губернiи, въ томъ числѣ и новыхъ судебныхъ установленiй, — и что губернатору будетъ предоставлена власть — «дѣлать поясненiя” къ существующимъ законамъ; то появлялись опроверженiя такимъ извѣстiямъ. Какъ–то недавно въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ”, а вслѣдъ затѣмъ и главныхъ петербургскихъ газетахъ, появились болѣе опредѣленныя извѣстiя объ этой административной реформѣ. Оказывается, что проектъ этой реформы съузился въ самыя тѣсныя рамки. Проектировавшееся усиленiе губернаторской власти, какъ говорятъ, не прошло въ законодательныхъ сферахъ, и реформа собственно административная отложена на неопредѣленное время. Получила же ходъ лишь часть реформы — полицейская реформа.

Выработкою проекта этой послѣдней реформы и занялась учрежденная нѣсколько лѣтъ тому назадъ «коммиссiя о губернскихъ и уѣздныхъ учрежденiяхъ”. Какiя преобразованiя коммиссiя проектируетъ въ губернской полицiи въ обширномъ смыслѣ — пока еще неизвѣстно. Извѣстно–же, что въ данное время обрабатывается лишь проектъ реформы уѣздной полицiи.

Сущность этого проекта заключается въ слѣдующемъ. Предполагается совсѣмъ отмѣнить коллегiальное начало въ уѣздной полицiи. А взамѣнъ того ввести единоличную власть въ лицѣ уѣзднаго исправника. Должности помощника исправника и засѣдателя полицейскаго управленiя упраздняются. Исправникамъ подчиняется полицiя и въ городахъ (кромѣ губернскихъ и областныхъ). Полицiймейстеры переименовываются въ городскихъ помощниковъ исправника. Должность полицiймейстера предполагается сохранить во всѣхъ губернскихъ городахъ по настоянiю губернаторовъ, признавшихъ необходимымъ имѣть подъ рукою начальника городской полицiи. Должность уѣзднаго исправника проектируется возвысить и власть его расширить. Для чего уѣздный исправникъ переименовывается въ «уѣзднаго начальника”. Назначается этотъ начальникъ не губернаторомъ, а министромъ внутреннихъ дѣлъ, по представленiю губернатора. Содержанiя начальнику полагается 2,000 р. и классъ должности возвышается до VI. Сверхъ того, въ виду всего этого, коммиссiя находитъ нужнымъ освободить уѣзднаго начальника отъ всякой зависимости и подчиненности его судебному вѣдомству, которое, въ случаѣ надобности, должно обращаться уже непосредственно къ низшимъ полицейскимъ чинамъ. — Относительно другихъ полицейскихъ должностей проектъ вводитъ вотъ какiя измѣненiя. Становые пристава переименовываются въ «участковыхъ приставовъ”. Содержанiе имъ увеличивается до 800 р. и назначается штатный письмоводитель. Взамѣнъ нынѣшней крестьянской полицiи (сотскихъ и др.) предполагается учредить особую полицейскую пѣшую и конную стражу (преимущественно изъ нижнихъ чиновъ), которая будетъ состоять изъ урядниковъ, старшихъ и младшихъ стражниковъ. Стража распредѣляется между уѣзднымъ начальникомъ и участковымъ приставомъ (3 конныхъ стражника будутъ находиться при уѣздномъ начальникѣ, а отъ 2 до 6 пѣшихъ и отъ 6 до 12 конныхъ стражниковъ при участковомъ приставѣ). Вся стража, на 45 губернiй подлежащихъ реформѣ, составитъ около 20,000 человѣкъ, а содержанiе ея исчислено въ 4 миллiона рублей сер., не считая единовременнаго расхода на обмундированiе, оружiе, лошадей и постоянныхъ расходовъ на наемъ помѣщенiй для стражниковъ.

Объ уничтоженiи коллегiальнаго начала въ полицiи и о слiянiи уѣздной полицiи съ городскою приходится сказать немного. Если у насъ, болѣе 12 лѣтъ тому назадъ, признано было необходимымъ изгнать коллегiальное начало изъ слѣдственныхъ дѣлъ, которыя во многихъ отношенiяхъ требуютъ отъ судебныхъ слѣдователей качествъ судей, то едва–ли можетъ быть какое нибудь сомнѣнiе насчетъ безполезности коллегiальнаго начала въ полицiи чисто исполнительной, какою она у насъ является со времени введенiя въ дѣйствiе судебныхъ уставовъ 1864 года. — Въ соединенiи же уѣздной полицiи съ городскою нельзя не видѣть гарантiи относительно успѣшныхъ дѣйствiй преобразуемой полицiи, такъ какъ единство дѣйствiй считается необходимымъ качествомъ исполнительной власти — болѣе, чѣмъ какой либо другой.

Совсѣмъ другое однакоже нужно сказать о предполагаемомъ коммиссiею расширенiи власти уѣздныхъ исправниковъ. Коммиссiя проектируетъ, для расширенiя этой власти, выдѣлить должность исправника изъ полицiи исполнительной и сдѣлать эту должность распорядительною относительно исполнительныхъ полицейскихъ чиновъ, и въ тоже время совсѣмъ освободить эту должность отъ зависимости и подчиненности судебному вѣдомству. Иначе говоря: коммиссiя какъ будто–бы старается изъ уѣзднаго исправника, начальника уѣздной полицiи — создать уѣзднаго начальника, администратора, нѣчто въ родѣ маленькаго губернатора. Нужно–ли это и удобно–ли это? — Думаемъ, что нѣтъ... До сихъ поръ мы имѣли массу дѣятельныхъ, исполнительныхъ полицейскихъ единицъ въ лицѣ исправниковъ. Случалось–ли что нибудь выходящее изъ ряда обыкновеннаго — всегда исправники замѣняли становыхъ и дѣйствовали непосредственно, — отчего, конечно, дѣло значительно выигрывало. Исправники снабжены большими полномочiями и средствами, чѣмъ становые и между первыми, безъ сомнѣнiя, большее количество людей образованныхъ, чѣмъ между послѣдними. Понятно, что первые гораздо успѣшнѣе дѣйствовали, нежели послѣднiе. Теперь, съ проектируемымъ коммиссiею возведенiемъ исправника въ званiе уѣзднаго администратора–распорядителя, непремѣнно мы потеряемъ всю эту массу исполнительныхъ единицъ. Уѣздные начальники неизбѣжно станутъ не болѣе какъ пассивными распорядителями, какихъ, къ несчастiю, у насъ, на Руси, всегда было весьма много. Что это будетъ именно такъ, а не иначе — въ этомъ можно отчасти убѣдиться изъ слѣдующаго типичнаго примѣра. Въ столицѣ прежде существовали частные пристава — въ нѣкоторомъ родѣ начальники–распорядители исполнительной полицiи (квартальныхъ надзирателей). Всѣ убѣдились въ крайней пассивности и безполезности этихъ начальниковъ–распорядителей. И они были замѣнены нынѣшними участковыми приставами и ихъ помощниками — непосредственными исполнительными чинами. Дѣла отъ этого въ столичной полицiи пошли не въ примѣръ лучше прежняго. Да иначе и не могло быть. Когда человѣкъ убѣжденъ, что отвѣтственный исполнитель не кто другой, а онъ самъ — онъ не станетъ, при первомъ случаѣ, взваливать своихъ обязанностей на другихъ, подчиненныхъ ему. Но нельзя сказать о томъ, чтобы дѣла столичной полицiи шли особенно хорошо съ тѣхъ поръ, какъ учрежденiе околоточныхъ надзирателей получило окончательную свою организацiю, т. е. когда эти надзиратели стали замѣнять приставовъ и ихъ помощниковъ въ разныхъ исполнительныхъ дѣйствiяхъ. Съ этого времени, почти всѣ дѣйствiя по слѣдственной части исполняются исключительно этими надзирателями, между которыми есть не мало еле–еле грамотныхъ. А участковые пристава и даже ихъ помощники занимаются этими дѣлами лишь въ крайнихъ («важных”) случаяхъ. Частнымъ же лицамъ добиться свиданiй «съ самими приставами” нерѣдко не представляется никакой возможности. Не случится–ли тоже самое — если только еще что нибудь не хуже — съ проектируемыми исправниками–распорядителями? — Это собственно одна сторона дѣла. Другая же состоитъ въ томъ, что придавать исправникамъ значенiе уѣздныхъ начальниковъ едва–ли не рискованное дѣло. Происходящiя въ послѣднее время столкновенiя губернаторовъ съ представителями разныхъ правительныхъ и общественныхъ учрежденiй достаточно извѣстны всѣмъ. Не нужно–ли ожидать, при расширенiи власти исправника, такихъ же — если только не болѣе частыхъ и болѣе печальныхъ — столкновенiй уѣзднаго начальника съ различными уѣздными учрежденiями, въ особенности же судебнымъ и прокурорскимъ надзоромъ? И не произойдетъ ли, вмѣсто проектируемаго коммиссiею выдѣленiя власти уѣзднаго начальника, смѣшенiе этой власти съ другими уѣздными властями? — Нельзя, конечно, ничего сказать противъ возвышенiя должности исправника посредствомъ назначенiя его министромъ внутреннихъ дѣлъ вмѣсто губернатора, противъ VI класса этой должности и противъ увеличенiя содержанiя. Все это такiя мѣры, которыя несомнѣнно привлекутъ въ исправники болѣе образованныхъ и достойныхъ людей, чѣмъ при настоящихъ порядкахъ. Но для пользы дѣла слѣдовало бы имѣть въ виду, что исправникъ долженъ быть все–таки не болѣе какъ начальникъ уѣздной полицiи и притомъ исполнительный членъ ея, а не распорядительный. — Что же касается до освобожденiя исправника отъ зависимости и подчиненности судебному вѣдомству, то нужно замѣтить, что, собственно говоря, такой зависимости и подчиненности нѣтъ и въ настоящее время. По судебнымъ уставамъ прокурорскому надзору и мировымъ судьямъ предоставлено право предостерегать неисправныхъ по судебнымъ порученiямъ полицейскихъ чиновъ, но безъ всякихъ послѣдствiй для нихъ. Въ этомъ и состоитъ вся, такъ называемая судебная зависимость и подчиненность полицiй. И нужно сказать, что, для избѣжанiя личныхъ столкновенiй, это право прокурорскаго надзора и мировыхъ судей, могло бы быть, безъ всякаго вреда, уничтожено относительно исправниковъ. А вмѣсто того, какъ кажется, полезно было бы предоставить это право прокурорамъ судебныхъ палатъ, какъ стоящимъ, по своему положенiю, выше личныхъ столкновенiй съ уѣздными исправниками. Привлекать же къ отвѣтственности полицейскихъ чиновъ судебное вѣдомство непосредственно никакимъ образомъ не можетъ, а не иначе, какъ при согласiи начальства привлекаемыхъ чиновъ. Слѣдовательно и въ настоящее время полицiя достаточно гарантирована отъ произвола или пристрастiя со стороны судебнаго вѣдомства. Если же считать судебною зависимостью и подчиненностью исправника обязанность его исполнять законныя требованiя мѣстъ и лицъ судебнаго вѣдомства, то нужно придти къ тому заключенiю, что подобная его зависимость столько же желательна, сколько и неизбѣжна. Въ самомъ дѣлѣ, у насъ и безъ того такъ называемая судебно–полицейская часть, и въ особенности слѣдственная часть, — крайне хромаетъ. Всѣ сваливаютъ у насъ недостатки той и другой исключительно на малое, сравнительно съ количествомъ судебныхъ и слѣдственныхъ требованiй и народонаселенiемъ, количество исполнительныхъ полицейскихъ чиновъ. А тутъ еще намъ предстоитъ разомъ лишиться громаднаго количества исполнительныхъ (и надо полагать лучшихъ) чиновниковъ въ лицѣ исправниковъ, которые до сихъ поръ исполняли непосредственно хоть болѣе важныя требованiя судебнаго вѣдомства. Въ виду этого, какъ кажется, слѣдовало бы оставить по прежнему «зависимость и подчиненность исправниковъ” судебному вѣдомству, не отмѣняя права судебнаго вѣдомства обращаться съ своими требованiями непосредственно къ исправникамъ. Тѣмъ болѣе, что и самая распорядительная власть исправника по существу своему предполагаетъ, что судебное вѣдомство предварительно къ ней будетъ обращаться съ своими требованiями. Иначе, въ чемъ же состояла бы распорядительная роль исправниковъ, если бы судебное вѣдомство принуждено было помимо ихъ обращаться къ низшимъ полицейскимъ чинамъ?...

О предполагаемой замѣнѣ народной сельской полицiи стражею, состоящею изъ отставныхъ и безсрочно–отпустныхъ нижнихъ чиновъ, нужно замѣтить вотъ что. Едва–ли такая замѣна можетъ вполнѣ удовлетворять современнымъ требованiямъ нашего общества. Прежде всего эта полицейская армiя, какъ выше сказано, обойдется государству чрезвычайно дорого. Затѣмъ можно–ли ожидать отъ этой стражи особенной пользы? — Едва–ли. Эта стража поневолѣ должна быть совершенно разобщена съ населенiемъ данной мѣстности. Въ примѣрахъ безпорядковъ и народныхъ волненiй, происходящихъ исключительно вслѣдствiе крайней разобщенности полицiи съ населенiемъ и совершеннаго незнанiя этою полицiею нравовъ, обычаевъ и духа населенiя данной мѣстности — у насъ нѣтъ недостатка. Въ образованныхъ странахъ давно существуетъ полицейская стража изъ самаго населенiя и оказывается наилучшею стражею. Примѣры этой стражи были и у насъ. Стоитъ припомнить стражу въ западномъ краѣ во время польскаго возстанiя. Наконецъ, къ чему создавать стражу изъ чуждыхъ мѣстному населенiю нижнихъ чиновъ, когда при ожидаемой военной реформѣ все населенiе мало по малу должно побывать «въ нижнихъ чинахъ”? Не лучше ли было бы, въ настоящее время, заняться организацiею народной полицiи, непосредственно заинтересованной въ охраненiи порядка и имущества населенiя?...

_______

МОСКОВСКIЯ ЗАМѢТКИ.

Его величество Нассръ–Эддинъ шахъ персидскiй прибылъ 7 мая въ Москву, былъ торжественно встрѣченъ и со станцiи рязанской желѣзной дороги «прослѣдовалъ” въ каретѣ, везомой тихимъ шагомъ шестью превосходными конями бѣлой масти, до кремлевскаго дворца, гдѣ и остановился. Читатели въ обстоятельномъ описанiи, перепечатанномъ ниже изъ «Моск. Вѣд.”, ознакомятся съ разными подробностями прiѣзда шаха, проѣзда его по Москвѣ, посѣщенiя имъ Большаго театра и т. д. Мы замѣтимъ только, что личность Шаха своимъ внѣшнимъ видомъ возбудила большую симпатiю во многихъ москвичахъ и москвичкахъ, которымъ удалось видѣть ее. Полагаю, читателямъ извѣстны и достойныя умственныя и нравственныя качества этого восточнаго монарха по тѣмъ заботамъ, какiя принялъ онъ на себя для лучшаго преобразованiя своего государства. Москва, играющая роль Испагани, бывшей столицы Персiи, первая должна была поразить Шаха своимъ контрастомъ и съ его теперешнею столицею — Тегераномъ... Что же будетъ съ умами и сердцами почти всѣхъ персидскихъ путешественниковъ, когда они, послѣ Петербурга, увидятъ большiе города западной Европы! Только вотъ вчерашняя и сегоднешняя московская весна никакъ не можетъ равняться съ прелестною весною испаганскою, по выраженiю персидскихъ поэтовъ, отуманивающею чувства — конечно, своей красотой и благорастворенностью: въ Москвѣ вчера съ вечера, послѣ яснаго утра и полдня, осеннiй холодъ, а сегодня (8 мая) хмурое небо и почти тотъ же холодъ... Шахъ видимо былъ подавляемъ сильными впечатлѣнiями, когда, во время своего проѣзда до кремлевскаго дворца, поперемѣнно изъ праваго и лѣваго оконъ кареты смотрѣлъ на многочисленный народъ и зданiя, когда вступилъ въ самый дворецъ, когда, съ его балкона, оглядывалъ въ глубокой задумчивости громадную панораму Замоскворѣчья... Можно быть убѣжденнымъ, что многiе изъ нашихъ персидскихъ гостей испытываютъ тяжелое чувство, вспоминая теперь о своей родинѣ, далеко еще неблагоустроенной, что по возвращенiи изъ своего европейскаго путешествiя въ нее, въ нихъ долго будетъ жить это грустное чувство, вызываемое воспоминанiями и представленiями просто хоть внѣшнихъ контрастовъ... И дай Богъ, чтобы такое чувство повело имѣющихъ власть изъ этихъ путешественниковъ къ дѣятельнымъ, энергическимъ усилiямъ на успѣхи матерiальнаго и нравственнаго развитiя своей страны!

Однако, размечтавшись о персидскомъ пpогрессѣ, я забылъ свою благоустроенную Москву! Жалко, что исчезли знаменитые персiяне, Узбекъ и Рика, путешествовавшiе по Европѣ и фигурирующiе въ «персидскихъ письмахъ” Монтескьё; быть можетъ, изъ ихъ теперешняго описанiя Европы, начиная съ Рязанской хоть губернiи до Испанiи включительно, много могли бы поучиться и мы, русскiе, и всѣ просвѣщенные европейцы. Впрочемъ персидскiя письма (cette ingénieuse satire, по выраженiю французовъ) появились въ свѣтъ ровно за 152 года передъ нашей цвѣтущей порою всеевропейскаго прогресса. Герои французскаго писателя увидали бы, что въ настоящую минуту Европа не щадитъ силъ для упроченiя и возвышенiя своего мирнаго процвѣтанiя, что, напримѣръ, Австрiя щедро тратитъ миллiоны гульденовъ на устроенiе всемiрнаго праздника промышленности, что французы отдаютъ тысячи миллiоновъ франковъ для упроченiя дружбы съ нѣмцами и т. д. и т. д. Но и въ наше время возможно непрiязненное столкновенiе европейскихъ кабинетовъ; только въ настоящемъ, 1873 году, оно развѣ можетъ возникнуть изъ–за денежныхъ причинъ; и сумма денегъ требуется для того весьма скромныхъ размѣровъ: всего шестьдесятъ семь рублей серебромъ съ копѣйками на наши деньги; притомъ, замѣтимъ, никакихъ международныхъ государственныхъ и личныхъ оскорбленiй, либо недоразумѣнiй, которыя связывались бы съ значенiемъ этой суммы, можетъ и не существовать. Читатель сочтетъ мои слова за какую то безсмысленную мистификацiю; я представлю слѣдующiй фактъ изъ московской жизни, недавно занесенный, но не вполнѣ, на страницы одной петербургской газеты. Есть въ Москвѣ австрiйское консульство — учрежденiе для торговыхъ дѣлъ, и какъ всякое иностранное консульство въ столицахъ европейскихъ, вовсе не пользующееся правомъ экстерриторiальности, какимъ, наоборотъ, пользуются посольства. Извѣстно, что происхожденiе самыхъ консульствъ обусловливалось торговыми цѣлями: съ XIII и XIV вѣковъ консулы являются въ восточной Европѣ агентами купцовъ и частныхъ купеческихъ компанiй. Первый примѣръ правительственнаго учрежденiя консульства подала Англiя, учредивъ послѣднее въ Италiи въ XV столѣтiи; съ XVII вѣка такое учрежденiе отъ правительствъ распространилось по всей Европѣ путемъ привиллегiй. Въ настоящее время только въ иныхъ восточныхъ не европейскихъ государствахъ консулъ иностранный имѣетъ все значенiе дипломатическаго агента съ его правами (droit d'amdassadeur, а для его консульства — droit d'ambassade), какъ–то внѣземельностью, свободою богослуженiя, свободой отъ пошлинъ и т. д. Въ государствахъ же, гдѣ есть настоящiя дипломатическiя агенства, въ томъ или другомъ видѣ, отъ извѣстныхъ правительствъ, и гдѣ вмѣстѣ съ ними находятся консульства, назначенныя, положимъ, тоже отъ этихъ правительствъ, консульства эти, въ мирное время, должны заботиться о распространенiи торговли своей страны съ тою, гдѣ они утверждены; затѣмъ должны сообщать своимъ правительствамъ разнообразныя торговыя свѣдѣнiя, да оберегать правильное выполненiе международныхъ трактатовъ, коль скоро послѣднiе касаются имущественныхъ дѣлъ между подданными того государства, гдѣ самое консульство, и подданными государства, отъ котораго послѣднее назначено. Въ концѣ концовъ такiя консульства имѣютъ извѣстное подчиненное отношенiе къ своимъ посольствамъ. Прошу читателя извинить за это отступленiе; оно необходимо. Теперь, по трактату Россiи съ Австрiею (кажется 1860 года) положено: если подданный одного изъ этихъ государствъ умретъ въ другомъ изъ тѣхъ же государствъ, если онъ умретъ одинокiй и оставитъ послѣ себя въ чужомъ городѣ неоплаченные долги, то изъ его оставшагося имущества сперва уплачиваются эти долги, а остальное имущество, буде оно есть, передается въ консульство для отправленiя наслѣдникамъ умершаго на его родину. Вотъ общiй главный смыслъ извѣстной статьи помянутаго трактата (въ полн. Собр. Зак. Россiйск. Имперiи); выраженiя могутъ быть другiя, но дѣло — въ прямомъ смыслѣ. — Умеръ въ Москвѣ одинъ австрiйскiй подданный, служившiй по найму у русскаго подданнаго, не успѣвъ заплатить долга послѣднему. Сей послѣднiй обращается, чрезъ адвоката, въ австрiйское консульство, которое взяло къ себѣ имущество умершаго, за полученiемъ долга; консульство отказываетъ въ уплатѣ. Тогда адвокатъ, московскiй присяжный повѣренный, обращается къ мировому судьѣ Тверскаго участка съ просьбой рѣшить дѣло въ пользу своего клiента, рѣшить на основанiи вышеуказаннаго яснаго, какъ свѣтлый Божiй день, положенiя трактата между Россiей и Австрiей, обязательнаго для этихъ обѣихъ европейскихъ державъ. Мировой судья утвердилъ взысканiе 67–ми рублей съ копѣйками правильнымъ, и ищущiй долженъ былъ получить эти деньги изъ помянутаго имущества, хранящагося въ консульствѣ.... Но вотъ здѣсь начинаются курьозы: черезъ день же или черезъ два летитъ изъ Петербурга къ прокурорской московской власти депеша, заставляющая исполненiе рѣшенiя мироваго судьи остановить и поступокъ судьи разсмотрѣть мировому съѣзду... Говорится о нарушенiи международныхъ трактатовъ (!), словомъ — объ оскорбленiи, нанесенномъ одной державѣ другою. Мы замѣтимъ только вопросомъ, чья можетъ быть власть, по новымъ судебнымъ уставамъ, Высочайше дарованнымъ, поступать такимъ образомъ съ рѣшенiями мировыхъ судей? Отвѣта не считаемъ нужнымъ приводить. — Стоустая молва загласила, что адвокату «достанется”, что дѣло весьма важное, задѣвшее даже русскую канцлерскую сферу, что депеша особенная, шифрованная... Послѣднему извѣстiю о депешѣ намъ не хочется вѣрить; шифрованныя письмена употребляются лишь посланниками, да развѣ въ экстренныхъ военныхъ случаяхъ; вотъ, напримѣръ, нѣмцы, осаждавшiе Страсбургъ, поневолѣ должны были переговариваться съ своими единомышленниками, находившимися въ послѣднемъ, съ помощiю шифрованныхъ писемъ... «Все сплетни тѣ–жъ” въ Москвѣ — припомнимъ относительно стоустой молвы стихъ Чацкаго. Какъ бы то ни было, въ необычное время, на Святой недѣлѣ, собирается мировой съѣздъ, судитъ, рядитъ и рѣшаетъ, что — мировой судья въ указанномъ рѣшенiи правъ! Навѣрное же члены съѣзда, въ виду столь чрезвычайнаго собранiя, употребили все свое вниманiе при разсмотрѣнiи такого казуснаго событiя. Тѣмъ не менѣе, можемъ сообщить довольно основательный слухъ, что изъ прокурорской области поданъ противъ рѣшенiя мироваго съѣзда протестъ кассацiонному департаменту сената; а вышепомянутый адвокатъ долженъ былъ представить совѣту присяжныхъ повѣренныхъ объясненiе въ своей продерзости поступать по закону...

Я разсказалъ вамъ, читатель, о московскомъ «событiи”, о которомъ знаетъ многое множество разныхъ московскихъ лицъ и о которомъ говорили недавно во всеуслышанiе. Надѣюсь, что редакторъ «Гражданина” напечатаетъ мой разсказъ, не потерпѣвъ отъ цензурной власти. Послѣдняя обязана холить и лелѣять выраженiе истиннаго патрiотическаго чувства въ печати. Одушевленный этимъ чувствомъ, я и разсказалъ о событiи. Оно само по себѣ очень смѣшно. Но вотъ мнѣ пришлось слыхать, что кой–гдѣ раздаются подобныя мнѣнiя польскаго закала: консульство проучило москалей судейскихъ; москали должны знать, что «ту (т. е. въ домѣ австрiйскаго консульства въ Москвѣ) Австрiя, а ту не Россiя–жъ!” Какъ хотите, обидны для нацiональнаго чувства такiя предположенiя. И такъ, отъ воспоминанiй о смѣшномъ казусѣ приходится переходить къ думамъ о нацiональномъ самоуваженiи, къ мысли объ умѣньи оберегать нацiональное достоинство и въ самыхъ мелкихъ отношенiяхъ отъ всякихъ стороннихъ претензiй на какое бы то ни было его приниженiе... Конечно, смѣшно было бы высказать неосновательное заключенiе, что Австрiя (?) стремится унижать Россiю; къ чему такiя непозволительныя преувеличенiя? Но что, напримѣръ, въ Лондонѣ, въ Парижѣ, въ Стамбулѣ, гдѣ хотите, только не въ русскомъ городѣ, столкновенiя, подобнаго описанному мною, съ австрiйскимъ консульствомъ быть не могло бы, этого отрицать нельзя.

Мнѣ остается сообщить нѣсколько извѣстiй изъ послѣдней текущей жизни Москвы. Всегдашнее гулянье 1–го мая въ Сокольникахъ было до нельзя многолюдно. И вотъ что замѣчательно: простонародье, подъ конецъ гулянья, вело себя несравненно приличнѣе и трезвѣе какой–то молодежи изъ «матушкиныхъ сынковъ”, ворвавшейся напримѣръ, по окончанiи катанья въ паркѣ, въ сокольничiй ресторанъ Зимина. Въ немъ въ эту пору сидѣло два или три приличныхъ семейства за чаемъ. И вотъ юные «козлы отпущенiя грѣховъ” московской общественной жизни начинаютъ самымъ безстыжимъ образомъ канканировать среди залы, а затѣмъ изъ за чего–то устраиваютъ чуть не драку при ужасныхъ вопляхъ и ругательствахъ. И это юноши европейскаго города, одѣтые въ самые новомодные европейскiе костюмы! Конечно многiе посѣтители разбѣжались при такомъ скандалѣ; полицiя же почему то не явилась унять молодцовъ, — хотя бы полить изъ пожарной трубы этотъ алый цвѣтъ и надежду русскаго поколѣнiя...

Народный театръ, выстроенный на Варварской площади на время бывшей политехнической выставки, наконецъ проданъ (6–го мая) за 22,000 р. с. совѣтомъ общества любителей естествознанiя компанiи г. Танѣева и кн. Урусова, которые надѣются вскорѣ открыть спектакли народнаго театра. Въ паркѣ возобновляется петровскiй деревянный театръ, гдѣ во время оно, въ лѣтнiе мѣсяцы, играли артисты Малаго театра. Теперь здѣсь г. Танѣевъ устраиваетъ на лѣто французскiй театръ; и такъ это будетъ второй послѣ пресловутаго Шато–де–Флёръ, гдѣ въ послѣднiе дни особливо удивляетъ публику артистка (?!), выдѣлывающая на сценѣ самыя смѣлыя эволюцiи, катаясь на двухколесномъ велосипедѣ сидя, а иногда полустоя, либо полулежа; кромѣ сей m–lle Francine, занимаетъ публику другая — miss Adacker, танцующая всѣ танцы на лѣтнихъ конькахъ съ гуттаперчевыми колесами. «Тaперичa важно — два тру–ля–ля будутъ!” говоритъ нѣкiй баринъ, нагружая себя за буфетомъ, въ Шато–де–Флёръ, «жидкостью бенедиктинскихъ монаховъ”: — «не хошь здѣся, валяй въ другой!” — Комитетъ грамотности при московскомъ обществѣ сельскаго хозяйства согласился съ извѣстнымъ содержателемъ типографiи въ Москвѣ, А. И. Мамонтовымъ, принимать рукописи, составленныя для народнаго чтенiя по какому бы то ни было отдѣлу, и хорошiя изъ нихъ печатать и пускать въ продажу по возможно дешевой цѣнѣ, имѣя цѣлью уничтожить безсовѣстныя книжныя спекуляцiи въ области народной литературы. Условiя этого благаго предпрiятiя должны быть въ скоромъ времени опубликованы во многихъ газетахъ. И когда дрянныя народныя книжонки въ Москвѣ быстро расходятся въ народѣ, обогащая издателей, въ это же время въ новооткрытомъ московскомъ книжномъ складѣ «Общества распространенiя священнаго писанiя” дѣла пока идутъ довольно плохо. Впрочемъ, самый складъ слѣдовало бы помѣстить въ болѣе видномъ мѣстѣ, а не въ Златоустовомъ монастырѣ, гдѣ онъ теперь. И мы ничего не можемъ сказать противъ замѣчательнаго усердiя лицъ, берущихъ на себя трудъ распространенiя евангельскихъ книгъ. Намъ извѣстенъ одинъ севастопольскiй боецъ, весь израненный, теперь находящiйся въ отставкѣ, который въ прошломъ году лѣтомъ, одинъ своими силами, распространилъ въ народѣ 30,000 экземпляровъ евангелiй, въ приволжскихъ губернiяхъ. Нынѣшней зимою онъ завѣдывалъ московскимъ помянутымъ складомъ и жаловался на тугую продажу въ Москвѣ. А теперь отправился на особомъ суднѣ, наполненномъ священными и духовно–нравственными книгами, по Волгѣ, отъ Рыбинска и внизъ — чуть не до Астрахани, съ тѣмъ, чтобы при своихъ остановкахъ у селъ и у городовъ распродавать среди народа по возможно дешевой цѣнѣ книги, особливо экземпляры евангелiй въ русскомъ переводѣ. Дай Богъ всякаго успѣха такой дѣйствительно миссiонерской дѣятельности! О московской городской думѣ до слѣдующихъ замѣтокъ.

Москвичъ.

_______

ОТЧЕТЪ О ВѢНСКОЙ ВЫСТАВКѢ.

МАКСА ШЛЕЗИНГЕРА^*).

I.

Капризы климата. — Что можно замѣтить между Пассау и Вѣною. — Скопленiе кладей назначенныхъ для выставки. — Причины его. — Въ чемъ ошиблась коммиссiя выставки. — Критика вѣнскихъ жителей. — Декоративное погребенiе. — Много внѣшняго блеска и запахъ гнили. — Стачка дрожекъ. — Ея причины и бѣдствiе просьбъ на водку. — Дружественное предостереженiе. — Трагическая и комическая стороны стачки.

Вѣна, 30–го апрѣля.

Отъ Лондона до Доуэра — лѣто; отъ Доуэра до Остенде — буря; отъ Брюсселя до Кёльна — суровая осенняя погода; вдоль по Рейну до Майна — проливной холодный дождь; отъ Пассау до Линца убiйственная для цвѣтовъ снѣжная мятель, и здѣсь въ Вѣнѣ — сибирскiй холодъ! И такъ на однообразiе погоды во время поѣздки мнѣ нельзя пожаловаться. Менѣе чѣмъ въ двое сутокъ я отвѣдалъ больше климатовъ, чѣмъ иной смѣлый путешественникъ, проѣхавшiй Азiю вдоль и поперекъ, и кто понималъ бы языкъ цвѣтовъ, тотъ могъ бы подслушать много грустныхъ рѣчей о преждевременной смерти, которая поразила многiе изъ нихъ вслѣдствiе внезапнаго холода.

Въ Пассау, между 2 и 3 часами утра, именно когда совершалась несчастная ревизiя кладей, — французскiй коммисаръ выставки, съ которымъ я познакомился въ вагонѣ, отвелъ меня немножко отъ станцiи и показалъ мнѣ длинный рядъ нагруженныхъ вагоновъ. «Эти самые вагоны”, сказалъ онъ мнѣ, «стояли на этомъ же мѣстѣ десять дней назадъ, когда я ѣхалъ въ Парижъ. Они всѣ содержатъ кладь для выставки, и Богъ знаетъ, когда двинутся съ мѣста”. Подобные же вагоны съ кладью — я видѣлъ потомъ — стояли на всѣхъ главныхъ станцiяхъ до Вѣны длинными, двойными рядами. Накопленiе ихъ простирается отъ Пратера до Баварiи и, какъ я слышалъ, существуетъ на сѣверной и южной дорогѣ точно такъ какъ на западной.

Уже изъ этого видно, что въ зданiе выставки еще не дошло все то, чтó для него назначено. Одни винятъ въ этомъ правленiя дорогъ, другiе — медлительность выставляющихъ, а третьи то обстоятельство, что мало рельсовъ ведущихъ въ самое зданiе выставки. Конечно, очень страненъ былъ тотъ неизвѣстный человѣкъ, который поставилъ свою ногу на источникъ Дуная въ Донауэшингенѣ и съ радостiю думалъ, какъ будутъ изумлены венгры и турки, когда вдругъ увидятъ, что рѣка изсякла. Но если бы, наоборотъ, кто–нибудь сдѣлалъ заключенiе, что всѣ клади для выставки въ Баварiи, Саксонiи, Богемiи, Моравiи и Венгрiи остановятся, если какой–нибудь тяжелый предметъ будетъ положенъ на устье рельсовъ, то есть въ вѣнскомъ Пратерѣ, тотъ конечно высказалъ бы не нелѣпую мысль. Отчасти причина заключается дѣйствительно въ мѣстѣ истока, въ меньшей степени, безъ сомнѣнiя, и въ мѣстахъ источниковъ, въ странахъ, выставляющихъ свои произведенiя; львиная доля вины однако–же должна быть приписана тому, что большое зданiе было готово мѣсяцемъ позже срока, такъ что невозможно было своевременно помѣстить въ немъ множество вещей. Въ этомъ застоѣ не слѣдуетъ обвинять руководителей предпрiятiя. Несмотря на всѣ ихъ усилiя и несмотря на мягкую зиму, благопрiятствовавшую постройкѣ, едва ли можно было сдѣлать въ данный срокъ больше, чѣмъ они сдѣлали. Они разсчитали все точно и тонко: пространство и время, вышину, длину, ширину и глубину, крѣпость камня и тяжесть желѣзныхъ реберъ, которыя предполагалось взгромоздить на него, потребный свѣтъ, необходимые входы и выходы, желанiя и возможности; въ одномъ только была ошибка въ ихъ разсчетѣ: въ опредѣленiи числа тѣхъ, кто нахлынетъ требовать мѣста. Въ этомъ отношенiи они приняли слишкомъ малое число. Не только число желающихъ выставить, но и требуемое ими пространство далеко превзошли всѣ ихъ ожиданiя. И слѣдствiемъ было то, что они, чтобы избѣжать слишкомъ большаго числа отказовъ, — постепенно стали увеличивать главное зданiе и строить пристройки, не предполагавшiяся въ первоначальномъ планѣ и потребовавшiя гораздо больше времени и работы, чѣмъ они разсчитывали. Такъ какъ критиковать всегда легче чѣмъ созидать, и вѣнскiе жители, не смотря на свое прославленное добродушiе, можетъ быть изъ всѣхъ жителей большихъ городовъ предаются наиболѣе жестокой критикѣ всего, чтò происходитъ въ ихъ предѣлахъ, театра и искусства, кухни, супружеской жизни и нравственности или безнравственности доброй сосѣдки, то само собою разумѣется, что они часто безъ малѣйшаго добродушiя рѣзко отзываются о коммиссiи выставки и ея предсѣдателѣ. Но это порицанie навѣрное перейдетъ въ восхищенiе, какъ только все будетъ готово и на мѣстѣ. Житель Вѣны обладаетъ горячею кровью и любитъ превосходную степень какъ въ мысляхъ, такъ и въ ихъ выраженiи, въ разговорномъ и въ письменномъ слогѣ, въ похвалѣ и порицанiи, въ жизни и мечтахъ, и, почему знать, можетъ быть даже во снѣ и смерти.

Такъ какъ я написалъ слово смерть, и объ выставкѣ сегодня уже не желаю говорить ни слова, то упомяну объ одной изъ множества вещей, которыя поразили меня здѣсь своею странностiю. Вчера, когда я шелъ по Грабену, встрѣтилось мнѣ погребальное шествiе. Кто составлялъ въ немъ главное, скрытое отъ меня лицо — я не знаю, да и не въ этомъ дѣло. Покойникъ, конечно, не былъ высокаго чина и состоянiя; это можно было видѣть по свитѣ, состоявшей изъ двухъ омнибусовъ, въ которыхъ сидѣли скромные бюргеры. Не смотря на то, погребальная колесница была такъ изящна, что противъ нея ничего не могъ бы возразить никакой владѣтельный князь. Она была кругомъ обвѣшена бѣлымъ; надъ ней подымались четыре серебряныхъ столба, на которыхъ укрѣплялся богато украшенный балдахинъ; все вмѣстѣ представляло храмъ, въ срединѣ котораго покоился гробъ покрытый цвѣтами. Я назвалъ эту колесницу изящною, но невѣрно. Это была неудачная попытка на роскошь. Посеребренные столбы показывали по мѣстамъ свое сосновое дерево, бѣлыя подвѣски были изъ легкой, дешевой шелковой матерiи и всѣ складки были потерты. При точномъ разсмотрѣнiи эта притязательная колесница производила очень непрiятное впечатлѣнiе. Она хотѣла выдать себя за то, чѣмъ не была, претендовала на достоинство, которымъ не обладала, болѣе годилась для комической пантомимы, чѣмъ для серьознаго зрѣлища смерти. Но и въ жизни, какъ говорятъ, милая Вѣна представляетъ теперь много такого пышнаго, которое, если взглянуть поближе, болѣе имѣетъ свойства декорацiи, чѣмъ дѣйствительности. Во внѣшности выступаетъ на видъ ужасно много богатства, и я готовъ назвать почти назойливою ту роскошь, которая обнаруживается во всевозможныхъ областяхъ жизни. Но подъ этою наружностiю, какъ меня увѣряли, скрывается цѣлый мiръ гнiенiя, простирающiйся гораздо дальше въ ширину, глубину и даже высоту, чѣмъ въ большей части другихъ главныхъ городовъ Европы. Я лишь нѣсколько дней въ Вѣнѣ и хоть знаю Вѣну прежнихъ временъ, но не хочу позволить себѣ рѣшительно судить о ея состоянiи, да и не хочу вѣрить на слово сужденiю другихъ. Но не могу отрицать, что изъ дворцовъ, среди которыхъ я жилъ, на меня вѣетъ иногда какъ будто запахъ гнили. Такъ какъ это можетъ быть ошибка моего органа обонянiя, то лучше я посмотрю нѣкоторое время, подтвердитъ ли мой умъ показанiя моего носа, или нѣтъ.

Вообще здѣсь можетъ быть рѣчь только о первыхъ впечатлѣнiяхъ. Такъ какъ я предаюсь имъ беззавѣтно, какъ дѣвушка своей первой любви, то я благоразумно готовлюсь напередъ къ возможности горько въ нихъ раскаяться. Вообще же я очень уважаю первыя впечатлѣнiя, и потому буду и впослѣдствiи отдаваться имъ съ наивностiю, о которой болѣе мудрые люди, смотря по своимъ взглядамъ, или пожалѣютъ или позавидуютъ.

Послѣднiе два дня Вѣна внѣ себя. Ея фiакры и комфортабли, то–есть одноконныя и двуконныя дрожки, прiостановили работу, чтобы вынудить повышенiе платы. По моему скромному мнѣнiю, они и до сихъ поръ были довольно дороги, во всякомъ случаѣ дороже, чѣмъ въ Лондонѣ и въ какомъ–нибудь другомъ городѣ. За иные концы отъ станцiи желѣзной дороги въ дальнiя мѣста города платилось почти 3 флорина, то–есть 2 талера, и за небольшiе концы отъ центра города до Пратера полтора гульдена, то–есть талеръ. За фiакръ, который я нанялъ понедѣльно изъ Лондона, я долженъ платить 400 гульденовъ въ мѣсяцъ, и кромѣ того имѣю прiятное сознанiе, что въ концѣ каждой недѣли онъ разсчитываетъ на порядочную прибавку на водку. Еслибы я отказалъ ему въ ней, или она оказалась бы ниже его ожиданiй, то онъ оставилъ бы меня на мели въ ту минуту, когда былъ бы мнѣ всего нужнѣе: или явился бы часомъ позже, чѣмъ я ему велѣлъ, или скрылся бы въ шинокъ, а я бы искалъ его, или съигралъ бы со мной какую другую злую шутку, чтобы напомнить мнѣ мою «обязанность”. Ибо строже чѣмъ иная изъ десяти заповѣдей соблюдается здѣсь заповѣдь денегъ на водку, и горе тому, кто ее преступитъ. Скорѣе я могъ бы умилостивить мстящаго Iегову, наказывающаго до десятаго колѣна, чѣмъ многихъ людей этого императорскаго города, привыкшихъ къ деньгамъ на водку, еслибы я отказалъ имъ въ ихъ «правѣ”. Это непрiятность и язва, мучащая иностранца на каждомъ шагу, и отъ которой онъ спастись не можетъ. Извощикъ, которому вы заплатили по таксѣ, слуга знакомаго семейства, въ которое васъ пригласили вечеромъ на чай, дворникъ, отворяющiй ворота, прачка, моющая ваше бѣлье, лакей при ложѣ въ театрѣ, коммиссiонеръ на улицѣ, всѣ обнаруживаютъ притязанiе на деньги на водку, и вѣроятно тоже сдѣлаетъ и могильщикъ, который опуститъ васъ въ яму.

Для урожденнаго австрiйца этотъ косвенный налогъ сталъ второю привычкою. Онъ его не чувствуетъ, и своею рыцарскою щедростiю до невѣроятности портитъ извѣстную долю населенiя. Отъ этого классъ служащихъ, не смотря на свою почти восточную угодливость, сдѣлался господствующимъ классомъ, съ которымъ не легко входить въ компромиссы. Поэтому я предостерегаю каждаго иностранца отъ подобныхъ попытокъ, такъ какъ онѣ въ концѣ концовъ ведутъ къ весьма пустымъ сбереженiямъ, а между тѣмъ навѣрное могутъ испортить ему прiятности пребыванiя въ Вѣнѣ. Гораздо лучше пусть покоряется обычаю страны и даетъ щедро на водку, и благо будетъ ему на земли. «Я никогда и не ложусь спать, не положивъ себѣ подъ подушку нѣсколькихъ цванцигеровъ. Можетъ случиться пожаръ и кто–нибудь вздумаетъ спасти меня, или наводненiе, или другая бѣда. Чтó же я стану дѣлать, не имѣя подъ руками денегъ на водку? А если я нежданно погибну, чтò скажетъ вѣнскiй Богъ, если я явлюсь къ нему съ пустыми руками?” Такъ говорилъ мнѣ одинъ прiятель изъ Берлина.

Изъ сказаннаго вамъ станутъ до извѣстной степени понятны увѣренiя фiакровъ, что они желаютъ возвысить плату не изъ за туземцевъ, а изъ за иностранцевъ. «Вѣнскiе господа всегда благородны”, объяснялъ мнѣ мой извощикъ, «и всегда щедро даютъ на водку, такъ что небольшой разсчетъ, если такса будетъ выше или ниже на пару крейцеровъ. Но иностранцы, иностранцы! Они платятъ по таксѣ, и не прибавляютъ ни единаго крейцера! Господа нѣмцы и господа англичане ужасно скупы”.

Если это толкованiе вѣрно — а я слышалъ его и съ другихъ сторонъ — то стачка дрожекъ произошла изъ за гостей, нарушающихъ обычай страны. Но какъ бы то ни было, почтенный магистратъ чувствовалъ обязанность отвергнуть требованiя извощиковъ, какъ неосновательныя, и стать на сторону гостей, которые стекаются теперь въ Вѣну. Никакой уступки, никакого компромисса! — Таково было рѣшенiе властей; и вотъ всѣ нумерованные наемные экипажи исчезли со своихъ мѣстъ. Около 3,000 дрожекъ не явилось на мѣста, и отсюда вышло много трагическаго и комическаго.

Всего хуже было иностранцамъ, прибывшимъ на станцiю желѣзной дороги, или желавшимъ уѣхать. Такъ какъ здѣшнiе отели считаютъ ниже своего достоинства держать омнибусы для прiѣзжающихъ, то бѣдные прiѣзжiе сидѣли толпами среди своихъ тяжелыхъ багажей и еще болѣе тяжелаго незнанiя чтó имъ дѣлать. Наконецъ они рѣшились идти въ городъ пѣшкомъ и велѣть нести багажъ за собою. Желавшiе уѣхать должны были то же сдѣлать и часто опаздывали на поѣзды. Туземцамъ тоже пришлось плохо. При жестокихъ холодахъ неудобно было идти пѣшкомъ въ театръ, когда впереди предстоитъ возвращаться ночью можетъ быть среди снѣжной мятели. По той же причинѣ пришлось избѣгать обѣдовъ и вечернихъ собранiй. Затихли улицы, и пришли въ унынiе всѣ, кто не имѣлъ своего экипажа; но власти были непоколебимы; и фiакры упорствовали. По нуждѣ приходилось прибѣгать къ омнибусамъ; горестно было положенiе многихъ любящихся, не могшихъ нанять экипажа для вѣнчанья, и душу разрывало горе оплакивающихъ, которые должны были провожать дорогою покойника на кладбище въ обыкновенномъ омнибусѣ. Но всѣ эти бѣдствiя только подымали самосознанiе фiакровъ, и въ заносчивой гордости эти молодцы гуляли по городу, или дѣлали прогулки за городъ, или нанимали пароходъ, на которомъ человѣкъ по двѣсти отправлялись въ Прессбургъ и въ Венгрiю, гдѣ неудавалось имъ прежде быть за недосугомъ.

Кто знаетъ, какое глубокое значенiе имѣетъ фiакръ для вѣнской жизни, тотъ можетъ измѣрить всю величину горя, вдругъ разразившагося надъ богоспасаемымъ городомъ. Къ фiакрамъ достаточные классы также привыкли, какъ къ силамъ природы, къ свѣту и теплотѣ. Солнечный свѣтъ можетъ быть однакоже замѣненъ газомъ, и теплота печкою; но чѣмъ вдругъ замѣнить фiакры? Случай вышелъ роковой. Мнѣ кажется даже, что большая часть жителей приняли сторону фiакровъ, совѣтовали властямъ уступить и — не безъ основанiя — упрекали ихъ въ томъ, что онѣ довели дѣло до крайности какъ разъ передъ открытiемъ выставки. Другiе, напротивъ, совѣтовавшiе противиться стачкѣ «до смерти”, предлагали самыя странныя средства. Упомяну только одно — предлагалось, чтобы военные отдали въ употребленiе иностранцамъ свои экипажные парки. Представьте себѣ почтеннаго отца семейства, прибывшаго съ женою, дочерьми и картонками, и ѣдущаго въ отель на обозной фурѣ, или даже на орудiи! Гостепрiимство было бы такимъ образомъ соблюдено, но согласно ли было бы это съ достоинствомъ артиллерiи и семейства?

Съ сегоднешняго утра одноконныя дрожки прекратили стачку, а завтра надѣются, что и двуконныя будутъ смягчены нѣкоторыми уступками. Тогда опять можно будетъ вольнѣе дышать, и многiя тысячи избавятся отъ непрiятности утромъ рано въ черномъ фракѣ и въ бѣломъ галстухѣ идти пѣшкомъ на выставку, чтобы присутствовать при ея открытiи. Завтра утромъ! Черный фракъ! Бѣлый галстухъ! Торжество открытiя! Каждаго пробираетъ морозъ при одной мысли о такомъ удовольствiи.

(Продолженiе будетъ).

_______

ОДИНЪ ИЗЪ НАШИХЪ БИСМАРКОВЪ.

Часть III и послѣдняя.

(Окончанiе).

ГЛАВА X.

СЪ ВЫСОТЫ.

На другой день послѣ вечерней прогулки на Елагинской Стрѣлкѣ и окончанiя вечера, проведеннаго у Излера въ компанiи съ двумя француженками легкаго поведенiя, графъ Обезьяниновъ отправился къ своему прежнему министру объявить о своемъ рѣшенiи оставить Камарино.

На объявленiе графа Обезьянинова министръ отвѣчалъ: «очень хорошо–съ”, и въ душѣ порадовался тому, что избавлялся отъ такого ненадежнаго градоначальника.

Правитель же канцелярiи министра, съ которымъ графъ встрѣтился въ прiемной, узнавъ о намѣренiяхъ графа, поздравилъ его и прибавилъ, что по его соображенiямъ графу предстоитъ еще много принимать поздравленiй съ повышенiями въ жизни.

— А трудненько вамъ будетъ, графъ, съ этимъ департаментомъ справиться, сказалъ правитель канцелярiи.

— Особенно труднаго ничего не можетъ быть, отвѣчалъ графъ.

— А у васъ дѣльный, говорятъ, вице–директоръ.

— Я его не знаю; вообще вице–директоры, по моему мнѣнiю, совсѣмъ ненужные чиновники.

— Ну, не говорите; вице–директоры очень бываютъ нужны, когда директоры оказываются ненужными.

— Для меня по крайней мѣрѣ вице–директоръ совершенно ненуженъ, возразилъ графъ, и затѣмъ, раскланявшись съ правителемъ канцелярiи, уѣхалъ.

Такъ кончилось прощанiе съ Камаринымъ съ его оффицiальной стороны.

___

Въ тотъ же день послана была депеша въ Камарино къ Маклакову, слѣдующаго содержанiя: «оставляю мѣсто, получаю новое. Прiѣзжайте въ Петербургъ. Нуждаюсь въ васъ.

Графъ Обезьяниновъ”.

___

Въ тотъ же день послано было письмо къ Вѣрѣ Осиповнѣ въ Камарино, слѣдующаго содержанiя:

«Любезная Вѣра Осиповна!

«Я надѣялся скоро вернуться въ Камарино и увидѣться съ вами. Но человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ. Мнѣ не даютъ покоя съ предложенiями разныхъ мѣстъ въ Петербургѣ: и едва я откажусь отъ одного, какъ предлагаютъ мнѣ другое. По моимъ принципамъ, я не могу отказывать правительству въ моемъ содѣйствiи, а потому долженъ былъ принять мѣсто директора у князя А. В. и остаюсь здѣсь въ Петербургѣ. Мнѣ жаль, что разстаюсь съ вами, но вѣрьте, никогда васъ не забуду, и, цалуя ваши ручки, остаюсь навсегда вамъ преданный гр. Иванъ Обезьяниновъ”.

___

Въ Камаринѣ вѣсть о невозвращенiи графа Обезьянинова произвела волшебное впечатлѣнiе.

Даже солнце какъ–то блеснуло свѣтлѣе. На улицахъ цаловались и поздравляли другъ друга.

Маклаковъ сунулся было къ одному изъ предсѣдателей палаты и къ двумъ почетнымъ купцамъ города съ предложенiемъ написать благодарственный адресъ графу Обезьянинову, но предложенiе это не имѣло успѣха, по крайней мѣрѣ внезапнаго, вслѣдствiе того, что предсѣдатель одной изъ палатъ не безъ основанiя замѣтилъ, «что прежде надо узнать, какое это новое мѣсто получилъ графъ, а потомъ, пожалуй, и написать можно адресъ”.

Нѣсколько помѣщиковъ хотѣли затѣять прощальный обѣдъ графу, то есть обѣдъ проникнутый грустью о разлукѣ съ его сiятельствомъ, и на почетномъ мѣстѣ, гдѣ долженъ былъ бы сидѣть графъ, поставить колонку, а на колонкѣ портретъ графа, и затѣмъ, пiя за его здоровье, послать трогательную депешу въ Петербургъ; но и этому предложенiю не удалось осуществиться, ибо кто–то вошедшiй въ клубную комнату, гдѣ обсуждался этотъ проектъ, замѣтилъ, что если этотъ проектъ состоится, то онъ устроитъ контръ–обѣдъ, съ цѣлью напиться отъ радости, что графа Обезьянинова отъ нихъ убрали.

___

Вѣра Осиповна, по полученiи письма графа, пришла въ неописанное бѣшенство. Она разорвала письмо, разорвала себѣ платье, сломала два гребня, — изъ которыхъ одинъ объ голову своей горничной, разбила двѣ чашки, изъ которыхъ одну нарочно, швырнувъ на полъ, и наконецъ, въ заключенiе всего, произнесла слѣдующiй монологъ: «Ахъ ты мошенникъ, ахъ ты подлая тварь! обѣщалъ на мнѣ жениться и надуть хочешь! Погоди же, я тебѣ задамъ, я тебя проучу, глупый мальчишка! Вишь какой: думаетъ, что онъ графъ Обезьяниновъ, а я какая нибудь Вѣра Осиповна, содержанка его; нѣтъ, батинька, не содержанка я твоя, а жена, законная жена, да–съ, графиня я Обезьянинова, и никѣмъ другимъ быть не хочу! А не захочешь, такъ раззорю я тебя, оскандалю, убью, чортъ подери!.. да, убью... Ужъ если такъ, то на все пойду”... Опять полетѣла чашка и разбилась сейчасъ же... «Аннушка, Аннушка!..” Вошла горничная.

— Что прикажете?

— Сейчасъ укладывать! Ѣдемъ въ Петербургъ.

— Слушаю–съ.

— Ахъ ты этакiй мошенникъ! Посмотримъ, какъ ты Вѣру Осиповну–то надуешь!.. Что я съ мужемъ–то развелась даромъ что ли: я тебѣ покажу чтó я значу!..

И начала она плакать и смѣяться.

___

Графъ черезъ 3 дня получилъ бумагу о назначенiи его директоромъ департамента.

При полученiи бумаги Маклаковъ былъ уже въ Петербургѣ.

Графъ предложилъ ему мѣсто вице–директора. Маклаковъ принялъ.

Когда Маклаковъ принялъ, графъ вспомнилъ, что есть вѣдь вице–директоръ, котораго прежде вѣдь надо спихнуть, а чтобы спихнуть — надо прежде съ нимъ увидѣться.

У графа очутился уже курьеръ въ передней.

— Съ курьеромъ тебя поздравляю! сказалъ ему дядя, цалуя племянника въ упоенiи радостнаго восторга: un courrier à la porte — c'est bоn signe!

Съ этимъ курьеромъ графъ послалъ записку въ третьемъ лицѣ къ вице–директору, слѣдующаго содержанiя.

«Директоръ департамента такого–то, графъ Обезьяниновъ, свидѣтельствуя свое совершенное почтенiе такому–то, покорнѣйше проситъ пожаловать для представленiя его сiятельству завтра въ 10 часовъ утра. Къ этому же времени графъ проситъ къ нему явиться всѣхъ гг. служащихъ по департаменту ему ввѣренному”.

Затѣмъ графъ Обезьяниновъ принялся составлять общiй планъ дѣйствiй и занятiй для цѣлаго дня (при этомъ онъ ходилъ по комнатѣ и курилъ сигару):

Въ 9 часовъ вставать? нѣтъ, лучше въ 10.

Въ 11 докладъ у него вице–директора.

Въ 12 завтракъ у Дюссо, или гдѣ нибудь — до 2–хъ.

Въ 2 въ департаментъ — до 4–хъ.

Въ 4 въ клубъ — до 7¹/₂.

Въ 7¹/₂ лѣтомъ на Острова, зимою въ театръ.

Въ 11 занятiе по департаменту до 12–ти или тамъ какъ придется.

Затѣмъ, что касается дѣла и духа управленiя, графъ резюмировалъ ихъ такъ:

Поднять дисциплину.

Сократить переписку.

Ускорить дѣлопроизводство.

Вникать только въ важныя дѣла.

___

Поводъ спихнуть вице–директора представился очень скоро, и не позже какъ въ тотъ же день.

Графъ Обезьяниновъ уже былъ предрасположенъ противъ своего вице–директора. Читатели спросятъ: «почему, когда графъ Обезьяниновъ его даже не зналъ”? На это отвѣтъ простой. Великимъ людямъ à lа графъ Обезьяниновъ нужны малѣйшiе поводы, чтобы жаловать людей въ благонадежные и разжаловывать ихъ въ неблагонадежныхъ.

Графу Обезьянинову кто–то сказалъ гдѣ–то, что онъ слышалъ что–то о какомъ–то вице–директорѣ въ какомъ–то департаментѣ его министерства.

— Чуть ли это не твой вице–директоръ, прибавилъ этотъ кто–то. Я знаю только одно: что объ немъ говорятъ какъ о какомъ–то феноменѣ ума и способностей, а на самомъ дѣлѣ онъ ничто иное какъ нигилистъ, и протежируетъ всѣмъ такимъ–же нигилистамъ какъ онъ.

Въ умѣ графа послѣ этихъ словъ сложилось почти цѣльное представленiе о своемъ департаментѣ, какъ о сборищѣ нигилистовъ, которое нужно пообчистить, и порядкомъ пообчистить.

Ничто такъ не улыбалось графу какъ мысль о предстоящемъ ему процессѣ пообчищенiя du personnel своего департамента.

Черезъ два часа послѣ отправленiя записки къ вице–директору, графъ Обезьяниновъ получаетъ черезъ курьера отъ этого вице–директора записку, слѣдующаго содержанiя: «Милостивый государь, графъ Иванъ Александровичъ, вслѣдствiе почтеннаго того письма вашего сiятельства, спѣшу васъ увѣдомить, что буду ожидать прибытiя вашего сiятельства въ департаментъ, чтобы имѣть честь съ вами познакомиться и представить вамъ департаментскихъ чиновниковъ. Примите, милостивый государь, увѣренiе въ моемъ отличномъ почтенiи и преданности. Вашъ покорный слуга И. Рыбкинъ”.

Трудно описать какая злоба овладѣла графомъ Обезьяниновымъ при чтенiи этой записки. Онъ скомкалъ ее въ рукѣ въ порывѣ благороднѣйшаго изъ негодованiй, и затѣмъ швырнулъ этотъ комокъ бумаги на полъ: «вотъ они нигилисты! смѣетъ мнѣ дѣлать!....” здѣсь графъ остановился: его достоинство слишкомъ было оскорблено, чтобы выговорить слово, которое пришло ему на мысль..... «Что дѣлать?” подумалъ онъ: «ѣхать къ князю Александру Васильевичу, и немедленно требовать смѣны вице–директора? Да, ѣхать; но я еще не представлялся князю, неловко. Написать еще разъ вице–директору? нѣтъ, рукъ себѣ марать не намѣренъ. Вотъ чтó: поѣду завтра утромъ къ князю, представлюсь, предупрежу его о моихъ намѣренiяхъ и затѣмъ прiѣду въ департаментъ и дамъ имъ о себѣ знать”. Цѣлая рѣчь начала складываться въ умѣ графа. Смыслъ ея былъ: «месть, месть, за оскорбленное въ моемъ лицѣ достоинство правительства! смерть, смерть, въ лицѣ вице–директора, всѣмъ нигилистамъ!”

Графъ началъ опять ходить по комнатѣ и размышлять о своей рѣчи: «Я призванъ, господа, довѣрiемъ правительства”.. нѣтъ — «высшаго правительства... къ управленiю департаментомъ.... Моя прошедшая служба доказала мнѣ что”... Чтò она мнѣ доказала? спросилъ себя графъ. Не найдя въ себѣ удовлетворительнаго отвѣта, онъ перешелъ къ другой мысли: «я уважаю”... нѣтъ, не уважаю: «я привыкъ, господа, смотрѣть на подчиненныхъ какъ на подчиненныхъ, и вслѣдствiе этого требую чтобы вы понимали, кто я, и для чего я назначенъ”.... Ну, однимъ словомъ, что нибудь въ этомъ родѣ. Я ихъ подтяну! Однако–же, чортъ возьми, нигилизмъ дѣлаетъ успѣхи; удивительная это вещь, неужели же его нельзя искоренить? Ухъ, назначили бы меня шефомъ жандармовъ — я имъ показалъ бы! Слабость, больше ничего, un gouvernement faible — rien de plus, il ne sait pas ce qu'il fait... Небось, въ прежнее время не смѣлъ бы какой нибудь вице–директоръ написать такую записку своему начальнику... Однако–же, чтó я ему скажу? чтò? Очень просто: «а васъ, милостивый государь, я прошу подать прошенiе объ увольненiи”, — вотъ и все....

___

Насталъ этотъ другой день.

Графъ Обезьяниновъ выѣхалъ въ 11 часовъ къ князю представляться, продолжая быть преисполненнымъ негодованiя на свой будущiй департаментъ и вице–директора въ особенности.

Въ прiемной князя графъ засталъ нѣсколько чиновниковъ и обычное количество просителей.

Графа попросили войти въ кабинетъ.

Князь вышелъ къ нему на встрѣчу съ обычною любезностью.

— Вы найдете, любезный графъ, вашъ департаментъ въ отличномъ порядкѣ: votre prédécésseur était un parfait gentleman et un homme de capacités, a вашъ вице–директоръ — человѣкъ, котораго я вамъ особенно рекомендую: вы въ немъ найдете помощника самаго прiятнаго и въ тоже время самаго полезнаго.

Князь позвонилъ. Вбѣжалъ курьеръ.

— Рыбкина попросить.

— Слушаю–съ. Курьеръ вышелъ.

На графа эти слова произвели крайне непрiятное впечатлѣнiе. Онъ только что собирался представить князю о необходимости замѣстить Рыбкина своимъ Маклаковымъ.

— А я собирался вашему сiятельству на него принести жалобу.

— Comment — déjà? спросилъ удивленный князь.

— Я вчера написалъ ему записку, прося его придти ко мнѣ сегодня утромъ; вообразите себѣ, что въ отвѣтъ получаю отъ него предерзкую записку, въ которой онъ говоритъ, что будетъ меня ожидать въ департаментѣ.

— Вы налагаете на меня нѣчто въ родѣ Соломонова суда. Tout les deux vous avez tort et vous avez raison (вы оба правы и оба виноваты): vous avez raison, потому что имѣли основанiе другъ на друга обидѣться, vous avez tort, потому что, строго говоря, должны были первые поѣхать — вы къ вице–директору, какъ къ товарищу, а онъ долженъ былъ явиться къ вамъ, какъ къ директору, въ качествѣ вице–директора...

Графъ слегка смутился этимъ неожиданнымъ объявленiемъ его виновнымъ.

Въ это время вошелъ вице–директоръ Рыбкинъ, одѣтый въ вицъ–мундиръ, со звѣздою, въ темно–сѣрыхъ панталонахъ, съ бородою à la Napoléon III, съ pince–nez на носу, съ длинными усами и съ весьма умнымъ выраженiемъ въ лицѣ.

Графъ его оглянулъ съ головы до ногъ.

— Николай Ивановичъ, имѣю честь кланяться, сказалъ князь, подавая руку вошедшему вице–директору, который очень развязно поклонился князю и пожалъ ему руку, чтó усугубило непрiятное впечатлѣнiе графа. — Позвольте мнѣ, господа, имѣть удовольствiе васъ познакомить: — графъ Обезьяниновъ, директоръ, Николай Ивановичъ Рыбкинъ, вице–директоръ того же департамента! То что я говорилъ вашему сiятельству про него, скажу при немъ — рекомендую его вамъ какъ отличнаго помощника.

Вице–директоръ поклонился, графъ сдѣлалъ полупоклонъ. Ни тотъ, ни другой не подали руки.

— Очень радъ быть помощникомъ его сiятельства; но изъ вчерашняго письма я заключилъ, что его сiятельству угодно отъ меня требовать подчиненiя, — я полагаю, что это недоразумѣнiе, сказалъ, слегка улыбаясь и удивительно развязно потирая себѣ руки, Николай Ивановичъ.

Графа душило внутреннее бѣшенство.

— Недоразумѣнiя тутъ никакого не было, началъ, сдерживая гнѣвъ свой, графъ.

— Вчерашнее должно быть предано всеуносящему и всесокрушающему потоку забвенiя, сказалъ, прерывая графа, князь Александръ Васильевичъ. Миръ и согласiе да будутъ, господа, между вами. Всякое дѣло настолько же выигрываетъ отъ гармоническаго сочетанiя всѣхъ умственныхъ его агентовъ, сколько проигрываетъ отъ разногласiя разноличныхъ къ нему отношенiй. Вашъ день, любезный графъ, для доклада будетъ четвергъ отъ 10–11; но засимъ мой кабинетъ и моя персона всегда къ вашимъ услугамъ, когда чтò либо выходящее изъ обычной колеи текущихъ и ординарныхъ дѣлъ потребуетъ совѣщанiя съ моею опытностiю. Засимъ до свиданiя, господа.

Николай Ивановичъ вышелъ.

— C'est un bon diable, сказалъ графу князь, указывая на вышедшаго изъ двери Николая Ивановича, il faut le ménager.

— Да–съ, но не думаете ли вы, ваше сiятельство, что онъ слишкомъ безцеремоненъ.

— Mais, cher comte, я принялъ себѣ за правило, какъ относительно государства, такъ и относительно людей, давать просторъ ихъ воображенiю во всемъ что касается иллюзiональной свободы: это, и только это даетъ мнѣ возможность дѣлать изъ нихъ чтó признаю нужнымъ: ихъ право носить бороду и сѣрые панталоны — это для меня весьма простое средство держать въ рукахъ самыхъ большихъ либераловъ. Не забудьте тоже, любезный графъ, что вы кромѣ кабинета въ департаментѣ имѣете le salon du grand monde de St.–Pétérsbourg, гдѣ я ожидаю вашихъ услугъ à titre d'homme charmant et intélligent. Il faut que vous у puissiez être le représentant et l'avocat de ma politique, qui, — quelque simple qu'elle soit, – a neamoins bésoin d'être éclaircie aux incrédules et aux innocents. L'éxpérience de la vie m'a fait comprendre que pour être homme d'état il faut que nous soyons avant tout hommes de salon, dans le sens le plus élevé et le moins banal de ce mot: le salon a son ésprit, comme il a son âme, sa manière à lui de voir et de juger les hommes et les envénements. Prenez cela comme un conseil et pour principe. Et puis mariez–vous. Un homme d'ésprit n'est pas complet quand il lui manque l'ésprit de sa femme^*).

На этихъ словахъ князь протянулъ руку графу, съ улыбкою весьма тонкою и любезною.

Графъ Обезьяниновъ въ эту минуту такъ занятъ былъ мыслiю обличить нигилизмъ въ своемъ вице–директорѣ, что слова князя насчетъ значенiя гостинной въ государствѣ и женитьбы его, графа, прозвучали для него какъ то далеко и смутно. Онъ только улыбнулся, поклонился, пожалъ руку князя и вышелъ, чувствуя нетерпѣнiе встрѣтиться съ своими новыми врагами, на которыхъ очень серьозно и пожалуй даже искренно смотрѣлъ какъ на враговъ государства.

___

Вcлѣдствie сего, позавтракавъ нà–скоро у Дюссо, графъ поѣхалъ прямо въ департаментъ, въ свой департаментъ.

Прiѣхалъ, спросилъ: «гдѣ департаментъ такой то?” тономъ очень строгимъ, а затѣмъ отправился туда быстрыми и твердыми шагами.

Вошелъ графъ въ департаментъ. Всѣ сидятъ. Графъ сердится. Идетъ далѣе, и у какого то чиновника спрашиваетъ: «гдѣ вице–директоръ?” Ему указали на комнату вице–директора: курьеръ успѣлъ перегнать графа. Обращаясь къ вице–директору, онъ громко сказалъ: «директоръ”. Вице–директоръ преспокойно встрѣтилъ графа у порога своего кабинета, поклонялся ему очень вѣжливо. Графъ поклонился сухо, подалъ руку. Затѣмъ вице–директоръ сказалъ:

— Позвольте вашему сiятельству представить нашихъ чиновниковъ.

Всѣ встали и поклонились.

Графъ поклонился, но сухо, ибо глазамъ его представилось зрѣлище разныхъ цвѣтныхъ панталонъ, галстуховъ, длинныхъ бородъ, длинныхъ волосъ, — словомъ, графу показалось что онъ въ царствѣ нигилизма.

Вице–директоръ началъ поименно представлять графу чиновниковъ, начиная съ начальниковъ отдѣленiй, и кончая канцелярскими чиновниками.

Графъ каждому кивалъ головою, но никому не далъ руки.

Затѣмъ графъ всталъ въ позу и громкимъ голосомъ сказалъ нижеслѣдующее: «Получивъ назначенiе мое на cie мѣсто отъ высшаго правительства, я считаю себя обязаннымъ прежде всего отвѣчать за порядокъ въ моемъ вѣдомствѣ. Порядокъ этотъ долженъ заключаться въ томъ, чтобы вы, господа, помнили что я вашъ начальникъ, а вы мои подчиненные.” Послѣднiя слова графъ произнесъ громче и съ ударенiемъ. — «Не знаю какъ понимали эти отношенiя подчиненiя мои предмѣстники, но я долженъ васъ предупредить, что касается меня, что я требую отъ моихъ подчиненныхъ безусловнаго мнѣ повиновенiя во всемъ, что касается службы, то есть дѣлопроизводства и дисциплинарныхъ отношенiй. У васъ, напримѣръ, принято курить въ департаментѣ, — я прошу чтобы этого не было; у васъ принято носить бороды и какое угодно платье, — я прошу чтобы этого не было; у васъ принято, какъ я слышалъ, чтобы начальники отдѣленiй имѣли свои мнѣнiя и высказывали ихъ свободно, — я прошу чтобы этого не было. А тотъ кто хочетъ имѣть свои мнѣнiя можетъ служить гдѣ ему угодно, только не у меня. За симъ прошу васъ помнить мои слова, и въ точности исполнять то чтò я отъ васъ на законномъ основанiи и по ввѣренной мнѣ высшимъ правительствомъ власти буду требовать”.

Молчанiе.

Графъ пошелъ въ свой кабинетъ. Войдя въ кабинетъ, онъ попросилъ къ себѣ вице–директора.

Вице–директоръ вошелъ.

— Я полагаю, ваше превосходительство, началъ графъ, что наши отношенiя могутъ быть хороши подъ однимъ условiемъ: чтобы вы были моимъ помощникомъ и въ тоже время исполнителемъ тѣхъ высшихъ соображенiй, которыя я имѣю въ виду осуществлять на этомъ мѣстѣ. Вчерашнее ваше письмо...

— Позвольте мнѣ, графъ, разъ навсегда объяснить вамъ наши отношенiя такъ, какъ я ихъ понимаю: угодно вамъ съ ними согласиться — прекрасно; не угодно — я попрошу князя меня отъ этой должности уволить. Я вице–директоръ не вашъ, но департамента, графъ; я исполняю не ваши соображенiя, какъ бы высоки они не были, а ту часть дѣлъ, которая на меня будетъ вами возложена по департаменту, я исполняю ихъ подъ своею, а не вашею отвѣтственностью. Что же касается нашихъ чиновниковъ, то полагаю, что вы имѣете право отъ нихъ требовать только одного: исполненiя возложенныхъ на нихъ мѣстами обязанностей; мнѣнiй же своихъ, какъ извѣстно вашему сiятельству, въ департаментѣ, какъ учрежденiи бюрократическомъ, они по дѣламъ имѣть не могутъ...

— Я вижу, что вообще мы съ вами расходимся въ самомъ главномъ, и что поэтому...

— Лучше было бы мнѣ уйти, — потому что моя физiономiя вашему сiятельству не нравится: причина уважительная...

— Я васъ попрошу, ваше превосходительство, мои слова не коверкать.

— А я васъ попрошу, графъ, помнить что я служилъ съ тремя директорами, и въ первый разъ моей жизни встрѣчаюсь съ такимъ какъ вы. Имѣю честь кланяться!

Вице–директоръ вышелъ.

Графъ остался одинъ. Онъ почувствовалъ себя въ непрiятномъ положенiи. Вдругъ, неизвѣстно почему, припомнились ему слова его камердинера, о томъ что въ Камаринѣ лучше чѣмъ здѣсь. И графъ пожалѣлъ что онъ не въ Камаринѣ.

Потомъ онъ сталъ требовать къ себѣ всѣхъ начальниковъ отдѣленiй, для знакомства съ дѣлами. Всѣ были почтительны и сухи до нельзя. Черезъ полтора часа графъ уѣхалъ.

___

Два дня все шло хотя натянуто, но исправно. Графъ начиналъ замѣчать, что онъ водворилъ очень скоро дисциплину въ департаментѣ, и наслаждался этимъ, и хвастался этимъ въ клубѣ.

Вдругъ на третiй день утромъ курьеръ летитъ отъ князя съ письмомъ.

Письмо было коротко: «Любезный графъ, прошу васъ прибыть ко мнѣ въ 11 часовъ по весьма нужному дѣлу”.

Графъ ѣдетъ въ 11 часовъ.

Князь принялъ графа тотчасъ, но на этотъ разъ физiономiя князя была менѣе свѣтла и довольна, чѣмъ въ прежнiе дни.

— Cher comte, lisez. (Прочтите). И князь далъ графу газету, въ которой отчеркнуто карандашемъ было слѣдующее: «Въ одномъ изъ департаментовъ м–ва такого–то, какъ мы слышали, случилось на дняхъ событiе напоминающее давно забытыя времена. Новый начальникъ вступилъ въ должность, и въ привѣтственной рѣчи потребовалъ отъ всѣхъ и каждаго безсловеснаго подчиненiя его волѣ. Говорятъ, всѣ подчиненные въ глубокомъ смущенiи”.

Графъ прочелъ и поблѣднѣлъ.

— Et voilà leurs pétitions à tous: всѣ ваши чиновники просятъ въ отставку.

Графъ поблѣднѣлъ еще болѣе.

— Если бы все это случилось, любезный графъ, домашнимъ образомъ, я былъ бы радъ все это дѣло покончить между нами; и вѣроятно мнѣ удалось бы васъ помирить съ вашими врагами.

— Это враги не мои, а правительства, вырвалось изъ груди графа, съ быстротою пистолетнаго выстрѣла.

— Но дѣло усложняется тѣмъ, что заговорила печать; а печать есть элементъ, противъ котораго безъ особенно важныхъ соображенiй идти не совсѣмъ политично. Вотъ почему, вы меня извините, если, во избѣжанiе болѣе крупныхъ непрiятностей для васъ и для себя, я предложу вамъ de galant–homme á galant–homme, заболѣть, а потомъ представить мнѣ рапортъ о томъ что по болѣзни должны оставить это мѣсто...

Графъ чувствовалъ какъ кровь подходила къ горлу.

— Я очень жалѣю что мы не сходимся, ваше сiятельство, во взглядахъ на отношенiя власти къ подчиненнымъ, а потому прошу меня уволить...

— Parfaitement, chеr comte: я тоже сожалѣю, и больше васъ.

Графъ поклонился и вышелъ.

___

Графъ не заболѣлъ, но уѣхалъ за границу, сказавъ, что порядочнымъ людямъ въ Россiи служить нельзя. «Буду ждать другихъ дней”, прибавилъ онъ.

За то дядя сильно заболѣлъ, и чуть не умеръ отъ удара нанесеннаго его племяннику. Онъ тоже поплылъ за границу лечиться.

Вѣра Осиповна вернулась изъ Петербурга въ Камарино, получивъ отъ графа, подъ угрозою скандала, вексель въ сорокъ тысячъ рублей.

___

Въ Висбаденѣ дядя и племянникъ читаютъ русскiя газеты.

— Экихъ людей назначаютъ! говоритъ графъ Обезьяниновъ.

— Да ужъ людей, нечего сказать! Но знаешь чтò: я предчувствую, что твое время близко...

КОНЕЦЪ.

_______

ЗАМѢТКИ О ТЕКУЩЕЙ ЛИТЕРАТУРѢ^*).

IX.

Проповѣдь европейскаго просвѣщенiя — вотъ главная и общая задача нашей журналистики. Казалось бы — какая ясная, прямая цѣль, какой благодарный, обѣщающiй всякiе успѣхи трудъ! Намъ говорятъ, что Европа богата умомъ, опытомъ, дѣятельностiю, что въ ней живутъ и зрѣютъ великiя мысли; значитъ, стоитъ только черпать изъ этого источника, стоитъ только разъ обратиться къ нему всею душою, и мы должны быть вѣчно богаты идеями, и наши журналы должны быть полны живѣйшаго интереса. А между тѣмъ они ужасно скучны, и наши проповѣдники Европы сами тоскуютъ, сами ничѣмъ не воодушевлены.

Причина въ томъ, что такъ просто это дѣло не дѣлается. Бѣда въ томъ, что у насъ уже кое–что сложилось, уже образовались въ литературѣ свои теченiя, и слѣдовательно европейская умственная жизнь у насъ отражается по своему и ея интересы никакъ не дѣлаются прямо нашими интересами. Въ Парижѣ, напримѣръ, выходитъ брошюрка Александра Дюма–сына, «L'homme–femme”; подымается величайшiй шумъ и пишутся безчисленныя статьи; а мы молчимъ и едва пожимаемъ плечами. За то мы откопаемъ иногда книжку, имѣвшую въ Европѣ незначительный успѣхъ, и усердно возимся съ нею. Точно такъ иныя знаменитости, напримѣръ Гейне, Бокль и т. п. у насъ пользуются гораздо большею славою, чѣмъ въ своемъ отечествѣ.

Вопросъ о томъ, какъ Европа отражается у насъ — вопросъ очень любопытный. Нелѣпо думать, что всякое ея отраженiе хорошо, что чѣмъ сильнѣе это влiянie, тѣмъ для насъ лучше. Нѣтъ, самыя благотворныя идеи могутъ на дурной почвѣ приносить плоды уродливые и даже ядовитые. И точно также нелѣпо воображать, что уродливыя отраженiя сами собою сгладятся, что чѣмъ дальше идетъ время, тѣмъ больше мы сближаемся съ настоящею жизнью Европы, тѣмъ яснѣе и правильнѣе будемъ ее понимать и ей сочувствовать. Нѣтъ, мы по неволѣ будемъ всегда смотрѣть со стороны, какъ чужiе, и чѣмъ больше будетъ развиваться наша собственная литература со своими преданiями, предразсудками, спорными вопросами, тѣмъ больше будемъ отстраняться отъ Европы. Такъ школьникъ по мѣрѣ возраста оказывается или тупымъ и буйнымъ, или даровитымъ и своеобразнымъ, но въ томъ и въ другомъ случаѣ одинаково уходитъ изъ–подъ влiянiя учителя.

И такъ пусть не обманываются наши западники; волею или неволею они сами портятъ то дѣло, которому такъ усердно служатъ; чѣмъ горячѣе они дѣйствуютъ, чѣмъ упорнѣе проповѣдуютъ то или другое начало, выхваченное изъ европейской жизни, тѣмъ сильнѣе они расшатываютъ у насъ страшный колосъ европейскаго авторитета. Переживши кое–что изъ этихъ началъ на самихъ себѣ, на своей кожѣ, мы уже не смотримъ на нихъ съ прежнимъ благоговѣнiемъ, мы уже осмѣливаемся судить учителя, становимся разборчивыми и дерзкими, хотимъ имѣть свое мнѣнiе, словомъ, съ каждымъ годомъ выходимъ изъ роли ученикa.

Но большею частiю мы, конечно, оказываемся непонятливыми и тупыми. Массу публики нельзя считать за толпу проницательныхъ и даровитыхъ учениковъ, да точно также и массу пишущихъ. Поэтому получается самый плачевный результатъ: — мы учимся, не понимая хорошенько того, чему насъ учатъ, и благоговѣемъ по привычкѣ, по рутинѣ, не зная за чтò и передъ кѣмъ. Извѣстно, что если въ школѣ силенъ авторитетъ учителя, то масса учениковъ смотритъ съ презрѣнiемъ не только на лѣнивцевъ, но и на тѣхъ, кто рѣшается безпокоить учителя вопросами и не соглашаться съ нимъ. Такъ дѣло идетъ и у насъ. По мѣрѣ расширенiя европейской проповѣди, масса посредственностей, которыя ее принимаютъ, растетъ все быстрѣе и быстрѣе, и эта–то масса господствуетъ и въ журналистикѣ и въ публикѣ. Крайнie выводы, трудные вопросы, послѣдовательное развитiе началъ — для этихъ людей невозможны, и потому авторитетъ Европы для нихъ имѣетъ неизмѣнную, ненарушимую силу. Отъ этого выходитъ наконецъ, что мы перестаемъ понимать нашего учителя. Учитель измѣнился въ лицѣ, учитель спутался, учитель испытываетъ волненiе и страхъ, а мы по прежнему слушаемъ раскрывши ротъ, ничего не замѣчаемъ отъ избытка благоговѣнiя, и готовы сердито прихлопнуть товарища, который замѣтилъ, чтó дѣлается съ нашимъ авторитетомъ.

Серьозно говоря, вовсе нельзя сказать, чтобы пониманiе европейской жизни у насъ углублялось и уяснялось съ теченiемъ времени. Внутреннiя волненiя Европы для большинства публики недоступны въ ихъ истинномъ смыслѣ. Жестокiе уроки, переживаемые просвѣщеннымъ мiромъ, остаются для насъ безплодными. Мы закоренѣли въ нашемъ давнишнемъ ученичествѣ, и насъ удерживаетъ въ немъ наша лѣнь и неспособность. Журналы могли бы быть очень интересны, если бы представляли намъ живую картину Европы, написанную съ пониманiемъ, съ глубокимъ взглядомъ на дѣйствительный смыслъ современной исторiи. Но они этого не дѣлаютъ; они твердятъ зады, либеральничаютъ на стариннѣйшiй ладъ, и проповѣдываютъ намъ тѣ начала, которыхъ сущность давно обнаружилась и исчерпалась въ дальнѣйшемъ развитiи. И вотъ почему журналы скучны.

Большое неудобство оставаться ученикомъ въ то время, когда пора уже дѣйствовать своимъ умомъ. Чѣмъ тверже мы заучимъ наставленiя учителя и чѣмъ тщательнѣе будемъ сберегать ихъ, тѣмъ вѣрнѣе мы отстанемъ отъ него, если онъ живетъ и мыслитъ, а мы только повторяемъ его прежнiя слова. Старовѣрство, которое отсюда происходитъ, очень развито въ нашей литературѣ, но еще больше, разумѣется, въ публикѣ; оно составляетъ самое сильное препятствiе для нашего пониманiя Европы; оно дѣйствуетъ сильнѣе, чѣмъ всѣ одностороннiя увлеченiя, которыя, будучи живыми явленiями, излѣчиваются сами собою, или уясняютъ намъ дѣло своимъ развитiемъ. Но застарѣлое идолопоклонство, неопредѣленное, боязливое, сохраняющее видъ важности и крѣпкое не самимъ собою, а вѣрою въ свой авторитетъ, неизлѣчимо и безплодно. А между тѣмъ оно всего легче распространяется въ публикѣ, всегда любящей хвататься за авторитеты, и подъ его покровомъ обыкновенно приходятъ въ массу читателей и другiя, часто самыя противоположныя ученiя.

Х.

«Вѣстникъ Европы” и «С.–Петербургскiя Вѣдомости” могутъ быть названы истинными хранителями преданiй русской журналистики. Они чужды крайностей, но, какъ мнoгie замѣчали, не отличаются и послѣдовательностью; они поклоняются Европѣ, но неизвѣстно съ точностiю, чему именно; преимущественно они, какъ выразился П. В. Анненковъ, «продолжаютъ лучшiя преданiя сороковыхъ годовъ”, но, конечно, не безъ уклоненiй и противорѣчiй.

Мы остановимся на нѣкоторыхъ мнѣнiяхъ о Европѣ, которыя нашли въ послѣдней книжкѣ «Вѣстника Европы”. Въ статьѣ о Бѣлинскомъ г. Пыпинъ доказываетъ, какъ нелѣпа была мысль о гнiенiи Запада, которую пустили въ ходъ славянофилы и противъ которой писалъ Бѣлинскiй, и разсуждаетъ слѣдующимъ образомъ:

«Если даже вѣрить западнымъ пессимистамъ, то гибель грозила въ Европѣ только извѣстнымъ общественнымъ формамъ, въ которыхъ дѣйствительно было и есть много гнилаго, но вовсе не самой цивилизацiи, не собраннымъ ею богатствамъ науки и искусства. Самъ западный пессимизмъ у соцiалистовъ происходилъ изъ чувства общественной справедливости, которое было плодомъ той же цивилизацiи и становится все болѣе и болѣе общимъ. У нacъ проповѣдники гнiенiя Запада даже не поняли, или не захотѣли понять настоящаго значенiя этихъ западныхъ отрицанiй современной европейской жизни, и они напрасно ссылались на западныхъ отрицателей, — какъ и теперь вздумали ссылаться на Гартмана^*), — потому что западные отрицатели, конечно, не удовлетворились бы тѣми разрѣшенiями этого вопроса, какое предлагали наши философы. Западное недовольство европейской жизнью было недовольство взрослаго человѣка результатомъ, который былъ бы еще очень и очень хорошъ для мальчика или юноши, и наша проповѣдь европейскаго гнiенiя производила тѣмъ болѣе тяжелое впечатлѣнiе, что наша собственная образованность была по истинѣ нищенская”. («Вѣстн. Евр.” 1873, май, стр. 255).

Эти слова очевидно относятся въ мысли автора къ нынѣшней Европѣ столько же, какъ и къ Европѣ времени первыхъ славянофиловъ. Авторъ признаетъ, что и теперь есть много гнилаго въ Европѣ, онъ радуется однако, что чувство справедливости становится все болѣе и болѣе общимъ, и онъ думаетъ, что вообще отрицатели современной европейской жизни, напр. Гартманъ, изображаютъ собою «недовольство зрѣлаго человѣка результатомъ, который” и пр. Однимъ словомъ авторъ и нынче глядитъ на Европу такъ, какъ глядѣлъ въ свое время Бѣлинскiй, и потому тотчасъ же съ торжествомъ приводитъ его слова: «Европа больна, — это правда, но не бойтесь, чтобы она умерла; ея болѣзнь отъ избытка здоровья, отъ избытка жизненныхъ силъ; это болѣзнь временная, это кризисъ внутренней, подземной борьбы стараго cъ новымъ: это — усилiе отрѣшиться отъ общественныхъ основанiй среднихъ вѣковъ и замѣнить ихъ основанiями на разумѣ и натурѣ человѣка основанными” и пр. (стр. 256).

Какое странное смѣшенiе эпохъ! Ужели для насъ годятся эти разсужденiя? Ужели ничего не сдѣлалось и не разъяснилось съ 1846 года, когда это писалъ и думалъ Бѣлинскiй? Тогда еще можно было такъ думать, теперь уже нельзя; тогда было время самыхъ розовыхъ надеждъ для Европы, теперь время отчаянiя; тогда нужна была генiальная чуткость и смѣлость славянофиловъ, чтобы говорить о порчѣ Запада, теперь — эта порча стала общимъ избитымъ мѣстомъ; тогда читались золотыя мечтанiя Фурье, теперь читается пошлый, холодно–печальный Гартманъ, жалующiйся, что на землѣ только два истинныхъ удовольствiя — женщины и хорошiй столъ, да и тѣ слишкомъ быстро удовлетворяются.

Различiе между двумя эпохами величайшее. Европа отъ 1815 и особенно отъ 1830 до 1848 года жила такою блестящею, полною жизнью, которая могла увлечь и ослѣпить всякаго. Въ философiи, въ наукахъ, въ искусствахъ, въ планахъ политиковъ и соцiалистовъ господствовало удивительное воодушевленie. Все казалось возможнымъ и достижимымъ; казалось, что человѣчество можетъ сохранить за собою всѣ блага, какихъ когда–нибудь успѣвало достигнуть въ исторiи, и что впереди ему предстоитъ безконечная будущность еще небывалаго счастiя. Эти вѣрованiя и надежды были обмануты на нашихъ глазахъ и самымъ жестокимъ образомъ. Съ 1848 г. разочарованiе идетъ за разочарованiемъ. Планы соцiалистовъ оказались неосуществимыми, порождающими смуты и бѣдствiя, и мало по малу ученiе мира и счастiя стало вырождаться въ проповѣдь ненависти и разрушенья. И все наслѣдiе прежнихъ вѣковъ, философiя, религiя соглашенная съ разумомъ, воскрешенная романтическая поэзiя — исчезли и замѣнились голымъ матерiализмомъ, безвыходнымъ сомнѣнiемъ, отсутствiемъ всякой поэзiи. Наступило время дѣйствительнаго пессимизма, въ сравненiи съ которымъ отрицанiе временъ Бѣлинскаго было временемъ счастливыхъ надеждъ, истиннымъ временемъ оптимизма. Тогда говорили: Европа больна, но эта болѣзнь поведетъ лишь къ лучшему здоровью и блеску; теперь говорятъ: Европа больна, и нѣтъ надежды на выздоровленiе, и впереди предстоятъ бѣды, изъ которыхъ не видно выхода.

Вотъ огромная перемѣна, которая случилась съ Европой, но которая была почти вовсе незамѣчена нашими журналами. Не вся русская литература, однакоже, оказалась слѣпою. Былъ очень крупный писатель, именно Герценъ, который особенно ясно понялъ и выразилъ страшный переломъ въ жизни Европы. Онъ сердечно и проницательно слѣдилъ за этой жизнью и наравнѣ съ сынами Европы почувствовалъ ея отчаянiе, ея безнадежность. Онъ настоятельно, краснорѣчиво, остроумно объяснялъ намъ, что Европѣ угрожаетъ гибель, отъ которой она не имѣетъ силъ спастись, онъ проповѣдывалъ намъ «невѣpie въ слова и знамена, въ канонизированное человѣчество и единую спасающую церковь западной цивилизацiи”. (Былое и Думы, т. IV, стр. 53).

Вотъ это былъ дѣйствительный западникъ, не старовѣръ, повторяющiй разъ затверженные уроки, а человѣкъ, который въ самомъ дѣлѣ понималъ и любилъ принятое отъ Запада ученiе; поэтому онъ понялъ и его несостоятельность, когда она обнаружилась, поэтому и горевалъ о разрушенiи надеждъ Европы. Наши журналы далеки отъ подобнаго пониманiя; они смѣло держатся разъ принятаго символа вѣры и закрываютъ глаза на послѣдствiя, которыя изъ него вытекаютъ, на факты исторической жизни, обнаруживающiе куда ведутъ его начала. Вотъ почему справедливо сказать, что наши журналы, въ силу своихъ предубѣжденiй, очень дурно знакомятъ насъ съ жизнью Европы, что мы знаемъ изъ этой жизни только отрывочные факты, а общей, осмысленной картины нигдѣ не находимъ, такъ какъ каждый журналъ имѣетъ свои причины держать въ туманѣ тѣ или другiя черты этой картины.

Всего интереснѣе то убѣжденiе просвѣщенныхъ журналистовъ, что намъ будто бы вовсе и не нужно знать въ точности жизнь современной Европы. Ея опасенiя, отчаянiе, ужасъ — все это вредно сообщать русскимъ читателямъ, чтобы какъ–нибудь не зародить въ нихъ вольнодумства и невѣрiя. Если Европа дурно себя чувствуетъ, то это, говоритъ г. Пыпинъ, есть «недовольство взрослаго человѣка результатомъ, который еще очень и очень хорошъ для мальчика или юноши”; зачѣмъ же, слѣдовательно, разочаровывать мальчика напередъ? Пожалуй мальчикъ перестанетъ учиться и перенимать, когда увидитъ, что это ученье и перениманье должны привести къ одному «недовольству”. Авторитетъ Европы нужно охранять во что бы то ни стало, — таково правило нашихъ журналовъ. Бѣдные мальчики! — васъ вѣчно обманываютъ — и папеньки, и гувернеры, и журналисты. То–то умницы изъ васъ выйдутъ! То–то наплодится изъ васъ и талантовъ, и ученыхъ, и политическихъ мужей! Только не смотрите на то, чтó дѣлается въ Европѣ, воздержитесь отъ вольнодумной критики надъ вашимъ учителемъ, и благо вамъ будетъ.

Понятно теперь, отчего такъ ненавистна нашимъ журналамъ всякая мысль о дурныхъ признакахъ въ жизни Запада. Въ той же книжкѣ «Вѣстника Европы”, въ статьѣ г. Евг. Маркова, есть слѣдующая горячая выходка:

«Люди булгаринскаго патрiотизма, забрасывающiе всѣхъ шапками, конечно могли приписать паденiе Францiи (тутъ разумѣется пораженiе, нанесенное нѣмцами) обычному «гнiенiю запада”, безнравственности «новаго Вавилона”, «гидрѣ внутреннихъ раздоровъ”, бушеванiю соцiалистическихъ партiй и т. п. Всего этого я не буду отрицать и не буду разбирать. Все это я даже допускаю. Но эти крикуны–шовинисты не хотятъ признать, что если туже строгость анализа приложить къ нашему обществу, то оно, пожалуй, тоже обрисуется въ глазахъ посторонняго наблюдателя какъ общество неучей, бѣдняковъ и лѣнтяевъ всѣхъ видовъ”. («Вѣстн. Евр.” 1873 г. Май, стр. 349).

Это значитъ: какъ мы смѣемъ, точно какiе равноправные, судить и рядить о Францiи и вообще о Европѣ! Пусть даже Западъ гнiетъ, не намъ это разбирать и анализировать; мы сами такъ невѣжественны, бѣдны и лѣнивы, что, еслибы онъ гнилъ, то мы и гнилушекъ его не стоили бы.

Отдадимъ справедливость чувствамъ автора; какъ видно изъ статьи, онъ горячiй патрiотъ; онъ бранитъ наше общество потому, что желаетъ его перерожденiя; а перерожденiе это необходимо потому, что оно «есть для насъ вопросъ государственной безопасности, государственнаго могущества и славы”. (Стр. 349).

Но при всемъ этомъ, или, лучше сказать, именно поэтому онъ готовъ наложить нѣкоторыя путы на русскую мысль. Подобное попеченiе о русской умственной жизни, подобные приказы, рѣшающiе о чемъ намъ можно писать и думать и о чемъ слѣдуетъ строжайше молчать — у насъ очень обыкновенны. Пусть не предполагаетъ цензурное вѣдомство, что оно одно заботится о правильномъ теченiи нашихъ мыслей; есть много ревнителей, которые предаются совершенно подобной дѣятельности. Такое наше несчастное положенiе, что у насъ нѣтъ житья свободной мысли, свободному искусству, свободной наукѣ. По мнѣнiю г. Евг. Маркова, толки о гнiенiи Запада вредны потому, что могутъ прiйтись по вкусу крикунамъ–шовинистамъ, людямъ булгаринскаго направленiя, кваснымъ патрiотамъ, думающимъ, что мы всѣхъ шапками закидаемъ. Но вслѣдствiе подобныхъ соображенiй считаются вредными толки и о многихъ другихъ предметахъ. Напишешь объ одномъ — угодишь нигилистамъ; напишешь о другомъ — угодишь ретроградамъ; похвалишь что–нибудь — обрадуются туземные суевѣры и притѣснители, выразишь негодованiе — подхватятъ злорадные европейцы. И вѣчно приходится такимъ образомъ лавировать между Сциллою и Харибдою — положенiе бѣдственное, не дающее намъ умственнаго простора, подавляющее дѣятельность мысли.

Каждый журналъ имѣетъ свою политику; заранѣе опредѣлено, о чемъ молчать, о чемъ говорить, кого бранить, кого хвалить, кого совершенно игнорировать. Есть журнальные писатели, которые считаютъ эту политику почти за высшую мудрость своего дѣла, съ удовольствiемъ ходятъ въ этихъ кандалахъ и даже придумываютъ къ нимъ разныя тонкiя добавленiя. Между тѣмъ въ сущности эта внутренняя цензура, это непрестанное лукавство — убиваютъ литературу и должны быть тягостны для каждаго, у кого есть своя мысль, свое чувство. Все вѣдь это дѣлается ради постороннихъ соображенiй, не въ интересахъ истины и искусства, а ради цѣлей чуждыхъ литературѣ. Слѣдовательно все это вредно, гораздо вреднѣе всякого внѣшняго гнета. Для того, чтобы наши мальчики насъ слушались и почитали то, чтó намъ хочется, мы недоговариваемъ, преувеличиваемъ, умалчиваемъ, словомъ кормимъ ихъ всякою фальшью. Хороша будетъ литература и хорошо общество, воспитанное при помощи такихъ мудрыхъ педагогическихъ пpiемовъ!

Нѣтъ, — полная искренность и серьозность, совершенная свобода отъ всякихъ предвзятыхъ цѣлей и постороннихъ дѣлу предосторожностей, — вотъ единственныя условiя, при которыхъ могутъ писаться вещи дѣйствительно хорошiя, дѣйствительно полезныя и занимательныя. Наша журналистика забыла это правило; мало того — она считаетъ вреднымъ все, чтò выходитъ за предѣлы ея учебной программы. И вотъ ее постигло неизбѣжное наказанiе: мальчики перестаютъ вѣрить журналамъ, и журнальныя статьи наскучили и надоѣли не только читателямъ, но и самимъ авторамъ.

XI.

Въ той же статьѣ о Бѣлинскомъ упоминается объ одномъ фактѣ, который, намъ кажется, не вполнѣ вѣрно изложенъ статьею и вызываетъ насъ на небольшое объясненiе. Авторъ говоритъ:

«Понятно, что старыя школы, давно потерявшiя всякую нравственную связь съ новымъ движенiемъ, не могли и послѣ увидѣть историческаго значенiя Бѣлинскаго, и въ ихъ сужденiяхъ еще видны старыя досады на него. Но вражда переходитъ и къ новымъ школамъ, напр., къ той школѣ, выродившейся изъ славянофильства, выраженiемъ которой служили и служатъ журналы «Время”, «Эпоха”, «Заря”, «Гражданинъ”. («Вѣстн. Евр.” 1873. Май, стр. 226).

Мы утверждаемъ, что никакой вражды къ Бѣлинскому въ смыслѣ тупого умаленiя его историческаго значенiя, или осмѣянiя его лица и дѣятельности, не было въ названныхъ журналахъ. Было простое сужденiе, искреннее и свободное, и только потому кажущееся враждебнымъ для тѣхъ, кто хочетъ не сужденiя, а безусловнаго поклоненiя. Доказательство мы находимъ въ самой статьѣ г. Пыпина; онъ заключилъ ее прекрасными словами, которыя взяты имъ у неназваннаго имъ писателя и приведены въ защиту и похвалу Бѣлинскому: «горячаго сочувствiя стоилъ при жизни и стоитъ по смерти тотъ, кто” и пр. (стр. 274).

Кому же принадлежатъ эти слова? Ихъ сказалъ Аполлонъ Григорьевъ, постоянный сотрудникъ «Времени” и «Эпохи”; мало того — эти самыя слова были имъ буквально повторены во «Времени” (1861 г. Апрѣль, стр. 217). И много другихъ, не менѣе восторженныхъ отзывовъ о Бѣлинскомъ сдѣлалъ въ томъ же журналѣ Аполлонъ Григорьевъ, хотя онъ и боролся съ мнѣнiями Бѣлинскаго, хотя и указывалъ на то, что они отжили свой вѣкъ. Вообще скажемъ, что изъ всего писаннаго въ нашей литературѣ о Бѣлинскомъ, сужденiя Аполлона Григорьева заслуживаютъ наибольшаго вниманiя, — по любви къ предмету, по тонкости пониманiя, по величавому безпристрастiю. Такимъ образомъ, когда «Заря” заговорила о Бѣлинскомъ по поводу явленiя «Литературныхъ Воспоминанiй” Тургенева, то она сочла нужнымъ привести большую выдержку изъ статьи покойнаго Аполлона Григорьева, выдержку не менѣе сочувственную, чѣмъ и тотъ отзывъ, который приведенъ г. Пыпинымъ. («Заря”, 1869 г. Сентябрь, стр. 216–219).

Спрашивается, гдѣ же тутъ вражда? Какiе же это враждебные органы, когда въ нихъ сказано наилучшее, чтó можно сказать въ защиту и похвалу Бѣлинскому, и когда вы сами подтверждаете вашу апологiю ихъ словами? Точно такъ и въ «Гражданинѣ” мы не находимъ духа вражды, а видимъ лишь факты и сужденiя, которые враждебны только развѣ потому, что истина всегда враждебна преувеличенiю и умышленному умалчиванiю.

Бѣлинскiй есть одно изъ самыхъ привлекательныхъ и вмѣстѣ одно изъ самыхъ печальныхъ явленiй нашей литературы. Между тѣмъ статья о немъ г. Пыпина, какъ всякiй можетъ убѣдиться, необыкновенно скучна; и несомнѣнно — одна изъ причинъ скуки заключается въ томъ, что авторъ имѣлъ въ виду интересъ какихъ–нибудь мальчиковъ, а не взрослыхъ читателей.

Н. Страховъ.

_______

ИЗЪ ТЕКУЩЕЙ ЖИЗНИ.

Прiѣздъ Персидскаго Шаха въ Россiю и пребыванiе его въ Москвѣ.

(«Моск. Вѣд.» № 113).

Его Величество Шахъ персидскiй, 2–го мая въ 9 часовъ вечера, встрѣченъ былъ въ морѣ астраханскимъ губернаторомъ, который былъ тотчасъ приглашенъ представиться Его Величеству. Губернаторъ, привѣтствуя Его Величество съ благополучнымъ прибытiемъ на границу Россiи, испросилъ дозволенiе отправиться впередъ для принятiя Шаха въ Астрахани.

3–го мая, въ 3 часа пополудни, Шахъ прибылъ въ Астрахань, гдѣ и былъ встрѣченъ салютацiонною пальбой и нацiональнымъ персидскимъ гимномъ, при огромномъ стеченiи публики. Съ пристани Его Величество отправился въ приготовленное для него помѣщенiе въ губернаторскомъ домѣ, у подъѣзда котораго принялъ отъ мѣстныхъ войскъ почетный караулъ. Во время проѣзда Шахъ былъ радушно встрѣчаемъ собравшимся на пути народомъ.

Послѣ кратковременнаго отдыха Шахъ пожелалъ видѣть пожарную команду, и лично благодарилъ полицейместера за удовольствiе доставленное какъ скоpоcтiю сбора команды, такъ и эволюцiями, на которыя Его Величество смотрѣлъ изъ оконъ губернаторскаго дома. Сопровождавшему Шаха флигель–адъютанту Безаку Его Величество поручилъ благодарить команду.

Вечеромъ Шахъ посѣтилъ театръ, и при входѣ встрѣченъ былъ персидскимъ нацiональнымъ гимномъ. Пробывъ до конца въ театрѣ, Его Величество особенно остался доволенъ пiесой «Русская свадьба”, прекрасная постановка и бытовая сторона которой весьма интересовали Шаха. 4–го мая, послѣ полудня, Его Величество отплылъ въ дальнѣйшее путешествiе.

5–го мая, въ 5 часовъ пополудни, Его Величество Шахъ персидскiй благополучно прибылъ въ Царицынъ.

Въ самый полдень 7–го мая Москва, древняя столица Россiи, приняла царственнаго гостя Насръ–Эддинъ–Шаха.

Въ 6 часовъ утра 7–го мая, Императорскiй поѣздъ, въ которомъ находился Его Величество со свитой, вступилъ въ предѣлы Московской губернiи, причемъ Шахъ обратилъ свое вниманiе на мостъ черезъ Оку, первое подобнаго рода построенiе, которое онъ увидѣлъ въ Европѣ. Царственнаго гостя въ Коломнѣ ожидали московскiй губернаторъ и мѣстные предводитель дворянства и городской голова. Послѣднимъ отъ лица города поднесена была великолѣпно убранная коломенская пастила, черезъ генералъ–адъютанта князя Меншикова. Въ 7¹/₂ часовъ на станцiи Фаустово Шахъ былъ встрѣченъ музыкой оркестра Крейнбринга, игравшаго персидскiй маршъ, сочиненный А. И. Дюбюкомъ. Въ вагонѣ Августѣйшiй путешественникъ принималъ московскаго губернатора, генералъ–майора П. П. Дурново, персидскаго консула, находящагося въ Москвѣ, г. Зайченко, директоровъ правленiя московско–рязанской желѣзной дороги гг. Попова и Шумахера, управляющаго дорогою подполковника Ильина и состоящаго при московскомъ генералъ–губернаторѣ поручика Слезкина; городской голова сосѣдняго города Бронницъ, коммерцiи–совѣтникъ Кононовъ, привѣтствовалъ Его Величество краткою рѣчью и поднесъ великолѣпную корзину съ фруктами. Затѣмъ на платформу явилась депутацiя отъ персiянъ ведущихъ торговлю въ Москвѣ. Дверь вагона отворилась, и Шахъ въ блестящемъ мундирѣ, осыпанномъ рубинами и бриллiантами, въ бриллiантовыхъ эполетахъ, сталъ въ дверяхъ. Подданные преклонились предъ своимъ повелителемъ и громко привѣтствовали его. Персiяне чрезъ консула поднесли Шаху фотографическiе виды Москвы въ роскошномъ альбомѣ и корзину фруктовъ. Ровно въ полдень поѣздъ прибылъ въ Москву. Прекрасное, ясное утро смѣнило нѣсколько уже дней продолжавшуюся сумрачную, дождливую погоду, и жители столицы въ громадномъ числѣ наполнили площадь предъ Рязанскою станцiей и улицы, по коимъ Шахъ имѣлъ проѣхать. Его Величество принялъ въ вагонѣ московскаго генералъ–губернатора князя В. А. Долгорукаго. На платформѣ находились командующiй войсками московскаго округа, губернскiй предводитель дворянства, оберъ–полицеймейстеръ, генералитетъ, лица занимающiя высшiя военныя и гражданскiя должности и множество дамъ.

Въ вагонѣ генералъ–губернаторъ князь Долгоруковъ сказалъ Его Величеству Шаху слѣдующее привѣтствiе, переведенное на персидскiй языкъ дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ драгоманомъ Гамазовымъ:

«Ваше Величество!

«Имѣю честь, какъ представитель здѣсь высшей власти, привѣтствовать Ваше Величество съ благополучнымъ прибытiемъ въ первопрестольный градъ Россiйской Имперiи.

«Москва гордится тѣмъ, что ей первой изъ европейскихъ столицъ представилась честь принять перваго изъ Государей Персiи, который для блага своего отечества предпринялъ заграничное путешествiе.

«Москва надѣется оставить въ памяти Вашего Величества прiятное воспоминанiе”.

Шахъ на это привѣтствiе отвѣчалъ слѣдующими словами: «Мнѣ особенно прiятно начать заграничное путешествiе посѣщенiемъ владѣнiй моего друга Императора Всероссiйскаго”. Сказавъ это, Его Величество подалъ руку князю В. А. Долгорукову. Въ лѣтописяхъ персидскаго двора такая честь, оказанная Шахомъ лицу, непринадлежащему къ царствующимъ домамъ, есть событiе, быть можетъ безпримѣрное. Послѣ того генералъ–адъютантъ князь Меншиковъ, по порученiю Шаха, пригласилъ въ вагонъ командующаго войсками московскаго округа, генералъ–адъютанта Гильденштуббе, который представилъ Его Величеству рапортъ о состоянiи ввѣренныхъ ему войскъ. Вечеромъ Шахъ, прiѣхавъ въ театръ, вошелъ сначала въ среднюю Императорскую ложу, въ сопровожденiи генералъ–губернатора князя Долгорукова, верховнаго визиря, персидскихъ принцевъ и министровъ. Сѣвъ въ серединѣ ложи, онъ предложилъ подлѣ себя мѣсто генералъ–губернатору. Просидѣвъ первый актъ балета въ средней ложѣ, Шахъ ко второму акту перешелъ въ боковую Царскую ложу, гдѣ, посадивъ подлѣ себя князя В. А. Долгорукова, пригласилъ сѣсть и генералъ–адъютанта князя Меншикова и пробылъ въ ложѣ до окончанiя спектакля. Въ продолженiи всего представленiя, вся свита Шаха находилась стоя въ обѣихъ ложахъ.

Роскошная постановка балета чрезвычайно понравилась Шаху, и онъ изъявилъ желанiе посѣтить и сегодня Большой театръ. Утромъ 8–го мая Его Величество посѣтилъ оружейную палату, гдѣ встрѣченъ былъ директоромъ ея, ректоромъ московскаго университета С. М. Соловьевымъ, который, при посредствѣ г. Гамазова, объяснялъ Шаху достопримѣчательности, находящiяся въ оружейной палатѣ. Особенное вниманiе Шаха обратили на себя собранiя троновъ, коронъ и другiя царскiя регалiи. Съ особеннымъ любопытствомъ разсматривалъ высокiй посѣтитель бирюзовый тронъ, который, какъ извѣстно, былъ присланъ въ подарокъ царю Борису Ѳедоровичу однимъ изъ предшественниковъ Насръ–Эддина, шахомъ Аббасомъ, въ началѣ XVII столѣтiя. Это тотъ самый тронъ, который во время коронацiи ставится на «чертожномъ мѣстѣ” для Государыни Императрицы, рядомъ съ трономъ Государя Императора, византiйской работы, изъ слоновой кости. По возвращенiи изъ оружейной палаты, Шахъ, еще наканунѣ изъявившiй желанiе познакомиться съ нѣкоторыми изъ лицъ военнаго и гражданскаго званiя, принималъ всѣхъ въ картинной галлереѣ. Затѣмъ Его Величество отправился въ Лазаревскiй институтъ восточныхъ языковъ, гдѣ былъ встрѣченъ попечителемъ московскаго учебнаго округа, княземъ А. П. Ширинскимъ–Шихматовымъ, директоромъ института Н. Д. Деляновымъ и всѣми служащими. Въ большой залѣ, гдѣ были собраны преподаватели и воспитанники, Его Величество, сѣвъ на особо–приготовленное возвышенное мѣсто, благоволилъ выслушать привѣтственную рѣчь на персидскомъ языкѣ, сказанную профессоромъ Назарьянцемъ, и стихотворенiе на арабскомъ, сочиненное и прочтенное профессоромъ Муркусомъ. Изъ воспитанниковъ былъ представленъ Его Величеству одинъ изъ его подданныхъ, которому Шахъ благоволилъ сказать нѣсколько милостивыхъ словъ.

Вечеромъ, послѣ спектакля, Его Величество прямо изъ театра отправился на великолѣпный балъ, данный генералъ–губернаторомъ княземъ В. А. Долгоруковымъ.

___

О дальнѣйшемъ пребыванiи Шаха въ Москвѣ вотъ чтó пишутъ въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ”:

«Балъ, данный московскимъ генералъ–губернаторомъ 8–го мая въ честь Шаха Насръ–Эддина, былъ чрезвычайно великолѣпенъ и, по справедливости, долженъ занять первое мѣсто между тѣми увеселенiями, которыя встрѣтилъ въ Москвѣ повелитель Ирана. Уже днемъ народъ началъ наполнять площадь предъ генералъ–губернаторскимъ домомъ, а къ вечеру она была совершенно полна народомъ. Къ десяти часамъ фасадъ дома освѣтился газовыми декорацiями, а на площади зажегся изящный, украшенный персидскими флагами, щитъ, въ срединѣ котораго блестѣло транспарантное изображенiе льва и солнца. Электрическое солнце освѣщало волны народа, толпившагося на площади. Избранное московское общество вскорѣ наполнило парадныя комнаты генералъ–губернаторскаго дома, великолѣпно убранныя цвѣтами и зеленью и уставленныя роскошными буфетами. Танцы не начинались; ждали прибытiя царственнаго гостя. Въ 11 часовъ, при прiѣздѣ Шаха, оркестръ музыки, бывшiй на площади, грянулъ персидскiй маршъ, и эти звуки слились со звуками персидскаго же гимна, исполненнаго оркестромъ, помѣщавшимся на подъѣздѣ генералъ–губернаторскаго дома. Князь В. А. Долгоруковъ встрѣтилъ Шаха.

Шахъ, войдя, остановился нѣсколько мгновенiй предъ бившимъ внизу лѣстницы фонтаномъ живой воды, убраннымъ зеленью и цвѣтами и освѣщеннымъ бенгальскимъ огнемъ, что дѣйствительно представляло очень изящную картину. Потомъ Шахъ, въ сопровожденiи хозяина дома и своей многочисленной свиты, блиставшей золотомъ и бриллiантами, сталъ подниматься по лѣстницѣ. Подойдя къ верхней лѣстницѣ, Шахъ снялъ бывшую на немъ соболью шубу и остался въ персидскомъ кафтанѣ, покрытомъ алмазами и изумрудами съ перевязью изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ. Наверху лѣстницы онъ былъ встрѣченъ племянницею кн. В. А. Долгорукова, З. М. Олениною, исполнявшею обязанности хозяйки праздника, и пройдя чрезъ залы и принявъ привѣтствiе гостей, былъ введенъ для отдохновенiя въ особенную комнату, великолѣпно убранную для него въ восточномъ вкусѣ. Она была обставлена кругомъ огромными зеркалами, полъ ея покрывали богатые персидскiе ковры, у стѣнъ стояли роскошные восточные диваны, межь ними помѣщались вазы съ тропическими цвѣтами, а на стѣнахъ были изображенiя персидскаго герба, украшенныя гирляндами изъ цвѣтовъ. Въ этой же комнатѣ было приготовлено для Шаха угощенiе въ восточномъ вкусѣ: плоды и различныя сласти. Бальная анфилада комнатъ отражалась въ огромномъ зеркалѣ, помѣщенномъ въ танцовальномъ залѣ прямо противъ дивана, на которомъ сидѣлъ Шахъ, въ комнатѣ, отдѣланной для него въ восточномъ вкусѣ. Когда начались танцы, Шахъ перешелъ въ танцовальную залу и смотрѣлъ на танцующихъ. Здѣсь ему также подносили плоды, сласти, мороженое. Шахъ пробылъ на балѣ до перваго часа; свита же его оставалась до конца бала. Отъѣздъ Шаха сопровождался, какъ и прiѣздъ, звуками музыки, и путь его до самаго Кремля освѣщался электрическимъ солнцемъ и бенгальскими огнями.

Въ три часа былъ поданъ роскошный ужинъ, кончившiйся уже при восходѣ солнца, такъ что начавшiеся послѣ ужина танцы превратили этотъ балъ изъ вечерняго въ денной и могли продолжаться уже не при свѣчахъ, а при дневномъ свѣтѣ. Балъ кончился въ пятомъ часу утра. Считаемъ лишнимъ распространяться о богатствѣ и изяществѣ дамскихъ нарядовъ и безчисленномъ множествѣ бриллiантовъ, украшавшихъ эти наряды, о великолѣпiи убранства бальныхъ комнатъ, объ оживленности и изяществѣ вообще этого праздника.

___

«9 мая Шахъ Насръ–Эддинъ, выйдя во 2–мъ часу пополудни изъ покоевъ, занимаемыхъ имъ въ Большомъ Кремлевскомъ Дворцѣ, обошелъ парадные залы дворца и пожелалъ видѣть нижнiе внутреннiе покои Государя Императора. Осмотрѣвъ ихъ съ большимъ любопытствомъ, онъ вышелъ изъ дворца, сѣлъ въ парадный придворный открытый экипажъ, запряженный шестью бѣлыми лошадьми, съ особеннымъ вниманiемъ осматривалъ Царь–Пушку и Царь–Колоколъ и распрашивалъ ихъ исторiю. Потомъ, черезъ Никольскiя ворота, онъ проѣхалъ на Красную площадь, гдѣ была собрана пожарная команда всѣхъ частей Москвы. Пожарная команда проѣзжала мимо его всѣми аллюрами, шагомъ, рысью и въ карьеръ. Надъ однимъ изъ крыльевъ Гостинаго двора былъ произведенъ маневръ тушенiя пожара. Пожарные взлѣзали на крышу, дѣйствовали водой изъ рукавовъ пожарныхъ трубъ и спускались внизъ въ спасительныхъ мѣшкахъ чтò особенно заинтересовало Шаха, какъ и вообще всѣ дѣйствiя нашей пожарной команды. Послѣ этого Шахъ поѣхалъ къ фонтану у кремлевскаго сада, гдѣ ему было показано дѣйствiе паровыхъ пожарныхъ машинъ и были пущены изъ ихъ рукавовъ на большую высоту струи воды. Оттуда Шахъ отправился въ Румянцевскiй музей, гдѣ былъ встрѣченъ даректоромъ музеевъ, гофмейстеромъ, почетнымъ опекуномъ В. А. Дашковымъ, который, при посредствѣ главнаго драгомана г. Гамазова, руководилъ Его Величество при обозрѣнiи находящихся въ музеяхъ достопримѣчательностей. Осмотрѣвъ сначала съ живымъ любопытствомъ Румянцевскую этнографическую коллекцiю, Высокiй гость перешелъ въ Румянцевскiй залъ, гдѣ его вниманiе было привлечено находящеюся тамъ и принадлежащею директору музеевъ выставкою портретовъ русскихъ дѣятелей. Обративъ затѣмъ вниманie на находящiяся въ отдѣленiи рукописей собственноручныя письма Петра Великаго и нѣкоторыя персидскiя рукописи, Шахъ подробно обозрѣвалъ Дашковскiй этнографическiй музей, гдѣ съ живымъ интересомъ разсматривалъ типы населяющихъ Россiю племенъ, въ особенности типы племенъ восточныхъ, Кавказа и Малороссiи. Обозрѣвъ потомъ отдѣленiе этнографическихъ моделей, Шахъ посѣтилъ библiотеку музеевъ, гдѣ на память своего посѣщенiя написалъ нѣсколько строкъ въ посѣтительской книгѣ.

Оставшись весьма доволенъ осмотромъ музея, Шахъ имѣлъ намѣренiе осмотрѣть также и строящiйся храмъ Спасителя, но будучи очень утомленъ возвратился во дворецъ. Въ исходѣ 9–го часа вечера того же дня онъ выѣхалъ изъ дворца въ сопровожденiи всей своей свиты въ тѣхъ самыхъ экипажахъ, въ которыхъ въѣзжалъ въ Москву, и тѣмъ же церемонiаломъ отправился къ московской станцiи Николаевской желѣзной дороги. Огромныя толпы народа сплошною стѣной стояли съ обѣихъ сторонъ тѣхъ улицъ, по которымъ онъ проѣзжалъ. Шахъ выѣхалъ изъ дворца еще при дневномъ свѣтѣ, но по мѣрѣ того какъ смеркалось путь его освѣщался бенгальскими огнями, дома иллюминовались и на нѣкоторыхъ изъ нихъ горѣли транспаранты съ изображенiемъ льва и солнца. Станцiи желѣзныхъ дорогъ Николаевской и Рязанской были великолѣпно иллюминованы. По прiѣздѣ Шаха на станцiю, тамъ его встрѣтили многочисленная публика и начальствующiя лица Москвы, какъ военнаго, такъ и гражданскаго вѣдомствъ. Когда Шахъ вошелъ въ вагонъ, генералъ–губернаторъ князь В. А. Долгоруковъ простился съ державнымъ гостемъ слѣдующими словами: «Ваше Величество! Уѣзжая изъ Москвы, вы оставляете въ ней дорогое воспоминанiе о пребыванiи Вашего Величества, которое неизгладимо останется въ лѣтописяхъ этой древней русской столицы, и искреннее сожалѣнiе, что пребыванiе Вашего Величества здѣсь было слишкомъ кратковременно”. На эту прощальную рѣчь московскаго генералъ–губернатора Шахъ отвѣчалъ, что онъ очень признателенъ за тотъ прiемъ, который онъ нашелъ въ Москвѣ и котораго онъ никогда не забудетъ. Вслѣдъ за этимъ генералъ–губернаторъ пожелалъ Шаху благополучнаго пути, вышелъ изъ вагона и поѣздъ тронулся.

* _* *

Къ вопросу о спасенiи южныхъ губернiй отъ засухи.

Заимствуемъ изъ «Правительственнаго Вѣстника” нижеслѣдующiя весьма интересныя свѣдѣнiя:

Журналъ Лѣснаго Общества отвѣчаетъ, статьею своего сотрудника, И. фонъ–Бремзена^*), на одинъ изъ самыхъ насущныхъ вопросовъ степной полосы Россiи, именно на вопросъ Императорскаго харьковскаго университета: «Какими мѣрами можно предотвратить или, по крайней мѣрѣ, уменьшить губительное дѣйствiе засухъ на урожаи хлѣбовъ и травъ въ степной полосѣ Россiи?”.

Извѣстно, что нѣкоторые изъ подобныхъ сельскохозяйственныхъ вопросовъ давно разработаны наукою, и теоретическiя рѣшенiя ихъ, можно сказать, болѣе или менѣе извѣстны образованной части нашего общества; но другое дѣло практическое приложенie выводовъ науки къ данной мѣстности, требующее подробнѣйшихъ свѣдѣнiй о разныхъ мѣстныхъ условiяхъ. Недостатокъ этихъ свѣдѣнiй, по неизслѣдованiю еще огромныхъ пространствъ Россiи, ощутителенъ у насъ для всѣхъ и каждаго, а потому всякое слово по этому предмету, идущее отъ лица болѣе или менѣе занимавшагося спецiально изученiемъ естественныхъ условiй Россiи, представляетъ значительную долю интереса. Авторъ же статьи «Лѣснаго Журнала”, отвѣчающей на вопросъ объ отвращенiи губительнаго дѣйствiя засухъ на урожаи въ степной полосѣ, изъѣздилъ и исходилъ Россiю, какъ это видно изъ самой статьи, отъ Торнео до Батума, отъ Обской губы до Ташкента и Тiенъ–Шаньскаго хребта, отъ границы прусской до Иркутска и отъ Енисея до Дуная и Прута. Двадцать лѣтъ этого времени онъ провелъ между устьями Дуная и Рiона, т. е., за исключенiемъ пространства отъ Кубани до Батума, въ степяхъ Новороссiйскаго края. Любя природу и естественныя науки и будучи притомъ страстнымъ охотникомъ, онъ бродилъ въ досужее время по степямъ, то стрѣляя дичь, то собирая насѣкомыхъ и травы и внимательно наблюдая за явленiями, его окружавшими, стараясь дать себѣ по возможности точный отчетъ въ видѣнномъ и слышанномъ.

Изъ видѣннаго же имъ вотъ что, по его мнѣнiю, имѣетъ прямую связь съ означеннымъ вопросомъ и поможетъ, по его словамъ, если не рѣшить вопросъ окончательно, то, по крайней мѣрѣ, найти нить, которая приведетъ хотя впослѣдствiи къ желанному результату — съ успѣхомъ бороться съ засухами нашей степной полосы:

«Въ степяхъ южной Россiи снѣга по преимуществу падаютъ не широкими, мягкими, влажными хлопьями, какъ на сѣверѣ и въ средней полосѣ Россiи, а сухими, твердыми, зернистыми, отчего даже при незначительныхъ вѣтрахъ, легко передвигаются съ одного мѣста на другое. Въ степи же паденiе снѣговъ (и дождей) почти всегда сопровождается очень сильными, порывистыми вѣтрами, которые гонятъ тучи сухаго снѣга по голой степи безостановочно, пока не встрѣтятъ какого–либо препятствiя или затишья, гдѣ быстро образуются, смотря по обстоятельствамъ мѣста, болѣе или менѣе большiе сугробы.

«Не говоря уже о балкахъ, оврагахъ и тому подобныхъ неровностяхъ земной поверхности, которыя въ снѣжныя зимы совершенно наполняются снѣгами, каждый предметъ на степи, какъ межевые знаки, нѣсколько вмѣстѣ стоящихъ сухихъ былинъ бурьяна, и особенно кусты терна, боярышника, шиповника и проч., служатъ основными точками, около которыхъ вѣтры громоздятъ снѣга въ огромные сугробы. Величина этихъ сугробовъ зависитъ отъ вышины и ширины, а также плотности тѣхъ предметовъ, которые были причиною къ нимъ.

«При сухости и мелкозернистости снѣговъ и при большой силѣ вѣтровъ, которые ихъ гонятъ предъ собою, эти сугробы дѣлаются столь плотны, что поднимаютъ не только людей, но и скотину, въ чемъ я убѣждался не разъ, охотясь верхомъ. Усугубленiю плотности сугробовъ много способствуютъ гололедицы и частыя оттепели, покрывающiя уже безъ того плотную массу сугробовъ перемежающимися со снѣгомъ слоями льда, что для насъ составляетъ весьма важное обстоятельство, какъ увидимъ ниже.

«Вотъ что дѣлается на степи зимою. Посмотримъ, какiя отъ этого послѣдствiя произойдутъ лѣтомъ.

«Всѣмъ извѣстно, какъ коротка и, такъ сказать, интенсивна весна въ южно–русскихъ степяхъ и съ какой быстротой и почти безъ постепенности за послѣдними мартовскими вьюгами и морозами слѣдуютъ уже въ апрѣлѣ жары въ 27° и 29° Р. Въ этотъ короткiй промежутокъ времени видъ степи измѣняется какъ волшебствомъ. Балки и овраги превращаются въ бурные потоки грязной воды, уносящiе своимъ теченiемъ гати, мосты и ростущiя тамъ–и–сямъ деревья. Одни только сугробы, при помощи утренниковъ, долго пестрятъ однообразiе степи своими широкими, грязно–бѣлыми пятнами. Такимъ образомъ вся влага, которая упала на степь въ видѣ снѣга, въ нѣсколько дней разомъ уносится въ низменности безъ всякой пользы степной почвѣ и, не будь причиненныхъ разрушенiй, исчезаетъ безслѣдно и быстро. Количество же влаги, оставшейся случайно, уносится съ собою бичемъ степной Россiи — сушащимъ «суховiемъ” — сѣверо–восточнымъ вѣтромъ.

«Въ это–то время образовавшiеся зимою сугробы, будучи очень плотны и переслоены ледяными корами, представляютъ собою, такъ сказать, единственныя хранилища влаги степей. Холодныя ночи и утреннiе морозы, не давая сугробамъ таять иначе, какъ постепенно, еще болѣе продолжаютъ ихъ существованiе съ его безконечно благодѣтельными послѣдствiями. Съ наступленiемъ болѣе теплаго времени, степь быстро покрывается зеленью довольно равномѣрно; только тамъ, гдѣ были сугробы, которые нерѣдко держатся до половины апрѣля, земля еще нага или покрыта рѣдкою, только–что пробивающеюся зеленью. Но эта разница въ растительности исчезаетъ быстро. Голыя прогалины покрываются густою, сочною растительностью, все равно, были ли подъ сугробомъ травы, или хлѣба, и не только догоняютъ, но далеко перерастаютъ все растущее вокругъ, но зa предѣлами бывшаго сугроба. Наконецъ наступаютъ жары, и тутъ то благодѣтельное дѣйствiе сугробовъ является въ полномъ блескѣ; теперь только становится очевиднымъ, какъ великъ и благодѣтеленъ запасъ влаги, собравшiйся и сохранившiйся на мѣстахъ, гдѣ вѣтры навѣяли зимою сугробы; и чѣмъ годъ суше и неурожайнѣе, тѣмъ этотъ результатъ рѣзче, осязательнѣе. Особенно поразительно явленiе въ концѣ iюля и въ августѣ. Въ эту пору года степь представляетъ безотрадную, печальную картину, даже въ логахъ. Все cyхо, желто, или сѣро и пыльно, оставшiяся былины травъ отъ прикосновенiя разлетаются какъ стекло; даже разныя, глубоко коренящiяся сорныя травы и бурьянъ высохли; только тамъ, гдѣ ростутъ кусты, т. е., гдѣ были сугробы, являются маленькiе оазисы густой, высокой и еще живущей зеленой травы, и служатъ сборнымъ пунктомъ бродящей безъ пастуховъ скотинѣ да дичи. Все чтó я сказалъ выше есть плодъ восемнадцатилѣтняго наблюденiя и видѣннаго тысячи разъ во очiю, такъ какъ при возбужденномъ разъ вниманiи я ухватился за конецъ попавшейся мнѣ нити и не покидалъ ея до тѣхъ поръ, пока обстоятельства не бросили меня отъ мѣстъ моихъ наблюденiй сначала на полторы, а потомъ на пять тысячъ верстъ”.

Приведя нѣсколько примѣровъ благодѣтельнаго дѣйствiя сугробовъ, авторъ представляетъ слѣдующiй итогъ основанныхъ на его наблюденiяхъ выводовъ по разсматриваемому имъ вопросу:

«Призвать дожди, росы и туманы на поля и сѣнокосы степей — внѣ воли ихъ обитателей, если они не могутъ или не хотятъ развести лѣсъ въ необходимой по всему пространству степей пропорцiи, т. е. около 10 миллiоновъ десятинъ.

«Оросить степи не вездѣ возможно, а если гдѣ и возможно, то при громадныхъ запашкахъ южно–русскихъ степныхъ хозяйствъ орошенiе потребуетъ такихъ денежныхъ издержекъ, которыя едва ли кому подъ силу, даже если съузить размѣры запашекъ на одну десятую того чтó запахивается нынѣ.

«Имѣть же сугробы на данномъ мѣстѣ и въ какомъ угодно количествѣ по протяженiю можетъ каждый землевладѣлецъ; если не разомъ, то постепенно, смотря по тѣмъ матерiальнымъ средствамъ, которыми онъ располагаетъ. Кто можетъ устроить только одну десятину въ годъ, тотъ и устраивай одну только; кто же можетъ сто, тотъ пусть смѣло устраиваетъ сто. Смѣю увѣрить, что затраченныя деньги на третьемъ уже годѣ вернутся старицею.

«Если меня спросятъ, чтò же надо дѣлать? — я скажу: дѣлайте то, что вамъ указываетъ дѣлать сама природа. Раздѣлите свои поля и сѣнокосы канавами на узкiя, хоть девяти–саженныя полосы и засадите эти канавы всякими деревьями и кустами, какiя у васъ найдутся подъ рукою, отдавая предпочтенiе тѣмъ породамъ, которыя ростутъ быстрѣе и неприхотливы къ почвѣ и уходу”.

* _* *

О чайной торговлѣ.

Съ 1–го января по 1–е апрѣля текущаго года привезено въ Россiю чаю: западнымъ трактомъ — черезъ петербургскую, вержболовскую, варшавскую, московскую и одесскую таможни — 1,029 пудовъ цвѣточнаго и 142,167 пудовъ торговаго, всего 143,196 пудовъ, и сибирскимъ трактомъ, чрезъ Иркутскую таможню, 173,115 пудовъ торговаго чаю и 261,128 пудовъ кирпичнаго, всего 434.243 пуда. По обоимъ же трактамъ вмѣстѣ привезено всего чаю 577,439 пудовъ.

* _* *

Погоня за денежной наживой.

Въ «С.–Петерб. Вѣд.” пишутъ изъ Вѣны (отъ 10 мая) о слѣдующемъ биржевомъ погромѣ, разразившемся тамъ послѣ открытiя всемiрной выставки.

«Страсть къ азартной игрѣ всегда процвѣтала въ Вѣнѣ; эта страсть перешла въ плоть и кровь вѣнскаго населенiя. Само правительство развивало ее посредствомъ государственной лотереи. Если вы пpiѣдете въ Вѣну, не полѣнитесь встать пораньше, въ шестомъ, въ седьмомъ часу, прогуляйтесь по любому изъ многочисленныхъ вѣнскихъ предмѣстiй — и вы увидите, конечно, самую обыденную картину: по улицамъ шныряютъ почти однѣ горничныя и кухарки, кто съ ведромъ воды, устроеннымъ такъ, что его удобно носить на спинѣ, кто въ булочную, кто изъ булочной, кто со сливками, кто eще съ чѣмъ–нибудь; рабочiе и работницы спѣшатъ на фабрики. И рѣдко кто изъ этихъ лицъ, одѣтыхъ далеко не въ изящныя одѣянiя, съ видомъ, выражающимъ не всегда здоровье, чаще же всего полуголодное состоянiе, рѣдко кто изъ этихъ лицъ, несомнѣнно принадлежащихъ къ тому необезпеченному классу, который живетъ изо дня въ день чѣмъ Богъ послалъ, не останавливается передъ маленькой лавченкой съ черной вывѣской — точь въ точь наши кабаки при откупѣ — и съ черной же доской, на которой выставлено пять многознаменательныхъ чиселъ. Эта лавченка сборщика «ставокъ” въ государственную лотерею, и ни одинъ вѣнскiй пролетарiй не можетъ пройти мимо этой лавченки, если не каждый день, то разъ въ недѣлю, чтобъ не поставить на амбо или терцiю хоть 10 крейцеровъ, зачастую и всѣ сбереженiя послѣ недѣльнаго труда. Бываетъ и хуже; иной несетъ заработокъ на ставку, въ то время какъ дома семья голодаетъ. Ставки дѣлаются преимущественно на сны: подъ всѣ числа отъ единицы до 90 подведены опредѣленныя сновидѣнiя, впрочемъ и всѣ другiе случаи обыденнаго житья–бытья. Нечего говорить, что вѣнская буржуазiя, мелкая и состоятельная, участвуетъ, по–крайней–мѣрѣ еще нѣсколько лѣта тому назадъ участвовала по состоянiю. Обживитесь нѣсколько въ какомъ–нибудь кварталѣ: вамъ укажутъ десятокъ, другой лицъ, когда–то находившихся въ хорошихъ матерiальныхъ обстоятельствахъ и совершенно раззорившихся на лотереѣ; бываютъ случаи, что какой–нибудь смѣлый «ставщикъ” дѣлается въ одну ночь обладателемъ порядочнаго состоянiя, но они рѣдки. Уже нѣсколько разъ въ теченiе послѣднихъ четырехъ лѣтъ усиленной спекуляцiи бывали «кризисы” на вѣнской биржѣ; но еще не было такого погрома, какой происходилъ на этихъ дняхъ, послѣ открытiя всемiрной выставки. Общее крушенiе постигло не только всѣхъ записныхъ игроковъ — съ этими можно было бы еще примириться, такъ какъ ихъ сравнительно немного, и они по своимъ стремленiямъ заслуживаютъ всего, кромѣ сожалѣнiя, — но и многочисленную толпу диллетантовъ, поддавшихся на приманку быстраго обогащенiя. Судя по разсказамъ очевидцевъ и вечернимъ газетамъ, биржевой кризисъ вчера достигъ апогея. На биржѣ общее смятенiе, общiй переполохъ. Банкиры и банки потеряли по сотнѣ тысячъ гульденовъ и даже цѣлые миллiоны, диллетанты изъ буржуазiи — тысячи и десятки тысячъ; но тѣ поправятся, эти же лишились всего своего состоянiя, остались кругомъ въ долгу, ихъ ожидаютъ голодъ и нищета. Вчера около биржи собралась толпа болѣе многочисленная, чѣмъ въ обыкновенное время; всѣ чуяли что–то недоброе и спѣшили сюда съ замирающимъ сердцемъ — для того чтобъ подставить шею подъ роковой ударъ. Иной съ озабоченнымъ видомъ насилу пробирался въ биржу, а выходилъ оттуда на свѣжiй майскiй воздухъ разбитый, нервно рыдая. Другой, узнавъ о своемъ разоренiи, произносилъ одинъ пронзительный крикъ и безъ оглядки спѣшилъ подалѣе отъ этого вертепа. Тутъ онъ не встрѣтитъ ни участiя, ни cожалѣнiя; да и заслуживаетъ ли онъ этого? Колоколъ почти не умолкалъ въ этотъ день; безпрестанно рѣзкiй звонъ его раздавался въ биржевой залѣ, извѣщая о паденiи биржевиковъ, одного за другимъ. Многiе изъ этихъ сыновей Израиля, послѣ того какъ отдѣлывались отъ перваго удручающаго впечатлѣнiя своей гибели, опять прiобрѣтали все свое хладнокровiе и пускались въ шуточки, вѣроятно, припоминая то время, когда они и ихъ отцы, съ зонтикомъ подъ мышкой, на какомъ–нибудь базарѣ Галицiи скупали у крестьянъ хлѣбъ и сѣно для перепродажи въ другiя руки; они утѣшаются теперь тѣмъ, что по крайней мѣрѣ нѣсколько лѣтъ пожили всласть, имѣли заводскихъ лошадей и красивыхъ женщинъ, что въ ихъ салонахъ собиралась финансовая аристократiя всей Вѣны и былъ даже, можетъ быть, кто–нибудь изъ министровъ въ одинъ изъ блистательныхъ вечеровъ.. Но гораздо болѣе печальныя сцены разыгрываются въ семьяхъ тѣхъ торговцевъ, ремесленниковъ и другихъ промышленниковъ средней руки, которые не дѣлали биржевую игру своей спецiальностью, а занимались ею по–диллетантски, обращали всякiй барышъ въ акцiи, разсчитывая этимъ удвоить, утроить его безъ труда и безъ заботъ. Кромѣ мелочной страсти къ легкой наживѣ, ихъ втянула въ омутъ биржевой спекуляцiи услужливая любезность банкировъ–посредниковъ, наперерывъ предлагавшихъ въ газетахъ совершать сдѣлки на биржѣ за счетъ желаюшихъ за самый незначительный процентъ, покупать имъ «наивыгоднѣйшiя” бумаги въ разсрочку; втянули въ бездну этихъ несчастныхъ сами конституцiонные «мѣщанскiе” министры тѣмъ, что разрѣшали концессiонерамъ, «дѣльцамъ” и проходимцамъ всевозможные банки и акцiонерныя предпрiятiя, подавали даже въ этомъ примѣръ. Всѣ министры, захватившiе власть по изданiю конституцiи 1867 года, вступили въ должность или безъ состоянiя, или съ капитальцами, сбереженными отъ далеко не жирной адвокатской практики, а оставили свои должности съ полyмиллiонными и миллiонными состоянiями, которыя составились, конечно, не отъ разграбленiя казны, а отъ участiя въ биржевой игрѣ. Они отчасти руководили ею, принимая мѣста директоровъ правленiя въ нѣсколькихъ банкахъ и акцiонерныхъ компанiяхъ. За это они, конечно, должны были давать полную свободу дѣйствовать по своему усмотрѣнiю дѣльцамъ, научившимъ ихъ биржевому уму–разуму. Тогда эти псевдо–либеральные министры не хотѣли признавать, или дѣйствительно не понимали, что акцiонерная горячка есть не что иное какъ систематизированная эксплуатацiя трудящагося и вообще бѣднѣйшаго класса населенiя сравнительно немногими дѣльцами, и въ томъ числѣ ими самими. Теперь на нихъ сыплются проклятiя многихъ тысячъ семействъ. Созданныя биржевой игрой мнимыя сотни миллiоновъ гульденовъ исчезли какъ туманъ, послѣ того какъ множество мелкихъ капиталовъ — дѣйствительныхъ — переведены ею въ карманы немногихъ дѣльцовъ...

По послѣднимъ извѣстiямъ иностранныхъ газетъ, вслѣдствiе вѣнскаго погрома, происходили въ разныхъ мѣстахъ самыя ужасныя покушенiя на самоубiйства и самоубiйства, между безчисленными жертвами погрома.

* _* *

Размѣръ денежныхъ потерь, понесенныхъ вѣнскими и другими капиталистами въ нынѣшнемъ кризисѣ простирается, какъ говорятъ, до 300 миллiоновъ гульденовъ.

* _* *

Дѣла англiйскихъ и американскихъ журналовъ.

Въ иностранныхъ газетахъ находимъ весьма интересныя статистическiя данныя относительно числа подписчиковъ на главныя англiйскiя изданiя и относительно капиталовъ, какими располагаютъ американскiе издатели газетъ, у которыхъ число подписчиковъ превышаетъ даже число подписчиковъ на англiйскiя газеты.

Въ 1873 году «Daily–Telegraph” имѣетъ 170,000; «Standard” 140,000, «Daily–News” 90,000 и «Times” 70,000.

Издатель «New–York–Herald”, Бэнэтъ, оставилъ своему сыну (нынѣшнему издателю), около 20 миллiоновъ капитала, нѣсколько домовъ въ Нью–Iоркѣ и Вашингтонѣ и нѣсколько пароходовъ. Издатель «Philadelfia Ledder” обладалъ 15 миллiонами. Издатели «Record” и «Presse” имѣютъ болѣе чѣмъ по 12 миллiоновъ каждый. Вообще почти каждый редакторъ–издатель, хотя бы и маленькой газеты, въ Америкѣ располагаетъ состоянiемъ до 10 миллiоновъ долларовъ.

Англiйскiя и американскiя газеты ни мало не жалѣютъ денегъ для своихъ сотрудниковъ. Исторiя снабженiя громаднымъ капиталомъ издателемъ Бэнетомъ своего сотрудника Стенли, для отысканiя Левингстона, достаточно извѣстна. Теперь этотъ же издатель («New–York Herald”) пригласилъ извѣстную писательницу Луизу Мюльбахъ отправиться въ Вѣну на открытiе всемiрной выставки для описанiя имѣвшаго происходить по этому случаю торжества. За эту одну статью она, кромѣ всѣхъ своихъ расходовъ, получаетъ 10.000 долларовъ гоноpapiя. Статья эта должна быть на слѣдующiй день передана по телеграфу въ размѣрѣ 3.000 словъ, каждое слово по атлантическому телеграфу стоитъ 2¹/₂ доллара, такъ что телеграмма эта обойдется редакцiи въ 10.000 руб. Кромѣ того, редакцiя «New York Herald” пригласила еще одного американскаго и одного французскаго писателя, которые также отправляются въ Вѣну и которымъ также поручено послать такiя же исполинскiя телеграммы на англiйскомъ и французскомъ языкахъ. Такимъ образомъ въ газетѣ появятся три отчета объ этомъ великомъ событiи отъ представителей трехъ главныхъ нацiональностей.

* _* *

Размышленiя надъ однимъ изъ приказовъ московскаго оберъ–полицiймейстера.

Въ Москвѣ, какъ извѣстно, полицiя относится довольно снисходительно къ вопросу объ отравленiи вонючею и гнилою водою жителей. Легенда о привитiи къ Москвѣ холеры фабрикантами Носовыми, три года тому назадъ, посредствомъ гнилой воды, предлагавшейся въ питье рабочимъ, такъ легендою и осталась.

На дняхъ приказъ московскаго оберъ–полицiймейстера трактуетъ вновь о нечистотахъ, выливаемыхъ и выпускаемыхъ въ рѣку Яузу газовымъ заводомъ, вслѣдствiе чего, какъ сказано въ приказѣ, по заключенiю экспертовъ, «вода вредна даже для купанья”, а въ настоящее время порча воды, «распространяясь даже на рѣку Москву, откуда вода употребляется въ пищу, угрожаетъ уже народному здравiю”. Далѣе изъ того же приказа мы узнаемъ, что эта порча воды была такъ велика, что распространяла нестерпимый запахъ, и что сама рыба въ Москвѣ–рѣкѣ начала всплывать на поверхность въ сонномъ видѣ.

Оказывается, что полицейское дознанiе было произведено такъ дурно, что судъ отвергъ ходатайство полицiи (то–есть нашелъ воду чистою, благорастворенною и здоровою?), вслѣдствiе чего порча воды газовымъ заводомъ продолжается доселѣ и угрожаетъ народному и рыбьему здравiю очень серьозно.

Утѣшительно для газоваго завода, что безнаказанно, благодаря дурнымъ дознанiямъ полицiи, онъ уполномочивается судомъ отравлять людей, но каково же людямъ умирающимъ отъ того и рыбамъ, всплывающимъ наверхъ сонными отъ отравы?

Въ утѣшенiе они прочтутъ слѣдующее окончанiе приказа: «За таковую небрежность приказа, объявляю приставу строгiй выговоръ, а надзирателя назначаю подъ арестъ на трое сутокъ!”

И только?

Только!!!

_______

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пp. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) Въ настоящее время общее количество приговоровъ о прекращенiи пьянства по тремъ уѣздамъ Пензенской губернiи простирается до 190: въ Пензенскомъ уѣздѣ — 29, въ Керенскомъ — 73 и въ Нижнеломовскомъ — 88.

^*) Изъ «KЪlnishe Zeitung».

^*) Надо чтобы вы были въ гостинной представителемъ и истолкователемъ моей политики, которая, какъ бы проста ни была — нуждается въ разъясненiи для невѣрующихъ и невинныхъ. Опытъ жизни меня убѣдилъ въ томъ что для нашего брата — чтобы быть государственнымъ человѣкомъ, надо прежде всего быть свѣтскимъ человѣкомъ, въ самомъ высокомъ и наименѣе банальномъ значенiи этого слова. Гостинная имѣетъ свой умъ, свою душу, свой образъ воззрѣнiй на людей и событiя. Примите это какъ совѣтъ и какъ принципъ. А затѣмъ женитесь. Умный человѣкъ далеко не вполнѣ уменъ, когда въ немъ недостаетъ ума его супруги.

^*) См. «Гражданинъ» №№ 15–16, 18, 19.

^*) Это намекъ на статью М. П. Погодина; см. «Гражданинъ», № 11, стр. 350.

^*) «Лѣсной Журналъ» выпускъ 2–й. 1873 г. Апр.