№ 9                                  1873                             26 Февраля

 

ГРАЖДАНИНЪ

 

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

 

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 2 до 4 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К0. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина", въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода                «       «       ..»                  «       «       .....5 »

« треть года.         «       «       ..»                  «       «       .....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ      ВТОРОЙ     Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77.      

СОДЕРЖАНIЕ: Изъ мiра нашей педагогики. Кн. В. Мещерскаго. — Петръ Михайловичъ Цейдлеръ. (Некрологь). A. Пopѣцкаго и А. Майкова. — Подкопы. Комедiя въ пяти дѣйствiяхъ. А. Писемскаго. Дѣйствiе третье. Очеркъ дѣятельности московской думы отъ 1863 года до настоящаго времени. (Продолженiе). — Замѣтка о ссудо–сберегательныхъ товариществахъ Восточной Pоссiи Н. Казанцева. Къ характеристикѣ Бѣлинскаго. (Справка съ объясненiемъ). М. Погодина. — На озерѣ. (Легенда одного скита) VI–IX. В. Н. Д. — Гаваньскiя сцены. (Жанръ). I — Стрѣлокъ. II — О томъ какъ гаваньцы строютcя. И. Генслера. — Объявленiя.

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

 

Только что поступилъ въ продажу романъ «БѢСЫ Ѳедора Достоевскаго, въ трехъ частяхъ. Цѣна 3 р. 50. Иногородные подписчики «Гражданина", желающiе получить этотъ романъ, адресуются прямо въ редакцiю, и за пересылку ничего не платятъ.

Вышло полное собранiе стихотворенiй А. Н. Майкова, великолѣпное изданiе въ 3 томахъ. Цѣна 4 р. 50 к. за всѣ три тома, за пересылку платятъ особо.

Продается у всѣхъ книгопродавцевъ С.–Петербурга и въ Москвѣ у Соловьева и Глазунова.

Подписчики «Гражданина", желающiе получить полное собранiе сочиненiй А. Н. Майкова, могутъ адресоваться въ редакцiю, и черезъ нее получить всѣ 3 тома за 4 р. съ пересылкою на счетъ редакцiи.

Цѣль изданiя журнала «ГРАЖДАНИНЪ” — знакомить со всѣми сторонами русской жизни.

Для облегченiя подписки на журналъ «ГРАЖДАНИНЪ" тѣмъ лицамъ, которыя затрудняются единовременно вносить годовую плату 8 руб., редакцiя признаетъ возможнымъ — для сельскаго и городскаго духовенства, для волостныхъ правленiй, а также для всѣхъ служащихъ (съ точнымъ обозначенiемъ мѣста ихъ службы) — допустить, въ случаѣ подписки на годъ, разсрочку на слѣдующихъ условiяхъ:

 

При подпискѣ вносится 2 р.

въ маѣ          «       2 »

въ сентябрѣ     «      2 »

въ ноябрѣ        «      2 »

 

Подписка для иногородныхъ и съ разсрочкою принимается только въ редакцiи: въ С.–Петербургѣ, Невскiй пр., д. № 77, кв. № 8, куда и просятъ гг. подписчиковъ обращаться письменно.

 

Подписка: на годъ съ пересылкою 8 р., безъ перес. 7 р.

          на полгода       «       5 «      «      4 »

          на треть года    «       4 »      «       3 »

 

Разсрочка на вышеуказанныхъ условiяхъ въ платежѣ подписной суммы за годъ допускается также для лицъ живущихъ въ Петербургѣ, кто бы они ни были, но съ тѣмъ, чтобы о томъ ими было заявлено въ редакцiи лично (Невск. пр., д. № 77, кв. № 8).

 

ИЗЪ МIРА НАШЕЙ ПЕДАГОГИКИ.

Ниже печатается за подписью А. Майкова и А. Порѣцкаго статья посвященная памяти Цейдлера.

 

Кто такое этотъ Цейдлеръ? Почему это имя не звучитъ громко? Зачѣмъ нигдѣ мы не встрѣчали похвальныхъ словъ въ честь его заслугъ? Зачѣмъ онъ точно умеръ, не оставивъ по себѣ диплома на званiе почетнаго смертнаго?..

 

Причина очень простая. Цейдлеръ былъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ педагоговъ нынѣшняго времени но, не въ силу самозванства на призванie, на которое въ нынѣшнiй вѣкъ такъ падки люди не знающiе куда дѣваться, не въ силу также изобрѣтенныхъ имъ методовъ и написанныхъ проектовъ, не въ силу наконецъ и административныхъ распоряженiй и чинопроизводствъ, нѣтъ, а просто за просто въ силу душевнаго, глубоко искренняго и выcoко–пpoстаго призванiя къ воспитательному влiянiю на дѣтей. Родись и умри Цейдлеръ въ эпоху или въ странѣ высоко–нравственной и правдивой оцѣнки педагоговъ, его имя было бы извѣстно; нo онъ умеръ въ ту эпоху и въ той странѣ, гдѣ, зачастую Богъ знаетъ кто берется за педагогiю, а настоящiе педагоги или безгласны и безжизненны, или дѣйствуютъ въ самой темной и въ самой узкой рамкѣ своего призванiя; гдѣ слѣдовательно безгласенъ и безсиленъ въ извѣстномъ смыслѣ былъ и Цейдлеръ.

 

Да, Цейдлеръ умеръ въ этой узкой и темной сферѣ дѣятельности: онъ былъ директоромъ московской земской учительской семинарiи, п,ѣнимый только нѣсколькими земскими людьми его близко знавшими, обожаемый юношествомъ, которому отдавалъ свою жизнь; но внѣ этихъ стѣнъ Поливановской школы знали его только тѣ, которые случайно сталкивались съ нимъ на жизненной дорогѣ. Слава и молва не коснулись этой чистой, высоко назидательной жизни.

 

Въ статьѣ напечатанной нами о Цейдлерѣ есть намекъ на одну изъ отличительныхъ чертъ педагогической его дѣятельности, которая намъ показалась особенно ярко свѣтлою и богатою смысломъ.

 

Цейдлеръ устраивалъ судьбу всѣхъ тѣхъ, которыхъ, волею илн неволею, бывши директоромъ гатчинскаго института, онъ долженъ былъ въ самыхъ важныхъ случаяхъ исключать.

 

Исключать воспитанника изъ заведенiя было для Цейдлера событiемъ двумя сторонами проникавшимъ всю его душу, и на которое онъ рѣшался только послѣ самой тяжелой и долгой душевной борьбы: борьба эта вызываема была двумя вопросами: если не исключить воспитанника, не произойдетъ–ли отъ этого вредъ для остальныхъ? если исключить — не погибнетъ–ли исключаемый? И поставленный между этими двумя вопросами, Цейдлеръ страдалъ, Цейдлеръ мучался, ибо передъ нимъ вставалъ другой жгучiй вопросъ въ видѣ слѣдующей мысли: «исключить воспитанника значитъ признать его негоднымъ къ исправленiю, значитъ отречься надъ нимъ и передъ нимъ отъ силы воспитанiя, —а имѣю ли я право, могу ли я поручиться передъ Богомъ, что этотъ исключаемый никогда не поправится, никогда не почувствуетъ надъ собою и въ себѣ влiянiя исправленiя, могу ли я предопредѣлить его къ роли негодяя въ жизни?"

 

И вотъ, если все таки, послѣ долгой и мучительной борьбы, Цейдлеръ на эту мѣру исключенiя изъ заведенiя рѣшался, онъ устроивалъ судьбу этого несчастнaro чуть не съ большею любовью къ нему чѣмъ къ тѣмъ, которые въ заведенiи оставались. Для этихъ онъ былъ всегда и вездѣ болѣе отца роднаго!..

 

Не далѣе какъ два года назадъ, въ одной школѣ, пришлось по грустной необходимости, испытавъ вcѣ мѣры убѣжденiя и увѣщанiя исключить двѣнадцати–лѣтняго мальчика, подъ влiянiемъ яснаго сознанiя опасности порока (очень извѣстнаго дѣтскаго порока) овладѣвшаго мальчикомъ, для 40 остальныхъ его товарищей. Мальчикъ поступилъ въ другое училище, гдѣ тоже, не смотря на самое кроткое, любвеобильное, такъ сказать, обращенiе съ нимъ, пришлось его исключить, вслѣдствiе того же сознанiя опасности для другихъ; къ тому же мальчикъ принялъ уже oтyпѣвшiй видъ, проявлялъ необыкновенную жесткость, глядѣлъ изъ подлобья, и былъ до нельзя лѣнивъ. Проходитъ годъ. Мальчикъ вдругъ является къ своему прежнему начальнику школы; тотъ смотритъ на него: не тотъ мальчикъ, да и только; глаза глядятъ прямо въ глаза, лицо свѣжее, взглядъ боекъ и уменъ; во всей внѣшней личности что–то развязное и благородное.

 

— Что съ тобою сдѣлалось? спрашиваетъ его учитель.

— Я страсть какъ люблю учиться, отвѣчалъ мальчикъ, и глаза блеснули.

— Гдѣ же ты учишься?

— Дома у маменьки.

— А маменька гдѣ?

— Въ кухаркахъ она.

— Кто же тебя учитъ?

— Хозяйскiй сынъ учитъ, славно учитъ; онъ самъ въ университетъ готовится, недавно пpiѣxaлъ изъ губернiи; славный человѣкъ, очень любитъ меня, и знаете, что и я его очень люблю. Я хочу въ гимназiю.

— Ну, полно, гдѣ тебѣ въ гимназiю, надо латынь знать...

— Я учусь и латыни, поступлю ужъ, увидите поступлю.

Черезъ 6 мѣсяцевъ мальчикъ явился уже гимназистомъ.

 

Оказалось, что хозяйскiй сынъ, двадцати–лѣтнiй молодой человѣкъ, изъ сожалѣнiя къ этому мальчику, взялся его учить, развивать и въ тоже время принялся за его нравственное исправленiе. Вѣроятно этотъ юноша былъ въ душѣ педагогомъ, и въ тайникѣ ея скрывался тотъ чудный, великiй даръ всматриваться въ душу, познать ее, полюбить, заставить себя полюбить, и затѣмъ воспитывать!

 

А вотъ и другой случай, котораго я былъ очевидцемъ. Въ одномъ заведенiи директоръ проситъ своего начальника исключить одного воспитанника: начальникъ не соглашается, но призываетъ 13–ти–лѣтняго мальчика и говоритъ ему: «вотъ чтo, милый мой, ты дурно ведешь себя, дурно учишься; директоръ проситъ тебя исключить. Если это сдѣлать — ты можешь пропасть, и мать твоя будетъ несчастна. Я подожду, а даю тебѣ два мѣсяца срока; подумай хорошенько, постарайся исправиться; если исправишься, то мы тебя оставимъ; если не исправишься, то нечего дѣлать, придется тебя исключить”.

 

Черезъ два мѣсяца этотъ мальчикъ былъ одинъ изъ первыхъ и лучшихъ учениковъ училища.

 

Къ чему мы приводимъ эти случаи?

 

А для того чтобы, такъ сказать, оживить и запечатлѣть въ памяти представленiе объ этомъ страшномъ педагогическомъ вопросѣ иcключeнiя дѣтей изъ учебнаго заведенiя.

 

Случаи, нами сейчасъ разсказанные повторяются вездѣ и повторяются часто: они доказываютъ, что мы ничего не можемъ предрѣшать объ участи нравственной мальчика или дѣвочки во все то время пока длится перiодъ развитiя и воспитанiя юношества; они доказываютъ, что если мы, зная, что рѣшить вопросъ о негодности дѣтской натуры къ исправленiю невозможно, и въ тоже время все–таки рѣшаемъ его необдуманно и легко, то принимаемъ на себя тяжелую отвѣтственность: вмѣсто хозяйскаго сына — хорошаго, честнаго, нравственнаго, этотъ изгнанный два раза мальчикъ, таившiй въ себѣ зародышъ и добра и способностей, могъ бы встрѣтить негодяя, попасть под его влiянiе, развиться въ сферѣ этого дурнаго влiянiя, и погибнуть какъ погибаютъ многiе, исключаемые изъ учебныхъ заведенiй за дурное поведенiе. Они доказываютъ наконецъ и то, что исключаемый мальчикъ есть тотъ именно, кто всего болѣе нуждается въ уходѣ за его нравственною личностью, и что слѣдовательно Цейдлеръ былъ правъ, когда заботился пристраивать этихъ–то въ жизни съ большею любовью къ нимъ, чѣмъ къ роднымъ дѣтямъ.

 

Нo вотъ и другой случай. Недавно одного мальчика выгнали изъ одной гимназiи за то что онъ прошибъ голову другому мальчику, и не смотря на то что ушибъ былъ не опасенъ, мальчикъ былъ все–таки исключенъ. Другой случай: мальчика привозятъ въ гимназiю изъ глуши провинцiи; онъ убѣгаетъ изъ семинарiи, томимый тоскою по дому; его возвращаютъ и исключаютъ. Мальчикъ остается въ Петербургѣ одинъ, безъ семьи, безъ друзей, безъ нравственной и матерiальной помощи. Оба плакали и горько плакали, когда сидѣли въ карцерѣ, и еще горче заплакали когда, свершился надъ ними грозный приговоръ исключенiя.

 

Но какое исключенiе? Исключенiе съ запрещенiемъ быть принятымъ по всей Россiи въ какое бы то ни было учебное заведенiе ведомства министерства народнаго просвѣщенiя!

 

Вотъ чтó ужасно!

 

Вотъ гдѣ встаютъ одинъ за другимъ самые жгучie, самые затрогивающiе душу вопросы.

 

Почему мальчикъ, исключенный изъ одной гимназiи за шалость и дурное поведенiе, вслѣдствiе случайнаго стеченiя обстоятельствъ, изъ которыхъ главнѣйшее, можетъ быть, отсутствiе для этого мальчика педагогическаго влiянiя лично на него, не можетъ оказаться въ другой гимназiи однимъ изъ лучшихъ — опять же вслѣдствiе случайнаго стеченiя другихъ обстоятельствъ, при которыхъ онъ могъ бы сдѣлаться однимъ изъ лучшихъ воспитанниковъ, подпавъ хорошему на него влiянiю извѣстной личности?

 

Кто ручается за то, что прежде исключенiя мальчика изъ гимназiи, истощены были всѣ другiя средства на него повлiять, что приговоръ произнесенъ былъ послѣ долгаго и тщательнаго изслѣдованiя его нравственной личности и ея отношенiй къ окружающему его мipy другихъ личностей?

 

Кто можетъ сказать, что именно въ ту минуту, когда приговаривается мальчикъ къ исключенiю, послѣ сдѣланнаго имъ проступка, не наступаетъ въ немъ та критическая минута, которая можетъ произвести нравственный переворотъ во всей его нравственной природѣ, и что вслѣдствiе этого, неумолимое исполненiе надъ нимъ приговора исключенiя можетъ переворотъ этотъ направить къ худшему, а кроткая снисходительность и уходъ за его нравственною личностью, на oбopoтъ, къ лучшему?

 

Указанные выше случаи доказываютъ, что исключенiе мальчиковъ изъ гимназiй можетъ произойти вслѣдствiе дѣтскихъ шалостей, и что во всякомъ случаѣ оно въ полной зависимости отъ случайнаго воззрѣнiя той или другой личности на тотъ или другой случай? Не является ли эта мѣра ужасною и потому, что шалости вообще въ мальчикахъ суть ничто иное какъ проявленiя ихъ возраста во–первыхъ, а во–вторыхъ и довольно часто — натуры прямой и открытой, всегда, слѣдовательно, доступной впечатлѣнiямъ извнѣ; тогда какъ натуры хитрыя, скрытныя, но испорченныя и дурныя, могутъ, не проявляя себя въ шалостяхъ, казаться лучше первыхъ, не подвергаться исключенiю изъ школы, и вредить своею скрытною безнравственностью сто разъ больше мальчиковъ творящихъ величайшiя шалости?

 

Наконецъ, когда знаешь, что исключенiе мальчика изъ заведенiя предоставлено полному произволу его прямаго начальства, и не можетъ быть контролировано, можно ли допустить, чтобы дѣйствiе этого произвола распространялось внѣ стѣнъ этого училища, клеймило позоромъ мальчика на полъ–дорогѣ его воспитанiя, вооружало его противъ педагогической власти со всею силою и страстью юнаго возраста, рисовало ему эту власть въ образѣ неумолимо мстящаго, вездѣсущаго и вѣчнаго дракона, и обязывало всѣ гимназiи, всѣ училища признать его негоднымъ воспринимать перевоспитанiе, то–есть въ сущности признать себя самихъ неспособными сдѣлать хорошаго человѣка изъ мальчика исключеннаго начальствомъ одной гимназiи?

 

Вотъ мысли невольно просящiеся подъ перо въ ту минуту, когда узнаешь о случаяхъ вышеприведенныхъ и о той мѣрѣ, вслѣдствiе которой мальчикъ исключенный изъ одной гимназiи не можетъ быть принятъ въ другой.

 

На эти вопросы какой можемъ мы получить отвѣтъ?

 

Гимназiй слишкомъ мало, а кандидатовъ въ гимназiи слишкомъ много, чтобы можно было держать дурныхъ, когда столько есть и безъ нихъ желающихъ поступить, которые все–таки и весьма часто не попадаютъ въ число гимназистовъ.

 

Вотъ единственный отвѣтъ, который мы можемъ получить.

 

Но удовлетворителенъ ли этотъ отвѣтъ, вотъ въ чемъ вопросъ.

 

Нѣтъ, онъ намъ кажется неудовлетворительнымъ, потому 1) что никто, какъ мы сказали, не можетъ поручиться за то что исключаемые суть именно худшiе изъ дурныхъ; 2) исключенiе происходитъ въ такомъ возрастѣ, когда нельзя произносить безапелляцiоннаго приговора надъ личностью мальчика; 3) недостатокъ гимназiй и избытокъ желающихъ въ нихъ поступать не извиняетъ и даже не смягчаетъ положительной жестокости самой мѣры исключенiя, ибо тотъ кто выгоняется есть извѣстная намъ, уже опредѣлившаяся личность, сознательно приносимая въ жертву идеѣ, тогда какъ тотъ, кто можетъ поступить на мѣсто изгнаннаго, — до той минуты, пока первый не изгнанъ, — для насъ личность скорѣе неизвѣстная и неопредѣленная; мы перваго губимъ навѣрно, не зная, благодѣтельствуемъ ли мы второму; и 4) наконецъ, вышеизложенное соображенiе все же не объясняетъ намъ, почему мальчикъ изгнанный изъ одной гимназiи долженъ быть одновременно изгнанъ изъ всѣхъ остальныхъ?

 

Нѣтъ, лучше, кажется намъ, открыть десять лишнихъ гимназiй, чѣмъ выгонять изъ нихъ мальчиковъ за шалости, подъ предлогомъ, что ихъ мѣсто займутъ другiе.

 

Куда ни заглянешь, приходишь къ убѣжденiю, что ни въ чемъ въ нашей жизни мы такъ не нуждаемся, какъ въ педагогахъ и въ педагогикѣ, на твердыхъ началахъ основанной. Наши педагоги — это счастливыя или несчастныя случайности; это не сословiе людей, какъ въ другихъ государствахъ, самостоятельно и издревле живущее въ силу государственной и общественной необходимости, и черпающее свою силу и свою дѣятельность изъ народной жизни, они просто начальство; попадетъ у насъ мальчикъ къ педагогу представителю счастливой случайности — хорошо, попадетъ къ представителю несчастной случайности — дурно; и вотъ, если среди этого шаткаго въ своихъ основахъ и шаткаго въ своихъ личностяхъ мipa мы встрѣчаемъ вдругъ такое страшное положительное начало, въ силу котораго мальчикъ изгоняемый изъ школы за шалость лишается уже возможности поступать въ другую, то невольно устрашаемся всего чтó можетъ быть послѣдствiемъ такого начала, которое, независимо отъ того что оно жестоко и несправедливо, поражаетъ и потому что, повидимому, вовсе не согласуется съ коренными недостатками нашего педагогическаго мipa.

 

Воспитанiе вообще при самыхъ лучшихъ условiяхъ его быта — дѣло безконечно трудное; сколько разъ оно труднѣе еще тогда, когда этихъ благопрiятныхъ условiй въ педагогическомъ мipѣ нѣтъ, понятно всякому. Но когда при этомъ всѣ извѣстныя административныя внѣшнiя мѣры подчиняютъ судьбу воспитательнаго дѣла произволу въ строгости, тогда является серьозная опасность, заключающаяся въ разобщенiи юношества съ воспитывающимъ его началомъ.

 

Строгость, исходящая изъ любви къ воспитаннику и изъ пониманiя педагогическаго призванiя есть удѣлъ воспитывающаго человѣка; когда же она является въ какой либо общей административно–педагогической мѣрѣ, или въ цѣломъ учрежденiи, и вызвана чисто отвлеченнымъ, такъ сказать, бюрократическимъ принципомъ, она перестаетъ быть строгостью и дѣлается проявленiемъ чистаго произвола и отсутствiя любви къ юношеству.

 

Безъ этой любви и внѣ этой любви нѣтъ воспитанiя. Любовь эта проникаетъ строгость, любовь эта обязываетъ къ снисходительности; и сказать гдѣ долженъ быть предѣлъ этой любви въ воспитанiи никто не можетъ, ибо все воспитанiе заключается въ безконечно разнообразныхъ проявленiяхъ любви воспитателей къ безконечно разнообразнымъ природамъ воспитанниковъ.

 

Мальчикъ изгнанъ изъ гимназiи.

 

Допустимъ, что онъ былъ изгнанъ педагогомъ, испытавшимъ надъ нимъ всѣ опыты любви къ своему призванiю, къ юношеству вообще и къ этому юношѣ въ особенности.

 

Спрашивается: неужели изъ тысячъ проявленiй этой же любви въ другихъ педагогахъ не найдется ни одного, которое могло бы изъ выгнаннаго мальчика сдѣлать хорошаго человѣка, и та мѣра, которая прямо этому опыту запрещаетъ имѣть мѣсто по всей Poсciи, не означаетъ ли она, что она отвергаетъ силу этой любви, и слѣдовательно, какъ не заключающая въ себѣ любви, — является жестокою?

 

Нѣтъ, жизнь такихъ людей какъ Цейдлеръ, посвященная на воспитанiе во имя любви къ русскому юношеству и къ русскому нapoдy, не должна, кажется намъ, быть безмолвною тогда, когда кругомъ насъ жизнь общества создаетъ тѣ жгучiе вопросы, изъ за которыхъ эти люди, хотя и непримѣтные при жизни, боролись въ потѣ лица своего, и изъ за которыхъ быть можетъ преждевременно умирали.

 

Жизнь Цейдлера, оплакиваемая немногими, говоритъ намъ: любите, любите безконечно юношество; все чтó любовь къ нему велитъ дѣлать, — дѣлайте, не бойтесь; всего чтó этой любви противорѣчитъ, — не дѣлайте и бойтесь это дѣлать, ибо рано или поздно само общество потерпитъ вредъ тѣхъ педагогическихъ опытовъ, гдѣ отсутствуетъ любовь!

 

И вотъ, прислушиваясь къ этому голосу, мы, съ уваженiемъ относясь къ вѣдомству, которому ввѣрена большая часть нашего воспитанiя общественнаго, дерзаемъ сказать: отчего не отмѣнить запрещенiе исключаемымъ изъ одного учебнаго заведенiя вѣдомства народнаго просвѣщенiя поступать въ другiя?

 

Кто можетъ знать, сколько спасенныхъ будетъ для общества юношей хотя бы этимъ путемъ?

 

А если ужъ это рѣшительно нельзя сдѣлать, то отчего бы, опять же прислушиваясь къ поучительному голосу Цейдлера, не замѣнить исключенiе учрежденiемъ, въ вѣдѣнiи одного лучшаго педагога въ губернiи, исправительныхъ классовъ, куда мальчики, приговариваемые къ исключенiю, переводились бы для особенно тщательнаго и любовью проникнутаго за ними ухода, съ тѣмъ чтобы послѣ возвращаться въ гимназiи?

 

Но чтобы такie классы не могли обратиться въ исправительныя роты, а напротивъ, могли бы существовать съ пользою — ихъ надо было бы поручать такимъ людямъ какъ Цейдлеръ. Но, увы, этихъ личностей немного, и вотъ почему потеря для общества такой личности, какою былъ Цейдлеръ, есть потеря чувствительная.

Кн. В. Мещерскiй.

_______

 

ПЕТРЪ МИХАЙЛОВИЧЪ ЦЕЙДЛЕРЪ.

 

(НЕКРОЛОГЪ).

 

Въ субботу, 10–го февраля, родные, знакомые и толпа бывшихъ учениковъ Петра Михайловича Цейдлера проводили его въ послѣднюю обитель — на Волково кладбище. Педагогическая и преимущественно воспитательная дѣятельность этого человѣка, составлявшая неодолимую потребность его внутренней жизни, изливавшаяся чистой, безпримѣсной струей изъ его глубоко–любящей натуры, оставила благотворный и на долго неизгладимый слѣдъ въ кругу людей, на которыхъ онъ влiялъ; а въ этомъ относительно тѣсномъ кругу самое значительное большинство составляетъ группа его воспитанниковъ. За нихъ–то, за эту молодую, къ добру и свѣту направленную группу, должны помянуть его добрымъ словомъ русскiе люди, и мы, близко его знавшiе, хотимъ надъ его свѣжей могилой сказать это доброе слово.

П. М. Цейдлеръ родился 18 ноября 1821 года въ Пензенской губернiи, въ Мокшанскомъ уѣздѣ, въ селѣ Сипягинѣ — небольшомъ родовомъ имѣнiи его матери (урожденной Сипягиной). Отца онъ не помнилъ и росъ подъ женскимъ надзоромъ матери и тетки. Въ дѣтствѣ, именно — когда Цейдлеру было 10 или 11 лѣтъ, — случилось одно событiе, изъ такихъ, которыя, сдѣлавъ разъ извѣстное впечатлѣнiе на ребенка, отражаются потомъ на всей его жизни. Нѣкто Т., короткiй знакомый семейству Цейдлеровъ по Пензѣ, перешедшiй на службу въ Кострому, уговорилъ г–жу Цейдлеръ отпустить къ нему маленькаго Петю, обѣщаясь заняться его воспитанiемъ, и Петя переселился въ Кострому. Черезъ нѣкоторое время въ домашнихъ дѣлахъ Т. произошла рѣзкая перемѣна, вслѣдствiе которой онъ вынужденъ былъ своего питомца поспѣшно возвратить къ матери. Онъ нанялъ подводчика до мѣста, т.е. до села Сипягина, и отправилъ съ нимъ мальчика — одного, въ зимнюю пору. Подводчикъ, доѣхавъ до какого–то селенiя (дo какого именно — свѣдѣнiя у Цейдлера не сохранилось), не разсудилъ ѣхать дальше, и высмотрѣвъ избу попригляднѣе, остановился у ней и предложилъ мальчику идти въ избу погрѣться, а самъ повернулъ лошадь и уѣхалъ восвояси. Cкopo все селенье узнало о брошенномъ мальчикѣ. Около него собрались бабы, толковали, горевали; всѣ приняли горячее въ немъ участiе. Прошло нѣсколько дней. У хозяина избы былъ сынъ лѣтъ двадцати — звали его Борисомъ — который особенно заинтересовался мальчикомъ, а Цейдлеръ привязался къ нему. Они сдѣлались неразлучны. Подождавши, не вернется ли возчикъ, крестьяне уже рѣшили на мipy донести мѣстнымъ властямъ о случившемся, но Борисъ упросилъ oтцa и настоялъ на мipy, чтобы дозволили ему отвезти сироту къ роднымъ, жительство которыхъ онъ надѣялся отыскать, распрашивая какъ добраться до Пензы, а въ Пензѣ можно–де узнать гдѣ и Сипягино. Отправились странствовать молодые люди — какъ и гдѣ — Цейдлеръ ничего не помнилъ. Добрались наконецъ до Сипягина. Цейдлеръ неожиданно предсталъ передъ изумленною матерью. Борисъ былъ обласканъ, награжденъ и уѣхалъ домой, — скрывшись навсегда для Цейдлера, который потомъ, придя въ возрастъ, тщетно дѣлалъ объ немъ розыски... Это–то событiе, этотъ переѣздъ по нѣсколькимъ губернiямъ въ качествѣ брошеннаго мальчика, отыскивающаго своихъ родителей, это радушiе и участiе народа, которое сопровождало его на всемъ его длинномъ пути, а, главное, симпатическая личность, благодушiе и разумность Бориса — все это какъ бы раскрыло душу русскаго народа Цейдлеру; въ Борисѣ — ему всегда потомъ казалось, — какъ будто во–очiю ему было откровенiе идеала русскаго человѣка во всей его безъискусственной нравственной чистотѣ и красотѣ, — идеала, не оставлявшаго Цейдлера до конца дней его. Отсюда, можетъ быть, развилась въ немъ одна изъ существенныхъ чертъ его личности — вѣра въ русскiй народъ и особенно нѣжная симпатiя къ простымъ юношамъ, чуждымъ искусственности и свѣтской выправки, сохранившимъ первобытную, свойственную невыровнившемуся человѣку естественность наружныхъ движенiй и внутренняго строя. Съ paнней молодости и во всю жизнь П. М. Цейдлеръ никогда не оставался безъ одного или нѣсколькихъ молодыхъ любимцевъ, къ которымъ прилѣплялся всею душою и которымъ старался, такъ сказать, передать свою душу. Случалось, что онъ пытался выработать человѣка изъ простаго, безграмотнаго, взятаго съ улицы, съ поденной работы юноши; случалось ему браться за возстановленiе нравственной личности падшаго; случалось ошибаться въ выборѣ, разочаровываться въ попыткахъ, — но всѣ ошибки и разочарованiя нисколько не охладили его душевной теплоты и не ослабили его сердечныхъ влеченiй до конца.

Черезъ годъ или два по возвращенiи изъ Костромы, Цейдлера отдали въ пензенскую гимназiю; a 1838 г, онъ поступилъ въ петербургскiй университетъ, и по окончанiи въ немъ курса по юридическому факультету, въ 1842 году поступилъ здѣсь–же въ гражданскую cлужбу, на первую попавшуюся вакансiю, такъ какъ средствъ къ жизни не было. Лѣтъ семь онъ чиновничалъ, проводя — yтpo на службѣ, а вечера за книгами, между которыми бывали разложены и анатомическiе чертежи. Изучить анатомiю и физiологiю считалъ онъ тогда для себя неизбѣжнымъ какъ первыя ступени къ психологiи — высшей науки, къ которой онъ стремился. Между тѣмъ, Вирей, Бурдахъ, Ог. Контъ и пр., и пр., послѣдовательно одинъ за другимъ увлекали его, и онъ поглощалъ ихъ крупными прiемами, зачитываясь до позднихъ часовъ. Безъ серьознаго научнаго труда жизнь казалась ему недостойною, а о молодыхъ людяхъ ограничивающихся чтенiемъ однихъ текущихъ журналовъ и газетъ онъ отзывался тогда съ нѣкоторымъ негодованiемъ, считая ихъ остановившимися и обреченными на «опошленiе".

Наконецъ въ 1849 году открылось Цейдлеру давно втайнѣ излюбленное имъ педагогическое поприще: Гр. Ив. Фонъ–Дервизъ, въ домъ котораго Цейдлеръ былъ введенъ еще въ бытность свою въ Костромѣ, предложилъ ему мѣсто старшаго надзирателя и преподавателя русскаго языка въ гатчинскомъ сиротскомъ институтѣ.

Что нашелъ онъ тамъ въ видѣ остатковъ отъ прежней системы воспитанiя, какъ отнесся къ своему новому дѣлу и чѣмъ сталъ для ввѣренныхъ его надзору воспитанниковъ — все это выражено въ написанномъ къ нему посланiи еще въ 1856 году:

 

«Вотъ онъ по гатчинскому саду

Идетъ съ толпой учениковъ;

Вотъ онъ садится къ водопаду

На мшистый камень, въ тѣнь деревъ;

Вкругъ дѣти жмутся молчаливо

Къ нему все ближе. Очи ихъ

Или потуплены стыдливо,

Иль слезъ полны, и самъ онъ тихъ,

Но ликомъ свѣтелъ. Онъ читаетъ

Въ младыхъ сердцахъ. Онъ ихъ проникъ;

Одинъ душой онъ понимаетъ

Неуловимый ихъ языкъ.

Въ сердцахъ, забитыхъ отъ гоненья,

Ожесточенныхъ въ цвѣтѣ лѣтъ,

Онъ вызвалъ слезы умиленья,

Онъ пролилъ въ нихъ надежды свѣтъ

И указуя въ жизнь дорогу,

Онъ человѣка идеалъ

Предъ ними долго, понемногу

И терпѣливо раскрывалъ...

И вотъ открылъ! — и ослѣпило

Его сiянье юный взглядъ,

И дѣти съ робостiю милой

И съ изумленiемъ глядятъ.

И каждый самъ въ себя невольно

Ушелъ и плачетъ о себѣ.

И за прошедшее имъ больно —

И всѣ готовятся къ борьбѣ.

Ахъ, Цейдлеръ! въ этомъ идеалѣ

Вѣдь ты себя нарисовалъ;

Но только дѣти не узнали,

Да ты и самъ того не зналъ!»

(Cтихотв. А. Майкова 1872, т. I, стр. 345).

Слишкомъ десять лѣтъ провелъ Цейдлеръ въ Гатчинѣ. Онъ былъ тамъ явленiемъ, которому хотя и сочувствовали оба директора, т. е. и Фонъ–Дервизъ, и преемникъ его, Голохвастовъ, но на которое большая часть сослуживцевъ П. М. смотрѣла какъ на чудачество; сами воспитанники очень долго не вѣрили, чтобъ дѣйствительно могъ найдтись человѣкъ, который cepьoзно и съ любовью отнесся бы къ судьбѣ ихъ, и много нужно было Цейдлеру времени чтобы заставить ихъ повѣрить... Съ поступленiемъ туда Цейдлера, тотчасъ прекратились порки и отдачи въ солдаты; мало по малу поднялся нравственный строй юношества; ученiе пошло лучше; дѣйствуя на воспитанниковъ и уроками, и частными бесѣдами, въ прогулкахъ и за чтенiемъ, Цейдлеръ старался пробуждать въ нихъ потребность высшаго образованiя, и на второй же годъ его вступленiя въ институтъ, уже явились двое пожелавшихъ поступить въ университетъ, чего давно уже не было въ Гатчинѣ. На cлѣдующiй годъ желающихъ было уже семеро — и тогда Цейдлеръ принялся хлопотать, чтобы это поступленiе въ высшiя заведенiя воспитанниковъ гатчинскаго института было узаконено, такъ какъ институтъ до того времени имѣлъ цѣлью приготовленiе только канцелярскихъ чиновниковъ. Хлопоты его увѣнчались успѣхомъ, и питомцамъ института открытъ былъ доступъ и въ университетъ, и въ медицинскую академiю и пр., и даже учреждены были для нихъ стипендiи отъ опекунскаго совѣта. Но и тамъ не прекращалась связь Петра Михайловича съ его питомцами, и питомцы его не заплатили ему неблагодарностью: въ позднѣйшiе даже годы, въ извѣстные дни (въ день рожденiя Цейдлера) квартира его наполнялась тѣсной, пестрой толпой: были тутъ и военные, и медики, и учителя, и чиновники, — свѣжая, бодрая молодежь, посреди которой уже многiе достойно ознаменовали себя на избранныхъ ими поприщахъ, — все бывшiе воспитанники Цейдлера, помнившiе до конца его дней, чѣмъ они ему обязаны...

Мы указали только на результаты трудовъ Петра Михайловича въ Гатчинѣ. Они дались ему не даромъ. Здоровье его разстроилось; да притомъ, главное было сдѣлано: заведенiе было поставлено на надлежащую высоту и выведено изъ «чернаго тѣла". Въ 1860 г. Цейдлеръ переселился въ Петербургъ, удержавъ за собою въ Гатчинѣ только юридическiя лекцiи, и поступилъ на службу въ св. синодъ, но не надолго.

Въ 1863 г. бывшiй тогда помощникомъ предсѣдателя совѣта Императорскаго человѣколюбиваго общества С. А. Танѣевъ пригласилъ Цейдлера къ участiю въ составленiи проекта преобразованiя учебнаго заведенiя, называвшагося тогда «Домомъ Воспитанiя Бѣдныхъ Дѣтей", и онъ тогда же былъ посланъ заграницу, чтобы ознакомиться съ соотвѣтствующими заведенiями, преимущественно съ учительскими семинарiями въ Германiи и Францiи. Въ слѣдующемъ 1864 году, возвратясь изъ заграницы и представивъ отчетъ о своей поѣздкѣ, Цейдлеръ былъ назначенъ директоромъ Дома Воспитанiя.

Здѣсь повторилась почти таже исторiя, что и въ гатчинскомъ институтѣ. Цейдлеръ принялъ заведенiе хотя и шестиклассное, но немного чѣмъ отличавшееся отъ уѣздныхъ училищъ — и возвысилъ его на степень семиклассной гимназiи, почти не выходя изъ тѣхъ средствъ заведенiя, какiя были и до него, отъ 25 до 30.000 р. На эти средства содержалось всегда болѣе 300 воспитанниковъ и выдавалось жалованье учителямъ и всѣмъ служащимъ. Курсъ же проходился полный гимназическiй, кромѣ греческаго языка. Многiе педагоги изъ другихъ учебныхъ заведенiй столицы, по недѣлямъ, съ утpa до вечера, изучали Домъ Воспитанiя, кáкъ онъ устроенъ былъ Цейдлеромъ, и выражали удивленiе, что на столь малую сумму достигается болѣе результатовъ, чѣмъ у нихъ, при издержкахъ несравненно бòльшихъ. Тайна этого заключалась въ томъ, что, во–первыхъ, Цейдлеръ, принявъ заведенie, тотчасъ собралъ вокругъ себя своими помощниками своихъ же гатчинскихъ бывшихъ питомцевъ, проникнутыхъ уже съ юности однимъ взглядомъ и духомъ со своимъ наставникомъ. Кромѣ того, не смотря на то, что жалованье учителямъ и воспитателямъ было гораздо ниже въ Домѣ Воспитанiя, чѣмъ въ учебныхъ заведенiяхъ министерства народнаго просвѣщенiя и военнаго, многiе лучшiе преподаватели въ Петербургѣ отказались даже отъ болѣе выгодныхъ уpoковъ и пошли трудиться съ Цейдлеромъ, eдинственно привлеченные туда обаятельностью его личности, нетерпѣвшей никакой формальности, его горячею преданностью дѣлу, его умѣньемъ цѣлое заведенiе и всѣхъ къ нему прикосновенныхъ лицъ связать въ одну семью: всѣ сознавали, что эта семья живетъ его авторитетомъ, но никто не почувствовалъ ни разу тягости этого авторитета, никто не почувствовалъ стѣсненiя своей личной свободы, невольно покоряясь ему.

Такимъ образомъ цѣль П. М. при поступленiи въ Домъ Воспитанiя была достигнута: онъ имѣлъ утѣшенiе видѣть уже нѣсколько выпусковъ своихъ воспитанниковъ поступившихъ въ университетъ, въ военно–юридическое училище, въ медицинскую академiю, въ технологическiй институтъ и пр. Закрѣпивъ окончательно хлопотами своими будущность воскрешеннаго имъ заведенiя, какъ гимназiи, а именно, — устроивъ принятiе его въ вѣдомство мин. народн. просв. на общемъ положенiи гимназiй и тѣмъ оградивъ его отъ всякихъ случайностей въ измѣненiи его назначенiя, Цейдлеръ самъ не успокоился. Постоянной мечтой его было дѣйствовать въ средѣ народной. Уже въ промежутокъ времени между его службой въ гатчинскомъ институтѣ и дѣятельностью въ Домѣ Воспитанiя, завѣдуя въ теченiи двухъ лѣтъ по его же мысли основаннымъ г. Бауманомъ еженедѣльнымъ изданiемъ «Воскресный Досугъ", Цейдлеръ поставилъ себѣ цѣлью доставить чтенiе грамотному крестьянству, и это изданiе за первые два года своего существованiя, т. е. за время Цейдлеровой редакцiи, можетъ и понынѣ считаться образцовымъ въ своемъ родѣ, какъ по содержанiю, такъ и по языку: при немъ на второй годъ изданiе имѣло уже 12,000 подписчиковъ; нынѣ число ихъ сократилось въ шесть разъ... Но вотъ московское земство предлагаетъ П. М. принять на себя устройство земской учительской школы и быть ея директоромъ. Не смотря на свои годы и здоровье, уже надорванное постоянными трудами, неустанною борьбою — гдѣ съ равнодушiемъ, гдѣ съ всесильною у насъ канцелярщиной, заставлявшею Цейдлера отписываться и переписываться, безполезнѣйшимъ образомъ переводить вороха бумаги и губить свои силы и время на отстаиванiе своего дѣла отъ козней адептовъ старыхъ порядковъ, — не смотря наконецъ на всеобщую любовь воспитанниковъ и всѣхъ лицъ, прикосновенныхъ къ новой гимназiи, Петръ Михайловичъ рѣшается оставить Петербургъ, общество, друзей, и поселиться въ пустынной усадьбѣ, нанятой земствомъ, въ Подольскомъ уѣздѣ Московской губернiи, въ селѣ Поливановѣ, и тамъ привести въ исполнeнie завѣтную мечту свою. «Приготовить народныхъ учителей — дѣло не легкое, говорилъ онъ. Учительство — не выучка. Учительство — апостолатъ... и если бы мнѣ удалось вдохнуть этотъ духъ самоотверженiя и любви хотя въ пятерыхъ или шестерыхъ изъ приготовленныхъ мною юношей, это было бы самымъ лучшимъ, о чемъ бы я могъ мечтать... А русскiй человѣкъ способенъ къ этому апостолату"... Какъ устроилъ и какъ повелъ Цейдлеръ эту школу мы не будемъ разсказывать: объ этомъ уже разсказалъ человѣкъ, болѣе насъ, конечно, компетентный въ этомъ дѣлѣ — баронъ Корфъ, описавшiй произведенное на него поливановской школой впечатлѣнiе въ статьяхъ: «Частная инцiатива въ дѣлѣ образованiя", напечатанныхъ въ «С.–Петерб. Вѣд." 1872 г. Не говоримъ уже о другихъ статьяхъ въ «Голосѣ" и «Гражданинѣ"... Но увы! Смерть остановила Цейдлера на второмъ году этой новой и, какъ онъ понималъ, высшей для него дѣятельности... Въ теченiе года свезенные съ разныхъ концовъ Россiи молодые люди изъ крестьянъ, мѣщанъ, изъ семинарiй и уѣздныхъ училищъ — мнoгie только что грамотные, — уже приняли видъ мало отличавшiй ихъ отъ воспитанниковъ прежнихъ зaвeдeнiй, гдѣ дѣйствовалъ Цейдлеръ. Бурсачество, брань и ругательства между собою, съ которыми они явились въ школу, къ концу года уже совершенно умолкли; книга и чтенiе сдѣлались ихъ потребностью; въ лицахъ многихъ уже видна была пробудившаяся серьозная мысль о высотѣ ихъ будущаго назначенiя. Экзамены — особенно изъ русскаго языка (грамматика и сочиненiе), ариѳметики и географiи удивили присутствовавшихъ на нихъ членовъ земства московскаго, рязанскаго и нѣкоторыхъ случайныхъ петербургскихъ гостей, пробывшихъ въ Поливановѣ все время экзаменовъ... Надо сказать, что и сюда явился Цейдлеръ не одинъ, а опять со своими бывшими гатчинскими питомцами, также и вслѣдствiе той же идеи бросившими въ Петербургѣ и службу и столичную жизнь и послѣдовавшими за своимъ учителемъ... Но уже лѣтомъ 1872 года въ Цейдлерѣ сталъ замѣтенъ упадокъ силъ. Ожиданiе результатовъ новой дѣятельности проявлялось въ немъ съ какимъ–то раздражительнымъ нетерпѣнiемъ. Усиленные труды по составленiю подробнаго отчета земству за истекшiй годъ и еще два происшествiя — смерть одного воспитанника и дѣло о переходѣ троихъ лучшихъ учениковъ въ учительскую семинарiю министерства народнаго просвѣщенiя, учреждавшуюся въ Москвѣ, дѣло, о которомъ было говорено въ ноябрьскомъ собранiи московскаго земства и которое поразило Цейдлера, можно сказать, въ самое сердце, ибо эти трое учениковъ были изъ лучшихъ и любимыхъ, — все это сильно подѣйствовало на его здоровье. Начались у него сильныя головныя боли, потомъ послѣдовалъ ударъ, поразившiй его въ лѣвую руку и ногу. Отъ удара онъ уже началъ оправляться и готовился приступить къ класснымъ занятiямъ, какъ открылся вслѣдствiе простуды тифъ, положившiй конецъ жизни человѣка — «безпокойнаго" въ глазахъ житейскихъ мудрецовъ, но, смѣло можно сказать, соблюдшаго вполнѣ великую заповѣдь: «пастырь добрый полагаетъ души своя за овцы”...

Эти слова были въ душѣ и на устахъ всѣхъ провожавшихъ П. М. въ его послѣднее жилище! Тѣло его было привезено 10 февраля въ Петербургъ, и съ московской станцiи препровождено въ церковь гимназiи, одолженной его старанiямъ своимъ существованiемъ... Не было на этихъ похоронахъ знаменитостей педагогическаго мiра: покойный не любилъ разглагольствiй о дѣлѣ воспитанiя и образованiя, считая его дѣломъ не столько теорiи, сколько призванiя, и въ педагогическомъ мipѣ былъ извѣстенъ только развѣ серьознѣйшимъ его представителямъ; не было почти звѣздъ и лентъ, потому что, какъ въ Гатчинѣ, такъ и въ Петербургѣ воспитанники его были или круглые сироты или дѣти бѣдныхъ родителей; но за то трогательно было видѣть толпу этихъ бывшихъ въ теченiи 20 лѣтъ его воспитанниковъ, теперь въ свою очередь дѣльныхъ молодыхъ людей на разныхъ общественныхъ поприщахъ и ступеняхъ — тѣхъ же самыхъ, которые въ завѣтный день его рожденiя наполняли его комнаты... И чтó разоблачалось тутъ въ разговорахъ о покойномъ въ этой провожавшей его толпѣ!.. «Знаете, сказалъ одинъ изъ нихъ, въ дѣтствѣ лишившiйся отца и матери, — мнѣ хоть иногда, только разъ въ годъ случалось видѣть П. М., а иногда и совсѣмъ не удавалось, — но теперь у меня такое чувство, какъ будто я осиротѣлъ во второй разъ и на этотъ разъ ужъ окончательно!.. Ну, чтó я ему былъ? и въ институтѣ былъ во враждебной для него партiи, а онъ и въ университетъ меня направилъ, и квартиру намъ нанялъ, и имѣлъ удивительное искусство заставить принимать отъ него деньги. Въ первые годы студенчества вѣдь мы существовали на его счетъ! И не мнѣ одному, онъ, пожалуй, со всѣми нами такъ дѣлалъ..."

— Да, перебилъ другой, — когда закрыли здѣшнiй университетъ, мы отправились въ Москву — на его счеть; конечно, онъ и туда намъ присылалъ.

Вы, господа, сказалъ третiй, кончили курсъ въ институтѣ, и ужъ П. М. любовался, такъ сказать, вами въ университетѣ; а я вѣдь былъ исключенъ. До него насъ непремѣнно бы отдали въ солдаты... Чтожъ? вѣдь онъ насъ не бросилъ. Чтó онъ мнѣ говорилъ — никогда не забуду. Но съ этого дня для меня началась новая жизнь. Онъ отыскалъ мнѣ помѣщенiе и столъ, платилъ за меня, потомъ опредѣлилъ на службу... Да и со всѣми почти исключаемыми такъ дѣлалъ! Почти во всякомъ вѣдомствѣ у него были ужъ свои, изъ прежнихъ воспитанниковъ, — онъ имъ и поручалъ слѣдить за нами на службѣ, и никогда не терялъ насъ изъ виду... Тогда насъ было четверо исключенныхъ...

Да! мы это знали; исключенiе изъ заведенiя — мѣpa, съ которой П. М. мирился только въ крайности и которая растроивала его самого больше всѣхъ, — не значило для него предать на волю Божiю заблудшую овцу, но было только мѣрой исправленiя, и исключенные не оставались безъ его помощи и участiя... Вспомнилось намъ при этомъ, какъ другимъ разнымъ начальствамъ выгнать шалуна изъ заведенiя — что стаканъ воды выпить...

— И вотъ, заключилъ первый изъ говорившихъ, вотъ человѣкъ, котораго хоронятъ на пособie отъ земства, и семью оставилъ безъ куска хлѣба, а вѣдь въ Гатчинѣ еще у его семьи былъ капиталъ, и капиталъ этотъ весь пошелъ на насъ!..

Что можно прибавить къ этимъ надгробнымъ рѣчамъ?..*)

 

Товарищи Цейдлера: А. Порѣцкiй. А. Майковъ.

 

 

ПОДКОПЫ.

 

КОМЕДIЯ ВЪ ПЯТИ ДѢЙСТВIЯХЪ.

 

Лошадь волки съѣли да санями подавились.

Пословица.

___

 

ДѢЙСТВIЕ ТРЕТЬЕ.

 

Огромная и красивая дача, большая тераса которой, увитая плющемъ и задрапированная полотномъ, выходитъ въ садъ, простирающiйся до самаго взморья. На горизонтѣ виднѣется заходящее солнце.

 

ЯВЛЕНIЕ I.

 

На одномъ концѣ терасы сидитъ графъ Зыровъ, сѣдой уже старикъ, съ энергическимъ и выразительнымъ лицомъ, съ гордой осанкой и съ нѣсколько презрительной усмѣшкой; привычка повелѣвать какъ бы невольно высказывалась въ каждомъ его движенiи. Одѣтъ онъ былъ довольно моложаво, въ коротенькомъ пиджакѣ и съ однимъ только болтающимся солдатскимъ Георгiемъ въ петличкѣ. На другомъ концѣ терасы помѣщалась дочь графа, Ольга Петровна Басаева, молодая вдова, съ нѣсколько cуxoй, черствой красотою; но, какъ видно, очень умная и смѣлая. Костюмъ ея отличался безукоризненнымъ вкусомъ и былъ самой послѣдней моды.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (замѣтно горячась).

 

Этотъ князь Янтарный, папа, или, какъ ты очень мѣтко его называешь, азiатскiй князь, на вечерѣ у madame Бобриной, на всю гостиную á pleine voix кричалъ: «Какъ это возможно: графъ Зыровъ на такое мѣсто, которое всегда занимали люди нашего круга, посадилъ никому неизвѣстнаго чиновничка своего!" Я вышла наконецъ изъ себя и сказала: «Князь, пощадите!.. Вы забываете, что я дочь графа!" «Ахъ, pardon, madame, говоритъ, но я графа такъ люблю, такъ уважаю, что не могу не быть удивленнымъ послѣднимъ выборомъ его, который никакъ не могу ни понять, ни оправдать чѣмъ–либо...

 

ГРАФЪ (презрительно усмѣхаясь)

 

Какъ же ему и понять мой выборъ, когда онъ самъ просился на это мѣсто.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Я это предчувствовала и даже кольнула его этимъ: «нельзя, говорю, князь, требовать, чтобы всѣ назначенiя дѣлались по нашему вкусу. Мало–ли чего человѣкъ желаетъ, но не всегда того достигаетъ!" Его немножко передернуло. «Англiйская, говоритъ, аристократiя никогда не позволяетъ себѣ открывать такой легкiй доступъ новымъ людямъ въ свою среду!" «Позвольте, говорю, а Робертъ Пиль и Д'Израели?" «Робертъ Пиль и Д'Израели и г. Андашевскiй двѣ вещи разныя: то люди генiальные!"

 

ГРАФЪ (съ прежней презрительной усмѣшкой).

 

А можетъ быть, и Андашевскiй человѣкъ генiальный! Почемъ они знаютъ его? Они его совершенно не вѣдаютъ.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Они нисколько и не заботятся узнать его; а говорятъ только, что это человѣкъ не ихъ общества, и этого для нихъ довольно.

 

ГРАФЪ (вспыливъ наконецъ).

 

Что–жъ мнѣ за дѣло до ихъ общества!.. Я его и знать не хочу — всякiй дѣлаетъ какъ ему самому лучше: у меня собственно два достойныхъ кандидата было на это мѣсто: Вуландъ и Андашевскiй — первый безспорно очень умный, опытный, но грубый, упрямый и по временамъ пьяный нѣмецъ; а другой хоть и молодой еще почти человѣкъ; но уже знающiй, работающiй, съ прекраснымъ сердцемъ и наконецъ мнѣ лично преданный.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (съ нѣкоторой краской въ лицѣ).

 

Тебѣ онъ, папа, преданъ и любитъ тебя больше чѣмъ сынъ родной.

 

ГРАФЪ.

 

Это я знаю и многiя доказательства имѣю на то! Неужели же при всѣхъ этихъ условiяхъ не предпочесть мнѣ было его всѣмъ?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Объ этомъ, папа, и рѣчи не можетъ быть!.. Иначе это было–бы величайшей несправедливостью съ твоей стороны, что я и сказала князю Янтарному: «если, говорю, графъ въ выборѣ себѣ хорошаго помощника проманкировалъ своими дружественными отношенiями, то это только дѣлаетъ честь его безпристрастiю!" «Да–съ, говоритъ, но если всѣ мы будемъ такимъ образомъ поступать, то явно покажемъ, что въ нашемъ кpyгy нѣтъ людей способныхъ къ чѣму либо болѣе серьозному."

 

ГРАФЪ.

 

И дѣйствительно нѣтъ!.. хоть–бы взять съ той–же молодежи: развѣ можно ее сравнить съ прежней молодежью?.. Между нами всегда было, кромѣ ужъ желанiя трудиться, работать, нѣкотораго рода рыцарство и благородство въ характерахъ; а теперь вотъ они въ театрѣ накричатъ и набуянятъ и вмѣсто того, чтобы за это бросить, заплатить тысячи двѣ, три, они лучше хотятъ идти къ мировому судьѣ подъ судъ — это грошевики какiе–то и алтынники!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Все это, можетъ быть, справедливо; но тутъ досадно, папа, то, что, какъ видно, всѣ, старые и молодые, раздѣляютъ мнѣнiе князя Янтарнаго, потому что я очень хорошо знаю Янтарнаго: онъ слишкомъ большой трусъ, чтобы позволить себѣ въ такомъ многолюдномъ обществѣ такъ рѣзко выражать свое мнѣнiе, если–бы онъ ожидалъ себѣ встрѣтить возраженiе, напротивъ: одни поддерживали его небольшими фразами, другiе ободряли взглядами; наконецъ, которые и молчали, то можно навѣрное поручиться, что они думали тоже самое.

 

ГРАФЪ.

 

И пусть себѣ думаютъ что хотятъ! Я на болтовню этихъ господъ никогда не обращалъ никакого вниманiя и обращать не буду.

 

ОЛЬГА ПETPOBHA.

 

Ты этого не говори, папа!.. Крикъ этихъ господъ для тебя и Андашевскаго гораздо опаснѣе, чѣмъ что нибудь другое, а тѣмъ больше, что къ этому присоединилась опять какая–то статья въ газетахъ.

 

ГРАФЪ (нахмуривая брови).

 

Опять статья?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Опять!.. Очень рѣзкая, говорятъ, и прозрачная. Ты бы, папа, какiя нибудь мѣры принялъ противъ этого.

 

ГРАФЪ (пожимая плечами).

 

Какiя же я могу принять мѣры?.. (насмѣшливо). Нынче у насъ свобода слова и печати!.. (встаетъ и начинаетъ ходить по терасѣ). Нечего сказать, — славное время переживаемъ: всѣмъ негодяямъ даны всевозможныя льготы и права, а всѣ порядочные люди связаны по рукамъ и по ногамъ!.. (Прищуривается и смотритъ въ одну изъ боковыхъ аллей сада). Что это за человѣкъ ходитъ у насъ по парку?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Это должно быть Мямлинъ!.. Я ему говорила чтобы онъ прiѣхалъ къ тебѣ! Вообрази на этомъ вечерѣ у madame Бобриной онъ одинъ заступался за тебя и очень умно, по моему, доказывалъ, что нынче всѣ службы сдѣлались такъ трудны, такъ требуютъ отъ служащихъ многаго, что мѣста можно давать только людямъ совершенно къ тому приготовленнымъ.

 

ГРАФЪ (съ презрительной усмѣшкой).

 

Это вѣроятно онъ себя считаетъ совершенно приготовленнымъ на освободившееся мѣсто Андашевскаго!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (стремительно).

 

И ты, папа, опредѣли его — непремѣнно!

 

ГРАФЪ (съ удивленiемъ взглядывая на дочь).

 

Что ты такое говоришь?.. Шутишь, что–ли?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Нѣтъ, не шучу, и я тебѣ сейчасъ объясню, почему я такъ говорю: ты вспомни, что Мямлинъ родной племянникъ князя Михайла Семеныча и когда ты опредѣлишь его къ себѣ, то самому князю и всему его антуражу будетъ это очень прiятно и дастъ тебѣ отличный противувѣсъ противъ всѣхъ сплетенъ и толковъ у madame Бобриной, которыми, опять я тебѣ повторяю, вовсе не слѣдуетъ пренебрегать.

(Графъ грустно усмѣхается).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Ты повѣрь, папа, женскому уму: онъ въ этихъ случаяхъ бываетъ иногда дальновиднѣе мужскаго.

 

ГРАФЪ.

 

Но какимъ же образомъ дать Мямлину какое–бы то ни было серьезное мѣсто, когда его корчитъ и кобянитъ почти каждоминутно?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Это, папа, болѣзнь, а не порокъ; но что Мямлинъ уменъ, въ этомъ я убѣдилась въ послѣднiй разъ, когда онъ такъ логично и послѣдовательно отстаивалъ тебя.

 

(Графъ отрицательно качаетъ головой).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Ты, папа, не можешь судить объ его умѣ; потому что, какъ самъ мнѣ Мямлинъ признавался, онъ такъ боится твоего суроваго виду, что съ нимъ сейчасъ же дѣлается припадокъ его болѣзни, и онъ не въ состоянiи высказать тебѣ ни одной своей мысли.

 

ГРАФЪ (усмѣхаясь).

 

Какiя у него мысли?.. У него никогда, я думаю, не бывало въ головѣ ни одной своей собственной мысли.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Даже, папа, если–бы и такъ то было, то я все–таки прошу тебя опредѣлить его; если не для него — такъ для меня это сдѣлай.

 

ГРАФЪ.

 

Но почему–жъ тебѣ такъ желается этого?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Желается, папа, потому что это будетъ полезно для тебя и наконецъ нужно для меня самой.

 

ГРАФЪ (пожимая плечами).

 

Не понимаю, почему это тебѣ можетъ быть нужно!.. Во всякомъ случаѣ я долженъ объ этомъ прежде поговорить и посовѣтоваться съ Андашевскимъ.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Съ Андашевскимъ я уже говорила: онъ самъ этого желаетъ и сiю минуту вѣроятно прiѣдетъ просить тебя о томъ же.

 

ГРАФЪ (взглядывая пристально на дочъ).

 

Гдѣ–жъ ты видѣла Андашевскаго?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Онъ вчера вечеръ сидѣлъ у меня.

 

ГРАФЪ.

 

Стало быть, онъ бываетъ у тебя довольно часто?

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА

 

Бываетъ!.. Позволь мнѣ позвать къ тебѣ Мямлина и обѣщай ему это мѣсто! soyez si bоn, cher pére! (подходитъ и начинаетъ ласкаться къ отцу). Я позову его, папа?.. Да?

 

ГРАФЪ (пожимая плечами).

 

Позови, пожалуй!..

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Вотъ за это merci, papa! (цалуетъ отца въ лобъ и сбѣгаетъ съ лѣстницы).

 

 

ЯВЛЕНIЕ II.

 

 

ГРАФЪ (смотря вслѣдъ дочери).

 

Умная женщина — Ольга! Какъ она все это скоро и хорошо поняла!.. Тяжелая вещь служба... вотъ ужъ по пословицѣ: нéхотя скачешь и нéхотя пляшешь! Но что однако это значитъ, что Ольга въ послѣднее время до такой степени сблизилась съ Андашевскимъ, что отъ малѣйшихъ даже неблагопрiятныхъ слуховъ для него выходитъ изъ себя?.. Дружба ли это, или болѣе нѣжное чувство?.. Во всякомъ случаѣ я весьма бы не желалъ, чтобы изъ этого произошло что–нибудь серьозное, потому что какой–бы по личнымъ качествамъ своимъ этотъ господинъ ни былъ, но все–таки онъ parvenu и хамъ по своему происхожденiю.

 

ЯВЛЕНIЕ III.

 

(Входитъ Ольга Петровна, ведя за собой Мямлина).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (Мямлину).

 

Графъ здѣсь!.. Я просила его за васъ, сколько только могла.

 

ГРАФЪ (довольно привѣтливо протягивая Мямлину руку).

 

Здравствуйте!.. Вы, какъ я слышалъ, желаете получить бывшее мѣсто Алексѣя Николаича.

 

МЯМЛИНЪ (дѣлая надъ собою страшное усилiе, чтобы не начать гримасничать).

 

Очень желаю, ваше сiятельство.

 

ГРАФЪ.

 

Но совладаете–ли вы съ нимъ? Это мѣсто очень трудное и отвѣтственное.

 

МЯМЛИНЪ (рѣшительнымъ тономъ).

 

Совладаю, ваше сiятельство! Я совершенно готовъ на это мѣсто.

 

ГРАФЪ.

 

Ну, смотрите: я васъ назначу, только ужъ на себя послѣ пеняйте, если чтó будетъ выходить между нами.

 

МЯМЛИНЪ (обезумѣвшимъ отъ радости голосомъ).

 

Благодарю васъ, ваше сiятельство!..

 

ГРАФЪ.

 

Ну, а теперь садитесь и успокойтесь.

 

(Bсѣ садятся. Лицо Мямлина начинаетъ

 мало по малу принимать болѣе спокойное выраженiе).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (обращаясь къ нему).

 

А какой мы милый споръ съ вами выдержали на вечерѣ у madame Бобриной.

 

МЯМЛИНЪ (пожимая плечами).

 

Это невѣроятно!. Это непостижимо!.. Требуютъ чтобы на всѣ должности назначались ихъ знакомые, на томъ только основанiи, что они люди хорошихъ фамилiй; но, Боже мой, я самъ ношу одну изъ древнѣйшихъ дворянскихъ фамилiй; однако помыслить никогда не смѣлъ получить то мѣсто, которое занялъ теперь Алексѣй Николаичъ, сознавая, что онъ ученѣй меня, способнѣе и однимъ только трудолюбiемъ и добросовѣстнымъ исполненiемъ своихъ обязанностей я могу равняться съ нимъ, и въ настоящее время за величайшую честь для себя и милость со стороны графа считаю то, что онъ предложилъ мнѣ прежнее мѣсто Алексѣя Николаича.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Князь Янтарный, видно, не такъ добросовѣстенъ, какъ вы, и больше объ себѣ думаетъ.

 

МЯМЛИНЪ.

 

Что человѣкъ думаетъ объ себѣ больше чѣмъ онъ, можетъ быть, заслуживаетъ, — это еще извинительно; но высказывать это такъ прямо и открыто, по моему, дерзость!.. Въ этомъ cлучaѣ надобно вспомнить объ Европѣ и объ ея общественномъ мнѣнiи: не дальше какъ прошлымъ лѣтомъ, я, бывши въ Эмсѣ на водахъ, читалъ постоянно одну сатирическую газету и вы представить себѣ не можете, кàкъ смѣются тамъ надъ нами русскими!.. Словомъ, языкъ мой не поворачивается повторить тѣхъ дерзостей и насмѣшекъ, которыя тамъ про насъ пишутъ, и чтó теперь заговорятъ подобныя газетки объ Россiи, если въ ней еще устроится порядокъ, котораго желаютъ друзья madame Бобриной!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Они, я думаю, очень мало заботятся объ Россiи: было бы имъ хорошо.

 

МЯМЛИНЪ.

 

Да–съ, но въ тоже время это показываетъ, что они совершенно не понимаютъ духа времени: я, по моей болѣзни, изъѣздилъ всю Европу, сталкивался съ разными слоями общества и долженъ сказать, что весьма часто встрѣчалъ взгляды и понятiя, которыя прежде были немыслимы: напримѣръ–съ, еще наши отцы и дяди считали за величайшее несчастiе для себя, когда кто изъ членовъ семейства женился на какой нибудь актрисѣ, цыганкѣ и тѣмъ болѣе на своей крѣпостной; а нынче наоборотъ: одинъ англiйскiй врачъ, и очень ученый врачъ, меня пользовавшiй, узнавъ мое общественное положенiе, съ первыхъ же словъ спросилъ меня, что нѣтъ ли у русской аристократiи обыкновенiя жениться въ близкомъ родствѣ? Этотъ вопросъ точно молнiя освѣтилъ мою голову! Я припомнилъ, что дѣйствительно отецъ мой былъ женатъ на троюродной сестрѣ, дѣдъ врядъ ли не на двоюродной, и что еще при Iоаннѣ Грозномъ одинъ изъ моихъ предковъ женился на такой близкой роднѣ, что патрiархъ даже разгнѣвался!.. Разсказываю я ему все это. «Вотъ, говоритъ, гдѣ причина вашей болѣзни: въ вашемъ родѣ не обновлялась кровь никакими другими элементами. Жениться–съ, говоритъ, непремѣнно надобно на женщинахъ другаго общества, иныхъ занятiй, чужеземкахъ!" И въ доказательство тому привелъ довольно скабрёзный примѣръ!..

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Какой же это?

 

МЯМЛИНЪ.

 

О, при дамахъ неловко повторять!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Ничего, извольте говорить!

 

МЯМЛИНЪ (конфузясь).

 

Привелъ въ примѣръ... нашъ... Орловскiй лошадиный заводъ, котораго все достоинство произошло отъ смѣси двухъ породъ: арабской и степной.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Сравненiе не совсѣмъ лестное; но можетъ быть и справедливое.

 

МЯМЛИНЪ.

 

Очень справедливое–съ! Я передавалъ его князю Михайлу Семенычу; оно тоже ему очень понравилось.

 

ГРАФЪ (которому, видимо, наскучило слушать всѣ эти разсужденiя Мямлина, обращаясь къ нему).

 

А скажите, вы разсказывали князю вашъ разговоръ и споръ на вечерѣ у madame Бобриной?

 

МЯМЛИНЪ.

 

Отъ слова до слова–съ!..

 

ГРАФЪ.

 

Что же князь на это? Мнѣ очень любопытно это знать!

 

МЯМЛИНЪ.

 

Князь въ ражъ пришелъ, въ гнѣвъ: «Какъ, говоритъ, смѣютъ они судить такiя вещи: я пошлю къ нимъ чиновника сказать, чтобы они замолчали".

 

ГРАФЪ.

 

Стало быть онъ нисколько не раздѣляетъ ихъ толковъ обо мнѣ.

 

МЯМЛИНЪ.

 

Нисколько–съ! Онъ всегда съ этимъ кружкомъ былъ немножко въ контрѣ; но теперь вотъ вы меня выбрали, а они кричатъ противъ васъ, это его еще больше возстановитъ и за мое назначенiе онъ вѣроятно, самъ прiѣдетъ благодарить васъ.

 

ГРАФЪ.

 

Очень радъ буду его видѣть у себя.

 

(Hа этихъ словахъ Мямлинъ вдругъ понуриваетъ

 головой и начинаетъ гримасничать).

 

ГРАФЪ (испугавшись даже нѣсколько).

 

Что такое съ вами?

 

МЯМЛИНЪ.

 

Припадокъ опять начался... говорилъ много... взволновался нѣсколько... Позвольте мнѣ уйдти въ сторону.

 

ГРАФЪ.

 

Пожалуста!

 

(Мямлинъ отходитъ въ сторону и принимается какъ

бы съ величайшимъ наслажденiемъ выдѣлывать

изъ лица разнообразнѣйшiя гримасы,

третъ у себя за ухомъ, третъ носъ свой).

 

ГРАФЪ (смотря на него).

 

Какой несчастный!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (вполголоса).

 

Да; но согласись, папа, что онъ очень умный человѣкъ!

 

ГРАФЪ (тоже вполголоса).

 

Ничего себѣ: благёрствовать можетъ!

 

ЯВЛЕНIЕ IV.

 

Тѣже и лакей.

 

ЛАКЕЙ.

 

Алексѣй Николаичъ.

 

ГРАФЪ.

 

Говорилъ тебѣ, что принимать всегда безъ доклада.

 

ЛАКЕЙ.

 

Алексѣй Николаичъ самъ приказалъ доложить объ себѣ (уходитъ).

 

(Мямлинъ, между тѣмъ, снова подходитъ къ графу).

 

ГРАФЪ (ему).

 

Что вамъ лучше теперь?

 

МЯМЛИНЪ (продолжая немного гримасничать).

 

Прошло нѣсколько!

 

ЯВЛЕНIЕ V.

Входитъ Андашевскiй; видъ его совсѣмъ иной, чѣмъ былъ въ предыдущей сценѣ; онъ какъ будто бы даже ниже ростомъ показывалъ; выраженiе лица у него было кроткое, покорное и какъ бы нѣсколько печальное, Онъ со всѣми раскланивается.

 

ГРАФЪ.

 

Какъ вамъ не совѣстно, Алексѣй Николаичъ, велѣть объ себѣ докладывать!

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Но я полагалъ, ваше сiятельство, что не заняты ли вы чѣмъ нибудь.

 

ГРАФЪ.

 

Вы никогда не можете помѣшать моимъ занятiямъ!.. А теперь я дѣйствительно занятъ былъ и извиняюсь только, что предварительно не посовѣтовался съ вами; я на прежнее мѣсто ваше назначилъ Дмитрiя Дмитрича Мямлина!.. Не имѣете ли вы что нибудь сказать противъ этого выбора?

 

АНДАШЕВСКIЙ (почтительно склоняя передъ графомъ голову).

 

Ваше сiятельство, въ выборѣ людей вы показывали всегда такую прозорливость, что вамъ достаточно одинъ разъ взглянуть на человѣка, чтобы понять его; но Дмитрiя Дмитрича вы такъ давно изволите знать, что въ немъ ужъ вы никакъ не могли ошибиться; я же съ своей стороны могу только душевно радоваться, что на мое мѣсто поступаетъ одинъ изъ добрѣйшихъ и благороднѣйшихъ людей.

 

МЯМЛИНЪ (со слезами на глазахъ).

 

А мнѣ позвольте васъ, графъ, и васъ, Алексѣй Николаичъ, благодарить этими оросившими мои глаза слезами, которыя, смѣю завѣрить васъ, слезы благодарности, да стану еще я за васъ молиться Богу, потому что въ этомъ отношенiи я извиняюсь: я не петербуржецъ, а москвичъ!.. Человѣкъ вѣрующiй!.. Христiанинъ есть и православный!.. (обращаясь къ Ольгѣ Петровнѣ). А вамъ, Ольга Петровна, могу высказать только одно: я считалъ васъ всегда ангеломъ земнымъ, а теперь вижу, что и не ошибся въ томъ; за васъ я и молиться не смѣю, потому, что вы вѣроятно угоднѣе меня Богу.

 

ГРАФЪ (видимо опять соскучившiйся слушать Мямлина и обращаясь къ Андашевскому).

 

 Вы завтра же потрудитесь сказать, чтобы объ назначенiи господина Мямлина составили докладъ!

 

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Очень хорошо–с!

 

ГРАФЪ.

 

А теперь я желалъ бы остаться съ Алексѣемъ Николаичемъ наединѣ.

 

МЯМЛИНЪ (почти струсивъ).

 

Слушаю–съ!.. Слушаю–съ!.. (торопливо раскланивается со всѣми общимъ поклономъ и проворно уходитъ, виляя своимъ задомъ).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА

 

Я тоже пойду и похожу по саду!.. Вы позовите меня, когда кончите (уходитъ).

 

ЯВЛЕНIЕ VI.

 

Графъ и Андашевскiй остаются на терасѣ; а Ольга Петровна начинаетъ ходить oкoлo, въ весьма недальнемъ разстоянiи отъ терасы.

 

ГРАФЪ.

 

Ольга мнѣ сказывала, что въ газетахъ опять появилась статья объ Калишинскомъ акцiонерномъ обществѣ.

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Даже двѣ–съ!.. Одна въ понедѣльничномъ нумерѣ, а другая въ сегоднешнемъ.

 

ГРАФЪ.

 

И что же они въ общихъ чертахъ, намекахъ только говорятъ?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Въ понедѣльничной только въ намекахъ сказано; а въ нынѣшней я прямо по имени названъ какъ только возможно.

 

ГРАФЪ.

 

Это лучше наконецъ, что васъ назвали прямо по имени. Теперь вы можете начать судебное преслѣдованiе противъ автора этихъ статей — вы, конечно, знаете его?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Полагаю, что это одинъ изъ нашихъ чиновниковъ — Шуберскiй, который прежде писалъ объ этомъ и даже признался мнѣ въ томъ.

 

ГРАФЪ.

 

Но отчего его тогда же не выгнали?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Изъ моей экспедицiи онъ тотчасъ послѣ того вышелъ; но его взялъ къ себѣ на службу Владимiръ Иванычъ Вуландъ.

 

ГРАФЪ.

 

Зачѣмъ же Вуландъ это сдѣлалъ?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Вѣроятно, чтобы досадить и повредить мнѣ!.. Даже настоящiя статьи, какъ извѣстно мнѣ, писаны подъ диктовку господина Вуланда.

 

ГРАФЪ (удивленный).

 

Вуланда?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Самыя положительныя доказательства имѣю на то. Онъ и прежде всегда мнѣ завидовалъ, а теперь, по случаю назначенiя моего, сдѣлался окончательно злѣйшимъ врагомъ моимъ.

 

ГРАФЪ (сильно разсердясь).

 

О, въ такомъ случаѣ я поговорю съ г. Вуландомъ серьозно! Я не люблю, чтобы подъ мои дѣйствiя вели подкопы!.. Шуберскому сказать, чтобы онъ сейчасъ же подалъ въ отставку, а васъ я прошу начать судебное преслѣдованiе противъ него за клевету на васъ; потому что я желаю, чтобы вы публично и совершенно были оправданы въ общественномъ мнѣнiи.

 

АНДАШЕВСКIЙ (смущеннымъ и робкимъ голосомъ).

 

Нѣтъ, ваше сiятельство, я не могу начать противъ г. Шуберскаго судебнаго преслѣдованiя!

 

ГРАФЪ (удивленнымъ и недовольнымъ тономъ).

 

Это почему?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Потому что онъ можетъ доказать справедливость своихъ обвиненiй противъ меня!

 

ГРАФЪ (все болѣе и болѣе приходя въ удивленiе).

 

Но какимъ же образомъ и чѣмъ онъ можеть доказать это?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Тѣмъ, что вѣроятно даже письменныя какiя нибудь доказательства имѣетъ на то; такъ какъ происшествie, которое онъ описываетъ, въ самомъ дѣлѣ существовало.

 

ГРАФЪ (какъ бы пораженный громомъ).

 

Какъ существовало?... И вы дѣйствительно съ этихъ акцiонеровъ взяли триста тысячъ?

 

АНДАШЕВСКIЙ (съ трепетомъ въ голосѣ).

 

Взялъ–съ!..

 

ГРАФЪ (все еще какъ–бы невѣрящiй тому, что слышитъ).

 

Алексѣй Николаичъ, чтó вы такое говорите? Вы или помѣшались или шутите надо мной, то я напоминаю вамъ, что шутки такiя неприличны!

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Я–бы никогда, ваше сiятельство, не позволилъ себѣ шутить такимъ образомъ; но, къ несчастiю, все что я докладывалъ вамъ совершенно справедливо.

 

ГРАФЪ.

 

Но что–же вамъ за охота такая пришла докладывать мнѣ? Отчего вы не хотѣли скрыть отъ меня этого?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Оттого, ваше сiятельство, что я всегда и во всемъ привыкъ быть откровененъ съ вами.

 

ГРАФЪ.

 

Но вы–бы лучше пораньше были откровенны со мной, когда я васъ не выбиралъ еще въ товарищи себѣ; тогда я, можетъ быть, и поостерегся–бы это сдѣлать.

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Я полагалъ, ваше сiятельство, чго дѣло это затухнетъ и что уже объ немъ никогда никакой огласки не будетъ!

 

ГРАФЪ.

 

Расчетъ благородный и особенно въ отношенiи меня!.. Я ѣздилъ всюду, кричалъ, ссорился за васъ и говорилъ, что за вашу честность я также ручаюсь, какъ за свою собственную, а вы оказались воръ!..

 

(Андашевскiй вздрагиваетъ всѣмъ тѣломъ).

 

ГРАФЪ (продолжаетъ).

 

И что я теперь долженъ, по вашему, дѣлать? Я долженъ сейчасъ–же ѣхать и просить, какъ величайшей справедливости, чтобы васъ вышвырнули изъ службы, а вмѣстѣ съ вами и меня, стараго дурака: чтобы не ротозейничалъ.

 

АНДАШЕВСКIЙ (совершенно сконфуженный).

 

Ваше сiятельство, позвольте мнѣ хоть сколько нибудь оправдаться передъ вами!..

 

ГРАФЪ (перебивая его).

 

Чѣмъ–съ?.. Чѣмъ вы можете оправдаться, когда вы сами говорите, что пойманы почти съ поличнымъ?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Я, ваше сiятельство, не смѣлъ–бы и просить васъ объ томъ, если–бы отъ этого зависѣла только одна моя участь, но тутъ замѣшаны имя и честь вашей дочери.

 

ГРАФЪ (поблѣднѣвъ).

 

Какъ моей дочери?

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Вашей дочери, графъ! Вы, конечно, изволите помнить, что, по безконечной добротѣ вашей ко мнѣ, вы мало что благодѣтельствовали мнѣ на службѣ, но ввели меня въ домъ вашъ, какъ гостя!.. Здѣсь я встрѣтилъ Ольгу Петровну... Человѣкъ можетъ владѣть своими поступками, но не чувствами!.. Страсть безнадежная, но тѣмъ не менѣе пожирающая меня, зажглась въ моемъ сердцѣ къ Ольгѣ Петровнѣ.

 

ГРАФЪ.

 

Врете–съ! Лжете!.. Весь Петербургъ, я думаю, знаетъ, что у васъ всегда была любовница.

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Любовь и любовница, ваше сiятельство, двѣ вещи разныя, и видитъ Богъ, что я десять лѣтъ уже люблю Ольгу Петровну; но видя, что она была жена другаго, понимая всю бездну, которая раздѣляла насъ по нашему общественному положенiю, я, конечно, взглядомъ малѣйшимъ не позволялъ себѣ выразить чувства къ ней и только уже въ послѣднее время, когда Ольга Петровна сдѣлалась вдовою и намъ пришлось случайно встрѣтиться заграницей на водахъ, то маленькое общество, посреди котораго мы жили, и отсутствiе свѣтскихъ развлеченiй сблизили насъ, и здѣсь я, къ великому счастью своему, узналъ, что внушаю Ольгѣ Петровнѣ тоже самое чувство, которое и самъ питалъ къ ней.

 

ГРАФЪ (насмѣшливо).

 

Но почему–же чувство это заставило васъ взять взятку?.. Вотъ этого, признаюсь, не понимаю.

 

АНДАШЕВСКIЙ (трепещущимъ голосомъ).

 

Вопросъ вашъ, ваше сiятельство, заставляетъ меня открыть вамъ то, что я думалъ унести въ могилу съ собою... Чувство мое заставило меня сдѣлать это, потому что когда я возвратился въ Петербургъ, то черезъ два–же мѣсяца получилъ отъ Ольги Петровны письмо, гдѣ она умоляла меня достать и выслать къ ней двѣсти тысячъ франковъ, которыми она могла–бы заплатить долги свои; а иначе ей угрожала опасность быть посаженной въ тюрьму!.. Я могъ все въ жизни вынести; но только не это!.. Своихъ денегъ у меня не было почти нисколько!.. Я первоначально бросился было ко всѣмъ контористамъ, чтобы занять у нихъ, но они мнѣ безъ матерiальнаго обезпеченiя не довѣрили такой значительной суммы... Въ это время рѣшалось дѣло по Калишинскому акцiонерному обществу: оно безъ всякаго ущерба въ справедливости могло быть рѣшено такъ, какъ и рѣшили его; но я поѣхалъ къ учредителямъ, обманулъ ихъ, напугалъ, говоря, что дѣло ихъ тогда только будетъ выиграно, если они выдадутъ мнѣ пай, и они мнѣ выдали его въ триста тысячъ.

 

ГРАФЪ (насмѣшливо и пристально

 взглядывая въ лицо Андашевскому).

 

Сумма немного превышающая долгъ моей дочери!

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

Я взялъ сколько мнѣ дали, ожидая, что у Ольги Петровны могутъ открыться другiе долги!

 

ГРАФЪ (съ едва сдерживаемымъ бѣшенствомъ).

 

Что–жъ они открылись?

 

АНДАШЕВСКIЙ (покраснѣвъ немного въ лицѣ).

 

Открылись!

 

ГРАФЪ.

 

Печный и предусмотрительный вы обожатель и недостаетъ теперь только одного, чтобы вы еще лично меня впутали въ эту гнусную исторiю!

 

ЯВЛЕНIЕ VII.

 

Ольга Петровна, все время ходившая около, при послѣднихъ словахъ графа вошла на терасу.

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Вы, Алексѣй Николаичъ, въ разсказѣ отцу забыли ему напомнить, что прежде чѣмъ я обратилась къ вамъ, я писала ему и со слезами просила его заплатить мой долгъ, а онъ мнѣ даже не отвѣчалъ на мои письма.

 

ГРАФЪ.

 

Нечѣмъ мнѣ было платить твоихъ долговъ!

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Было–бы чѣмъ, папа, если бы у тебя деньги на другое не ушли!.. (Снова обращаясь къ Андашевскому).

Графу я вижу, Алексѣй Николаичъ, непрiятенъ вашъ великодушный поступокъ въ отношенiи меня; но я его очень дорого цѣню и завтрашнiй же день желаю сдѣлаться вашей женой, съ полною готовностью всюду слѣдовать за вами, какая бы васъ участь ни постигла.

 

(Въ отвѣтъ на это Андашевскiй молча ей кланяется,

 а графъ почти въ отчаянiи закидываетъ голову

назадъ и произноситъ негромкимъ голосомъ:

 «О, mon Dieu, mon Dieu!..»).

 

ЯВЛЕНIЕ VIII.

 

Tѣ же и Лакей.

 

ЛАКЕЙ.

Владимiръ Иванычъ Вуландъ!

 

АНДАШЕВСКIЙ (потупляясь).

 

Вѣроятно съ доносомъ на меня.

 

ГРАФЪ (дочери и Андашевскому).

 

Уйдите–же!.. Не могу я съ нимъ при васъ объясняться.

 

(Андашевскiй и Ольга Петровна уходятъ).

 

ЯВЛЕНIЕ IХ.

 

Входитъ Вуландъ. Онъ нѣсколько блѣденъ и смущенъ.

 

ГРАФЪ (ему строго).

 

Очень кстати, что вы прiѣхали. Я хотѣлъ было посылать за вами курьера.

 

ВУЛАНДЪ (довольно грубымъ голосомъ).

 

Радуюсь, что предупредилъ желанiе вашего ciятельства.

 

ГРАФЪ.

 

Я хотѣлъ съ вами поговорить по поводу глупыхъ газетныхъ статей, которыя опять стали появляться объ Калишинскомъ дѣлѣ.

 

ВУЛАНД.

 

И я собственно ѣхалъ къ вашему сiятельству отчасти по тому же дѣлу.

 

ГРАФЪ.

 

Прекрасно–съ... Мы сошлись, поэтому, въ нашихъ желанiяхъ!.. Статьи эти пишетъ одинъ изъ покровительствуемыхъ вами чиновниковъ, Шуберскiй! Я желаю, чтобы онъ минуты у насъ не оставался на службѣ.

 

ВУЛАНДЪ.

 

Эти статьи пишетъ не Шуберскiй!..

 

ГРАФЪ.

 

Кто–жъ ихъ пишетъ?

 

ВУЛАНДЪ.

 

Я не знаю кто, но г. Шуберскiй, когда я бралъ его къ себѣ, клятвенно мнѣ обѣщался никогда не писать о томъ, что совершалось или будетъ совершаться въ нашемъ вѣдомствѣ.

 

ГРАФЪ.

 

Ну, клятвы своей онъ не сдержалъ!.. Мало того–съ: я знаю, что статьи эти вы ему диктуете; а я со шпiонами и клеветниками служить не желаю — извольте искать себѣ другаго мѣста!

 

ВУЛАНДЪ (поблѣднѣвъ).

 

Это вѣроятно г. Андашевскiй представилъ все вашему сiятельству въ превратномъ видѣ; но въ этихъ статьяхъ ни я, ни г. Шуберскiй нисколько не участвовали; а что они являются, такъ потому, что дѣло это огласилось на весь Петербургъ и что оно не выдумано, а фактъ, такъ какъ я даже доказательство имѣю на то: г–жа Сонина, бывшая близкою особою господина Андашевскаго, прислала мнѣ письмо, удостовѣряющее, что все напечатанное въ газетахъ совершенно справедливо и къ этому присоединила даже собственноручную записку г. Андашевскаго, подтверждающую этотъ фактъ, прося все это представить вашему сiятельству, чтò я и исполняю въ настоящемъ случаѣ!.. (подаетъ графу письмо Сониной и записку Андашевскаго).

 

ГРАФЪ (бѣгло взглянувъ на то и на другое).

 

Ничего этого знать я не хочу!.. Вотъ все это!.. Вотъ!.. (рветъ письмо и записку).

 

ВУЛАНДЪ (окончательно поблѣднѣвъ).

 

Ваше сiятельство, вы уничтожаете документъ!

 

ГРАФЪ (кричитъ).

 

Никакого тутъ документа нѣтъ!.. Мало–ли о какихъ деньгахъ онъ могъ писать ей!.. Вотъ всѣ ваши документы! (рветъ письмо и записку еще на болѣе мелкiе куски и бросаетъ ихъ на полъ). А я вамъ повторяю, что съ доносчиками и клеветниками я служить не желаю!

 

BУЛАНДЪ.

 

Не желать со мной служить вы можете; но уничтожать документы вы не имѣете права — я жаловаться на то буду!

 

ГРАФЪ.

 

Никакихъ документовъ тутъ не было! Идите вонъ, когда вы такъ позволяете себѣ говорить!

 

ВУЛАНДЪ (грубо и мрачно).

 

Уйти я уйду, а жаловаться все–таки буду!! (поворачивается и уходитъ).

 

ГРАФЪ (кидаясь въ кресло и начиная хохотать какимъ–то сумасшедшимъ смѣхомъ).

 

Xal xa! ха! Отлично, превосходно поступаю!..

 

ЯВЛЕНIЕ Х.

 

Входятъ Андашевскiй и Ольга Петровна, подслушивавшiе въ сосѣдней комнатѣ предыдущую сцену.

 

ГРАФЪ (злобно и насмѣшливо обращаясь къ нимъ).

 

Надѣюсь, что вы довольны мною!.. И это дѣлаетъ, по милости вашей, шестидесятилѣтнiй человѣкъ, имя котораго никогда и ничѣмъ не было запятнано! — Да будете вы прокляты!!. (уходитъ, сильно хлопнувъ дверьми въ комнаты).

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА (пожимая плечами).

 

Сумасшедшiй старикъ!

 

АНДАШЕВСКIЙ (какъ бы все еще немогшiй придти въ себя отъ предыдущей сцены съ графомъ).

 

Я однако никакъ не ожидалъ, чтобы все это такъ благополучно кончилось! (подбираетъ съ полу клочки разорванныхъ писемъ и показывая ихъ Ольгѣ Петровнѣ). Посмотри, пожалуста, въ какiе мелкiе кусочки онъ разорвалъ письма!..

 

ОЛЬГА ПЕТРОВНА.

 

Я тебѣ это предсказывала! Сказать ему откровенно самое лучшее было!.. Онъ очень хорошо чувствуетъ, что виноватъ тутъ! Онъ пять тысячъ душъ моей покойной матери прожилъ на разныхъ своихъ балетчицъ! Однако пойдемъ поскорѣе и сейчасъ же устроимъ, чтобы завтра намъ и обвѣнчаться! Надобно скорѣй его этимъ связать.

 

АНДАШЕВСКIЙ.

 

О, да, необходимо!

 

(Оба уходятъ озабоченной походкой).

 

(Занавѣсъ падаетъ).

 

Конецъ третьяго дѣйствiя.

 

________

 

ОЧЕРКЪ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ МОСКОВСКОЙ ДУМЫ ОТЪ 1863 ГОДА ДО НАСТОЯЩАГО ВРЕМЕНИ.

 

(Продолженiе).

 

До 1864 г. на обязанности города лежало относительно казармъ содержанiе смотрителей и сторожей при нихъ, отопленiе и освѣщенiе самыхъ зданiй и очистка въ нихъ нечистотъ, такъ что въ 1863 г. все содержанiе казармъ стоило Москвѣ 104,479 р. 56 к. При разсмотрѣнiи росписи 1864 г. государственный совѣтъ сложилъ съ обязанности города отопленiе и освѣщенiе казарменныхъ зданiй съ отопленiемъ ея на государственный земскiй соборъ. Хотя это облегченiе городской кассы и было вызвано цѣлью покрыть новый расходъ на усиленiе полицiи и, какъ мы видѣли, состояло только въ перенесенiи расхода съ одной статьи на другую, тѣмъ не менѣе издержки по содержанiю собственно казармъ значительно сократились. Въ 1864 г. израсходовано было 23,118 p. 93 к., эта цифра увеличилась затѣмъ до 31,770 р. 80 к. въ 1868 г. и потомъ снова стала понижаться, такъ что дошла въ 1871 г. до 27.527 р. 84 коп. На эти суммы содержатся 6 смотрителей казармъ, получающихъ жалованiе по чинамъ, квартиру, отопленiе и освѣщенiе, и 17 сторожей, которымъ, кромѣ квартиры, отопленiя и освѣщенiя, назначено по 120 р. въ годъ жалованiя — приговоромъ думы 1865 г.; остальныя деньги расходуются на очищенiе нечистотъ и ремонтъ зданiй (набивку погребовъ, очищенiе снѣга, трубъ и т. п.). По поводу очистки казарменныхъ зданiй въ 1870 г. произошло одно важное измѣненiе въ городскомъ хозяйствѣ. Въ концѣ 1869 г. гг. Танѣевъ и Таубворцель заявили желанiе принять на себя очистку нечистотъ во всѣхъ зданiяхъ, содержимыхъ отъ города, съ тѣмъ чтобы дума заключила съ ними контрактъ на 5 лѣтъ, отвела имъ три участка земли для устройства подрядныхъ заведенiй и платила бы по 27 тыс. pуб. ежегодно за всѣ работы: съ своей же стороны предприниматели обязывались производить очистку по усовершенствованному способу Бергера, вывозить нечистоты въ герметически закупоренныхъ бочкахъ и при каждой очисткѣ производить дезинфекцiю ямъ по указанному думою способу. По разсмотрѣнiи этихъ условiй и въ виду того, что работы по очисткѣ нечистотъ въ городскихъ зданiяхъ обошлись въ 1869 г. въ 28,194 руб., а на торгахъ по сроку 1870 г. была заявлена цѣна превышающая 30 т., дума нашла предложенiе гг. Танѣева и Таубворцеля выгоднымъ и приговоромъ 26–го марта 1870 положила заключить съ ними контрактъ на приведенныхъ выше условiяхъ. Въ настоящее время нельзя еще ничего сказать о выгодности или неудобствахъ новаго способа очистки для города; но въ пользу этого предпрiятiя говоритъ уже то обстоятельство, что, съ легкой руки городскаго управленiя, этотъ способъ быстро распространился между обывателями и теперь существуютъ уже въ Москвѣ три компанiи для очистки нечистотъ усовершенствованнымъ способомъ.

Къ содержанiю казармъ можно отнести еще два расхода, производившiеся изъ городскихъ суммъ, именно: на содержанiе московскаго арсенала, до 3,000 руб. и на улучшенiе пищи нижнихъ чиновъ внутренней стражи, содержащихъ въ Москвѣ караулы, простиравшiйся до 3.142 р. 851/2 к. въ годъ. Какъ тотъ, такъ и другой расходъ одинаково не относились до обязанности города, потому что въ 1859 г. еще отопленiе, освѣщенiе и очищенiе нечистотъ въ московскомъ арсеналѣ были отнесены на счетъ суммъ артиллерiйскаго департамента; второй же расходъ представлялъ по своимъ основанiямъ явную несправедливость, такъ какъ въ Москвѣ были и другiя войска, кромѣ внутренней стражи, содержащiя караулы и не получавшiе между тѣмъ никакого пособiя отъ города. Поэтому дума въ 1863 и 1864 г. начала ходатайствовать объ освобожденiи городской кассы отъ этихъ двухъ расходовъ, и хотя просьба города и была удовлетворена, однако ему пришлось довольно долго дожидаться этого облегченiя расходовъ; второй изъ нихъ былъ сложенъ съ обязанности Москвы въ 1865 году, а первый — не смотря на очевидную ясность, съ которой указанъ былъ его источникъ, — лишь въ 1870 г.

Комендантское управленiе и караульные дома въ Москвѣ содержатся въ хозяйственномъ отношенiи также на счетъ города, который отпускаетъ ежегодно суммы на отопленiе, освѣщенiе и очищенiе нечистотъ въ занимаемыхъ имъ зданiяхъ, на мелкiе расходы по содержанiю канцелярiй какъ самаго управленiя, такъ и военнаго суда и арестантскаго отдѣленiя, на содержанiе мебели во всѣхъ караульныхъ домахъ и постройку постовой одежды для нижнихъ чиновъ. Никакихъ измѣненiй въ порядкѣ расходованiя денегъ по этой статьѣ не произошло въ минувшее девятилѣтiе, кромѣ развѣ замѣны денежнаго отпуска на постовую одежду заготовленiемъ послѣдней съ торговъ самою думою (съ 1868 г.); ассигновка суммъ, подлежащихъ къ расходу на каждый годъ, совершается, какъ и для всѣхъ прочихъ мѣстъ содержащихся на счетъ города, по требованiямъ самого комендантскаго управленiя, безъ всякаго со стороны думы контроля, а между тѣмъ содержанiе этого управленiя представляетъ единственную статью, по которой расходы города постоянно уменьшались. Такъ, въ 1863 г. издержано было на этотъ предметъ 16,775 р. 31 к., въ слѣдующiе затѣмъ два года по 14 тыс., въ I866 и 1867 г. — по 12 тыс. и наконецъ съ 1868 г. — по 11 т., такъ что въ 1871 г. израсходовано было 11,390 р. 70 к.

Съ 1866 г. въ городскихъ росписяхъ прибавились двѣ новыя статьи расходовъ — содержанiе мироваго института и городскаго арестантскаго дома. При введенiи мировыхъ учрежденiй (съ 1 мая 1866 г.), число участковъ опредѣлено было по числу частей города — въ 17 и общая дума положила слѣдующее содержанiе служащимъ: участковому мировому судьѣ жалованья 2,200 р., на канцелярскiе расходы 1,000 руб. и на наемъ и содержанiе камеры — 500 руб.; 2 секретарямъ съѣздовъ по 900 р., 2 помощникамъ ихъ по 600 руб., на канцелярскiе расходы съѣздовъ по 1,500 р. на каждый и 10 судебнымъ приставамъ — по 600 р. Затѣмъ, вслѣдствiе заявленiя пpeдсѣдaтелей съѣздовъ, общая дума поручила особой коммиссiи пересмотрѣть штатъ мировыхъ учрежденiй и приговоромъ 21 декабря 1866 г. прибавила еще 5 участковъ, увеличила канцелярскую сумму участковымъ судьямъ на 300 руб. каждому, прибавила по одному помощнику секретаря съѣзда, назначивъ содержанiе секретарю въ 1,200 р., помощнику въ 800 руб. и 14 судебнымъ приставамъ по 1,000 руб. каждому; кромѣ того назначено было 1,500 р. на наемъ и содержанiе помѣщенiя для съѣзда 1 округа. Такимъ образомъ полное содержанiе мировыхъ учрежденiй на 1867 г. опредѣлено было въ 112,100 руб., дѣйствительно же оно обошлось въ 90,242 р. 65 к.

Въ 1869 г. расходъ этотъ увеличился на 1,500 р., вслѣдствiе перехода съѣзда 2 округа изъ городскаго зданiя въ наемное помѣщенiе. Наконецъ приговоромъ 17 декабря того же года дума постановила: соединить оба съѣзда въ одинъ, назначить содержанiе предсѣдателю въ 3,000 руб. и непремѣнному члену (исполняющему обязанности товарища предсѣдателя) — 2,220 руб., если эти лица будутъ избраны не изъ числа участковыхъ судей, и учредить при съѣздахъ архивъ, съ жалованiемъ архиварiусу въ 800 р.; кромѣ того положено избрать 3 запасныхъ мировыхъ судей, съ содержанiемъ въ 2,200 р. Приговоръ этотъ не утвержденъ еще вполнѣ, однако въ концѣ 1870 г. послѣдовало уже избранiе 2 запасныхъ судей. Въ 1871 г. дума увеличила отпускъ суммъ на канцелярiю и помѣщенiе для каждаго съѣзда до 3,500 р., такъ что вся сумма расходовъ на содержанiе мировыхъ учрежденiй достигла въ 1872 г. до 127,200 руб.

Разсматривая роспись на 1872 г. финансовая коммиссiя не могла не обратить вниманiе на такое быстрое возрастанiе расходовъ города по этой статьѣ (съ 87,200 р. въ 1866 г. до 127,200 въ 1872 г.) и потому предложила образовать особую коммиссiю изъ г. мировыхъ судей и гласныхъ думы, поручивъ ей составить подробныя соображенiя о движенiи дѣлъ въ обоихъ съѣздахъ и возможномъ сокращенiи расходовъ города по содержанiю мировыхъ учрежденiй. Хотя финансовая коммиссiя и надѣялась, что вопросъ этотъ будетъ рѣшенъ къ началу нынѣшняго года, т. е. до выборовъ, происходившихъ въ этомъ году, однако ожиданiя ея были напрасны. Во всякомъ случаѣ это вопросъ весьма важный для города; дѣла у мировыхъ судей рѣшаются весьма медленно, а въ съѣздахъ не докладываются ранѣе 3—4 мѣсяцевъ послѣ своего поступленiя; хотя очевидно, что болѣе или менѣе быстрое рѣшенiе дѣлъ зависитъ и отъ личныхъ качествъ судьи, однако нельзя не признать, что такое общее явленiе во всѣхъ 22 участкахъ должно имѣть и общую причину и можетъ быть объявлено лишь громаднымъ числомъ дѣлъ, которыми завалены московскiе мировые судьи. Такимъ образомъ единственный исходъ изъ этого положенiя надобно искать въ уменьшенiи канцелярскихъ формальностей и увеличенiи числа участковъ, чтó неминуемо повлечетъ къ увеличенiю расходовъ города. При теперешнемъ же положенiи мировыхъ учрежденiй въ Москвѣ цѣль ихъ достигается лишь на половину, такъ какъ они доставляютъ судъ если и правый, то далеко не скорый, а слѣдовательно во многихъ случаяхъ и несправедливый.

Въ связи со введенiемъ въ Москвѣ мировыхъ учрежденiй стоитъ и устройство городскаго арестантскаго дома, предназначеннаго для лицъ подвергаемыхъ аресту по приговорамъ мировыхъ судей. Первоначальныя соображенiя по устройству этого дома, составленiю штата служащихъ и установленiю внутренняго распорядка въ этомъ заведенiи были составлены особою коммиссiею изъ мировыхъ судей и гласныхъ думы, одобрены общею думою и приведены въ исполненiе подъ непосредственнымъ наблюденiемъ избранныхъ съѣздами мировыхъ судей попечителей, Б. А. Нейдгардта и А. А. Рябинина. Арестантскiй домъ былъ помѣщенъ въ одномъ изъ корпусовъ бывшихъ Титовскихъ казармъ, передѣланномъ и приспособленномъ сообразно новому его назначенiю, и откpытie его послѣдовало 18 февраля 1868 г. Передѣлка и окончательное устройство этого дома съ содержанiемъ служащихъ при немъ и заключенныхъ въ первый годъ открытiя обошлись въ 74,254 руб., а ежегодное содержанiе съ тѣхъ поръ — около 23 т.

Арестантскiй домъ представляетъ первое тюремное учрежденiе новаго устройства въ Москвѣ, первое учрежденiе, находящееся вполнѣ въ веденiи города, который представилъ наблюденiе за нимъ мировымъ съѣздамъ, избирающимъ ежегодно попечителей этого дома изъ среды мировыхъ судей. Финансовая коммиссiя выразила уже желанiе, чтобъ управленiе этого заведенiя представляло бы ежегодно не только отчетъ о своихъ денежныхъ оборотахъ, но подробные отчеты о всей внутренней жизни и дѣятельности этого заведенiя, предназначеннаго къ исправленiю каждаго изъ бывшихъ въ немъ заключенныхъ. Но этого еще будетъ недостаточно: если такiе отчеты и будутъ доставляться въ думу, они все же сдѣлаются достоянiемъ лишь нѣкоторыхъ лицъ городскаго общества изъ числа гг. гласныхъ; для массы же публики арестантскiй домъ и его жизнь будутъ по прежнему составлять какую–то тайну, объ немъ, какъ и теперь, будутъ носиться самые разнорѣчивые и нерѣдко нелѣпые слухи и общество все–таки не будетъ въ состоянiи судить о томъ, насколько это заведенiе достигаетъ своей цѣли. Этотъ недостатокъ можетъ быть исправленъ лишь съ учрежденiемъ спецiальнаго печатнато органа при московской думѣ, въ которомъ отчеты и вообще всякiя свѣдѣнiя объ арестантскомъ домѣ, безъ сомнѣнiя, найдутъ себѣ мѣсто.

Завѣдыванiе городскими зданiями и сооруженiями составляетъ одну изъ самыхъ важныхъ отраслей городскаго хозяйства, какъ по отношенiю ея къ городу вообще, его благоустройству и украшенiю, такъ и по количеству суммъ затрачиваемыхъ ежегодно на этотъ предметъ. Къ сожалѣнiю, дѣятельность думы въ этомъ отношенiи началась весьма недавно, только съ 1867 г., и если припомнить, что, вообще говоря, эта дѣятельность не отличалась особенной энергiей ни по какимъ отраслямъ городскаго хозяйства, что думѣ едва хватило девяти лѣтъ, чтобы устроить нѣкоторыя части его, — то нужно заключить отсюда, что и заботы ея по части сооруженiй въ городѣ не могли привести къ какимъ нибудь положительнымъ результатамъ въ теченiи 41/2 лѣтъ, и факты подтверждаютъ это заключенiе.

До 1867 г. городскiя зданiя находились въ вѣдѣнiи IV округа путей сообщенiя, которое дѣлало всѣ распоряженiя по постройкамъ и ремонту ихъ и требовало отъ города лишь отпуска необходимыхъ для этого средствъ. Впрочемъ, IV округъ ограничивался однимъ лишь ремонтомъ городскихъ зданiй съ 1863 по 1667 г. и не сдѣлалъ никакихъ капитальныхъ исправленiй ни въ одномъ изъ нихъ, а тѣмъ болѣе не производилъ никакихъ новыхъ построекъ; расходы же города въ первые четыре года не превосходили 250,000 руб. Нужно приэтомъ замѣтить, что всѣ городскiя сооруженiя перешли къ городу въ крайне неудовлетворительномъ состоянiи, такъ что думѣ пришлось поневолѣ съ 1867 года значительно усилить свои расходы для приведенiя ихъ по крайней мѣрѣ въ удовлетворительное состоянiе, не говоря уже — въ надлежащее положенiе. 

Изъ всѣхъ зданiй однѣ казармы находились въ непосредственномъ вѣдѣнiи города съ 1864 г. и такъ же переданы были ему генералъ–губернаторскимъ управленiемъ въ полуразрушенномъ положенiи. Видя, что правленiе IV округа расходуетъ на ихъ ремонтъ около 50,000 р. ежегодно, дума до 1866 г. не приступала къ поправкамъ казармъ и довела ихъ до того, что по Высочайшему повелѣнiю ей вмѣнено было въ обязанность съ 1867 г. приступить къ капитальному ихъ исправленiю. Вслѣдствiе этого городъ началъ цѣлый рядъ перестроекъ, общая стоимость которыхъ для всѣхъ казармъ была исчислена въ 523,409 р. особой казарменной коммиссiей и, конечно, не могъ еще окончить всѣхъ предназначенныхъ работъ. Съ 1867 г. капитальная передѣлка казармъ обошлась Москвѣ въ 523,409 р. и на тотъ же предметъ понадобилось въ 1872 г. 117,000 р. по исчисленiямъ архитекторовъ, да на ремонтъ ихъ за тоже время израсходовано 147,224 р. 52 к., всего же въ 5 лѣтъ около 700,000 р., т. е. городъ тратилъ на казармы въ послѣднiя 5 лѣтъ болѣе чѣмъ на всѣ остальныя городскiя зданiя и сооруженiя (кромѣ мостовыхъ) вмѣстѣ взятыя (всего за 5 лѣтъ — 600,000 р.). Такъ какъ обязательные расходы по казармамъ заставляли думу ограничиваться однимъ ремонтомъ прочихъ зданiй, откладывая ихъ капитальное исправленiе по недостатку средствъ, а какъ съ другой стороны съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе настоятельно обнаруживалась безсознательная надобность въ исправленiи этихъ зданiй и въ сооруженiи новыхъ построекъ, напр. водосточныхъ трубъ, —дума пришла, наконецъ, въ 1871 г. къ убѣжденiю, что расходы города по казармамъ непосильны ему и нарушаютъ окончательно его строительное хозяйство, и обратилась съ ходатайствомъ къ высшему правительству о принятiи на счетъ казны хоть половины издержекъ по сооруженiю казармъ, предлагая оставить на своей обязанности всѣ заботы по производству построекъ и ремонту ихъ, съ полной отчетностью въ израсходованiи отпущенныхъ отъ казны суммъ. Кромѣ того, финансовая коммиссiя нашла крайне неудобнымъ при всякой новой предстоящей постройкѣ справляться съ дѣлами думы за минувшiе годы, съ цѣлiю опредѣленiя ея необходимости и цѣлесообразности, и поручила распорядительной думѣ составить инвентарныя описанiя казармъ, съ обозначенiемъ погодно всѣхъ произведенныхъ въ нихъ работъ и исправленiй, все это — съ 1863 года, чтобъ имѣть наглядное представленiе о томъ чтó сдѣлано, дѣлается и предстоитъ сдѣлать въ этомъ отношенiи. Такимъ образомъ дѣятельность думы по отношенiю къ казармамъ окончилась тѣмъ, съ чего бы ей слѣдовало именно начаться, и вопросъ о составленiи инвентарей построекъ служитъ лучшимъ доказательствомъ сознанiя городскаго общества въ томъ, что имъ сдѣлано вѣроятно много ненужныхъ и лишнихъ затратъ за минувшее девятилѣтiе. Въ огражденiе же себя въ этомъ отношенiи на будущее время дума поручила составить такiе же инвентари и по всѣмъ прочимъ сооруженiямъ города.

Изъ прочихъ построекъ въ Москвѣ, произведенныхъ по иницiативѣ городскаго управленiя и подъ его непосредственнымъ наблюденiемъ, за послѣднiя 9 лѣтъ выдается только сооруженiе мостовъ. Постройка Бородинскаго моста была предположена еще въ 1844 г., но къ исполненiю этого предположенiя городъ не могъ приступить по недостатку средствъ. Тотчасъ по открытiи своемъ, дума снова возбудила этотъ вопросъ и поручила особой коммиссiи выработать проектъ для веденiя постройки и контроля города надъ исполненiемъ работъ. Послѣ долгихъ соображенiй по поводу разныхъ представленныхъ думѣ проектовъ, дума приняла условiя извѣстнаго строителя мостовъ — капитана Струве, и поручила ему coopуженiе моста, какъ въ отношенiи производства работъ, такъ и поставки матерiаловъ. Начатая въ 1867 г. постройка была окончена къ 18 марта 1868 г. и стоимость ея опредѣлилась въ 274,332 р. 42 к., включая сюда и 3,500 р. выданныхъ г. Струве сверхъ контрактной суммы, по приговору думы. Въ слѣдующемъ году дума приступила къ исправленiю существовавшаго уже Москворѣцкаго моста и уже выполнила болѣе половины работъ, какъ мостъ этотъ сгорѣлъ, 8 мая 1869 г. Такимъ образомъ думѣ поневолѣ пришлось немедленно приступить къ постройкѣ этого моста, служащаго однимъ изъ главныхъ сообщенiй центра города съ замоскворѣчьемъ, и работы были снова поручены г. Струве, вмѣстѣ съ г. Губонинымъ; вся постройка обошлась въ 209,103 p. 54 к., не включая сюда 11,012 р., выданныхъ за матерiалы и работу по исправленiи его до пожара, т. е. буквально брошенныхъ въ огонь. Этимъ, однако, дума не ограничилась и выполняя буквально предположенiе комиссiи 1864 г. о замѣнѣ всѣхъ временныхъ мостовъ въ Москвѣ постоянными, предположила приступить одновременно въ 1871 и 1872 г. къ сооруженiю еще трехъ мостовъ: Краснохолмскаго на сумму въ 314,721 р. 38 к., Высокояузскаго — въ 102,450 р. и Крымскаго, на который ассигновала приблизительно 200,000 р. (дѣйствительно стоимость этихъ трехъ построекъ еще неизвѣстна, такъ какъ работы не окончены). Всѣ эти постройки поручены г. Струве и производятся подъ наблюденiемъ особой коммиссiи о мостовыхъ постройкахъ, составленной изъ гласныхъ думы, что, безъ сомнѣнiя, служитъ совершенно достаточной гарантiей ихъ прочности и даже дешевизны; но при этомъ возникаетъ другой вопросъ: своевременны ли эти постройки — и на него едва ли можно отвѣчать утвердительно. Съ 1867 г. по 1872 г. дума израсходовала и предположила къ расходу на сооруженiе однихъ мостовъ 1.100,607 р., а вмѣстѣ съ ежегодно расходуемой суммой въ 25,000 р. на ремонтъ ихъ — за все это время 150,000 руб. — 1,250,607 р., или по 200 р. на каждый годъ. Безъ всякаго сомнѣнiя, прочные и красивые постоянные мосты были необходимы для города, особенно Бородинскiй и Москворѣцкiй, какъ сообщенiя съ главными торговыми пунктами города, и рано или поздно дума должна была бы приступить къ ихъ постройкѣ; но расходовать на остальные три моста болѣе 600,000 р. въ настоящее время по меньшей мѣрѣ непрактично со стороны городскаго управленiя. Изъ числа 17 частныхъ домовъ, напримѣръ, капитально исправленъ съ 1863 г. одинъ Хомовническiй, на что городомъ истрачено 46,227 р.; всѣ же прочiя городскiя зданiя поддерживаются лишь въ такомъ видѣ, чтобы въ нихъ можно было жить, такъ что при малѣйшемъ недосмотрѣ со стороны думы они вызовутъ значительныя потраты на ихъ перестройку; многiя мѣстности въ Москвѣ по своему низкому и болотистому положенiю требуютъ осушки и кромѣ того городъ давно нуждается въ правильной и хорошо устроенной системѣ водосточныхъ трубъ, изъ которыхъ весьма часто, во время сильныхъ дождей, вода просачивается на мостовую и которыя во многихъ мѣстахъ требуютъ ежегоднаго и значительнаго ремонта (всѣ онѣ деревянныя, за весьма немногими исключенiями). Не правильнѣе ли было употребить на эти необходимыя нужды города хоть часть тѣхъ суммъ, которыя городъ нашелъ возможность израсходовать на мосты, въ которыхъ далеко еще не чувствовалась такая безотлагательная надобность, и которые ежегодно поправлялись, по мѣрѣ надобности, при разборкѣ ихъ во время разлива рѣки?

Замощенiе улицъ и ремонтъ мостовыхъ составляютъ, послѣ капитальныхъ перестроекъ и новыхъ сооруженiй, источникъ довольно значительныхъ расходовъ города. На обязанности послѣдняго лежитъ устройство вновь мостовыхъ въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ ихъ еще никогда не было, и сверхъ того — содержанiе мостовыхъ на городскихъ площадяхъ и передъ городскими зданiями; на этотъ предметъ истрачено было думою среднимъ числомъ за всѣ 9 лѣтъ по замѣщенiю 61,217 р. 37 к. и по ремонту — 28,379 руб. 03 к. въ годъ, а всего — 89,596 р. 40 к. Городскiя мостовыя составляютъ меньшую часть всего замощеннаго пространства въ городѣ, а большая часть ихъ лежитъ на окраинахъ его, такъ что расходы города по содержанiю мостовыхъ составляютъ самую невидную часть городскихъ сооруженiй; все–же остальное пространство замощенныхъ улицъ принадлежитъ обывателямъ, которые обязаны содержать въ исправности принадлежащiе имъ участки мостовыхъ. Отсюда ясно, почему мостовыя находятся въ такомъ незавидномъ состоянiи въ Москвѣ и почему онѣ навлекаютъ постоянныя жалобы на городское управленiе. Всякiй домовладѣлецъ моститъ свой участокъ по своему, стараясь выгадать каждый разъ какъ можно больше при всякомъ перемащиванiи улицы и заботясь только о томъ, чтобы полицiя оставила его въ покоѣ по этому поводу; отъ того–то въ Москвѣ и существуетъ почти столько же способовъ мощенiя, сколько частныхъ владѣнiй, оттого и нѣтъ въ городѣ ни одной улицы, которая сначала до конца была бы одинаково удовлетворительно замощена. Какъ это обстоятельство, такъ и значительные расходы города по содержанiю мостовыхъ обратили на себя вниманiе общей думы еще въ 1864 г. и заставили ее поручить разсмотрѣнiе вопроса объ улучшенiи мостовыхъ въ Москвѣ спецiальной коммиссiи. Свои соображенiя коммиссiя изложила въ обширномъ докладѣ, представленномъ лишь въ 1871 г.; но такъ какъ заключенiя ея клонились къ существенному измѣненiю существующаго порядка содержанiя мостовыхъ, то дума и не сочла себя вправѣ разсматривать этотъ докладъ и оставила его на распоряженiе будущаго новаго городскаго управленiя. Коммиссiя предложила думѣ принять на свое попеченiе содержанiе всѣхъ мостовыхъ въ городѣ, что повело бы къ большему единству въ замощенiи и дозволило бы испробовать на дѣлѣ всѣ существующiе способы мощенiя, съ цѣлiю остановиться на лучшемъ и болѣе практичномъ; на покрытiе расходовъ города по этому предмету коммиссiя предложила увеличить процентный сборъ съ недвижимыхъ имуществъ на 1 проц., увеличить налогъ на извощиковъ и ввести новый налогъ — на лошадей частныхъ лицъ (по 3 руб. съ лошади въ годъ). Приметъ ли новая дума заключенiя коммиссiи — сказать нельзя напередъ, но выводы ея весьма рацiональны и представляютъ единственный способъ къ улучшенiю этой важной отрасли городскаго хозяйства, очевидно при добросовѣстномъ и правильномъ веденiи этого дѣла со стороны городскаго управленiя.

Всѣ остальные расходы города по строительной части или вызваны были экстренной надобностью, или принадлежатъ къ числу постоянныхъ, ежегодныхъ расходовъ на ремонтъ городскихъ сооруженiй. Изъ числа послѣднихъ особеннаго вниманiя заслуживаютъ бульвары, которыхъ въ Москвѣ 17 и которые составляютъ единственное мѣсто прогулки для того класса населенiя, которое не имѣетъ средствъ переѣзжать на дачи въ лѣтнее время. Сначала они содержались хозяйственнымъ образомъ, затѣмъ, съ 1865 года отдавались подрядчикамъ съ торговъ и въ 1869 году были поручены нѣкоторымъ частнымъ лицамъ, взявшимъ на себя обязанность заботиться объ улучшенiи этихъ бульваровъ. Дѣйствительно, три главные изъ нихъ были приведены въ весьма удовлетворительное положенiе; зато остальные остались почти въ томъ же видѣ, въ какомъ находились до 1869 г. и нѣкоторые даже (Цвѣтной*) и Покровскiй) ухудшились; между тѣмъ содержанiе бульваровъ обходилось городу ежегодно отъ 7,233 р. до 10,835 (послѣднiе два года по 10,000). Причина такого различiя заключается въ неумѣньи выбрать лицо, которому дѣйствительно можно поручить какую–нибудь отдѣльную часть городскаго хозяйства, и постоянное стремленiе распорядительной думы выгадывать ничтожныя суммы, тратя непроизводительно болѣе крупныя. Первые три бульвара отданы были за 800 руб. въ годъ каждый (круглымъ числомъ), а послѣднiе 13 были поручены г. Муратову за 200 р. каждый; что его заставило согласиться на такую сумму — не знаемъ, только онъ очевидно не могъ справиться съ взятымъ на себя дѣломъ и теперь оставилъ городу неустроенные бульвары и сдѣланные въ теченiи двухъ лѣтъ долги; городъ же легко могъ избѣжать этого положенiя, еслибъ не поскупился прибавить какiя нибудь двѣ–три тысячи — и безъ сомнѣнiя выигралъ бы только въ этомъ случаѣ, доставя, вмѣстѣ съ тѣмъ, болѣе удобства московскимъ жителямъ.

Вообще, всѣ расходы по строительной части обошлись городу въ 1863 г. — въ 224,469 р. 15 к. и въ 1871 г. — въ 825.606 р. 76 к., т. е. въ 9–лѣтнiй перiодъ они почти учетверились (средняя цифра за все это время — 396,963 р. 52 к., но она, конечно, не можетъ служить нормой расходовъ Москвы по строительной части на будущее время, такъ какъ съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе увеличивается потребность въ новыхъ постройкахъ и исправленiи существующихъ зданiй). По самому свойству своему, расходы эти болѣе другихъ зависять отъ личныхъ качествъ тѣхъ лицъ, которымъ поручено исполненiе работъ и надзоръ за ними; отъ болѣе или менѣе добросовѣстнаго отношенiя этихъ лицъ къ полъзѣ цѣлаго общества. Желательно было бы, поэтому, чтобы со стороны городскаго управленiя были приняты всѣ возможныя мѣры къ устраненiю этихъ неудобствъ, къ огражденiю общественнаго дѣла отъ произвола отдѣльныхъ личностей. Относительно крупныхъ построекъ дума слѣдуетъ и теперь этому пути и поручаетъ надзоръ за ними отдѣльнымъ коммиссiямъ; отчего же не дѣлала она того же самаго относительно мелкихъ, обыденныхъ, такъ cкaзaть, работъ, которыя представляютъ для интересовъ города большую важность, избавляя его впослѣдствiи отъ значительныхъ затратъ? Этимъ путемъ она избавила бы и своихъ техниковъ, и инспекторовъ по строительной части отъ всевозможныхъ упрековъ и нарѣканiй, которыя часто слышатся въ массѣ публики, да и себя не ввела бы въ то сомнѣнiе, о которомъ замѣчено было выше по поводу составленiя инвентарныхъ описанiй хода построекъ въ городскихъ зданiяхъ; городъ избавился бы приэтомъ отъ многихъ нашихъ потратъ, неизбѣжныхъ при личномъ и нерѣдко ошибочномъ взглядѣ исполнителей работъ по строительной части.

Говоря о строительной дѣятельности думы, нельзя не упомянуть о двухъ ея предположенiяхъ, хоть и не исполненныхъ еще, но тѣмъ не менѣе весьма важныхъ для города — постройкѣ городской бойни и зданiя для думы. Еще въ 1859 году въ генералъ–губернаторскомъ управленiи возбужденъ былъ вопросъ о постройкѣ въ Москвѣ бойни, съ соблюденiемъ всѣхъ правилъ гигiены и со всѣми приспособленiями и улучшенiями, какiя сдѣланы по этому вопросу заграницей, и въ 1863 все дѣло о бойнѣ передано было общей думѣ. Составилась коммиссiя, выработала докладъ по этому предмету и наконецъ общая дума 18 февраля 1869 г. утвердила и проектъ постройки, и исчисленную на этотъ предметъ сумму въ 125,244 руб., которая и была внесена въ смѣты городскихъ доходовъ; а еще въ 1868 и 1869 г. прiобрѣла два участка земли подъ помѣщенiе бойни, затративъ для этого около 50,000 руб. Оставалось только найти человѣка, который согласился бы арендовать будущую бойню на извѣстныхъ, предложенныхъ городомъ условiяхъ, — а такого именно человѣка въ Москвѣ и не оказалось. Безъ сомнѣнiя, это происходить не отъ недостатка въ капиталахъ, которыхъ у насъ достаетъ же на учрежденiе частныхъ банковъ, конторъ и разныхъ акцiонерныхъ обществъ; причину такому явленiю надобно искать въ недостаткѣ предпрiимчивости русской натуры, въ пристрастiи нашемъ къ старымъ порядкамъ и какой–то боязни всякаго новаго, незнакомаго дѣла. Какъ бы тамъ ни было, а только съ 1863 г. вопросъ о бойнѣ не рѣшенъ еще, къ постройкѣ ея не приступлено и нѣтъ желающихъ для арендованiя ея изъ русскихъ; зато въ думѣ давно уже лежитъ предложенiе одного бельгiйца принять на устройство и завѣдыванiе московской городской бойней. Впрочемъ, городское общество не пришло отъ этого въ унынiе и въ настоящее время занято вопросомъ о расширенiи размѣровъ предполагаемой бойни съ 3,000 головъ до 6,000!

Второе предположенiе — постройка въ Москвѣ зданiя для думы — вызвано было неудобствами сопряженными для городскаго управленiя — занимать наемное помѣщенiе, подвергаясь, какъ и всѣ наниматели квартиръ, произволу домовладѣльца и постояннымъ прибавкамъ наемной платы при совершенiи каждаго контракта и за новый срокъ (московская дума съ 1863 г. помѣщается въ домѣ графа Шереметева, отданномъ ей сначала за 4.000 р. въ годъ; съ 1–го января 1873 г. дума должна уже платить 9,000 р. и обязана будетъ передѣлать и исправить занимаемое ею помѣщенiе). Послѣ тщательныхъ соображенiй, коммиссiя, составленная по этому поводу въ 1867 г., пришла къ заключенiю, что самое выгодное и удобное мѣсто для помѣщенiя городскаго управленiя — составляетъ правый корпусъ присутственныхъ мѣстъ на Красной площади, а потому и предложила общей думѣ ходатайствовать передъ правительствомъ объ уступкѣ этого зданiя городу. Въ настоящее время уже послѣдовало Высочайшее разрѣшенiе этого ходатайства, съ тѣмъ чтобы городъ заплатилъ казнѣ зa все зданiе 20,000 руб. въ придачу къ Кальможнымъ казармамъ, находящимся теперь въ вѣдѣнiи города, и кромѣ того самый проектъ зданiя и смѣта расходовъ по его постройкѣ составлены академикомъ Рѣзановымъ. Между тѣмъ присутственныя мѣста, помѣщавшiяся въ правомъ корпусѣ, до сихъ поръ еще не переведены въ предназначаемыя имъ помѣщенiя, что не даетъ возможности думѣ пpиcтупить даже къ сломкѣ этого корпуса; да кромѣ того пришлось передѣлать какъ самый проектъ постройки, такъ и рисунки, которые не соотвѣтствуютъ предположенной цѣли и вызвали серьозныя возраженiя не только со стороны думы, но и перiодической печати. Часто можно слышать сѣтованiя на городское управленiе за то, что оно рѣшилось затратить до 175,000 на постройку помѣщенiя для думы, когда городъ нуждается во многихъ, болѣе важныхъ сооруженiяхъ; но съ этими возраженiями едва–ли можно согласиться. Странно, что у Москвы, этого центра торговой и промышленной дѣятельности Россiи, не хватаетъ средствъ на прiобрѣтенiе помѣщенiя для городскаго управленiя, когда частныя общества и банки помѣщаются почти всѣ въ своихъ собственныхъ домахъ. Что можно требовать отъ думы болѣе правильнаго взгляда на устройство этого помѣщенiя, что ей не слѣдовало–бы въ этомъ случаѣ увлекаться извѣстнымъ стилемъ и позволять себѣ излишество и роскошь — это правда; но все–же такое помѣщенiе необходимо и можно отъ души пожелать, чтобы скорѣе осуществилось его сооруженiе.

 

(Окончанiе будетъ).

_____

 

ЗАМѢТКА О ССУДО–СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХЪ ТОВАРИЩЕСТВАХЪ ВОСТОЧНОЙ POCСIИ*).

 

Въ нашей перiодической печати часто попадаются статьи разсуждающiя о ссудо–сберегательныхъ товариществахъ и кромѣ того издано нѣсколько отдѣльныхъ брошюръ. Но всѣ статьи и брошюры разсуждаютъ о томъ какъ выгодно устройство и кàкъ ихъ устроить; а между тѣмъ очень мало было говорено о причинахъ тормозящихъ устройство товариществъ, почему я рѣшился написать нѣсколько словъ на эту тему и возбудить нѣсколько вопросовъ по поводу устройства ссудо–сберегательныхъ товариществъ. Я не буду распространяться о пользѣ этихъ учрежденiй — это всѣми признанная aксiомa; я поговорю только о тѣхъ причинахъ, которыя тормозятъ дѣло товариществъ, о затрудненiяхъ съ какими сопряжено устройство ихъ.

Наши газеты часто приводятъ намъ извѣстiя объ открытiи ссудо–сберегательныхъ товариществъ въ томъ или другомъ концѣ нашей обширной Pocciи; но когда сочтешь всѣ цифры учрежденныхъ товариществъ съ начала возникновенiя этихъ учрежденiй — съ 1865 года до настоящаго времени, то невольно приходитъ на мысль вопросъ отчего такъ туго идутъ дѣла товариществъ. Конечно, у насъ въ общей сложности не мало устроено товариществъ; но принимая во вниманiе 80 миллiоновъ населенiя нашего отечества и громадную потребность въ кредитѣ, невольно придешь къ заключенiю, что всѣ открытыя у насъ до настоящаго время товарищества небольше какъ капля въ морѣ. Возьмемъ напримѣръ губернiю Самарскую: въ ней открываются три ссудо–сберегательныя товарищества, но на пространствѣ всей площади Самарской губернiи, занимающей 2,883 кв. м. на 1.800,000 населенiя, трехъ народныхъ кредитныхъ учрежденiй мало и очень мало.

Предположивъ, что въ каждомъ изъ трехъ товариществъ будетъ 200 членовъ — число на первый разъ очень достаточное, а всего 6,000 членовъ, и на каждаго члена предположимъ по 5 человѣкъ семейства, то только 3 тысячи населенiя будутъ пользоваться кредитомъ, т. е. 3/1800 всего населенiя, а остальные 1797/1800 населенiя будутъ по прежнему лишены кредита. Слѣдовательно, чтобы cѣть ссудо–сберегательныхъ товариществъ охватила все народонаселенiе губернiи нужно до 1,800 товариществъ; понятно что эти 1,800 товариществъ устроются тогда, когда въ губернiи будетъ 1,800 дѣятелей, которые примутъ на себя трудъ устройства товариществъ, но найдется ли столько дѣятелей, и гдѣ ихъ искать. Товарищества у насъ начались съ 1865 года и со времени открытiя первыхъ товариществъ прошло 7 лѣтъ, а въ Самарской губернiи открывается всего три товарищества, что составитъ по одному товариществу болѣе чѣмъ въ 2 года. Если и на будущее время также туго пойдутъ дѣла товарищества то на время устройства въ губернiи 30 товариществъ понадобится 70 лѣтъ: результатъ, какъ видите, неутѣшительный.

Все сказанное въ настоящей замѣткѣ будетъ относиться къ губернiямъ Самарской, Уфимской, Оренбургской, Пермской и другимъ далекимъ окраинамъ нашей Восточной Россiи, гдѣ неразвиты въ достаточной степени ни торговля, ни промышленность, ни народное образованiе, но потребность въ кредитѣ громадна. О другихъ, болѣе бойкихъ мѣстностяхъ мы не будемъ разсуждать.

Прежде всего обратимъ вниманiе на то ктó долженъ вступать въ товарищества и кому они бoлѣe нужны, и кто долженъ взять на себя иницiативу устройства товариществъ, и такимъ образомъ разсмотримъ причины почему дѣло товариществъ плохо подвигается впередъ.

На первые два вопроса отвѣчать легко: ссудо–сберегательныя товарищества нужны для бѣднаго класса населенiя и вступать въ нихъ должны бѣдные, нуждающiеся люди. Опровергать этого не станетъ никто: какой расчетъ богатому человѣку вложить въ товарищество 50 руб. для того чтобы занять 75 руб. Если богатый человѣкъ и вступитъ въ члены товарищества, то не съ цѣлью занять 75 руб., а съ цѣлью поддержать устройство товарищества. Но отвѣтъ: «товарищества — нужны бѣдному классу населенiя" — еще не полный отвѣтъ; нужно еще сказать: какому бѣдному классу? Бѣдный классъ населенiя у насъ составляютъ: 1) рабочiе фабрикъ и заводовъ, 2) бѣдные безземельные мѣщане городовъ и 3) сельскiе жители земледѣльцы.

Первые — рабочiе фабрикъ и заводовъ большею частiю пришельцы изъ другихъ мѣстъ и они работаютъ на заводахъ съ цѣлью заработать подати, чтобы потомъ идти обратно во–свояси; стало быть къ нимъ не можетъ привиться дѣло ссудо–сберегательныхъ товариществъ. Конечно, гдѣ есть такъ называемые фабричные крестьяне, постоянно живущiе на фабрикахъ, тамъ дѣло товариществъ привьется хорошо, но много ли у насъ фабричнаго люда? исключенiе составляютъ только нѣкоторыя мѣстности Пермской губернiи, гдѣ и начали составляться товарищества; но мы беремъ не исключенiе, а общiй выводъ.

Бѣдные мѣщане нашихъ уѣздныхъ городовъ такъ же разрознены и рѣдко живутъ въ мѣстахъ ихъ приписки, а большею частiю живутъ на сторонѣ, занимаясь торговлей отъ богатыхъ купцовъ или въ услуженiи, а тѣ которые побогаче живутъ въ своихъ домахъ и ведутъ свою торговлю, и имъ нѣтъ расчета вступать въ товарищество, такъ какъ кредитъ въ 75 руб. не много дастъ имъ подспорья. Самые же бѣдные мѣщане составляютъ пролетарiатъ нашихъ городовъ, и едва ли какое товарищество приметъ ихъ въ члены.

Остается еще одинъ классъ нуждающiйся въ кредитѣ — это ceльскie жители земледѣльцы; къ нимъ то только и можетъ въ обширныхъ размѣрахъ привиться дѣло ссудо–сберегательныхъ товариществъ: бѣдному крестьянину занять въ податное время и 10 руб. дѣло великое, и эти десять руб. могутъ избавить его отъ необходимости продавать свой хлѣбъ барышникамъ за полцѣны.

Итакъ, на первый вопросъ мы утвердительно отвѣтимъ: кредитъ нуженъ сельскимъ жителямъ земледѣлъцамъ Гораздо труднѣе отвѣчать на второй вопросъ, именно: ктó долженъ взять на себя иницiативу устройства товариществъ?

Что взять на себя дѣло устройства товарищества долженъ человѣкъ сознающiй пользу этого учрежденiя и умѣющiй взяться за дѣло, короче сказать человѣкъ образованный, этого, надѣюсь, никто не будетъ оспоривать: человѣкъ неразвитый, неграмотный или даже и грамотный, но нечитающiй ни газетъ, ни другихъ современныхъ изданiй, не можетъ взяться первый за дѣло устройства товариществъ. Не спорю, если крестьянинъ хотя мало–мальски развитъ и если онъ, какъ говорится, человѣкъ бывалый, онъ скоро пойметъ пользу товарищества и охотно вступитъ въ члены; но его необходимо натолкнуть на это дѣло, растолковать ему всю суть, тогда только онъ вступитъ въ члены товарищества. Вступитъ въ члены, но никогда не начнетъ первый это дѣло. Все это не предположенiя выработанныя въ кабинетѣ, но факты взятые изъ практическаго опыта.

Изъ этого видно, что не сами сельскiе жители, земледѣльцы, но лица другихъ сословiй должны взять на себя великое дѣло устройства товариществъ. Но гдѣ же искать эти силы, могущiя двинуть это полезное дѣло?

Силы могущiя двинуть наши товарищества заключаются въ живущихъ въ деревняхъ и селахъ землевладѣльцахъ помѣщикахъ и сельскомъ духовенствѣ. Какъ помѣщики, такъ и сельское духовенство ближе другихъ сословiй стоятъ къ народу, имѣютъ влiянie на народъ и могутъ силою убѣжденiя дѣйствовать на массу, если, конечно, они сойдутся съ народомъ, а не будутъ держаться въ сторонѣ и смотрѣть на народъ начальнически, въ духѣ старинныхъ чиновниковъ.

Довѣpie народа къ помѣщикамъ и сельскому духовенству громадно, и если они дружно возьмутся за дѣло товариществъ, то Россiя въ два–три года покроется сѣтью нѣсколькихъ тысячъ товариществъ, а ростовщики и кулаки должны будутъ покончить свои выгодные промыслы.

 Есть еще классъ людей близко стоящихъ къ народу и хорошо знающiй его нужды: это учителя сельскихъ школъ. Но учителя народныхъ школъ тогда только возьмутся за дѣло устройства товариществъ, когда, во–первыхъ, будуть обезпечены матерiально и имѣть нравственную поддержку, а во–вторыхъ, когда будутъ смотрѣть на мѣсто сельскаго учителя какъ на постоянное, а не переходное состоянiе, т. е., когда они будутъ получать порядочное жалованье и не будутъ стараться изъ сельскихъ учителей перейдти въ священники или на государственную службу, и когда земство не будетъ жалѣть денегъ на учительскую библiотеку.

Но нужно еще замѣтить, что мало того чтобы нашелся человѣкъ взявшiй на себя иницiативу устройства товарищества; нужно еще чтобы былъ человѣкъ умѣющiй вести дѣла товарищества и которому товарищество поручило бы суммы. Такого человѣка также не легко найдти въ селахъ и деревняхъ. Человѣкъ взявшiй на себя на первый разъ должность распорядителя долженъ согласиться служить во всякомъ случаѣ безъ жалованья; во–вторыхъ, долженъ быть знакомъ хотя нѣсколько съ правиломъ счетоводства, веденiя книгъ и отчетности; въ третьихъ — имѣть кромѣ довѣрiя членовъ и матерiальное обезпеченiе, безъ чего члены товарищества, состоящiе, конечно, изъ большинства крестьянъ, будутъ затрудняться поручать суммы товарищества.

Сельское духовенство и учителя народныхъ школъ, хотя бы и пользовались довѣрiемъ народа, не представляютъ никакой матерiальной гарантiи. Землевладѣльцы же помѣщики, если они сойдутся съ народомъ, представляютъ кромѣ нравственнаго довѣрiя со стороны народа еще и матерiальное обезпеченiе, и имъ скорѣе чѣмъ кому другому товарищество поручитъ суммы и веденiе дѣлъ. Да и самое веденiе дѣлъ товарищества не составитъ большаго труда помѣщику, живущему постоянно въ деревнѣ и все–таки нѣсколько знакомому съ дѣломъ.

Быть можетъ намъ возразятъ, что крестьяне сами могутъ начать дѣло товариществъ, что со времени учрежденiя земства у насъ открылись школы и вышедшiе изъ школы крестьяне съумѣютъ сами вести дѣла. На это мы отвѣтимъ: дай Богъ чтобы у насъ образовалось молодое поколѣнiе крестьянъ, которые будутъ сочувственно относиться къ общественнымъ вопросамъ; но теперь такихъ крестьянъ у насъ очень мало, а мы говоримъ о настоящемъ, а не о будущемъ.

Изъ всего приведеннаго выше ясно видно, что начать и вести дѣло ссудо–сберегательныхъ товариществъ скорѣе всего могутъ землевладѣльцы помѣщики, а на второмъ планѣ сельское духовенство и учителя народныхъ школъ.

Я высказалъ ктò долженъ взять на себя дѣло товариществъ; но не говорю, что эти лица охотно берутъ на себя эту обязанность.

Сельское духовенство хотя охотно вступаетъ въ члены товариществъ, но очень рѣдко беретъ на себя трудъ начать это дѣло.

Изъ живущихъ въ деревняхъ помѣщиковъ также рѣдкiе принимаютъ къ сердцу это дѣло. Напримѣръ, въ г. Бугульмѣ Самарской губернiи къ назначенному дню для записки въ члены и разсмотрѣнiя устава пришли только пять землевладѣльцевъ, хотя въ этотъ день почти всѣ помѣщики уѣзда были въ городѣ, по случаю ярмарки.

Въ этомъ то равнодушiи и недостаткѣ дѣятелей и заключается главная причина почему такъ туго подвигается дѣло товариществъ.

Но мы льстимъ себя надеждою, что настоящее равнодушiе къ дѣлу товариществъ со стороны помѣщиковъ не будетъ постояннымъ, и что наконецъ живущie въ своихъ имѣнiяхъ помѣщики примутся за дѣло товариществъ и докажутъ свѣту, что не всѣ провинцiальные помѣщики — Петры Ивановичи Бобчинскiе, Добчинскiе, Дракины и другiе, а есть между ними дѣятели подобные Корфу и Васильчикову, есть граждане, которые впослѣдствiи будутъ имѣть право съ гордостiю сказать, что въ дѣлѣ преобразованiя и устройства ихъ отечества и ихъ труда xoть капля есть. Не все же быть Коробочками и считать утокъ, да гусей, или ѣздить по театрамъ Буффъ и Берга, надо удѣлить хотя нѣсколько часовъ на общественное дѣло.

Да полно, не мечта–ли эти надежды? дай Богъ, чтобы это была не мечта и наши надежды оправдались на дѣлѣ!

Вторая причина тормозящая устройство товариществъ — это отсутствiе капиталовъ. Паевыхъ взносовъ, конечно, далеко не хватитъ, чтобы удовлетворить всѣмъ заявленiямъ о кредитѣ. Для того чтобы дѣла товариществъ шли хорошо, необходимо расширить кредитъ и привлечь капиталы посредствомъ пpiема вкладовъ.

Конечно, можно привлечь вклады, но нужно для того увеличить цифру процентовъ на вклады, безъ чего вкладчики не согласятся помѣстить въ товарищество свои деньги. Но увеличивая проценты на вклады придется увеличить проценты и на ссуды. Нѣкоторые же учредители товариществъ ратуютъ за то чтобы проценты по займамъ взимались какъ можно меньше. Такъ при устройствѣ Николаевскаго ссудо–сберегательнаго товарищества въ Самарской губернiи однимъ членомъ учредителемъ было предложено выдавать ссуды по 4 проц. на 9 мѣсяцевъ, чтó равно 51/3 проц. въ годъ. Ни слова: чѣмъ меньше процентъ, тѣмъ далѣе товарищество достигаетъ своего назначенiя дешеваго народнаго кредита; но гдѣ же взять денегъ товариществу за такiе маленькiе проценты? Если же не будетъ вкладовъ, то какой расчетъ каждому члену получать въ ссуду паевой вкладъ, т. е. только свои собственныя деньги? Товариществу необходимъ кредитъ и кредитъ долгосрочный, тогда какъ каждому члену товарищества необходимъ кредитъ краткосрочный.

Государственный банкъ на основанiи Высочайше утвержденныхъ правилъ 25 февраля 1872 года открываетъ товариществамъ кредитъ; но кредитъ очень краткосрочный, именно на 9 мѣсяцевъ. Если сами члены будутъ занимать на такой же срокъ, то товарищество не будетъ въ состоянiи пользоваться кредитомъ изъ государственнаго банка. Долгосрочный же кредитъ товариществу можетъ дать земство и вклады частныхъ лицъ. Hо какъ земство, такъ и члены капиталисты сдѣлаютъ вклады только тогда, когда на вклады товарищество будетъ платить xopoшie пpoценты. Земство еще можетъ сдѣлать уступку и дать товариществу ссуду по 5 проц. въ годъ, частные же люди не вложатъ вкладовъ на долгiй срокъ, если товарищество будетъ платить менѣе 8 проц. въ годъ.

По поводу процентовъ мы скажемъ, что взимать на ссуды выдаваемыя товариществомъ своимъ членамъ по 1 проц. въ мѣсяцъ отнюдь не много, если принять во вниманiе, что осенью во время сбора податей крестьяне продаютъ свой хлѣбъ за 1/8 цѣны. Напримѣръ, въ Бугурусланскомъ уѣздѣ Самарской губернiи во время сбора податей въ сентябрѣ мѣсяцѣ крестьяне продавали свой хлѣбъ мѣстнымъ барышникамъ по 35 к. за пудъ ржи, тогда какъ къ концу ноября рожь поднялась до 50 коп. Такимъ образомъ крестьянинъ за 3 мѣсяца кредита платилъ барышнику по 15 коп. сер. съ пуда проданной ржи, или 43 проц., чтó равняется 141/3 проц. въ мѣсяцъ. Нечего и говорить, что во избѣжанiе такого громаднаго убытка заплатить по 1 проц. на мѣсяцъ отнюдь не много, и ссудо–сберегательныя товарищества, назначившiя взимать по 1 проц. въ мѣсяцъ, отнюдь не теряютъ своего назначенiя дешеваго народнаго кредита.

Настоящимъ разсужденiемъ мы пришли къ заключенiю, что товариществу необходимъ кредитъ извнѣ и чѣмъ обширнѣе будетъ этотъ кредитъ, тѣмъ лучше пойдутъ дѣла товарищества. Но при увеличенiи кредита товарищества необходимо также увеличить размѣръ выдаваемыхъ изъ товарищества ссудъ и размѣръ поручительства, безъ чего вклады будутъ лежать непроизводительно.

Вотъ почему, при разсмотрѣнiи устава Николаевскаго ссудо–сберегательнаго товарищества, я предложилъ гг. учредителямъ возвысить размѣръ ссудъ безъ поручительства, а также и увеличить размѣръ поручительства. Въ образцовомъ уставѣ, изданномъ московскимъ Императорскимъ обществомъ сельскаго хозяйства, размѣръ ссудъ по поручительствамъ выдается не болѣе какъ въ три раза взятой суммы пая. Въ уставѣ Николаевскаго ссудо–сберегательнаго товарищества общему собранiю предоставляется право увеличить размѣръ ссуды безъ поручительства на сумму равную въ три раза взятой суммы пая, а по поручительству въ ссуду можетъ быть выдана сумма равная въ шесть разъ взятой суммы пая. Всѣ члены учредители одобрили это предложенiе и уставъ Николаевскаго товарищества отосланъ къ г. министру финансовъ.

Другое измѣненiе въ образцовомъ уставѣ мнѣ кажется необходимымъ сдѣлать по поводу прибавки числа членовъ правленiя и членовъ повѣрочнаго совѣта, чтобы какъ тѣ, такъ и другiе могли исправлять свою обязанность по очереди, не отвлекаясь отъ домашняго хозяйства.

Наконецъ къ числу причинъ тормозящихъ открытie товариществъ принадлежитъ также то обстоятельство, что товарищества не могутъ открывать свои дѣйствiя прежде утвержденiя устава министромъ финансовъ и опубликованiя этого устава въ «Сенатскихъ Вѣдомостяхъ". Намъ казалось бы, что въ виду скорѣйшаго устройства товариществъ необходимо предоставить право утверждать товарищество не министерству финансовъ, а мѣстному земскому собранiю, какъ ближе знакомому съ мѣстными условiями и разрѣшить товариществу тотчасъ по утвержденiи открывать свои дѣйствiя.

Еще скажемъ нѣсколько словъ объ отчетности.

Пo нашему мнѣнiю, отчетность товарищества и веденiе книгъ должны быть какъ можно проще, такъ чтобы человѣкъ и незнакомый съ правилами бухгалтерiи могъ безъ затрудненiя вести счетныя книги. Какъ ни малы иногда кажутся намъ причины, но случается часто, что и маленькое затрудненiе тормозитъ ходъ всего дѣла.

Образцы счетоводства и отчетности для сельскихъ ссудо–сберегательныхъ товариществъ, изданiя состоящего при Императорскомъ московскомъ обществѣ сельскаго хозяйства, с–петербургскаго отдѣленiя комитета для разработки вопроса о ссудо–сберегательныхъ товариществахъ, какъ ни кажутся просты для бухгалтера, но они довольно сложны для человѣка незнакомаго съ правилами бухгалтерiи; почему члены учредители Николаевскаго ссудо–сберегательнаго товарищества поручили одному изъ своихъ членовъ пересмотрѣть эти образцы и выработать самый упрощенный видъ отчетности и веденiя книгъ.

Я исполнилъ свое обѣщанiе и разсмотрѣлъ, хотя вкратцѣ, всѣ причины тормозящiя успѣшный ходъ товариществъ; предоставляю читателямъ рѣшить на сколько я правъ.

Н. Казанцевъ.

______

 

КЪ ХАРАКТЕРИСТИКѢ БѢЛИНСКАГО.

 

(Справка съ объясненiемъ).

 

«Основанiе христiанскаго ученiя есть любовь, или то живое, трепетное проникновенiе въ вѣчныя истины бытiя, какъ явленiя Духа Божiя, которое наполняетъ душу человѣка неизрѣченнымъ, безконечнымъ блаженствомъ. Но до такого духовнаго погруженiя въ таинственную сущность источника и виновника бытiя — Бога, до такого живаго и трепетнаго проникновенiя въ вѣчныя истины бытiя, невозможно дойти чрезъ посредство слабаго, ограниченнаго и конечнаго разсудка человѣческаго, который, куда ни оглянется, — вездѣ видитъ одни противорѣчiя, и, безсильный примирить ихъ, — или отчаявается познать истину, или принимаетъ за истину свои призрачныя, ложныя заключенiя. Нѣтъ, не разсудкомъ, холоднымъ и ограниченнымъ, дается познанiе евангельской истины, выше которой нѣтъ истины въ мiрѣ, но благодатiю, которою вдохновляетъ Духъ Божiй Свое слабое созданiе, чтобы прiобщить его къ Своей вѣчной жизни и сдѣлать его органомъ и тимпаномъ Своей славы... Да, только тотъ постигалъ и чувствовалъ въ себѣ откровенiе вѣчныхъ тайнъ бытiя, только тотъ вкусилъ отъ безсмертнаго хлѣба божественной истины, — кто отрекался отъ самаго себя, отъ своихъ личныхъ интересовъ, кто погружался въ сущность Божества до уничтоженiя своей личности, и свою личность, какъ жертву, добровольно приносилъ Богу... Только тотъ воскреснетъ въ Богѣ, кто умретъ въ Немъ... Вѣчная жизнь достигается путемъ смерти, путемъ уничтоженiя... А благость дается только тому, кто, смиривъ порывы буйнаго разсудка съ корнемъ вырвавъ изъ сердца своего сѣмена гордости и самообольщенiя, билъ себя въ грудь и повторялъ съ мытаремъ: грѣшенъ, Господи, отпусти мнѣ грѣхи мои! Да, только тотъ прозрѣетъ и просвѣтлѣетъ и возблаженствуетъ въ трепетномъ сознанiи истины всѣхъ истинъ, кто, распростертый передъ Крестомъ, въ таинственный часъ полуночи, молясь, плача и рыдая, взывалъ къ невидимому Свидѣтелю нашихъ тайныхъ помышленiй: вѣрую, Господи, помози моему невѣрiю! И тогда кончится брань духа съ плотiю, кончится борьба истины со страстями, просвѣтлѣетъ страдальческое лицо избранника кроткимъ свѣтомъ тихой и безмятежной радости, той свѣтлой радости, которая питаетъ, не пресыщая, крѣпитъ, не обременяя, той безконечной радости, отъ которой кротко движется духъ, не волнуясь мятежно, видитъ даль безъ границъ, глубину безъ дна — и не возмущается страхомъ; въ сердцѣ своемъ ощутитъ онъ ту безмятежную тишину, въ которой слышатся отдаленные хоры ангеловъ, тотъ священный сумракъ, сквозь который сiяетъ заря безсмертiя, и тусклымъ, таинственнымъ мерцанiемъ своимъ сулитъ вѣчное успокоенiе, потому что его сердце сдѣлается уже храмомъ Божiимъ, гдѣ величiе размѣровъ и благолѣпiе украшенiй возвышаетъ и укрѣпляетъ духъ, а не подавляетъ его, гдѣ тишина не пугаетъ духа своимъ мертвымъ безмолвiемъ, а настроиваетъ его къ торжественности и благоговѣнiю, какъ провозвѣстница таинственнаго присутствiя Вездѣсущаго... И укрѣпитъ Богъ слабое творенiе Свое, и не будетъ въ немъ больше страха, любовь побѣдитъ и изгонитъ страхъ... И кончатся его ежедневныя заботы и опасенiя за свой грядущiй день, за свое настоящее и будущее счастiе, за свои личные и конечные интересы: пусть будетъ мрачно небо надъ его головою, пусть бушуютъ вѣтры и раздаются громы, — они не заглушатъ для него голоса Бога, не прервутъ его собесѣдованiя съ нимъ въ молитвѣ; — онъ никогда не забудетъ, что онъ сынъ Бога живаго, что у него есть Отецъ, Который хранитъ его Своею любовiю и безъ воли Котораго не спадетъ и волосъ съ головы его; — а такъ какъ эта воля свята и справедлива, то съ любовiю и безъ страха онъ подвергнется всѣмъ ея опредѣленiямъ... Не устрашитъ его и мысль о смерти: не отвратительный скелетъ уничтоженiя, а свѣтлаго ангела успокоенiя увидитъ онъ въ ней... Не возмутится душа его и потерею кровныхъ и ближнихъ: разлука съ ними будетъ для него залогомъ свиданiя въ новомъ, лучшемъ бытiи, на новой землѣ и подъ новымъ небомъ... Въ колыбеляхъ и могилахъ будутъ видѣться ему волны великаго океана бытiя: волна гонитъ волну, волна смѣняетъ волну — волны проходятъ и исчезаютъ, а океанъ все такъ же великъ и глубокъ, и такъ же живетъ и движется на своемъ бездонномъ, необъятномъ ложѣ, — а въ его кристалѣ все такъ же торжественно отражается лучезарное солнце, и все такъ же колышется и трепещетъ ночное небо, усыпанное мiрiадами звѣздъ, — а тѣ звѣзды своимъ таинственнымъ блескомъ какъ будто говорятъ о новыхъ мiрахъ, гдѣ также приходятъ и приходятъ волны бытiя, можетъ быть, уже прошедшiя здѣсь...

«Да, истиннный христiанинъ есть тотъ, для кого на землѣ нѣтъ уже страданiя, нѣтъ грѣха, нѣтъ страха, нѣтъ смерти; онъ еще здѣсь, на землѣ, живетъ уже въ небѣ, потому что въ его духѣ живетъ любовь и блаженство, — ибо душа его есть храмина Бога. Длится жизнь его, обремененная годами, — онъ благодаритъ за нее Бога; смерть застигаетъ его на полудорогѣ жизни, — онъ съ любовiю бросается въ объятiя тихаго ангела успокоенiя, потому что онъ понимаетъ значенiе словъ: «Въ дому Отца моего обители суть”. Онъ знаетъ, потому что любитъ: ибо любовь есть высшее знанiе...Онъ знаетъ: цѣлый яко голубь, онъ мудръ, яко змiй, ибо за страданiя, за жертву, за борьбу съ сомнѣнiями разсудка, за вѣру, которая не оставляла его и среди сомнѣнiй, — ему дана высшая мудрость, высшее знанiе. Истинно вѣрующiй есть въ то же время и знающiй... Но повторяемъ: это знанiе не принадлежитъ человѣку, не есть плодъ его человѣческой мудрости, но дается, ниспосылается ему свыше, какъ откровенiе, какъ благодать, какъ любовь. Отъ него зависитъ только неослабное стремленiе къ этому знанiю, а это стремленiе выражается въ жертвахъ, въ борьбѣ, въ трудѣ, въ молитвѣ, въ отреченiи отъ себя для Бога, отъ благъ земныхъ для небесныхъ... Только тогда внутри его, въ таинственномъ святилищѣ его духа восходитъ свѣтлое солнце истины и лучами своими просвѣтляетъ свой темный, плотской горизонтъ, и даетъ человѣку сокровище, котораго ни червь не точитъ, ни ржа не ѣстъ, ни тать не похищаетъ.

«Распространенiе евангельскихъ истинъ есть святая обязанность всякаго христiанина, возлагаемая на него убѣжденiемъ въ нихъ и любовiю въ истинѣ; но не всякiй долженъ принимать ее на себя, потому что для этого требуется духовное посвященiе, которое состоитъ въ глубокомъ проникновенiи въ евангельскiя истины путемъ любви, откровенiя и благодати, и еще въ способности передавать свои мысли съ жаромъ, убѣжденiемъ и силою. Кто возьмется за эту высокую миссiю безъ этого внутренняго посвященiя, тотъ высокiя религiозныя истины обратитъ въ сухое нравоученiе — плодъ человѣческой мудрости, конечнаго человѣческаго разсудка. Самый высочайшiй, самый истинный, единственный образецъ и примѣръ для этого есть Евангелiе; Божественный Искупитель Нашъ говорилъ фарисеямъ: «Горе вамъ, книжники и фарисеи”, грозилъ заблудшимъ и ожесточеннымъ вѣчнымъ огнемъ и вѣчною смертiю; но это было только одною стороною его ученiя, необходимымъ средствомъ для потрясенiя окаменѣлыхъ и ожесточенныхъ сердецъ, потому что, грозя адомъ, Онъ указывалъ и на небо, говоря о наказанiи, говорилъ и о крещенiи и искупленiи, о вѣчномъ блаженствѣ, и говорилъ это словами, въ которыхъ вѣялъ духъ вѣчной, божественной любви, безконечнаго небеснаго блаженства. Поэтому–то всѣ проповѣди, всѣ объясненiя христiанскихъ истинъ, не проникнутыя духомъ трепетной, животворной любви, никогда и никакого не производятъ дѣйствiя. Сверхъ того, Евангелiе отличается еще и тѣмъ, что оно равно убѣдительно, равно ясно и понятно говоритъ всѣмъ сердцамъ, всѣмъ душамъ, всѣмъ умамъ, искренно жаждущимъ напитаться его истинами; его равно понимаетъ и царь и нищiй, и мудрецъ и невѣжда. Да, каждый изъ нихъ пойметъ равно, потому что одинъ пойметъ больше, глубже, нежели другой; но всѣ они поймутъ одну и ту же истину, — и еще такъ, что мудрый, но гордый своею мудростiю, пойметъ ее меньше, нежели простолюдинъ въ простотѣ и смиренiи своего сердца, жаждущаго истины, и потому самому отзывающагося на нее”.

Какъ бы вы думали, читатели, кому принадлежатъ эти прекрасныя строки, проникнутыя чувствомъ, озаренныя мыслiю живою, благочестивою?

Бѣлинскому!

«Такiя мысли возбуждала въ насъ”, говоритъ онъ, «маленькая книжка, подъ названiемъ «Сердце человѣческое есть и храмъ Божiй или жилище сатаны”. См. собранiе его сочиненiй, т. III. стр. 44.

Вотъ еще подобныя строки, написанныя имъ въ другой статьѣ предъ разборомъ сочиненiй Фонъ–Визина:

... «Есть книга, въ которой все сказано, все рѣшено, послѣ которой ни въ чемъ нѣтъ сомнѣнiя, книга безсмертная, святая книга вѣчной истины, вѣчной жизни —Евангелiе. Весь прогрессъ человѣчества, всѣ успѣхи въ наукахъ, въ философiи заключаются только въ большемъ проникновенiи въ таинственную глубину этой божественной книги, въ сознанiи ея живыхъ, вѣчно непреходящихъ глаголовъ. Въ этой книгѣ ничего не сказано о чести. Честь есть краеугольный камень человѣческой мудрости. Основанiе Евангелiя — откровенiе истины чрезъ посредство любви и благодати”.

«Но евангельскiя истины не глубоко вошли въ жизнь французовъ: они взвѣсили ихъ своимъ разсудкомъ и рѣшили, что должна быть мудрость выше евангельской, истина — выше любви. Любовь постигается только любовiю; чтобы познать истину, надо носить ее въ душѣ, какъ предощущенiе какъ чувство: вѣра есть свидѣтельство духа и основа знанiя, безконечное доступно только чувству безконечнаго, которое лежитъ въ душѣ человѣка, какъ предчувствiе. У французовъ — у нихъ во всемъ конечный, слѣпой разсудокъ, который хорошъ на своемъ мѣстѣ, т. е. когда дѣло идетъ о разумѣнiи обыкновенныхъ житейскихъ вещей, но который становится буйствомъ предъ Господомъ, когда заходитъ въ высшiя сферы знанiя. Народъ — безъ религiозныхъ убѣжденiй, безъ вѣры въ таинство жизни, все святое оскверняется отъ его прикосновенiя, жизнь мретъ отъ его взгляда. Такъ оскверняется для вкуса прекрасный плодъ, по которому проползла гадина”. Сочиненiя Бѣлинскаго, т. II, стр. 313.

... «Основанiе христiанской религiи есть любовь къ ближнему до самоотверженiя. Съ другой стороны, пониманiе однимъ разумомъ, безъ участiя чувства, есть пониманiе мертвое, безжизненное и ложное, и нисколько не разумное, а только разсудочное. И если въ религiи довѣрiе къ одному непосредственному чувству доводитъ до фанатизма, то довѣрiе одному только разсудку доводитъ до невѣрiя, которое есть отреченiе отъ своего человѣческаго достоинства, есть нравственная смерть”. Стр. 317.

А вотъ чтò Бѣлинскiй писалъ о вездѣсущiи и милосердiи Божiемъ:

«Не говорите дѣтямъ о томъ, чтò такое Богъ: они не поймутъ вашихъ конечныхъ и отвлеченныхъ опредѣленiй безконечнаго существа; не заставляйте дѣтей любить его, этого Бога, который является имъ и въ ясной лазури неба, и въ ослѣпительномъ блескѣ солнца, и въ торжественномъ великолепiи возстающаго дня, и въ грустномъ величiи наступающей ночи, и въ ревѣ бури, и въ раскатахъ грома, ивъ цвѣтахъ радуги, и въ зелени лѣсовъ, и во всемъ, что есть въ природѣ живаго, такъ безмолвно и вмѣстѣ такъ краснорѣчиво говорящаго душѣ юной и свѣжей, и, наконецъ, во всякомъ благородномъ порывѣ, во всякомъ чистомъ движенiи ихъ младенческаго сердца. Не разсуждайте съ дѣтьми о томъ, какое наказанiе полагаетъ Богъ за такой–то грѣхъ, не показывайте имъ Бога, какъ грознаго, карающаго судiю, но учите ихъ смотрѣть на Него безъ трепета и страха, какъ на отца, безконечно любящаго своихъ дѣтей, которыхъ Онъ создалъ для блаженства, и которыхъ блаженство Онъ искупилъ мученiемъ на крестѣ”. Т. II, стр. 347.

Лучше, выразительнѣе, горячѣе этихъ трепетныхъ словъ о христiанскомъ ученiи, о блаженствѣ истиннаго христiанина, объ обязанности его содѣйствовать распространенiю святыхъ завѣтовъ Евангелiя, о величiи Божiемъ, мудрено сказать кому бы то ни было!

Перечтемъ ихъ здѣсь черезъ тридцать лѣтъ, съ глубокою благодарностiю автору, и выразимъ вмѣстѣ удивленiе, какимъ образомъ человѣкъ, такъ глубоко понимавшiй, кажется, сущность христiанства, такъ искренно, кажется, преданный святому ученiю, говорившiй съ такимъ восторгомъ, съ такой силою о Христѣ, о Богѣ, могъ черезъ короткое время сдѣлаться не только отчаяннымъ атеистомъ, но и съ жаромъ проповѣдовать атеизмъ, и стараться объ обращенiи любимыхъ людей къ безвѣрiю! Какимъ образомъ могъ этотъ человѣкъ съ такою легкостiю, съ такою дерзостiю, съ такимъ невѣжествомъ, чрезъ самое короткое время, относиться къ божественному лицу Iисуса Христа, какъ это видно изъ бесѣды его съ г. Достоевскимъ и двумя другими участниками. Мы не осмѣливаемся повторять дерзкихъ до нелѣпости его словъ. См. «Гражданинъ”, 1873 г. № 1, стр. 16.

Вѣрное объясненiе этого психологическаго явленiя представилъ, въ самый разгаръ полемики западниковъ и славянофиловъ, полемистъ «Москвитянина”, М. З. К., который приведенъ недавно г. Пыпинымъ въ «Вѣстникѣ Европы”, декабрь, 1872 г. стр. 54. «Вовсе не чуждый эстетическаго чувства, — чѣму доказательствомъ служатъ особенно прежнiя статьи его, — Бѣлинскiй какъ будто пренебрегаетъ имъ, и обладая собственнымъ капиталомъ постоянно живетъ въ долгъ. Съ тѣхъ поръ какъ онъ явился на поприщѣ критики, онъ былъ всегда подъ влiянiемъ чужой мысли. Несчастная воспрiимчивость, способность понимать легко и поверхностно, отрекаться скоро и рѣшительно отъ вчерашняго образа мыслей, увлекаться новизною и доводить ее до крайностей держала его въ какой–то постоянной тревогѣ, которая обратилась наконецъ въ нормальное состоянiе, и помѣшала развитiю его способностей”.

Въ отвѣтъ полемисту «Москвитянина” Бѣлинскiй оправдывался, какъ приведено въ той же статьѣ г. Пыпина: «Что касается до вопроса, сообразна ли съ способностью страстнаго, глубокаго убѣжденiя способность измѣнять его, онъ давно рѣшенъ для всѣхъ тѣхъ, кто любитъ истину больше себя и всегда готовъ пожертвовать ей своимъ самолюбiемъ”... Сочин. т. XI, стр. 257.

Нѣтъ, отвѣтимъ мы теперь Бѣлинскому заднимъ числомъ: жертвовать истинѣ своимъ самолюбiемъ прескрасно и почтенно. Перемѣнять свое мнѣнiе о человѣкѣ, вслѣдствiе какого нибудь вновь узнаннаго его поступка, перемѣнять свое мнѣнiе о какомъ нибудь событiи, вслѣдствiе вновь найденнаго документа; перемѣнять свое мнѣнiе о какомъ нибудь явленiи, вслѣдствiе вновь сдѣланнаго опыта, — это случается со всѣми нами. Измѣнять свой образъ мыслей, впродолженiи времени, вслѣдствiе размышленiя, опыта и другихъ подобныхъ причинъ, — это естественно, это въ природѣ человѣка, но перемѣнять свой образъ мысли такъ быстро о самыхъ высокихъ предметахъ человѣческаго вѣдѣнiя, и впадать внезапно изъ одной крайности въ другую, совершенно противоположную, изъ пламеннаго христiанина дѣлаться отчаяннымъ безбожникомъ и пропагандистомъ, — это ни съ чѣмъ не сообразно, и не имѣетъ себѣ примѣра нигдѣ. Пожертвованiе истинѣ самолюбiемъ, на которое Бѣлинскiй ссылался, здѣсь непричемъ!

Вотъ кстати примѣръ его безотчетнаго прыганья отъ одного мнѣнiя къ другому, даже о литературныхъ вопросахъ. Кому не знакомы сочиненiя Жоржъ–Зандъ? Они всѣ имѣютъ родственное между собою сходство, одни и тѣже достоинства, одни и тѣже недостатки, съ тою разницей, что первыя произведенiя были сильнѣе, живѣе, блистательнѣе, а послѣднiя слабѣли постепенно, напоминая, впрочемъ, все таки о талантѣ необыкновенномъ.

Въ эпоху знакомства Бѣлинскаго съ Достоевскимъ, то–естъ въ первыхъ сороковыхъ годахъ, Бѣлинскiй былъ въ восторгѣ отъ Жоржъ–Зандъ, а прежде, когда она была въ апогеѣ своей славы, онъ ругалъ ее безъ пощады: «Что представляетъ нынѣшняя французская литература? говорилъ онъ. Отраженiе мелкихъ сектъ, ничтожныхъ системъ, эфемерныхъ партiй, дневныхъ вопросовъ. Г–жа Дюдеванъ, или извѣстный, но отнюдь не славный Жоржъ–Зандъ, пишетъ цѣлый рядъ романовъ, одинъ другаго нелѣпѣе и возмутительнѣе, чтобы приложить къ практикѣ идеи сенъ–симонизма объ обществѣ. Какiя же это идеи? О, безподобныя! — именно: индюстрiальное направленiе должно взять верхъ надъ идеальнымъ и духовнымъ; должно распространиться равенство не въ смыслѣ христiанскаго братства, которое и безъ того существуетъ въ мiрѣ со времени первыхъ двѣнадцати учениковъ Спасителя, а въ смыслѣ какого–то масонскаго или квакерскаго сектантства; должно уничтожитъ всякое различiе между полами, разрѣшивъ женщину на вся тяжкая и допустивъ ее наравнѣ съ мужчиною къ отправленiю гражданскихъ должностей, а главное — предоставивъ ей завидное право мѣнять мужей по состоянiю своего здоровья. Необходимый результатъ этихъ глубокихъ и превосходныхъ идей есть уничтоженiе священныхъ узъ брака, родства, семейственности, словомъ, совершенное превращенiе государства сперва въ животную и безчинную оргiю, а потомъ въ призракъ, построенный изъ словъ на воздухѣ”. Т. III, стр. 304.

Въ русской литературѣ онъ поносилъ всячески Хомякова и Языкова, потому только, что они принадлежали къ другому приходу, къ которому его приходъ сталъ во враждебныя отношенiя, хотя о нацiональности, одномъ изъ главныхъ славянофильскихъ догматовъ, онъ выражался въ свое время отнюдь не умѣреннѣе славянофиловъ!

Это былъ человѣкъ въ высшей степени увлекавшiйся, который говорилъ нынче одно, а завтра другое, подвергаясь влiянiю того, о чемъ ему нынче и завтра слышать или что взять на прокатъ случалось, и вотъ, щеголяя въ чужихъ платьяхъ какъ въ своихъ, онъ былъ послѣдовательно, безъ всякихъ заднихъ мыслей, христiаниномъ, атеистомъ, радикаломъ, соцiалистомъ, восточникомъ, западникомъ, нигилистомъ и всѣмъ чѣмъ угодно, смотря по погодѣ, оправдывая пословицу о семи пятницахъ на недѣлѣ. Такова была его натура, или, какъ выражается г. Достоевскiй, «Бѣлинскiй былъ по преимуществу нерефлективная личность, а именно — беззавѣтно восторженная всегда и во всю его жизнь”. Стр. 15.

Бѣлинскiй, смотрящiй съ умиленiемъ на строющуюся желѣзную дорогу, —вотъ характеристическое его положенiе и объясненiе, оправданiе.

Вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ человѣкъ пылкiй и талантливый, съ знанiемъ языка, искусствомъ писать, который, объ чемъ бы ни заговорилъ, говорилъ съ жаромъ, увлеченiемъ, вѣря въ истину своихъ словъ и принадлежалъ къ ряду Донъ–Кихотовъ, которымъ нельзя иногда не симпатизировать, но за которыми смѣшно слѣдовать въ ихъ ежедневныхъ экскурсiяхъ и ежемѣсячныхъ сальто–морталяхъ!

Обаянiе первыхъ поклонниковъ Бѣлинскаго въ Петербургѣ (въ Москвѣ онъ не имѣлъ никакого значенiя) кадетовъ, гимназистовъ, семинаристовъ, студентовъ, основателей его славы, которые потомъ сдѣлались учителями, инспекторами и директорами, можно объяснить обстоятельствами того времени, когда живой голосъ и притомъ голосъ отрицательный былъ въ диковинку, но продолжающееся до сихъ поръ у многихъ учителей безусловное уваженiе къ словамъ Бѣлинскаго, при всемъ ихъ взаимномъ противорѣчiи, можно объяснить только низкимъ уровнемъ нашего образованiя, преимущественно педагогическаго.

Старый читатель журналовъ,

М. Погодинъ.

_______

 

НА ОЗЕРѢ.

 

VI.

 

Когда наши путники пришли къ при–озерному побережью — уже вечерѣло. Острова, ровная гладь озера и далекiй лѣсъ были охвачены розовымъ блескомъ медленно отгоравшей зари. Воздухъ стылъ. У воды уже пахнуло не то легонькимъ холодкомъ, не то влажною свѣжестью. На песчанной отмели чернѣло нѣсколько выкинутыхъ лодокъ. Проводникъ втащилъ одну изъ нихъ въ воду и взялся за весла. Скоро челнокъ плылъ уже по алому простору озера, въ которомъ съ поразительною яркостiю отражались окаймленныя огнистыми битями, словно вспыхнувшiя и тлевшiя по краямъ облака. На аломъ фонѣ неба еще далеко впереди рѣзко обрисовывался черный деревянный крестъ. Заходившее солнце словно охватило его сiяющимъ ореоломъ. Весла, медленно подымаясь и медленно опускаясь, разсѣкали воду, взбрасывая вверхъ брызги яхонтовъ и рубиновъ.

Дѣвушка, до сихъ поръ грустно глядѣвшая впередъ, на островъ, представлявшiйся ей тюрьмою, гдѣ она скоро должна схоронить свою невеселую молодость, скоро стала смотрѣть за бортъ. Вода озера была удивительно прозрачна. Все его дно представлялось какъ будто сквозь зеленовато–золотистое стекло. Вотъ цѣлая стая сѣроватыхъ рыбокъ съ алыми плавниками потянулась на встрѣчу лодкѣ и словно замерла при ея приближенiи. Вонъ по самому дну движется что–то бурое, безформенное... Вонъ цѣлый кустъ водорослей вдругъ заколебался и изъ его чащи вынырнула и погналась за ярко золотою рыбкой хищная, прожорливая щука. А вотъ мелкiе, мелкiе вальцы повиснули въ водѣ, едва замѣтно перебирая жабрами... А надъ водою звенѣли цѣлые рои комаровъ, тонко, дискантовыми голосами, въ хорѣ которыхъ густо, какъ звукъ колокола между мелкими колокольчиками, гудѣла большая муха. Прекрасная мати–пустыня была дѣйствительно прекрасна. Сердце невольно раскрывалось на встрѣчу этимъ лучамъ и звукамъ, глаза не могли оторваться отъ прелести затеряннаго въ невѣдомой глуши захолустья.

— Богъ въ помощь!

— Спаси Боже! отвѣтили съ встрѣчной лодки, описывавшей кругъ по озеру.

— Невода опускаютъ? спросилъ путникъ у проводника.

— Сѣти. На трапезу, на завтра значитъ рыбки не пошлетъ ли Господь.

— Много–ли ловите?

— А когда и пудовъ пять бываетъ тоня. Онамедни въ память страстотерпца Аввакума, убiеннаго въ Пустозерскѣ, забросили — семь пудъ десять фунтовъ сняли.

— Экая благодать!

— Все святители наши, блюдутъ обитель. Тоже въ день Аввакума протопопа, по повелѣнiю Алекѣя Михайловича, сожженнаго со товарищи въ деревянномъ срубѣ, — двѣнадцать пудъ взяли.

— Нну!

— Десять дней свѣжая рыба на трапезу подавалась.

Рыболовы уже далеко были отъ странниковъ. Они выпускали въ воду сѣти, поплавки которыхъ колыхались вправо, означая кругъ выброшеннаго невода. Все это было молчаливо и тихо. Ни пѣсни, ни удалой шутки. Видно что люди не работали на себя, а совершали «послушанiе". Вотъ ладья обогнула вдоль берега и пристала къ песчаному мыску, откуда она и отправилась на ловъ. Рыбаки быстро встали изъ челна и пошли въ воду, вытаскивая сѣть. Кругъ образуемый поплавками все съужался и съужался. На поверхности его уже начинала биться рыба.

— Благослови, отецъ Дiонисiй, — рыбкой, обратился проводникъ къ высокому крестьянину, стоявшему на берегу.

— Бери. Козонокъ–отъ есть ли?

— А во — а туисъ.

— Въ туисъ мелка больно попадетъ–отъ.

На поверхности уже очень съузившагося круга трепетала рыба, подскакивая кверху серебристыми спинками. Двѣ или три щуки перескочили за неводъ и грузно всплеснувъ хвостами уплыли въ свободный просторъ роднаго озера.

— Ишь, еретики! ушли–отъ.

— Ничего, отецъ, еще много будетъ въ тонѣ.

— Какъ Господь. Наконецъ тоня была вынута. Пуда съ два мелкой рыбы, да нѣсколько крупныхъ щукъ яростно бившихся въ сѣтяхъ, было выкинуто въ чаны. Совсѣмъ мелочь — обратно выпущена въ воду. Чаны поставили на телѣгу, и крупная сытенькая лошадка, звонко ступая въ твердую, хорошо убитую дорогу и мѣрно помахивая головою, потянула ихъ впередъ къ темнѣвшей вдалекѣ подъ ветвями березъ сторожкѣ.

— Хорошiй у васъ ловъ! замѣтилъ купецъ отцу Дiонисiю.

— Ловъ благодатный.

— И меньше не становится?

— Не оскудѣваетъ.

— Чудеса значитъ!

— Каки чудеса! У насъ и безъ этого чудесъ по всякiй часъ довольно. Озеро наше тамъ — къ сѣверу въ другое большое озеро идетъ, а то съ третьимъ съединяется. Рыбка то и погуливаетъ. Потому ей вольготно, простору много. Щука эта подлецъ — здорова ихъ ѣсть. Коли–бъ не щука еще и того больше благодати этой было–бы.

— Вы, отецъ Дiонисiй, изъ какихъ будете?

— А мы — крестьянски. Съ Дону.

— Давно ужъ тутъ?

— А всю жизнь–отъ по обителямъ по разнымъ. Съ измалѣтства велiю къ пустынному житiю любовь восчувствовалъ. Опять же и отъ судiй неправедныхъ бѣжалъ. Удались отъ зла и сотвори благо, сказано. Изми душу свою отъ похабства человѣческаго, живи въ Бозѣ.

— Такъ.

— Что дочку свою къ намъ–отъ, въ бѣлицы?

— Да, маненько, того...

— Тутъ на томъ концѣ острова женскiй скитъ значитъ. Мати Апполинарiя —строительница.

— Къ ней, къ ней — наша московская!

— Купецкаго роду. А надо всѣмъ у насъ святительствуетъ Капитонъ...

— Святая душа.

— Адамантъ! Младъ возрастомъ, но зѣло умудренъ Господомъ. Въ пустынножительствѣ отъ юности своея пребываетъ.

— У насъ въ Москвѣ про него почитай всякiй малецъ знаетъ.

— Говорю — адамантъ. Этакими праведниками и благолѣпный Iерусалимъ нашъ держится. Прости! Мнѣ сюда съ рыбой, указалъ онъ на сторожку.

— Благослови, отче!

— Господь благословитъ!..

 

VII.

 

Немного далѣе проводникъ забѣжалъ въ скитскую конюшню и спустя минутъ десять выѣхалъ оттуда на телѣгѣ, въ которую запряженъ былъ сытенькiй, пѣгiй конекъ. Купецъ съ дочерью сѣли туда и скоро оставили за собою ряды бревенчатыхъ строенiй, казавшихся совершенно пустыми и безлюдными, хотя здѣсь помѣщалось нѣсколько сотъ человѣкъ одного пришлаго народа, еще не сподобившагося прiять ангельскiй чинъ, т. е. — нарѣщись чернецами, иноками. Скитская община, памятуя преслѣдованiя, вынесенныя въ мipy каждымъ своимъ сочленомъ отъ слугъ антихристовыхъ, оказывала надежное покровительство этимъ, такъ называемымъ шатунамъ, голутвеннымъ, обнищавшимъ странникамъ, изъ коихъ лучшiе, способнѣйшiе, знавшiе какой либо промыселъ или ремесло, обыкновенно оставались въ скиту до тѣхъ поръ, пока неудержимая страсть къ переселенiямъ, къ перемѣнамъ разнообразной бродяжнической жизни, этотъ непобѣдимый инстинктъ не охватывалъ грѣшную душу скитальца до такой степени, что онъ бросалъ насиженное мѣстечко и отправлялся въ противуположную сторонку куда нибудь къ Каспiю, на богомолье къ старцамъ, въ Смоленскъ или въ дѣвственныя лѣсныя пустыни привольнаго заволжья. А тамъ опять годъ покойной жизни и снова шатанье зa Обь, за Енисей, за Лену — пока видятъ еще очи, слышитъ ухо, да носятъ крѣпкiя ноженьки...

Телѣга немного спустя въѣхала въ рѣдкiй лѣсокъ. Мелкiя березки подымались справа и слѣва, оставляя небольшую колею хорошо утоптанной и чисто содержимой дороги. Наступала ночь. Въ воздухѣ пахло сыростью. Синiе тоны заволакивали даль, на востокѣ робко вспыхнули звѣзды. Гдѣ то слышался ропотъ бѣгучей воды, то лѣсной ручей изъ топкой чащи пробивалъ себѣ русло межь корней деревьевъ въ сплошной мaccѣ свалявшагося моху.

— Дщери то твоей, поди, холодно? замѣтилъ купцу проводникъ.

— Ничего. Горяча больно — поостынетъ.

— Ладно ли будетъ–отъ. Какъ бы чего не попритчилось.

— Сама шубейку въ лѣсахъ бросила, сама свое платье пораскидала. Ехидна!

— А ты знаешь ли стихъ: помяни царя Давида и всю кротость его? На–ко ся, отроковица, возьми. И онъ набросилъ длинный кафтанъ на ея плечи. Она поплотнѣе завернулась въ него и кинула ему такой благодарный и вмѣстѣ скорбный, тоскливый взглядъ, что у парня невольно защемило сердце, хоть онъ былъ и не изъ чувствительныхъ.

— Ничего, дѣвка, не смущайся. У насъ бабъ не ѣдятъ. А что грѣшна Богу — кто Ему, милосердому, не грѣшенъ. Сама мати Апполинарiя, вѣдаешь ли, какъ въ скитъ–отъ свой явилась? Не знаешь. Господь то единому раскаевшемуся грѣшнику болѣ радуется, чѣмъ многимъ праведникамъ

— Нѣтъ гpѣxa выше неповиновенiя отцу, замѣтилъ купецъ. Этого грѣха не замолить!..

— Аль стыда въ тебѣ нѣтъ, лютый врагъ мой! внезапно заговорила дѣвушка. Ты–ль отцомъ моимъ былъ? Видала–ль я когда ласку твою привѣтную? Нѣтъ, батюшка, грозенъ ты былъ, а не ласковъ. Попомни, давалъ ли ты мнѣ индѣ красой своей дѣвичьей покрасоваться, божьему мiру улыбнуться, съ милыми подруженьками вечеръ скоротать. Отецъ!.. Какой ты отецъ!.. Моли ты Господа, чтобъ простилъ тебѣ ярость твою, злость ненавистную. Аль тебѣ мало, что матушку въ сыру землю уложилъ, кровопивецъ. И меня туда же...

— Видишь, отче, какъ нынѣ дѣти отцовъ то своихъ радуютъ, родителей то утѣшаютъ. Слышишь ты змѣю эту, гадину ядовитую?

— А ты, дѣвка, оставь. Не хорошо!.. Смиренiе передъ Господомъ первое дѣло. Экъ ты родителя своего какъ. Есть Судья на небесахъ, Онъ и будетъ судить его, а ты его не суди!.. Дѣти не судьи родителямъ. Черезъ родителей тебѣ Господь и жизнь далъ. Можешь ли ты понимать это?..

— Нынче дѣти замѣсто отцовъ знать!..

Березнякъ становился все выше и выше. Наконецъ, вѣтви совершенно перепутались надъ дорогой. Телѣга ѣхала по узкой колеѣ надъ сводомъ, изрѣдка прерывавшемся на перекосяхъ дороги. Тамъ широкiй лучъ мѣсяца фантастическимъ свѣтомъ охватывалъ и бѣлые стволы, казавшiеся чѣмъ то живымъ, движущимся, и промежутки между ними, и ровную полосу матово–серебрянаго пути.

Скоро телѣга стала спускаться подъ гору круто и быстро. Еслибы путники обращали какое–нибудь вниманiе на красоту природы, они невольно залюбовались бы открывшимся передъ ними ландшафтомъ, словно потонувшимъ въ лунномъ сiянiи, въ синихъ полупрозрачныхъ сумеркахъ ясной звѣздной ночи.

Вся западная часть острова была передъ ними какъ на ладони.

Спускъ шелъ къ узкому перешейку, раздѣлявшему островъ на двѣ почти равныя половины. Кругомъ серебрилось неподвижное озеро; края острова казались черными, рѣзко оттѣняясь отъ свѣтлаго зеркала влаги. Бѣлою лентою бѣжала внизъ дорога и послѣ крутаго поворота заходила въ таинственную чащу, вершины которой въ лунномъ свѣтѣ казалось были охвачены какимъ то бѣлымъ блестящимъ паромъ. Изъ самой середины расширившейся лопатою западной части острова выдѣлялось что то смутное, какiя то сѣрыя линiи, съ мелькавшими въ нихъ огоньками и ярко сверкавшимъ тѣмъ же серебрянымъ блескомъ крестомъ на высокой часовнѣ. У самой оконечности блистала едва намѣченной черточкой въ совершенной тьмѣ лѣса небольшая полоска воды: это было внутреннее озерко, незамѣтною битью соединившееся съ большимъ. А какое синее, синее звѣздное небо опрокинулось надо всемъ этимъ уголкомъ, какъ широко ложился по озеру лунный свѣтъ, пошевеливая едва–едва своими огнистыми блестками, по самой серединѣ которыхъ внезапно зачернѣла въѣхавшая туда ладья запоздалаго рыболова.

Всему этому простору, всему этому волшебному краю, всей этой чудной, тихомерцающей ночи недоставало только одного — вольной людской пѣсни, что неудержимо рвется изъ самаго сердца, отражая въ себѣ и эти звѣзды, и это небо, и уноситъ туда, въ эту недосягаемую высь смѣлою орлицей, сломавшей свою ненавистную клѣтку. Недоставало людскаго голоса, поющаго о своихъ страданiяхъ, о своихъ радостяхъ, о счастьѣ любви и мукахъ разлуки. Heдоставало звука — увы! значитъ недоставало души, которая одухотворила бы эту неизъяснимо прекрасную, но холодную и безжизненную ночь!..

Чего жъ ты не поешь здѣсь, заморившiй свою плоть аскетъ! Вѣдь твоя пѣсня была бы лучшею хвалою, лучшею молитвою, потому что превыше звѣздъ царитъ надъ великою бездной вселенной!..

Чего же ты не поешь, аскетъ, о томъ рабствѣ, которое душило тебя, о тѣхъ мукахъ, которыя выгнали тебя быть можетъ отъ далекой семьи, отъ милыхъ близкихъ людей.

Ахъ! Рабство и муки убиваютъ и самую пѣсню, эту вольнолюбивую, задыхающуюся за желѣзными решетками орлицу!..

 

VIII.

 

Келья мати Апполинарiи была свѣтла чиста и просторна. Марья забилась въ уголокъ, ожидая выхода строительницы, стоявшей на правилѣ. Передъ большими образами въ старинныхъ золотыхъ окладахъ сверкали лампады, разбрасывая тусклый блескъ по всей комнатѣ. Изъ сумрака выдѣлялись висѣвшiе по угламъ пучки сухихъ травъ, скамьи покрыты валеными коврами и столы съ вязанными бѣлыми салфетками. Все было просто, все на своемъ мѣстѣ. Рядъ книгъ въ старыхъ кожаныхъ переплетахъ съ мѣдными застежками тянулся у образовъ. Передъ окнами на противоположной стѣнѣ красовались портреты святителей Капитона, двухъ Аввакумовъ, Корнилiя и проч. Въ воздухѣ стоялъ ароматъ роснаго ладону и запахъ засушенныхъ травъ.

Молодая, красивая бѣлица съ лукавымъ выраженiемъ здороваго румянаго лица и великолѣпно развитою грудью, въ ярко–кумачномъ сарафанѣ, встрѣтила купца. Она съ минуту вглядывалась въ Марью и потомъ безцеремонно подсѣла къ ней.

— Московски будете?

— Да, чуть слышно отвѣтила та.

— Я изъ Рязани. Вы къ намъ на исправленiе значитъ?

— Да.

— Я, дѣвка, также сюда попала да отсюда и уходить не хочу. Потому дома что — тиранство одно, а здѣсь воля. Чего хочешь, того просишь. Ты не гляди, что святая мати — страшна на лицо, она добрая. Рази ужъ которая больно напаскудитъ — такъ сократитъ маленько. У насъ житье дѣвичье, развеселое житье. Ты чтожъ съ полюбовникомъ связамшись была? У насъ такихъ много, извѣстно сатана силенъ, смущаетъ!.. Ты матери то какъ выйдетъ сичасъ въ ручку поцалуй, оченно она это любитъ, чтобъ смиренiе значить. Это отецъ твой, чтоль?..

— Отецъ.

— Чтой то онъ такой неласковый?.. Ну, дѣвушка, горькое твое житье было, какъ погляжу я на тебя. Мамушка есть?

— Померла! сквозь слезы отвѣтила Марья.

— Померла! Самое плохое дѣло, коли при отцѣ суровомъ да матери нѣтъ... У насъ, дѣвка, отдохнешь, у насъ, дѣвка, слободно. Ни надъ тобою, ни за тобою никого... Ой, заговорилась я съ тобою, грѣшная, а лампады то и тухнутъ, — искушенiе!

Она подошла къ образамъ; свѣтъ падалъ теперь прямо на это чистое, дѣвичье, румяное лицо, съ крупными алыми, словно вишни губами, слегка вздернутымъ носомъ, низенькимъ лбомъ, большими, смѣющимися глазами и зачесанными назадъ волосами, свитыми въ двѣ косы, низко падавшiя по ея спинѣ. Свѣтъ падалъ на эту красивую, полную и бѣлую шею, округленно переходившую мягкими чувственными линiями въ бѣлыя полныя плечи, полную бѣлую грудь, высоко перехваченную перевязью сарафана. Глядя на нее можно было повѣрить ея словамъ: «у насъ, дѣвка, житье дѣвичье, развеселое житье".

Низенькая дверка направо полуотворилась.

Въ комнату вошла строительница мати Апполинарiя.

 

IХ.

 

Высокая, худощавая женщина съ серебряными, не порѣдѣвшими отъ старости волосами, съ ясными слѣдами поразительной красоты на умномъ лицѣ, вошла въ горницу. Она держалась необычайно прямо. Черное платье изъ толстой шелковой матерiи полумонашескаго покроя придавало нѣкоторую величавость этой спокойной фигурѣ. Глаза ея смотрѣли строго, но ласковая усмѣшка губъ обнаруживала внутреннюю доброту мати–Аполлинарiи. Пришедшiе попросили благословенiя.

— Давно–ль изъ Москвы? спросила она.

— Второй мѣсяцъ. Дороги тяжкiя. Лепта моя скиту — на благолѣпiе строенiя и на братiю — водой идетъ. Мы отъ самаго Лись–волока пѣшкомъ шли.

— Потрудились?

— Отъ братца вашего Симеона Филиппыча поклонъ и грамотки — вотъ.

Аполлинарiя равнодушно взяла письмо и заложила за икону.

— Я вотъ дочку къ вамъ, матушка...

— Знаю. Она мелькомъ взглянула на Марью и потупилась. На лицѣ ея мимолетно блеснуло чтó–то похожее на сожалѣнiе, участiе. Казалось, передъ нею возникла картина ея былого, когда такою же смиренною, разбитою и измученною страдалицей она вошла въ этотъ скитъ, съ позоромъ изгнанная изъ родительской семьи, схоронивъ свое невеселое прошлое, чтобы въ стѣнахъ далекаго, непривѣтнаго скита начать новую тяжкую жизнь.

— Ей бы одежонку какую надоть.

— Есть у нея, привезутъ. А по дорогѣ сама все сняла да разбросала по лѣснымъ тропинкамъ. Бой у меня дѣвка. Смири хоть ты ее, мать Аполлинарiя.

— Господь смиритъ. Противляющимся нѣсть спасенiя. Феня, уведи–тко пока товарку въ свою келью, да прiодѣнь.

Феня и Марья подошли подъ благословенiе.

— Да вели потрапезовать подать. Пошли мать Серафиму... Пора имъ и покой дать, дорога была страдная.

Она еще разъ сочувственно взглянула на Марью, провела рукою по ея глазамъ и потомъ, взявъ ее за плечи, какъ будто хотѣла обнять дѣвушку, но вдругъ опомнившись толкнула ее тихо къ образамъ.

— Вотъ твое cпасенiе гдѣ. Тебя Господь посѣтилъ для блага. Въ мiрѣ нѣтъ истинной радости...

— Ишь распѣлась–то!.. бормотала про себя Феня, уводя дѣвушку. — Знаемъ мы про спасенiе–то здѣшнее... Помалкивай небось, Марьюшка... Опосля развернемся. Дай твоему родителю немилостивому уѣхать отсюда. Просись со мной въ келью–то... У меня весело... Всего насмотришься... Я не строгая сама–то.

В. Н. Д.

(Продолженiе будетъ).

 

______

 

ГАВАНЬСКIЯ СЦЕНЫ.

 

(ЖАНРЪ).

 

I.

 

Стрѣлокъ.

 

Кто не знаетъ «Васильевскаго славнаго острова”, гдѣ, во время–óно, въ славныя времена царя Петра,

 

«....На матушкѣ на Невѣ–рѣкѣ

Молодой матросъ корабли снастилъ?..»

 

Васильевскiй островъ знаютъ во всѣхъ частяхъ свѣта, потому что къ нему со всѣхъ частей свѣта прибываютъ кораблики!.. Но лучше всѣхъ частей свѣта знаютъ этотъ островъ гаваньскiе чиновники, блаженствующiе теперь въ своей милой чиновной «Гавани”, на южной оконечности этого острова...

На востокъ отъ Гавани омывается свѣтлыми невскими струями чувствительный для сердца обитателей знаменитой петровской «Матроской слободки”*) «Вольный островъ”, который, со своими островами–сосѣдями: «Кашеваркой”, «Косою” и «Тремя мысками”, когда–то, но, признаться, давненько уже, — въ осеннiе сезоны, былъ радостнымъ прiютомъ для гаваньскихъ стрѣлковъ, палившихъ тамъ по долгоносымъ пискливымъ куликамъ, скоробѣгающимъ сивкамъ–ржанкамъ, недовѣрчиво–осторожнымъ уткамъ, но въ особенности по разношерстнымъ, разноцѣннымъ полуштофамъ...

Въ настоящее время гаваньскiе охотники давнымъ–давно уже оставили свои непреодолимыя нѣжныя привязанности къ тамошнимъ пернатымъ своимъ прiятелямъ–дикарямъ, но оставили не по равнодушiю къ нимъ своему и, словомъ, — не по своей доброй волѣ. Если теперь гаваньскiй носъ–долбаносъ, «крапивное сѣмя”, «цикорея”, «калиграфъ–Иванычъ”, «борзописецъ”, «чиновалъ”, «гаваньскiй селедочникъ” (какъ въ послѣднемъ случаѣ величаютъ гаваньскихъ жителей обитатели другихъ петербургскихъ захолустьевъ), если теперь гаваньскiй носъ, съ ружьемъ въ рукѣ и поползновеньемъ насчетъ аристократическаго блюда бекасовъ или турухтанчиковъ, — (конечно, не для того, чтобъ ихъ ѣсть, а собственно для того чтобы превратить ихъ въ кредитные), если теперь гаваньскiй чиновалъ, съ двуствольной хлопалкой въ рукѣ, привалитъ къ этимъ мѣстамъ, то изъ прибрежныхъ кустовъ, вдругъ, точно черти въ театрѣ изъ–подъ пола, выростаютъ передъ нимъ изъ–подъ земли такiе страшилищные бороды–караульщики, что нашъ именитый носъ тотчасъ же и даже съ удовольствiемъ разстается со своимъ дальнострѣльнымъ Лефошé–Тула; а своимъ прежнимъ пернатымъ друзьямъ въ кургузыхъ фрачкахъ, разнымъ куликамъ и чиркамъ, желаетъ всякаго благополучiя и счастливаго знакомства съ арендующими эти острова барами–охотниками...

Это мгновенное появленiе изъ–подъ земли оченно ужъ окладистыхъ бородъ–караульщиковъ можетъ и составляетъ тоже основу тѣхъ умилительныхъ картинъ, что когда теперь наши чиновные стрѣлки на своихъ заштопанныхъ гичкахъ–челнокахъ мчатся мимо этихъ мѣстъ, то они всѣхъ этихъ тамошнихъ куликовъ и всякаго рода чирковъ и чирятъ и сивокъ провожаютъ такимъ радостнымъ взглядомъ, что эти проносятся поминутно туда и сюда, видимо жалѣя о разлукѣ съ ними. Да, друзья! Теперь благородные хлопанцы–гаваньцы принуждены гоняться по Невѣ уже только за гагарами, которыя, мимоходомъ сказать, безсовѣстно надъ ними надсмѣхаются!.. Это не то что кулики–дураки!..

Помилуйте, какъ же не дерзкая насмѣшка, когда гагара позволяетъ имъ подплыть къ ней въ челнокѣ на выстрѣлъ, — мало того, даже приложиться по ней изъ своей громкострѣльной пищали. Но только что любимецъ Артемизiи–Дiаны, извѣстной покровительницы гаваньцевъ, потянулъ за ружейную собачку, то нашъ бѣсъ–нырецъ, сложивъ свои поднятыя къ верху лапки, уже кажетъ ему два кукиша, и исчезъ уже подъ водою... И весело прыгаетъ рикошетомъ горячая дробь по тому мѣсту, гдѣ юркнула увертливая гагара...

Охотникъ ждетъ, пока птица снова появится на водѣ, и подгребаетъ дальше противъ теченiя, противъ котораго всегда держится утка... Дѣйствительно, черезъ минуту послѣ того нашъ нырокъ опять всплываетъ, но опять не ближе какъ на выстрѣлъ отъ стрѣлка; и юлитъ, и воромъ оглядывается во всѣ стороны, и кокетливо помахиваетъ головою и не спускаетъ глазъ съ охотника, и кажется затылкомъ видитъ всѣ его хитрости...

Стрѣлокъ подгребаетъ еще ближе къ уткѣ и царапаетъ по ней изъ другаго ствола; но нашъ птичiй бѣсенокъ снова кувыркъ, и снова дразнитъ его двумя кукишами; и опять скачетъ по водѣ разгоряченная дробь, пущенная по ловкому водолазу. Мой гаванецъ, разгоряченный не меньше дроби, посылаетъ ему вслѣдъ цѣлую вязанку чертей самой тонкой отдѣлки.

— Да ты ниже возьми, а не по птицѣ!.. совѣтуетъ ему старикъ–окунеловъ, торча близь него въ челнѣ, одѣтый во что–то среднее между кацавейкой и бумазейными женскими шараварцами, стянутыми въ тальи клѣтчатымъ носовымъ платкомъ. По самой птицѣ если будешь мѣтить, такъ безпремѣнно всегда въ воду угодишь... продолжаетъ окунеловъ. Но нашъ исполинъ–ловецъ на это упорно ничего не отвѣчаетъ, и не сводя глазъ съ того пространства на рѣкѣ, гдѣ, по его мнѣнью, обязанъ выскочить пернатый пловецъ, снова заряжаетъ свое ружье. Неутомимый нырокъ, который напослѣдокъ долженъ же отчасти и утомиться, собравъ всѣ свои силы, дѣлаетъ чудо, — проплываетъ подъ водою и выскакиваетъ на такомъ разстоянiи отъ охотника, что по–неволѣ разведешь руками и скажешь: «Молодецъ!.. Собаку съѣлъ въ своемъ мастерствѣ!..”

— Стрѣ–ляай!.. кричитъ съ челнока и закашливается до дурноты другой старикъ окуне–истребитель, тоже въ чемъ–то въ родѣ бѣличьяго салопа и притомъ съ краснымъ табачнымъ носомъ, посинѣвшимъ отъ холода, и раскраснѣвшимися краями вѣкъ. Стрѣляй! повторяетъ онъ, отдохнувъ отъ водочнаго коклюша, и махнувъ рукой, закашливается пуще прежняго.

Охотникъ , не слушая, подгребаетъ къ гагарѣ насколько возможно ближе и спускаетъ курокъ... Но на этотъ разъ нырецъ, вѣроятно потерявъ терпѣнье ждать покуда гаванецъ его застрѣлитъ, срывается и улетаетъ, медленно пряча кукиши подъ крылья... Вслѣдъ ему летятъ выстрѣлъ и утонченныя пожеланiя охотника...

— Этакъ, братъ Вавило Ипатьичъ, жалованья не хватитъ на заряды, если ты все такимъ манеромъ будешь воздухъ нагрѣвать!.. говоритъ, обратясь къ нему, сизый носъ въ изношенномъ бѣличьемъ салопѣ, и замѣтивъ побрякиванье бубенчика на концѣ можжевеловаго прутика, съ котораго черезъ бортъ лодки спущена въ воду донная удочка, принимается флегматически вытягивать ее изъ рѣки; потомъ, словивъ на лету заметавшагося на ней окуня, передаетъ его изъ правой руки въ лѣвую и начинаетъ вытаскивать изъ его утробы глубоко проглоченный крючокъ, съ виляющимъ на немъ червякомъ...

— Такъ, значитъ, только даромъ порохъ жечь!.. гнуся прибавляетъ онъ и вытащивъ крючокъ изъ внутренности рыбы, бросаетъ ее въ стоящую близь него ведерку съ водой, куда попавъ бѣшенный окунь съ одного маху долетаетъ до дна, и тамъ уже останавливается, крѣпко озадаченный новостью своего казуснаго положенiя...

Охотникъ напослѣдокъ раскрываетъ ротъ:

— Подъ руку, такой–сякой!.. кричитъ на рыболова остервенѣлый стрѣлокъ, злобно поводя глазами. Кто такъ дѣлаетъ?.. Ни одинъ человѣкъ такъ не дѣлаетъ! прибавляетъ онъ, и затѣмъ, закинувъ за себя правилку, отправляется дальше.

Да, господа гаваньскiе охотники, баста теперь вамъ ѣздить на «Вольный” и стрѣлять тамъ по куликамъ, чиркамъ и полуштофамъ! Шабашъ!..

______

 

II.

 

О томъ какъ гаваньцы строются.

 

Гаваньцамъ запрещено было строиться, а межъ тѣмъ иныя лачуги ихъ грозили злостнымъ намѣренiемъ въ одинъ прекрасный день развалиться, — и потому вотъ кáкъ они ихъ поправляли: вытаскивали сгнившiя бревна и вставляли новыя, а снаружи обшивали новыми досками, — истые бобры! Интересно подслушать, какъ они въ такомъ случаѣ распоряжаются съ «начальствомъ”.

Вотъ напримѣръ разговоръ по этому случаю муженька съ женой. Мужъ — этакой Фентафлей Иванычъ — находится подъ башмакомъ у своей супруги...

— »Марѳа Кузьминишна” — говоритъ онъ по утру, въ субботнiй день, супругѣ, которая въ кухнѣ варитъ «кофiй”, торопясь напоить супруга «горячимъ” и спровадить на службу на царскую. А тотъ между тѣмъ ходитъ по горницѣ съ трубкою въ зубахъ, выкуривая уже третью, въ намѣренiи «накуриться”, такъ какъ въ департаментѣ ему, знаетъ онъ, не удастся уже позабавиться этимъ зельемъ, потому что тамъ всѣ выбѣгаютъ и выходятъ на лѣстницу и курятъ только папиросы, о онѣ, по его выраженiю, и въ денежномъ–то отношенiи жгутся, да и для него какъ–то, говоритъ онъ, не тово: не имѣютъ «сытости”...

— Марѳа Ивановна.... повторяетъ онъ (нужно сказать, что оба достигли уже почтеннаго, подержаннаго возраста).

— Ну, чтó тамъ еще?.. въ недовольномъ тонѣ отвѣчаетъ жена. Ей воображается, что онъ передъ уходомъ въ должность возжелалъ, чтобъ она слетала ему за маленькой.

— Какъ бы ты на счетъ того сегодня... говоритъ онъ.

— Ну, ужъ этого не будетъ!.. отрѣзываетъ она.

— Да ты на счетъ чего думаешь?.. продолжаетъ онъ; останавливается посреди комнаты, и хоть жены не видитъ, но смотритъ въ кухню...

— Да ужъ знаемъ, — не въ первый разъ!.. Когда было можно, такъ я никогда не отказывала; но сегодня извольте отложить ваше попеченiе, потому всего только двугривенный въ домѣ, а тутъ еще жрать не на чтó готовить... Это проклятое винище, сколько денегъ на него выходитъ — страсть!.. И ни за чтò и не думай!

— Да ты не такъ понимаешь меня... вступается мужъ.

— Очень понимаю, вчера долго въ разговорахъ провели со своимъ любезнымъ Иванъ–Прокофичемъ; я сколько разъ говорила: иди спать, иди спать, — нѣтъ!.. Толкуютъ—сидятъ, изъ пустаго въ порожнее пересыпаютъ. А тотъ, благо чужая водка, радъ калякать хоть за полночь! Ничего не будетъ! Не умрешь, можешь и такъ идти.

— Ей–ей, и въ помышленiи не было! Чтò ты!

— Ладно, разсказывай!.. Расходилась требуха, захотѣла осьмакá!.. Не прикажешь ли икорки съ лучкомъ?.. Шишъ!.. Понялъ это? Я говорю, и такъ пойдешь, не умрешь, цѣлъ будешь... Я на двугривенный–то, — гривенникъ Никитичъ повѣритъ, — сига у него куплю, завтра пирогъ спеку... На, ступай, садись, пей кофiй, пока горячъ, — этакъ лучше будетъ!

— Что съ тобой станешь дѣлать, — слова вымолвить не даетъ!.. говоритъ мужъ, и кладетъ трубку на комодъ.

— Потому что глупыя слова и слушать не желаю. Завтра воскресенье; придешь отъ обѣдни, сядешь за столъ, тогда можешь, для аппетита,—хоть целую косушку поставлю! А теперь не ожидай, не приставай, не серди меня, потому надоѣло!

Мужъ идетъ въ кухню и садится за столъ, гдѣ все уже приготовлено; на немъ накрыта бѣлая камчатная салфетка, а на ней красуются двѣ аппетитныя фарфоровыя чашки, съ мелкими синенькими цвѣточками; тутъ же полный молочникъ кипяченыхъ сливокъ; на тарелкѣ покоятся четыре любезно на васъ смотрящiе ломтя домашней сдобной булки, а на маленькомъ подносѣ надъ всѣмъ этимъ возвышается пожилой, закоптившiйся отъ дыму брюханъ мѣдный кофейникъ, въ десять чашекъ, съ желѣзною ручкою и безъ всякой претензiи на мѣшечекъ.

Въ кухнѣ ароматически пахнетъ кофеемъ, цикорiемъ и дымкомъ. Всѣ эти три запаха, въ дружественномъ союзѣ, перенеслись въ смежную съ кухней комнату, — она же и зало и гостинная, и попотчивали уже канареекъ, чечетку и клеста въ клѣткахъ, висящихъ въ верхней части окна, надъ фукцiей, еранемъ и волкамерiей. Ободренные возбудительнымъ букетомъ, птицы разомъ защебетали, исключая чечетки, имѣющей талантъ только скакать, да клеста, принявшагося, въ сотый разъ въ этотъ день, ломать свой надежный проволочный птичiй отель...

— Дурочка, я хотѣлъ о дѣлѣ сказать тебѣ, не поднимая глазъ, опять заводитъ разговоръ мужъ.

— Умничекъ, а ты вотъ пей кофiй–то, и ступай!.. вотъ тебѣ и будетъ ладное дѣло, а лясы–то не разводи, потому понапрасну будетъ! — до конца перебиваетъ она, тоже потупясь, и начинаетъ наливать въ мужнину чашку «горячее” на предварительно налитыя въ нее сливки.

— Странно!.. все–таки еще не глядя на жену и придвигая къ себѣ чашку, бормочетъ мужъ.

— Вот и не будетъ странно... подхватываетъ она, и наполняетъ свою чашку драгоцѣннымъ для женскаго пола напиткомъ.

— Я хотѣлъ только сказать чтобы ты сегодня перемолвилась съ городовихой... насчетъ обшивки... пора!... высказывается наконецъ онъ, и обмакнувъ половину ломтя булки въ кофе, упрятываетъ въ ротъ.

— Переговорено вчера еще!.. возвѣщаетъ она съ насмѣшливымъ спокойствiемъ и относительно булки производитъ тоже самое, что и супругъ.

— А чашку ей снесла? спрашиваетъ онъ стремительно.

— Да ужъ не безпокойся ты пожалуста ни о чемъ, — все исполнено. Это вѣдь у тебя что шагъ то десять пудъ! Зацѣпился за пень, да и простоялъ весь день!...

— Сегодня примемся за работу, только лишь вернусь отъ всенощной... бормочетъ онъ какъ бы про себя.

— Къ Севастьянову помолиться его иконѣ пойдешь?.. замѣчаетъ жена.

— Зачѣмъ къ Севастьянову, — въ церковь отправимся... хмурится мужъ.

— Въ церковь — далекъ путь, на полдорогѣ устанешь; надо отдохнуть, покормить лошадку, а прежде напоить... трещитъ она.

— А завтра, Господь дастъ, къ Покрову покачу, къ дочкѣ... не слушая продолжаетъ мужъ.

— Завтра рабъ Божiй къ дочкѣ покатитъ, а та его накатитъ!.. Ну да ништо, мы пирогъ–отъ сможемъ и одни почать!... все не унимается она.

— На здоровье!... говоритъ мужъ, а самъ думаетъ: «Вишь, сволочь!”

— Съ городовихой косушку эту и опорожнимъ за твое здоровье!.. тотчасъ же угадываетъ его мысли супруга.

— Съ тобой толковать нечего... Давно вѣдь тебя знаемъ!.. изрекаетъ онъ наконецъ, и опрокинувъ чашку на блюдце, поднимается и идетъ въ горницу. Жена смотритъ ему вслѣдъ.

— И мы, говоритъ, васъ тоже знаемъ!.. Слава Тебѣ, Владыко, не первый годъ женаты!.. Манишку чистую надѣнешь?.. спрашиваетъ она, и тоже поступивъ по примѣру мужа насчетъ чашки, встаетъ въ свою очередь.

— Надѣнешь, что ли, манишку–то?.. снова спрашиваетъ она.

Мужъ ничего не отвѣчаетъ. Онъ скидываетъ съ себя халатъ, и бросивъ его на диванъ, натягиваетъ на себя тутъ же на подушкѣ лежавшiй форменный кафтанъ, и тутъ только растворяетъ свою говорильню:

— Дураки, которые женятся, — право дураки!... цѣдитъ онъ сквозь зубы.

— Дура тоже и наша сестра, что идетъ за вашего брата, за чиненаго голоштанника.

— За лавочникомъ, конечно, счастливѣе быть, чѣмъ за чиновникомъ, — тотъ по крайней мѣрѣ пьяный отломаетъ бока... раздражается мужъ, и окончательно одѣвшись уходитъ.

Дѣло кончается тѣмъ, что задарившiй городоваго, купно съ городовихой, чиновалъ въ ночное время отдираетъ обшивку съ уличной стороны дома и на мѣсто нея, приколачиваетъ новую, предварительно вымазавъ ее всякою дрянью. Городовой и видитъ это своимъ дальнозоркимъ ястребинымъ окомъ, да, того!.. чортъ–то соблазнитель напоминаетъ ему про модную чайную чашку, съ золотой каемкой, благопрiобрѣтенную его супружницею, да кстати и про стаканъ, съ рѣзьбой и съ надписью: «Да поди выпей”, врученный ему при той же вѣрной оказiи тою же самой персоной; — а стаканъ–то вышелъ какъ разъ его любимая порцiя, не больше и не меньше, — напоминаетъ ему все это чортъ, и не перестаетъ уже отъ себя нашептывать: «Да поди выпей!...” И нашъ бдительный стражъ и видитъ и не видитъ какъ обшиваютъ чиновничью лачугу.

Съ городовыми, впрочемъ, дѣло обдѣлывается и иначе.

Домовладѣлецъ, подойдя къ будкѣ и отворивъ дверь, заглядываетъ туда и, увидѣвъ городоваго, говоритъ:

— Анкудину Анкудинычу!

— Ивану Самсонычу! отвѣчаетъ стражъ и пожимаетъ десную посѣтителя, а тотъ, забѣгая околесицей, приступаетъ осторожно къ изложенiю того пункта зачѣмъ пришелъ...

— Ну, чтó, Анкудинъ Анкудинычъ, спрашиваетъ чиновникъ, жалованья–то вамъ все еще нѣтъ какъ нѣтъ?...

— Нѣтъ, — печально произноситъ гвардеецъ. Просто не знаемъ чтò и думать. Хорошо еще, что лавочникъ вѣритъ, — а не будь этого — хоть съ голоду погибай!...

— Отчего бы это, что такъ долго не выдаютъ?...

— А шутъ ихъ знаетъ, — разно говорятъ. Да! Легко сказать, до пятидесяти рублей набралось въ лавочкѣ въ одной, за пять–то мѣсяцевъ!...

— Да, да, да–а!... (самъ будто принимая живое участiе въ судьбѣ городоваго, со вздохомъ соглашается съ нимъ домохозяинъ). А служба–то у васъ, тово–о!.. Да–а!...

— Служба–то ничего–о! отвѣчаетъ городовой, — служба вездѣ служба, вездѣ служить надобно, — это что и говорить; а только–что управляться трудно; а спрашиваютъ, это и во вниманье не берутъ, что шесть человѣкъ на кварталъ недостаточно, вотъ и успѣвай тутъ, какъ знаешь; — тамъ явись, тутъ не прозѣвай; — и чтобъ все было справно!...

— Да, да, да–а!... снова вздохнувъ по полицейской судьбѣ, соглашается чиновникъ. Да еще тутъ–то у насъ, въ Гавани, ничего–о, смиррно, свои все!... А вотъ, я думаю, на Петербургской, около парку, или гдѣ заборишки на цѣлую на версту, тамъ, я думаю, въ темную ночь хоть не ходи!... обберутъ, въ подштанникахъ въ однихъ и босикомъ пустятъ, чтобъ не жарко было...

Гаванецъ съ улыбкою смотритъ на городоваго; но видя, что тотъ не отвѣчаетъ ему тѣмъ же, продолжаетъ:

— Ну, что тамъ — одинъ фонарь тутъ, а другой отъ него за–версту!... глушь — бѣда... Я помню, разсказывалъ мнѣ какъ–то городовой у перевоза на Петербургской, что тамъ мошенники убили городоваго... Казаки помогаютъ, да что–о!... А безъ сомнѣнiя — все помощь есть: мошенникъ съ дороги перепрыгнетъ черезъ канавку и думаетъ улепетнуть вдоль забора, — и казакъ за нимъ прыгъ слѣдомъ, налетитъ здоровенный этакiй казачище, да–а какъ тупымъ концомъ пикой дастъ ему въ спину, такъ онъ раза два перекувыркнется, — тутъ и крути его, молодчика!...

— Не позволяютъ имъ ногайку въ ходъ пущать!... жалѣетъ городовой.

— Изъ парку выжили ихъ, такъ они и махнули въ холерный лѣсокъ на Выборгской, да тамъ и держатся. — Д–да! заключительно оканчиваетъ домовладѣлецъ, и вдругъ даетъ другой поворотъ своей рѣчи: а вѣдь я, говоритъ, къ тебѣ, Анкудинычъ, за дѣльцемъ...

Городовой смотритъ на него и хлопаетъ глазами, желая угадать мысль посѣтителя, чтобы, какъ говорится, за хвостъ ее схватить.

— Ужъ цѣлковника не пожалѣю!... продолжаетъ домовладѣлецъ, и вкрадчиво наблюдаетъ глаза и носъ и всю мину городоваго.

— А вотъ, прежде, на, прiими на полторы «косыхъ”... завершаетъ искуситель, и всовываетъ въ руку начальства двугривенный и два серебряные пятака мѣди... Это впередъ... такъ... не считай ни во что...

— Да въ чемъ ваша просьба?... спрашиваетъ городовой, и со всѣмъ уже поварачивается къ домовладѣльцу.

— Я, говоритъ чиновникъ, въ прошлую зиму, кажется, говорилъ уже тебѣ, — морозы, помнишь какiе были... Я простудился въ своей собственной квартирѣ, — чуть не околѣлъ, ей–Богу, право!

— Да долго–ли!... молвитъ городовой жалѣючи.

— Чего, братецъ, коли вода замерзла въ кухнѣ, въ ведрѣ, — ей–ей такъ!... безбожнымъ образомъ лжетъ домовладѣлецъ. А все отчего? Оттого что морозомъ снаружи прохватываетъ домишко, отъ того самаго. Еще–бы! доски сгнили, бревна погнили, никакого тепла не держатъ... Такъ вотъ что, почтеннѣйшiй Анкудинъ Анкудинычъ, вотъ чтó: волею Господнею, и при вашемъ содѣйствiи... я сегодня... тово... намѣренъ починить свой балаганъ... а что благодарность съ моей стороны будетъ всякая... за этимъ не постоимъ... знаете меня... свиньей не захотимъ остаться...

А городовой думаетъ:

— Свиньей можетъ не будешь, такъ боровомъ будешь!

Посѣтитель внимательно вперяетъ въ него взоръ, какъ вперялъ онъ его въ своего директора, когда утруждалъ его превосходительство о милостивомъ сокращенiи ему срока для полученiя пенсiи четверти оклада. Городовой думаетъ:

— Да и то сказать, не позволь я, такъ у старшова выклянчитъ... Пресмыка перекатная, кого тутъ ни возми!...

Окончивъ построенiе такихъ идей, полицейскiй стражъ посматриваетъ по сторонамъ и испытываетъ чувство неловкаго положенiя между ангеломъ и аггеломъ...

— Такъ какъ же Анкудинычъ?... съ заискивающимъ взглядомъ и слабымъ голосомъ относится къ воину домохозяинъ.

— Ладно, ладно... хлебнувъ воздуха, протягиваетъ городовой.

Чиновникъ ободряется, и съ засвѣтившимся уже взоромъ и ускоренно шевелящимся языкомъ обращается къ задумчивому гвардейцу:

— Такъ скомандуй–же... на счетъ того... Я говорю это будетъ только такъ, пре–людiя!...

Городовой какъ–то, какъ будто нéхотя отворяетъ дверь будки, и посылаетъ подчаска за спиртною отравою... но къ немалому удивленiю чиновала — посылаетъ только на осьмушку. Домовладѣлецъ немного перемѣняется въ лицѣ.

— Отчего же, Анкудинычъ, не на всѣ?.. тоскливо обращается онъ къ хозяину.

— Да, я полагаю, достаточно будетъ для васъ... Я не буду!

— Да какъ же это, Анкудинычъ, этого нельзя!... Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!.. Я безъ тебя ни за чтó не стану... По–жá–а–луста!..

Подчасокъ, между тѣмъ, перекидываясь съ ноги на ногу, удаляется.

— Мы, если такъ ужъ желаете вы... по рюмчёнкѣ съ вами пройдемся... — рѣшаетъ городовой, и со знаменательной улыбкой смотритъ на чиновника, который, изображая въ своемъ взглядѣ кислую погоду, думаетъ про себя: «Ладно же, думаетъ, волчье твое племя!.. Инъ быть сегодня по твоему!”

Чиновникъ, починивъ ночью свой домъ и съ велей радости пропустивъ «на всѣ”, — на утро чувствуетъ «угрызенiе совѣсти” и перещупавъ въ памяти своей всѣхъ своихъ знакомыхъ, которые бы могли его ссудить «для освѣженья”, останавливается на Анкудинычѣ, какъ на единственной въ этомъ случаѣ надеждѣ; онъ бредетъ къ нему, захвативъ съ собой попавшiйся ему на глаза на комодѣ шелковый галстухъ, модный, черный съ зелеными полосками, но уже порядкомъ таки, бѣдняга, пожившiй на свѣтѣ.

Словивъ городоваго на улицѣ, и схвативъ его за руку: «пойдемъ–ка, говоритъ, отсюда, къ тебѣ!..”

— Къ обѣднѣ направляетесь?.. на–авось спрашиваетъ блюститель нарушенiя тишины и благочинiя. Онъ мнитъ, что чего, молъ, на свѣтѣ не трафляется; иной разъ чихаетъ и курица. Можъ статься, и тащитъ обѣщанный мнѣ цѣлкачъ...

Они идутъ.

— Какое, братецъ, къ обѣднѣ!.. отвѣчаетъ чиновникъ... Оно по настоящему то слѣдовало бы!.. да вишь дѣла–то наши земныя какъ складываются: человѣкъ предполагаетъ то и сё, и это...

— А выходитъ иначе? со скуповатою улыбкою говоритъ стражъ.

— Дда!.. отрывисто со вздохомъ заканчиваетъ домовладѣлецъ: не такъ, какъ говорится, живи какъ хочется...

Они входятъ въ будку. Городовой, предложивъ гостю присѣсть, смотритъ ему на правую руку, полѣзшую въ брючный карманъ. Онъ почти увѣренъ, что его посѣтитель приволокъ ему съ собой завѣтный рубль. Но каково же его удивленiе, когда этотъ выворотилъ оттуда и положилъ передъ нимъ на лавку, вмѣстѣ съ носовымъ платкомъ, галстухъ.

— Вотъ!.. говоритъ чиновникъ, и съ длиннымъ вздохомъ указываетъ на свою шейную повязку: «фуу! сейчасъ я вамъ разскажу въ чемъ дѣло...”

Городовой глядитъ столбомъ на галстухъ и ждетъ разъясненiя загадки.

— Видите ли, Анкудинъ Анкудинычъ, — сегодня воскресенье, а то бы и сегодня у меня деньги были... ааа... (торопливо): само собой рубль этотъ, я вамъ отдамъ!.. (медленно): но сегодня, сегодня, батюшка, я капутъ!.. Такъ я хотѣлъ, знаете ли, по дружески эдакъ... подъ сей галстухъ у васъ... призанять!.. Ну хоть, понимаете, столько наконецъ, чтобъ хватило намъ обоимъ насчетъ увеселенiя духа... (Поспѣшно): А галстухъ заграничный, видите сами, магазинный. Если онъ новый — такъ полтора рубля стоитъ!.. А–а что... завтра... какъ сказано, — рихтихъ! Деньги эти все равно — что въ вашемъ карманѣ... Пожалуста!

— Да на чтó онъ мнѣ!.. Не на палецъ же его надѣвать и носить, прости Господи! почти съ презрѣньемъ спрашиваетъ городовой. Но тотчасъ же, какъ человѣкъ добродушный, да притомъ же еще и житель Гавани, — гдѣ всѣ, составляя одну семью, знаютъ нужды другъ друга, — но тотчасъ же смягчается и говоритъ:

— Эта вещь для насъ не потребительна и затѣмъ, сдѣлавъ полуоборотъ, начинаетъ глазѣть въ грязное окно своей будки. Чиновникъ поводя глазами, думаетъ:” Не ложку же серебряную хлебальную, которой нѣтъ, понесу я къ тебѣ въ закладъ!.. Тогда бы я лучше смахалъ въ «ссудную кассу”. Вслухъ же говоритъ:

— Понимаете, почтеннѣйшiй Анкудинычъ, что я это только такъ собственно для виду кладу этотъ галстухъ, чтобъ въ случаѣ чего, — какъ говорится, собственно для вѣрности!.. А что завтра получка у меня... Развѣ Петербургъ провалится, тогда только развѣ...

— Да откуда же получка у васъ можетъ случиться, если вы теперича не служите?.. съ чувствомъ недовѣрчивости спрашиваетъ городовой.

— Это ничего! отвѣчаетъ чиновникъ. Въ Питерѣ здѣсь посторонними работами можно несравненно больше прiобрѣтать... Я, признаться, собственно по этимъ причинамъ и уволился. Такъ пожалуста, Анкудинычъ!.. Вмѣстѣ продернули бы!.. Ей Богу такъ. А что галстухъ — возьмите и спрячьте. Оно лучше, знаете ли, для памяти.

— Сколько же вамъ?.. обращается къ нему городовой, возвращая ему галстухъ и мимоходомъ проговоривъ: «приберите”.

— Да ужъ давайте, для круглаго счета, полтинникъ! вкрадчиво выпоражниваетъ свою душу чиновникъ. Те–те–те!.. вдругъ съ разстановкой восклицаетъ онъ и ударяетъ себя по лбу. Экая я лошадь, сущая лошадь, а еще пряжка за пятнадцать лѣтъ безпорочной службы!.. Хотите пѣтуха?..

— Рыжаго это?.. спрашиваетъ стражъ, внутренно вспыхнувъ отъ удовольствiя. Пѣтухъ этого барина давно уже и крѣпко ему нравился!

— Да! золотаго, червоннаго... Онъ, помнится, приглянулся вамъ.

— Да, ништо, видный пѣтухъ... похваливаетъ городовой.

— Ну—вотъ! говоритъ гаванецъ, и дѣло, значитъ, въ шляпѣ!..

— А какъ же ваши курки останутся безъ муженька? сочувственно обращается къ нему городовой, и при этомъ случаѣ считаетъ долгомъ улыбнуться. Онѣ соскучатся, перестанутъ вамъ яички несть, добавляетъ воинъ, какъ–то умилительно уже нѣжно созерцая гостя.

— Прахъ ихъ возьми! отвѣчаетъ тотъ. А коли больно приспичитъ, такъ могутъ къ сосѣдскому пѣтуху перелетать, — всежъ равно онъ ихъ треплетъ!.. Притомъ же я все равно ихъ не люблю, — только одна охота; больше для старухи держу, — все какъ будто бы развлеченiе... Лопаютъ, дуй ихъ горой, столько, что сами–то и съ яйцами того не стоютъ!.. Ну, такъ — по рукамъ?.. Только меньше трехрублеваго нельзя!..

— Не многонько ли будетъ?.. обращается къ гостю городовой. (Пѣтухъ–то его больно подмываетъ!..)

— А какой боецъ!.. поджигаетъ чиновникъ. Охотникъ — такъ красненькую дастъ... Ей–ей, дастъ красуху!..

— Ужъ такъ–таки сейчасъ и красную? наружно сомнѣвается воинъ, но въ душѣ вѣритъ этому.

— Ей–ей, не пожалѣетъ красухи!.. клянется чиновалъ.

— Ну, такъ кàкъ же? Тащить что ли?

— Шесть гривенокъ развѣ? пробуетъ поторговаться гвардеецъ.

— Трехрублевый, да съ васъ еще магарычъ — косуху... наддаетъ владѣлецъ пѣтуха.

— Вонá куда уже полѣзло, — ужъ и косуха еще!.. возражаетъ стражъ. Ну, да ладно, видно вашему пѣтелу на роду такъ уже написано быть моимъ! волоките!.. А я пока скамандую косуху, оно будетъ и кстати: у меня же сегодня каша вчерашняя гречневая; я корки–то размочилъ, такъ каша–то вышла, я вамъ скажу, просто дворянская! И щи тоже есть вчерашнiя... Дымкомъ немного попахиваютъ; а то важныя щи!...

Чиновникъ мигомъ притащилъ къ городовому пѣтуха, получилъ трехрублевый и разломалъ съ нимъ пополамъ косуху, у него пообѣдалъ, и прибылъ домой и сытъ и пьянъ и съ деньгами.

На утро лавочница, жена Лукича, идетъ мимо этого городоваго, и послѣ обоюднаго поклона, ради краснорѣчiя и любезности, останавливается и спрашиваетъ:

— Пѣтушка, слышала я, благопрiобрѣли?..

— Да, купилъ чорта!.. неохотно и отворотясь, отвѣчаетъ блюститель нравственности и чистоты на улицѣ, — двухъ вещей въ Гавани совершенно невозможныхъ.

— Что же онъ вамъ такъ не по мыслямъ?.. спрашиваетъ лавочница?

— Дуй его горой... горестно отвѣчаетъ стражъ; вчера старика моего пѣтуха убилъ, — сразу: какъ увидѣлъ, налетѣлъ, хлопъ — тотъ на земь, и только зѣвнулъ... Пѣтухъ этотъ, хоша на счетъ куръ уже никуда не годился, только бывало упрѣетъ, но все же жена его любила, собственно за скромность; даже въ шутку въ назидательство мнѣ ставила: вотъ, говоритъ, примѣръ всѣмъ мужьямъ!.. Потомъ, накось тебѣ, гляжу — ужъ и съ курами началъ воевать: у Пеструшки глазъ выдралъ, — да что за одеръ!.. А то хозяйка пошла по двору, краснымъ платкомъ повязала голову, такъ и на ту мечется! Тьфу ты пропасть!.. Какой–то взбалмошный, не плоше своего хозяина.

Все это городовой проговорилъ съ какой–то особенной сердечной горечью.

— Да вы отъ кого его благопрiобрѣли? спрашиваетъ лавочница.

— Да купилъ у Селифонтьева, опять нéхотя отвѣчаетъ воинъ.

— Ну–у!.. порѣшила лавочница, и махнула рукой. Уйдетъ! Помяните мое слово — назадъ уйдетъ!..

— Убёгъ!.. какъ–то болѣзненно произноситъ городовой.

— Ну, вотъ такъ же и есть!.. говоритъ лавочница. Онъ вамъ не первому такъ его сбываетъ!.. Будто, батюшка, вамъ это не въ домёкъ было?..

Городовой ничего не отвѣчаетъ.

— А много дали?.. не отстаетъ лепетунья.

— Да трехрублевый, — да еще водкой, алатарца этакого, налилъ, чтобъ ему, собакѣ, ни дна ни покрышки!..

— А я полагала, въ подарочекъ вы его получили, изъ благодарности...

— Да–а, жди тутъ у васъ, въ Гавани, благодарности! Погорѣла бы она!.. съ неудовольствiемъ замѣчаетъ городовой, и снова отворачивается.

— Прощенiя просимъ... прерываетъ лавочница потупясь и жеманно сжавъ губки улепетываетъ... Стражъ тоже молча уходитъ въ свою будку, ворча:

— Такiе–сякiе... льду зимой не допросишься, — перетыка безпардонная, —такiе–сякiе!..

И. Генслеръ.

 

(Продолженiе будетъ).

______

 

ОБЪЯВЛЕНIЕ.

 

«ЗА СКИПЕТРЫ И КОРОНЫ”

 

Романъ Гр. Самарова Изящное русское изданiе.

 

Романъ этотъ появился на нѣмецкомъ языкѣ въ Германiи въ августѣ, а въ октябрѣ, не смотря на высокую цѣну (8 рублей), потребовалось уже второе его изданiе. Онъ представляетъ читателямъ рядъ картинъ великихъ событiй 1866 г., этого предвѣстника новѣйшей исторической эпохи, и разоблачаетъ двигавшiя ими глубоко скрытыя нити и влiянiе ихъ на мiровой и общественный строй. Изображая наиболѣе выдающiеся моменты новѣйшей исторической драмы, выводя предъ читателями главныхъ дѣйствующихъ лицъ — императоровъ, министровъ и полководцевъ Европы, приподымая завѣсу закулисныхъ тайнъ новѣйшей политики и дипломатiи, авторъ даетъ ключъ къ уразумѣнiю послѣдующихъ трагическихъ столкновенiй, страшной катастрофы 1870–1871 годовъ и современныхъ народныхъ отношенiй.

Самаровъ — псевдонимъ высокопоставленнаго лица при одномъ изъ королевскихъ дворовъ, стоящаго близко у оффицiальныхъ тайниковъ и потому располагавшаго богатыми матерiалами для ознакомленiя cъ ходомъ европейской политики и вѣрнаго изображенiя событiй. Обладая замѣчательнымъ талантомъ разскащика, авторъ, не выходя изъ рамокъ беллетристики, не измѣняетъ роли историка и, сохраняя вполнѣ объективное отношенiе ко всѣмъ pазнообразнымъ элементамъ описываемой имъ колоссальной борьбы, представляетъ тѣмъ болѣе живую и достовѣрную ея панораму.

Русская публика, имѣющая всѣ поводы интересоваться этою борьбою, безъ сомнѣнiя отнесется къ этому новому? произведенiю съ тѣмъ вниманiемъ, котораго оно вполнѣ заслуживаетъ.

 

Вышли изъ печати и поступили въ продажу I и II части. — III и IV ч. выйдутъ въ концѣ февраля.

Цѣна за 4 тома 3 р. 50 к., съ перес. 4 р.

Подписчики «Гражданина”, обращающiеся съ требованiемъ прямо въ редакцiю, платятъ за романъ до 1 марта 2 р. 50 к., съ перес. 3 руб.

 

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45.     Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

 



*) Между петербургскими друзьями Цейдлера былъ слухъ, будто бы ударъ постигъ его за чтенiемъ ругательной статьи о поливановской школѣ г. Завадскаго–Краснопольскаго, напечатанной въ журналѣ «Дѣло». По собраннымъ справкамъ спѣшимъ опровергнуть этотъ слухъ. Мы уже выше описали его болѣзнь и кончину. Что же касается до упомянутой статьи, то объ ней Цейдлеръ отнесся слѣдующимъ образомъ: «непрiятны ругательства, да видно къ нимъ надо привыкать, писалъ онъ. Мое дѣло все на виду и пукай статья усугубитъ вниманiе и надзоръ земства; земство не есть единичное лицо, которое можно обойти и обморочить, а строгiй Аргусъ, до сихъ поръ (спасибо ему!), кажется, недремно слѣдящiй за своимъ и моимъ дѣтищемъ».

*) Впрочемъ, Цвѣтной какъ–то странно отдѣлывается въ послѣднее время.

*) Авторъ настоящихъ замѣтокъ самъ членъ–учредитель Николаевскаго ссудо–сберегательнаго товарищества, устроеннаго въ Бугульминскомъ уѣздѣ Самарской ryбернiи, и хорошо знакомъ какъ съ сельскимъ cocловiемъ, такъ и съ дѣлами товариществъ.

*) Названiе «Галерной–Гавани» при Петрѣ.