№ 35 1873 27 Августа

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Малая Итальянская, д. № 21, кв. № 6) открыта для личныхъ объясненiй отъ 12 до 3 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина" при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К⁰. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина", въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ Редакцiя: С.–Петербургъ, Малая Итальянская, 21. ВТОРОЙ

СОДЕРЖАНIЕ: Францiя (Взглядъ на теперешнее ея состоянiе). Z. Z. — Областное обозрѣнiе. Бѣдствующiй Югъ и Югъ торжествующiй. Нѣчто о школьномъ дѣлѣ. Ходъ уже извѣстнаго явленiя. — Объ устраненiи давленiй плутократiи. Статья третья. А. Шипова. — Письма вольнодумца. VIII. Мои наивныя заблужденiя насчетъ нервной системы у крестьянина. Нервы и нервныя болѣзни у крестьянина. Явленiя послѣднихъ 10 лѣтъ. Женскiя нервныя болѣзни. Попытка разубѣдить петербуржца въ его заблужденiи насчетъ психической жизни крестьянина. Два разсказа изъ крестьянскаго быта. Къ какимъ мыслямъ эти разсказы приводятъ. Опять по поводу школъ. Ваши школы и наши требованiя. Различiе между ними. О.... — Русскiе листки изъ за–границы. VI. Ирвингиты въ Лондонѣ. — VII. Деисты и унитарiи въ Лондонѣ. В. — Дневникъ писателя. XV. Нѣчто о враньѣ. Ѳ. Достоевскаго. — Критика и библiографiя. Свобода, равенство и братство. (Liberty, equality, fraternity, by James Fitzjames Stephen. — Das Princip des Sittlishen, von J. H. Kirchmann). — Письмо къ редактору. Архитектора–академика Генриха Шель.

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

Редакцiя «ГРАЖДАНИНА” переведена въ Малую Итальянскую домъ № 2, кварт. № 6. — Гг. иногородные благоволятъ адресоватьcя просто: «въ редакцiю «Гражданина”, —адресъ почтамту извѣстенъ.

_______

ФРАНЦIЯ.

(Взглядъ на теперешнее ея состоянiе).

Едва прошло три мѣcяца съ тѣхъ поръ какъ извѣcтное соединенiе партiй въ версальскомъ нацiональномъ собранiи повело къ низложенiю Тьера, и уже положенiе партiй существенно измѣнилось. Въ ту пору консерваторы, отставъ отъ республиканцевъ и соединившись съ монархистами, образовали изъ себя сильное большинство, въ которомъ представители трехъ монархическихъ партiй — бурбонской, орлеанской и бонапартовской слились на время въ одно цѣлое. Но вскорѣ случилось событiе, которое разбило эти партiи снова. Произошло слiянiе орлеанской партiи съ бурбонскою. Претендентъ орлеанской династiи уступилъ права свои представителю легитимизма и старшей и бурбонской линiи, графу Шамборскому. На какихъ именно условiяхъ послѣдовала уступка — до сихъ поръ еще неизвѣстно съ достовѣрностью. По всей вѣроятности, во временной коммиссiи, замѣняющей нацiональное собранiе до открытiя его засѣданiй, готовится рѣшительное дѣйствiе, долженствующее возстановить во Францiи старую монархiю: — всѣ думаютъ и гадаютъ — на какихъ началахъ. Предполагается, немедленно по открытiи собранiя, внесть въ него проектъ постановленiя, которымъ должно быть опредѣлено, на какихъ условiяхъ графу Шамборскому слѣдуетъ предложить тронъ, въ качествѣ законнаго короля, Генриха V. Нацiональное собранiе — одно считаетъ себя нынѣ въ правѣ располагать судьбами Францiи, и большинство его, покуда вновь не разобьется, увѣрено, повидимому, въ своемъ торжествѣ, и въ поддержкѣ со стороны президента и армiи. Но уже нельзя не видѣть и теперь что въ союзѣ между бурбонскою и орлеанскою партiей есть сѣмена раскола. На прочность его можно было бы вполнѣ надѣяться когда бы каждая партiя поддерживала только личное право своего претендента. Въ такомъ случаѣ сдѣлка между партiями была бы не затруднительна, особливо въ виду того обстоятельства что Генрихъ V старъ и бездѣтенъ, и что наслѣдство отъ него должно перейти къ представителю орлеанской линiи, графу Парижскому. Главное затрудненiе состоитъ въ томъ, что каждая изъ двухъ пapтiй служить представительницею политической системы, основанной на особливомъ началѣ, а сдѣлка между началами политическими — особливо столь противоположными — крайне затруднительна. Орлеанскiе служатъ представителями народныхъ вольностей, конституцiоннаго правленiя и трехцвѣтнаго знамени. Генрихъ V служитъ представителемъ монархiи стараго закона, монархiи Людовика XIV, правленiя «Божiею милостью" и королевскимъ правомъ, и Бѣлаго знамени. Никакого иного начала онъ не хочетъ быть представителемъ, и никакою иного знамени не призваетъ своимъ. «Это знамя — говоритъ онъ — осѣняло колыбель мою; оно же, а не иное знамя, покроетъ и мою могилу". Онъ не допускаетъ никакой сдѣлки между государемъ и правами народными. Очевидно что признать, безъ оговорки, такiя требованiя — значило бы, для орлеанской партiи, не только отказаться отъ всего своего прошедшаго, но и осудить его; да едва ли и возможно такую монархiю возстановить въ нынѣшней Францiи. Говорятъ что есть еще надежда составить для Генриха V такую политическую схему монархiи, въ которой возможно примирить его политическiй катехизисъ съ завѣтными началами орлеанской партiи; во всякомъ случаѣ, въ послѣднюю, рѣшительную минуту такая попытка можетъ оказаться неудачною, и тогда — корабль несущiй на себѣ судьбы Францiи, очутится снова въ безбрежномъ морѣ.

Между тѣмъ третья монархическая партiя, бонапартовская, временно соединившись съ двумя первыми противъ общаго врага, то есть противъ Тьеровой республики, — видитъ себя отчужденною послѣ слiянiя первыхъ двухъ партiй. У ней тоже — не только свой претендентъ, но и свое, особливое, политическое начало, котораго она не уступитъ. Представители ея собрались, 15 августа, въ Чизельгёрстѣ, на наполеоновскiй праздникъ, къ императорскому принцу и привѣтствовали въ немъ будущую надежду Францiи. Проповѣдникъ, обращая къ нему пышную рѣчь, окончилъ ее текстомъ: Наляцы, успѣвай и царствуй! — Молодой принцъ, въ отвѣтѣ своемъ на привѣтствiе, счелъ благовременнымъ повторить, въ качествѣ девиза своей династiи, тѣ же надутыя и лживыя слова которыми такъ долго игралъ отецъ его: «все — отъ народа и все — для народа" (tout par le peuple et tout pour le peuple). Стало быть онъ объявляетъ себя представителемъ начала прямо противоположнаго началу исповѣдуемому графомъ Шамборскимъ. Противу начала наслѣдственной монархiи онъ выставляетъ начало народнаго самодержавiя, и противъ бѣлаго знамени — знамя революцiи. Это такое льстивое и лукавое слово, которое, сколько бы разъ ни оболживилось, никогда не теряетъ своей прелести для французскаго уха.

Увѣряютъ что во Францiи теперь не менѣе 16–ти враждебныхъ между собою политическихъ партiй, изъ коихъ каждая стремится поставить на своемъ и устроить по своему и для себя государство. Сколько–бъ ихъ ни было, ни одна не остается безъ дѣйствiя, ни одна не прекращаетъ агитацiи. Дѣятели всѣхъ партiй побѣжденныхъ или подавленныхъ въ нынѣшнемъ большинствѣ нацiональнаго собранiя, разсыпались по Францiи съ криками объ измѣнѣ и съ призывами къ народу для защиты правъ народныхъ, или новыхъ началъ соцiальнаго евангелiя. Тьеръ сталъ, послѣ своего паденiя, кумиромъ республиканцевъ, и недавняя поѣздка его до швейцарской границы была триумфальнымъ шествiемъ, въ которомъ его привѣтствовали кликами, какъ освободителя Францiи.

Несчастная Францiя! Какъ широко сложила она свой политическiй фундаментъ изъ идеальныхъ правъ человѣчества, какъ высоко задумала возвесть на немъ свою всемiрную башню! И вотъ къ чему привела ее судьба, что уже одно имя ея означаетъ Вавилонъ, то–есть смѣшенiе языковъ. Къ сожалѣнiю, не исчезло еще очарованье — еще есть множество людей, которые, не смотря ни на что, смотрятъ съ фанатическою вѣрой на окутанныя туманомъ вершины полуразрушеннаго зданiя, и чаютъ что изъ Францiи прольется когда–нибудь на всю вселенную свѣтъ къ обновленiю человѣчества. А если бы всѣ смотрѣли раскрывъ глаза, простымъ, не предубѣжденнымъ зрѣнiемъ, сколько спасительныхъ уроковъ, ясныхъ какъ день, представили бы судьбы Францiи обольщеннымъ правительствамъ и народамъ.

И главный изъ этихъ уроковъ учитъ что первое и самое существенное благо для народа — прочность царствующей династiи и соединенная съ нею твердость законнaго правительства. Многими, очень многими изъ воображаемыхъ политическихъ благъ, разумный смыслъ народный можетъ и долженъ пожертвовать для цѣлости этого основнаго блага, на которомъ въ сущности держатся всѣ прочiя. Какъ бы высоко ни поднимало автономiю человѣческаго общества новое гуманитарное ученье, общество требуетъ прежде всего законной власти и всегда стремится, тѣмъ или другимъ путемъ, удовлетворить этому требованiю. Но необходимо чтобы законная власть была не идеей только, въ обманчивомъ сознанiи народнаго самодержавства, но дѣйствительнымъ фактомъ, безспорнымъ, яснымъ какъ солнце на небѣ, и не подлежащимъ никакому сомнѣнiю и никакому перерыву. Пусть будетъ многимъ тѣсно и узко подъ этимъ сознанiемъ: за то для массы народной только подъ ея покровомъ возможно спокойное развитiе, охраненiе цѣлости нацiональнаго чувства и сознанiе долга и правды; а для народнаго чувства и сознанiя необходимо живое олицетворенiе власти. Какъ скоро власть сорвалась съ основъ своихъ, и обществомъ овладѣло недоумѣнiе о томъ, гдѣ власть законная и кто ея непререкаемый представитель, — все общество выходитъ изъ своей орбиты и стремится въ пространство блудящею планетой, покуда не попадетъ въ центръ тяготѣнiя. И вотъ, Францiя показываетъ до очевидности, какъ трудно найти этотъ центръ, однажды потерявъ его, и какъ мятется во всѣ стороны, не находя увѣренности и безопасности, покуда не найдетъ вѣрной власти, народъ объявленный самодержавнымъ. Роковой день революцiи далъ страшный урокъ монархамъ, урокъ до сихъ поръ не утратившiй всей своей силы: онъ показалъ какъ рушится власть, утратившая вѣру въ свое призванiе, вмѣстѣ съ вѣрою утратившая свѣжесть силъ и безграничную способность къ обновленiю. Онъ показалъ что власть сама въ себѣ разлагается съ той минуты, какъ начинаетъ отдѣлять свою личность отъ бремени правленiя, сливая ее съ однимъ блескомъ правленiя, и что вмѣстѣ съ тѣмъ начинаетъ разлагаться народная вѣра во власть. Но горькiй опытъ показываетъ что когда утрачена одна вѣра и увѣренность, трудно создать себѣ новую, и въ ней утвердиться и успокоиться. Съ того роковаго дня, когда пала законная монархiя во Францiи, Францiя еще не умѣла утвердить себѣ новую законную власть. Правда, сама революцiя, въ разгарѣ полнаго разгула необузданныхъ своихъ силъ, изъ среды своей выставила человѣка силы. Разогнавъ внѣшнихъ враговъ, во имя Францiи, и подъ знаменемъ революцiи, онъ взялъ въ руки бичь и, вернувшись домой, выгналъ изъ храма всѣхъ осквернившихъ его мятежемъ, воровствомъ и разбоемъ, и самъ сталъ въ храмѣ на первое мѣсто, и всѣмъ велѣлъ молчать передъ собою. Всѣ почувствовали надъ собою власть, непреодолимую какъ законъ природы. Но Наполеонъ не могъ признать себя законнымъ преемникомъ той законной власти, которая погибла въ революцiю: онъ создалъ для себя новый принципъ законности; но этотъ принципъ былъ ложный, на обольщенье, а не на утвержденiе народной вѣры: — народная воля, однажды на всегда высказанная — обманчивымъ счетомъ голосовъ, собранныхъ насилiемъ и хитростью. Изъ этого революцiоннаго принципа не могло выйти ничего, кромѣ революцiи. Наполеонъ палъ, и Францiя думала что возстановляетъ свою законную власть — но тайна законной власти была уже утрачена, и съ тѣхъ поръ — вся исторiя Францiи превращается въ борьбу партiй, политическихъ ученiй и претендентовъ. Каждая изъ партiй готова каждую минуту низвергнуть и замѣстить власть существующую, въ качествѣ новой законной власти. Каждый новый переворотъ вступаетъ на время въ силу существующаго факта, и Францiя на время подчиняется этому факту какъ власти. Каждая власть именуетъ себя народною и ищетъ опоры въ мнимомъ желанiи или опредѣленiи народномъ, но каждая, въ сущности, есть дѣло и господство той или другой партiи или нѣсколькихъ партiй соединившихся вмѣстѣ. Нѣтъ ничего мудренаго что и теперь графъ Шамборскiй, съ помощью сильнаго большинства въ нацiональномъ собранiи, провозглашенъ будетъ законнымъ государемъ, и что Францiя, наканунѣ бывшая республикой, проснется поутру подъ монархiей. Но надолго ли? Въ тотъ же день начнется новая игра партiй, которая ранѣе или позже вызоветъ новую перемѣну правительства... Рaзвѣ явится вновь, въ рѣшительную минуту, человѣкъ — не слова или доктрины, а дѣйствительной силы и дѣла, который одинъ, не спрашиваясь ни у какой партiи не производя никакого счета голосовъ, возьметъ въ свои руки судьбу Францiи, разгонитъ шумную и безумную толпу, и очистить храмъ отъ мелкихъ и крупныхъ торговцевъ.

Замѣчательнѣе всего что въ этой политической игрѣ, которую ведутъ между собою партiи, хотя все дѣлается именемъ народа, до народа, въ сущности, никому дѣла нѣтъ. Народъ, т. е. масса людей стоящая внѣ агитацiи, — сбитъ съ толку и совсѣмъ не понимаетъ чтó дѣлается на верху съ его правительствомъ. Политикою занимаются вожаки движенья, съ своими агентами: масса народная всегда и повсюду, хотя и способна вспыхивать, поддаваясь влiянiямъ и впечатлѣнiямъ всякаго рода, чуждается политической дѣятельности, не имѣя для нея и досуга: первая ея потребность — это потребность въ твердомъ, установленномъ правительствѣ, а когда его нѣтъ, положенiе массы печально, потому что она невольно привыкаетъ — какъ во Францiи — признавать всякую власть, провозглашенную въ Парижѣ, лишь бы можно было надѣяться что будетъ отъ власти, хоть на нѣсколько времени, какой нибудь порядокъ. Развѣ не насмѣшка, когда народу, въ этомъ положенiи, говорятъ что онъ самодержавенъ? Развѣ не обманомъ становятся всякiе выборы и подачи голосовъ тамъ, гдѣ невозможно расчитывать на ясное сознанiе о предметѣ политической игры вверху происходящей, и на твердую волю самостоятельнаго мнѣнiя? Равнодушiе заставляетъ иныхъ вовсе уклоняться отъ подачи голоса; другихъ побуждаетъ подать тотъ или другой голосъ искуственная агитацiя, интрига, угроза или подкупъ. И собранные такимъ образомъ голоса торжественно именуются выраженiемъ воли народной! Въ послѣднюю войну иностранцевъ изумляли въ простомъ народѣ равнодушiе къ общему дѣлу, вялость нацiональнаго чувства, эгоизмъ личнаго самосохраненiя: въ тѣхъ, кого не коснулось военное разоренiе, замѣчали слишкомъ много попеченiя о своемъ имуществѣ и слишкомъ мало ревности къ спасенiю отечества. Это — печальныя явленiя, и если извѣстiя объ нихъ не преувеличены, онѣ мало добраго обѣщаютъ въ будущемъ для Францiи. Но въ этихъ явленiяхъ нѣтъ ничего удивительнаго: гдѣ изсякло сознанiе о законной, неоспоримой власти, тамъ изсякаетъ мало по малу и народное самосознанiе, чувство своего единства, гаснетъ и тотъ священный огонь, которымъ питается чувство патрiотизма. Мы видѣли что положительное отрицанiе законной власти привело ко владычеству коммуны и ко всѣмъ ужасамъ безначалiя — въ минуту паденiя государства и въ виду торжествующаго непрiятеля.

Журналы наполнены въ эту минуту извѣстiями о необыкновенномъ движенiи цѣлыхъ массъ во Францiи ко святымъ мѣстамъ всякаго рода — на поклоненiе и молитву. Собираются, подъ предводительствомъ священниковъ, цѣлыя партiи пилигримовъ всякаго званiя, ѣдутъ и идутъ съ молитвами и пѣнiемъ гимновъ въ одно изъ мѣстъ прославленныхъ явленною статуей Богоматери, и собираются восторженными массами, доходящими въ иныхъ мѣстахъ (напр. въ Салеттѣ) до нѣсколькихъ десятковъ тысячъ. Явленiе это во всякомъ случаѣ замѣчательно: сколько бы ни было искуственныхъ возбужденiй къ нему, со стороны Рима и духовенства, — оно состоитъ въ непремѣнной связи съ нынѣшнимъ политическимъ движенiемъ Францiи. Конечно, либеральные журналы встрѣчаютъ это движенiе однѣми только презрительными насмѣшками и сожалѣнiемъ о невѣжествѣ и суевѣрiи. Но стоило бы самимъ либераламъ глубже всмотрѣться въ это явленiе и внимательнѣе надъ нимъ призадуматься. Въ немъ выражается вопль простаго человѣка, потеряннаго въ смятенномъ своемъ отечествѣ, и сбитаго съ толку, — вопль къ Богу о судьбахъ своей несчастной родины. Нелѣпость той или другой легенды, соединенной съ тѣмъ или другимъ предметомъ поклоненiя, грубость самого предмета — той или другой статуи — все это несущественно. Не тотъ такъ другой образъ или символъ: природа человѣческая, въ разгарѣ чувства, не можетъ обойтись безъ олицетворенiя, безъ образа. Но за образомъ скрывается идея — и надъ нею смѣяться невозможно. Для примѣра укажемъ на легенду связанную съ салеттскою статуей Богоматери, къ которой преимущественно стремятся народныя толпы, потому что эта легенда глубоко проникла въ народное чувство по всей Францiи. Сложилась она незадолго до февральской революцiи, въ 1846 году, въ ту пору когда уже отяжелѣла нравственная атмосфера и чуялось что то зловѣщее въ народныхъ гаданiяхъ о будущей судьбѣ Францiи. Пронеслась вѣсть что въ горахъ около Гренобля, въ дикомъ лѣсистомъ ущельи, двое дѣтей заблудились, отыскивая коровъ своихъ. Имъ явилась Пресвятая Дѣва и послала ихъ сказать людямъ что злыя и развратныя дѣла ихъ, лѣность и невѣрiе превысили мѣру долготерпѣнiя Божiя, и что уже больше нельзя умолить за нихъ Бога. Затѣмъ, подозвавъ каждаго изъ дѣтей по одиночкѣ, Богоматерь каждому изъ нихъ сказала на ухо особливыя слова, содержавшiя въ себѣ тайну о великихъ бѣдствiяхъ грядущихъ на Францiю. Эту тайну дѣти передали одному только папѣ: Пiй IX пришелъ въ ужасъ, услышавъ страшныя слова, и только повторялъ, заливаясь слезами: Бѣдная, бѣдная Францiя! Съ тѣхъ поръ какъ сложилась эта легенда, не было бѣдствiя, которое, въ мнѣнiи народномъ, не соединялось бы съ страшною тайной салеттской Богоматери. Въ теченiе 27 лѣтъ, по мѣрѣ того какъ омрачался политическiй горизонтъ Францiи, усиливалось и пилигримство въ Салетту; оно возросло до необычайныхъ размѣровъ когда ужасы парижской коммуны поразили народное воображенiе, и въ прошлогоднюю годовщину явленiя 19 сентября, на Салеттской горѣ собралось за разъ до 100.000 пилигримовъ.

И такъ возможно ли только смѣяться надъ тѣмъ что народное чувство обращается къ Богу съ воплемъ о судьбахъ отечества? Къ кому еще обратиться съ своимъ чувствомъ простому человѣку въ простотѣ вѣры? Вѣpa въ правительство изсякла, законной власти нѣтъ — и Францiя со всѣми своими судьбами страшно впала въ руки Бога живаго.

Z. Z.

_______

ОБЛАСТНОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

Бѣдствующiй Югъ и Югъ торжествующiй. — Нѣчто о школьномъ дѣлѣ. — Ходъ уже извѣстнаго явленiя.

Жители столичнаго города Петербурга, какъ ни жутко приходится имъ иногда по случаю возникновенiя какого нибудь «вопроса", въ родѣ дровянаго или квартирнаго, все же могутъ въ своихъ чердакахъ и подвалахъ считать себя какъ у Христа за пазухой въ сравненiи съ ихъ ближнимъ, живущимъ въ избахъ и хатахъ, разбросанныхъ на необъятномъ пространствѣ полей и степей. Правда, квартирные вопросы суть въ нѣкоторомъ родѣ бичи, но они, но крайней мѣрѣ хоть отчасти, — порожденiе злой воли человѣка, слѣдовательно предполагаютъ возможность борьбы, ибо для злой воли можетъ быть отысканъ хотя какой нибудь намордникъ; между тѣмъ на поля и степи падаютъ по временамъ бичи Божiи, разящiе непосредственно, помимо всякой злой воли, и отклонить ихъ — не въ силахъ человѣка. Удары ихъ отражаются, можетъ быть, и на жителяхъ чердаковъ и подваловъ, но отражаются уже въ значительно уменьшенной силѣ, потому что на всероссiйскомъ пиру столицѣ обыкновенно подносится, во что бы ни стало, первый и самый большой кусокъ. А тамъ, настигаемые «врасплохъ" обитатели избъ и хатъ прямо становятся беззащитыми жертвами. Такимъ бичомъ нынѣшнiй годъ ознаменовался для нашихъ южныхъ степей, а мѣстныя газеты полны изображенiемъ самыхъ печальныхъ картинъ. Въ Херсонской губорнiи, особенно въ южной ея половинѣ, — неурожай, какого, говорятъ, «старожилы не запомнятъ съ самаго 1823 года"; «небывалая засуха и бездождiе, плодолжавшiяся почти все лѣто, спалили хлѣбъ и сѣно"... Народъ очутился безъ хлѣба и безъ дѣла, и этому голодному бездѣлью предстоитъ длиться до будущей весны, потому что вслѣдствiе злополучной обстановки и склада мѣстной народной жизни, тамъ не существуетъ никакихъ зимнихъ промысловъ которые могли бы хоть сколько нибудь вознаградить невольный лѣтнiй прогулъ. Голодное бездѣлье теперь же погнало сельское населенiе нá сторону, искать какихъ нибудь заработковъ, и вотъ... странно какъ–то слышать! — въ Одессѣ явилось сильное предложенiе кормилицъ, «неизмѣримо" превышающее спросъ... Попытался крестьянинъ справить повинности посредствомъ продажи части скота; но — скотъ упалъ въ цѣнѣ: за пару воловъ, стоившую по веснѣ 120–140 руб., теперь даютъ 40–50 р.; потому что «бѣды не ходятъ по одиночкѣ": засуха и безкормица привели за собой ужасный скотскiй падежъ, начавшiйся въ Ананьевскомъ и Херсонскомъ уѣздахъ, а потомъ распространившiйся по Тираспольскому и Одесскому. При одномъ названiи «скотскiй падежъ", люди, не бывавшiе на самыхъ мѣстахъ его дѣйствiя, пожалуй и не вообразятъ что онъ можетъ представить такое, напримѣръ, зрѣлище:

«Дорога между мѣстечкомъ Мостовымъ и селомъ Градовкою (оба въ Ананьевскомъ уѣздѣ), — такъ пишетъ кто–то въ редакцiю «Одесск. Вѣстн.", — на разстоянiи 4–хъ верстъ начиная отъ мѣстечка, представляетъ собою отвратительную выставку разлагающихся скотскихъ труповъ. Вонь нестерпимая, дѣлающая буквально невозможнымъ проѣздъ по дорогѣ; собаки цѣлыми стаями шатаются на этомъ полѣ смерти, занося во дворы къ своимъ хозяевамъ, обывателямъ мѣстечка и около лежащихъ селенiй, кости и цѣлые куски труповъ. Павшiй скотъ принадлежитъ довольно крупному землевладѣльцу, который, какъ опытный и заботливый хозяинъ, въ видахъ пресѣченiя у себя заразы, помѣщаетъ заболѣвшихъ животныхъ подальше отъ здоровыхъ, но неизвѣстно въ какихъ видахъ — именно на той границѣ своихъ владѣнiй, которая прилегаетъ къ самому мѣстечку. Само собою разумѣется что послѣдствiя такой мѣры не заставили себя долго ждать: эпидемiя распространилась по всему мѣстечку".

Примѣшалась, значитъ, и къ естественному бѣдствiю злая воля человѣка и вышло нѣчто невозможное. Образовать подобное «поле смерти" вблизи человѣческаго жилья и на пути слѣдованiя людей — дѣло совсѣмъ нечеловѣческое. И живутъ люди въ знойной, полной зловонiя мѣстности! и переносятъ такую силу вещей!

Одну хандру способны нагонять подобныя явленiя и мысль о продолжающейся еще возможности существованiя ихъ на Руси. Развѣ только всторонѣ отъ нихъ, и то забывшись и развлекшись, можно одушевиться такой нацiнальной гордостью, какой одушевились, напримѣръ, газета «Донъ", а съ ея словъ и «Азовскiй Вѣстникъ", которыя «поздравляютъ соотечественниковъ съ тѣмъ что появившееся у насъ въ недавнее время движенiе въ наукѣ о воспитанiи и обученiи не только отразилось благими послѣдствiями на самой Россiи, но уже создало такую педагогическую мысль, которая, быть можетъ изъ Россiи, гдѣ школа и представители ея еще борятся съ нуждою и горемъ, проникнетъ въ Европу"... Это торжественное поздравленiе приносится по случаю дошедшаго до нашихъ южанъ свѣденiя что «Наглядная Азбука" барона Н. А. Корфа, посланная на вѣнскую выставку, обратила на себя вниманiе заграничныхъ педагоговъ, которые разсматривали ее въ особой конференцiи и конференцiя нашла въ этой азбукѣ «совершенно неизвѣстный и новый въ Европѣ и Америкѣ, истинно наглядный способъ обученiя чтенiю и письму, — шагъ впередъ сравнительно съ методомъ Фогеля–Беме"; признала что «русская Наглядная Азбука лучше всѣхъ до сихъ поръ напечатанныхъ извѣстныхъ конференцiи руководствъ" и что «слѣдуетъ попытаться примѣнить основную мысль русской Наглядной Азбуки къ обученiю чтенiю и письму и въ другихъ европейскихъ государствахъ".

Мы готовы раздѣлять съ южными газетами ихъ благородное одушевленiе; но насчетъ нашего школьнаго дѣла, если прислушаться къ многоразличнымъ отголоскамъ о немъ, нельзя не согласиться что оно — еще дѣло очень запутанное и далекое отъ того чтобы принять спокойное и ровное теченiе, выйти на такую торную, правильно проложенную дорогу, съ которой уже невозможно было бы сбиться. И это относится даже не къ однимъ народнымъ школамъ.

Во первыхъ — надо признать несомнѣннымъ фактомъ чуть не повсемѣстную симпатiю къ реальнымъ училищамъ по вновь изданному о нихъ положенiю. Такъ — Новгородъ, Рыбинскъ, Курскъ, Муромъ, Ростовъ на Дону и другiе, одинъ за другимъ, выражали нетерпѣливое желанiе скорѣй добиться открытiя реальныхъ училищъ, при чемъ и жертвы охотно предлагались и отъ земства, и отъ городовъ и, мѣстами, отъ частныхъ лицъ. Можетъ быть эта симпатiя сознательна и руководима здоровой практической мыслью; тогда пусть осуществляются добрыя желанiя! Но по временамъ раздаются и такiя восклицанiя, которыя даютъ дѣлу нѣсколько иной оттѣнокъ. Въ Уфѣ, напримѣръ, говорятъ, что «строгость экзаменовъ (гимназическихъ), порожденная министерскими правилами, нагнала такую панику, что многiе изъ родителей хотятъ дать своимъ дѣтямъ другую дорогу, минуя классицизмъ, который по крайней мѣрѣ мало примѣнимъ къ Уфимской, Оренбургской и Пермской губернiямъ". Здѣсь, конечно, подъ «другой дорогой" надо разумѣть тѣ–же реальныя училища, и выборъ ихъ уже представляется чѣмъ–то вынужденнымъ, слѣдствiемъ паники. Паника паникой, — это дѣло понятное, но мысль о непримѣнимости классицизма къ тремъ названнымъ губернiямъ ничѣмъ не истолкуешь. Почему эти губернiи составляютъ такую исключительную мѣстность, на которой никто не можетъ или не долженъ получать классическое образованiе? Кто рѣшилъ эту непримѣнимость, и не полагаютъ ли рѣшающiе, что всѣ дѣти, какiя только живутъ въ Уфимской, Оренбургской и Пермской губернiяхъ, обязаны непремѣнно всю свою будущность отдать этимъ именно губернiямъ, отнюдь не вынося своей дѣятельности, даже умственной, за ихъ предѣлы? Такимъ образомъ предполагаемая здоровая мысль здѣсь становится нѣсколько сомнительною въ своемъ здоровьи, по крайней мѣрѣ восклицанiе о непримѣнимости знаменуетъ нѣкоторую замѣчательную путаницу въ мысляхъ. Сюда–же косвеннымъ обрачомъ можно отнести и слѣдующее глубокое размышленiе нѣкоего областнаго мыслителя: «Нечего говорить о томъ общемъ зваченiи, какое имѣетъ наука и въ особенности «естествознанiе", которое предпочтительно предъ всѣми отраслями человѣческаго знанiя одно въ состоянiи установить правильныя, рацiональныя воззрѣнiя" и пр. Говоря такiе слова, слѣдовало бы, кажется, опредѣлить себѣ съ точностью, какiя это именно «другiя отрасли знанiя", которымъ предпочитается естествознанiе и которыя не нужны для «установленiя правильныхъ, рацiнальныхъ воззрѣнiй", потому что для этого достаточно одного естествознанiя; а также — о какихъ воззрѣнiяхъ говорится, о воззрѣнiяхъ на что?.. Если вообразить все это вмѣстѣ, то и уфимское восклицанiе о непримѣнимости классицизма, и мысль объ установленiи рацiнальныхъ воззрѣнiй съ помощью одного естествознанiя — покажутся чѣмъ–то навѣяннымъ, легко воспринятымъ, достаточно не перевареннымъ и, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, наклоненнымъ въ одну сторону, стало быть — неустойчивымъ и подлежащимъ долгому колебанью. А гдѣ предѣлъ этихъ колебанiй, когда прекратятся уклоненiя въ одну сторону и установятся дѣйствительно «правильныя, рацiональныя воззрѣнiя" — Господь вѣдаетъ!

Что касается народной школы, то это тоже пока еще запутанный узелъ, хотя, можетъ быть, менѣе сложный, но за то требующiй, при развязыванiи его, очень большой осторожности. Тутъ наши педагогическiя попытки могутъ, напримѣръ, къ величайшему своему удивленiю, встрѣтиться на своемъ пути съ совершенно–реальнымъ мнѣнiемъ духовенства 1–го благочинническаго округа Горбатовскаго уѣзда (Нижегородской губернiи). Это духовенство обращалось, говорятъ, къ своему епархiальному начальству за разрѣшенiемъ открыть въ ихъ округѣ церковно–приходскiя школы, гдѣ ихъ нѣтъ, а гдѣ есть земскiя школы, тамъ переименовать ихъ въ церковно–приходскiя, съ тѣмъ чтобы преподаванiе въ нихъ было непремѣнно по азбукѣ архимандрита Викторина и по другимъ церковно–священнымъ книгамъ, а не по тѣмъ книгамъ, «въ которыхъ написаны разныя побасенки". При этомъ все окружное духовенство вызвалось заниматься въ школахъ, говоря что если будутъ заниматься и свѣтскiе учители, то ихъ слѣдуетъ обязать вести жизнь сообразную съ жизнью раскольниковъ, т. е. не курить табаку и т. п., а предметами преподаванiя въ школахъ должны быть исключительно Законъ Божiй и церковное пѣнie. Все это, заключило духовенство, дѣлается въ видахъ устраненiя недовѣрiя раскольниковъ къ школамъ.

Это одна мѣстность, а вотъ другая. Нѣкоторый наблюдатель народнаго житья–бытья въ Аткарскомъ уѣздѣ (Саратовской губврнiи) утверждаетъ между прочимъ, что тамошнiе крестьяне, одолѣваемые недоимками, наростающими на нихъ по круговой порукѣ, вслѣдствiе неплатежа земляками–лежебоками, — стараются наводить экономiю на другихъ расходахъ; поэтому и относительно содержанiя школъ впадаютъ въ излишнюю скупость; при чемъ замѣчается, что «и самый взглядъ на значенiе грамоты въ крестьянствѣ вообще туманный, недовѣчивый", объясняемый тѣмъ, что дѣло грамоты отдѣляется отъ образованiя и воспитанiя. «Это неловкое отношенiе къ дѣлу, продолжаетъ наблюдатель, эту неполноту такой грамоты осознаютъ даже сами крестьянскiе грамотѣи". «Грамота вѣдь въ нашемъ быту не пользительна, — философствовалъ при мнѣ одинъ очень бойкiй малый, недавно, «кончившiй курсу" въ сельскомъ училищѣ, съ первой наградой, и приходившiй ко мнѣ иногда за книгами: — «тамъ, разумѣется, баловство только; наше дѣло рабочее, некогда намъ ею заниматься, да она ни къ какому рукомеслу не требуется, а забывается скоро"... — Полно, Григорiй, усовѣщевалъ я его: — тебѣ–то какъ не стыдно такъ толковать про грамоту, первому ученику! — «Я не то чтобы, — поправился онъ смутившись; — съ грамотой конечно забавнѣе; начальство для чего–нибудь да учитъ; сказано: грамота аки блескъ молнiи, озаряющiй небеса отъ востока даже до запада, просвѣщаетъ лучезарнымъ свѣтомъ"... И занесся въ этомъ pодѣ, очевидно довольный, что могъ такъ удачно найтись, благодаря усвоенному въ школѣ велерѣчiю. А между тѣмъ этотъ самый Цицеронъ, при подходящемъ случаѣ, въ состоянiи поднадуть васъ нисколько не хуже своего необразованнаго, темнаго собрата; также напьется, выбранится, подерется; также коснѣетъ въ предразсудкахъ среди своей грязной, непривѣтливой обстановки. Все дѣло въ томъ, что мы не такъ относимся къ дѣлу народнаго образованiя: большею частiю даемъ ему голую, схоластическую грамоту, которая въ глазахъ человѣка неразвитаго такъ и остается сама себѣ цѣлью и удовлетворенiемъ; а слѣдовательно подставляемъ народу не ту грамоту, которою сами пользуемся, какъ средствомъ къ прiобрѣтенiю образованiя, развитiя, выработки характера"...

И такъ, двѣ мѣстности, — относительно не слишкомъ отдаленные одна отъ другой, не то чтобы взятыя съ двухъ сторонъ противоположныхъ концовъ Россiи, — предъявляютъ совершенно различныя требованiя: въ одной мало грамоты, а требуется соединить съ ней образованiе и воспитанiе; въ другой оказывается нужнымъ — не приступая къ развитiю, не задаваясь никакими образовательными видами, прежде подготовить только почву, т. е. внушить народу довѣpiе къ школѣ, безъ котораго, конечно, невозможно правильное и спокойное теченiе дѣлa.

Заглянемте же въ третью мѣстность, одну изъ самыхъ рельефныхъ по школьному дѣлу, — въ Александровскiй уѣздъ Екатеринославской губернiи, гдѣ устроены и идутъ по мысли и духу того сельскаго педагога, который сталъ пpeдметомъ нацiональной гордости нашихъ южанъ. Въ «Екатеринославскихъ Епарх. Вѣд." намъ встрѣтилась небольшая статейка блaгочиннаго, о. протоiерея Покровскаго, который, судя по изложеннымъ въ статейкѣ мыслямъ, очень далекъ отъ воззрѣнiй горбатовскаго духовенства и весь проникнутъ образовательными и воспитательными стремленiями, а между тѣмъ говоритъ, напр., слѣдующее:

«Земскiе дѣятели Александровскаго уѣзда, въ особенности баронъ Н. А. Корфъ, стяжавшiй въ Россiи громкую извѣстность своими драгоцѣнными педагогическими трудами въ интересахъ образованiя простаго народа, добросовѣстно хлопотали и хлопочутъ объ улучшенiи александровскихъ народныхъ школъ. Спора нѣтъ, эти школы хороши, — въ нихъ по самымъ новѣйшимъ научнымъ методамъ учатъ читать, писать, считать; тѣмъ не менѣе, эти школы, какъ показалъ опытъ, оказались мало пригодными къ жизни нашего друга — простаго народа. Мы слышали что крестьянскiе мальчики, обучавшiеся въ Корфовской школѣ, конечно противъ желанiя глубокоуважаемаго барона, смотрятъ съ высоты своего грамотнаго величiя на своихъ неграмотныхъ братьевъ и сестеръ, видимо высказываютъ отвращенiе къ черной работѣ, которою живетъ и довольствуется родная семья... Начинается семейная драма, глубокiй семейный расколъ, гдѣ главную роль суждено играть теперешней сельской школѣ: отецъ винитъ школу за то что она отняла у него сына — долго ожидаемаго помощника въ суровыхъ трудахъ; сынъ винитъ туже школу, за то что она, научивъ его уму–разуму — читать, писать, считать, не толкнула его сразу на мѣсто волостнаго писаря, писаря на почтовой станцiи, или конторщика. Поэтому, отдавая глубокую дань сердечной благодарности Н. А. Корфу за его систематическiй починъ въ дѣлѣ народнаго образованiя, люди понимающiе дѣло начинаютъ, тѣмъ не менѣе, сознавать что нашу народную школу надо поставить такъ, чтобы она не уносила крестьянскихъ мальчиковъ въ туманную даль, не отрывала бы дѣтей отъ родной семьи и отъ родной почвы, чтобы школа не нарушала мирной жизни отца–крестьянина тревогою о сынѣ, — «у котораго въ головѣ и на дѣлѣ книга да дума, а не кормилецъ–плугъ и сестра–борона"; чтобы народная школа чужда была всего того, что можетъ развивать и поддерживать въ крестьянскихъ дѣтяхъ плебейскiй аристократизмъ; напроивъ, научала бы дѣтей уважать и любить родную сельскую чернорабочую жизнь, практически развивая и укореняя въ нихъ то убѣжденiе, что суровая жизнь крестьянина и ея честные мозолевые труды гораздо почтеннѣе предъ Богомъ и въ глазахъ всѣхъ почтенныхъ людей — легкой гулевой жизни «образованнаго" волостнаго и станцiоннаго писаря... Словомъ: начинаютъ сознавать что наши школы нужно реализировать, т. е., соображаясь съ топографическими потребностями народной жизни, однѣмъ школамъ придать xарактеръ ремесленно–земледѣльческiй, другимъ ремесленно–промысловый. Это сознанiе носится не въ идеѣ, не въ воздухѣ, а положительно, — гдѣ только созрѣла къ тому моральная возможность, — безъ шуму, безъ помпы, примѣняется къ дѣлу. Посмотрите на земство Ростовскаго уѣзда съ таганрогскимъ градоначальствомъ"!.. Далѣе говорится что ростовское земство даетъ ежегодно 1,500 р. на содержанiе таганрогскаго ремесленнаго училища и намѣревается завести такiя–же ремесленныя училища въ нѣкоторыхъ волостяхъ по уѣзду.

Мы, конечно, не наблюдали ни школъ Александровскаго уѣзда, ни общественныхъ и семейныхъ отношенiй выпущенныхъ изъ этихъ школъ мальчиковъ. Но если допустить полную правдивость того что слышалъ объ этомъ предметѣ о. протоiерей Покровскiй, то — вотъ и выходитъ что даже самый добросовѣстный и самый усовершенствованный повидимому педагогическiй планъ можетъ имѣть послѣдствiемъ, — безъ вѣдома и желанiя педагога, — только одно разстройство и путаницу въ дѣйствительной жизни нашего народа! Потому–то и нужна тутъ очень большая осторожность: нужно, чтобы и довѣрie народа къ школѣ родилось и утвердилось; нужно, чтобы и не оставляла школа въ головѣ крестьянскаго юноши мысли, что «грамота не пользительна"; нужно, чтобы и не счелъ юноша свою грамотность для своего быта ужь черезъ–чуръ пользительною. Мысль о приданiи школамъ ремесленно–земледѣльческаго и ремесленно–промысловаго характера дѣйствительно не въ воздухѣ носится, а уже примѣняется къ дѣлу мѣстами, и внѣ Ростовскаго уѣзда; въ практической полезности этой мысли невозможно сомнѣваться, и выполненiе ея на дѣлѣ, кажется, не должно бы составить особенной трудности. Но одно буквальное исполненiе этой собственно задачи еще не предполагаетъ непремѣннаго устраненiя отъ крестьянскихъ дѣтей того растлѣвающаго плебейскаго аристократизма, о которомъ такъ хорошо сказалъ о. Покровскiй. А въ этомъ–то и состоитъ, по нашему, cамая существенная трудность, потому что это — задача воспитательная и вся зависитъ отъ духа, которымъ проникнутъ воспитатель; она зависитъ не столько отъ премовъ и усилiй воспитателя, сколько отъ самой его личности, отъ того, что такое самъ онъ по своему нравственному складу и по своимъ чувствамъ къ народу и къ народной жизни. Чтобъ воспитывать народъ нужно по крайней мѣрѣ хоть знать его; а знаютъ ли его наши педагоги и заботятся ли о томъ хоть сколько нибудь?

Все это приводитъ къ тому, что поздравительная рѣчь южныхъ газетъ съ упѣхомъ русской педагогической мысли, — какъ ни лестна она для насъ, — все же не мѣшаетъ питать еще много желанiй, пока наше школьное дѣло устоится (и по всѣмъ вѣроятностямъ помимо нашихъ европейскихъ педагоговъ), а народная школа достигнетъ того состоянiя, въ которомъ послужитъ прямымъ и прочнымъ благомъ для народа и его развивающейся жизни.

Упомянувъ о статьѣ протоiерея Покровскаго, нельзя оставить безъ вниманiя той здравой мысли съ которою собственно она написана. Она написана по поводу «вопроса объ устройствѣ въ екатеринославской eпapхiи ремесленнаго училища", т. е. ремесленнаго училища епархiальнаго, для дѣтей мѣстнаго духовенства, переросшихъ и исключенныхъ изъ духовныхъ училищъ. О. Покровскiй замѣчаетъ странность видимыхъ въ предположенiи объ этомъ училищѣ корпоративныхъ стремленiй и совѣтуетъ духоховенству, согласно «Высочайшей волѣ, возвратившей нынѣ духовенству его прежнее земское значенiе", не отдѣляться отъ земства, а тѣснѣе слиться съ нимъ, вступить въ «активное отношенiе къ земскому дѣлу" и, вмѣсто заботъ объ учрежденiи исключительно–епархiальнаго ремесленнаго училища, содѣйствовать развитiю земскихъ ремесленныхъ училищъ, въ которыя ничто не помѣшаетъ вступать и переросшимъ дѣтямъ духовнаго происхожденiя.

Послѣ этого коротенькаго отступленiя, возвратимся на минуту (и уже въ заключенiе) къ разивающейся (такъ или иначе) народной жизни. Въ этой жизни есть одно, уже слишкомъ извѣстное читателямъ явленiе: сельскiе и волостные приговоры о прекращенiи пьянства въ кабакахъ. Замѣтьте пожалуста какимъ это явленiе пользуется малымъ вниманiемъ нашей столичной печати, — до того малымъ, что недавно одинъ господинъ, заговоривъ о немъ, тутъ–же оговорился что разсуждать объ этомъ предметѣ онъ не будетъ, и нѣсколько разъ повторилъ свою оговорку о нежеланiи разсуждать, какъ будто боясь, чтобы кто не подумалъ что онъ въ самомъ дѣлѣ серьозно занятъ такимъ пустымъ, ничтожнымъ дѣломъ. Между тѣмъ явленiе, сначала возникшее чѣмъ–то неожиданнымъ въ одной Пензенской губернiи (гдѣ теперь дошло уже до 684 приговоровъ), расходитися постепенно по всей Руси; по крайней мѣрѣ оно повторилось въ губернiяхъ: Владимiрской, Калужской, Тверской; проникло на югъ Крыма (у поселянъ Джарджавы и Катерлеса); появилось въ Урютинской станицѣ, гдѣ столкнулось съ полицiей, проявившейся какъ–то очень безобразно, и наконецъ — занеслось даже въ самую глубь востока, въ Иркутскiй округъ, гдѣ крестьяне и инородцы 2–го участка округа вступили по этому случаю въ отчаянную борьбу съ кабатчиками и одержали побѣду только благодаря помощи, оказанной главнымъ начальникомъ края и начальникомъ губернiи, которые, приказавъ «разсмотрѣть въ совѣтѣ домогательство питейнаго пролетарiата, утвердили потомъ приговоръ крестьянъ о нежеланiи ихъ имѣть питейныя заведенiя".

Мы тоже на этотъ разъ разсуждать не будемъ, но потому только, что наши взгляды на настоящее явленiе, какъ на проблескъ развивающейся жизни, и степень нашего сочувствiя къ нему хорошо извѣстны читателямъ.

___

ОБЪ УСТРАНЕНIИ ДАВЛЕНIЙ ПЛУТОКРАТIИ.

Статья третья.

Важность разсматриваемыхъ мною вопросовъ въ двухъ статьяхъ моихъ: «объ устраненiи давленiй плутократiи", напечатанныхъ въ №№ 12, 17 и 18 «Гражданина", казалось должна была возбудить cерьозный разборъ выставленныхъ мною фактовъ и выведенныхъ изъ нихъ положенiй, въ опроверженiе тѣхъ тeоpiй, на которыхъ основаны существующiя денежныя и банковыя системы и противъ которыхъ я вооружаюсь, находя ихъ весьма вредными для благосостоянiя государства и предлагая реформы къ устраненiю зла, распространяемаго плутократiей. Къ сожалѣнiю и до сихъ поръ не появлялось въ печати ни разбора моихъ статей, ни возраженiя противъ моихъ выводовъ и заключенiй. — Равнодушiе въ разрѣшенiи вопросовъ такой важности не могло бы оправдываться даже и въ томъ случаѣ, когда бы признана была неумѣлость моя въ изложенiи доказательствъ. Куда мы идемъ при настоящихъ нашихъ экономическихъ и финансовыхъ порядкахъ — вопросъ слишкомъ важный для всякаго, кому дорого отечество. Оставлять такой вопросъ неразъясненнымъ, конечно, не невозможно.

Во всякомъ случаѣ я не останавлюсь на полъ–пути моего стремленiя къ положительному уясненiю столь существеннаго предмета. Имѣя въ запасѣ много фактовъ для этого разъясненiя, я буду дѣлиться ими съ публикою, не смотря на выказавшееся равнодушiе нашихъ влiятельныхъ экономистовъ. Въ настоящей статьѣ постараюсь разъяснить различiе свойствъ разныхъ денежныхъ знаковъ, которое крайне затемнено ошибочными о нихъ заключенiями, распростра–ненными въ общенародныхъ понятiяхъ плутократiей и даже часто у насъ повторяемыми въ перiодическихъ изданiяхъ.

Бумажные денежные знаки выпускались въ разное время, въ разныхъ государствахъ, различной формы, съ различными условiями; одни были процентные денежные знаки, другiе безпроцентные; одни выпускались правительствами, другiе частными банками съ уполномочiя правительства; одни имѣли своимъ основанiемъ paзмѣнный фондъ, другiе государственный кредитъ, — третьи государственныя имущества. До ХVII вѣка въ Англiи и до ХVIII вѣка во Францiи были только процентные денежные знаки, приносившie 4% и выпускаемые правительствами. Только въ концѣ XVII вѣка, въ Англiи, въ первой, дозволено было частнымъ банкамъ выпускать безпроцентные банковые билеты, paзмѣнные на монету по предъявленiи, или безпроцентные денежные знаки, основанные на металлическомъ фондѣ. Впослѣдствiи это средство выпуска безпроцентныхъ денежныхъ знаковъ, оказавшееся весьма выгоднымъ для банковыхъ оборотовъ присвоенными англiйскому акцiонерному банку привиллегiями, развило операцiи этого банка и обратило его въ силу государственную, или вѣрнѣе въ главное средство плутократiи. Эта же система была введена во Францiи Наполеономъ I. Съ тѣхъ поръ и тамъ парижскiй банкъ имѣетъ такое же значенiе и безпроцентные его билеты, тоже размѣнные на монету, составляютъ тѣ же денежные знаки основанные на металлическомъ размѣнномъ фондѣ. Такъ было почти во всѣхъ государствахъ Европы. Это же совѣтовали и Екатеринѣ Великой. Въ Россiи тогда не было и процентныхъ денежныхъ знаковъ, но Великая Императрица не согласилась на сдѣланное ей предложенiе, не дозволила частнымъ банкамъ выпуска безпроцентныхъ денежныхъ знаковъ, а оставила это право за государствомъ; опредѣливъ выпуски безпроцентныхъ билетовъ въ государственныхъ учрежденiяхъ, или выпуски денежныхъ знаковъ, основанныхъ на государственномъ кредитѣ, она дала чрезъ то возможность всѣмъ гражданамъ Россiи пользоваться выгодами, доставляемыми государственнымъ кредитомъ.

Въ Соединенныхъ Американскихъ Штатахъ, также какъ и въ европейскихъ западныхъ государствахъ, были дозволены частнымъ банкамъ выпуски безпроцентныхъ банковыхъ билетовъ, основанныхъ на размѣнномъ металлическомъ фондѣ и служившихъ безпроцентными денежными знаками; но во время разразившейся междоусобной войны средство это оказалось слишкомъ недостаточнымъ и правительство Соединенныхъ Штатовъ прибѣгло къ выпуску безпроцентныхъ денежныхъ знаковъ, названныхъ зелеными спинками (green backs), и основанныхъ на государственномъ кредитѣ. Мы не будемъ разсматривать здѣсь сравнительныя достоинства этихъ различныхъ средствъ денежнаго обращенiя, но обратимся прямо къ смѣшенiю понятiй объ этихъ знакахъ, очевидно различныхъ, какъ своими свойствами, такъ и способами ихъ выпуска.

Одни изъ этихъ знаковъ выпускаются частными банками въ видѣ банковыхъ безпроцентныхъ билетовъ, имѣя въ основанiи размѣнный металлическiй фондъ, — основанiи весьма непрочномъ, — какъ доказалъ это опытъ въ Англiи, Соединенныхъ Американскихъ Штатахъ и другихъ государствахъ при возникновенiи внутреннихъ серьозныхъ обстоятельствъ. Дpyгie, также безпроцентные денежные знаки, выпускаются правительственнымъ, учрежденiемъ безъ размѣннаго фонда, но утверждаясь на государственномъ кредитѣ, — основанiи незыблемомъ пока существуетъ государство. Третьи процентные денежные знаки, выпускаемые самими правительствами, процентные билеты, или, лучше сказать, облигацiи, въ оcнованie которыхъ положены были государственныя имущества, преимущественно земля, — основанiе крайне неудобное для денежнаго обращенiя, какъ послѣдствiя это доказали.

Смѣшивать такiе различные, по ихъ свойствамъ и способамъ выпуска, денежные знаки, и считать ихъ однозначущими, конечно, невозможно; однакожь такое смѣшенiе произошло у насъ во времена Павла I оффицiальнымъ образомъ, — при тогдашнемъ управленiи финансами графомъ Васильевымъ, и привело его къ дѣйствительно вредному и несостоятельному распоряженiю. Не безполезно разсказать какъ случилось это странное смѣшенie понятiй, и при какихъ обстоятельствахъ оно привело насъ къ eщe болѣе странному правительственному распоряженiю.

Вслѣдъ за кончиною императрицы Екатерины Великой началась у насъ борьба противъ введенной ею и завещанной намъ системы обращенiя бумажныхъ денегъ и системы государственнаго кредитнаго посредничества, основанныхъ на внутреннемъ государственномъ кредитѣ. Поводомъ къ этой борьбѣ были предшествовавшiя обстоятельства во Францiи, и направили неумѣлыхъ нашихъ тогдашнихъ финансовыхъ дѣятелей противъ ассигнацiонной нашей системы.

Ошибочное примѣненiе системы Джона–Ло къ выпуску процентныхъ бумажныхъ денегъ правительствомъ французской республики и постигшая затѣмъ эти деньги катастрофа навели ужасъ на всю Европу и придали слишкомъ важное значенiе ученiю о такихъ бумажныхъ деньгахъ, которыхъ выпуски основаны на металлическомъ фондѣ, что было весьма благопрiятно для плутократiи, которая и не преминула воспользоваться такимъ преувеличеннымъ значенiемъ ея собственнаго ученiя. На то, что система эта въ Англiи приведена была тогда, въ 1797 году, къ ея несостоятельности, что размѣнъ билетовъ англiйскаго банка тогда прекратился, никто не обращалъ вниманiя; всѣ имѣли въ виду только послѣдствiя наводненiя рынковъ французскими бумажными деньгами потерявшими свою цѣнность и называвшимися тогда ассигнацiями. Выпущенные правительствомъ Екатерины билеты или бумажныя деньги назывались тогда также ассигнацiями. — Это одинакое названiе двухъ совершенно разнородныхъ бумажныхъ денегъ привело многихъ къ ошибочному заключенiю, что тѣ и другiе денежныe знаки однозначущи по ихъ свойствамъ и послѣдствiямъ ихъ выпуска. Конечно чрезмѣрные выпуски тѣхъ и другихъ могутъ равно вести къ весьма вреднымъ послѣдствiямъ; но и между послѣдствiями выпуска тѣхъ и другихъ великая разница, что доказали громадные выпуски въ Соединенныхъ Американскихъ Штатахъ денежныхъ знаковъ во время ихъ междоусобной войны. Выпущенные процентные бумажные денежные знаки правительствомъ французской республики во время революцiи равно теряли свою цѣну, какъ внѣ, такъ и внутри государства, и никогда не поднялись, тогда какъ безпроцентные денежные знаки, выпущенные Соединенными Штатами и основанные на государственномъ кредитѣ, теряли часть своей цѣны только внѣ государства, а внутри страны обращались всегда въ номинальной цѣнѣ, и потомъ постепенно и въ самое непродолжительное время иностранный курсъ ихъ пришелъ въ нормальное положенiе, принятыми для сего разумными мѣрами американскаго правительства.

Въ то время, въ 1797 году, иностранный курсъ нашихъ тогдашнихъ ассигнацiй стоялъ на 31% ниже пари. Это тревожило наше правительство и дало слишкомъ невыгодное о нихъ понятiе, не смотря на то, что тогда же и билеты англiйскаго банка ходили при размѣнѣ на серебро на 25% ниже пари и на то, что тѣ и другiе денежные знаки ходили внутри своихъ государствъ по номинальной цѣнѣ, тогда какъ французскiя процентныя ассигнацiи потеряли цѣну и внутри самой страны. Это бываетъ впрочемъ всегда съ процентными денежными знаками; они, какъ облигацiи, всегда теряютъ часть своей цѣны и внутри государства.)

Притомъ же, какъ въ Англiи, такъ и у насъ звонкой монеты въ обращенiи было чрезвычайно мало, а вслѣдствiе задуманной войны съ французами и отправленiя нашихъ войскъ за границу монета была особенно необходима для нашего правительства^*). Недостатокъ монеты, паденiе вексельнаго курса, разстройство нашего экономическаго и финансоваго положенiя, дефициты въ государственномъ бюджетѣ, — все приписывалось въ то время нашей денежной системѣ, введенной и завѣщанной намъ императрицею Екатериною, — во всемъ были виноваты наши ассигнацiи, противъ которыхъ вооружались и которыя почитали однозначущими съ французскими ассигнацiями, а потому рѣшились приступить къ задуманнымъ финансовымъ реформамъ, посредствомъ которыхъ хотѣли постепенно извлечь ненавистныя ассагнацiи изъ обращенiя

Рядъ задуманныхъ реформъ состоялъ въ слѣдующемъ:

1) Манифестомъ 20 января 1797 года повелѣно было чеканить монету высшей пробы, серебряную 83¹/₃ пробы, а золотую 94²/₃.

2) Чтобы уменьшить требованiе ассигнацiй пpiостановлены были указомъ 21 декабря 1796 года ссуды изъ ломбардовъ подъ ручные залоги, а для заклада помѣщичьихъ имѣнiй учрежденъ былъ 18 декабря 1797 года «вспомогательный банкъ для дворянства", производившiй ссуды не ассигнацiями, но особыми банковыми билетами 500 рублеваго достоинства и приносящими 5%.

3) Выпущенныя ассигнацiи впервые тогда признаны были государственнымъ долгомъ, или какъ сказано было въ манифестѣ: «общенароднымъ долгомъ на казнѣ".

4) Для размѣна ассигнацiй на золотую и серебряную монету, или какъ въ указѣ 9–го февраля 1798 года сказано, «для преобразованiя государственныхъ ассигнацiй въ монету", открыта была при ассигнацiонномъ банкѣ контора для покупки металловъ.

5) Для поправленiя вексельныхъ курсовъ учреждена была въ 1798 году особая контора изъ иностранцевъ, которымъ подъ фирмою Воутъ, Велiо, Раль и К⁰ дозволено было именоваться придворными банкирами и предоставлено было исключительное право заниматься переводами казенныхъ платежей за границу, выписывать за счетъ казны товары, производить банкирскiя операцiи, поддерживать вексельные курсы трассировкою, арбитражами и другими операцiями, подъ надзоромъ государственнаго казначея за счетъ казны, на казенные капиталы и за извѣстное отъ казны вознагражденiе.

6) Для уравновѣшенiя государственныхъ расходовъ съ доходами и для выполненiя вышеизложенныхъ мѣръ, касающихся исправленiя денежной системы установлены были: новые особые сборы съ дворянскихъ имѣнiй на содержанiе губернскихъ присутственныхъ мѣстъ, новые сборы съ городовъ на содержанiе городскихъ полицiй, возвышенiе подушнаго оклада, прибавка на купеческiе капиталы по ¹/₄%, а на мѣщанъ по 50 коп., увеличенiе оброка съ казенныхъ крестьянъ, возвышенiе цѣнъ на гербовую бумагу и паспорты и многiя другiя надбавки въ различныхъ сборахъ и податяхъ.

Всѣ эти переходныя мѣры не повели однако къ желаемой цѣли, а только къ увеличенiю налоговъ и къ большему еще разстройству финансовъ.

Разсмотримъ хотя кратко послѣдствiя этихъ мѣръ:

1) Измѣненiе пробы серебряной и золотой монеты.

Справедливая эта мѣра могла бы принести пользу только тогда, когда бы развившеюся нашею разнородною производительностiю и средствами отпускной торговли вексельный курсъ нашъ стоялъ твердо въ нормальномъ положенiи, а при существовавшихъ тогда обстоятельствахъ, когда съ одной стороны производительность наша и выгоды нашего торговаго флота, а вмѣстѣ съ тѣмъ и независимость нашей внѣшней торговли были поражены состоявшимся тогда торговымъ трактатомъ съ Англiей, основанномъ какъ бы на равенствѣ правъ обоихъ государствъ, и когда съ другой стороны потребность въ Англiи и другихъ государствахъ къ извлеченiю отъ насъ монеты такъ возростала, — возвышенiе пробы нашей золотой и серебряной монеты, безъ удаленiя причинъ содѣйствующихъ пониженiю нашего вексельнаго курса, только облегчало средства иностранцевъ къ извлеченiю нашей монеты и усиливало ея исчезновенiе у насъ.

2) Прiостановленiе выдачи ссудъ и учрежденiе вспомогательнаго банка для дворянъ.

Прiостановленiе ссудъ произвело и должно было произвести остановку многихъ промышленныхъ дѣлъ пользовавшихся кредитомъ въ прежнихъ банковыхъ учрежденiяхъ и за симъ хотя временный застой торговли. Впрочемъ эта прiостановка продолжалась весьма недолго. Нужда заставила возстановить выдачу ссудъ. Сначала въ Москвѣ разрѣшено было выдавать изъ ссудной казны, подъ одинъ залогъ до «1000 рублей, пока домашнiя обстоятельства дозволятъ дальнѣйшее оной распространенiе", а потомъ въ апрѣлѣ 1800 года: «выдачу, ограниченную до 1,000 рублей каждому лицу, съ платежемъ по 8 процентовъ и по 4 погашенiя велѣно было распространить до 3,000 рублей каждому лицу, съ платежемъ по 6% и по 3% погашенiя"; срокъ же займовъ подъ деревни и дома изъ сохранныхъ казнѣ велѣно было распространить съ прежнихъ 5–ти на 8 лѣтъ.

Учрежденiе вспомогательнаго банка для дворянъ, съ выдачею процентныхъ билетовъ 500 рублеваго достоинства, — учрежденiе имѣвшее цѣлью обуздать и уменьшить требованiе ассигнацiй — не принесло ожидаемой пользы.

Хотя для облегченiя въ обращенiи новыхъ билетовъ придуманы были многiя мѣры, но и онѣ ни къ чему не послужили.

Для упроченiя довѣрiя публики къ новымъ процентнымъ бумагамъ въ томъ же манифестѣ было объявлено «что вѣрность капитала, представляемаго билетами, обезпечена залогомъ истиннаго и вѣрнаго недвижимаго имѣнiя, утверждается еще защитою всѣхъ правительствъ и собственнымъ Нашимъ наблюденiемъ за исполненiемъ тѣми правительствами своихъ обязанностей".

Чтобъ облегчить этимъ билетамъ свободное обращенiе дозволено было «передавать ихъ изъ рукъ въ руки по передаточной надписи, принимать по всѣмъ казеннымъ мѣстамъ для сбора государственныхъ податей, въ уплату установленныхъ взысканiй и долговъ, и въ заемномъ банкѣ въ уплату прежнихъ долговъ, принимать въ уплату при покупкѣ частными лицами просроченныхъ банку имѣнiй, равнымъ образомъ принимать въ залогъ по откупамъ и подрядамъ".

Для обузданiя или «истребленiя лихвы" сдѣлано было еще слѣдующее постановленiе: «Получившiе изъ вспомогательнаго банка билеты имѣютъ право обратить оные на предметъ точнаго ихъ установленiя, разумѣя на уплату своихъ долговъ; если же кто изъ кредиторовъ платежа билетами не приметъ, въ такомъ случаѣ онаго признавать за явнаго корыстолюбца и гнуснаго ростовщика и капиталъ его въ долгу числящiйся арестовать въ пользу вспомогательнаго банка и въ тоже время, уничтожа имѣвшiяся у него на тотъ капиталъ всякаго рода обязательства, обращать платежъ капиталовъ въ сумму вспомогательнаго банка... Таковое постановленiе имѣетъ цѣлью своею истребленiе лихвы".

Но посмотримъ какiе были результаты учрежденiя такого вспомогательнаго банка, открывшаго свои дѣйствiя 1 марта 1798 года какъ по ссудамъ, такъ и по выпуску его билетовъ?

Менѣе нежели чрезъ 4 мѣсяца, а именно 21–го iюля того же 1798 года, является указъ, въ которомъ говорится: «казеннымъ мѣстамъ, куда по 6–му пункту нашего манифеста о вспомогательномъ для дворянъ банкѣ въ уплату частныхъ долговъ и казенныхъ взысканiй и недоимокъ, до состоянiя сего учрежденiя накопившихся, поступать будутъ билеты онаго банка, присылать оные въ государственный ассигнацiонный банкъ, который будетъ промѣнивать на ассигнацiи, заимствуя оный изъ тѣхъ кои для сожженiя поступаютъ, и посему казенныя мѣста имѣютъ поступать во всѣхъ случаяхъ, даже если бы въ уплату означенныхъ нынѣ долговъ и въ меньшей несравненно цѣнѣ взносомъ былъ билетъ 500 pyблеваго достоинства, удовлетворя изъ казны нашей остальнымъ противъ казеннаго долга, или взысканiя, количество денегъ беззамедлительно, поелику всякое казенное мѣсто въ точномъ прiемлемаго билета промѣнѣ уже удостовѣрено".

Указомъ 25 октября того же 1798 года повелѣно было государственному заемному банку всѣ поступающie въ него билеты вспомогательнаго банка отсылать въ ассигнацiонный банкъ для вымѣна и зачисленiя по счетамъ.

Манифестомъ того же 25 октября «дабы вящше возсодѣйствовать въ обезпеченiи займовъ и удержать ненасытность алчбы", постановлены были, между прочимъ слѣдующiя правила: дозволено «заемщикамъ и самые проценты платить банковыми билетами, кто изъ нихъ пожелаетъ; для удобнѣйшаго хожденiя банковыхъ билетовъ надѣлать оныхъ достоинствомъ и въ 200 рублей, которыми крупные и промѣнивать тѣмъ кто пожелаетъ; доплачивать деньгами, чего къ мелкимъ билетамъ доставать не будетъ, и наконецъ позволено приходящимъ приносить въ банкъ для обмѣна билетовъ столько, сколько пожелаетъ не ограничивая числа оныхъ, ибо, для скорѣйшаго и безостановочнаго размѣна приносимыхъ въ банкъ билетовъ, мы снабдили оный достаточною суммою, могущей удовлетворить требованiе каждаго".

Декабря 22–го того же года дозволено ссуднымъ и сохраннымъ казнамъ отсылать поступающiе къ нимъ банковые билеты въ ассигнацiонный банкъ для размѣна ежемесячно, сначала суммами въ 6,000 рублей, а потомъ и до 100,000 рублей. Въ тоже время предписано, «чтобы покупщики съ публичнаго торга деревень, домовъ и разныхъ залоговъ платили не билетами вспомогательнаго банка, а наличными деньгами".

Наконецъ въ слѣдующемъ 1799 году ссуды изъ вспомогательнаго банка билетами были прiостановлены, и вслѣдствiе того, указомъ 7–го мая возстановленъ порядокъ взысканiя по векселямъ и закладнымъ на томъ основанiи какъ до состоянiя манифеста о вспомогательномъ банкѣ было, т. е. билеты банка признаны необязательными къ прiему въ платежи по долгамъ.

Вслѣдъ за тѣмъ приказамъ общественнаго призрѣнiя, казеннымъ палатамъ и всѣмъ прочимъ казеннымъ мѣстамъ указомъ 29 августа предписано отослать накопившiеся у нихъ банковые билеты въ вспомогательный банкъ, а въ указѣ 19–го сентября государственному заемному банку соизволено: «дабы должники осьмилѣтняго банка (т. е. заемщики по осьмилѣтнимъ займамъ изъ государственнаго банка) свои долги платили тою монетою, какою они получали изъ банка; а билетами вспомогательнаго банка принимать платежъ только отъ тѣхъ, которые лично отъ того банка на платежъ осьмилѣтнему вспоможенiю просили".

Сумма билетовъ, выпущенныхъ вспомогательнымъ банкомъ въ обращенiе съ марта 1798 года по май 1799 года, т. е. въ теченiи 14 мѣсяцевъ, простиралась до 59.000,000 рублей^*).

Естественными результатами вышеописанной, краткосрочной и неудавшейся финансовой операцiи, но послужившей причиною запутанности и растройства финансоваго хозяйства, были: увеличенiе штата экспедицiи для заготовленiя листовъ для государственныхъ ассигнацiй, повышенiе процентовъ по государственному заемному банку на вклады съ 4¹/₂ на 5, а по ссудамъ съ 5 на 6, и въ видахъ облегченiя заемщиковъ изъ сохранной казны, увеличенiе срока займовъ подъ деревни и дома съ 5–ти на 8 лѣтъ, съ тѣмъ чтобы первые три года платимы были одни проценты, въ послѣдующiя пять лѣтъ ежегодно проценты и пятую часть капитала"^**).

Такимъ образомъ двоякая цѣль, которой думали достигнуть этою мѣрою, т. е. обузданiе лихвы и уменьшенiя надобности въ ассигнацiяхъ не только не отшатнувшись отъ указаннаго императрицею Екатериною направленiя въ дѣлахъ финансовыхъ, наши реформаторы того времени впали въ то именно положенiе, котораго старались избѣжать.

Вѣрно понявъ сущность потребностей народныхъ, Екатерина знала что нуждающимся въ ссудахъ нужны наличныя деньги, а не процентныя бумаги. Послѣднiя, по ея мнѣнiю, были ничто иное какъ товаръ^*) который, для того чтобы служить съ пользою нуждающимся, надобно еще продать можетъ быть дѣйствительнымъ лихоимцамъ и продать какъ товаръ при дороговизнѣ денегъ, по дешевой цѣнѣ, слѣдовательно въ крайнiй ущербъ нуждающимся въ деньгахъ. Она установила: выдавать ссуды нуждающимся въ деньгахъ прямо наличными деньгами, а не процентными бумагами.

Такимъ средствомъ императрица достигала прямо двоякой цѣли: помогала нуждающимся и сдерживала лихоимство. Но реформаторы временъ Павла I поступали наоборотъ. При выдачѣ ссудъ процентными бумагами предложенiе ихъ на продажу увеличилось, тогда какъ запасъ наличныхъ денегъ, при увеличившемся на нихъ спросѣ, оставался тотъ же.

Неминуемымъ слѣдствiемъ такого положенiя дѣлъ должно было произойти вздорожанiе денегъ и паденiе цѣнъ на процентныя бумаги.

Такъ и случилось; а такъ какъ предложенiе процентныхъ бумагъ, появившихся на рынкѣ внезапно, было значительно, то и послѣдовало то быстрое паденiе ихъ цѣны, о которомъ упоминается въ указѣ 21 iюля 1798 года.

Выпускомъ 5% билетовъ реформаторы временъ Павла надѣялись уменьшить надобность въ выпускѣ ассигнацiй. Они упустили изъ вида, что хотя и можно въ народномъ хозяйствѣ одинъ сортъ денегъ замѣнить другимъ; но положительно невозможно замѣнить ничѣмъ инымъ, какъ только деньгами–же, и что процентныя бумаги, не будучи деньгами въ полномъ ихъ значенiи, имѣли болѣе значенiе имущественныхъ документовъ, были товары, и потому не только не могли замѣнить денегъ, но для того, чтобы свободно обращаться, переходить свободно изъ рукъ въ руки, требовали содѣйствiя того орудiя, которымъ свободнѣе производится и облегчается обращенie.

Оттого новый выпускъ 5% билетовъ вспомогательнаго банка не только не удовлетворялъ бывшей тогда нужды въ деньгахъ, но еще болѣе увеличивалъ ее. Оттого реформаторы того времени, думая уменьшить надобность въ выпускѣ ассигнацiй, выпускомъ 59 миллiоновъ 5% билетовъ только увеличили ее, и потому должны были чрезъ 4 мѣсяца послѣ открытiя дѣйствiй вспомогательнаго банка приступить къ размѣну его билетовъ на старыя, ветхiя ассигнацiи и къ выпуску за симъ новыхъ, а наконецъ принуждены были совершенно остановить дѣйствiе этой неудавшейся финансовой операцiи.

Смѣшенiе въ понятiяхъ императора Павла I нашихъ ассигнацiй съ ассигнацiями французскими и непрiязнь его «къ беззаконному, богомерзкому, на буйствѣ основанному французскому правительству" того времени были отчасти побудительною причиною этой операцiи, послужившей ко вреду нашихъ финансовъ, но конечно еще болѣе неясное пониманiе нашими влiятельными въ то время реформаторами сущности вынущенныхъ правительствомъ французской республики ассигнацiй было причиною нашей несчастной операцiи. Иначе они должны были бы понять что они выпускаютъ такiе же денежные знаки, какими были французскiя ассигнацiи, участь которыхъ, поражавшая тогда своими послѣдствiями, была на виду у всѣхъ.

Тожественность французскихъ ассигнацiй съ нашими билетами вспомогательнаго банка, поразительна, если обратить вниманiе на свойства тѣхъ и другихъ, приданныя имъ правительствами.

Во Францiи весною 1790 года нацiональное собранiе разрѣшило выпускъ на 16.000,000 ливровъ (процентныхъ) ассигнацiй, обезпечивъ ихъ землей. У насъ вспомогательный банкъ открылъ свои дѣйствiя весною 1798 года выпускомъ (процентныхъ) билетовъ 500 рублеваго достоинства, обезпеченныхъ дворянскими имѣнiями, — слѣдственно тоже землею.

Во Францiи въ сентябрѣ разрѣшенъ былъ новый выпускъ на сумму 32.000,000 ливровъ. Этимъ выпускамъ сильно противились Талейранъ и другiе передовые люди, предсказывавшiе ихъ обезцѣненiе, но Мирабо энергически поддерживалъ эти ассигнацiи, отрицая возможность ихъ паденiя въ слѣдующихъ словахъ: «Напрасно агсигнацiи, обезпеченныя поземельными имуществами, уподобляютъ обыкновеннымъ бумажнымъ денежнымъ знакамъ, имѣющимъ насильственный курсъ. Ассигнацiи эти представляютъ дѣйствительную собственность, самое вѣрное изъ всѣхъ имуществъ — землю, по которой мы ходимъ и проч." У насъ было сказано: «Въ билетѣ означенъ капиталъ имъ представляемый, удостовѣренiе, что въ достоинствѣ своемъ онъ обезпеченъ залогомъ недвижимаго и никакому сомнѣнiю неподверженнаго имѣнiя... Установленные билеты, бывъ обезпечены въ своемъ существованiи, долженствуютъ безпрекословно въ полной удостовѣрительности приняты быть каждымъ частнымъ человѣкомъ".

Французскiя ассигнацiи приносили 4 процента въ годъ. Билеты вспомогательнаго банка приносили 5 процентовъ.

Во Францiи «уже въ iюлѣ 1790 года" (слѣдовательно чрезъ 3 или 4 мѣсяца послѣ перваго выпуска) «обнаружилось обезцѣненiе бумагъ въ такой сильной степени, что возбудило серьозныя опасенiя". У насъ указомъ 21 iюля 1798 года (слѣдовательно также чрезъ 4 мѣсяца послѣ перваго выпуска) предписанно казеннымъ мѣстамъ, имѣющимъ билеты вспомогательнаго банка, присылать въ государственный ассигнацiонный банкъ для размѣна на ассигнацiи, и продолжать принимать эти билеты въ уплату долговъ казнѣ даже и тогда, когда они въ меньшей цѣнѣ вносимы были противъ 500 рублеваго достоинства. Итакъ билеты эти, выпущенные на сумму до 59 миллiоновъ рублей, поступивъ въ обращенiе не долго удержались въ цѣнѣ и правительство принуждено было поспѣшно вымѣнять ихъ на ассигнацiи.

Во Францiи «конвентъ опредѣлилъ шести–мѣсячное тюремное заключенiе въ цѣпяхъ всякому кто рѣшится покупать или продавать ассигнацiи на деньги за сумму неравную ихъ номинальной цѣнѣ, или дѣлать какое–либо различiе между монетою и бумажною цѣною при платежѣ за товары". Напрасныя усилiя. У насъ постановлено было, что «если кто либо изъ кредиторовъ платежа билетами не приметъ, въ такомъ случаѣ онаго признавать за явнаго корыстолюбца и гнуснаго ростовщика, и капиталъ его въ долгу числящiйся арестовать въ пользу вспомогательнаго банка". Эта принудительная мѣра оказалась тоже недѣйствительною.

Во Францiи наконецъ «16 iюля 1796 года вся эта система была разомъ низпровергнута. Изданъ былъ декретъ, которымъ установлялось что каждый можетъ совершать сдѣлки на всякiй видъ монеты или денегъ и что поземельные билеты (т. е. ассигнацiи) могутъ быть принимаемы по ихъ текущей цѣнѣ, о которой казначейство бралось публиковать ежедневно". Точно также и у насъ операцiя билетами вспомогательнаго банка окончилась тѣмъ, что 7 мая 1799 года возстановленъ порядокъ взысканiя по векселямъ и закладнымъ «на томъ основанiи какъ до состоянiя манифеста о вспомогательномъ банкѣ было", т. е. прiемъ билетовъ банка въ платежъ признанъ необязательнымъ.

Разница между упомянутыми французскою и нашею операцiями состояла въ томъ, что первая продолжалась шесть лѣтъ и два мѣсяца и французы успѣли въ это время выпустить поземельныхъ ассигнацiй на сумму 45 миллiрдовъ франковъ; а наши финансисты временъ Павла I (къ чести ихъ будь сказано) скорѣе увидѣли свою ошибку и ограничились выпускомъ вышесказанныхъ процентныхъ билетовъ только на сумму 59 миллiоновъ рублей, иначе вѣроятно цѣна и нашихъ билетовъ упала бы также низко, какъ и цѣна французскихъ поземельныхъ процентныхъ ассигнацiй.

Поразительное сходство этихъ двухъ финансовыхъ операцiй по ихъ цѣли, обстановкѣ и послѣдствiямъ, равно какъ тожественность ихъ основанiй даютъ полное право заключать что эти два сорта процентныхъ бумагъ, хотя и имѣли различныя названiя, но по существу своему были совершенно однозначущи, и что они одинаково не были вполнѣ деньгами, а преимущественно документами, доказывающими право на обладанiе недвижимостiю, приносящею опредѣленный доходъ, и ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть сравниваемы съ нашими государственными ассигнацiями.

Система французскихъ процентныхъ ассигнацiй признана всѣми экономистами системою Джона Ло; а потому и система нашихъ поземельныхъ процентныхъ билетовъ, которымъ посредствомъ принудительнаго курса хотѣли придать вполнѣ значенiе и свойства денегъ, была чистѣйшимъ лоизмомъ, въ который вдались нечаянно наши финансовые дѣятели временъ Павла I, потому что почитали лоизмомъ не то, что они дѣлали, но систему государственныхъ ассигнацiй введенныхъ Екатериною, которыя не имѣли ничего общаго, ничего схожаго съ французскими ассигнацiями.

Въ оправданiе финансовыхъ дѣятелей того времени можно сказать: наука въ то время была еще такъ мало разработана, что не только не представляла достаточно непреложныхъ выводовъ и указанiй, которыми бы возможно было вполнѣ руководствоваться, но не имѣла достаточно собранныхъ фактовъ, такихъ фактовъ почерпнутыхъ изъ опыта, которые могли бы занимающемуся наукою, а тѣмъ менѣе призванному управлять финансовымъ дѣломъ, служить повѣркою его собственныхъ соображенiй и выводовъ. Не то должно сказать о проповѣдяхъ настоящихъ нашихъ адептовъ финансовой и экономической науки, предлагающихъ гоненiе на наши ассигнацiи и въ тоже время поощряющихъ всякiе выпуски акцiй, облигацiй, закладныхъ листовъ и вообще процентныхъ бумагъ, ни мало не помышляя о томъ куда мы идемъ при настоящихъ нашихъ финансовыхъ и экономическихъ порядкахъ, согласованныхъ съ принципами весьма выгодными для плутократiи?

Въ отвѣтъ на это мы поговоримъ впослѣдствiи.

25–го iюля 187 года.

А. Шиповъ.

_____

РУССКIЕ ЛИСТКИ ИЗЪ–ЗА ГРАНИЦЫ^*).

VI.

Ирвингиты въ Лондонѣ.

Въ одной изъ центральныхъ частей Лондона, въ Гордонъ–скверѣ, стоитъ массивное зданiе съ надписями, изъ которыхъ видно его имя и назначенiе: «Центральная католическая апостольская церковь" (Catholic and Apostolic Church). Вы входите и видите въ самомъ притворѣ двъ чаши — какъ въ латинскихъ церквахъ — со святой водою, которую входящiе и выходящiе достаютъ концами пальцевъ. Идете дальше — видите надъ собой величественные, великолѣпные своды готическаго собора, одного изъ красивѣйшихъ новыхъ соборовъ въ Лондонѣ. Въ глубинѣ — изукрашенный алтарь, со свѣчами и дарохранительницей, въ таинственномъ освѣщенiи изъ высокаго расписаннаго по стеклу окна. Все обширное зданiе наполнено народомъ сидящимъ въ благоговейной тишинѣ въ ожиданiи богослуженiя. Садитесь и вы: черезъ минуту подходитъ къ вамъ церковникъ въ черной мантiи съ лентами, и учтиво подаетъ вамъ книжку чтобы удобнѣе было слѣдить за богослуженiемъ. Изъ надписи на ней видно что подобныя книжки назначены исключительно для чужихъ, приходящихъ въ храмъ познакомиться съ его уставомъ.

Минутъ за десять до начала службы начинается музыка: гдѣ–то высоко подъ сводами органъ, и прекрасные, торжественные звуки, отдаваясь вверхъ, настроиваютъ душу къ благоговѣнiю. Органъ превосходный, играетъ артистъ, музыка — Гайдна, изъ «Семи словъ Спасителя".

Органъ смолкаетъ. Отворяется боковая дверь: изъ нея выходитъ, по два въ рядъ, длинная процессiя пѣвцовъ и священнослужителей. Всѣхъ будетъ человѣкъ сорокъ, и всѣ въ живописныхъ костюмахъ, — бѣлыя или черныя волнующiяся одежды, съ лентами краснаго, фiолетоваго или желтаго цвѣта, по степени и чину, идутъ торжественно, въ молчанiи; у иныхъ цвѣтные орари черезъ плечо. Всѣ размѣщаются въ чиновномъ порядкѣ посреди церкви, впереди алтаря. Позади всѣхъ идетъ сѣдой старецъ, въ богатой ризѣ фiолетоваго цвѣта, изъ бархата съ парчою; на плечахъ у него что–то въ родѣ омофора. Это предстоятель церкви и носитъ званiе ангела. Онъ одинъ входитъ на возвышенiе у cтѣны, въ pодѣ каѳедры, и начинаетъ вечернее богослуженiе, по чину составленному примѣнительно къ англиканскому обряду, только съ измѣненiемъ и прибавкою нѣкоторыхъ молитвъ и обрядовъ. Онъ произноситъ слова внятно и торжественно, речитативомъ, заканчивая каждую рѣчь пѣвучимъ протяженiемъ голоса. Собранiе отвѣчаетъ ему, гдѣ положено, пѣвучимъ речитативомъ. Читается Св. Писанiе, поются псалмы и гимны подъ звукъ органа. Возлѣ меня, на скамейкѣ, лежитъ книжка гимновъ въ стихахъ: она вся заимствована изъ разныхъ источниковъ, изъ частныхъ собранiй, изъ англиканскаго сборника, отъ методистовъ, изъ католическаго служебника, изъ служебниковъ православной церкви; я замѣтилъ въ ней, между прочимъ, прекрасныя переложенiя изъ нашего пасхальнаго канона.

Въ срединѣ службы старикъ подходитъ къ алтарю, раскрываетъ дарохранительницу, вынимаетъ изъ нея ковчегъ съ запасными дарами и выноситъ на средину церкви. При этомъ полагаются особыя молитвы. Вскорѣ затѣмъ происходитъ возношенiе ѳимiама. Старецъ беретъ курящiйся сосудъ и, стоя посреди церкви, возноситъ его высоко надъ головою къ небесамъ, повторяя нѣсколько разъ это движенiе, покуда продолжается гармоническое пѣнiе молитвы взятой буквально съ нашего: «Да исправится молитва моя". Эта минута очень торжественна. Богослужeнie длится часа полтора, съ 5 до 6¹/₂ пополудни и оканчивается въ вечернемъ сумракѣ. Процессiя клириковъ тѣмъ же порядкомъ выходитъ изъ церкви.

Это воскресная служба — вечерняя. Въ 6 часовъ утра и въ 5 пополудни служба здѣсь ежедневная. Сверхъ того, по воскресеньямъ, въ 10 часовъ утра бываетъ служба Евхаристiи и продолжаетса часа три, почти до часу пополудни, съ особеннымъ великолѣпiемъ одеждъ, обрядовъ и музыки, и съ проповѣдью.

Что же это за церковь — ни католическая ни протестантская, а сама по себѣ, съ такимъ роскошнымъ обрядомъ? Повѣрятъ ли что эта церковь есть выродокъ не просто изъ протестантизма, а еще изъ самаго строгаго и голаго чина шотландскихъ пресвитерiанъ, что она въ началѣ своемъ отличалась оттѣнкомъ рацiональнаго ученiя и стремленiемъ къ очищенiю обряда, и безъ того голаго. Это церковь такъ называемыхъ ирвингитовъ, сама себя называющая апостольскою церковью.

Кто былъ ея основателемъ трудно и опредѣлить съ точностью въ нынѣшнемъ ея видѣ; но пошла она около 1830 года отъ нѣкоего Эдуарда Ирвинга, знаменитаго когда–то проповѣдника, предстоятеля пресвитерiанской церкви въ Реджентъ–скверѣ. Это былъ замѣчательный человѣкъ, съ огнемъ и съ талантомъ, съ сильнымъ влiянiемъ на всѣхъ кто подходилъ къ нему для вѣроученiя. Исторiя его въ свое время была великимъ общественнымъ событiемъ въ Англiи, и память его свято чтится многими до нынѣ. (Есть пространная бiографiя его, прекрасно написанная мистриссъ Олифантъ). Онъ додумался до страннаго учета, въ которомъ догматическiя фантазiи (главною изъ нихъ было ученiе о томъ, что естество Христа–Искупителя было подвержено грѣху) соединились съ увлеченiями мистицизма и духовнаго самообольщенiя, съ вѣрою въ собственную прорицательную и чудодѣйственную силу. Его предали церковному суду, отлучили отъ церкви, лишили церковнаго званiя и онъ умеръ въ нуждѣ. Но послѣ того осталась цѣлая школа послѣдователей, которые выработали, какъ нерѣдко случается, подъ его именемъ собственную систему и, наконецъ, снявъ съ себя самое имя, провозгласили себя уже не ирвингитами, а апостольскою церковью. Отличительныя черты ихъ ученiя состоятъ, во первыхъ, въ возстановленiи апостольства, которое они почитаютъ прервавшимся съ кончины св. Iоанна Богослова; на этомъ основанiи ирвингиты полагаютъ у себя четыре степени церковнаго служенiя, считая ихъ необходимымъ условiемъ правильной церковной организацiи: апостоловъ, пророковъ, евангелистовъ и пастырей. Во вторыхъ, къ ученiю ихъ относится непрестанное ожиданiе пришествiя Христова въ мiръ; въ третьихъ, вѣра въ непосредственное и непрерывное видимое дѣйствiе въ церкви даровъ св. Духа. Въ этомъ смыслѣ они имѣютъ у себя пророковъ: живой органъ для возвѣщенiя вѣрнымъ ученiя и вѣщанiя св. Духа. У ирвингитовъ, какъ и у мормоновъ, чрезъ пророковъ дополняется и измѣняется устно первоначальное уставленное ученiе. Такъ въ 1632 году указано имъ необходимое число апостоловъ — 12, и съ той поры стали они имѣть 12 апостоловъ, разсѣянныхъ по вселенной. Въ послѣднее время число это, за выбытiемъ наличныхъ апостоловъ, сократилось до 3–хъ, но три существующiе, дѣйствующiе, дѣйствуютъ ревностно. Какъ ни страннымъ кажется это ученiе ирвингитовъ посреди англиканской церкви, — ихъ церковь процвѣтаетъ и прiобрѣтаетъ приверженцевъ даже между многими учеными людьми; лѣтъ пятнадцать тому назадъ одинъ изъ ученѣйшихъ германскихъ богослововъ, благочестивый Тиршъ, утратилъ свою каѳедру въ Марбургскомъ университетѣ за то что сталъ открыто исповѣдывать ученiе ирвингитовъ. И нынѣ есть въ англиканской церкви духовныя лица, которыя, не переставая быть членами своей церкви, держатся того же ученiя. Оно представляетъ особенныя къ тому удобства, и потому особенныя опасности для людей склонныхъ къ увлеченiю. Ирвингиты не считаютъ себя особою, замкнутою церковью, и потому не требуютъ видимаго къ себѣ перехода и видимаго исповѣданiя. Свою церковь они признаютъ единымъ собранiемъ всѣхъ крещеныхъ христiанъ, и принимаютъ символъ вѣры — апостольскiй, никейско–константинопольскiй и такъ называемый аѳанасiевскiй; формулу вѣры расширяютъ по возможности (такъ, напр., въ символѣ, который напечатанъ у нихъ въ служебникѣ и произносится въ церкви, нѣтъ ни слова о происхожденiи св.  Духа). Они сами проповѣдуютъ что со всякою церковью христiанскою, гдѣ есть крещенiе, готовы быть въ общенiи; и въ какой бы странѣ ни жили, молятся церковною молитвой, за господствующую тамъ христiанскую церковь и за ея духовное правительство. И такъ они, съ своей точки зрѣнiя, не полагаютъ различiя между римскимъ, восточнымъ и протестантскимъ церковнымъ собранiемъ. Въ Россiи, добиваясь себѣ признанiя отъ правительства, они предполагали молиться за Царя, за синодъ и за Церковь. Въ лондонскомъ ихъ соборѣ, у алтаря, красуется характерная надпись означающая молитву ирвингiанъ «Рro Ecclesiis Anglicanis", — за англiйскiя церкви.

Въ Англiи ирвингiане имѣютъ уже семь церквей и обладаютъ значительными средствами, отъ частныхъ приношенiй. Достаточно взглянуть на ихъ соборъ чтобъ убѣдиться въ томъ что они богаты. На построенiе этого храма подлинно замѣчательнаго по красотѣ и по размѣрамъ, одинъ богатый англичанинъ пожертвовалъ 80,000 фунтовъ.

______

VII.

Деисты и унитарiи въ Лондонѣ_.

Лондонъ — по преимуществу городъ всевозможныхъ сектъ. Едва ли въ другомъ городѣ найдется столько разнообразныхъ вѣроученiй и мѣстъ для богослуженiя, столько интересныхъ матерiаловъ для непосредственнаго изученiя любопытному по этой части наблюдателю. Нынѣшнимъ лѣтомъ появилась подъ названiемъ: unorthodox London (неправославный Лондонъ) книга нѣкоего Девиса, который въ теченiе нѣсколькихъ лѣтъ розыскивалъ и посѣщалъ сборища и церкви всѣхъ возможныхъ вѣроученiй и толковъ, какiе можно встрѣтить въ Лондонѣ.

Книга эта написана въ духѣ самой широкой терпимости, и авторъ поставилъ къ ней эпиграфомъ текстъ: «въ Дому Отца Моего обителей много". Многiя изъ религiозныхъ обителей указанныхъ въ книгѣ кажутся до того узки и душны, что трудно повѣрить какъ могутъ живые люди находить въ нихъ прiютъ своему религiозному чувству и сознанiю. Еще болѣе удивляешься, когда узнаешь что люди извѣстные обширнымъ умомъ и ученостью устанавливаютъ иногда свои вѣрованiя въ этихъ прiютахъ, пренебрегая той церковью въ которой родились и выросли и въ которой, кажется, сроднѣе было бы успокоиться вѣрующему духу въ просвѣщенномъ человѣкѣ. Не странно ли, напримѣръ, что знаменитый Фарадей, первое свѣтило современной науки, принадлежалъ, по вѣрѣ, къ темной и малоизвѣстной сектѣ сандеманцевъ или гласситовъ, имеющей весьма небольшое число приверженцевъ только въ Англiи, въ Шотландiи и частiю въ Америкѣ. Эта секта возникла въ первой половинѣ прошлаго столѣтiя и названа но имени основателя своего, шотландскаго пастора Гласса и зятя его Сандемана. Главную ея особенность составляетъ непомѣрное извращенiе протестантскаго ученiя о благодатномъ дѣйствiи вѣры. Гласситы отвергаютъ вовсе религiозное значенiе дѣла; дѣла, по ученiю ихъ, совсѣмъ ничтожны: смерть Христова, сама по себѣ, независимо не только отъ дѣла, но и отъ духовнаго сознанiя каждаго человѣка, снимаетъ осужденiе со всѣхъ и каждаго, и самаго ужаснаго грѣшника поставляетъ безвиннымъ во cпacенie. Такой догматъ даетъ голый, безотрадный видъ всему ученiю и богослуженiю сектаторовъ. Въ немъ нѣтъ мѣста ни дѣламъ благочестiя и любви, ни надеждѣ христiанской: все ограничивается холоднымъ, отрѣшеннымъ отъ жизни сознанiемъ историческаго событiя. Однако, въ силу его, сектаторы почитаютъ себя братьями и соединяются отъ времени до времени обязательно на вечерахъ любви, гдѣ выбираютъ другъ возлѣ друга мѣста по жребiю и послѣ вечера обязаны привѣтствовать другъ друга лобзанiемъ.

Замѣчательно что нѣтъ ни одного ученiя, въ которомъ не обнаруживалась бы потребность религiознаго обряда. Потребность религiознаго чувства такъ сильна въ человѣчествѣ, что и люди, отрицающiе религiю, рано или поздно склоняются къ той или другой, хотя бы смутной и неопредѣлительной формѣ религiознаго культа, такъ что въ самомъ отрицанiи у нихъ, безсознательно, проявляется стремленie къ чему–то положительному: нерѣдко случается что люди, стремясь къ очищенiю отвергнутаго вѣрованiя и обряда, впадаютъ въ иное, сочиненное ими вѣрованiе — сложнѣе прежняго покинутаго, и принимаютъ обрядъ грубѣе прежняго, осужденнаго ими за грубость. Такъ совершается теченiе въ неисходномъ кругу: изъ христiанства вырождается новѣйшее язычество, съ тѣмъ чтобы снова придти современемъ къ той же точкѣ изъ которой вышло. Люди, отвергнувшiе Бога и христiанство въ концѣ прошлаго столѣтiя, сочинили же себѣ богиню разума. Нѣтъ сомнѣнiя что и атеисты нашего времени, если дождутся когда нибудь до торжества коммуны и до совершенной отмѣны христiанскаго богослуженiя, создадутъ себѣ какой нибудь языческiй культъ, воздвигнутъ себѣ или своему идеалу какую нибудь статую и станутъ чествовать ее, — а другихъ принуждать къ тому же.

Коммунисты покуда занимаются еще агитацiей, пропагандой и интригой, и не нуждаются ни въ какомъ культѣ. Но интересно видѣть, какой культъ сочинили себъ послѣдователи такъ называемой натуральной, философской религiи. Въ Лондонѣ можно видѣть образцы богослужебнаго ихъ обряда. Есть кружки деистовъ, въ которыхъ сложилось своеобразное богослуженiе. Его можно видѣть въ улицѣ Финсбюри, въ такъ–называемой Фоксовой молельнѣ (South place Chapel). Тамъ служитъ и проповѣдуетъ нѣкто Кòнуей (Conway), по воскресеньямъ, въ 12 часу утра. Онъ считается въ Лондонѣ главою такъ–называемаго вольнаго общества деистовъ. Разумѣется, въ молельнѣ нѣтъ никакого убранства: только скамьи да каѳедра, на которую всходитъ ораторъ, въ обыкновенномъ платьѣ. Онъ же и сочинитель всего богослужебнаго обряда, изъ котораго тщательно устранено все похожее на общественную молитву. Въ началѣ и въ концѣ собранiя поется гимнъ изъ частнаго сборника, не всѣми присутствующими, но особымъ хоромъ пѣвцовъ. Между гимнами полагается три чтенiя, по назначенiю предстоятеля: изъ Ветхаго Завѣта, изъ Новaго Завѣта и кромѣ того изъ какого нибудь литературно–назидательнаго сочиненiя, напримѣръ изъ Паркера, изъ Pilgrim's Progress; бываютъ чтенiя изъ новыхъ поэтовъ, изъ сочиненiй Мадзини, Вольтера и т. п. Затѣмъ происходитъ — не проповѣдь въ принятомъ смыслѣ, а чтенiе оратора, на избранную имъ тему философскаго содержанiя. Такъ въ одно воскресенье говорилось о значенiи Вольтера (который считается между деистами великимъ генiемъ ихъ вѣры), — въ другой разъ о значенiи разума въ спорахъ о вѣрѣ; — о жизни и дѣятельности Мадзини. Иногда предстоятель уступаетъ мѣсто для чтенiя другому — мѣстному или заѣзжему лектору: такъ однажды, прiѣзжiй изъ Америки полковникъ Хиггинсонъ читалъ лекцiю о Буддѣ и о его ученiи, которое съ восторгомъ ставилъ въ ровень съ ученiемъ Христовымъ. Въ это утро и чтенiя были изъ Евангелiя о блаженствахъ, и изъ Будды — о добродѣтеляхъ.

Казалось бы нѣтъ большой разницы между деистомъ и унитарiемъ (отвергающимъ троичность Божества); а между тѣмъ унитарiй признаетъ деиста еретикомъ и отвращается отъ него. Унитарiи имѣютъ свои храмы и свое богослуженiе, въ которомъ нѣтъ единства, также какъ и у деистовъ: предстоятель каждой церкви служитъ на свой образецъ. Въ самой модной церкви этого толка, наиболѣе посѣщаемой, въ Малой Портлендской улицѣ, близъ Oxford Street, проповѣдывалъ въ прошломъ году мистеръ Мартино; онъ прибавлялъ къ своему имени клерикальный титулъ: Reverend, надѣвалъ во время службы церковную одежду и употреблялъ служебникъ, съ молитвами (чего нѣтъ у деистовъ). Служебникъ этотъ передѣланъ, съ сокращеньями вечернихъ и утреннихъ молитвъ, изъ общаго англиканскаго, причемъ выпущены всѣ мѣста имѣющiя какое либо отношенiе къ троичности. За молитвами и пѣнiемъ гимновъ, слѣдуетъ проповѣдь, но проповѣдь у унитарiевъ мудрена для простаго ума: она походитъ на философскую лекцiю или на поэму. Иногда заѣзжiе гости являются въ унитарскую церковь, каждый со своимъ особеннымъ философскимъ ученiемъ. Здѣсь можно было слышать Аѳанасiя Кокреля, изъ Парижа. Здѣсь, въ прошломъ году, зaѣзжiй изъ Индiи богословъ–реформаторъ, Бабу Кешубъ, проповѣдывалъ новое ученiе о Брамѣ! Передовые представители унитарства держатся того мнѣнiя, что проповѣдь должна быть лирическимъ излiянiемъ духа и выражать движенiя сердца въ обращенiи къ Божеству; что учительство или наставленiе въ проповѣди неумѣстно; проповѣдникъ долженъ быть въ церкви пророкомъ, а не священникомъ стараго типа. Понятно что при такихъ условiяхъ въ церкви нѣтъ мѣстъ для народа, для людей простыхъ, и посѣтители унитарскихъ церквей принадлежатъ почти исключительно къ зажиточному классу людей, съ высшимъ образованiемъ.

Вотъ какiя религiи сочиняетъ для себя человѣческая мудрость!

В.

________

ПИСЬМА ВОЛЬНОДУМЦА.

VIII.

Мои наивныя заблужденiя насчетъ нервной системы у крестьянина. — Нервы и нервныя болѣзни у крестьянина. — Явленiя послѣднихъ 10 лѣтъ. — Женскiя нервныя болѣзни. — Попытка разубѣдить петербуржца въ его заблужденiи насчетъ психической жизни крестьянина. — Два разсказа изъ крестьянскаго быта. — Къ какимъ мыслямъ эти разсказы приводятъ. — Опять по поводу школъ. — Ваши школы и наши требованiя. — Различiе между ними.

Въ послѣднемъ письмѣ я обѣщалъ читателямъ поговорить о томъ: есть ли у крестьянина нервы, нервныя болѣзни, психическая жизнь, и даже о томъ, бываетъ ли крестьянинъ боленъ, такъ какъ, говорилъ я, есть петербуржцы которые въ этомъ сомнѣваются.

Признаюсь, я долго думалъ глядя на окружающiя насъ, въ нашемъ образованномъ свѣтѣ, тысячи проявленiй самыхъ невообразимыхъ по разнообразiю нервныхъ болѣзней, что всѣ эти недуги суть ничто иное какъ послѣдствiе нашего далеко не нормальнаго и весьма неправильнаго образа жизни. Я думалъ также что чѣмъ образованнѣе среда, тѣмъ болѣе въ ней созидается нравственныхъ ощущенiй, тѣмъ чаще разстраиваются нервы; крестьянская среда — среда необразованная, слѣдовательно нравственныхъ ощущенiй мало, ergo нервныя болѣзни въ этой необразованной средѣ должны быть рѣдкостью.

Врачъ, которому я пренаивно сообщилъ свои предположенiя, засмѣялся и ссылаясь на свою 15–лѣтнюю деревенскую практику сказалъ мнѣ въ отвѣтъ: нѣтъ той нервной болѣзни, которая бы не существовала въ крестьянскомъ мipѣ.

Однако практика показываетъ что различiе относительно нервныхъ болѣзней между крестьянскимъ и высшими слоями общества заключается въ томъ, что въ первомъ нервнымъ болѣзнямъ гораздо болѣе подвержены женщины чѣмъ мужчины, тогда какъ въ высшихъ слояхъ общества процентъ нервныхъ недуговъ у мужчинъ гораздо значительнѣе, чѣмъ тотъ же процентъ въ крестьянскомъ мipѣ.

Но и здѣсь не безъ того чтобы не упомянуть о водкѣ и ея дѣйствiи. Усиленiе нервныхъ болѣзней между крестьянами стало замѣтнымъ за послѣднiя 10 лѣтъ, и нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнiя въ томъ, что это усиленiе вызвано именно какъ послѣдствie постепенно возраставшаго пьянства. Нервы вообще стали у мужика слабѣе; здоровому на видъ парню въ 20, 21, 22 года ничего не стоитъ заплакать, а прежде бывало ничѣмъ слезы не прошибешь; а про мужиковъ среднихъ лѣтъ и говорить нечего: кто шибко пьетъ, тотъ когда угодно и о чемъ угодно заплачетъ. Есть еще другое явленiе въ обыденной жизни молодаго поколѣнiя крестьянъ, которое нѣкоторые приписываютъ ослабленiю нервовъ: молодой парень нынѣшняго времени утратилъ значительную долю естественнаго веселья и сталъ какъ бы угрюмѣе, застѣнчивѣе и заключеннѣе въ самомъ себѣ, чтобы развеселиться и дать волю душѣ ему нужно непремѣнно напиться; безъ этого онъ страдаетъ, какъ будто отсутствiемъ бойкости. Вообще малокровiе начинаетъ въ крестьянской средѣ проявляться такъ же сильно какъ въ высшихъ слояхъ общества, и трудно допустить чтобы этому малокровiю не способствовало въ значительной степени усиленiе потребленiя крѣпкихъ напитковъ.

Что касается женщинъ, то, какъ я сказалъ, разнообразiю нервныхъ болѣзней нѣтъ конца въ крестьянской средѣ. Крестьяне сами до сихъ поръ не имѣютъ ни малѣйшаго понятiя о томъ что есть на свѣтѣ цѣлая категорiя болѣзней, именуемая нервными и вслѣдствiе этого даже въ такой мѣстности какъ наша, близко къ Москвѣ, очень оxотно многiя нервныя болѣзни называютъ посѣщенiемъ злаго духа, нечистой силы и признаками порчи чѣмъ либо произведенной. Безобразное обращенiе женщины съ собою въ эпоху беременности, все время родовъ и послѣ нихъ, полная зависимость ея судьбы отъ какой нибудь повитухи или старухи, съ ея обычаями помогать больной на удачу, и наконецъ, невозможность безусловная для женщины беречь себя, потому что она прежде всего работница, — все это вмѣстѣ весьма много способствуетъ къ привитiю крестьянской женщинѣ, съ молодыхъ уже лѣтъ, самыхъ разнообразныхъ нервныхъ болѣзней. Причина ихъ почти всегда — присутствiе какой нибудь внутренней женской болѣзни; а женщинъ вполнѣ здоровыхъ послѣ двухъ–трехъ родовъ почти совсѣмъ нѣтъ.

Болѣзнь вообще для крестьянина худшая изъ бѣдъ. Больной человѣкъ перестаетъ быть работникомъ и въ этомъ смыслѣ смерть для крестьянина — бѣда меньшая чѣмъ извѣстная болѣзнь; ибо умретъ жена, мужъ беретъ вторую жену какъ работницу; а больна жена, мужъ долженъ ее терпѣть какъ безполезную и не можетъ, при жизни ея, взять ceбѣ другую жену, полезную. Это сознанiе крѣпко въ крестьянинѣ и въ женѣ его. Вотъ почему жена, всегда преслѣдуемая страхомъ быть больною, выноситъ всевозможныя мученiя прежде чѣмъ рѣшится объявить себя больною; и само собою разумѣется, чѣмъ больше она выдерживаетъ этихъ мученiй, тѣмъ неизбѣжнѣе и сильнѣе вкореняется въ нее болѣзнь, тѣмъ труднѣе ее лечить и слѣдовательно тѣмъ ужаснѣе положенiе бѣдной женщины, волею или неволею вынужденной обьявить себя больною. Къ тому же не одинъ страхъ утратить свое значенiе работницы въ глазахъ мужа удерживаетъ женщинъ отъ объявленiя своей болѣзни; часто, когда болѣзнь нервная, ее, какъ я сказалъ, причисляютъ знахари и знахарки къ разряду порчи или посѣщенiй нечистою силою, и тогда къ мученiямъ физическимъ, къ мученiямъ о своей безполезности, присоединяется чувство стыда и позора: ибо быть одержимою порчею въ понятiяхъ крестьянъ позорнѣе чѣмъ, напримѣръ, быть обезчещенною. При этихъ условiяхъ понятно, какъ безконечно разнообразны могутъ быть разстройства нервовъ; ибо къ чисто физическимъ недугамъ часто примѣшиваются нравственныя страданiя, которыя тѣмъ сильнѣе, что почти всегда они заглушены и заключены въ существѣ страдалицы–женщины и не могутъ выходить наружу потому, что никто изъ окружающихъ ея не можетъ ее понять. Какъ часто эти бѣдныя молодыя женщины, украдкою отъ мужей, приходятъ къ врачу, когда есть врачъ въ околоткѣ, онѣ стыдятся и боятся быть больными, а въ тоже время болѣзнь мучитъ нестерпимо. Но ужаснѣе всего то, что въ этихъ случаяхъ почти всегда помощь врача оказывается безсильною; ибо врачъ долженъ начать съ предписанiя этой женщинѣ покоя; а попробуйте–ка сказать мужику въ рабочую пору что его женѣ нуженъ покой для излеченiя ея болѣзни: онъ васъ приметъ за сумасшедшаго. И выходитъ что нервныя болѣзни у крестьянскихъ женщинъ развиваются сильнѣе чѣмъ гдѣ либо, потому что ихъ леченiе оказывается почти невозможнымъ.

— Ну, положимъ, есть у крестьянина всевозможныя нервныя болѣзни, скажетъ мнѣ въ отвѣтъ петербуржецъ, — что же изъ этого? все–таки вы мнѣ не докажете и не увѣрите меня въ томъ, чтобы крестьянинъ былъ способенъ къ тѣмъ тонкимъ проявленiямъ психической, внутренней жизни, которыя вы встрѣчаете между образованными людьми. — Другими словами, отвѣчаю я петербуржцу, вы хотите сказать что между крестьянами нѣтъ поэтовъ, нѣтъ мыслителей, нѣтъ тѣхъ людей которые глубоко чувствуютъ и даютъ себѣ отчетъ въ томъ, что чувcтвуютъ?

— Да, именно, говоритъ мнѣ петербуржецъ.

Чтобы доказать вамъ что и въ этомъ вы ошибаетесь, господинъ петербуржецъ, я разскажу вамъ нѣсколько маленькихъ исторiй изъ крестьянской жизни, и предупреждаю, разсказы эти, какъ все то что я ввожу въ эти письма, отъ начала до конца — истина!

Но прежде два слова въ видѣ предисловiя. Помнится мнѣ живо, какъ и когда я читалъ въ первый разъ Кольцова; мнѣ казалось что все это было чуждо именно тому мiру, изъ котораго Кольцовъ вышелъ. Крестьянскаго тутъ ничего нѣтъ, говорилъ я себѣ; мнѣ казалось что любить вообще было свойствомъ души, недоступнымъ именно крестьянскому мiру; однимъ словомъ, я воображалъ себѣ, — отчего въ этомъ не признаться, — что природа создала сперва животное четвероногое, потомъ крестьянина, потомъ насъ, людей образованныхъ. Сознаюсь что такое заблужденiе было глупо, но дѣло въ томъ, что я знаю многихъ, которыхъ вы ничѣмъ не разубѣдите въ томъ что у крестьянина не только не наша душа, но не та даже кость, — составъ–де другой, — и люди эти нисколько не стыдятся своихъ заблужденiй.

Но обращаюсь къ разсказамъ. Познакомился я здѣсь съ однимъ молодымъ крестьяниномъ болѣе потому что на него мнѣ указали какъ на примѣръ замѣчательнаго самоисправленiя. Этотъ молодой парень запилъ было сильно, закутилъ было шибко, и кончилъ тѣмъ что попалъ въ число главныхъ конокрадовъ своего околотка. Прошло два года, и вдругъ этотъ же парень сдѣлался лучшимъ крестьяниномъ въ своей деревнѣ! Что же случилось? Да ничего особеннаго: случился переворотъ въ немъ, и онъ исправился. Самъ же онъ не много вамъ поразскажетъ объ этомъ переворотѣ. «Загулялъ я ужъ оченно шибко", говоритъ онъ, «людей сталъ обижать; въ иную пору точно самъ не свой, такъ тебя куда–то и тянетъ; а денегъ не случись въ ту пору, у сосѣда что подъ глазъ попадется то и возьмешь, да въ кабакъ снесешь; а въ иную пору какъ шальной ходишь, такъ душу и щемитъ, точно тоска, аль yгpызенie какое. И родителевъ жаль, знаю что по мнѣ скучаютъ; да и самъ отъ себя размышляю, какъ же это я людей обижаю, да баловствомъ такимъ занимаюсь? подумаешь, подумаешь и скажешь себѣ: ну, Гаврила, ужь брось, значитъ, баловство. А послѣ, какъ скажешь это, на грѣхъ точно дiаволъ самъ сосетъ, придетъ дружка, да и манитъ: пойдемъ въ кабакъ! постоишь–постоишь, да и пойдешь. А вотъ однажды, значитъ, было время къ Покрову, прихворнулъ я маленько, домой пришелъ. Родители ничего, приняли ласкаючи, только родитель, значитъ, маленечко пристыдилъ, не то чтобъ ужъ очень застращалъ, а такъ по сердцу, значитъ, пришлось, я и въ слезы, да отцу въ ноги: «простите", говорю, «будетъ съ меня". Ну родитель взмиловался, и его то жаль стало, да и противъ себя ужь очень стыдно, а тутъ вскорѣ и захворалъ я; лежу, да все, значитъ, одинъ съ собою и размышляю; а послѣ, какъ получилъ облегченiе, всталъ и пошелъ искать работы, сталъ работать, водку пить бросилъ, какъ есть совсѣмъ пересталъ, и нонче вотъ уже третiй годъ, Богъ миловалъ, жить сталъ куда какъ лучше противъ прежняго".

И дѣйствительно, какъ я сказалъ, парень этотъ сталъ лучшимъ изъ крестьянъ своего села, женился, обстроился, и зажилъ совершенно новою жизнью. А разсказъ этотъ не хитеръ; тутъ ни громъ не гремѣлъ по пословицѣ, никакихъ драматическихъ усложненныхъ событiй не произошло; все что случилось — произошло въ душѣ крестьянина и ничего больше. Но вникните въ то что произошло, и передъ вами откроется цѣлый мiръ именно той внутренней жизни, со всѣми ея тайниками, которую вы отрицаете въ крестьянинѣ и признаете удѣломъ только образованнаго человѣка: «родители ничего'', говоритъ Гаврила, «приняли ласкаючи"; вѣдь если онъ это говоритъ, значитъ онъ эту ласку прочувствовалъ, и прочувствовалъ глубоко, ибо это чувство было началомъ, первымъ, такъ сказать, толчкомъ, поведшимъ за собою множество друихъ ощущенiй хорошихъ, тонкихъ и благородныхъ, послужившихъ причиною его перерожденiя; онъ ждалъ отъ отца грознаго прiема, а вмѣсто этого отецъ принялъ ею «ласкаючи", и вотъ это то затрогиваетъ душу его такъ глубоко, что рѣшаетъ участь всей его жизни. Но затѣмъ дальше: «только родитель, значитъ, маленечко пристыдилъ, не то чтобъ ужь очень застращалъ, а такъ, значитъ, по сердцу пришлось". Какъ внутреннее отношенiе къ родительскому пpieму, — какое чувство можно себѣ представить утонченнѣе этого? Отецъ его «маленечко пристыдилъ только", но этого «маленечко" достаточно было, чтобы залить, такъ сказать, стыдомъ всю его душу, и тутъ уже начинается цѣлый громаднѣйшiй процессъ нравственныхъ ощущенiй, о которыхъ и въ нашемъ–то мiрѣ 98 изъ 100 не имѣютъ даже и понятiя. Онъ вамъ говоритъ что отецъ его не застращалъ, нѣтъ, — по сердцу пришлось ему отцовское слово, то есть стыдъ, къ которому привелъ его отецъ. Вдумайтесь–ка въ эти слова. Какое утонченное благородство побудило отца именно принять и пристыдить сына такъ, чтобы этотъ прiемъ пришелся ему по сердцу, вмѣсто того чтобы осыпать его бранью, ругательствами и побоями; и въ отвѣтъ на это благородство мужика–отца, какое богатство оттѣнковъ въ чувствахъ у сына–мужика, и какъ вѣрно и метко другъ друга они отгадали. Случись малѣйшiй оттѣнокъ въ эту минуту прiема противъ сердца, а не по сердцу, не будь этой гармонiи отъ начала до конца, событiе перерожденiя крестьянина могло бы не случиться; но оно случилось, потому что каждый оттѣнокъ, каждый звукъ этой происшедшей между отцомъ и сыномъ драмы были тонко и глубоко прочувствованы обоюдно! И вотъ чтó вслѣдствiе этого случается: сынъ въ слезы, дa отцу въ ноги; не много онъ и говоритъ, всего только одно слово: «простите", и затѣмъ другое слово: «будетъ съ меня", и драма кончилась; жизнь конокрада канула въ вѣчность, жизнь честнаго парня зажглась какъ заря, ярко и свѣтло. Опять же вникните въ эту немногословную и несложную драму: почему именно такъ мало было сказано словъ и слова–то какiе не хитрыя: «простите, будетъ съ меня"? А потому что тутъ всякое лишнее слово было бы разладомъ съ настроенiемъ души, оно было бы неумѣстно, грубо, безтактно; но понять или, вѣрнѣе, почувствовать что въ такую минуту изъ души могли вырваться эти два–три слова, а не цѣлыя высокопарныя фразы, развѣ многiе и изъ насъ, не то что тѣ крестьяне, могли бы понять? нѣтъ, это слишкомъ художественно–хорошо чтобы быть доступнымъ массѣ, какая бы она ни была! И слова–то всѣ какъ хороши, какъ богаты безконечно драматическимъ содержанiемъ! Все въ нихъ высказалось, все прожитое, все прочувствованное, все передуманное.

Нѣсколько дней спустя послѣ этой встрѣчи съ Гаврилою, разговорился я съ одною крестьянкою, лѣтъ около сорока. Тоже немногосложно было тó, что она мнѣ разсказала; но послушайте за то кàкъ много поэзiи въ томъ, что я отъ нея узналъ. Былъ у этой крестьянки одинъ взрослый сынъ, «до страсти" она этого сына любила; были и другiя у нея дѣти, но сама она не знаетъ почему всѣхъ больше она этого сына любила. Приходитъ рекрутчина, любимаго сына берутъ въ солдаты и изъ парня выходитъ удалой уланъ, и полкъ этого улана стоитъ верстахъ въ 150 отъ деревни его родины. Какъ отдала она сына въ рекруты, такъ несчастная мать и затосковала: «Какъ вечóръ прiйдётъ, работать кончишь, такъ и затоскую; тоскую да плачу, точно мы его ужь въ могилу зарыли; мужъ мой бывало говоритъ мнѣ: да чего ты плачешь, вѣдь не отнялъ у насъ Богъ сынишка, послужитъ, придетъ... а я все плачу да плачу, а тоска такъ сердце и скребетъ; и молилась–то я какъ, и свѣчи ставила Царицѣ Небесной, — нѣтъ, не знать покоя". Приходитъ Свѣтлая ночь Воскресенiя Христова. «Что ужь я тутъ перечувствовала", разсказываетъ крестьянка, «и сказать не могу; вижу — всѣмъ праздникъ, окромя мнѣ, такая захватила тоска что самой не въ мочь стало; пришла я домой, послѣ обѣдни значитъ, припала и стала молиться Пресвятой Богородицѣ: Царица небесная, — говорю я, — всѣмъ нонче праздникъ, и большой праздникъ, всѣмъ нонче весело, окромя мнѣ, нѣтъ у меня сына, пошли Ты его мнѣ на радость! — И молюсь я, и слезами такъ и заливаюсь. Только я, значитъ, встала съ молитвы, слышу за окошкомъ кто–то подходитъ, я слушаю: кто–то застучалъ, бросилась я къ окошку, смотрю — сынъ мой, какъ есть въ своемъ мундирѣ". Оказалось что сынъ получилъ разрѣшенiе на праздники побывать у своихъ родителей и пришелъ къ нимъ погостить дней на десять. Но затѣмъ вотъ что по словамъ крестьянки происходитъ. Живутъ они десять дней вмѣстѣ: мать не знаетъ какъ нарадоваться сыну, какъ благодарить Бога за счастье, не знаетъ, разумѣется, также какъ сына достаточно, на славу угостить. Но наступаетъ тяжелая минута разставанья съ сыномъ. «Чувствую я, тяжело будетъ мнѣ опять отпускать его! дѣлать нечего. Только въ тотъ самый день какъ сыну уходить отъ насъ, онъ меня, значитъ, обнялъ, да и говоритъ мнѣ: «Ты, матушка, не горюй обо мнѣ, мнѣ право на службѣ хорошо; всѣ меня любятъ, да и я справляю свою службу какъ и слѣдуетъ: потому какъ затоскуешь ты по мнѣ, такъ слезы твои духомъ ко мнѣ приходятъ и меня тоска такая беретъ что я и жизни не радъ. Одинъ разъ такъ я на лошади былъ, ученье у насъ было, — вѣрно въ ту пору ты ужь очень обо мнѣ грустила, — только вдругъ такая взяла меня тоска что я чуть съ лошади не упалъ". — Какъ онъ мнѣ это сказалъ, сынишка мой, я и опомнилась: дура значитъ я какая, сына загубить своими слезьми–то хочу. Боже меня сохрани! Сыну я и обѣщалась: не буду ужь, миленькiй мой, по тебѣ тосковать, ужь сколько бы намъ съ тобой невидаться, все одно, какъ Богу будетъ угодно, а ужь тосковать–де не буду, — вотъ, передъ Царицей Небесной, Которая тебя мнѣ послала, даю зарокъ что не стану".

— Ну, и сдержала зарокъ? спросилъ я.

— Сдержала, батюшка, видитъ Богъ сдержала;

какъ подумаю о сынѣ, такъ сейчасъ вспомню его слова и не даю сердцу тосковать. Давно не видала его, а все не тоскую, потому знаю что живъ онъ и здравствуетъ.

И этотъ разсказъ, какъ видите, до нельзя простъ и нехитеръ. Но подите ка, найдите мнѣ въ обыденномъ быту нашего образованнаго люда такое тонкое и вмѣстѣ съ тѣмъ глубоко–поэтическое чувство! «Слезы твои духомъ ко мнѣ приходят", — какое слово, какое обилiе поэтическаго чувства и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ оно просто!

Полагаю что этихъ двухъ разсказовъ, взятыхъ изъ жизни одной деревни, въ самый короткiй промежутокъ времени, достаточно чтобы показать читателю какъ ошибаются тѣ, которые думаютъ что крестьяне не умѣютъ любить, не умѣютъ чувствовать глубоко и что вообще психическая, внутренняя жизнь у нихъ не играетъ роли въ домашнемъ быту. Правда, далеко не ежедневно вы наталкиваетесь именно на такiе случаи, гдѣ встрѣчаете внутреннюю жизнь въ проявленiяхъ самыхъ глубокихъ и утонченныхъ, но и въ нашемъ быту часто ли вамъ приходится встрѣчаться съ такими оттѣнками поэзiи и чувствительности, какъ тѣ, о которыхъ я сейчасъ разсказывалъ?

На этихъ явленiяхъ отрадно душѣ останавливаться, ибо они–то и даютъ предчувствовать и предвидѣть, что можно съ такою природою сдѣлать, если, не смотря на самыя невыгодныя условiя, обставляющiя этотъ несчастный крестьянскiй бытъ, она создаетъ такiе прекрасныя личности самородками, и эти самородки среди окружающихъ ихъ искушенiй не гибнутъ, а живутъ своею прекрасною жизнью. Вотъ эти–то факты, а не диссертацiи на избитыя и опошлившiяся темы нашихъ петербургскихъ народолюбцевъ–журналистовъ, побуждаютъ васъ глубоко привязываться къ этому бѣдному русскому народу, изъ за котораго творится и говорится столько лжи, и удивляться, какъ можно, живя съ такимъ народомъ, не находитъ иного доступа къ его жизни какъ чиновничьяго или прикащичьяго.

Факты мною сейчасъ разсказанные можетъ быть случаются не часто; все остальное, что случается, можетъ быть во сто разъ грубѣе и менѣе поэтично, но что же изъ этого слѣдуетъ: какъ бы одинокъ ни казался данный фактъ, какъ бы рѣзко онъ ни выдѣлялся изъ cpeды обыденныхъ явленiй, все же — именно потому что этотъ фактъ случился — онъ доказалъ уже этимъ, что онъ вышелъ изъ той же среды, гдѣ другiе факты бываютъ болѣе грубы и менѣе поэтичны, и что слѣдовательно, если приняться за обработку почвы, она окажется благодарною и дастъ этихъ не грубыхъ и поэтичныхъ проявленiй гораздо болѣе чѣмъ теперь.

Знаю чтó на это мнѣ сейчасъ же отвѣтятъ петербуржцы: да, школы надо, школы, и школы! Эхъ, въ томъ то и дѣло что мы деревенскiе васъ петербуржцевъ совсѣмъ не понимаемъ: вы намъ все суете ваши школы, а мы просимъ людей. Когда вы поймете что есть между этими двумя понятiями различiе, тогда мы сойдемся, и ваши школы сдѣлаются нашими; а до тѣхъ поръ мы будемъ вамъ отвечать горькою усмѣшкою на ваши слова о школахъ, Знаемъ мы ваши школы: купить домъ, купить чернила, бумагу и карандаши, скупить нѣсколько десятковъ книгъ вашихъ педагоговъ, нанять учителя, вотъ и вся школа! А что изъ нея толку, спросите–ка? Когда такому важному учителю разскажетъ баба про свою тоску по сынѣ въ томъ видѣ, въ какомъ она мнѣ разсказала, этотъ учитель посмѣется надъ нею, и въ просвѣщенiе ея предложитъ развѣ фребелевскiй садъ, о которомъ впрочемъ почти всегда самъ не имѣетъ яснаго понятiя. Ваши учителя смѣшны и безсильны, потому что являясь въ крестьянскiй мiръ, они вносятъ въ него ваши, а не наши о немъ понятiя; съ этими вашими понятiями о крестьянинѣ они воображаютъ себѣ что въ два–три урока по книжкѣ перваго встрѣчнаго петербургскаго педагога могутъ побороть всю вѣками сложившуюся жизнь крестьянина–человѣка; а по нашимъ понятiямъ о крестьянинѣ выходитъ иначе: выходитъ что надо прежде долго всматриваться въ этотъ крестьянскiй мiръ, надо прежде горячо полюбить его (да, это наивно, но это такъ) и потомъ уже приниматься за школы; для этого намъ нужны люди, а не просто учителя, испеченные нá скоро изъ разнаго никому не годнаго люда; люди съ сердцемъ и только грамотные; на первый разъ и этого довольно. А вашихъ учителей, знающихъ все кромѣ крестьянина и религiи, намъ совсѣмъ не надо; берегите эти сокровища себѣ.

— Но, скажете вы, все это неясно, какiе же вамъ надобны люди, и какiя школы? Сейчасъ объясню примѣромъ. Я зналъ въ одной семьѣ молодую англичанку; она поступила нянюшкою, и по мѣрѣ того какъ подростали дѣти съ которыми она няньчилась, она незамѣтно переходила отъ должности нянюшки къ должности гувернантки. Замѣчательная это была личность: симпатическая съ перваго на нее взгляда, веселая, развязная какъ разъ въ мѣру, правдивая, искренняя, естественная, понимала не то что слово, но каждый оттѣнокъ мысли на лицѣ, предугадывала въ ребенкѣ смыслъ каждаго взгляда, умѣла прелестно разсказывать, умѣла произвести впечатлѣнiе на ребенка, и не только на ребенка, но потомъ и на восьмилѣтнихъ дѣвочекъ, отчетливо ихъ знакомила съ нравственными началами, съ природою, съ Богомъ, внушать умѣла любовь ко всему что дѣтей окружаетъ, и при этомъ, разумѣется, сама была и нравственна и религiозна; словомъ, казалось, воспитана была самымъ ученымъ педагогомъ. Оказалось что она только умѣла читать и писать, и не подозрѣвала даже что есть на свѣтѣ другiя страны кромѣ Англiи и Россiи; она географической карты никогда не видѣла. Родители ея были крестьяне, а воспитанiе свое получила она отчасти дома, отчасти въ церковной школѣ, гдѣ ее обучали религiи, грамотѣ и нравственнымъ началамъ! А между тѣмъ вы бы могли очень долго видѣться съ этою нянюшкою ежедневно, и не догадались бы что она такъ мало образована!

Но дѣло въ томъ что не учивши и географiи, безъ которой, по мнѣнiю пастора, она могла обойтись, школа позаботилась о томъ, чтобы сдѣлать изъ нея хорошую женщину, безъ чего она никакъ бы не могла заработать себѣ насущный кусокъ хлѣба; а для этого прiемъ въ англiйскихъ школахъ очень не хитрый: въ мальчикѣ или девочкѣ развиваютъ по возможности внутреннюю, душевную жизнь, души ихъ наполняютъ любовью къ человѣчеству и сливаютъ такъ сказать съ религiею!

Вотъ чего намъ деревенскимъ людямъ нужно для нашихъ школъ, и чего у насъ нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ. Намъ нужно прежде всего человѣка, какъ отвѣтъ на потребность весьма богатой содержанiемъ внутренней жизни нашего крестьянина; а вы намъ присылаете учителей, которые думаютъ что когда мальчикъ или дѣвочка выучатъ чтò такое Сѣверъ и Югъ, чтò такое царство животныхъ и царство растительное, что такое воздухъ и что такое вода (что они, сплошь да рядомъ, совсѣмъ не поймутъ) то ужь и станутъ воспитанными и развитыми! А о душѣ ихъ, о согласованiи мiра, въ которомъ они живутъ, съ мiромъ живущимъ вокругъ нихъ, о постепенности въ душевномъ развитiи дитяти, о внушенiи имъ теплыхъ чувствъ любви къ ближнему, къ Богу, — обо всемъ этомъ нѣтъ и помину; да пожалуй и «ретроградно".

Впрочемъ все это понятно: изъ мiра гдѣ большинство сомнѣвается въ томъ есть ли у крестьянина психическая жизнь, могутъ ли выходить учителя съ задачами и призванiемъ развивать эту психическую жизнь?

p....

______

ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ.

XV.

Нѣчто о враньѣ.

Отчего у насъ всѣ лгутъ, всѣ до единаго? Я убѣжденъ что тотчасъ же остановятъ меня и закричатъ: «Э, вздоръ, совсѣмъ не всѣ! У васъ темы нѣтъ, вотъ вы и выдумываете чтобъ начать по эффектнѣе". Безтемностью меня уже попрекали; но въ томъ и дѣло что я дѣйствительно въ этой поголовности нашего лганья теперь убѣжденъ. Пятьдесятъ лѣтъ живешь съ идеею, видишь и осязаешь ее, и вдругъ она предстанетъ въ такомъ видѣ что какъ будто совсѣмъ и не зналъ ея до сихъ поръ. Съ недавняго времени меня вдругъ осѣнила мысль, что у насъ въ Россiи, въ классахъ интелигентныхъ, даже совсѣмъ и не можетъ быть не лгущаго человѣка. Это именно потому что у насъ могутъ лгать даже совершенно честные люди. Я убѣжденъ что въ другихъ нацiяхъ, въ огромномъ большинствѣ лгутъ только одни негодяи; лгутъ изъ практической выгоды, т. е. прямо съ преступными цѣлями. Ну, а у насъ могутъ лгать совершенно даромъ самые почтенные люди и съ самыми почтенными цѣлями. У насъ, въ огромномъ большинствѣ, лгутъ изъ гостепрiимства. Хочется произвесть эстетическое впечатлѣнiе въ слушателѣ, доставить удовольствiе, ну и лгутъ, даже такъ сказать жертвуя собою слушателю. Пусть припомнитъ кто угодно — не случалось ли ему разъ двадцать прибавить, напримѣръ, число верстъ, которое проскакали въ часъ времени везшiя его тогда–то лошади, если только это нужно было для усиленiя радостнаго впечатлѣнiя въ слушателѣ. И не обрадовался–ли дѣйствительно слушатель до того что тотчасъ же сталъ увѣрять васъ объ одной знакомой ему тройкѣ, которая, на пари, обогнала желѣзную дорогу и т. д. и т. д. Ну, а охотничьи собаки, или о томъ какъ вамъ въ Парижѣ вставляли зубы, или о томъ какъ васъ вылѣчилъ здѣсь Боткинъ? Не разсказывали–ли вы о своей болѣзни такихъ чудесъ, что хотя, конечно, и повѣрили сами себѣ съ половины разсказа (ибо съ половины разсказа всегда самъ себѣ начинаешь вѣрить), но однако, ложась на ночь спать и съ удовольствiемъ вспоминая какъ прiятно пораженъ былъ вашъ слушатель, вы вдругъ остановились и невольно проговорили: «Э, какъ я вралъ!" Впрочемъ примѣръ этотъ слабъ, ибо нѣтъ прiятнѣе какъ говорить о своей болѣзни, если только найдется слушатель; а заговорить такъ ужь невозможно не лгать; это даже лечитъ больнаго. Но возвратясь изъ за границы не разсказывали–ли вы о тысячѣ вещей, которыя видѣли «своими глазами"... впрочемъ и этотъ примѣръ я беру назадъ: не прибавлять объ «заграницѣ" возвратившемуся оттуда русскому человѣку нельзя; иначе не зачѣмъ было бы туда ѣздить. Но, напримѣръ, естественныя науки! Не толковали–ли вы о естественныхъ наукахъ, или, о банкротствахъ и бѣгствахъ разныхъ петербургскихъ и другихъ жидовъ за границу, ровно ничего не смысля въ этихъ жидахъ и не зная въ зубъ толкнуть о естественныхъ наукахъ? Позвольте, — не передавали–ли вы анекдота, будто бы съ вами случившагося, тому же самому лицу, которое вамъ же его, про себя, и разсказывало? Неужели вы позабыли какъ, съ половины разсказа, вдругъ припомнили и объ этомъ догадались, чтò ясно подтвердилось и въ страдающемъ взглядѣ вашего слушателя, упорно на васъ устремленномъ (ибо въ такихъ случаяхъ почему–то съ удесятереннымъ упорствомъ смотрятъ другъ другу въ глаза); помните какъ, не смотря ни на что, и уже лишившись всего вашего юмора, вы все–таки съ мужествомъ, достойнымъ великой цѣли, продолжали лепетать вашу повѣсть и кончивъ, поскорѣе, съ нервно–уторопленными учтивостями, пожатiемъ рукъ и улыбками, разбѣжались въ разныя стороны, такъ что когда васъ вдругъ дернуло ни съ того ни съ сего, въ порывѣ послѣдней конвульсiи, крикнуть уже на лѣстницу сбѣгавшему по ней вашему слушателю вопросъ о здоровьи его тетушки, то онъ не обернулся и не отвѣтилъ тогда о тетушкѣ, — чтò и осталось въ воспоминанiяхъ вашихъ мучительнѣе всего изъ всего этого съ вами случившагося анекдота. Однимъ словомъ, если кто на все это мнѣ отвѣтитъ: нѣтъ, т. е., что онъ не передавалъ анекдотовъ, не трогалъ Боткина, не лгалъ объ жидахъ, не кричалъ съ лѣстницы о здоровьи тетушки и что ничего подобнаго съ нимъ никогда не случалось, — то я просто этому не повѣрю. Я знаю что русскiй лгунъ сплошь да рядомъ лжетъ совсѣмъ для себя непримѣтно, такъ что просто можно было совсѣмъ не примѣтить. Вѣдь чтò случается: чуть только солжетъ человѣкъ, и удачно, то такъ слюбится, что и включаетъ анекдотъ въ число несомнѣнныхъ фактовъ своей собственной жизни; и дѣйствуетъ совершенно совѣстливо, потому что самъ вполнѣ тому вѣритъ; да и неестественно было бы иногда не повѣрить.

________

«Э, вздоръ! скажутъ мнѣ опять, — «лганье невинное, пустяки, ничего мiроваго". Пусть. Я самъ соглашаюсь что все очень невинно и намекаетъ лишь на благородныя свойства характера, на чувство благодарности напримѣръ. Потому что если васъ слушали когда вы лгали, то нельзя же не дать поврать и слушателю, хотя бы изъ одной благодарности.

Деликатная взаимность вранья есть почти первое условiе русскаго общества — всѣхъ русскихъ собранiй, вечеровъ, клубовъ, ученыхъ обществъ и проч. Въ самомъ дѣлѣ, только правдивая тупица какая нибудь вступается въ такихъ случаяхъ за правду и начинаетъ вдругъ сомнѣваться въ числѣ проскаканныхъ вами верстъ, или въ чудесахъ сдѣланныхъ съ вами Боткинымъ. Но это лишь безсердечные и гемороидальные люди, которые сами же и немедленно несутъ за то наказанье, удивляясь потомъ отъ чего оно ихъ постигло? Люди бездарные. Тѣмъ не менѣе все это лганье, несмотря на всю невинность свою намекаетъ на чрезвычайно важныя основныя наши черты, до того что ужь тутъ почти начинаетъ выступать мiровое. Напримѣръ 1) на то что мы, русскiе, прежде всего боимся истины, т. е. и не боимся если хотите, а постоянно считаемъ истину чѣмъ то слишкомъ ужь для насъ скучнымъ и прозаичнымъ, недостаточно поэтичнымъ, слишкомъ обыкновеннымъ, и тѣмъ самымъ, избѣгая ее постоянно, сдѣлали ее наконецъ одною изъ самыхъ необыкновенныхъ и рѣдкихъ вещей въ нашемъ русскомъ мiрѣ (я не про газету говорю). Такимъ образомъ у насъ совершенно утратилась аксiома: что истина — поэтичнѣе всего что есть въ свѣтѣ, особенно въ самомъ чистомъ своемъ состоянiи; мало того, даже фантастичнѣе всего что могъ бы налгать и напредставить себѣ повадливый умъ человѣческiй. Въ Россiи истина почти всегда имѣетъ характеръ вполнѣ фантастическiй. Въ самомъ дѣлѣ, люди сдѣлали наконецъ то, что все что налжетъ и перелжетъ себѣ умъ человѣческiй имъ уже гораздо понятнѣе истины, и это сплошь на всемъ свѣтѣ. Истина лежитъ передъ людьми по сту лѣтъ на столѣ и ее они не берутъ, а гоняются за придуманнымъ, именно потому что ее то и считаютъ фантастичнымъ и утопическимъ.

Второе, на что наше всеобщее русское лганье намекаетъ, это тò, что мы всѣ стыдимся самихъ себя. Дѣйствительно, всякiй изъ насъ носитъ въ себѣ чуть ли не прирожденный стыдъ за себя и за свое собственное лицо и, чуть въ обществѣ, всѣ русскiе люди тотчасъ же стараются, поскорѣе и во что бы ни стало, каждый показаться непремѣнно чѣмъ то другимъ, но только не тѣмъ чѣмъ онъ есть въ самомъ дѣлѣ, каждый спѣшитъ принять совсѣмъ другое лицо.

Еще Герценъ сказалъ про русскихъ за границей, что они никакъ не умѣютъ держать себя въ публикѣ: говорятъ громко когда всѣ молчатъ и не умѣютъ слова сказать прилично и натурально когда надобно говорить. И это истина: сейчасъ же вывертъ, ложь, мучительная конвульсiя; сейчасъ же потребность устыдиться всего что есть въ самомъ дѣлѣ, спрятать и прибрать свое, данное Богомъ русскому человѣку лицо и явиться другимъ, какъ можно болѣе чужимъ и нерусскимъ лицомъ. Все это изъ самаго полнаго внутренняго убѣжденiя, что собственное лицо, у каждаго русскаго, — непремѣнно ничтожное и комическое до стыда лицо; а что если онъ возьметъ французское лицо, англiйское, однимъ словомъ не свое лицо, то выйдетъ нѣчто гораздо почтеннѣе и что подъ этимъ видомъ его никакъ не узнаютъ. Отмѣчу при этомъ нѣчто весьма характерное: весь этотъ дрянной стыдишка за себя и все это подлое самоотрицанiе себя — въ большинствѣ случаевъ безсознательны; это нѣчто конвульсивное и непреоборимое; но, въ сознанiи, русскiе, — хотя бы и самые полные самоотрицатели изъ нихъ, — все–таки съ ничтожностiю своею не такъ скоро соглашаются въ такомъ случаѣ и непремѣнно требуютъ уваженiя: «Я вѣдь совсѣмъ какъ англичанинъ, разсуждаетъ русскiй, стало быть надо уважать и меня, потому что всѣхъ англичанъ уважаютъ". Двѣсти лѣтъ выработывался этотъ главный типъ нашего общества подъ непремѣннымъ, еще двѣсти лѣтъ тому указаннымъ принципомъ: «ни за что и никогда не быть самимъ собою, взять другое лицо, а свое навсегда оплевать, всегда стыдиться себя и никогда не походить на себя" — и результаты вышли самые полные. Нѣтъ ни нѣмца, ни француза, нѣтъ въ цѣломъ мiрѣ такого англичанина, который, сойдясь съ другими, стыдился бы своего лица, если по совѣсти увѣренъ что ничего не сдѣлалъ дурнаго. Русскiй очень хорошо знаетъ что нѣтъ такого англичанина; а воспитанный русскiй знаетъ и то что не стыдиться своего лица, даже гдѣ бы тò, ни было, есть именно самый главный и существенный пунктъ собственнаго достоинства. Вотъ почему онъ и хочетъ казаться поскорѣй французомъ иль англичаниномъ, именно затѣмъ, чтобъ и его приняли поскорѣй за такого же который нигдѣ и никогда не стыдится своего лица.

_______

«Невинности, старина говорено уже тысячу разъ", скажутъ опять. Пусть, но вотъ уже нѣчто похарактернѣе. Есть пунктъ, въ которомъ всякiй русскiй человѣкъ разряда интелигентнаго, являясь въ общество или въ публику, ужасно требователенъ и ни за что уступить не можетъ. (Другое дѣло — у себя дома и самъ про себя). Пунктъ этотъ — умъ, желанье показаться умнѣе чѣмъ есть, и — замѣчательно это — отнюдь не желанiе показаться умнѣе всѣхъ, или даже кого бы то ни было, а только лишь не глупѣе никого. «Признай дескать меня что я не глупѣе никого, и я тебя признаю, что и ты не глупѣй никого". Опять таки тутъ нѣчто въ родѣ взаимной благодарности. Передъ авторитетомъ европейскимъ, напримѣръ, русскiй человѣкъ, какъ извѣстно, со счастьемъ и поспѣшностью преклоняется, даже не позволяя себѣ анализа; даже особенно не любитъ анализа въ такихъ случаяхъ. О, другое дѣло если генiальное лицо сойдетъ съ пьедестала или даже просто выйдетъ изъ моды: тогда нѣтъ строже русской интелигенцiи къ такому лицу, нѣтъ предѣла ея высокомѣрiю, презрѣнiю, насмѣшкѣ. Мы пренаивно удивляемся потомъ, если вдругъ какъ нибудь узнаемъ что въ Европѣ все еще продолжаютъ смотрѣть на сошедшее у нихъ съ пьедестала лицо съ уваженiемъ и цѣнить его по достоинству. Но за то тотъ же самый русскiй человѣкъ, хотя бы и преклонился предъ генiемъ въ модѣ даже и безъ анализа, все–таки ни за что и никогда не признаетъ себя глупѣе этого генiя, предъ которымъ самъ сейчасъ преклонился, будь онъ разъевропейскiй. «Ну, Гёте, ну Либихъ, ну Бисмаркъ, ну положимъ... а все–таки и я тоже", — представляется каждому русскому непремѣнно, даже изъ самыхъ плюгавенькихъ, если только дойдетъ до того. И не то что представляется, ибо сознанiя тутъ почти никакого, а только какъ–то его всего дергаетъ въ этомъ смыслѣ. Это какое–то безпрерывное ощущенiе празднаго и шатающагося по свѣту самолюбiя, ничѣмъ не оправданнаго. Однимъ словомъ до такого, можетъ быть самаго высшаго проявленiя человѣческаго достоинства — т. е. признать себя глупѣе другаго, когда другой дѣйствительно умнѣе его — русскiй человѣкъ высшихъ классовъ никогда и ни въ какомъ случаѣ не можетъ дойти, и даже я не знаю могутъ ли быть исключенiя. Пусть не очень–то смѣются надъ моимъ «парадоксомъ". Соперникъ Либиха можетъ быть и въ гимназiи не окончилъ курса и ужь конечно съ Либихомъ не свяжется спорить о первенствѣ, когда ему скажутъ и укажутъ что это вотъ Либихъ. Онъ промолчитъ, — но все–таки его будетъ дергать, даже при Либихѣ... Другое дѣло еслибъ, напримѣръ, онъ встрѣтился съ Либихомъ, не зная что это вотъ Либихъ, хоть въ вагонѣ желѣзной дороги. И еслибъ только завязался разговоръ о химiи и нашему господину удалось бы къ разговору примазаться, то сомнѣнiя нѣтъ, онъ могъ бы выдержать самый полный ученый споръ, зная изъ химiи всего только одно слово: химiя. Онъ удивилъ бы, конечно, Либиха, но — кто знаетъ — въ глазахъ слушателей остался бы можетъ быть побѣдителемъ. Ибо въ русскомъ человѣкѣ, дерзости его ученаго языка — почти нѣтъ предѣловъ. Тутъ именно происходитъ феноменъ, существующiй только въ русской интелигентныхъ классовъ душѣ: не только нѣтъ въ душѣ этой, лишь только она почувствуетъ себя въ публикѣ, сомнѣнiя въ умѣ своемъ, но даже въ самой полной учености, если только дѣло дойдетъ до учености. Про умъ еще можно понять; но про ученость свою казалось бы каждый долженъ имѣть самыя точныя свѣденiя...

Конечно все это только въ публикѣ, когда кругомъ чужiе. Дома же про себя... Ну, дома про себя ни одинъ русскiй человѣкъ объ образованiи и учености своей не заботится, даже и вопроса о томъ никогда не ставитъ... Если же поставитъ, то вѣрнѣе всего что и дома рѣшитъ его въ свою пользу, хотя бы и имѣлъ самыя полныя свѣденiя о своей учености.

Мнѣ самому случилось выслушать недавно, сидя въ вагонѣ, цѣлый трактатъ о классическихъ языкахъ, въ продолженiи двухъ часовъ дороги. Говорилъ одинъ, а всѣ слушали. Это былъ никому изъ пассажировъ незнакомый господинъ, осанистый, зрѣлыхъ лѣтъ, сдержаннаго и барскаго вида, вѣско и неторопливо выпускавшiй слова. Онъ всѣхъ заинтересовалъ. Очевидно было съ самыхъ первыхъ словъ его что онъ не только въ первый разъ говорилъ, но даже, можетъ быть, въ первый разъ и думалъ объ этой темѣ, такъ что это была лишь блестящая импровизацiя. Онъ вполнѣ отрицалъ классическое образованiе и введенiе его у насъ называлъ «историческимъ и роковымъ дурачествомъ" — впрочемъ это было единственное рѣзкое слово, которое онъ себѣ позволилъ; тонъ его взятъ былъ слишкомъ высоко и не позволялъ ему горячиться, изъ одного ужь презрѣнiя къ факту. Основанiя на которыхъ стоялъ онъ были самыя первоначальныя, приличныя развѣ лишь тринадцатилѣтнему школьнику, почти тѣ же самыя на которыхъ еще до сихъ поръ стоятъ иныя изъ нашихъ газетъ, воюющiя съ классическими языками, напр. «такъ какъ всѣ латинскiя сочиненiя переведены, то и не надо латинскаго языка” и проч. и проч. — въ этомъ родѣ. Въ нашемъ вагонѣ онъ произвелъ чрезвычайный эффектъ; многiе разставаясь съ нимъ благодарили его за доставленное удовольствiе, особенно дамы. Я убѣжденъ что онъ ушелъ чрезвычайно уважая себя.

Теперь у насъ въ публикѣ (въ вагонахъ ли въ другомъ ли мѣстѣ) разговоры сильно измѣнились противъ прежнихъ, старыхъ лѣтъ; теперь жаждутъ слушать, жаждутъ учителей — на всѣ общественныя и соцiальныя темы. Правда, разговоры въ публикѣ у насъ ужасно туго завязываются; всѣхъ сначала долго коробитъ пока рѣшатся заговорить, ну а заговорятъ — въ такой паѳосъ иной разъ войдутъ что почти надо за руки держать. Разговоры же болѣе сдержанные и солидные и, такъ сказать, болѣе высшiе и уединенные вертятся преимущественно на темахъ биржевыхъ или правительственныхъ, но съ секретной, изнаночной точки зрѣнiя, съ познанiемъ высшихъ тайнъ и причинъ, обыкновенной публикѣ неизвѣстныхъ. Обыкновенная публика слушаетъ смирно и почтительно, а говоруны выигрываютъ въ своей осанкѣ. Разумѣется изъ нихъ мало кто вѣритъ одинъ другому, но разстаются они почти всегда одинъ другимъ совершенно довольные и другъ другу даже нѣсколько благодарные. Задача проѣхать прiятно и весело по желѣзной нашей дорогѣ заключается въ умѣнiи давать врать другимъ и какъ можно болѣе вѣрить; тогда и вамъ дадутъ тоже съ эффектомъ прилгнуть если и сами вы соблазнитесь; стало быть взаимная выгода. Но, какъ я сказалъ уже, есть и общiя, животрепещущiя, насущныя темы разговоровъ, въ которыя ввязывается уже вся публика и это не за тѣмъ однимъ чтобъ прiятно время провесть: повторяю, жаждутъ научиться, разъяснить себѣ современныя затрудненiя, ищутъ, жаждутъ учителей, и особенно женщины, особенно матери семействъ. Замѣчательно то, что при всей этой чрезвычайно любопытной и далеко намекающей жаждѣ общественныхъ совѣтниковъ и руководителей, при всемъ этомъ благородномъ стремленiи, — удовлетворяются слишкомъ легко, самымъ иногда неожиданнымъ образомъ, вѣрятъ всему, подготовлены и вооружены весьма слабо, — гораздо слабѣе чѣмъ могла бы представить вамъ самая яркая ваша фантазiя, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда о нашемъ русскомъ обществѣ труднѣе было сдѣлать точное заключенiе, сравнительно съ теперешнимъ временемъ, когда уже имѣется болѣе фактовъ и свѣденiй. Положительно можно сказать что всякiй говорунъ, съ нѣсколько порядочными манерами (къ порядочнымъ манерамъ наша публика, увы, до сихъ поръ еще чувствуетъ предразсудочную слабость, не смотря на все болѣе и болѣе разливающееся изъ фельетоновъ образованiе) — можетъ одержать верхъ и увѣрить слушателей своихъ въ чемъ угодно, получить благодарность и уйти глубоко уважая себя. Разумѣется при несомнѣнномъ условiи быть либеральнымъ, — объ этомъ уже нечего и упоминать. Въ другой разъ мнѣ, тоже въ вагонѣ и тоже недавно, случилось выслушать цѣлый трактатъ объ атеизмѣ. Ораторъ, свѣтскаго и инженернаго вида господинъ, вида впрочемъ угрюмаго, но съ болѣзненной жаждою слушателя, началъ съ монастырей. Въ монастырскомъ вопросѣ онъ не зналъ самаго перваго слова: онъ принималъ существованiе монастырей за нѣчто неотъемлемое отъ догматовъ вѣры, воображалъ что монастыри содержатся отъ государства и дорого стоютъ казнѣ и, забывая что монахи совершенно свободная ассоцiацiя лицъ, какъ и всякая другая, требовалъ, во имя либерализма, ихъ уничтоженiя, какъ какую то тираннiю. Онъ кончилъ совершеннымъ и безбрежнымъ атеизмомъ на основанiи естественныхъ наукъ и математики. Онъ ужасно часто повторялъ о естественныхъ наукахъ и математикѣ, не приведя впрочемъ ни одного факта изъ этихъ наукъ въ продолженiе всей своей диссертацiи. Говорилъ опять таки онъ одинъ, а прочiе только слушали: «Я научу сына моего быть честнымъ человѣкомъ и вотъ и все" — порѣшилъ онъ въ заключенiе, въ полной и очевидной увѣренности что добрыя дѣла, нравственность и честность есть нѣчто даное и абсолютное, ни отъ чего не зависящее и которое можно всегда найти въ своемъ карманѣ когда понадобится, безъ трудовъ, сомнѣнiй и недоумѣнiй. Этотъ господинъ имѣлъ тоже необыкновенный успѣхъ. Тутъ были офицеры, старцы, дамы и взрослыя дѣти. Его горячо благодарили, разставаясь, за доставленое удовольствiе, при чемъ одна дама, мать семейства, щеголевато одѣтая и очень недурная собою, громко и съ милымъ хихиканiемъ объявила что она теперь совершенно убѣждена что въ душѣ ея «одинъ только паръ". Этотъ господинъ тоже должно быть ушелъ съ необыкновеннымъ чувствомъ уваженiя къ себѣ.

Вотъ это–то уваженiе къ себѣ и сбиваетъ меня съ толку. Что есть дураки и болтуны, — конечно тому нечего удивляться; но господинъ этотъ очевидно былъ не дуракъ. Навѣрно тоже не негодяй, не мошенникъ; даже очень можетъ быть что честный человѣкъ и хорошiй отецъ. Онъ только ровно ничего не понималъ въ тѣхъ вопросахъ, которые взялся разрѣшить. Неужто ему не придетъ въ голову черезъ часъ, черезъ день, черезъ мѣсяцъ: «Другъ мой, Иванъ Васильевичъ (или тамъ кто бы ни было), — вотъ ты спорилъ, а вѣдь ты ровно ничего не понимаешь въ томъ объ чемъ трактовалъ. Вѣдь ты это лучше всѣхъ знаешь. Ты вотъ ссылался на естественныя науки и математику, — а вѣдь тебѣ лучше всѣхъ извѣстно, что ты свою скудную математику, изъ твоей спецiальной школы, давно забылъ, да и тамъ–то не твердо зналъ, а въ естественныхъ наукахъ никогда не имѣлъ никакого понятiя. Какъ–же ты говорилъ? Какъ же ты училъ? Вѣдь ты же понимаешь, что только вралъ, а между тѣмъ до сихъ поръ гордишься собою; и не стыдно это тебѣ?"

Я убѣжденъ что онъ могъ задать себѣ всѣ эти вопросы, не смотря на то что можетъ быть занятъ «дѣломъ" и нѣтъ у него времени на праздные вопросы. Я даже несомнѣнно убѣжденъ что они, хоть вскользь, а побывали въ его головѣ. Но ему не было стыдно, ему не было совѣстно! Вотъ эта–то извѣстнаго рода безсовѣстность русскаго интелигентнаго человѣка — рѣшительный для меня феноменъ. Что въ томъ что она у насъ такъ сплошь да рядомъ обыкновенна и всѣ къ ней привыкли и приглядѣлись; она все–таки остается фактомъ удивительнымъ и чудеснымъ. Она свидѣтельствуетъ о такомъ равнодушiи къ суду надъ собой своей собственной совѣсти, или что тоже самое, о такомъ необыкновенномъ собственномъ неуваженiи къ себѣ, что придешь въ отчаянiе и потеряешь всякую надежду на что нибудь самостоятельное и спасительное для нацiи, даже въ будущемъ, отъ такихъ людей и такого общества. Публика, т. е. внѣшность, европейскiй обликъ, разъ на всегда данный изъ Европы законъ — эта публика производитъ на всякаго русскаго человѣка дѣйствiе подавляющее: въ публикѣ онъ европеецъ, гражданинъ, рыцарь, республиканецъ, съ совѣстью и съ своимъ собственнымъ твердо установленнымъ мнѣнiемъ. Дома, про себя — «Э, чортъ–ли въ мнѣнiяхъ, да хошь бы высѣкли!" Поручикъ Пироговъ, сорокъ лѣтъ тому назадъ высѣченный въ Большой Мѣщанской слесаремъ Шиллеромъ, — былъ страшнымъ пророчествомъ, пророчествомъ генiя, такъ ужасно угадавшаго будущее, — ибо Пироговыхъ оказалось безмѣрно много, такъ много что и не пересѣчь. Вспомните что поручикъ, сейчасъ–же послѣ приключенiя, съѣлъ слоеный пирожокъ и отличился въ тотъ же вечеръ въ мазуркѣ, на именинахъ у одного виднаго чиновника. Какъ вы думаете: когда онъ откалывалъ мазурку и вывертывалъ, дѣлая па, свои, столь недавно оскорбленные члены, — думалъ ли онъ что его всего только часа два какъ высѣкли? Безъ сомнѣнiя думалъ. А было ли ему стыдно? Безъ сомнѣнiя нѣтъ! Проснувшись на другой день по утру онъ навѣрно сказалъ себѣ: «Э чортъ, стоитъ–ли начинать коли никто не узнаетъ!.." Это «стоитъ–ли начинать", конечно, съ одной стороны, намекаетъ на такую способность уживчивости со всѣмъ чѣмъ угодно, а вмѣстѣ съ тѣмъ и на такую широту нашей русской природы — что предъ этими качествами блѣднѣетъ и гаснетъ даже все безграничное. Двухсотлѣтняя отвычка отъ малѣйшей самостоятельности характера, и двухсотлѣтнiе плевки на свое русское лицо, раздвинули русскую совѣсть до такой роковой безбрежности отъ которой... ну чего можно ожидать, какъ вы думаете?

Я убѣжденъ что поручикъ въ состоянiи былъ дойти до такихъ столповъ, или до такой безбрежности, что, можетъ быть въ тотъ же вечеръ, своей дамѣ въ мазуркѣ, старшей дочери хозяина, объяснился въ любви и сдѣлалъ формальное предложенiе. Безконечно–трагиченъ образъ этой барышни, порхающей съ этимъ молодцомъ въ очаровательномъ танцѣ и не знающей что ея кавалера всего только часъ какъ высѣкли и что это ему совсѣмъ ничего. Ну, а какъ вы думаете, если–бъ она узнала, а предложенiе все–таки было бы сдѣлано — вышла бы она за него, (разумѣется подъ условiемъ что болѣе ужь никто не узнаетъ)? Увы, непремѣнно бы вышла!

А все–таки, изъ числа Пироговыхъ и вообще всѣхъ, «безбрежныхъ" кажется можно исключить огромное большинство нашихъ женщинъ. Въ нашей женщинѣ все болѣе и болѣе замѣчается искренность, настойчивость, серьозность и честь, исканiе правды и жертва; да и всегда въ русской женщинѣ все это было выше чѣмъ у мужчинъ. Это несомнѣнно, не смотря на всѣ даже теперешнiя уклоненiя. Женщина меньше лжетъ, многiя даже совсѣмъ не лгутъ, а мужчинъ почти нѣтъ не лгущихъ, — я говорю про теперешнiй моментъ нашего общества. Женщина настойчивѣе, терпѣливѣе въ дѣлѣ; она серьознѣе чѣмъ мужчина хочетъ дѣла для самаго дѣла, а не для того лишь чтобъ казаться. Ужь не въ самомъ–ли дѣлѣ намъ отсюда ждать большой помощи?

Ѳ. Достоевскiй.

КРИТИКА И БИБЛIОГРАФIЯ.

Свобода, равенство и братство.

Liberty, equality, fraternity, by James Fitzjames Stephen. Lond. 1873. Das Princip des Sittlichen, von J. H. Kirchmann. Вerlin. 1873.

I.

Свобода.

Едва ли найдутся на человѣческомъ языкѣ еще другiя три слова, которыя произвели бы столько путаницы въ понятiяхъ, напустили бы столько туману въ человѣческiе умы и распространили бы въ массахъ народныхъ столько гибельнаго обольщенiя. Въ началѣ они служили только девизомъ политической пapтiи безумныхъ людей, возмечтавшихъ силою преобразовать человѣчество. Но этотъ девизъ мало по малу превратился въ ученье, сдѣлался словомъ завѣта, которое и безумныя правительства понемногу привыкли бросать въ народную массу, забывъ о томъ что масса народная, неспособная къ уразумѣнiю философскихъ и политическихъ ученiй во всей ихъ цѣлости, принимаетъ брошенное ей сверху понятiе — не разумомъ, а страстью и инстинктомъ ежедневной нужды, и усвоиваетъ его себѣ чувствомъ и слѣпою вѣрой. Такъ мало по малу три обольстительныя слова сдѣлались для массъ народныхъ завѣтомъ мечтательнаго и неопредѣленнаго блаженства, котораго онѣ считаютъ себя въ правѣ требовать отъ властителей; стали знаменемъ, подъ которымъ всякiй агитаторъ можетъ собирать неразумную толпу для низверженiя существующаго правительства. Изъ этихъ словъ и понятiй составилась уже какая–то особая религiя, смутная, неопредѣленная; вступая то въ соперничество, то во вражду, то въ союзъ съ христiанскимъ вѣрованьемъ, — она пpiобpѣтаетъ отъ того новую силу надъ умами и составляетъ въ наши дни одну изъ самыхъ значительныхъ и тонкихъ духовныхъ силъ, съ которыми должны считаться многiя правительства. Во Францiи, овладѣвъ народными массами, эта новая религiя привела уже къ погибели государство, возмечтавшее что можетъ съ нею справиться ея же оружiемъ. Эта религiя слагается отъ времени до времени, при помощи философскихъ школъ, въ опредѣленныя формы, изъ коихъ самую замѣчательную составляетъ въ наши дни такъ называемая позитивная философiя Августа Конта и его послѣдователей. Прививаясь къ другимъ историческимъ религiямъ, она проникаетъ ихъ и измѣняетъ ихъ сущность. Ей удавалось преобразовывать xpистiaнское ученiе въ систему оптимизма, съ удержанiемъ нѣкоторыхъ терминовъ церковной теологiи, въ извращенномъ значенiи. Она успѣла уже глубоко проникнуть въ политику и законодательство и извратить понятiя самихъ консерваторовъ о самыхъ основныхъ предметахъ и правилахъ государственнаго управленiя, такъ что подъ влiянiемъ ея самые непреклонные консерваторы дѣйствуютъ какъ самые яростные радикалы, къ низверженiю тѣхъ самыхъ принциповъ, которые провозглашаютъ еще по имени, но которыхъ уже не чуютъ и не разумѣютъ. Можно назвать эту новую религiю гуманитарною, религiей человѣчества, какъ провидитъ и называетъ ее Августъ Контъ. Основное ея вѣрованье состоитъ въ томъ, что родъ человѣческiй, во всей совокупности, призванъ на землѣ къ осуществленiю всеобщаго благосостоянiя и блаженства, и что прямой путь къ достиженiю этихъ судебъ состоитъ въ устраненiи всякаго стѣсненiя личной человѣческой дѣятельности во всѣхъ ея желанiяхъ и проявленiяхъ, въ признанiи безусловнаго и существеннаго равенства между всѣми человѣческими существами, и въ братствѣ всеобщей взаимной любви. Вотъ догматы этой новой религiи, за которые многiе изъ ея послѣдователей готовы идти на кровавую брань и на конечное истребленiе, изъ–за которыхъ иные рѣшились бы разрушить вселенную со всѣмъ ея порядкомъ, съ тѣмъ чтобъ на развалинахъ воздвигнуть свое знамя: «Liberté, egalité, fraternité, ou la mort!"

Ученiе это распространяется быстро, тонкими путями, такъ что имъ заражаются невольно и многiе изъ его философскихъ противниковъ. Было бы въ высшей степени важно, для отрезвленiя многихъ положительныхъ умовъ, разъясненiе догматовъ этого ученiя посредствомъ глубокаго, безпристрастнаго и полнаго ихъ анализа, яснаго не только для cпецiалистовъ школы, но и для массы, стоящей внѣ школы. Такого анализа еще нѣтъ покуда, хотя и есть частныя къ тому попытки. Одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ опытовъ философской полемики съ гуманитарнымъ ученiемъ представляетъ появившееся нынѣшнею весною сочиненiе, котораго заглавiе выписано выше. Оно принадлежитъ перу извѣстнаго въ Англiи политическаго мыслителя Стифена и направлено, главнымъ образомъ, противу положенiй, распространенныхъ въ публикѣ сочиненiями Джона Стюарта Милля «О свободѣ", «Объ утилитаризмѣ" и «О подчиненiи женщины". Къ сожалѣнiю, книга Стифена появилась уже по смерти Милля, когда знаменитый философъ свободы не могъ уже отвечать своему противнику.

Стифенъ начинаетъ свою книгу съ анализа извѣстной формулы, выведенной Миллемъ для опредѣленiя отношенiй общества къ отдѣльному лицу въ кругу его личности. По мнѣнiю Милля, при одномъ только условiи или для одной только цѣли оправдывается принужденiе, или стѣсненiе личной свободы, какимъ бы то ни было способомъ — физическою силой, законнымъ прещенiемъ или нравственнымъ дѣйствiемъ общественнаго мнѣнiя именно тогда только, когда это требуется для самозащиты (self protection), чтобы предупредить положительный вредъ. Стѣсненiе свободы никоимъ образомъ не оправдывается желанiемъ добра — нравственнаго или матерiальнаго — стѣсняемому лицу. Ради его добра или счастья можно убѣждать, но никакъ не стѣснять его; для принужденiя необходимо чтобы со стороны его послѣдовало дѣйствiе угрожающее вредомъ другому лицу.

Формула эта широка непомѣрно, и въ этомъ видѣ представляется парадоксомъ. Противъ него направлена аргументацiя Стифена. «И нравственное ученiе, говоритъ онъ, и всѣ возможныя религiи имѣютъ въ виду — направленiе дѣятельности человѣческой; но и нравственное ученiе и религiя развѣ не обращаются къ надеждѣ и къ чувству страха въ душѣ человѣческой, и къ страху гораздо еще болѣе нежели къ надеждѣ? Даже уголовное законодательство съ своими прещенiями блѣднѣетъ передъ системою всякаго нравственно–религiознаго ученiя. Страхъ передъ закономъ удерживаетъ отъ преступнаго дѣйствiя; но на одинъ случай этого стѣсненiя — какое безчисленное множество другихъ, въ которыхъ человѣка сдерживаетъ страхъ передъ мнѣнiемъ сосѣдей и ближнихъ — санкцiя нравственная, или страхъ въ виду будущей жизни — санкцiя религiозная; или страхъ передъ своей совѣстью! И въ безчисленномъ большинствѣ всѣхъ этихъ случаевъ — неодобренiе или нравственная санкцiя, не имѣетъ рѣшительно ничего общаго съ началомъ самоогражденiя, на котоpоe указываетъ Милль. Религiозная санкцiя, по существу своему, не можетъ отъ него зависеть. Ни на судѣ Божiемъ, ни на судѣ совѣсти нельзя сказать въ оправданiе: я поступилъ какъ мнѣ хотѣлось, и никому не сдѣлалъ этимъ вреда. Положенiе Милля противно и устройству природы человѣческой. Едва ли есть хоть одинъ добрый навыкъ, который можно было бы прiобресть иначе какъ посредствомъ стѣсненiй, болѣе или менѣе отяготительныхъ.

Таковы условiя человѣческой жизни, что мы почти во всякомъ дѣйствiи своемъ побуждаемся и стѣсняемся внѣшними обстоятельствами. Къ этому закону жизни примѣняется въ потребныхъ случаяхъ и законодатель, примѣняется и руководитель общественнаго мнѣнiя. Законъ, наказывая за убiйство, за кражу, служитъ замѣною частной мести, которая казнила бы еще строже, и казнила бы слѣпо. Еслибъ въ законѣ были наказанiя за невоздержанiе, за пьянство и т. под., то и объ нихъ надлежало бы сказать тоже самое.

Свободу, въ мнѣнiи Милля, Стифенъ сравниваетъ со священнымъ быкомъ у индiйскихъ браминовъ. Брамины, чествуя благодѣтельное значенiе скота въ земледѣлiи, объявили быка священнымъ животнымъ. Его нельзя останавливать — куда бы онъ ни шелъ — повалитъ ли загородку, зайдетъ ли въ лавку и опрокинетъ или съѣстъ весь товаръ. Убивать его — преступленiе, хотя бъ изъ жалости къ его страданьямъ. Когда быкъ свалился со скалы, и, разбившись, не въ силахъ подняться, такъ что коршуны терзаютъ его живого и выклевываютъ глаза ему, — все–таки пусть умираетъ самъ по ceбѣ, а дѣлать ему насилiе невозможно.

Милль выставляетъ личную свободу состоянiемъ неприкосновеннымъ и первымъ закономъ бытiя, такъ что всякое ея стѣсненiе допускается лишь въ одномъ, заранее опредѣленномъ случаѣ, по отвлеченной логикѣ идеальнаго закона свободы. Нашему автору вопросъ о томъ, добро или зло — свобода, представляется столь же нерацiональнымъ, какъ подобный вопросъ объ огнѣ — добро или зло огонь? Добро или зло, смотря по времени, по мѣсту, по обстоятельствамъ, такъ что обстоятельный отвѣтъ о свободѣ, въ какихъ случаяхъ оно добро и въ какихъ зло, — вмѣстилъ бы въ себѣ не только цѣлую исторiю человѣческаго рода, но и полное разрѣшенiе всѣхъ вопросовъ, которые возбуждаетъ эта исторiя. Все наше знанiе, въ нынѣшнемъ его состоянiи, недостаточно для того чтобъ вывесть, какъ предполагаетъ Милль, такое простое начало, которое служило бы безусловнымъ руководящимъ правиломъ въ отношенiяхъ общества къ отдѣльному лицу на случай стѣсненiя или надзора. Мы должны ограничиться внимательною повѣркою каждаго отдѣльнаго случая, въ коемъ предполагается стѣсненiе. Въ этомъ смыслѣ Стифенъ выводитъ слѣдующiя положенiя. Стѣсненiе вредно: 1) когда оно имѣетъ въ виду дурную, лживую цѣль. 2) Когда цѣль добрая, но мѣра стѣсненiя не разсчитана для достиженiя цѣли, напр. производитъ одно раздраженiе. 3) Когда цѣль добрая, но стѣсненiе превышаетъ мѣру потребную для достиженiя цѣли.

Такимъ образомъ, разрушая конструкцiю идеи о свободѣ, предлагаемую Миллемъ, и дѣйствительно несостоятельную въ примѣненiи къ дѣйствительности, Стифенъ предлагаетъ свою конструкцiю идеи о принужденiи или стѣсненiи. Но строгая логика заставляетъ его быть послѣдовательнымъ въ развитiи этой идеи, и самъ онъ, въ обобщенiи практическаго понятiя о стѣсненiи, впадаетъ въ такую же крайность, въ какую впалъ Милль въ обобщенiи идеальнаго понятiя о свободѣ. Множество глубокихъ истинъ и меткихъ сужденiй разсѣяно въ сочиненiи Стифена, но въ положительной его части, въ выводахъ которые онъ дѣлаетъ изъ своего ученья, слышатся иногда жестокiя слова, о которыхъ можно сказать: кто можетъ его послушати? Такъ напримѣръ, въ дѣлѣ вѣры, Стифенъ допускаетъ принужденiе также какъ во всѣхъ прочихъ дѣлахъ, серьозно указывая что ни одно вѣроисповѣданiе нигдѣ не утверждалось безъ принужденiя. Не находя возможности указать какой либо отвлеченный критерiй истины, ради коей оправдывается или осуждается принужденiе, онъ относитъ все къ ycмотрѣнiю, по мѣре потребности (expedienсу), той или другой общественной власти. Авторъ повидимому вѣрующiй человѣкъ и имѣетъ глубокое понятiе о вѣрѣ, но въ тѣхъ выводахъ, къ которымъ онъ иногда приходитъ, чуется какой то скептицизмъ, слышится какъ будто Пилатовъ вопросъ: что есть истина? Если и въ дѣлахъ вѣры допускается стѣсненiе, то тѣмъ болѣе натуральнымъ находить его авторъ въ свободѣ мнѣнiя и разсужденiя. Любопытно сравнить въ этомъ случаѣ слова Милля съ возраженiемъ Стифена. Вотъ что говоритъ Милль:

«Наша общественная нетерпимость, сама по себѣ, не убиваетъ никого, не искореняетъ мнѣнiй, но принуждаетъ людей маскировать мнѣнiе или воздерживаться отъ дѣятельныхъ усилiй въ распространенiю ихъ. У насъ о неправовѣрныхъ мнѣнiяхъ нельзя сказать чтобъ они замѣтно усиливались или ослабѣвали съ каждымъ поколѣнiемъ: они не расходятся вширь, но продолжаютъ мерцать и тлѣть въ тѣсныхъ кружкахъ мыслящихъ людей въ средѣ коихъ возникли, и не являются освѣтить общiй видъ дѣлъ человѣческихъ ни истиннымъ ни обманчивымъ cвѣтомъ. Такъ поддерживается состоянiе, удовлетворительное для нѣкоторыхъ умовъ, потому что избавляетъ отъ тягостной обязанности судить и наказывать за мнѣнiя, и вмѣстѣ съ тѣмъ ограждаетъ, по крайней мѣрѣ наружно, мнѣнiя господствующiя отъ всякаго смятенiя, хотя и не устраняетъ рѣшительно возможности дѣйствовать разумомъ, у неправовѣрныхъ, зараженныхъ болѣзнью мышленiя. Средство очень удобное для охраненiя мира въ средѣ умственной жизни и для поддержанiя всѣхъ дѣлъ и порядковъ въ существующемъ видѣ. Но мы платимъ за это средство дорогою цѣною — утратою нравственнаго мужества въ человѣческомъ духѣ... Какъ исчислить громадный ущербъ для цѣлаго мipa отъ того, что множество даровитыхъ умовъ со слабымъ характеромъ не смѣютъ дать воли смѣлому, сильному, самостоятельному мышленiю, только изъ опасенiя что оно приведетъ ихъ къ выводу, который по общему мнѣнiю окажется ненравственнымъ или нерелигiознымъ."

Вотъ что говоритъ Милль, увлекаясь очевидно своей абсолютною доктриной, и не допуская даже того отпора, который даетъ общественное мнѣнiе слову оскорбляющему нравственное или религiозное чувство. Требовать чтобъ общественное мнѣнiе безмолвствовало, или покорялось въ этомъ случаѣ — значитъ допускать своего рода насилiе въ пользу частнаго мнѣнiя надъ общественнымъ, и притомъ насилie дешевое, ничего нестоющее всякому кто захочетъ сказать свое хотя бы безумное и соблазнительное слово. «Мнѣ кажется, возражаетъ Стифенъ, что обнародованiе мнѣнiй о нравственности, о политикѣ, о религiи — дѣйствiе великой важности; что ниспроверженiе мнѣнiй, на которыхъ утверждается общественный порядокъ — такое дѣйствiе, которое, по существу своему, сопряжено съ опасностью. Я нисколько не хочу этимъ выразить что къ дѣйствiямъ этого рода вовсе не слѣдуетъ приступать: напротiвъ, слѣдуетъ во многихъ случаяхъ; но пусть же тотъ кто приступаетъ къ нимъ, дѣлаетъ это какъ боецъ, cъ оpужiемъ въ рукахъ; ему неприлично удивляться и негодовать, что онъ встрѣчаетъ яростный отпоръ на брéши, черезъ которую идетъ на приступъ. Единственная причина Миллева негодованiя на общественную нетерпимость состоитъ въ томъ что робкимъ людямъ она препятствуетъ выражать непопулярныя мнѣнiя. Въ одной старинной балладѣ есть разсказъ о томъ, какъ рыцарь, заблудившись въ горахъ, попалъ въ подземную залу наполненную очарованными рыцарями: каждый изъ нихъ лежалъ безъ движенiя, въ полномъ вооруженiи, и возлѣ каждаго стоялъ, въ ожиданiи, боевой конь его... На камнѣ лежалъ мечь рядомъ съ рóгомъ, и страннику было сказано что если хочетъ добыть себѣ бранную рать, пусть выбираетъ одно изъ двухъ — мечь или рогъ. Онъ выбралъ рогъ и затрубилъ: въ ту минуту и рыцари и кони — все пропало, а странникъ очутился опять на горѣ, въ обыденной жизни, и вслѣдъ ему по вѣтру слышались слова:

Тотъ подлый трусъ, и недостоинъ бою,

Кто, caмъ не взявъ меча, зоветъ другихъ трубою.

Никто не въ правѣ подавать сигналъ къ бою, покуда самъ, первый, не обнажить мечь и не съумѣетъ защитить себя. Когда онъ самъ боецъ, пусть трубитъ на всѣ четыре конца, и если звуки его стоютъ того чтобъ ихъ слушали, къ нему соберется множество. Покуда человѣкъ самъ еще не составилъ себѣ обстоятельнаго мнѣнiя о предметахъ такой важности, не обдумалъ его старательно, не удостовѣрился въ его великомъ значенiи, и не рѣшился на рискъ — объявить его во всеуслышанiе, до тѣхъ поръ, по всей вѣроятности, мнѣнiе это таково, что нестоитъ быть объявленнымъ. Умозрѣнiе о правительствѣ, о нравственности, о религiи — предметъ великой жизненной важности, а не просто предметъ празднаго любопытства".

Въ сферѣ нравственной Милль, слѣдуя безусловно своему принципу, не допускаетъ стѣсненiя свободы, если дѣйствiе, хотя бы и безнравственное, не нарушаетъ прямо чьихъ либо опредѣлительныхъ правъ. На этомъ основанiи, съ точки зрѣнiя Милля, не допускаются никакiя предупредительныя или стѣснительныя мѣры, противъ общества преслѣдующаго безнравственную цѣль, напримѣръ пропаганду разврата, занимающагося совращенiемъ женщинъ и молодыхъ людей на распутство. Стифенъ опровергаетъ эту странную теорiю, доказывая существенную важность поддержанiя въ обществѣ нравственной идеи на высотѣ идеала. «Люди, говоритъ онъ, что собаки на сворѣ; вмѣстѣ связаны, и рвутся въ разныя стороны. По мнѣнiю Милля, пусть они разбѣгаются куда хотятъ. Совѣтъ соблазнительный, но подумаемъ что когда разбѣгутся всѣ, то окажется между ними неровность, и тогда никакимъ разсужденьемъ, никакимъ счетомъ голосовъ не соберешь бѣгущихъ и не помѣшаешь тѣмъ, которые сильнѣе и лучше бѣгутъ, увлечь за собою остальныхъ въ свою сторону. Въ сферѣ нравственной, также какъ въ религiи, брань и столкновенiе между людьми неизбѣжны. Добрый и злой, добрый съ добрымъ, злой со злымъ другаго оттѣнка — стоятъ врагами другъ противъ друга: между ними борьба дѣйствительная, существенная и вѣчная. Съ другой стороны побужденiя клонящiяся къ соединенiю людей къ доброй взаимности, еще многочисленнѣе, еще сильнѣе разъединяющихъ побужденiй. Этимъ борьба не устраняется, но съ борьбой соединяются мотивы дружбы и благоволенiя, которые удерживаютъ ее въ границахъ и не доводятъ до крайности. Главный интересъ жизни состоитъ въ столкновенiи этихъ противоположныхъ побужденiй. Полная нравственная терпимость возможна лишь въ такомъ случаѣ, когда люди станутъ совсѣмъ равнодушны другъ къ другу — это значитъ конецъ обществу... Главное искуство жизни состоитъ не въ избѣжанiи борьбы, а въ умѣньи весть ее съ наименьшею обидой для бойцовъ, которые все–таки скорѣе друзья чѣмъ враги между собой, и не преувеличивать черезъ мѣру важность предмета возбудившаго столкновенiе. И такъ настоящее дѣло терпимости — смягчать, по возможности, неизбѣжную борьбу. Но терпимость переходить мѣру и становится неразумною, когда предпринимаетъ устранить борьбу вовсе: тогда она клонится къ величайшему изъ золъ — къ водворенiю между людьми равнодушiя и уединенiя.

Указывая на принужденiе, въ самой страшной и рѣшительной формѣ войны, Стифенъ заключаетъ что война неизбѣжно представляется однимъ изъ коренныхъ началъ нацiональной самобытности. Войною рѣшается быть или не быть нацiи, и чѣмъ ей быть. Рѣшается, во что станутъ вѣрить люди, какъ станутъ жить, въ какую форму отольется у нихъ религiя, нравственность, цѣлый строй жизни. Война — это ultima ratio не только для царей, но и для человѣческаго общества во всѣхъ его видахъ. Война рѣшитъ окончательно и вопросъ о томъ, какая доля, великая или малая, предоставлена будетъ личной свободѣ, въ томъ или другомъ мѣстѣ, въ то или въ другое время. Изъ этой великой истины вытекаетъ много выводовъ, которые всѣ сходятся къ одному слѣдующему. Сила повсюду предшествуетъ свободѣ. Свобода, по самому существу своему, зависитъ отъ силы. Свобода, какая бы то ни была, можетъ существовать лишь подъ покровомъ могущественнаго, благоустроеннаго и разумнаго правительства.

Жесткое слово: надобно имѣть не мало мужества чтобъ высказать его въ виду того идеала свободы, къ которому обращены съ вѣрою воззрѣнiя нашего вѣка. Но — развѣ не то же самое говорятъ намъ съ поражающею силой событiя послѣдняго времени — изъ Германiи, изъ Францiи, изъ Испанiи, изъ самой Англiи, выработавшей себѣ силою нынѣшнiя формы гражданской свободы?

Слова: свобода и вольность употребляются энтузiастами во всѣхъ возможныхъ значенiяхъ, какое кому угодно придавать имъ. Но всѣго употребительнѣе слово свобода, — говоритъ Стифенъ, — въ примѣненiи къ народному правленiю. Говоря о свободѣ, люди вообще разумѣютъ демократiю, или тотъ образъ правленiя, который подходить къ демократiи ближе — существующаго у нихъ на сей разъ. Между тѣмъ демократiя, въ собственномъ смыслѣ, вовсе не состоитъ въ опредѣлительномъ отношенiи къ свободѣ. Степень вмѣшательства въ личныя права и отношенiи, допускаемаго тѣмъ или другимъ правительствомъ, не зависитъ почти вовсе отъ образа правленiя, а зависитъ отъ пространства страны, отъ густоты населенiя, отъ народнаго, опытомъ утвержденнаго сознанiя о взаимной другъ отъ друга зависимости, отъ нацiональнаго духа и нрава, и т. под.

Воображать, будто можно опредѣлить на вѣсахъ логики истинное значенiе народныхъ требованiй — значитъ обманывать себя мечтою. Чтобы понять значенiе энтузiазма возбуждаемаго въ народной массѣ свободою, для этого недостаточенъ простой анализъ слова: свобода. Въ поэзiи и въ восторженныхъ рѣчахъ всякаго рода это слово означаетъ и болѣе и менѣе чѣмъ простое отсутствiе стѣсненiя. Оно означаетъ отсутствiе того именно стѣсненiя, которое говорящему о свободѣ представляется тяжкимъ, и означаетъ вмѣстѣ съ тѣмъ присутствiе особенной силы, свободно дѣйствующей въ томъ направленiи, которое представляется желательнымъ... Крики о свободѣ обыкновенно содержать въ себѣ общее осужденiе прошедшему и прославленiе настоящаго, поколику оно рознится съ прошедшимъ, и будущаго, поколику можно заключить о немъ сходно съ настоящимъ.

Въ этомъ смыслѣ энтузiазмъ къ свободѣ едва ли возможно согласить съ сознанiемъ всей важности повиновенiя и дисциплины, въ обширномъ смыслѣ слова. Когда духъ преисполненъ хвалою настоящему времени и успѣху въ сопротивленiи власти, которая предполагается безумною и насильственною, — въ такомъ состоянiи уже невозможно сознавать что подчиненiе высшему себя, съ добросовѣстною рѣшимостью дѣйствовать въ предѣлахъ законной необходимости, — есть гражданская добродѣтель, безъ которой невозможно великое и прочное дѣло... На практикѣ, частое повторенiе общихъ мѣстъ о свободѣ ведетъ къ тому что въ обыкновенныхъ умахъ, въ массѣ, возникаетъ упорное предубѣжденье противъ повиновенiя кому бы то ни было, а въ остальныхъ классахъ общества естественно развивается печальная способность — предаться первому кто, обладая сильною самоувѣренностью и горячностью, потребуетъ себѣ повиновенья. Этотъ напущенный энтузiазмъ успѣлъ уже расшатать и разломать большую часть старыхъ формъ, основанныхъ на подчиненiи, — и конечно не въ состоянiи былъ создать новыя формы, достаточныя для замены прежнихъ. Изъ всего этого cлѣдуетъ вотъ какой практическiй выводъ. Люди обладающiе даромъ восторженнаго слова должны бы воздержаться отъ повальнаго прославленiя свободы. Лучше, добросовѣстнѣе поступили бы они, когда бы, прежде чѣмъ приходить въ восторгъ по тому или другому случаю, спросили себя: какая свобода? Кому надо дать какую свободу? кого и отъ какого стѣсненiя избавить? и постарались бы отвѣтить на эти вопросы обстоятельно. Тотъ же самый совѣтъ, разумѣется, относится и къ повальнымъ противникамъ всякой свободы.

По поводу рѣчи о свободѣ авторъ обращается къ сочиненiямъ двухъ писателей, представляющихъ полнѣйшiй контрастъ въ сужденiи объ этомъ предметѣ — Бокля и Деместра. Ни съ тѣмъ ни съ другимъ онъ не согласенъ. Вотъ мѣткiя его замѣчанiя на систему Бокля.

По мнѣнiю Бокля вся исторiя человѣчества состоитъ изъ непрерывной борьбы между духомъ скептицизма, въ которомъ онъ видитъ прогрессъ и цивилизацiю, и духомъ покровительства, въ которомъ ничего не признаетъ кромѣ мрака и заблужденiя. Не похоже ли на то, какъ бы кто сталъ восхвалять центробѣжную силу въ ущербъ силѣ центростремительной, и называть послѣднюю — темною силой стремящейся бросить землю на солнце? Такой же разумный человѣкъ, и на томъ же основанiи, могъ бы возразить: неправда, напротивъ, сила центробѣжная — вотъ первый и вѣчный вредъ. Она безумно стремится повергнуть шаръ земной въ пространство, въ мракъ и холодъ, и успѣла бы въ томъ, когда бы другъ нашъ, сила центростремительная, не притягивалъ землю постоянно къ источнику тепла и свѣта. И то и другое мнѣнiе — вздоръ: земля движется по своей орбитѣ, которая составляетъ результатъ взаимнаго дѣйствiя какъ той такъ и другой силы.

Удивляетъ меня что люди могутъ приходить въ такой энтузiазмъ либо отъ результата, либо отъ той или другой изъ причинъ производящихъ результатъ. Возьмемъ результатъ. Скажемъ, круглымъ числомъ — 300 миллiоновъ китайцевъ, 22 миллiоновъ индѣйскихъ туземцевъ, 200 миллiоновъ европейцевъ и сѣверо–американцевъ, и 100 миллiоновъ всякой смѣси въ Средней Азiи, на островахъ и пр.; ко всему этому прибавимъ библiотеку Британскаго музея. Вотъ чистый результатъ безмѣрно долгой борьбы между силами человѣческими и всякаго рода тяжестями и давленiями, которыя требовалось устранить или сдвинуть. Энтузiасты прогресса поютъ по этому случаю гимнъ, котораго я понять не могу. «Слава! Слава! приближается время, когда будетъ 600 миллiоновъ китайцевъ, 500 миллiоновъ индусовъ, 400 миллiоновъ европейцевъ, и Богъ вѣсть сколько еще сотенъ всевозможнаго чернаго народу, и сверхъ того — два Британскихъ музея, съ библiотекою въ каждомъ". Но конецъ этого страннаго гимна еще непонятнѣе — «Да! и если бы не проклятыя узы, которыми тираны связываютъ силу человѣческую, было бы 800 миллiоновъ китайцевъ, 700 миллiоновъ индусовъ, и такъ далѣе въ томъ же размѣрѣ!" Какое заблужденiе! Да въ чемъ же будетъ сила, что отъ нея останется, когда вы освободите эту силу, разлучите ее съ матерiей и съ тренiемъ? Сила ваша исчезнетъ въ пустомъ пространствѣ.

Весь демократическiй девизъ въ своей совокупности заключаетъ въ себѣ коренное противорѣчiе, говоритъ Стифенъ. Если что успѣлъ доказать человѣческiй опытъ, то доказалъ несомнѣнно, что когда стѣсненiя доведены до наименьшей мѣры, когда людямъ предоставлена наибольшая, какая возможна, доля свободы, то въ результатѣ происходитъ — не равенство, а напротивъ того, неравенство, усиливающееся въ геометрической прогрессiи. Изъ всѣхъ видовъ свободы, конечно самый важный — свобода въ прiобрѣтенiи собственности. Если въ этомъ человѣкъ ограниченъ, то трудно даже представить себѣ, какая за тѣмъ остается у него свобода. Всякая частная собственность происходитъ отъ труда, въ пользу работника: а частная собственность составляетъ самую сущность неравенства. Но предположимъ что всякiй человѣкъ имѣетъ право на безусловное равенство со всякимъ другимъ, такъ какъ всѣ неразрывно другъ съ другомъ связаны, и что произведенiя труда всѣхъ и каждаго обращаются въ общiй капиталъ, изъ котораго всѣ одинаково получаютъ содержанiе: въ результатѣ получится ощутительное сознанiе равенства и братства, но свободу придется исключить рѣшительно. Опытъ показываетъ что въ этомъ именно состоитъ не только теоретическое, но и практическое затрудненiе, и непреодолимое препятствiе къ осуществленiю на практикѣ всѣхъ плановъ создаваемыхъ соцiалистами.

Въ одномъ только смыслѣ можно понять и объяснить послѣдовательно республиканскiй девизъ: если подъ словомъ свобода разумѣть демократiю. Установленiе демократическаго правленья, съ признанiемъ всеобщаго братства и съ равнымъ распредѣленiемъ собственности — вотъ планъ, въ полномъ смыслѣ ясный, и нельзя придать девизу инаго значенiя, когда онъ употребляется въ серьезномъ смыслѣ, а не въ смыслѣ погремушки. Но уже въ такомъ случаѣ слѣдуетъ къ девизу и прибавка. «Свобода, равенство, братство — или смерть". Эти пять словъ явственно означаютъ полную политическую систему, со всѣми ея практическими послѣдствiями — сущность ея, цѣли къ которыми она направлена и наказанiе которое угрожаетъ ослушникамъ ея уставовъ. Эта система выражаетъ въ самой опредѣлительной формѣ всю горечь и ярость, какая только можетъ накопиться въ душѣ у самыхъ завистливыхъ и злобныхъ членовъ общества, которымъ не повезло въ жизни по желанью, — противъ предполагаемыхъ притѣснителей. Бѣдные говорятъ богатымъ: мы теперь ваши владыки, съ установленiемъ свободы, такъ какъ свобода означаетъ демократiю; а какъ всѣ люди братья, и имѣютъ право на равную часть въ общемъ капиталѣ, то отдавайте намъ все что у васъ есть, или будете преданы смерти. Пусть же всѣ тѣ, кого привлекаетъ блестящiй республиканскiй девизъ, спросятъ себя по совѣсти — то–ли они разумѣютъ въ этомъ девизѣ, и того–ли имъ хочется? а если нѣтъ, то гдѣ они проводятъ черту между этимъ и своимъ понятiемъ? Я думаю, всякiй у кого есть разумъ чтобы понять крайнюю сложность задачи, убѣдится въ томъ что девизъ или оставляетъ задачу далеко позади себя, или ничего ровно не даетъ къ ея разрѣшенiю.

* * *

(Продолженiе будетъ).

_______

ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ.

Господинъ редакторъ.

Находившись въ постоянныхъ разъѣздахъ по исполненiю лежащихъ на мнѣ обязанностей въ отношенiи церковностроительства, я только недавно, по возвращенiи своемъ въ Ригу, могъ познакомиться съ напечатанною въ № 12–мъ «Гражданина» статьею о постройкѣ церковныхъ зданiй въ прибалтiйскихъ губернiяхъ на счетъ правительства.

Судя по начальнымъ буквамъ, которыми въ этой статьѣ обозначены названiе церкви и имя подрядчика, нельзя сомнѣваться что pѣчь идетъ о церковныхъ сооруженiяхъ въ Мало Iоанновскомъ приходѣ Феллинскаго уѣзда, гдѣ строителемъ — г. Кригеръ, а архитекторомъ производителемъ работъ — я нижеподписавшiйся.

Хотя со времени появленiя статьи прошло уже не мало времени, но обвиняемому никогда не поздно оправдываться.

Прежде всего скажу что г. Кригеръ избранъ былъ главнымъ начальникомъ края для постройки церквей, какъ извѣстный въ прибалтiйскихъ губернiяхъ своею опытностью и благонадежностью строитель. Имъ, впродолженiе слишкомъ 30 лѣтъ, была исполнена большая часть капитальныхъ сооруженiй въ гор. Ригѣ и никогда не возникало даже сомнѣнiй насчетъ его добросовѣстности, какъ строителя. Мастеръ, имъ поставленный на работы въ Мало–Iоанновскомъ приходѣ, также принадлежитъ къ числу лучшихъ мастеровъ.

Перехожу затѣмъ къ замѣчанiямъ, относящимся до постройки. Полы, какъ въ aлтарѣ церкви, такъ вообще въ нижнихъ этажахъ домовъ, настилаются дѣйствительно не нa балкахъ, а на лагахъ въ 3 дюйма толщиною, которыя называются также планками и горбылями, потому что составляютъ часть распиленнаго въ длину бревна и имѣютъ, съ одной стороны горизонтальную поверхность, а съ другой — видъ бревна. Такiя лаги не только — какъ отвѣтилъ священнику мастеръ — всюду и вездѣ кладутся подъ настилку половъ въ Ригѣ, но назначены по смѣтамъ на церковныя постройки согласно указанiямъ Урочнаго Положенiя, въ § 171 котораго именно сказано: «вмѣсто переводовъ подъ полы въ нижнихъ этажахъ, по засыпанному и утромбованному мусору, на укладку лагъ изъ получистыхъ досокъ до 3 дюймовъ толщ. назначать по смѣтѣ» и пp., a въ § 405 опять говорится о «приготовленiи основанiя подъ полы на лагахъ вмѣсто балокъ». Считаю послѣ сего лишнимъ входить въ обсужденie опредѣленной мастеромъ, въ отвѣтѣ его священнику, долговременности такихъ половъ. Онъ сказалъ: лѣтъ десять простоятъ; другой могъ бы сказать пять, или двадцать лѣтъ; мнѣнie это совершенно арбитрально и ничего не доказываетъ, развѣ только то, что мacтеръ хотѣлъ этимъ отвѣтомъ отдѣлаться отъ вопросовъ, обличающихъ совершенное незнанiе строительнаго дѣла.

На замѣчанiе священника мастеру, что на очагѣ печи въ кухнѣ кирпичи кладутся слишкомъ широко одинъ отъ другаго, я ничего не могу сказать, такъ какъ выраженiе «слишкомъ широко» неопредѣленно. Я осматривалъ кладку печей во многихъ приходахъ и убѣдился что она вездѣ производилась правильно; разстоянiя между кирпичами болѣе ¹/₂ дюйма я нигдѣ не нашелъ.

Въ томъ, что священникъ, войдя въ церковь, видѣлъ сырыя или мокрыя стѣны — нѣтъ ничего удивительнаго; штукатурка еще не просохла и поэтому зданiе, въ теченiе зимы 1872–1873 годовъ осушалось топкою печей. Также точно не удивительно, если на чердакѣ училищнаго дома былъ снѣгъ и на вопросъ: откуда онъ? paбочie отвѣчали: надуло чрезъ крышу. Гонтовая кровля, состоящая, какъ извѣстно, изъ приготовленныхъ небольшихъ досчечекъ (гонтинъ), только позднею осенью была окончена. Достаточно трехъ–четырехъ, мѣстами не плотно прилегающихъ другъ къ другу, гонтинъ, чтобъ снѣгъ, во время зимней вьюги проникалъ на чердакъ. Но вѣдь зданiя еще не были окончены и не были приняты отъ строителя, слѣдовательно говорить о недостаткахъ ихъ — все равно что по сложенному для дома фундаменту судить объ архитектурѣ этого дома. Самъ же священникъ подтверждаетъ что на чердакѣ находились рабочiе и жалуется что paботы производились въ мокрое и зимнѣе время. Плотничныя и столярныя работы разрѣшается производить и лѣтомъ и зимою.

Относительно сѣтованiя священника на то, что постройки исполняются безъ достаточнаго надзора архитектора и завѣдывающихъ постройками, я долженъ откровенно сказать что такое сѣтованiе неосновательно. Имѣя въ вѣдѣнiи своемъ церковныя сооруженiя въ 19 приходахъ, разбросанныхъ на пространствѣ Лифляндской, съ остр. Эзелемъ, и Эстляндской губернiй, самъ я, paзумѣется, не могу безотлучно при нихъ находиться, но усвоенный мною въ этомъ случаѣ порядокъ, именно: когда я оканчивалъ объѣздъ ввѣренныхъ моему наблюденiю построекъ, отправлялся ихъ осматривать мой помощникъ, оказался совершенно отвѣчающимъ цѣли предупрежденiя малейшаго отступленiя отъ утвержденныхъ проектовъ и смѣтъ. Господиномъ завѣдывающимъ постройками церквей въ прибалтiйскихъ губернiяхъ ежегодно были свидѣтельствованы работы, причемъ не было обнаружено какихъ либо важныхъ упущенiй и отсупленiй. Сооруженiя въ Мало–Iоанновскомъ приходѣ были осмотрѣны г. завѣдывающимъ 9 августа 1872 года и объ осмотрѣ этомъ тогда же былъ составленъ актъ, въ которомъ выполненiе работъ было признано отчетливымъ и добросовѣстнымъ.

Что касается жалобы священника А. на грубость мастера, то это дѣло судебного разбирательства, а не строителей.

Предоставляю читателямъ «Гражданина» судить, на сколько основательно сдѣланное въ концѣ упомянутой статьи заключенiе: «такъ–то идетъ постройка нашихъ храмовъ и церковныхъ пристроекъ.»

Ахитекторъ–академикъ Генрихъ Шель.

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) Равно какъ по случаю денежныхъ расчетовъ съ иностранцами по дѣлу окончательнаго paздѣла Польши и принятiя на себя долговъ польской республики. (См. Полное Собр. Зак. т. XXIV № 17736, конвенцiя 15 января 1797 г.).

^*) См. Полн.Собр. зак. Т. XXV № 18961.

^**) См. тамъ же Т. ХХVI № 19366.

^*) См. Полн. Собр. зак. Т. XIX № 13886. — A современные экономисты утверждаютъ что акцiи, фонды и вообще процентныя бумаги суть имущественные документы. См. соч. Маклеода, Курсель–Сенеля и друг.

^*) См. «Гражд.» №№ 31, 32, 33 и 34.