Да и воскресный профессор Захаров на этом не завершится. На четвёртом курсе история повторится с «Теорией литературы», к которой прилагается 60 (и тут Белинский покажется отдыхом для души) конспектов. И практические занятия, проводимые Ольгой Владимировной Захаровой (да-да, родственные связи верно видны из имён), в лучших традициях мирового литературоведения. Только вот какими-то напряжёнными кажутся эти занятия, слишком уж ответственными. «Я чайка, чайка!» в исполнении Ольги Владимировны было лишь небольшим отступлением из правил.

А что насчёт практики? Фольклорная, диалектологическая… в итоге компьютерная. Третью так по-честному и назвали. В этот раз набирали книги. Проходила она под мудрым руководством Натальи Александровны Тарасовой, тоже, кстати, достоевсковеда, текстолога и доктора наук, хотя на вид хрупкая женщина – пример всем «филологиням».

Полной противоположностью стала Ирина Александровна Спиридонова, начавшая с «Национальной специфики литератур» и продолжившая «Историей русской литературы первой половины 20 века». Удивительная женщина, но в то же время удивительный доктор наук. Яркой чертой её работы стали отложенные на некоторое время начала лекций и произвольно растянутые их длины. И как для кого-то Гоголь, для кого-то Белинский, а для кого-то Достоевский, для Ирины Александровны центром мировой литературы, мерой всех вещей стал Андрей Платонов, что особенно кажется странным. Очень хотелось понять: почему Платонов? как Платонов? Платонов?! Вы читали Платонова? Мы – студенты-филологи – да, мы пытались понять и принять, но, вероятно, сделать это так глубоко и тонко, как Ирина Александровна, невозможно.

Ещё одной загадочной личностью стал Михаил Юрьевич Ошуков, преподаватель истории зарубежной литературы. У каждого филолога своя страсть, у Михаила Юрьевича – это Джойс. И если про Платонова было непонятно, то про Джойса тем более… Нет, ну серьёзно, кто читал «Улисса»? А кто прочитал «Улисса»? Кажется, только Михаил Юрьевич. Из его уст звучало: «Если вы не понимаете и не любите «Улисса», вы должны официально признать свой кретинизм». Эх… «я обвила его руками да и привлекла к себе так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да».

А в продолжение темы «учить учить» были две методики преподавания: русского языка и литературы. Первую из них начала нам читать великая и ужасная, прекрасная и премудрая, всеми почитаемая, Зара Габбасовна Юсупова. Увы, почившая в Боз?. Но до последних дней его мыслью и чувством оставались мы, студенты. Делом всей её жизни была подготовка учителей русского языка. Теперь если о ком-то говорят: «он учился у Зары Габбасовны», имеют ввиду, что этот кто-то – первоклассный учитель. Зара Габбасовна стала легендой при жизни и останется ею навеки. Её строгость и требовательность, самоотверженное служение делу навсегда останутся в памяти многих поколений студентов.

Почетная обязанность продолжать чтение этого курса легла на Ирину Николаевну Дьячкову. За плечами её реальный опыт работы в школе, что, безусловно, откладывает свой отпечаток на стиль преподавания. Ирина Николаевна стала примером трудолюбия: ей удалось восстановить в памяти, а местами и освоить сначала историю русского языка, методику преподавания русского языка в том виде, в каком она подаётся студентам, в кратчайшие по современным меркам сроки написать и защитить кандидатскую диссертацию. Позвольте ложку дёгтя? Немножко. «До и более» – «коронная» фраза Ирины Николаевны, повергающая студентов в шок, несомненно, тоже запомнится.

А по методике преподавания литературы лектором был Константин Геннадьевич Тарасов (и на этот раз нет, просто однофамилец Натальи Александровны). Его взгляды и знания как почти ни у кого из преподавателей актуальны и новы, но нельзя не отметить какие-то ну непреодолимые препятствия Константина Геннадьевича на пути к работе. В итоге о методике преподавания литературы больше пришлось узнавать по наитию на той самой, настоящей, не компьютерной практике.

Но сначала ещё попечатаем с Викторией Михайловной Быковой, о которой говорилось выше. Сначала будет целый курс текстологии, посвящённый текстам – кого бы вы думали? – Достоевского, из которых Гений глянет немного неграмотным маньяком-матершинником с ужаснейшим почерком (кошмар текстолога), а потом уж и сама практика: набор писем близких и друзей Достоевского, поскольку сам Достоевский уже набран вдоль и поперёк в оригинальной и неоригинальной орфографиях.